Таманцев Андрей / книги / Угол атаки

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 10853
Автор: Таманцев Андрей
Наименование: Угол атаки


Андрей Таманцев. 

                               Угол атаки


     Солдаты удачи-7:
     Изд: "АСТ"
     OCR: Sergius A. Smirnof


     



     В романах серии "Солдаты удачи" все события взяты из жизни. Мы изменили
только имена героев. Почему? Это нетрудно понять: слишком тяжела и опасна их
работа.  Каждый  из  них  всегда  на  прицеле, вероятность  избежать  смерти
приближается  к нулю... Имеем  ли мы право  лишать  таких  людей  надежды на
завтрашний день?..


     Таманцев А.
     Т17 Угол атаки:  Роман. - М.:  Олимп;  ООО "Фирма "Издательство ACT"",
1999. - 448 с. - (Солдаты удачи).

     ISBN 5-7390-0770-4 ("Олимп")
     ISBN 5-237-03112-9 ("Фирма "Изд-во АСТ"")

     Их осталось  только  пятеро.  Пятеро тех,  кого  испокон  веку называют
наемниками, "солдатами удачи"...
     Они отправляются на новое свидание  со  Смертью. Туда, где помощи ждать
неоткуда. Туда, где они - пятеро - должны принять на себя всю мощь военной
машины. Но "солдаты удачи" давно уже не боятся  ничего. Они знают:  в борьбе
со Злом главное - успеть нанести удар первым.
     ББК 84(2Рос-Рус)6
     й "Олимп", 1999
     й Оформление. ООО "Фирма "Издательство АСТ"", 1999


     Содержание

     Пролог. Груз без маркировки 2
     Глава I 5
     Глава II 18
     Глава III 31
     Глава IV 44
     Глава V 48
     Глава VI 64
     Глава VII 81
     Глава VIII 96
     Глава IX 103
     Глава Х 114
     Глава XI 124
     Глава XII 154
     Глава XIII 170
     Глава XIV 180
     Глава XV 191
     Эпилог. Прошлогодние новости 196


     Вы все хотели жить смолоду,
     Вы все хотели быть вечными, -
     И вот войной перемолоты,
     Ну а в церквах стали свечками.
     А.Чикунов



     Я не посылал пророков сих, а они сами побежали;  Я не говорил им, а они
пророчествовали...
     Книга пророка Иеремии,
     гл. 23, cm. 21
     Пролог. Груз без маркировки
     Тишина. Крупные, как  в августе, звезды. Зеленоватое свечение приборных
досок с десятками дисплеев, стрелок и светодиодов авионики.
     Высота восемь тысяч метров, скорость семьсот сорок километров в час.
     Четыре  турбины  чудовищной  мощности  несут  по  ночному  небу  махину
"Антея".
     Курс  -  в норме. Тяга  - в норме. Топливо - в  норме. Все  в норме.
Поэтому словно бы и не слышен в кабине рев турбин.
     2.34
     Командир:
     - Встретил однажды друга детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили.
На  Кубани,  под Белореченкой.  Он  и говорит:  "У  тебя  всегда  рыба  была
крупней". А мне казалось, что у него.
     2.36
     Второй пилот:
     - А на самом деле у кого? Командир:
     - Да я уж теперь и не знаю.
     2.43 Штурман:
     - В Калькутте сейчас небось духотища. Бортрадист:
     - Нет, там терпимо. А вот в Бомбее - там да.
     2.47
     Командир:
     - Воздух сегодня тяжелый. Второй пилот:
     - Имеет быть.
     2.56
     Командир:
     - Пойду покурю.
     Командир вышел из кабины. Рев турбин стал гораздо слышней. По огромному
самолетному   чреву  гуляла  вибрация.  Тусклый   свет   дежурных   плафонов
отблескивал  на обшивке многотонных длинномеров  и негабаритных контейнеров.
На торцах  контейнеров  краснели крупные цифры. Никакой другой маркировки не
было.
     Командир  корабля  не  имел  права знать,  что  в  этих  длинномерах  и
негабаритах. Но  он знал. Весь экипаж знал.  Потому  что  их борт загружался
продукцией  Северо-восточного   авиационного  завода,  а  конечным   пунктом
маршрута была  Калькутта.  В грузовом  трюме  "Антея" находились  штурмовики
МиГ-29М. Фюзеляжи отдельно, крылья отдельно, двигатели  отдельно. Эти боевые
машины Россия поставляла в Индию в обмен на продовольствие.
     Командир сел  в  откидное кресло и закурил. Неизвестно, о чем он думал.
Два  "черных ящика" - оранжевые капсулы из сверхпрочной стали с электронной
начинкой, установленные в пилотской кабине "Антея", - фиксировали параметры
работы всех самолетных  систем и переговоры экипажа  с землей и между собой.
Мысли они фиксировать не могли.
     Неожиданно командир поднял голову и нахмурился. Затем  погасил сигарету
и  быстро  вернулся  в  кабину.  На  магнитной  пленке системы  оперативного
контроля (СОК) остались его слова:
     - Что происходит? Второй пилот:
     - Теряем высоту. Бортинженер:
     - Нет тяги на четвертом двигателе. Командир:
     - Форсаж. Второй пилот:
     - Даю форсаж. Бортинженер:
     - Отказ второго двигателя.
     3.17
     Бортинженер:
     - Сбой в третьем.

     До Калькутты оставалось шесть  часов лету.  До промежуточной посадки на
военном аэродроме под Душанбе - два с половиной часа.
     До конца полета - четыре минуты.
     * * *
     В 3 часа 21 минуту  по московскому времени  самолет  "Антей" российской
компании "Аэротранс", бортовой номер 982, на скорости  шестьсот километров в
час врезался  в северо-восточный склон горного массива Алатау на высоте 4236
метров.  Чудовищный взрыв  озарил  ледники  на  окрестных  вершинах и вызвал
камнепады  и  сход  снежных  лавин.  Искореженные  куски  самолета  и  груза
разметало более чем на километр.
     Аварийно-спасательная  экспедиция  прибыла  на место катастрофы  уже на
следующее утро. Но  спасать было  некого,  все  члены экипажа  и три офицера
Главного разведывательного  управления, сопровождавшие груз, погибли.  Через
сутки  прилетели  члены  экстренно  созданной   государственной  комиссии  и
технические  эксперты.  Для их  доставки  к месту взрыва  были  использованы
военные вертолеты, а не  транспорт  Министерства по  чрезвычайным ситуациям.
Это  позволило  избежать  ненужной  огласки.  Сообщение о  гибели "Антея" не
попало в прессу.
     Первый из "черных ящиков" - систему контроля аварийного  режима полета
(СКАРП)  - нашли  через два дня по  сигналам  радиомаяка. Вторую капсулу -
систему оперативного контроля (СОК) - нашли через  месяц  в семистах метрах
ниже места взрыва, на альпийском лугу, полузасыпанном камнепадом.
     Обе капсулы были опечатаны и отправлены в Москву.
     * * *
     Через три  месяца акт  государственной  комиссии  был  подготовлен.  Он
базировался  на  заключении экспертной группы. Причиной гибели  "Антея" были
признаны неполадки  в радионавигационной  системе,  возникшие из-за сильного
геомагнитного возмущения, какие нередко случались в этой части Алатау.
     Экспертов    было   девять.    Они    представляли    антоновское   КБ,
завод-изготовитель,  Минавиапром и государственную компанию "Госвооружение",
осуществлявшую экспортные  поставки за рубеж  российской  военной техники, в
том числе и самолетов системы МиГ и Су.
     Восемь из  них  подписали заключение. Лишь девятый,  доктор технических
наук,   ведущий  конструктор   Научно-производственного  объединения   имени
Жуковского,  настаивал  на  том,  что  причину  катастрофы  нужно  искать  в
нарушении правил эксплуатации  "Антея": в превышении срока работы двигателей
и,  возможно, - в сверхресурсной загрузке  самолета.  Ему были представлены
документы,  свидетельствующие  о том, что все регламентные  ремонтные работы
производились  точно в  срок, а ни  о какой сверхресурсной загрузке не может
быть  и  речи,  так  как  суммарный  вес двух истребителей,  находившихся  в
грузовом трюме самолета, намного меньше грузоподъемности "Антея".
     Но эксперт  стоял  на  своем. Он  отказался  подписать  заключение.  По
предложению председателя  государственной комиссии он  изложил  свое  особое
мнение в отдельном протоколе. Протокол был приобщен к заключению  экспертной
группы. Но на последнем  этапе  из  пакета документов  был изъят, а  фамилия
несговорчивого эксперта вычеркнута из списка.
     Чтобы не возникало лишних вопросов.
     * * *
     Окончательные выводы государственной комиссии были доложены на закрытом
заседании правительства России  и  приняты к сведению. На очередной  рабочей
встрече   в  Кремле  премьер-министр,  незадолго  до  этого  отправленный  в
отставку, но продолжавший  исполнять обязанности председателя правительства,
проинформировал  президента  о сути  дела.  Он  подчеркнул,  что  инцидент с
"Антеем"  не  нарушит выполнения обязательств России перед Индией. Страховка
транспортных  рисков в австрийской компании  "Трансинвест" позволила покрыть
убытки и финансировать  производство новых  истребителей взамен утраченных в
результате  катастрофы.  Таким  образом, упущенная  выгода  будет  возмещена
позже.
     Президент выслушал сообщение молча,  но  в конце рабочей  встречи хмуро
спросил, буравя собеседника взглядом маленьких злых глаз на распухшем, как у
утопленника, лице:
     -  Что  они  у вас  все падают, понимаешь,  и падают? В  прошлом  году
"Руслан"  в  Иркутске упал, позор  на весь мир. Нынче - "Антей".  Нужно как
следует разобраться с этим делом. Подключи спецслужбы, пусть поработают.
     - ФСБ занималась. Никаких признаков диверсии не обнаружено.
     - Так почему же они падают? - повторил президент.
     На  этот  вопрос  отвечать  не  следовало.  Президент  знал почему.  Но
откровенная враждебность,  прозвучавшая  в вопросе, болезненно  задела  и.о.
премьера. С него и того  хватало,  что  его  отставка была проведена в такой
оскорбительной для  его самолюбия форме:  он узнал  о ней  из газет. Так, во
всяком случае,  считали все. Общественное мнение. Лишь очень немногие знали,
что   эта   отставка   была  тщательно   продуманным  ходом  в  многосложной
политической  комбинации.  Конечной  целью  ее  было   вывести  многолетнего
председателя  правительства и верного  сподвижника президента из-под  обвала
экономической   катастрофы,  неизбежность  которой   становилась  все  более
очевидной. Он вновь возглавит правительство,  когда минует  гроза,  утвердит
позиции президента и партии власти у руля России.
     И.о.  премьера  в этом не сомневался.  В  окружении президента  не было
человека,  который  мог  бы  его  заменить.  Возле  президента   все  меньше
оставалось людей, на которых он мог полностью положиться.  И.о. премьера был
одним из этих немногих. А по большому счету - единственным. Поэтому и форма
его отставки была выбрана такая, чтобы никто не заподозрил игры.
     Все  так. И.о.  премьера был политическим тяжеловесом, он умел  держать
удар, но нервы у  него были  все-таки не слоновьи. И его возмутило, что даже
сейчас, наедине с  ним,  президент  продолжает  игру на  публику. Поэтому он
ответил:
     - Самолетный парк изношен. На его обновление нет денег.
     Он  ожидал,  что  президент  скажет:  "А  четверть  миллиарда долларов,
которые  мы для  этого выделили? Куда они делись?" И тогда и.о. премьера мог
бы ответить: "На твою предвыборную кампанию, сукин ты сын!"
     Не ответил бы, конечно. Но мог.
     Но президент произнес:
     - Магнитные бури,  значит, во всем виноваты. Сколько  истребителей  мы
продали в прошлом году?
     - Я прикажу подготовить все данные, - ответил и.о. премьера.
     - Сколько стоит один истребитель?
     - Зависит от модификации. От двадцати до тридцати миллионов долларов.
     Президент помолчал и хмуро кивнул:
     - Ладно, иди работай. Этим делом я займусь сам.
     И.о.   премьера   вышел.  Последняя  фраза  президента  очень  ему   не
понравилась.  Были не  правы те, кто  считал,  что президент одряхлел и не в
состоянии  контролировать  ситуацию. Он,  может, и  одряхлел, но интуиции не
утратил. И въедливости ума тоже.
     Вечером того  же дня и.о.  премьера  сообщили,  что  президент приказал
помощнику по национальной безопасности лично заняться историей с катастрофой
"Антея". И  привлечь  к расследованию  УПСМ  -  Управление по  планированию
специальных  мероприятий, самую секретную  спецслужбу  России, подчинявшуюся
только Кремлю.

     Это не понравилось и.о. премьера еще больше.
     Глава I
     Брызнули  в  стороны мальки  -  где-то  близко  прошла  щука. Кувшинки
качнулись на легкой  волне. Из осоки выплыла серая утица. Вокруг нее кругами
ходил  селезень, цветастый, как турецкий  султан. А потом вода  сгустилась и
почернела, заскользила по ее глади полная голубая луна.

     Торжественная ночь взошла.

     Благословен день с трудами  его.  Благословенна ночь, ее мир и покой. И
сладкое дыхание дочери, нежной, как одуванчик. И счастливый шепот жены.

     А утром по проселку протарахтел мотоцикл с коляской, заглох у  калитки,
и  хмурый  с  похмелюги  посыльный  вручил  мне  под  расписку  повестку  из
военкомата.
     Гражданину   Российской   Федерации   Пастухову    Сергею   Сергеевичу,
военнообязанному,  рядовому, пребывающему в запасе, постоянно проживающему в
деревне  Затопино  Зарайского  района   Московской  области,  предписывалось
прибыть завтра  к 8.00 в воинскую часть номер такой-то на таком-то километре
такого-то  шоссе,  имея при себе  паспорт, военный билет и  предметы  личной
гигиены.
     Посыльный дал мне расписаться  еще в одной бумаге. В  ней разъяснялось,
что  уклонение  от  выполнения  предписания может  быть  расценено, согласно
статье 331 часть I УК РФ, как преступление против военной службы. Тут же был
приведен полный текст статьи:
     "Преступлениями  против военной службы  признаются  преступления против
установленного    порядка    прохождения    военной    службы,   совершенные
военнослужащими, проходящими военную  службу по призыву  либо по контракту в
Вооруженных   силах   Российской  Федерации,  других  войсках   и   воинских
формированиях  Российской  Федерации,  а также  гражданами,  пребывающими  в
запасе, во время прохождения ими военных сборов".
     Конец фразы был подчеркнут.
     Для таких, как я.
     - Все ясно? - спросил посыльный.
     - Яснее не бывает.
     Он завел мотоцикл и запылил к Выселкам.
     - Господи, почему они не оставят тебя в покое? - спросила Ольга.
     - Защита отечества есть священная обязанность  каждого гражданина,  -
объяснил я.
     - Какого отечества?! От кого нужно его защищать?!
     Я только головой покачал:
     -  Умеешь ты  задавать  вопросы!  Я  вполне  разделял  ее чувства.  Не
больно-то   умиляла  привычка   нашего  государства   обращаться  со  своими
гражданами  как с бессловесным быдлом. Но  государство -  это  бульдозер. К
совести  бульдозера  бесполезно  взывать.  Бульдозер можно остановить только
двумя способами: перекрыть горючку или сунуть в его шестеренки  лом. А умней
всего - не оказываться на его пути. Не сумел увернуться - что ж,  выполняй
свой гражданский долг.
     Согласно части I статьи 331 Уголовного кодекса.

     Суки.

     Я подумал,  что нужно  позвонить ребятам и предупредить, что  некоторое
время  меня  не будет.  Но тут  из  раскрытого  окна  кухни,  где  мы  мирно
завтракали до  появления  этого  посланца  Марса  и  Бахуса, донеслась трель
мобильного телефона. Звонил Артист.
     - Ты получил повестку из военкомата? - спросил он.
     - Только что.
     - Я тоже. Куда тебе приказано явиться? Я сказал.
     - И мне туда же. И всем нашим.
     - Вот  как?  -  удивился я.  - А что  случилось? Объявлена  всеобщая
мобилизация?
     - Не слышал. Госдума утвердила кандидатуру Кириенко - про это было. А
про всеобщую мобилизацию - ни слова.
     - Значит, мобилизация не всеобщая, а выборочная, - заключил я.
     - Очень выборочная. Что бы это могло значить?
     - Думаю, мы скоро это узнаем.
     - Мне тоже так кажется, - согласился Артист.
     Я отключил мобильник.
     - Ты не ответил на мой вопрос, - напомнила Ольга.
     -  Ты задала  два  вопроса. И ни на один  у меня нет ответа. Что такое
отечество  - об  этом я  могу  только  догадываться.  А  от  кого нужно его
защищать? Обязательно скажу. Когда сам узнаю.

     За окном разгоралось свежее утро, солнце выпивало росу, истончало туман
над   тихими   заводями  Чесни,  золотило   кресты  над  голубыми  маковками
Спас-Заулка.

     Суки.
     * * *
     - Равняйсь!..  Смирно!..  Моя фамилия Ковшов.  С  этой  минуты  я  ваш
командир. Мой приказ - закон. Два раза не повторяю. На гражданке вы забыли,
что такое настоящий армейский порядок.  Придется  вспомнить. И чем  быстрей,
тем лучше. Во избежание. Вопросы есть? Нет. Это правильно. Продолжаю...
     Младший  лейтенант  Ковшов  пружинисто прошел взад-вперед  вдоль  нашей
короткой  шеренги  -  собранный,  крепкий,  в  ладно  сидящем  камуфляже, с
новенькими звездочками  на погонах, в удобных, точно по ноге,  спецназовских
ботинках  с  высокой шнуровкой.  Вряд ли ему  было больше двадцати одного -
двадцати двух лет. Видно, из сверхсрочников. Моложе Мухи он был лет на пять,
а моложе Дока - на все пятнадцать. Но это его не смущало. Он упивался своей
молодостью, силой, пышущим сквозь  румяные щеки здоровьем, упругостью мышц и
ролью нашего командира - царя и бога.
     Только  одно портило его настроение - мы. И я  его  понимал. Ну что за
удовольствие  быть  командиром  перестарков,   гражданских  шпаков,  которых
неизвестно  зачем  вызвали на переподготовку  и,  что совсем  уж  непонятно,
привезли не в обычную в/ч, а в этот тренировочный центр, предназначенный для
элитных  десантных  войск.  А выправка!  Глаза  бы  не  смотрели!  На  одном
солдатская роба  второго срока носки  висит как на  вешалке (это на Мухе), у
двух других руки из рукавов торчат (у Артиста и Дока). Лишь на мне и Боцмане
хэбэшка сидела более-менее сносно, мы были стандартного размера.
     Да, я его понимал. И Док тоже. Он поймал мой взгляд и усмехнулся. И тут
же в его физиономию нацелился указующий перст младшего лейтенанта Ковшова.
     - Была команда "смирно"! Или была команда "вольно"? Ты, жирный, я тебя
спрашиваю!
     А  вот  это  было  несправедливо.  Совершенно  несправедливо.  Док  был
плотным,  да. Но  жирным? После четырехмесячной стажировки на Кубе в  лагере
для  подготовки  палестинских террористов?  Нет,  жирным он не  был. И я бы,
пожалуй, на месте Дока обиделся. Но он лишь выкатил грудь колесом и гаркнул,
пожирая глазами отца-командира:
     - Никак нет!
     - То-то! - сказал  командир Ковшов. -  Продолжаю. Я видел, на  каких
тачках вы сюда приехали. Я видел, в каких шмотках вы были. Я не знаю, кто вы
такие и чем занимались на гражданке. И знать не хочу. Но знаю, чем вы будете
заниматься здесь. Мне  приказано в кратчайший срок: сделать из вас настоящих
солдат. - Он скептически оглядел нас  и поправился: - Нормальных солдат. И
я  выполню  этот  приказ.  Начнем  с пятикилометровых пробежек. Одна  утром,
вторая  вечером.  Потом  будем  прибавлять.  Максимум через  две  недели  вы
пройдете тридцать километров по пересеченной местности с полной выкладкой за
два часа пятьдесят минут. А кто  не уложится в норматив, тому лучше в лагерь
не возвращаться.  Я  понятно  выразился?  Ты, недомерок,  к тебе  вопрос! -
указал он на Муху.
     - Так точно, товарищ майор! - рявкнул Муха.
     - Младший лейтенант, - сухо поправил Ковшов.
     -  Да ну? -  поразился Муха.  -  А такие  звезды!  Извините, товарищ
младший лейтенант, я не хотел вас обидеть.
     Ковшов  помолчал,  раздумывая,   как  отреагировать  на  это  нахальное
заявление. И решил, видно, что не стоит изощряться.
     - Я тебе это припомню! - пообещал он Мухе.
     Артист засмеялся.
     Ковшов перевел на него командирский взгляд.
     - И тебе тоже. Смирно! Давайте знакомиться. Рядовой Пастухов!
     Я сделал шаг вперед:
     - Я.
     - Рядовой Перегудов!
     - Я.
     - Рядовой Хохлов!
     - Я.
     - Рядовой Мухин!
     - Я.
     - Рядовой Злотников! Артист молчал.
     - Рядовой Злотников! - повторил Ковшов. Артист лениво шагнул вперед и
ответил:
     - Ну, я.
     - Ты! Ты как, твою мать, отвечаешь?! Как отвечаешь командиру?!
     - Не пузырись.  Я  не  рядовой Злотников.  Я рядовой запаса Злотников.
Чувствуешь разницу?
     - Херши!  - возразил младший лейтенант Ковшов. - Это для военкома ты
рядовой запаса. А  здесь - просто рядовой. Понял? Ты сейчас в армии, понял?
И подчиняешься воинскому  уставу,  понял?  А  для  непонятливых есть губа! И
дисбат!
     - Не выступай, - посоветовал я Артисту.
     - Да пошел он!.. Тебя никогда не тянуло вернуться в армию?
     - Бывало, - сказал я.
     - Меня тоже. Но вот посмотришь на такое говно,  и  даже мысль об  этом
начисто отшибает.
     - Это кто - говно? - заинтересовался младший лейтенант Ковшов.
     - Ты, микромайор хренов, - ответил Артист.
     - Отставить! - приказал я.
     -  Слушаюсь,  - сделал  мне  одолжение  Артист.  -  Товарищ  младший
лейтенант, разрешите стать в строй?
     - Становись, - разрешил Ковшов.
     - Становитесь, - поправил Артист  и по-уставному,  с разворотом через
левое плечо, вернулся в шеренгу.
     - Ты, что ли, у них старший? - обратился ко мне Ковшов.
     -  Ну какой старший, - ответил я. - Просто они иногда прислушиваются
к моим советам.
     - Так вот и посоветуй им...
     - Посоветуйте, - уточнил я. -  Давайте,  товарищ  младший лейтенант,
строго  выполнять  устав.  Вы  - молодой  офицер.  Правда,  какой-то  новой
формации,  не  совсем  для меня  понятной.  Мы  -  ваши подчиненные.  Устав
предписывает  нам  обращаться друг  к  другу на  "вы".  И если  вы согласны,
давайте займемся делом. Иначе две недели пройдут, и вы не выполните  приказа
сделать из нас нормальных солдат.
     -  Согласен, - подумав, кивнул Ковшов. - Приступаем к общефизической
подготовке. Для начала проверим ваш  брюшной пресс. Начнем с вас, - показал
он на Дока.
     - Давайте лучше с меня, - предложил Артист.
     - Ладно, с тебя. Два шага вперед!
     Нужно  было,  конечно, это  остановить.  Но больно  уж  наглым был этот
кадет. И я промолчал.
     Командир Ковшов обошел вокруг Артиста, ощупал его плечи и бицепсы.
     - Ну что, не так плохо.
     После чего поддернул рукава форменки и всадил  коротким слева  в  живот
рядового запаса  Злотникова.  И тут же схлопотал  хлесткую оплеуху.  Это его
крайне озадачило, но ненадолго. Он мгновенно собрался и метнул правый  кулак
в нос Артиста. Я ожидал, что Артист отклонится,  но  он пошел другим  путем.
Кулак Ковшова  словно бы  влип в ладони Артиста, плечи его напряглись, как у
человека, который давит в  руках грецкий орех.  Ковшов вскрикнул и отскочил,
бессильно свесив правую руку.
     - Падла! - завопил он. - Ты же мне палец сломал!
     - Это вряд ли, - возразил Артист. - Слегка вывихнул - может быть.
     - Разрешите помочь, товарищ младший лейтенант? - предложил Док.
     - Отойди! - снова  завопил  Ковшов. - Все отойдите!  Не подходите ко
мне!
     - Вы зря отказываетесь, он военный хирург, - объяснил я.
     - В натуре?
     - В натуре.
     Ковшов  недоверчиво протянул руку Доку. Тот ощупал ее и коротко дернул.
Ковшов ойкнул.
     - Вот и все,  - сказал Док. -  Немного  опухнет, но  завтра будет  в
полном порядке. Но проверять прочность брюшного пресса не советую. Ни у кого
из нас. Даже у него, - показал он на Муху.
     - Особенно у него, - уточнил я.
     - Почему? - спросил Ковшов.
     -  Потому  что он этого  не любит. И  не исключено, что он вас  просто
убьет. Или сделает инвалидом. Нечаянно, конечно, - добавил я.
     Ковшов затравленно оглядел нас.
     - Вы кто, мужики?
     - Ну, как кто? Друзья.
     - Вместе служили? - догадался он.
     - Верно.
     - Где?
     - В Чечне.
     - Вон оно что. В каких частях?
     - В спецназе.
     - Ексель-моксель! Кем же вы там были?
     - Кто кем. Рядовой Перегудов -  капитаном медицинской службы. Рядовой
Мухин - лейтенантом. А рядовые Злотников и Хохлов - старшими лейтенантами.
     - А ты? То есть вы?
     -   Капитаном   он   был,    -   подсказал    Муха.   -   Командиром
диверсионно-разведывательной группы.
     - Ексель-моксель! - повторил Ковшов. - А почему же вы рядовые?
     - Нас разжаловали.
     - Иди ты! За что?
     - Хватит трепаться, - прервал  наше интервью Артист. - Давайте лучше
устроим  пробежку.  Хоть  размяться  после  гражданки.  Только  не  на  пять
километров, а на все тридцать. И  с полной выкладкой. Как вы на это, товарищ
младший лейтенант?
     - А если кто сдохнет? - недоверчиво спросил Ковшов.
     - Вы? - удивился Артист.
     - Вы!
     - Заодно и проверим.
     -  Уговорили,  - кивнул  Ковшов  и  оглядел  нас  не  без  некоторого
злорадства. - Только темп буду задавать я. А кто будет отставать, подгонять
буду поджопниками. Годится?
     А вот этого ему говорить не следовало.
     Артист нехорошо ухмыльнулся.
     - Годится, товарищ младший лейтенант! - жизнерадостно заявил Муха.
     -  Смирно!  -  скомандовал  Ковшов,  заметив  приблизившегося  к  нам
заместителя начальника лагеря.  - Товарищ подполковник, докладывает младший
лейтенант   Ковшов.   Отделение   резервистов   занимается    общефизической
подготовкой.
     Подполковнику  было  лет   сорок.   Крупный,  затянутый   в   камуфляж,
подобранный, как  и все офицеры в  этом учебно-тренировочном центре. Судя по
жесткому  лицу  с давним, глубоко  въевшимся в кожу загаром,  небыструю свою
карьеру он делал не в московских штабах.
     - Вольно, - сказал он. - Наметили программу?
     - Так  точно,  - доложил Ковшов.  -  Выходим на тридцатикилометровый
кросс с полной выкладкой с зачетом времени.
     - А не круто сразу-то?
     - Они сами предложили.
     - Ну, попробуйте.  - Подполковник оглядел нас  критическим взглядом и
неодобрительно  покачал головой: -  Вырядили  вас! Хуже старья  не нашлось?
Переодеть. Во  все  новое. В то,  в чем они пойдут на задание. Подогнать все
как на парад. Скажи на складе: я приказал.
     - Слушаюсь! - вытянулся Ковшов.
     - На какое задание? - поинтересовался я.
     - Узнаете. В свое время.

     К проходной КПП, от которой начался наш марш-бросок, мы вернулись через
три часа десять минут. В норму не уложились по не зависящим от нас причинам.
     Возле КПП нас поджидал подполковник.
     -  Неплохо, - взглянув на часы, заметил  он.  -  Очень даже неплохо.
Когда, по-твоему, они будут готовы?
     - Хоть сегодня, - буркнул Ковшов, мокрый как мышь.
     - Не горячишься? - спросил подполковник.
     - Да они перли, как лоси! Да еще, это...
     - Ну-ну. Что это?
     - "Что", "что"! Меня на себе волокли! Почти полпути!
     - Не наговаривайте на себя, товарищ младший лейтенант, - мягко укорил
его  Муха.  -  Всего  каких-нибудь  пять-шесть километров, было  бы  о  чем
говорить!
     - Вот даже как. Значит, и верно, готовы. Очень хорошо. Но  не сегодня,
нет.  -  Подполковник посмотрел на часы,  немного  подумал и  заключил:  -
Завтра. А пока получите что положено и можете отдыхать.
     - Товарищ подполковник, а что нам положено? - спросил Боцман.
     И получил исчерпывающий ответ:
     - Что положено, то и положено.

     А положено нам было вот что:

     Комплект тактического снаряжения "Выдра-ЗМ" - 5 штук.
     Пистолет бесшумный самозарядный ПСС калибра 7,62 мм с четырьмя обоймами
по шесть патронов в каждой - 5 штук.
     Пистолет-пулемет АЕК-919К "Каштан" - 5 штук.
     Патроны для "Каштана" - 4500 штук.
     Бесшумная снайперская винтовка  ВСС  "Винторез" с  оптическим  прицелом
ПСО-1 и ночным прицелом НСПУМ-3 - 1 штука.
     Патроны для "Винтореза" - 60 штук.
     Нож  выживания "Оборотень-2" в комплекте  с метательным ножом  "Оса"  и
мини-ножом "Робинзон" - 5 штук.
     Нож разведчика стреляющий НРС - 5 штук.
     Самовзводный гранатомет РГ-6 с шестирядным барабаном револьверного типа
- 3 штуки.
     Ручной зенитно-ракетный комплекс "Игла" с определителем "свой - чужой"
и ракетой со стартовым ускорителем - 2 штуки.
     Светошумовые гранаты - 20 штук.
     Ручные гранаты Ф-1 - 20 штук.
     Радиостанция космической связи "Селена-5" - 1 штука.
     Шифровальный прибор "Азимут" - 1 штука.
     Бинокль ночной БН-2 - 3 штуки.
     Взрывчатка пластиковая - 6 кг.
     Радиовзрыватели - 20 штук.
     И др.

     - Мама ро'дная! - только и сказал Артист.

     На следующее утро я проснулся оттого,  что кто-то тряс меня за плечо. Я
открыл  глаза  и  не сразу сообразил,  где это я  нахожусь.  Потом понял.  В
офицерской  казарме. Точнее,  в  комнате одноэтажного  сборно-щитового  дома
вроде тех, что стоят в  подмосковных пионерлагерях. Три десятка таких домов,
покрашенных  в веселенький  зеленый  цвет, тянулись шеренгой  вдоль бетонной
ограды среди мачтовых  сосен. К ним вели посыпанные  песком дорожки, это еще
больше усиливало сходство с большим пионерским лагерем.
     В комнате стояло десять железных коек, пять были пустые,  на  остальных
дрыхли  ребята.  Снаружи  пробивался  свет  раннего  утра.  Над  моей койкой
возвышался  младший лейтенант Ковшов.  Заметив, что я проснулся, он приложил
палец к губам:
     - Тихо.
     - Подъем? - спросил я.
     - Нет. Оденься и выйди.
     Он  прошел  к  выходу,  осторожно  наступая  на  скрипучие  половицы. Я
взглянул  на часы. Что за черт? Еще целых полчаса можно было поспать!  После
вчерашнего  марш-броска  все  мышцы ныли, требовали хорошей  разминки.  Но с
этим, похоже, придется погодить.
     Ковшов ждал меня на крыльце, прохаживаясь от одних перилец к  другим  и
бросая рассеянные взгляды окрест. Лагерь  был пуст, чист, будто бы вымер. Ни
единого движения у казарм,  на плацу,  у бетонных боксов  с  автомобилями  и
бронетехникой.  Лишь  вдалеке,  возле будки КПП, солдаты из ночного  караула
мели дорожки.
     Ковшов был чисто выбрит, подтянут и мрачен, как носорог.
     - Мне нужно кое-что тебе рассказать, - сообщил он. - Но сначала хочу
спросить. Ты  сказал  вчера,  что  я  офицер новой  формации.  Которая  тебе
непонятна. Что тебе непонятно?
     - Охренел?! - возмутился я. - Ты меня поднял, чтобы спросить об этой
фигне?
     - Это не фигня. Я долго думал о смысле жизни...
     - Как?! - поразился я.
     - А что? - удивился Ковшов.
     - Ничего.  Не обращай внимания, я еще не проснулся. Значит, ты думал о
смысле жизни. И что придумал?
     - Возрождение России начнется с армии. Но  сначала должна  возродиться
сама  армия. Дух  армии  -  железная дисциплина. Верность долгу. Офицерская
честь. Офицерами всегда были лучшие люди России. Не так, скажешь?
     До чего же приятно разговаривать на такие темы без двадцати шесть утра!
     - В  старой  России офицерами  были  дворяне,  - сказал я,  с  трудом
подавляя зевок. - Самая образованная часть общества, это верно.  Но лучшая?
Не уверен. А в  советские времена в  офицеры  шли те, кто уже в восемнадцать
лет высчитывал, какая у него будет пенсия по выслуге.
     - Но ты же сам был офицером!
     - Был, - согласился я. - Потому что отец не мог меня кормить, пока я
учусь в институте. Если бы мог, я стал бы физиком.
     - Физики тоже нужны, - подумав, сказал Ковшов.  - Но офицеры нужней.
Настоящие. А не пьянь и ворюги. С этим-то ты согласен?
     - Кто бы спорил.
     - А почему же сказал, что офицеры новой формации тебе не нравятся?
     -  Я  сказал,  что  не  знаю,  откуда  такие,  как  ты,  берутся.  И я
действительно этого не знаю.
     - Надоел этот бардак, оттуда и берутся!
     - По-твоему, это дает тебе право измываться над подчиненными?
     - Да как по-другому?! - страдальчески вопросил Ковшов. - Кто в армию
сейчас приходит? Алкаши, наркоманы, педики! Как с ними по-другому?!
     - Слушай,  командир! -  взмолился я. -  Давай  поговорим  об  этом в
другой раз.
     - Не будет другого раза. Сегодня ночью вас отправляют.
     -  Тогда  поговорим, когда  мы  вернемся.  Ковшов  поглядел  куда-то в
сторону, мимо меня, и сказал:
     - Вы не вернетесь.

     Вот тут-то я и проснулся.

     - Об этом я и хотел сказать, -  продолжал Ковшов. - Вчера, когда  вы
получили снаряжение,  я случайно  слышал,  как начальник склада спросил, как
все оформить. И подполковник ответил: никак, мол, спишем, скорее всего.
     - Еще раз!  - приказал я.  - Что ответил подполковник? Только точно,
без "мол".
     - Он ответил:  "Подготовь акт на  списание". Начсклада спросил: "А кто
подпишет?" Подполковник  сказал: "Кому  положено, тот и  подпишет". Я почему
тебе рассказал...
     - Это я сразу понял. Ты полюбил нас с первого взгляда.
     - Со второго, - с  хмурой усмешкой поправил  Ковшов. - Только я тебе
ничего не говорил, понял?
     - Ну, ясно.  Мы просто встали  пораньше и немного поговорили о  смысле
жизни. Когда встретимся снова, поговорим о смысле смерти.
     - Думаешь, встретимся? - спросил Ковшов.
     - А как же!
     - Где?
     - Там, где все мы когда-нибудь обязательно будем.
     - Ну и шутки у тебя! - подумав, сказал младший лейтенант Ковшов.

     И тут весь лагерь пришел в движение.
     - Подъем!

     - Товарищ подполковник! Отделение прибыло для прохождения инструктажа!
     -  Проходите,  господа резервисты.  Рассаживайтесь. Ковшов,  свободен.
Проследи, чтобы нам никто не мешал.
     - Слушаюсь!
     Ковшов вышел.
     Мы  расположились   за  узкими  столами  с  пластиковыми  столешницами.
Когда-то  это  была  ленинская комната.  Там,  где  на стенах  темнели пятна
невылинявшей краски, висели портреты членов Политбюро, а над школьной доской
- портрет  очередного  генсека. Сейчас на  этом  месте красовался президент
Ельцин  на  танке, а на одной  из стен, в  любовно оформленной  рамочке  под
стеклом, -  случайно  забытый или  оставленный  намеренно "Моральный кодекс
строителя коммунизма". И я вдруг поймал себя на мысли, что не помню ни одной
заповеди. Ни  единой. Попытался прочитать, но  рамочка  была от меня слишком
далеко.
     Ну,  дела. А ведь  изучал и даже, может  быть, сдавал зачет. В такой же
вот ленинской комнате. Чем же была забита тогда моя голова?
     Бесхитростные рисунки на столешницах, без труда различимые, несмотря на
попытки уничтожить  их  мылом и содой, сразу напомнили мне чем. Боже ты мой,
это было целую жизнь назад.
     Между тем  подполковник прикнопил  к доске  штабную  карту и  несколько
листов аэрофотосъемки.  Карта была крупномасштабная, очень подробная. На ней
был участок земной поверхности размером  километров  пятьдесят на пятьдесят.
Но где находится эта поверхность, понять  было нельзя.  Лишь по преобладанию
желтого и коричневого цветов  над  зеленым  можно  было сделать  вывод,  что
изображено какое-то плоскогорье.
     Подполковник оглядел нас и ткнул пальцем в карту.
     -  Место  высадки   здесь,  -  произнес  он  так,  будто  не  начинал
инструктаж, а его заканчивал. - Десантируетесь  с  вертолета. По  прямой до
объекта - сорок два километра. С учетом рельефа - около семидесяти. Объект
- вот. А это снимки из космоса. Потом  изучите. Задача номер один:  скрытно
приблизиться  к  объекту на  минимально  возможное  расстояние.  Идти только
ночью.  Сейчас  полнолуние,  так  что  нормально.  Никаких  костров, никакой
демаскировки.  Задача  вторая:  изучить   схему  охраны  объекта  и  выявить
оптимальный путь проникновения на него. Задача третья: проникнуть на объект.
После этого доложите в Центр и получите дальнейшие указания. Командир группы
- Пастухов. Вопросы?
     От такой лапидарности мы слегка прибалдели.
     -  Товарищ  подполковник, нельзя ли  начать  пораньше?  -  на  правах
новоявленного командира спросил я. - Район операции?
     - Восточная Сибирь.
     - Можно точней?
     - Нет.
     - Как мы туда попадем?
     - Самолетом. Борт из Кубинки уходит сегодня в семнадцать тридцать.
     - Что за объект?
     - Аэродром.
     - Какой?
     -  Обыкновенный.  Военно-транспортной авиации.  Его арендует  одна  из
дочерних фирм компании "Госвооружение".
     - Но охраняют солдаты?
     - Естественно. Вам что-то не нравится?
     - Почему?  - возразил я. -  Лично я в полном восторге.  Особенно  от
вашего  высокого мнения  о  наших способностях.  Вы уверены, что мы впятером
сможем взять штурмом аэродром, в охране которого не меньше двух батальонов?
     - Полк.
     - Тем более.
     -  Вам  никто  не  приказывает  штурмовать   объект.  Ваша  задача  -
проникнуть на его территорию. Как вы это сделаете - ваши трудности.
     - А тогда на кой черт нам столько оружия и такой боезапас?
     - Положено, - сказал подполковник.  Мои вопросы отскакивали  от него,
как пули от танка.
     Я решил зайти с другой стороны:
     - Можем мы узнать о цели операции?
     - Нет.
     - Совсем ничего?
     - Кроме того, что услышали. Я и сам не в курсе. Моя задача -  довести
до вас этот приказ.
     - Кто отдал приказ?
     - Кому положено, тот и отдал.
     - Кто будет нас прикрывать?
     - Никто.
     - Система отхода?
     - По обстоятельствам.
     - Тоже, значит, наши трудности?
     - Да.
     - Вопросов больше не имею.
     - Вам определенно что-то не нравится, - повторил подполковник.
     - А что нам  должно нравиться? - спросил я. - Мы  мирные гражданские
люди. Вы отрываете нас от дел  и посылаете черт знает куда черт знает зачем.
Кому это может понравиться?
     - А  я не на прогулку вас приглашаю. Это - боевой приказ.  Напомнить,
что бывает за невыполнение боевого приказа?
     - Знаем, -  вмешался Артист. -  Нас уже однажды  вышибли  за это  из
армии.  Вот и сейчас вышибите. И разжалуйте в  говновозы. А  куда еще  можно
разжаловать рядового?
     - В тюрьму, - разъяснил подполковник.
     - Не пугайте, мы пуганые, - сказал я. - Никакой трибунал не признает
этот приказ правомерным. Для таких операций  существуют спецподразделения, а
не резервисты.
     - Может  быть,  - согласился подполковник.  -  Но следствие  - дело
небыстрое. Можно  и  полгода  просидеть на  нарах.  Я  хочу, чтобы  вы  меня
правильно поняли. Я не запугиваю вас и не принуждаю к решению. Мне  известно
только то, что я вам сказал. Я  не знаю, с какой целью проводится операция и
в чем ее суть. Я не знаю, почему ей придается такое значение и почему к  ней
привлечены именно вы. Все это кажется мне очень странным. Но это не причина,
чтобы не выполнять приказ. Так что - вызывать караул?
     - Да и мать твою, вызывай! - возмутилась вольнолюбивая душа Артиста.
     Подполковник повернулся к двери:
     - Ковшов!
     - Слушаю, товарищ подполковник!
     - Караульный взвод ко мне!
     - Есть! - козырнул Ковшов.
     - Минутку!  -  остановил  я его.  -  Значит, главная  наша задача -
проникнуть на территорию объекта? Я вас правильно понял?
     -  Да,  -  подтвердил  подполковник.   -   И   получить   дальнейшие
распоряжения Центра. Таков приказ.
     Я внимательно посмотрел на него. Не похоже, что он шутил. И видно было,
что  он действительно  знал  не  больше того,  что сказал. И  все это ему не
нравилось. А уж как не нравилось мне, об этом и речи нет. Но выбор у нас был
небольшой. Да что  же они  себе позволяют? В какие, черт бы их побрал,  игры
нас втягивают?
     Я  уже готов был  встать  под знамя Артиста и во имя  свободы  личности
бросить свое бренное  тело  на нары гарнизонной губы, предварительно сообщив
этому сапогу и тем,, кто за ним  стоит, все, что  я о  них думаю. Но  что-то
остановило меня.
     Да, выбор у нас был небольшой.
     Но это был не выбор.
     Это был вызов.
     Ну, суки.
     И я его принял.
     - Ладно, - сказал я. - Мы выполним этот приказ.
     Артист посмотрел на  меня  с  недоумением, Док одобрительно  кивнул,  а
подполковник подвел итог:
     -  Правильное  решение.  Приказ  есть  приказ. Вникайте  в топографию.
Записей никаких.
     Но прежде чем приступить к  изучению  нашего маршрута, я не удержался и
подошел к рамочке с "Моральным кодексом строителя коммунизма". И прочитал:
     "Человек человеку - друг, товарищ и брат".

     Через два с половиной часа мы  сидели в мерседесовском джипе, затянутые
в  камуфляж  и  обвешанные  оружием  и  гранатами,  как  свирепые  исламские
террористы. На  головах  у  нас были  обтянутые маскировочной тканью  каски.
Только что  физиономии  не  разукрашены черными  и зелеными разводами -  их
надлежало  нанести  уже  на  маршруте.  Для  этого  в полых  рукоятях  ножей
выживания  лежали гримкарандаши "Туман". Но и без того  вид у нас был  более
чем устрашающий. Потому, наверное, нам и дали джип с тонированными стеклами.
Чтобы не устрашать мирное население.
     Перед джипом шел "форд" военной автоинспекции,  сгоняя с дороги попутки
сиреной и  мигалками, а метрах  в двадцати  позади держалась как привязанная
черная тридцать первая "Волга" с антеннами спецсвязи.
     В  Кубинке  нас  уже  ждал  военно-транспортный  "ан".  Через  шесть  с
половиной часов он  приземлился  на каком-то  лесном  военном аэродроме. Под
присмотром   молчаливых  автоматчиков,   офонаревших  от  нашего   вида,  мы
перегрузились в трюм десантного  вертолета Ми-17. Он тут  же  взлетел. Внизу
потянулась глухая тайга.
     - Где мы, земляк? - спросил у бортмеханика Муха.
     - В вертушке, - буркнул тот.
     - А вертушка где?
     - В воздухе.
     - Ну хоть время-то можешь сказать?
     - Пять пятьдесят  семь, - ответил  бортмеханик и скрылся в  пилотской
кабине.
     Пять пятьдесят семь. Без трех минут шесть. Утра. А на моей "сейке" было
без трех минут полночь. Разница между местным временем и московским - шесть
часов. Это означало, что мы где-то между Иркутском и Читой, в Забайкалье.
     Восточная  Сибирь.  Восточнее  не бывает.  Восточнее - это уже Дальний
Восток.
     Артист подтолкнул меня и показал на иллюминатор:
     - Взгляни!
     Над  нашей вертушкой  шли  две  "черные  акулы" - штурмовые  вертолеты
Ка-50. На подвесках  серебрились узкие тела ракет. Я  переместился к другому
борту. Там тоже в разных эшелонах висели три хищных силуэта "акул".
     Спустя час  с четвертью Ми-17 завис  над каменистой проплешиной посреди
низкорослой тайги.
     Бортмеханик  отдраил   люк,   сбросил  вниз  конец  пятидесятиметрового
штуртроса и махнул нам:
     - Пошли!
     Мы  по  очереди  соскользнули по  тросу  и  кулями попадали  на  камни,
прикрывая  лица  от пыли  и  лесного сора, вздыбленного воздушными  струями.
Вертолет  заложил вираж и  ушел к северу, на ходу выбирая трос. "Акулы" чуть
задержались,  облетая  место  нашего десантирования, затем развернулись  все
вдруг и ушли вслед за Ми-17.
     Рядовой  запаса  Дмитрий Хохлов по  прозвищу  Боцман  проводил взглядом
черные  точки "акул",  истаявшие  в сумеречном  небе,  как журавлиная  стая,
повернулся ко мне и сказал:
     - Пять "акул", а? Нас страховали.  С ракетами "воздух - воздух". Твою
мать. Что происходит, Пастух?
     До  него всегда  все доходило  с  некоторым запозданием.  Но  уж  когда
доходило, то доходило основательно.
     - Понятия не имею, - ответил я.
     И действительно не имел.
     Почти никакого.
     Только одно не вызывало ни малейших сомнений: чтобы мы оказались здесь,
должна была произойти целая цепь событий.
     Где и каких?
     Узнаем.
     Когда вернемся.
     Если вернемся.

     Суки.

     Только вот кто? Чья рука переставила нас,  как пешки,  из одной жизни в
другую? И самое главное - зачем?
     Огромная бездонная тишина опустилась на нас.
     Океан безлюдья.
     Океан оглушающей пустоты.
     И мы шли по дну этого океана, как.

     Как волки.
     Вот так мы и шли по этим диким распадкам.
     След в след.  При  полной луне. Замирая и настороженно осматриваясь при
каждом подозрительном шуме. Стараясь держаться в черной тени гольцов.
     Каждые три-четыре километра мы  поднимались на господствующую  высотку,
намечали очередной ориентир и темными тенями стекали в низину.
     Шелестел  под   ногами  схваченный  ночным  морозцем   мох  в  долинах,
похрустывала галька в руслах ручьев.
     И  если  поначалу  -  пока  летели  и  дожидались  на  месте   высадки
предписанной для начала движения темноты - нас и томили разные невыясненные
вопросы, то очень  скоро они отступили. Горный ночной маршрут не располагает
к раздумьям. Он располагает к тому, чтобы смотреть под ноги.

     В начале пути стрелка высотомера показывала сто  восемьдесят метров над
уровнем моря, потом подползла к отметке двести шестьдесят  метров, а к концу
первого ночного перехода  перевалила за триста  сорок. Весной здесь уже и не
пахло. Далеко внизу  остались  голубые поляны цветущего  багульника, заметно
измельчали  и  скособочились  сосны. Стало  просторней,  светлей,  наледи  с
северной стороны гольцов играли алмазными отблесками луны.
     Подъем словно бы утяжелял  вес навьюченного  на нас железа, разреженный
воздух  плоскогорья  с трудом  насыщал  легкие.  Где-то впереди,  на отметке
четыреста восемьдесят метров, был перевал -  спускаться  будет полегче. Это
согревало наши суровые мужские души.
     За первую ночь мы одолели всего лишь половину пути. Сорок два километра
по  прямой  от  места  высадки  до  объекта  на  деле  растягивались  вдвое.
Приходилось  обходить  глубокие  овраги  и  буреломы  в  лощинах.  На экране
электронной приставки к  рации  наш маршрут  напоминал путь вдугаря  пьяного
человека,  которого  мотает из стороны  в  сторону, но он  все  равно упорно
стремится вперед, домой.
     В  одном  месте дорогу  нам преградила  расселина  глубиной  не  меньше
тридцати метров. Огибали  ее часа полтора, и,  когда нашли наконец пригодное
для  перехода  место,  подала  сигнал вызова радиостанция космической  связи
"Селена". На дисплее дешифратора  появилась строка: "Отклонение от  маршрута
- 5466 м".
     Реакция ребят на это сообщение как нельзя лучше характеризовала каждого
из них.
     - Вот это точность! До метра! - бесхитростно восхитился Муха.
     -  Выходит,   они  за  нами  следят?  Интересно,  откуда?  -  спросил
практичный Боцман.
     - Радиосигнал от нас идет на спутник, - авторитетно разъяснил Док. -
С него может транслироваться хоть в Москву.
     -  Да, не  получается  забыть, что мы  живем в самом  конце двадцатого
века, - обобщил Артист. И добавил: - Даже здесь, где  тысячу лет ничего не
менялось.
     И  только  я промолчал. А  про себя  подумал, что среди моих  друзей я,
наверное, самый психически ненормальный. Патологически подозрительный.
     Правда, они не знали того, что знал я.  О своем  утреннем  разговоре  с
младшим лейтенантом  Ковшовым  я рассказал  только  Доку.  Да и то  -  так,
вскользь.  Поэтому,  едва рассвело и  мы остановились  на дневку, я отправил
всех  рубить  лапник, а сам  вытащил "Селену" из  чехла и  ножом  "Робинзон"
открутил крепеж.
     Этот  мини-нож  спрессовал  в  себе  опыт  нравственных  исканий  всего
человечества.  Кроме  того  что  он  был  ножом  -  и  ножом  хорошим,   из
златоустовской  стали,  -  он  еще был: пилой  по металлу,  открывалкой для
бутылок  и   консервных   банок,   плоской   отверткой,   шилом   с   ушком,
приспособлением для сгибания и ломки проволоки, пятисантиметровой линейкой с
миллиметровыми  делениями,   гаечным   ключом,  напильником,  кастетом   для
нанесения тычковых и секущих ударов, пластиной для метания "сякэн". А еще им
можно было ковырять в зубах. И весил он всего пятьдесят граммов.
     Но из всех его функции я использовал только отвертку. Осторожно снял  с
рации защитный кожух и принялся внимательно изучать электронные потроха.
     За этим занятием меня  и застал Док. Он  свалил под скальный навес, где
мы облюбовали место для дневки,  охапку сосновых веток, присел рядом со мной
на  корточки и некоторое  время  с интересом  наблюдал  за моими действиями.
Потом спросил:
     - Что ты хочешь найти?
     - Ничего, - сказал я. - Я хочу не найти ничего. Вот эта хреновина не
кажется тебе подозрительной?
     - Нет. Это блок питания. А не то, о чем ты подумал.
     - А о чем я подумал?
     - О том, что радиосигнал из Центра может преобразовываться в текст или
в звук. А может - и во взрывной импульс.  Этот  импульс пойдет вот сюда. -
Он  показал  на  какую-то  плашку.  - Это самоликвидатор.  Взрывчатки здесь
граммов десять, не больше.
     - Ты  меня  успокоил,  -  сказал  я,  приводя  рацию в первоначальное
состояние. - А то я уж начал бояться, что у меня крыша слегка поехала.
     -  Когда  сталкиваешься  с непонятным,  существует  только два способа
сберечь  крышу,  -  произнес Док,  всегда  готовый  поделиться  с  младшими
товарищами опытом своей жизни.  -  Первый - попытаться понять. А второй -
даже и не пытаться. Ждать, пока разъяснится само. Все всегда разъясняется.
     - Разъясняется, - согласился я. - Только иногда слишком поздно.
     Мы  подкрепились тушенкой,  разогрев  ее на  таблетках  сухого  спирта,
распределили  дежурства. Ребята завернулись  в  плащ-палатки,  повалились на
лапник и мгновенно вырубились. А я остался дневалить.
     Песчинкой на дне океана безлюдья и тишины.

     Огромный багровый диск солнца восстал из испарений далеких  уссурийских
болот.  Земля  медленно  поворачивалась  перед  ним, подставляя  заполненные
туманом низины и бурые скалы, ограненные ветрами лютой зимы.

     Через  три часа меня сменил Артист. Он вкусно,  до  хруста  в суставах,
потянулся, потер отросшую за  сутки светлую щетину,  потом плеснул из фляжки
немного воды на пальцы и смочил  глаза.  Сочтя туалет законченным, пощурился
на залитые свежим солнцем увалы и спросил:
     - Тебе не кажется, что во всем этом есть какая-то театральщина?
     - В чем? - уточнил  я, понимая, что он говорит не о пейзаже. В нем-то
как  раз  никакой  театральщины  не было.  Была  избыточность,  первозданная
дикость, существующая сама по себе, вне всяких эстетических категорий.
     -  Во  всем,  -  повторил  Артист.  -   Наше  снаряжение.   Арсенал.
Космическая  связь. "Черные акулы" с ракетами. А эти дуры зеленые? - кивнул
он на  трубы  ручных  зенитно-ракетных комплексов  "Игла",  один  из которых
выпало тащить ему, а другой мне. - Они-то нам на кой хрен?
     - Положено, - ответил я любимым словом давешнего подполковника.
     -  Кому? Если мы разведгруппа,  ни  к чему нам  это железо.  А если мы
штурмовой отряд, где  бронетехника и  огневая поддержка? Потому  я и говорю:
какая-то идиотская демонстративность. Не. находишь?
     -  Возможно,  -  подумав,   сказал  я.  -  Только  кто  кому  и  что
демонстрирует?
     - Может  быть, мы это поймем, когда увидим объект? - Артист хотел еще
что-то добавить,  но вдруг замер  и напряженно прислушался. В  шум  ветра  и
щебет лесных пичуг  вплелся  какой-то чужеродный  звук.  Будто  где-то очень
далеко стрекотал  трактор. Звук явственно приближался. Это был  не  трактор.
Это был патрульный вертолет.

     Мы вжались под скальный навес.

     Да,  это был вертолет.  Но  не какой-нибудь  там Ми-2 или Ми-4. Это был
вертолет огневой поддержки Ми-28.
     С бронированной кабиной и  остеклением, выдерживающим прямое  попадание
пуль калибра 12,7.
     С  электронной  системой  регулирования  двигателей и  устройством  для
поглощения собственного инфракрасного излучения.
     С оптико-электронным каналом и телевизионной системой обзора при низких
уровнях освещенности с двадцатикратным увеличением.
     С    лазерным    дальномером    и    прибором   ночного   видения.    С
тридцатимиллиметровой   пушкой  на  турели.  С  шестнадцатью  сверхзвуковыми
управляемыми ракетами "Вихрь" на подвеске.
     И с другими примочками.

     - Как тебе нравится эта театральщина? - спросил я.
     - Ексель-моксель!  -  с уважением сказал  Артист.  -  Это становится
интересным!

     Вертушка прошла над плато низким широким кругом и удалилась на юг.
     Туда, где был наш объект.

     Обыкновенный аэродром.
     Глава II
     Шифрованное  сообщение  о  том,  что группа Пастухова  десантирована  в
исходную точку маршрута, поступило  в Москву во втором часу  ночи. Лейтенант
Юрий Ермаков, дежуривший в информационном центре Управления по  планированию
специальных мероприятий, вывел  текст  на принтер. Канал  связи  относился к
категории красных, все поступавшие по  нему шифрограммы следовало немедленно
докладывать начальнику оперативного  отдела полковнику Голубкову или  самому
начальнику  УПСМ  генерал-лейтенанту  Нифонтову. Ермаков  так  и намерен был
поступить, хотя сообщение не показалось ему  таким, чтобы из-за  него будить
среди  ночи   начальство.  Но  порядок  есть  порядок.  Ермаков  связался  с
диспетчером управления и  попросил соединить его  с начальником оперативного
отдела.
     - Он  у  себя  в  кабинете, -  ответил  диспетчер.  Ермаков удивился.
Половина  второго ночи. Что делать полковнику Голубкову в  управлении в этот
час?  Аврал?  Но  авралом вроде не пахло.  Когда  наступал  аврал, операторы
информационного  центра  узнавали  об  этом  первыми,  дежурить  приходилось
сутками.
     Последний  раз аврал был в  апреле, когда чеченские террористы  сделали
попытку   взорвать   Северную   АЭС.   Операция   имела   кодовое   название
"Капкан".[1]  Ермаков   сидел  на   ключе  -  был   единственным
оператором, который знал код для расшифровки  поступающих сообщений. Четверо
суток  он не выходил из своего бокса в информационном  центре, даже спал тут
же на раскладушке. По шифрограммам, которые приходили в управление  со всего
мира, он мог следить  за ходом операции. Это было покруче  любого боевика. А
подробности дела Ермакову рассказал его сослуживец Володя,  который во время
операции работал на  компьютере  Северной АЭС. Рассказал, конечно, под очень
большим  секретом.  Просто  от невозможности не поделиться этой  потрясающий
историей,  тем  более что Ермаков был  - хоть и  с  другого бока  - в  нее
посвящен.
     Тогда Юрий впервые и услышал эту фамилию - Пастухов. Володя рассказал,
что этот  Пастухов командовал  группой захвата. Они заняли первый энергоблок
АЭС  за двенадцать  минут.  Впятером. А в охране станции было, на минуточку,
сорок вооруженных мордоворотов.
     С тех пор никаких авралов не было, шла обычная работа, ночные дежурства
операторов  в  информационном  центре  тоже были  обычные,  по графику. Юрий
Ермаков не тяготился ими. Наоборот. Начальства  нет, никто не дергает, можно
залезать в Интернет и шариться там до утра за казенные деньги. Тем более что
машины в УПСМ были - любой хакер мог бы сдохнуть от зависти. А уж зачистить
следы своих  путешествий  по Всемирной Паутине  - этому  Юрия не нужно было
учить. Начальство догадывалось, конечно, чем занимаются молодые операторы во
время ночных дежурств, бухтело для виду, но особенных препятствий не чинило.
Пусть  шарятся. Может,  на что путное и  наткнутся,  не  все же  время будут
торчать  в  сайтах "Пентхауза" или "Плейбоя".  А  при  необъятном  диапазоне
тематики, которой  занималось  УПСМ, любая новая информация могла  оказаться
полезной.

     Ермаков вышел  в тускло освещенный холл и по широкой мраморной лестнице
поднялся  на второй  этаж  старинного  дворянского  особняка,  на  проходной
которого красовалась солидная вывеска "Информационно-аналитическое агентство
"Контур".  На верхней площадке машинально  глянул  в  окно  и  удивился  еще
больше. Во  внутреннем  дворе  управления,  в  небольшом  скверике  рядом  с
бездействующим  фонтаном  с  белым от  птичьего  помета купидончиком, стояла
служебная "Волга" полковника Голубкова и тут же - "ауди" Нифонтова. Значит,
и начальник управления еще у себя? Что-то все-таки происходит?
     Очень интересно - что?

     Лейтенант Ермаков служил в  УПСМ второй год, но так и не сумел изжить в
себе  жгучее  мальчишеское  любопытство. При оформлении  на  работу он давал
подписки  о  сохранении  и неразглашении,  проходил инструктажи, хотя  и без
всяких инструктажей  знал, что главный закон всех спецслужб - омерта, закон
молчания.  Чем  меньше  человек  знает, тем  надежнее  он  молчит.  Но  себя
перебороть не мог.
     Да и назвать простым любопытством его  неодолимое желание всюду  совать
свой острый  нос  было бы  не совсем  правильно. В  каждой загадке,  во всем
непонятном он видел  вызов  -  себе, своим способностям  понять непонятное,
проникнуть в тайну. Это было лишено какой-либо корысти. Так бескорыстно, без
всякой  практической   пользы,  миллионы   любителей  кроссвордов  роются  в
энциклопедиях и словарях, стремясь заполнить все до последней клеточки и тем
самым  доказать   себе,   что   они  все  же  не  пальцем   деланы.   Только
самоутверждался Юрий Ермаков не над кроссвордами, а за компьютером.
     Свой первый ПК, персональный компьютер, он получил в подарок, когда ему
исполнилось двенадцать лет.  Отец привез его из Германии, где несколько лет,
до перевода  в  Москву,  служил  в  штабе  Западной  группы  войск. Это  был
гэдээровский "Роботрон" с процессором 1086, похожий на дебильного переростка
- сам большой-большой, а умишко  маленький-маленький. Но это  уже  потом, в
эпоху "пентиумов" и "ноутбуков",  он стал казаться таким. А в те годы, когда
и   видеомагнитофоны-то   считались  предметом  неслыханной   роскоши,  даже
"Роботрон" был  потрясением, пришельцем из  двадцать первого  века. Юрий был
покорен.  Сразу  и  навсегда.  Прошло  какое-то  время,  и  на  сверстников,
собиравшихся  по вечерам в подворотнях и  на  лестничных площадках,  он  уже
смотрел с недоумением. Совершенно  искренне  не понимал, что за удовольствие
тусоваться  во дворах, беситься на дискотеках,  пить  в загаженных  туалетах
липкий портвейн, от которого мозги становятся тяжелыми  и неповоротливыми. А
травка,  колеса? Кайф называется.  Войти во Всемирную Паутину и ощутить себя
богом - вот это кайф. Нет времени, нет расстояния, нет границ.
     И когда Россию - с  многолетним, как всегда, запозданием - захлестнул
океанский вал  новых информационных технологий, Юрий Ермаков был  давно  уже
внутри  процесса,  чувствовал  себя в  нем  как  молодой сильный  дельфин  в
подвластной ему стихии. А когда и до отца дошло, что век бумажных  носителей
информации  подошел к  концу, Юрий  натаскал  его до уровня среднего  юзера,
поражаясь неспособности отца, неглупого  вроде  бы человека,  понимать самые
элементарные вещи.
     Мальчишеское   увлечение  предопределило   всю  его  дальнейшую  жизнь.
Разумелось,  что  после школы он пойдет в военное училище.  Этого  требовала
семейная  традиция. Дед начал войну командиром  орудия,  закончил командиром
артиллерийского полка и вышел в  отставку генерал-майором. Отец пошел по его
стопам  и уже в сорок лет получил лампасы. Юрий ничего не имел против  того,
чтобы  стать  генералом, но  прекрасно  понимал,  что  перед  этим  придется
полжизни тянуть лямку в гарнизонах или прогибаться перед всеми в  московских
штабах. Он отказался. Отец настаивал. Юрий уперся.  Отец вспылил, но сдержал
себя. Холодно бросил: "Ну, как знаешь".
     Юрий подал документы в "бауманку",  сочинение написал на  уверенные два
балла и немедленно загремел в погранвойска на Дальний Восток. Отец и пальцем
не шевельнул, чтобы перевести сына поближе к  Москве, хотя все два года мать
устраивала ему  истерики с  битьем посуды, разрыванием  простыней и угрозами
выброситься из окна. Такие истерики были  для нее делом  обычным и раньше -
из-за любовных интрижек отца. То  ли действительных,  то ли  порожденных  ее
воспаленным ревностью воображением - Юрий не вникал. Отец поначалу пугался,
потом привык, перестал реагировать.
     После дембеля Юрий поступил  в московский институт радиоэлектроники, не
подозревая, что этот институт - традиционный  поставщик кадров технарей для
ФАПСИ  и других спецслужб. В институте увлекся  криптографией, его дипломная
работа была посвящена системам защиты  информационных сетей. И меньше  всего
он думал, что станет военным.
     Но  повернулось  иначе.  Еще  до защиты  дипломов в  институт зачастили
"купцы".   Компьютерщики   шли   нарасхват,  к  лучшим  студентам   начинали
присматриваться задолго до выпуска. Юрия заинтересовало приглашение крупного
московского банка с филиалами в Европе и США. Отец отсоветовал:
     "Дело твое, конечно. Но все это ненадолго". Он оказался прав. Не прошло
и  полугода, как банк  лопнул, а его президент был  объявлен  в  федеральный
розыск. Юрия удивило, каким образом отец  мог  предугадать это так точно. Но
не спросил. Знал, что не получит ответа. О своих делах  отец никогда с сыном
не  говорил. И  вообще дома  не  говорил.  Юрий даже не знал, в каком главке
Минобороны   он   служит.  Догадывался,   что   по  материально-техническому
снабжению. Но точно не знал. Да и не очень этим интересовался.
     На предложение от аналитического агентства "Контур", занимавшегося, как
было  сказано  Юрию, политическим прогнозированием,  социологией  и  разными
другими  проблемами,   он  не   обратил  внимания.  Но  реакция   отца  была
неожиданной:
     - Они тебя выбрали? На твоем месте я не стал бы долго раздумывать.
     Это было что-то новое. Отец не раз говорил, что политика - занятие для
проходимцев,  дураков  и для деда Матвея, который на старости лет задвинулся
на политике,  не  пропускал  ни  одного митинга,  а в перерывах  между  ними
доставал  всех  домашних  страстной   патриотической  публицистикой,   круто
приперченной матерщиной.
     Отец объяснил:
     - "Контур" - это не политика. Это разведка. И очень серьезная.
     Разговор прервался - начали подъезжать гости. Дело происходило на даче
в  Архангельском. Отцу исполнилось  сорок пять  лет. Незадолго  до этого  он
получил генерал-лейтенанта. Оба эти события отец и отмечал на даче в мужском
кругу. Домашних празднеств он не любил.  Мать быстро напивалась,  начиналось
швыряние хрусталя, выяснение отношений.
     Юрию  нравились  друзья отца - народ крупный, булыжистый. Сорокалетние
полковники, сорокапятилетние генералы. Они носили хорошие штатские  костюмы,
очень  редко  -  мундиры,  ездили  на хороших  машинах  с  неразговорчивыми
водителями.  Сначала  на  черных  "Волгах",  потом  на  "ауди",  "вольво"  и
"мерседесах".  От  них,  как запах  терпкого  мужского  одеколона,  исходило
ощущение уверенности и силы. Они были не дураки выпить, слетать на вертолете
поохотиться на диких кабанов  или на гусей,  от  души  попариться  в баньке.
Насчет  баб у них тоже наверняка не  ржавело,  но  эти  дела  они  умели  не
афишировать.
     Посреди  застолья  отец упомянул,  словно  бы  между  прочим,  что Юрию
предложили  идти  работать в  "Контур".  За  столом  мгновенно  установилась
уважительная тишина.
     Отец добавил:
     - Он думает.
     Гости дружно расхохотались - как крепкому анекдоту.
     Юрий был  донельзя  заинтригован.  При  новой  встрече  с человеком  из
таинственного "Контура" он спросил, какие у них компьютеры.
     -  Ну примерно  как  в НАСА, - ответил тот.  -  Может, самую малость
получше.
     Это  было  решающим. Юрий сказал "да". И позже ни разу  не  пожалел  об
этом. У него было все: интересная служба, налаженный быт, друзья - такие же
компьютерные фаны, как и он  сам, веселые и  ненавязчивые подружки. А что до
тягостной атмосферы в доме, так у кого  лучше? В каждом  доме свои скелеты в
шкафу. Нужно просто не открывать дверцу этого шкафа.
     Он и не открывал.

     Он был счастлив.
     Но даже не подозревал об этом.

     Кабинет полковника Голубкова оказался запертым. Юрий сунулся в приемную
начальника  управления. Свет горел, на подоконнике шумел белый электрический
чайник  "Тефаль". Но дежурного не  было. Из-за обитой коричневой кожей двери
кабинета не  доносилось ни звука. Юрий постучал. Не услышали. Хотел  открыть
дверь,  но   в  этот  момент  ожил  интерком,  голос  начальника  управления
недовольно спросил:
     - Где кофе-то? Ты его выращиваешь, что ли?
     - Дежурный вышел, - доложил Юрий. - Это лейтенант Ермаков. Разрешите
войти?
     - Заходи.
     В обширном кабинете царил полумрак.  Верхний свет  был  погашен, горели
лишь бра в простенках между высокими сводчатыми окнами и настольная лампа на
столе  начальника  управления.  От  этого  кабинет  казался  еще   больше  и
таинственней.  Когда-то  здесь  была  графская  библиотека.  От  тех  времен
остались черные дубовые балки на потолке, бездействующий  камин и громоздкий
письменный стол с резными панелями и ножками в виде львиных лап.
     За столом, развернув черное  офисное  кресло к  включенному компьютеру,
сидел  генерал-лейтенант  Нифонтов. Крупный, в штатском,  чем-то похожий  на
друзей отца. У окна, сложив за спиной руки, стоял полковник Голубков. Он был
другой  породы:  невысокий,  сухощавый,  с  седыми,  коротко  подстриженными
волосами,  с  добродушным,  простоватым  лицом.  Но  простоватость  эта была
обманчивой. И добродушие  тоже. Юрию  приходилось работать  с ним. Даже  при
своем небогатом опыте он сумел оценить острый аналитический  ум полковника и
его феноменальную  память, о  которой в  управлении ходили легенды. Голубков
тоже  был  в  штатском.  В управлении все носили  штатское.  И общались  как
штатские.  Это иногда  создавало  затруднения.  Как  сейчас. Юрию  нужен был
Голубков,  но  игнорировать  Нифонтова он  не  мог. Поэтому,  поколебавшись,
сказал:
     -   Александр   Николаевич,   разрешите   обратиться   к   Константину
Дмитриевичу?
     Нифонтов усмехнулся и кивнул:
     - Обращайся.
     Перед этим он убрал  с монитора  изображение. Но  по неистребимой своей
привычке  Юрий успел  стрельнуть  глазами  в экран.  Он узнал исчезнувший  с
экрана текст. Он  сам переводил с английского и набирал  этот текст. Недавно
- всего пару недель назад. Это была дословная расшифровка магнитозаписи  -
разговора полковника  Голубкова  с  человеком по имени Джеф. Разговор шел на
английском. Английский язык полковника  Голубкова был  чудовищным, но - как
ни  странно - понятным.  Поэтому  и запомнилась Юрию эта работа, которую он
делал по приказу полковника Голубкова.
     Все эти мысли в доли секунды промелькнули на периферии сознания Юрия. В
реальном же времени он протянул полковнику Голубкову компьютерную распечатку
и доложил:
     - Шифрограмма от Пастухова.
     - А, наконец-то.
     Полковник  взял из рук  Юрия  листок, прочитал текст  и  молча  положил
листок на стол перед Нифонтовым. Тот мельком взглянул на  него и внимательно
посмотрел на Юрия:
     - Как жизнь, лейтенант? Юрий пожал плечами:
     - Нормально, Александр Николаевич. А что?
     - Да нет, ничего. Нормально - это хорошо. Ладно, свободен.
     Юрий  вышел.  Голос  полковника  Голубкова,  неожиданно  прозвучавший в
динамике интеркома, остановил его на пороге приемной:
     - Жалко парня. Парень-то вроде хороший.
     Нифонтов:
     - Надо бы ему сказать.
     Голубков:
     - Нельзя. Утром сам узнает.
     Пауза.
     Нифонтов:
     - Да, нельзя.
     Голубков:
     - У тебя интерком включен.
     Нифонтов:
     - Черт!
     Юрий  выскользнул  из приемной,  в  коридоре поздоровался  с  дежурным,
выходившим  из  туалета,  и  спустился  в   информационный  центр.  Невольно
подслушанный  разговор встревожил его. Речь  шла о нем, в  этом не  было  ни
малейших  сомнений.  Почему  им  жалко  его? Что  он  узнает  утром?  Ерунда
какая-то.
     Он прокрутил в  памяти весь разговор в кабинете  начальника управления.
Конечно же ерунда. С чего  он, собственно, взял,  что говорили о нем? Потому
лишь, что  он  только что вышел из  кабинета? Да  о  ком  угодно  они  могли
говорить.  О  том  же  Пастухове хотя  бы.  Они  сидели  ночью  и ждали  его
сообщения. Поэтому  Голубков и сказал: "Наконец-то". Конечно, о Пастухове. И
нечего накручивать черт знает что.
     Юрий  вошел  в  Интернет,  но  не  испытал  обычного  чувства  азарта и
свободного, не скованного ничем полета. Давила какая-то тревожная тяжесть.
     Он  вышел  из Паутины. Два  часа  ночи. Впереди  было  еще  четыре часа
дежурства. Чтобы хоть  чем-то заполнить их,  Юрий  вызвал  на  экран  текст,
который он успел углядеть на компьютере начальника управления. Доступ к нему
был  защищен уровнем А-1  - кодом высшей степени сложности. Для кого угодно
это могло быть препятствием. Но не для лейтенанта Юрия Ермакова.

     "Начало записи.

     - Добрый вечер, полковник. Рад вас видеть.
     - Здравствуйте, командор. Я тоже. Должен сразу предупредить...
     - Что вы записываете наш разговор? Ничего не имею против.
     - Наши контакты становятся регулярными. Вы уверены, что это разумно?
     - Вы правы,  это не  очень разумно.  Но мы  не  нашли другого  способа
связаться с вами.  В таких ситуациях особенно  остро понимаешь,  как  нам не
хватает  такого   посредника,  каким  был  полковник  Мосберг[2].
Давайте выпьем за него.
     - Давайте, Джеф. У нас говорят: помянем.
     - Да, помянем.  Мы еще не  раз будем  его вспоминать. Он оставил после
себя пустоту. Нам придется ее заполнить. Без  его умения и таланта. Но  есть
доверие. В разумных пределах. Это  немного, но не так уж и мало. Вы согласны
со мной?
     - Да.
     - Тогда - к делу.
     -  Только давайте  уйдем отсюда.  Для делового разговора здесь слишком
шумно.
     - И  отвлекает кордебалет? Мне говорили,  что венгерские девушки очень
красивые. Похоже, так оно и есть. Особенно вон та, справа.
     - А мне больше нравится та, что в центре.
     - У вас странный вкус, полковник. Это же мужчина.
     - В самом  деле? Издержки профессии. Всегда стараешься  увидеть больше
того, что тебе показывают.  Это шутка, Джеф. Я уже не  в том возрасте, чтобы
девушки сильно меня отвлекали. Думаю, что они отвлекают вас.
     - Немного. Но  мы не  можем уйти. Входной билет  сюда  стоит почти сто
долларов. "Максим-бар" -  лучшее кабаре  Будапешта.  Этот  интерьер,  между
прочим, точная копия парижского  "У Максима". Если мы сразу уйдем, это может
показаться подозрительным.
     - Кому?
     - Надеюсь, что никому. Но в таких делах осторожность никогда не бывает
чрезмерной. Вам нравится здесь?
     -  Больше всего  мне  нравится,  что  за  мой  билет  в  это заведение
заплатило правительство США. Моя бухгалтерия в  жизни  не  утвердила бы этот
расход. Вы здесь по делам?
     - Нет. Я прилетел специально, чтобы встретиться с вами. Мы решили, что
Будапешт - самое подходящее место. Давайте посмотрим шоу. После  него можно
будет уйти.

     Продолжение записи.

     - Вам понравилось шоу, полковник?
     -  У нас  это называется  эстрадный концерт. Только без девушек  между
номерами. Я вас внимательно слушаю, Джеф. Полагаю, дело очень серьезное, раз
вы специально прилетели из Нью-Йорка, чтобы поговорить о нем.
     -  Боюсь,  что  да.  Более  чем серьезное.  И  крайне  неприятное.  Вы
отслеживаете ситуацию  в  Афганистане? Я имею в виду  не  лично вас,  а вашу
службу.
     - Разумеется.
     - Тогда  вы обратили  внимание  на военные  успехи талибов. Особенно в
последние  полгода.  Если  так и дальше пойдет,  очень  скоро  правительство
Раббани уйдет в изгнание. Судьба Раббани нас мало волнует. Но установление в
Афганистане  фундаменталистского режима крайне правого толка  представляется
серьезным  дестабилизирующим  фактором.  Это  очень  опасно. И для  западных
демократий, и для России. Я бы даже сказал: в первую  очередь для России. Вы
согласны с этим, полковник?
     -   Трудно  не  согласиться.  Уже  и   сейчас  мы  имеем   проблемы  в
Таджикистане.
     - А будете  иметь их во всей Средней  Азии. И в российских регионах  с
мусульманским  населением. Российские политики не  могут этого не  понимать.
Или не понимают?
     - Понимают.
     - В таком случае почему Россия продает талибам оружие?
     -  Россия не продает талибам оружие.  Мне, по крайней  мере,  об  этом
ничего не известно.
     -  Я вам верю,  полковник.  Но  мы располагаем  другой  информацией. В
структуре вооружений талибов - три четверти оружия советского и российского
производства.  От автоматов Калашникова до танков,  систем  залпового огня и
самолетов.
     -  После распада СССР огромное количество вооружений  осталось у наших
бывших союзников  по  Варшавскому договору.  Нужны были только деньги, чтобы
это оружие получить.
     -  Мы  тоже так  думали. Пока не изучили  ситуацию более  тщательно. В
последние  полгода  в  тактике  наступательных  операций  талибов  произошли
принципиальные  изменения.  Качественно  возросла  роль  штурмовой  авиации.
Истребители-бомбардировщики МиГ  и Су  парализуют оборону  правительственных
войск  и открывают дорогу мотопехоте талибов. Если раньше в таких  операциях
было задействовано по два-три  звена  самолетов, то сейчас - до двух и даже
трех эскадрилий. Откуда у талибов столько "мигов"?
     - Они  могли попасть к  ним  через третьи  страны.  Их  могли  продать
болгары, венгры, чехи, поляки.
     - Они  и продавали.  Но на вооружении  их армий  были МиГ-21, МиГ-23 и
Су-25.  А в  наступательных операциях талибов действуют Миг-29М и  даже ваши
новейшие  истребители Су-39. Возьмите эту дискету, полковник. Здесь  данные,
полученные  нашей  агентурой.  Мы  сравнили количество истребителей, которые
Россия продала по международным контрактам,  с фактическим количеством ваших
"мигов" и "су" во всех странах мира. В том числе и у талибов. Данные точные,
получить  эту  информацию нам  стоило немалых  трудов.  Разница  - в  сотни
самолетов. В сотни, полковник. И означает это только одно. Россия занимается
подпольной торговлей оружием.
     - А Соединенные Штаты не занимаются?
     - Нет.
     -  Мне  нравится  уверенность  вашего  ответа.  Откуда  же  у  Раббани
зенитно-ракетные комплексы "Пэтриот"?
     -  Это очень странно,  полковник. Мы предполагали, что вы  об этом  не
знаете.
     - Что вам кажется странным, Джеф? Что мы об этом знаем?
     - Нет. Что  вы никак не отреагировали. Мы  действительно  дали Раббани
возможность  получить несколько установок  "Пэтриот".  Это не было торговлей
оружием.  Это  было  предупреждением  России.  На  наш  взгляд,   достаточно
недвусмысленным.  Никакой  реакции  не  последовало,  поставки  истребителей
талибам  не  прекратились.  Мы  решили,  что  ваша  агентура  не  сработала.
Оказывается,  сработала.  В  прошлом  году  мы  инспирировали  публикацию  в
кипрском  журнале   "Middle  East  Mirror"  статьи  о   российской  торговле
вооружениями. Вы видели эту статью?
     - Нет.
     -  Запросите. В ней  приведены  достоверные данные. Это тоже  был  наш
сигнал  Москве. И вновь  не последовало никакой реакции. Чем объяснить такую
позицию   Кремля,   полковник?  России   безразлично  мнение  международного
сообщества? Или в Москве полагают, что мы и дальше будем мириться с этим?
     - Я не могу комментировать позицию Кремля. Мне никто этого не поручал.
Я  лишь  могу  довести  до  сведения  моего  руководства  содержание  нашего
контакта.
     - Для этого я и попросил вас прилететь в Будапешт.
     -  Вон та  молодая пара,  у парапета. Я видел их в "Максим-баре".  Они
сидели справа от нас, через ряд.
     - Вы  наблюдательны, полковник.  Все  в  порядке,  это мои люди. А тот
бородатый турист с видеокамерой - ваш человек?
     -  Вы тоже  наблюдательны,  Джеф. Что это  за красивое  здание  на том
берегу?
     -  Парламент. Да,  очень красивое.  И вообще,  город  красивый.  Нечто
среднее между Парижем и Веной. Вам случалось раньше бывать в Будапеште?
     -  Нет. В Париже  и Вене тоже. Если я начну перечислять места, где мне
не случалось бывать, это займет немало времени. Продолжайте, Джеф.
     -  Мы   и  раньше  знали,   что  не  вся  ваша  торговля  вооружениями
укладывается в рамки международных соглашений. В этом смысле Россия достойно
продолжает традиции СССР. Но мы не  подозревали  об истинных масштабах  этой
торговли. Мы и сейчас  наверняка знаем не все. Но и того,  что знаем, вполне
достаточно.  Очень  жаль,  что  русские  не  научились  производить никакого
другого конкурентоспособного товара, кроме оружия.  У вас хорошее  оружие. И
вы вправе  продвигать его на мировой  рынок. В условиях равных возможностей.
Цивилизованно, а не по-бандитски, из-под полы.
     -  Вы сами толкнули Россию на  этот  путь.  Я не оправдываю подпольной
торговли. Но не  говорите  мне о  равных  возможностях.  Вы перекрываете нам
кислород везде, где только можете.
     - Да, мы защищаем наших товаропроизводителей.  И используем для  этого
все средства.  Законные. У России таких возможностей меньше? Мне очень жаль,
но это ваши проблемы. Мы с  симпатией относимся  к новой России. Но интересы
Соединенных Штатов  для нас важней. А теперь к  делу,  полковник. Мы  хотим,
чтобы  вы довели до сведения вашего руководства, что мы намерены предпринять
самые жесткие меры для  пресечения подпольной торговли оружием. Сейчас  речь
идет  о  ваших  истребителях и об их  поставках  талибам.  Мы  разрабатываем
широкомасштабную  операцию.  Суть  ее  в  следующем.  Первый  же  российский
истребитель,  который  поступит  к  талибам,  будет  перехвачен.  Какими  бы
каналами  вы  ни воспользовались. Этот факт  мы сделаем  достоянием  мировой
общественности. Последствия  просчитать  нетрудно.  Россия  лишится даже тех
рынков сбыта оружия, на которые она сумела прорваться. Не исключены  жесткие
международные санкции. Вы не сможете  рассчитывать ни  на  какие кредиты. Вы
лишитесь  и частных инвестиций. Ни один серьезный бизнесмен не рискнет иметь
дело с криминальным режимом. А именно  такая репутация будет у России.  Есть
ли у вас сомнения в точности этого прогноза, полковник?
     - Нет.
     -  Может   возникнуть  вопрос:  почему   мы   вас   об  этом   заранее
предупреждаем? Ответ такой. Мы не хотим загонять  Россию в угол. Мы не хотим
дестабилизировать обстановку  в  вашей  стране.  Это откроет  путь к  власти
красным. Но и с существующим положением мы мириться не можем. Производство и
торговля  вооружениями - это бизнес с годовым оборотом в десятки миллиардов
долларов, он дает Америке миллионы  рабочих мест. На  таком уровне экономика
предопределяет политику. Коммунистическая Россия не лучшая  перспектива  для
Америки и всего мира. Но мы готовы пойти на это. В нашей решимости ни у кого
не должно быть ни малейших сомнений. Ни малейших, полковник. Это вы и должны
довести до сведения вашего руководства.
     - Я это сделаю.
     - У вас есть вопросы?
     - Только один. По каким каналам наши самолеты поступают к талибам?
     -  Скажу лишь  одно.  Можете исключить вариант с третьими странами. Ни
Индия, ни Вьетнам, ни Китай ваших истребителей  талибам не перепродают.  Это
прямые поставки. Большего я вам сказать не могу.
     - Спасибо и за это.
     - Вы огорчены? Но не вы же за это ответственны.
     - Это, конечно, утешает. Но не слишком сильно.
     - Почему? Я этого не понимаю.
     - Сколько вам лет, Джеф?
     - Тридцать четыре.
     - Хороший возраст.
     -  Расслабьтесь,  полковник.  Выключите  диктофон,  и  давайте  просто
погуляем по этому прекрасному городу. Весной все города прекрасны.

     Конец записи.

     Место контакта: Будапешт.
     Время контакта: от 23 часов 4 мая до 02 часов 5 мая.
     Участники контакта:
     полковник Голубков, начальник оперативного отдела УПСМ,
     командор       Джеффри       Коллинз,      заместитель       начальника
информационно-аналитического   директората   Центрального  разведывательного
управления США".

     Лейтенант Ермаков  закрыл  файл.  Странно.  С  записью этого  разговора
начальник управления наверняка был знаком. И даже саму пленку, скорее всего,
прослушал сразу после  возвращения  полковника Голубкова из  Будапешта.  Для
чего же он снова перечитывает расшифровку? Не  от нечего  же  делать. Ночью.
Каким-то  образом  это  связано  с  шифрограммой   о  десантировании  группы
Пастухова в исходную точку маршрута?  Какого маршрута? "Жалко парня". Ничего
не понятно, сплошные загадки.
     Но на каждую загадку есть разгадка. Юрий ввел в подстроку для поиска по
всей директории: "Тали бы". Компьютер ответил: "Нет вхождения для поискового
контекста". Юрий запросил: "Пастухов". Тот же  ответ. "Коллинз". Аналогично.
Крепкий  орешек, с ходу не разгрызешь. И главное - не ясно, с какого боку к
нему подбираться.
     Ни на что особенно не рассчитывая, Юрий набрал: "Джеф".
     Ну вот, совсем другое дело.

     "Совершенно секретно
     Начальнику УПСМ
     генерал-лейтенанту Нифонтову
     После  того как  по просьбе Джефа я выключил диктофон,  он сказал,  что
хочет поделиться со мной конфиденциальной информацией, полученной в процессе
подготовки упомянутой  в  нашем разговоре  операции,  а  я  сам должен  буду
решить, следует ли доводить ее до сведения моего руководства.
     Информация следующая.
     Около  года  назад  в  Иркутске потерпел  катастрофу самолет  "Руслан",
перевозивший во Вьетнам два истребителя Су-27. Это событие широко освещалось
в российских и мировых СМИ. Аналитики ЦРУ  обратили внимание, что после этой
катастрофы кривая  поступления российских боевых самолетов талибам  пошла на
снижение.
     В январе  с.  г.  аэрокосмическая разведка США  зафиксировала  в районе
хребта   Алатау   взрыв   российского   грузового   самолета  типа  "Антей",
следовавшего от аэродрома загрузки в Восточной Сибири по направлению к Индии
обычным  для этих маршрутов воздушным коридором.  Никакой информации об этой
авиакатастрофе российской стороной не было обнародовано, но агентурным путем
от   источника   в  австрийской   страховой  компании   "Трансинвест"   было
установлено,  что  на   борту   "Антея"  находились  два  самолета  МиГ-29М,
предназначенные  для  Индии.  После этой  катастрофы  поступления российских
штурмовиков в военные формирования движения Талибан временно прекратились, а
затем возобновились в значительно меньших объемах.
     Джеф  сказал, что  вывод  напрашивается сам собой,  но  он  начал  этот
разговор не для того, чтобы  подвести нас к нему. Речь идет совсем  о другом
аспекте проблемы.
     Вскоре   после  катастрофы   "Руслана"  в  Иркутске  в  лос-анжелесское
отделение  ФБР  обратился  профессор  Калифорнийского  университета,  бывший
российский  гражданин  Ефимов и  рассказал о разговоре,  который состоялся у
него в Нью-Йорке во  время международного научного  симпозиума, посвященного
проблемам  телерадиокоммуникаций.  Человек,   который   представился  членом
российской  делегации  Дубовым,  предложил  Ефимову  вернуться  в  Москву  и
заверил, что ему будут предоставлены все возможности  для научной работы. Он
сказал, что в  свое  время  идеи Ефимова не были по достоинству оценены,  но
сейчас ситуация изменилась и талант Ефимова будет востребован в полной мере.
Дубов сообщил  также,  что в полное распоряжение Ефимова будет предоставлена
лаборатория с  новейшим оборудованием, испытательный  полигон  и необходимый
штат сотрудников. Он дал понять,  что ему известно о разногласиях, возникших
у Ефимова с его американскими работодателями в части направления его научных
исследований.  В России он  будет заниматься лишь тем, что считает нужным. В
разговоре   Дубов  апеллировал  к  чувству   патриотизма,   сказал,  что  не
сомневается в том,  что  Ефимов откликнется на  призыв своей Родины, которая
переживает сейчас трудные времена.
     В ответ на это Ефимов заявил, что  ни о каком возвращении в Россию он и
слышать  не  хочет, с него  хватит  того, что  об него  почти  тридцать  лет
вытирали ноги и что он не верит, что к власти в России  пришли люди, умеющие
уважать человеческую личность, иначе страна не оказалась бы в таком скотском
положении,  в каком  она находится сейчас. Он добавил, что в России остались
его  единомышленники  и  ученики,  а  если  они вынуждены  сейчас заниматься
уличной  торговлей  или собирать  по помойкам  пустые  бутылки,  он  за  это
ответственности не несет.
     По утверждению Ефимова, на этом он прекратил разговор. Вернувшись после
завершения   симпозиума   в  Лос-Анджелес,   он  случайно  увидел  программу
симпозиума и не обнаружил в списке российской делегации  человека по фамилии
Дубов. Это  заставило его припомнить все детали  разговора.  Осведомленность
Дубова о разногласиях Ефимова  с руководителями научных программ насторожила
Ефимова.  Об   этом  не   мог   знать   никто  из   посторонних,   так   как
исследовательская работа  Ефимова была засекречена.  Это привело  Ефимова  к
выводу о том,  что  человек, назвавшийся  Дубовым,  на самом  деле  является
агентом  российских спецслужб или находится с ними в  тесном контакте. Это и
побудило Ефимова проинформировать ФБР об этой встрече.
     На  мой  вопрос,  какое  отношение имеет эта история к  предмету нашего
контакта, Джеф ответил, что я сам это пойму, когда получу  информацию о том,
кто такой Ефимов и  какими научными проблемами он занимается. Он сказал, что
по  показаниям  Ефимова  был  составлен  композиционный  портрет (фоторобот)
человека, который  назвал  себя  Дубовым.  Идентифицировать его не  удалось.
Среди членов российской делегации на нью-йоркском симпозиуме такого человека
не было. Джеф передал мне фоторобот Дубова и добавил, что, по сведениям ЦРУ,
этот человек как минимум дважды имел контакт с гражданином Саудовской Аравии
Мухаммедом  Хасаном  аль-Джаббаром  -  эмиссаром арабского  миллиардера бен
Ладена,  финансирующего  исламские террористические  группировки  и движение
Талибан.  Один  контакт  был  в  июле  позапрошлого  года  на  международном
авиасалоне  в  Абу-Даби, второй -  год назад в  Берлине. В  настоящее время
аль-Джаббар является представителем ОПЕК в России.
     На этом мой разговор с Джефом был  закончен. Дискета и фоторобот Дубова
прилагаются.

     В связи с вышеизложенным прошу санкционировать:
     1.  Сбор  информации  о  Ефимове  с  использованием базы данных  Службы
внешней разведки и Главного разведывательного управления.
     2.  Оперативно-розыскные  мероприятия  по  установлению личности Дубова
путем проверки российских  граждан, выезжавших в США  в период  проведения в
Нью-Йорке научного  симпозиума, а  также в  Объединенные Арабские Эмираты во
время проходившего там авиасалона.
     Начальник Оперативного отдела УПСМ
     полковник Голубков".
     Резолюция начальника УПСМ: "Разрешаю".

     Лейтенант Ермаков  только  головой покачал.  Ну и  бюрократию  развели.
"Прошу санкционировать - разрешаю". С чего вдруг? Между генерал-лейтенантом
Нифонтовым  и  полковником  Голубковым  никаких  трений не наблюдалось,  они
прекрасно ладили. Карьерная конкуренция между ними тоже была  исключена.  Со
своими  полковничьими  погонами  Голубков  и  помыслить  не  мог   о  кресле
начальника  управления.  Да  и мелковат  он был  для  такого  поста.  Просто
физически мелковат.
     По давнему наблюдению Юрия, высокие посты в России всегда занимал народ
крупный,  солидный.  Что  ты за генерал,  если  в  тебе  нет  и восьмидесяти
килограммов живого весу? Не генерал, а одно название, смотреть  не на что. А
если повыше  взять? Говорят: Ленин,  Ленин. А сколько  он наверху  просидел?
Семь  лет. И  только. Зато  Сталин -  все  тридцать. Он,  правда, тоже был,
говорят, маленький. Но важно не каким он был. Важно - каким казался. А в ту
пору, когда народ судил о своем правителе не по телевизору, а по памятникам,
Сталин казался ого-го,  исполином. Про новейшие  времена и говорить  нечего.
Хрущев  по  весу был  ничего, но ростом не вышел.  Зато  Брежнев всем  взял,
потому и царствовал почти двадцать лет. Легковесный Горбачев побегал-побегал
-  и  добегался, не выдюжил против Ельцина, весовая категория  оказалась не
та.
     Юрий  усмехнулся.  Рейтинги,  социологические  опросы.  А надо всего-то
знать  рост и вес. Произведение роста в сантиметрах на  вес в килограммах. И
все. Над  чем там  социологи  и политологи головы  себе  ломают?  Кто станет
следующим президентом России? Да сам Ельцин и станет. Или Черномырдин. Ну не
Явлинский же. А  Кириенко, которого Ельцин пропихнул через Думу? Господи! Да
на него дунь - и где он?
     Юрий констатировал, что если найденный им  критерий правильный,  то ему
самому с его средненьким ростом и  доставшейся от матери  худобой  не светит
никаких высоких  постов. Но это его мало волновало.  Сейчас его интересовало
совсем другое.
     "Прошу санкционировать - разрешаю".
     Объяснение  этой бюрократии  могло  быть только одно: дело на  контроле
большого начальства. Очень  большого. Самого  большого. А если  так, то  чем
больше бумаг, тем лучше. А дело, судя по всему, было нешуточным.
     Юрий набрал: "Ефимов". На экране монитора возник текст:

     "Справка Аналитического отдела УПСМ.
     Ефимов  Петр  Яковлевич,   1940  года   рождения,  москвич,  математик,
специалист по радиолокации. В 1966 году опубликовал работу  "Частные  случаи
физической  теории дифракции",  в  которой  доказывал  возможность  создания
самолетов,  невидимых  для   радаров.  Руководство  Научно-производственного
объединения  им. Жуковского,  где  Ефимов был  младшим научным  сотрудником,
включило   в   план   его   тему,  но   по  настоянию   директора   ГосНИИАС
(Государственного  научно-исследовательского  института авиационных  систем)
академика Федосеева все работы  в этом направлении были прекращены. Академик
Федосеев считал создание самолетов-"невидимок"  принципиально невозможным, а
поступавшие из США сведения об исследованиях в  этой  области квалифицировал
как намеренную дезинформацию. Даже в начале 80-х годов, когда США официально
объявили  о  программе  создания  самолетов-"невидимок"  "Стеле",  отношение
ГосНИИАС и Научно-технического комитета ВВС к идеям Ефимова не изменилось.
     В 1989  году  Ефимов  получает разрешение  выехать  в  США по  научному
обмену,  с  тех  пор  преподает  в   Калифорнийском  университете  и   ведет
исследования в рамках секретных программ корпораций "Локхид" и "Норнтроп".
     Идеи,  изложенные  Ефимовым   в  своей  книге,  были  использованы  при
конструировании самолета "Стеле"  -  тяжелого бомбардировщика В-2. Один  из
авторов проекта, ведущий  инженер  корпорации  "Локхид" А.  Браун, отмечает:
"Вклад  теории  Ефимова  в   создание   компьютерных  программ  для  "Стеле"
составляет  никак  не менее 30-40 процентов, что можно  считать контрольным
пакетом   новой   технологии.   Его  работы   указали  путь  математического
обеспечения технологии радарного отражения". Доктор К. Митцнер из корпорации
"Норнтроп" заявил в интервью газете "Нью-Йорк тайме":
     "Разработки  Ефимова  имели   силу  и   убедительность  "индустриальной
теории". Я не могу представить себе бомбардировщик В-2 сконструированным без
влияния  его  идей. Без  Ефимова нынешние самолеты-"невидимки" выглядели  бы
совсем по-другому".
     До недавнего  времени Ефимов являлся  одним из самых высокооплачиваемых
технических экспертов корпорации  "Локхид". Около года назад он прервал свое
сотрудничество с  корпорацией.  По данным  ГРУ, причиной  этого явился отказ
совета  директоров  "Локхид"  финансировать предложенную Ефимовым  программу
создания  радарных   установок  нового  поколения,  способных   обнаруживать
самолеты, созданные по технологии "Стеле". Не нашли  поддержки и предложения
Ефимова по  разработке принципиально новой системы  радиолокационной защиты,
позволяющей снизить уязвимость обычных летательных аппаратов для радаров ПВО
и  ПРО без значительных финансовых затрат. Корпорации "Локхид" и "Норнтроп",
получившие на реализацию программы "Стелс" многомиллиардные  государственные
субсидии,  не  заинтересованы   ни  в  каком  кардинальном  изменении  своей
политики.
     В настоящее время Ефимов читает лекции на электро-инженерном факультете
Калифорнийского[    ]университета   в   Лос-Анджелесе   и   ведет
теоретические исследования в университетской лаборатории..."

     Лейтенант Ермаков подумал, что  пора  бы ему,  пожалуй, прекращать  это
путешествие  по  запретной информационной  зоне,  но любопытство пересилило.
Что, интересно, удалось оперативникам узнать об этом таинственном Дубове?
     Он вызвал: "Дубов".
     На мониторе появилось: "Введите пароль".
     Смотри-ка ты! Двойная защита! Надо же! Что же там так запрятано?
     Через   сорок   минут   защита   была   преодолена.   Взломана   мощным
интеллектуальным тараном. Рассыпалась и исчезла к чертям собачьим.
     Юрий торжествующе щелкнул мышью и обмер.
     С экрана на него смотрел отец.

     Этого не могло быть. Но это было.

     Да,  отец.  Неживое, как всегда бывает  на  фотороботах,  лицо. Широкие
тяжелые плечи. Глубоко посаженные глаза. Взгляд исподлобья.
     Брови - его.
     Подбородок - его.
     Даже небольшой шрам на подбородке.
     Тоже его.

     Юрий вывел на  монитор  текст. Он не сомневался в  том, что  увидит.  И
увидел именно то, чего ждал:

     "Оперативно-розыскными   мероприятиями   установлено,   что    человек,
назвавшийся Дубовым, является  генеральным директором закрытого акционерного
общества "Феникс" генерал-лейтенантом запаса Михаилом Матвеевичем Ермаковым.
     Учредитель ЗАО "Феникс" - государственная компания "Госвооружение".

     Юрий набрал: "Госвооружение".
     Файл открылся.

     В шесть утра лейтенант  Ермаков сдал смену и вывел из внутреннего двора
управления красную "Ниву", подаренную ему  отцом ко дню окончания института.
Машинально  отметил,  что "Волги" Голубкова  и "ауди" Нифонтова  нет. Видно,
дождались сообщения от  Пастухова и разъехались по домам.  Но мысль эта была
мимолетной, бесследной.
     Утренний пик  еще не  наступил, улицы были свободны, но "Нива" Юрия еле
ползла. Он не мог заставить  себя ехать быстрей. Все тело было словно налито
свинцом. То, что он узнал, ошеломило его. Больше всего на свете он сейчас не
хотел увидеть отца. Уже сворачивая с Ленинского проспекта в арку  огромного,
сталинской  постройки   дома,   где   отец   несколько   лет   назад   купил
четырехкомнатную квартиру, он вспомнил, что не убрал следы своего пребывания
в  зашифрованных  файлах.  Но  тут же забыл  об  этом. Сейчас это  не  имело
никакого значения.
     Возле их подъезда  стояла темно-красная девятьсот  сороковая "вольво" с
тонированными  стеклами   -  служебная  машина  отца.  Ветровое  стекло  на
водительской дверце  было разбито. У машины  стояли  два милиционера и молча
курили.
     Юрий затормозил.
     - Что  случилось, сержант? - обратился он  к одному из  милиционеров.
Тот отмахнулся:
     - Проезжай, парень, проезжай!
     Только  тут  Юрий  увидел  на  усыпанном  триплексной  крошкой асфальте
меловой контур человеческого тела. Человек лежал  в позе эмбриона. В  районе
шеи чернело большое пятно. Это была кровь.
     Юрий выскочил из "Нивы" и рванул в  дом. Не дожидаясь лифта, взбежал на
третий  этаж. В квартире  было пусто. Лишь дед Матвей седым  сычом сидел  на
кухне  и  смолил  "Беломор".  Нещадно  матеря  дерьмократов, которые  довели
страну, он  сообщил  внуку, что  вчера  вечером машина отца была обстреляна.
Водитель убит.  Отец  ранен.  Сейчас в  больнице.  Мать с ним. Они дождутся.
Волна народного гнева...
     Юрий не слушал.
     "Жалко парня".
     Значит, Голубков и  Нифонтов все-таки  говорили о нем?  Значит, они уже
знали о покушении?
     "Утром сам узнает".
     Вот он и узнал.

     А что, собственно, он узнал?
     Глава III
     Лейтенант Юрий  Ермаков был прав: начальник  Управления по планированию
специальных мероприятий генерал-лейтенант Нифонтов и начальник  оперативного
отдела полковник  Голубков действительно  знали  о покушении на генерального
директора  ЗАО "Феникс", генерал-лейтенанта Михаила Матвеевича  Ермакова.  И
этой  ночью они ждали  не шифровки от Пастухова.  Они ждали доклада капитана
Евдокимова, который  был  отправлен  на  место происшествия немедленно после
того, как о покушении стало известно.
     Шифрограмма Пастухова, важная сама по себе, имела сейчас второстепенное
значение.  А  вот то, что  произошло  во  дворе старого  московского дома на
Ленинском    проспекте,    было    полнейшей     неожиданностью.    Событием
непредугаданным,  непредсказанным.  А  потому  требующим  самого тщательного
осмысления. И осмысления быстрого.
     Промедление таило  в  себе  опасность  оказаться в хвосте событий. Роль
наблюдателя,  документирующего  факты  и  выясняющего  причинно-следственные
связи между  ними, может позволить себе прокуратура.  Для  контрразведки это
равносильно  признанию в  собственной несостоятельности. Такая контрразведка
никому не нужна.
     Но чтобы понять, нужно  знать. Не вообще, а во всех деталях. Что именно
произошло.  Когда.  Как.  При  каких обстоятельствах. Эту информацию и ждали
полковник Голубков и генерал-лейтенант Нифонтов.

     Они умели ждать.

     И кто бы  мог  подумать, что такой  головокружительный и опасный оборот
примет дело, начавшееся так совершенно рутинно!
     Обычная проверка.
     Правда, по указанию президента. Куратор так и сказал:
     - Президент хочет, чтобы  этим занялись вы. Генерал-лейтенант Нифонтов
даже не сразу понял, в чем суть поручения.
     - Чем именно мы должны заняться? - уточнил он.
     Этого, похоже,  не  понимал  и  сам куратор.  Или  делал  вид,  что  не
понимает. В этом кабинете  не  велось случайных  разговоров. И не  ставилось
случайных вопросов. Возможно, здесь  и трепались о том о сем за чашкой кофе.
Но куратор управления  Олег Иванович  П., один из самых  влиятельных людей в
администрации  президента, и начальник УПСМ  генерал-лейтенант Нифонтов были
не  в  тех отношениях,  чтобы трепаться за  чашкой  кофе. Отношений  не было
никаких, кроме строго официальных.
     Вообще-то Нифонтов предполагал, что в  этом кабинете  он увидит кого-то
другого. В  ходе недавней операции "Капкан" Олег  Иванович  допустил ошибку,
сделал  ставку  не на ту  фигуру.  Но  усидел. И сидел  прочно,  как  репка:
округлый, с ранними  залысинами,  в прекрасном  темном костюме. Знающий цену
каждому своему слову и каждому жесту. Не сомневающийся в том, что его легкое
пожатие  плеч  и чуть разведенные в стороны руки дают исчерпывающий ответ на
вопрос собеседника.
     "Я передаю только то, что мне сказано".
     Понимай, как знаешь.
     Нифонтов понял:  куратор  хочет дистанцироваться, отстраниться от этого
дела, пропустить его мимо себя. Почему? На то  могло быть  много причин. Они
не интересовали  Нифонтова. Его интересовало  лишь то,  что  было  связано с
поручением президента.
     -   Вызывают  сомнения  выводы  государственной  комиссии  о  причинах
катастрофы "Антея"? - спросил он.
     - Речь идет не только об "Антее", - возразил куратор. - О катастрофе
"Руслана" в Иркутске - тоже. Выводы экспертов не вызывают сомнений. Но одна
катастрофа может быть трагической случайностью. Когда же таких катастроф две
и практически подряд,  с разрывом меньше чем  в  полгода, - это  наводит на
размышления.
     Нифонтов напомнил:
     - ФСБ не обнаружила признаков диверсии.
     - Президент знаком с заключением ФСБ. У него нет оснований сомневаться
в его достоверности. Но  он  хочет,  чтобы в этом деле  не было ни  малейших
неясностей. Ни малейших, генерал. Взгляните на ситуацию со стороны. С полной
непредвзятостью. Это все, что от вас требуется.
     Последняя фраза  подтвердила предположения  Нифонтова:  куратор  хочет,
чтобы поручение президента выглядело обычной проверкой.
     Проверка так проверка. Нифонтов  сделал то,  что и  обязан был сделать.
Созданная по  его приказу группа из  самых опытных экспертов  управления три
недели изучала все материалы,  связанные с катастрофами "Руслана" и "Антея".
Оперативный отдел в этой работе не был задействован, полковник  Голубков был
занят на другом направлении. Да и необходимости в его участии не было.
     С  "Антеем"  никаких  неясностей  не  выявилось.  Даже  зафиксированная
Памирской  геофизической обсерваторией  магнитная  буря  в районе Алатау  до
минуты совпала со временем гибели самолета.
     С  "Русланом" было  сложней.  Государственная комиссия пришла к выводу,
что  причина  катастрофы  -  конструктивные  недостатки  двигателей  Д-18Т,
выпускаемых  запорожским заводом "Мотор Сiч".  Моторостроители опротестовали
заключение.  Специалисты   украинского  КБ   "Прогресс"  провели   стендовые
испытания двигателей  и  доказали,  что к  трагедии привела нештатная работа
топливной системы "Руслана" - образование в топливе водо-керосинового льда.
Фирма   "Аэротранс",  основной  грузоперевозчик  российской  государственной
компании "Госвооружение", представила документы, доказывающие, что  топливо,
которым   был   заправлен   "Руслан",  полностью   соответствовало  ГОСТу  и
техническим  условиям,  зафиксированным в договоре  с  австрийской страховой
компанией "Трансинвест".  Страховка была выплачена. Чтобы  избежать подобных
случаев  в   будущем,   КБ  "Прогресс"   разработало   фильтры-ловушки   для
водо-керосинового льда.  Это не было  признанием конструктивных недоработок.
Это было нововведение - "фулпруф", защита от дурака. Конфликт был исчерпан.
Все остались при своих  интересах.  Кроме  экипажа  самолета, сопровождавших
груз офицеров и жителей Иркутска, на дома которых рухнул "Руслан".
     В  этой  истории  было  непонятно  только  одно. После  такой  страшной
катастрофы,  унесшей  жизни  более   семидесяти  человек,  естественно  было
ожидать, что фирма "Аэротранс" навсегда прекратит свое существование, потому
что не  получит больше ни одного подряда. Что там ни говори, какие документы
ни  представляй, а о качестве топлива должен заботиться перевозчик. Но этого
не   произошло.  Компания  "Аэротранс"   осталась   монополистом   в   сфере
транспортировки всего  российского  специмущества,  в  том  числе  и  боевых
самолетов, поставляемых  ГК "Госвооружение" и ЗАО  "Феникс" в Индию,  Китай,
Вьетнам, Малайзию,  Финляндию  и другие  страны. "Аэротрансу"  принадлежал и
"Антей", разбившийся в Алатау.
     Но в  задачу УПСМ  не  входило  вникать во взаимоотношения  руководства
"Госвооружения" и  "Феникса"  со своими подрядчиками. К поручению президента
это касательства не имело.
     По результатам расследования был составлен  подробный  отчет.  Памятуя,
что высокое  начальство  не любит  читать  длинных  бумаг,  Нифонтов  сделал
короткое, на  полстраницы,  резюме.  Поручение президента можно было считать
выполненным.
     Так, во всяком случае, казалось до того дня, когда из штаб-квартиры ЦРУ
в Лэнгли на  имя полковника Голубкова пришла шифровка с  просьбой о встрече.
После  возвращения  Голубкова  из  Будапешта  отчет  о  работе,  проделанной
экспертами УПСМ, можно было спокойно отправлять в архив.
     Нифонтов не  сделал этого из тактических соображений.  Как  бы  там  ни
было, но отчет свидетельствовал, что  управление с  полной  ответственностью
отнеслось  к  поручению  президента. Работа  выполнена быстро и  на  высоком
профессиональном  уровне. Новая информация  заставляет  кардинально изменить
подход к оценке ситуации. Но это не обесценивает сделанного.
     Он оказался прав. Куратор внимательно прочитал резюме, полистал отчет и
удовлетворенно и даже словно бы с облегчением кивнул:
     -  Хорошо.  Очень  хорошо,  генерал.   Я  доложу  президенту,  что  вы
справились с заданием.
     -  Я   бы  не   спешил,  -   ответил  Нифонтов.  -  Появились  новые
обстоятельства. Они не позволяют считать дело законченным.
     - Вот как? - насторожился куратор. - Почему?
     - Посмотрите рапорт полковника Голубкова, вам все станет ясно.
     В рапорт Голубкова были включены выдержки  из расшифровки магнитозаписи
его разговора с Коллинзом и  та часть  сообщения, где речь шла о катастрофах
"Руслана"  и "Антея"  и  их  связи  с  объемом  поставок  российских  боевых
самолетов талибам. Информацию  Коллинза об  ученом Ефимове и  его контакте с
генеральным  директором ЗАО "Феникс" решено было не включать,  она требовала
дополнительной проработки.
     - Обязательно посмотрю,  - пообещал куратор. - Позже. Надеюсь, вы не
настаиваете, чтобы я сделал это немедленно?
     У высших  государственных  чиновников  было поразительное чутье. Еще  и
слова  не  сказано,  а  в  голове  уже  сигнал:  внимание  -  опасность.  И
мгновенная,  на  уровне рефлекса,  реакция: оттянуть,  отодвинуть,  отдалить
необходимость что-то решать. А потом, спокойно разобравшись,  можно  решать.
Или не решать.  Это уж  как получится.  Если же  припечет, естественно будет
пожать  плечами:  да, мне передавали какие-то материалы,  но не  поставили в
известность об их важности и срочности.
     Но Нифонтов не намерен был уступать.
     - На вашем месте я прочитал бы это сейчас, - сказал он.
     Он не  добавил:  "Иначе  я  буду вынужден обратиться к президенту".  Но
куратор понял. Начальник УПСМ имел право в  экстремальных ситуациях выходить
на  президента напрямую. Реализовать это  право  всегда было очень трудно. А
сейчас,  когда  президент  то  и  дело  болел,  практически  невозможно.  Но
теоретически такая возможность существовала. И с этим приходилось считаться.
     Куратор внимательно посмотрел на посетителя.
     - Так важно?
     - Важно - не то слово, - подтвердил Нифонтов.
     - Что ж...
     Куратор  умел быстро схватывать  суть. Он  прочитал  рапорт  Голубкова,
просмотрел статистические  данные, распечатанные  с дискеты, которую Коллинз
передал в Будапеште полковнику Голубкову, бросил с досадой:
     - Вот уж верно: если дует, то изо всех щелей!.. Кто знает об этом?
     - В ЦРУ?
     - У нас!
     - Вы, я и полковник Голубков.
     - Странная  закономерность.  Как только в  деле  появляется  полковник
Голубков, тут же возникают крупные проблемы.
     -  Наоборот,  -  возразил Нифонтов. - Как только  мы  сталкиваемся с
крупными проблемами, я вынужден подключать к делу полковника Голубкова. Этой
темой тоже будет заниматься он. Я не могу поручить это никому другому.
     - Начальник оперативного  отдела - генеральская должность, не так ли?
- уточнил куратор. - Почему же он до сих пор полковник?
     Нифонтов внутренне  восхитился. До чего же  быстро они  умеют  считать!
Этот сценарий развития событий Нифонтов предусматривал.  Дело будет доложено
президенту  с  указанием,  что  руководителем  операции  назначен  полковник
Голубков.  Вот тут-то у президента  и  может возникнуть вопрос: почему  этим
делом  огромной  государственной важности  занимается  какой-то полковник? И
никакие  объяснения  не  помогут.  Если  этот  полковник  такой  незаменимый
профессионал,  почему  он полковник?  А  если  он не так  хорош, почему  ему
поручено это важнейшее дело?
     На  просчет  этого варианта, одного из многих, Нифонтов потратил немало
времени.  Куратору  не  понадобилось  и  десятка  секунд. И  теперь  крайним
оказывался Нифонтов. К вам вопрос, генерал: почему  это Голубков до  сих пор
полковник?
     - Вопрос не ко мне, -  ответил Нифонтов. - Я подписал  представление
еще год назад. Куратор кивнул:
     - Я буду иметь это в виду.
     В расшифровке будапештского разговора он подчеркнул ключевые фразы:
     "Первый  же российский истребитель, который  поступит  к талибам, будет
перехвачен..."
     - Блеф?
     - Не думаю.
     - Можете обосновать?
     -  В  США  существует  государственная  компания,  аналогичная  нашему
"Госвооружению", FMS  (Foreign  Military  Sales).  До  недавнего  времени ее
возглавлял генерал-лейтенант Томас  Райм. За четыре года он продал оружия на
семьдесят  миллиардов долларов в сто  двадцать стран  мира. По нашим данным,
сейчас портфель заказов FMS - больше двадцати миллиардов долларов.
     - Какой вывод вы из этого делаете?
     -  Это не блеф. Слишком большие ставки в игре. Американцы  задействуют
все возможности, чтобы сохранить свои позиции на мировом рынке вооружений. А
возможности у них очень большие. Огромные. Нет, это не блеф.
     Куратор на мгновение задумался. Затем решительно произнес:
     - Этого нельзя допустить.
     - Поэтому я и попросил вас срочно  меня принять, -  ответил Нифонтов.
- Нужно немедленно прекратить поставки самолетов талибам.
     В голосе куратора появились жесткие нотки:
     - Мы не продаем самолетов талибам. И вам, генерал, должно быть об этом
известно.
     - Мне об этом ничего не известно, - возразил Нифонтов.
     - А мне известно.
     - В таком случае не о чем беспокоиться.
     Куратор нахмурился. В этом кабинете так не разговаривали. Во  всем этом
здании,  выходившем  тяжелым фасадом  на  Китай-город,  так не разговаривали
никогда. Здесь посетители были обязаны понимать все без слов. И понимали. Во
все времена. А кто не понимал, здесь больше не появлялся. За ним закрывалась
дубовая дверь парадного, и он навсегда  исчезал в безликой толпе, снующей по
своим муравьиным делам.
     Нифонтову показалось  на миг,  что куратор сейчас скажет то, что на его
месте сказал бы сам Нифонтов. Он сказал бы: "Давайте, генерал, называть вещи
своими  именами. Мы  оба  прекрасно  знаем, что  Россия вынуждена  торговать
своими  вооружениями  в   обход  международных   правил.  Вынуждена-в  силу
острейшей экономической ситуации. Мы продаем оружие всем,  кто может платить
валютой,  хотя  это  иногда  и  противоречит долгосрочным интересам  России.
Поэтому оставим оценки на суд потомкам, а  сами займемся  делом. Мы не можем
сорвать поставки  по  уже заключенным  контрактам. Но  не  можем и допустить
огласки. Действия ЦРУ  необходимо нейтрализовать.  Давайте  подумаем,  каким
образом это сделать".
     Вот так бы  сказал генерал-лейтенант Нифонтов. Куратор  сказал не  так.
Поэтому,  вероятно,  он  и  сидел  за  своим  столом,  а  Нифонтов  в  своем
генеральском мундире  с двумя рядами наградных планок - в приставном кресле
для посетителей.
     Куратор сказал:
     - Россия не продает талибам оружия. Но мы не можем исключать, что наши
боевые  самолеты каким-то  образом  оказываются у  них. Я  согласен с  вашей
оценкой.  Ставки  действительно   очень  высоки.   ЦРУ  воспользуется  любым
предлогом, чтобы  избавиться от конкурента на  рынке вооружений.  Мы  должны
блокировать эту провокацию. Любой ценой. И когда я говорю "любой ценой", это
и значит любой ценой. Вам все ясно, генерал?
     - Все, - кивнул Нифонтов.
     - Я доложу президенту, что ваше управление выполнило его поручение, -
продолжал куратор. -  Но в связи с  вновь  открывшимися обстоятельствами вы
считаете необходимым углубить расследование.
     - Мы? - переспросил Нифонтов.
     - Да, вы.  Разве это  не так? Я поддерживаю ваше предложение. Полагаю,
на этом этапе нет необходимости занимать внимание президента подробностями.
     - Вам видней, - согласился Нифонтов.
     - Общее руководство поручается лично вам.  Подбор  команды - на  ваше
полное   усмотрение.   Начинайте  немедленно.  Считайте,   что   это  приказ
президента.  Вы могли заметить, генерал, что не в моих правилах докучать вам
мелкой   опекой.   Но  в  данном   случае  попрошу   все   ваши  мероприятия
документировать  самым тщательным  образом.  Надеюсь, не нужно объяснять для
чего.
     -  Не  нужно. Разумеется, мы будем  все  надлежащим образом оформлять.
Хотя я не вижу в этом никакого смысла. Если мы сумеем предотвратить операцию
ЦРУ, эта писанина никому не  понадобится. А если  нет - тем более. Никто не
будет в ней разбираться. Нам просто дадут по шеям - и это лучшее, на что мы
можем рассчитывать.
     - Да, у вас трудное положение, - посочувствовал куратор.
     Нифонтов ощутил резкое раздражение.
     -  У  нас?  - спросил он.  -  А у вас?  Чихать  он хотел на  то, что
подумает о нем этот высокопоставленный чинодрал. В этом кабинете никогда так
не разговаривали? Так теперь будут, привыкай. Ты сейчас от  меня зависишь. И
я  тебя,  сукин сын, заставлю работать. По-настоящему, без дураков. Забудешь
все свое словоблудие, аппаратные игры.
     - Мы выполним приказ президента, - продолжал Нифонтов. -  Но  у меня
три   условия.  Первое.  Я   должен   иметь  чрезвычайные  полномочия.   Мои
распоряжения должны  быть обязательны  для всех  спецслужб и государственных
организаций независимо  от  их  ведомственной принадлежности.  И выполняться
немедленно,  без каких-либо  согласовании. Мои люди  должны  иметь доступ ко
всей информации. К документации авиазаводов и  "Госвооружения". В  том числе
- к базам данных "Аэротранса", "Феникса" и связанных с ними банков.
     - Это коммерческие структуры, - напомнил куратор.
     - Меня  это не интересует. Это российские коммерческие структуры, а не
швейцарский банк.
     - Согласен. Все ваши полномочия будут подтверждены.
     - Второе. Никакого вмешательства  в  мои  дела.  Никакого  контроля за
моими людьми. Никаких отчетов  до  полного завершения операции. Любая утечка
информации должна быть абсолютно исключена.
     - Принято. Хотя я  предпочел бы, чтобы вы больше мне доверяли.  Третье
условие?
     - Дайте ход  моему  представлению  о  присвоении полковнику  Голубкову
воинского звания "генерал-майор". И сделайте это без промедления.
     Белесые брови куратора изумленно полезли вверх.
     - Вы пользуетесь ситуацией, генерал.
     -  Да,  пользуюсь, -  подтвердил Нифонтов.  -  Полковнику  Голубкову
пятьдесят три  года. Это значит, что одним  росчерком пера он  может  быть в
любой момент уволен в запас. Я не хочу  остаться в решающий момент матча без
своего центрального нападающего.
     - Что ж, разумно, - помедлив, согласился куратор. - Все ваши условия
будут  выполнены.  Вы  получаете   карт-бланш.  А  с  ним  -  всю   полноту
ответственности. Надеюсь, генерал, вы отдаете себе в этом отчет.
     Нифонтов только рукой махнул:
     - Не привыкать.

     Из окна "ауди", выворачивающей со Старой площади в плотный поток машин,
он оглянулся на здание, из которого только что вышел. Из этого здания он всю
жизнь  получал  приказы.  Выполняя  их,  он со  своим  диверсионным  отрядом
выбрасывался с парашютом в джунгли Камбоджи, высаживался с десантных катеров
в  гнилые  топи  Меконга,  а  позже,  в должности  советника и  руководителя
резидентур,  выстраивал  многоходовые  комбинации,  чтобы  одного  диктатора
сменить на другого,  такого же людоеда.  На  этом здании всегда  красовалась
вывеска:  "Центральный Комитет  Коммунистической  партии Советского  Союза".
Сейчас она пылилась где-то в подвале.

     Куратор  выполнил  свое   обещание.   УПСМ  получило  доступ   ко  всей
информации, относящейся  к  деятельности  ГК "Госвооружение" и  ее  дочерних
фирм.  Были  задействованы  Счетная  палата, Главное  контрольное управление
Президента РФ, аудиторские бригады Минфина.
     Картина, складывающаяся из фрагментов, вырисовывалась такая,  что  даже
генерал-лейтенанта  Нифонтова,  много  чего  повидавшего  на  своем  веку  и
знавшего  то, о чем миллионы  людей  даже и не догадываются,  поначалу брала
оторопь.  Она  сменилась  тягостным  недоумением,  а  ему  на  смену  пришел
свинцовый гнет понимания.
     Огромные  массы   бюджетных   денег,   выделяемых  "Госвооружению"  для
размещения заказов  на  заводах-изготовителях, прокручивались в коммерческих
банках,   бесследно   исчезали   вместе    с   подрядными   фирмами.   Таких
фирм-однодневок   аудиторы   насчитали   более   сорока.  Доверенным  банкам
выделялись долгосрочные кредиты в десятки миллионов долларов под четыре-пять
процентов  годовых, в  то  время как  средняя банковская  ставка  составляла
четырнадцать  -  семнадцать  процентов.  Многомиллионные  поставки  военной
техники   за   рубеж   оказывались  неоплаченными,   убытки  списывались  на
непреодолимые  обстоятельства.  Что  означают  непреодолимые  обстоятельства
применительно к торговле  вооружениями,  в  которой  лишь  верхушка была  на
поверхности,  -  об этом можно было только  гадать. Ну  а то, что на личную
охрану генерального  директора "Госвооружения" тратится по восемьдесят  пять
тысяч долларов  в месяц, а на экзотические  цветы в его офисе на Гоголевском
бульваре и  на виски для приемов - по пять тысяч рублей в неделю, - это на
общем фоне казалось сущими пустяками.
     С   комиссионными   зарубежных   посредников  творилось  вообще  что-то
совершенно невообразимое.  Когда-то  получить  пять  процентов  за  комиссию
считалось удачей. Сейчас двадцать процентов от суммы контракта стали нормой.
Аналитики информационного центра нашли публикацию в кипрском журнале "Middle
East Mirror",  о  которой  упомянул  Коллинз  в Будапеште  во  время  ночной
прогулки  с  полковником Голубковым по  набережной Дуная. По данным журнала,
полученным,  как   было  сказано,  из  достоверных   источников,   турецкому
посреднику А. за подписание контрактных документов было выплачено более семи
миллионов долларов. Арабский посредник Ф. за продажу в Кувейт  партии Б МП-3
и систем  залпового огня  на общую сумму  семьсот миллионов долларов получил
сто  шестьдесят один миллион.  "Middle  East  Mirror"  задавался  вопросами:
сколько же из  этих миллионов откатилось назад в Россию  черным налом в виде
священного на Востоке бакшиша? И кому?
     Комиссионные иностранным  посредникам  платили даже тогда, когда сделка
срывалась   в    связи   с    теми   самыми   таинственными   непреодолимыми
обстоятельствами.   Этого   эксперты   журнала  вообще   понять   не  могли.
Генерал-лейтенант Нифонтов  понимал. Сделка  не срывалась. Просто  деньги за
нее  поступали  не  на  официальные счета  "Госвооружения",  а  чуть-чуть на
другие.
     Это было не казнокрадство.
     Это была политика.
     Ее самая глубинная и тайная часть.

     По  материалам проверок  Генпрокуратура возбудила  несколько  уголовных
дел, но генерал-лейтенант Нифонтов очень  сомневался,  что хоть  одно из них
будет доведено до суда. И  причина была не в дырявых российских законах. Вся
деятельность   "Госвооружения"  и  связанных   с  ней  фирм  типа  "Феникса"
замыкалась на  акционерную финансовую корпорацию АФК  "Восход". Из ее фондов
финансировались  выборная кампания  1996  года, региональные  губернаторские
выборы,  на ее счетах аккумулировались средства для будущих парламентских  и
президентских выборов.  А  если  так,  чего же бояться  людям,  для  которых
пресловутые пятьсот тысяч долларов в коробке из-под  ксерокса, перехваченные
охраной  Белого  дома,  были  мелочью,  не  заслуживающей  внимания?  Кто же
позволит  их хоть пальцем  тронуть? Пока они не хапают лишнего, не по  чину,
они могут спать спокойно.
     Этим,  вероятно, и  было  вызвано  поручение  президента  проверить все
обстоятельства гибели "Руслана" и "Антея". Многоопытный прораб, он не мог не
заподозрить неладного. Понимал, что на хлебном  месте голодными не сидят. Не
могут не  подворовывать. Понимал  и  другое: аппетит растет во время еды.  И
если  бы только  этим  ограничилась  задача, поставленная перед управлением,
дело можно было считать законченным. Информация  собрана, систематизирована,
в отдельную таблицу сведены суммы, хранящиеся на личных счетах руководителей
"Госвооружения" в зарубежных  банках. И  теперь пусть президент сам  решает,
хапает его челядь лишнее или в пределах нормы.
     Но предупреждение  ЦРУ,  в  серьезности которого  ни  у  кого  не  было
сомнений, превратило всю выполненную работу в предварительный этап, в подход
к теме.

     Медленно, как вода в равнинной реке, текло время.
     Полковник  Голубков  то  стоял у  окна,  разглядывая  спящий  двор,  то
присаживался  к столу для совещаний. Курил, прихлебывал остывший кофе. Потом
вставал и начинал ходить.
     Нифонтов  просматривал  на  экране  компьютера  материалы  этого  дела,
которое  поначалу не предвещало никаких  неожиданностей.  Он хорошо знал все
эти материалы.  Но  теперь появился новый ракурс. Покушение на  генерального
директора ЗАО "Феникс" Ермакова выводило эту второстепенную фигуру на первый
план.

     "Ермаков  Михаил  Матвеевич. Родился  в 1946  году  в Москве.  Отец  -
генерал-майор  артиллерии,  до увольнения в  запас  - старший преподаватель
Академии бронетанковых войск.
     Русский.  Член КПСС  с  1966  по 1991  год.  Жена Галина, в  девичестве
Приходько, искусствовед. Дети: дочь Екатерина 1972  года рождения,  сын Юрий
1974 года рождения.
     1964-1968. Курсант Высшего общевойскового командного училища. Диплом с
отличием. Присвоено воинское звание "старший лейтенант".
     1968-1974.  Ленинградский  военный  округ.  Командир взвода.  Командир
роты.  Начальник  штаба  батальона.  Заместитель  начальника   штаба  полка.
Присвоены воинские звания "капитан", "майор".
     1974-1979. Слушатель  Академии Генерального  штаба.  Присвоено  звание
"подполковник".
     1979-1990.  Берлин. Западная  группа  войск.  Последняя  должность  -
заместитель командующего. Генерал-майор.
     1990-1996.  Министерство   обороны.  Заместитель  начальника   главка.
Начальник главка. Присвоено звание "генерал-лейтенант".

     Нифонтов остановил текст.
     Уверенная  карьера.  Очень уверенная. Стартовые условия были,  конечно,
нерядовые. Все-таки  сын генерала.  Но это был только начальный импульс,  не
более того.  Фронтовой офицер, преподаватель академии - этого недостаточно,
чтобы вывести сына на такую орбиту. Карьера Михаила Ермакова питалась другой
энергией.  И  Нифонтов понимал  какой.  Ермаков  был,  несомненно, человеком
сильного  характера  и  незаурядных  способностей.  Но  главное  - он  умел
оценивать ситуацию и обращать ее себе на пользу.
     В  сухой анкетной  справке  опытный  глаз Нифонтова сразу  выделил  два
ключевых момента.
     Жена. В девичестве Приходько.  Кому-то эта фамилия  ничего не говорила.
Но  Нифонтову  говорила. Контр-адмирал  Приходько  был  начальником Главного
политического управления Балтийского флота как раз  в те годы, когда старший
лейтенант  Нифонтов  начинал  службу  в  военной  разведке. Их база  была  в
Кронштадте.  При  одном упоминании  Приходько цепенели  местные замполиты, а
старшие командиры в бессильной ярости скрипели зубами. И в своей компании не
упускали   случая    позубоскалить   над   скандальными   похождениями   его
великовозрастной дочери, худой, как цыганская лошадь, и страшной, как первая
мировая  война, девицы богемной  и  неравнодушной к  молодым  офицерам.  Она
предпочитала моряков, но не  обошла вниманием и бравого сухопутного капитана
Ермакова. А он, судя по  всему,  понял, что  второго такого шанса у  него не
будет. И не упустил его.
     Может быть,  конечно,  это была  и  любовь, чем  черт не шутит. Но факт
оставался фактом: женитьба  на дочери контр-адмирала открыла Ермакову дорогу
в Академию Генштаба.
     Вторым  ключевым  моментом  был,  конечно,  Берлин.  Нифонтов  не  знал
подробностей службы Ермакова в Западной  группе войск, но не сомневался, что
именно  там  он  примкнул  к команде,  обеспечившей дальнейшее движение  его
карьеры.  Это  была  сильная, спаянная  команда во  главе  с  генералом  Г.,
которому суждено было стать самой трагифарсовой фигурой в истории российской
армии.
     "Дайте мне десантный полк, и я наведу в Грозном порядок за два часа".
     "Это самый лучший, понимаешь, министр обороны".
     Ермаков  был типичным человеком команды.  В отличие от  одиночек, людей
дела,  про  которых американцы  говорят "человек,  сделавший  сам  себя", он
принял правила командной игры и четко их выполнял. Он делал то, что  полезно
команде,  потому  что  в  конечном  счете  это  было  полезно  ему.  Так   в
многодневном велосипедном  марафоне гонщики время от времени выходят вперед,
принимая  на себя  силу  встречного  ветра, а потом  возвращаются  в плотную
группу за спиной лидера.
     Одиночка обречен на проигрыш. Команда обречена на победу.
     Пока она не превращается в стаю.

     "Июнь  1996  года.  Уволен  с  должности  начальника главка Минобороны.
Основание: личное заявление.
     Август  1996  года  -  заместитель  генерального  директора   компании
"Госвооружение".
     Январь 1997 года - генеральный директор ЗАО "Феникс".

     Июнь 96-го. Нифонтов мог бы сказать точней: между первым и вторым туром
президентских выборов. Генерал Лебедь  отдал  Ельцину восемнадцать процентов
голосов  своих избирателей - "ключи от Кремля". Взамен потребовал голову Г.
И получил.  Министр  обороны, непотопляемый, как броненосец, был отправлен в
отставку под ликование демократической общественности и свободной российской
прессы.  Вместе  с ним вышел в отставку и генерал-лейтенант Ермаков. Это был
жест верности своей команде. И он не проиграл. Проиграл Лебедь. Через четыре
месяца  после  второго  тура  Ельцин  снял  его  с  поста  секретаря  Совета
безопасности. Считалось, что он  не смог простить генералу своей зависимости
от него. Но это было не так. Увольнение Лебедя  означало  совсем другое: то,
что команда экс-министра обороны по-прежнему  в  силе. И  стала еще сильней.
Генерал   армии   Г.   был   назначен   представителем   президента   в   ГК
"Госвооружение".  Уйдя  с  открытых публике подмостков, его  команда  заняла
ключевые позиции  в важнейшем деле - в торговле оружием.  Под ее  контролем
были огромные финансовые потоки - источник власти.
     Демократическая общественность и  свободная российская  пресса умылись.
Но не знали об этом.

     Без четверти три. Телефоны  молчали.  Уличные фонари сквозили в молодой
листве тополей.
     Нифонтов выключил компьютер и повернулся к полковнику Голубкову:
     -  О  чем.  задумался,  Константин  Дмитриевич?  Голубков  помедлил  с
ответом.
     - О ребятах. О Пастухе. Представляю, как они сейчас нас матерят.
     - Нас? - переспросил Нифонтов. - Думаешь, догадываются?
     - Могут. Не дураки. Главное, чтобы не говорили об этом.
     - Главное - что не знают, - поправил Нифонтов. - Догадки не в счет.
Разговоры  и  мысли  никакими  полиграфами  и скополаминами  из  сознания не
извлекаются.
     -  А  если  просто  пытки?  -  спросил   Голубков.  -  Обыкновенные,
физические?
     Нифонтов тяжело помолчал, кивнул:
     - Я тоже про это думаю. Еще помолчал. Сказал:
     - Можно остановить.
     Он знал, что ответит полковник Голубков.  Но  хотел услышать. Ему нужно
было подтверждение,  что все  правильно.  Что у них просто  не  было другого
решения. Слишком быстро развивались события. И сейчас его тоже нет.
     И услышал:
     - Нельзя.

     Разговор угас. Снова медленно потянулось время.

     В 3.15 Нифонтов проговорил:
     - У меня такое ощущение, Константин Дмитриевич, что в этом деле у тебя
есть какой-то личный интерес. Я не ошибаюсь?
     Голубков хмуро усмехнулся.
     - Еще бы нет. Прямой материальный стимул.  Если за каждую операцию нам
будут давать по звезде...
     - Я не о том, - возразил Нифонтов.
     - Не знаю, - помедлив, отозвался Голубков. - Может быть. Но точно не
знаю. Я уже вторую неделю об этом думаю.
     - О чем?
     - Ты веришь в случайные совпадения?
     - В нашем деле любая случайность выглядит подозрительно.
     - Я не о работе. О жизни. Вообще.
     -  В  молодости не  верил.  Сейчас  верю.  Каждая  случайность  всегда
прорастает из прошлого. И чем дольше живешь, тем больше этих ростков. Почему
ты спросил?
     - Включи-ка свою машину, - попросил Голубков.
     Нифонтов   щелкнул   пусковой  клавишей,   подождал,   пока   компьютер
загрузится, вопросительно посмотрел на Голубкова.
     - "Антей", - подсказал тот. - Материалы технической экспертизы.
     - Что конкретно?
     - Пленку из "черного ящика". Переговоры экипажа.
     Пока Нифонтов извлекал из памяти  нужный  файл, Голубков стоял  за  его
спиной, мял в пальцах незажженную сигарету.
     На  экране появилась  расшифровка магнитозаписи,  сделанной в пилотской
кабине "Антея" системой оперативного контроля СОК.
     Голубков кивнул:
     - Дальше. Еще дальше. Немного  назад. Стоп. Нифонтов остановил  текст.
Голубков показал сигаретой:
     - Вот.
     Нифонтов прочитал:
     "2.34.  Первый  пилот Веденеев: "Встретил однажды  друга  детства.  Еще
пацанами  вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой. Он и говорит:
"У тебя всегда рыба была крупней". А мне казалось, что у него".
     Нифонтов   непонимающе,   снизу,  взглянул   на  сосредоточенное   лицо
Голубкова:
     - И что?
     - Лет  десять  назад, мы только-только  в  Москву переехали, жена  мне
говорит: к тебе человек заходил, сказал, что  заглянет позже. Какой человек?
Не назвался. Ну  человек и человек. Часа через полтора -  звонок. Открываю.
Стоит мужик. В штатском. Моих лет. Улыбается: не  узнаешь? А  я  смотрю и не
могу вспомнить. Точно знакомый. Но кто? Он и говорит: "Вовка Стрижик. Теперь
узнал?"  Боже ты мой,  мы не виделись целую вечность! Нашел мой  адрес через
родню.  Его  сын  служил  под  Москвой. Приехал  проведать.  Заодно  и  меня
попросить, чтобы  присмотрел.  И помог,  если что.  Первогодку  служить, сам
понимаешь...
     - Ну-ну? - поторопил Нифонтов.
     -  Ну,  съездили  к его  сыну, вечером  посидели.  Рассказал  о  себе.
Закончил в Ейске летное училище, потом  институт гражданской авиации. Летать
любил,  поэтому  рос  быстро,  стал  начальником  Краснодарского авиаотряда.
Повспоминали детство. Он родом из села Вечное, есть такое под Белореченском.
На  речушке Белой.  Тогда она нам  казалось  большой,  самим-то было  лет по
семь-восемь,  совсем  мелюзга.  Мы  там  рыбачили.  На  кузнечиков.  Наловим
плотвичек, нанижем на  кукан и идем домой. Гордые. А если голавль попадется,
так вообще. Мать рыбу жарит, нахваливает: кормилец. Время-то  было  несытое.
-  Голубков прикурил  и поморщился: -  Нужно бросать  курить.  А  как  тут
бросишь?
     - Не отвлекайся, - сказал Нифонтов.
     -  Так вот,  я ему и говорю: я тебе завидовал, у  тебя  голавли всегда
были в локоть, а у меня так, с ладошку. Он удивился. Да нет же, говорит, это
у тебя голавли  были в локоть!  Посмеялись.  Потом  он  уехал. Больше  мы не
встречались. Созванивались иногда, открытку к празднику...
     -  Минутку! -  прервал  Нифонтов.  -  Помолчи. Ты хочешь  сказать...
Господи  милосердный! Ты  хочешь  сказать,  что  друг  детства, про которого
говорил командир "Антея" Веденеев, - это ты?!
     Голубков  долго  щурился  на  сигаретный  дым,  тер  подбородок.  Потом
ответил:
     -  Я  бы в  этом не  сомневался.  Когда  я  первый  раз  прочитал  эту
расшифровку, меня будто теплом обдало. Есть только одно "но". Фамилия  моего
друга детства не Веденеев. Фамилия у него  - Стрижов.  Отсюда и прозвище -
Стрижик.
     - Не мог сменить?
     - С чего?
     - Звонил ему?
     - Раз десять. Телефон не отвечает.
     - Ты же с Урала. Как ты мог оказаться на Кубани?
     -  Мать   возила  меня  туда  на  лето.  Она   работала  техничкой   в
железнодорожном техникуме,  проезд был  бесплатный.  Вот и ездили в Вечное к
дальней родне.
     - Мне не нравится эта путаница с фамилиями. Голубков кивнул:
     - Мне тоже.
     - Могли им давать другие документы?
     - Смысл? Они  же не диверсанты, которых забрасывают во вражеский  тыл.
Обыкновенная гражданская авиация.
     - Странная история, - пробормотал Нифонтов.
     -  Очень  странная,  -  согласился Голубков.  Он взглянул  на  часы и
озабоченно покачал головой. - Пора бы уже Евдокимову объявиться.

     ...Капитан Евдокимов вернулся в управление в четыре часа утра. С порога
доложил:
     - Водитель убит. Прямое попадание в голову. Ермаков ранен в ногу. Пулю
извлекли, опасности для жизни нет.
     Нифонтов кивнул:
     - Проходи. Садись. И давай с начала. Со всеми подробностями.

     Капитан Евдокимов пришел в оперативный  отдел управления  из МВД, и его
доклад  о покушении на  генерального директора ЗАО "Феникс" Ермакова был  по
форме и сути милицейским - без выводов, с точной фиксацией обстоятельств.
     Место происшествия: П-образный двор  девятиэтажного дома постройки 50-х
годов.  Восемнадцать  подъездов.  Въезд  во двор  - через  четыре арки и по
боковым асфальтовым проездам.  В  центре двора  - сквер, детские площадки и
гаражи.  В  пятидесяти метрах от третьей арки, в  глубине  сквера,  - выход
вентиляционной шахты метро.
     Время происшествия:  ориентировочно 23.10. Вызов на пульт "02" поступил
в  23.16  от  жителя  дома,  прогуливавшего  собаку.  Он  заметил  человека,
лежавшего  возле водительской  двери автомобиля "вольво".  Сначала он принял
его за пьяного, потом заметил разбитое ветровое  стекло и кровь. ПМГ прибыла
на  место  происшествия в  23.22.  Экипаж  обнаружил  возле автомобиля  труп
водителя,  а  в  подъезде  - человека  с  огнестрельным  ранением  в  ногу.
Оперативно-следственная группа  и  отряд  быстрого  реагирования  прибыли  в
23.28.  Дом был оцеплен, раненому оказали первую помощь, на  "скорой помощи"
он  был отправлен в  Центральную  клиническую больницу.  В  23.50  на  место
происшествия прибыли прокурор  Москвы, начальник МУРа, заместитель  министра
МВД, начальник московского управления ФСБ.
     Несмотря на обилие высокого  начальства и неизбежно возникающую в таких
случаях    суматоху    и    бестолковую    суету,   дежурным    следователем
Мосгорпрокуратуры было установлено следующее.
     Водитель автомашины "Вольво-940", он же - телохранитель Ермакова,  был
убит в  тот момент, когда  заглушил  двигатель и  открыл дверцу автомобиля с
намерением  выйти  и проводить  хозяина  до квартиры. Пуля пробила  ветровое
стекло и попала водителю в левую височную кость. Он вывалился из машины  уже
мертвым.
     Вторая  пуля,  выпущенная,  вероятно, вслед  за первой, настигла самого
Ермакова, когда он поднимался по ступенькам крыльца.
     Характер ранения Ермакова и  разбитое пулей ветровое стекло  автомашины
давали  основания  предположить,  что  стрельба  велась со стороны дворового
сквера. Оперативники обследовали вентиляционную будку метро, однако замок на
ней  оказался  нетронутым  и  внутри  не  было  никаких   следов  чьего-либо
присутствия. При более тщательном осмотре с тыльной стороны будки на решетке
были обнаружены свежие царапины, а на земле - углубления  от обуви примерно
сорок второго размера. Это заставило оперативников обследовать крышу  будки.
Здесь было  найдено орудие преступления - снайперская  винтовка германского
производства "аншутц"  калибра 5,6 мм с  глушителем и  оптическим прицелом с
лазерным наведением. Две стреляные гильзы были обнаружены в кустарнике возле
будки.
     Это  позволило   следователю   восстановить   картину  происшедшего.  С
наступлением  темноты  преступник  занял позицию на крыше  будки, защищенной
листвой  деревьев,  дождался появления  автомобиля  Ермакова и  произвел два
выстрела.  После  чего  спрыгнул  с  крыши,  обогнул  гаражи  и до появления
милицейского  оцепления  уехал  на  поджидавшей  его  машине, предварительно
оставленной,  вероятно,  в  боковом  проезде.  Установить  марку  машины  не
удалось.   Никаких   отпечатков  пальцев   на   оружии  не  обнаружено.  Все
свидетельствовало о том, что работал профессионал.
     Члены семьи Ермакова показали,  что он никогда  сам  не садился за руль
служебной  машины, ездил  только  на заднем сиденье  справа.  Таким образом,
предположение следователя  о том, что преступник ошибся в  выборе жертвы, не
подтвердилось.  Сам  Ермаков,  допрошенный  в  больнице  после  операции  по
извлечению  пули из мышечной ткани в районе  левого  тазобедренного сустава,
заявил, что не представляет, кто и с  какой целью мог устроить  покушение на
него.  Он высказал предположение, что преступник спутал его с кем-то другим,
так как в их подъезде живут многие серьезные бизнесмены.
     Там  же,  в приемном  отделении  ЦКБ, после того  как  выяснилось,  что
опасности  для  жизни  Ермакова нет, его жена  сделала  заявление, в котором
утверждала, что  организаторов  этого покушения следует искать  среди  мужей
женщин,  с  которыми ее  супруг имел  интимные отношения. Она назвала восемь
фамилий и заявила, что преступника нужно посадить не за то, что он стрелял в
ее мужа, а за то, что не отстрелил ему того, что следовало отстрелить.
     С  учетом  личности  потерпевшего   и  его  причастности   к  важнейшим
государственным   секретам   расследование   этого   преступления   поручено
Федеральной службе безопасности.
     - Что означает, что о результатах его мы  никогда ничего не узнаем, -
подвел итог своего доклада капитан Евдокимов и замолчал, ожидая вопросов.
     Вопросов по существу не было. Нифонтов лишь поинтересовался:
     - Сам-то не засветился?
     -  Нет. Даже удостоверения не пришлось предъявлять. Начальство думало,
что я из опергруппы, а опера - что я с кем-то из начальства.
     - Куда, говоришь, его ранило? - уточнил Голубков.
     - В  мышечную ткань в районе  левого тазобедренного сустава, сзади, -
повторил Евдокимов.
     - В жопу, что ли?
     - Можно сказать и так.
     - На Ермакове был бронежилет?
     - Нет.
     - Ты сам на будку залезал?
     - Не преминул.
     - И что?
     -  Позиция  - лучше  не бывает. Подъезд  - как  на  ладони. Всего  в
пятидесяти метрах. Хорошо освещен. Стрельба лежа с упора. При желании он мог
бы пристрелить человек пять. С полной  гарантией. И никто не  успел  бы даже
понять, что происходит.
     - Спасибо, отдыхай, - кивнул Нифонтов. - Рапорт напишешь завтра.
     Капитан Евдокимов вышел. Нифонтов обернулся к полковнику Голубкову:
     - Понял?
     -  Да.  Снайперский  "аншутц"  с  лазерным  наведением.  Это  было  не
покушение.
     - Что?
     - Похоже на предупреждение.
     - Но водитель убит.
     - Значит, очень серьезное предупреждение.
     - О чем?
     Полковник Голубков только пожал плечами:
     - Знать бы.
     Нифонтов поднялся из-за стола,  постоял у окна,  за  которым разгорался
свежий  майский  рассвет,  и  вернулся  в кресло.  Еще  раз  прочитал текст,
застывший на экране монитора:
     "2.34.  Первый  пилот  Веденеев: "Встретил однажды  друга детства.  Еще
пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой..."
     Странная история. Очень странная. Что-то в ней было не то.
     Нифонтов решительно проговорил:
     - Вот что, Константин Дмитриевич. Сегодня же летишь в Краснодар. Прямо
сейчас. Борт  возьмем у  военных.  Два часа туда, два  часа  там,  два  часа
обратно.  Самолет будет  тебя ждать. Мы  сейчас не в  том  положении,  чтобы
отмахиваться от любых мелочей.
     Голубков кивнул:
     - Согласен. Я и сам хотел это предложить.

     Через двадцать  минут все  было  улажено.  Полковник Голубков уехал  на
аэродром. Нифонтов выключил компьютер.
     Ночь кончилась. Длинная была ночь. Можно было ехать домой и  пару часов
поспать.

     Но  перед тем как  выйти из кабинета,  он сжег  в камине шифрограмму от
Пастухова.
     Взглянул  на часы.  5.30. В Забайкалье  - 11.30. Группа  Пастухова уже
должна быть на подходе к объекту.
     Глава IV
     Объект  обнаружил  себя слабым  свечением облаков, скопившихся на южной
стороне  перевала. Источник  света  лежал  где-то  очень далеко, внизу,  был
размытым, неявным.  Так за  многие километры дает  о  себе знать присутствие
большого города.
     С цифры "480" стрелка высотомера  долго сползала на  "430", потом спуск
стал круче: "380", "З00", "160". Наверху остались мертвые  скалы,  словно бы
источавшие дикий мороз, накопленный за бесконечную зиму. Помутнел, а потом и
вовсе исчез ледяной диск луны. Стало теплей. Камни на осыпях уже не звенели,
а глухо  шуршали  под  ногами.  Пелена  облаков,  казавшаяся сверху плотной,
обернулась разреженным туманом, хмарью. Видимость ухудшилась, водяная пленка
покрыла металл автоматов и оптику биноклей. Ориентиры исчезли, лишь ощущение
спуска и отсвет далеких огней позволяли не сбиться с курса.
     И как  всегда бывает, когда приближаешься к концу пути, тянуло ускорить
шаг,  чтобы побыстрей оказаться дома. Что часто и приводит  к  самым большим
ошибкам. Но сейчас  нам это вроде бы не грозило, потому что в конце маршрута
нас ждал не дом.
     Что угодно, но только не дом.
     По мере того как стрелка  высотомера  отклонялась  влево и  сокращалось
расстояние  до  объекта,  мной  все  больше  овладевало  чувство  тревоги. И
ребятами,  судя по всему, тоже: на  коротких привалах обходились  почти  без
слов, а при движении руки машинально ложились на ухватистые рукояти и стволы
"каштанов".
     "140".
     "115".
     Туман поредел. Стали выше  и гуще лиственницы и сосны, зачернел  еловый
подлесок. Мертвая тишина плоскогорья сменилась глухими шумами леса,  птичьей
возней  в  кустах,  пролетами  спугнутых  нами сов.  Появились  первые следы
человеческой деятельности: вырубки, пара мелких галечниковых карьеров и один
побольше,   каменоломня   -   с   остовом    брошенного    экскаватора    и
полуразвалившимся шиферным сараем. От каменоломни вниз вела узкая каменистая
дорога.
     Но близкое присутствие  людей не радовало, а  настораживало еще больше.
Недаром,  видно, охотники-промысловики говорят, что  в  глуши страшней всего
встреча не с шатуном или росомахой, а с человеком.
     "84".
     Русло ручья, вдоль которого шла дорога, постепенно расширилось. Впереди
открылся просторный распадок между двумя лесистыми кряжами. Он был  заполнен
призрачным  светом.  В  бинокль хорошо  было видно, откуда  идет  этот свет.
Высоко над  долиной  в  предутренней  сумеречи туманными пятнами  висели  на
стальных мачтах гроздья аэродромных прожекторов.
     По моему знаку Муха вышел вперед, я пропустил ребят  и замкнул цепочку.
Близость цели и  чувство опасности  подбросили в кровь адреналина. На слабом
световом фоне четко вырисовывались фигуры  ребят. Я  отметил, как изменились
их движения. Появилась гибкость, рысья  вкрадчивость. Будто и не было позади
сорока километров горного ночного маршрута.
     Неожиданно  Муха остановился и  поднял руку. Мы  замерли. Рука пошла  в
сторону вниз. Мы опустились на  землю.  Беззвучно,  как пять  темных  ночных
птиц.  Я всмотрелся. Дорога  была  пуста.  Пришлось  навострить  уши. Прошло
полминуты.  Глаза у меня  были закрыты, а рот полуоткрыт. Если бы кто-нибудь
увидел  меня  со стороны, наверняка принял бы  за  дебила.  Но  смотреть  со
стороны  было некому, а лучшего резонатора, чем зубы и полость  рта, природа
для человека не придумала.  И  уже через  десяток секунд  я  услышал то, что
заставило  Муху остановиться. Скрип гальки,  шаги.  Медленные, тяжелые - на
подъем.  И  тут  же  мои  ноздри  уловили  запах табака,  пота,  солдатского
гуталина.

     Навстречу нам шли.  Двое. До  них было метров шестьдесят. Это означало,
что они споткнутся  о нас примерно через полторы минуты. Не разгуляешься, но
вполне  достаточно,  чтобы переместиться  в  придорожный  ельник и уткнуться
носами  в  хвойную  гниль.  Что  мы  и сделали.  Нюхать  землю  нам пришлось
исключительно для  того, чтобы в  темноте не  светились наши бесстыдно белые
физиономии. При этом я  крепко обложил себя за то, что не заставил всех, как
предписано специнструкцией, нанести на лица маскировочный грим. "Да ну!" Вот
тебе и "да ну"!
     Специнструкции, как и уставы, пишутся не чернилами. Они пишутся кровью.
Таких мудаков, как я.

     К звуку шагов прибавилось позвякиванье железа  - "калаша" или саперной
лопатки,  тяжелое  дыхание.  В узкую щель  между локтем  и  каской  я увидел
появившиеся из-за поворота два силуэта на фоне  отсветов аэродромных  огней.
Один был низенький,  плотный, другой  повыше, худой. Он плелся на  два  шага
сзади, шаркая сапогами  и брякая всем,  что  только  могло брякать. Вся  его
фигура выражала унылую  покорность судьбе. Не дойдя до нас метров десять, он
остановился и предложил напарнику высоким плаксивым голосом:
     - Перекур, Толян. А?
     - Я тебе дам - перекур! - отозвался низкий. - Нам что было сказано?
Никаких перекуров. Черные узнают, мало не будет.  До  камнеломки дойдем, там
перекурим.
     - До нее еще полтора километра!
     - Потерпишь.
     - Давай хоть посидим! Бегать-то нам не приказано!
     - Ладно, посидим,  - согласился напарник. Они устроились на валунах и
погрузились в молчание.
     -  Слышь, Толян,  что творится,  а? - через  некоторое  время спросил
худой. -  Растяжек  понаставили на всех тропах,  каждую  ночь патрули. А со
стороны  Потапова так  вообще. Засады  через  каждые  полкилометра.  Никогда
раньше такого не было.
     - Было, - хмуро  возразил напарник. - Каждый  раз перед загрузкой на
ушах стоят.
     - Но не так же! "Стрелять без предупреждения". Было такое?
     - Ну не было.
     - А я про что? - словно бы даже  обрадовался худой. - Угораздило нас
сюда загреметь!
     - Кончай нудить. Жрешь от пуза, деды не мордуют. Чего тебе еще?
     -  А увольнительные?  За полгода ни разу! Я  уж забыл,  какой  вкус  у
водяры!  -  Он помолчал и  добавил с неизбывной  тоской:  -  Про баб и  не
говорю.
     -  Пошли, -  буркнул  напарник.  - Как раз  туда  и  назад. Поставим
растяжку, а там и смена.
     Они поднялись и неторопливо двинулись в гору. Последнее, что я услышал,
были слова худого:
     -  Слышь, Толян,  а главный у  черных, он кто? Который перед загрузкой
всегда  прилетает. Генерал? Не меньше, я думаю. Наш полковник  перед  ним  в
струнку тянется...

     Когда  их  шаги  стихли,  мы выбрались  на  дорогу и  коротко  обсудили
ситуацию. Патруль вернется примерно через час, уже рассветет. В обход дороги
идти нельзя,  упомянутые в  разговоре растяжки могли означать лишь одно: все
тропы  заминированы. А  растяжка,  которую патрульные  собирались  поставить
перед карьером-каменоломней, отрезала нам путь назад.
     Оставался единственный выход: лезть на кряж и надеяться, что на вершине
его есть хоть какая-то  растительность,  годная для маскировки. Информацию о
таинственных "черных" и необычном режиме охраны обсуждать не стали, оставили
на потом.

     Наши надежды оправдались. Правда,  ни ельника, ни сосняка на вершине не
росло,  но камни  были  покрыты плотным  слоем  ползучего  ерника и  плетями
какой-то  колючей заразы - то ли ежевики, то ли малины. Нам осталось только
подкопаться, подрезать этот слой сбоку  и приподнять его  на  поперечинах  и
коротких подпорках, вырубленных  из  молодых  елок.  Получилась естественная
маскировочная сеть такой густоты, что из-под нее даже небо еле просвечивало.
     Поработав еще часа  два саперными лопатками и ножами и до крови изодрав
руки  иголками  этой  клятой ежевики,  устроили довольно  просторное лежбище
между камней в  седловине:  в рост  не встанешь, но лежать и даже на коленях
стоять вполне  можно. От  этого  лежбища проделали,  подрезая корни  ерника,
двадцатиметровый  лаз к  южной оконечности кряжа, возвышавшегося над долиной
как береговой  утес.  В результате наших трудовых усилий образовалась вполне
приличная  база:  блиндаж, ход  сообщения и наблюдательный  пункт. В ней был
только один  недостаток: отсутствие  сортира. Но тут уж ничего не поделаешь,
придется  терпеть  до  темноты. Да и обилие  в нашем БРП  -  боевом рационе
питания -  сублимированных высококалорийных паст в  объемистых тубах делало
сортир, хотелось верить, предметом не самой первой необходимости.
     И  когда навстречу первым солнечным лучам поднялся  хорошо знакомый нам
патрульный Ми-28, мы с Доком уже лежали на НП и рассматривали в бинокли БН-2
наш объект.

     Внушительное было зрелище. Очень  внушительное. Вдоль  голой каменистой
долины,   простиравшейся   между   двумя   плоскогорьями,   была   проложена
взлетно-посадочная   полоса  каких-то  космических,  совершенно  невероятных
размеров - километров пять, а то и все шесть в длину. Остальные аэродромные
строения были принижены, словно бы придавлены величием этой бетонной стрелы:
ангары,  пакгаузы,  радарные  установки,  диспетчерские  службы   с   вышкой
руководителя  полетов,  десяток блочных  пятиэтажек военного  городка.  Даже
прожекторные    мачты    с   осветительными   блоками,   казавшиеся    ночью
циклопическими, выглядели хрупкими, как бы игрушечными.
     -  Они здесь что, "Бураны" сажают? - не отрываясь от бинокля, спросил
я.
     - "Буран" совершил всего один  полет и сел на  Байконуре, - отозвался
Док. - Лет десять назад. Но в общем да: здесь вполне можно сажать  "Бураны"
и "Шатлы".
     Параллельно главной  была проложена еще одна взлетно-посадочная полоса,
обычная. В  начале  ее  ревел  турбинами  готовый к взлету МиГ-29, еще  один
МиГ-23  и  два  Су-25  поблескивали  стеклами кабин у ангаров. Они  были  не
серебристые и не цвета хаки, а словно бы дымчатые. На другой стороне летного
поля,  на  вертолетной  площадке,  стояли,  опустив   лопасти,  Ми-4  и  три
штурмовика Ми-24.
     По периметру аэродром со всеми  службами и военным городком был обнесен
забором  из  трехметровых бетонных  плит с  колючкой  поверху  и сторожевыми
вышками по углам и через каждые полкилометра. На вышках  торчали вооруженные
карабинами часовые  с биноклями. От  КПП на  запад  уходила асфальтированная
дорога  - вероятно, где-то  там и было Потапово,  которое упомянул давешний
патрульный. С  востока подходила высоковольтная ЛЭП, параллельно ей тянулась
железнодорожная  колея-однопутка.   Перед  въездными  воротами,  перекрытыми
стальными щитами, она  разветвлялась на  несколько тупиков.  В одном  из них
стояли три жилых вагона ПМС - путевой машинной станции. Между вагонами были
протянуты  бельевые  веревки,  на них сушились  спецовки, оранжевые  жилеты.
Внутри  аэродрома возле разгрузочной эстакады стоял тепловоз, тут же - штук
пять платформ. На борту одной из них  я разобрал надпись: "Собственность ОАО
"Улан-Удинский  авиационный  завод". Срочный  возврат".  Это  означало,  что
одноколейка связана с Транссибом.
     Кроме главного  КПП внутри  аэродрома было еще  два. Один контролировал
вход на  территорию из  военного городка, а  второй отделял  от летного поля
ангары и железнодорожную эстакаду. Охрану здесь несли не солдаты, а какие-то
люди  в черной униформе без знаков различия. На ногах  у  них  были ботинки,
похожие на  спецназовские,  а  на  головах - что-то  вроде  пилоток морской
пехоты. Вооружены они были короткими десантными "калашами".
     Это,  значит, и  есть те самые "черные", перед командиром которых стоит
навытяжку  здешний полковник. Интересные  дела. Особенно если  учесть, что в
таких отдаленных  гарнизонах комполка  - высшая власть,  больше чем  царь и
разве что самую малость меньше, чем бог.

     Но сейчас  я был озабочен не этим. Памятуя, что главная  наша задача -
проникнуть  на территорию объекта,  я перевел окуляры  БН-2 на самую дальнюю
сторону летного поля.  За годы службы  военных аэродромов я повидал  много и
всяких.  И  самым  слабым местом  в  их охране  всегда было пространство  за
взлетно-посадочной полосой.  Ее забором не перекроешь. Ограждение ставилось,
если вообще ставилось, за километр с лишним от конца полосы и зоны взлета. И
оно  чаще всего  было  чисто  символическим - надежно защищало разве что от
коров, чтобы не забредали на  летное поле. Даже  в подмосковном Чкаловском с
очень неслабой охраной на аэродром можно было  без особого труда просочиться
с  тыла.  И  только  по дурости  и из-за отсутствия времени на  разведку нам
пришлось однажды проникать  на территорию  Чкаловского, прицепившись к днищу
топливозаправщиков.
     Похоже, в своих  предположениях я  был прав. Периметр ограды в  дальнем
конце бетонки прерывался. Сторожевых вышек тоже не было видно. Дальше ничего
не  удалось  рассмотреть,  хотя  бинокль  давал двадцатикратное  увеличение.
Возможно,  километрах  в пяти-шести  и была какая-нибудь колючка. И патрули,
очень  может быть, ходили. Но перекусить колючку и переждать патрули -  это
было  уже  делом  техники.  Передвижение  по  ярко  освещенному  даже  ночью
открытому  пространству  аэродрома  тоже,  конечно,  представляло  серьезную
проблему. Но это была задача второго плана. Дойдет до нее - будем решать.
     Я решил поделиться результатами своих наблюдений с Доком. Он осматривал
наш объект в такой  же, как  у  меня,  бинокль,  только для чего-то менял на
окулярах  поляризованные светофильтры. Док отложил бинокль и повернул ко мне
физиономию, разрисованную гримкарандашом "Туман" так, что  она стала  похожа
на замшелый пенек, много лет проторчавший на лесной  просеке. Моя физиономия
была точно такой же. Внимательно выслушав меня, Док молча  протянул мне свой
бинокль. Я поднес его к  глазам. Сначала ничего не понял: будто бы наступила
ночь.  Исчезли  все  строения, все  самолеты, от  них остались  лишь сгустки
темноты. Зато  появилось  кое-что,  чего через обычную  оптику увидеть  было
нельзя.
     В  координатных   сетках  окуляров  отчетливо  вырисовывался   периметр
аэродрома.  Но  обозначенный  не бетонным забором,  а тремя рядами  идеально
прямых линий - светло-фиолетовых, тонких, как  лазерные  лучи.  Это  и были
лазерные лучи. Или что-то в этом  роде. Над бетонным забором - по три, а  в
торце  аэродрома  их  было не  меньше  десятка. Один -  над  самой  землей,
остальные  - через каждые  сантиметров  двадцать.  Полевая мышь  там  могла
проскользнуть, а  вот собака  - уже вряд ли. А попадание любого предмета  в
луч  мгновенно  приводило в действие  не  только охранную  сигнализацию,  но
наверняка  и  какие-нибудь  АСУ.  Автоматические  стреляющие  устройства. Со
скоростью стрельбы эдак тысячи полторы пуль в минуту.
     - Что скажешь? - спросил Док. А что я мог сказать? Только одно:
     - Ексель-моксель!
     Потом вернул Доку бинокль и спросил:
     -  Мы не  погорячились, когда подписались  на это дело?  У  меня такое
ощущение,  что  было  бы  благоразумней посидеть  с полгодика  в гарнизонной
тюрьме.
     -  Может  быть, - согласился  Док. - Но противней. Кормят там  очень
однообразно.
     - А ты-то откуда знаешь?
     - Догадываюсь.
     Наши беспредметные  рассуждения  прервал гул авиационного двигателя. Он
был далекий, слабый, но и при этом звучал так, будто там был не один движок,
а не меньше десятка.
     Небесный орган.
     Мы  приникли к  биноклям. Сначала  я увидел  серебристую точку в  лучах
поднявшегося  над   далекими  горами   солнца.  Она  снижалась,  росла.  Она
продолжала  расти  даже  тогда,  когда превысила все мыслимые  для  самолета
размеры.
     Шесть турбин прочертили в небе дымную глиссаду, из-под брюха вывалилось
чудовищное  шасси,   опустились  закрылки.   Огромный  самолет,   словно  бы
раскорячившись, как пес, которого  тянут  на поводке, а он  упирается  всеми
четырьмя лапами, сбросил скорость и коснулся  поля в самом начале посадочной
полосы.  Он  бежал  по бетонке и  продолжал увеличиваться, пока  не застыл в
финишной точке.
     Вот его-то и не хватало этому аэродрому.
     Картина обрела завершенность.

     Это был Ант-125. "Мрия".
     Самый большой самолет в мире.

     На его  хвостовом  оперении  был  изображен  российский  флаг, а  вдоль
фюзеляжа тянулась надпись "Аэротранс".
     Глава V
     В салоне Як-40, взлетевшего с Чкаловского военного аэродрома, полковник
Голубков  был единственным  пассажиром. Воспользовавшись  этим,  он  откинул
подлокотники между креслами, сунул под голову свернутый  плащ  и пристроился
подремать, не беспокоясь о том, что его ноги торчат в проходе.
     Но  сон  не шел.  То  ли  перебил  дремоту в машине, то ли все  еще  не
схлынуло напряжение минувшей ночи. А верней, пожалуй, - напряжение, которое
не отпускало его с самого начала этого дела.
     В мерный гул самолетных турбин вплеталась музыка из скрытых за обшивкой
салона  динамиков.  Экипаж Як-40,  три  молодых офицера,  скрашивали  попсой
пустое время полета.
     Инструкцией это  наверняка запрещалось,  при  начальстве летуны вряд ли
рискнули  бы  запустить  пленку.  Но  полковник  Голубков  не  был похож  на
начальство. Он и  на полковника не был похож. Не успевший побриться, в мятом
костюме, в несвежей  рубашке с  неумело повязанным галстуком.  Бухгалтер или
ревизор, которого ради экономии командировочных пристроили на попутный борт.
В  кармане у него  лежала темно-красная книжица с двуглавым российским орлом
на обложке,  удостоверяющая, что изображенный на  фотографии  Голубков К. Д.
является  старшим  инспектором Главного  контрольного  управления Президента
Российской Федерации. Но летчики об  этом не  знали. От  широты душевной они
пустили  музыку  и в салон. Пусть человек слушает, все  не так скучно  будет
лететь.
     Что свидетельствовало о все еще сохранившемся уважении молодежи к людям
старшего поколения.
     Полковнику  Голубкову не  было  скучно.  Он вообще  не знал, что  такое
скука.  У  него  всегда  было  чем заняться  и о  чем подумать.  А сейчас -
особенно. Опыт подсказывал ему, что за тридцать лет службы в контрразведке с
таким делом он не сталкивался ни разу.

     "Ой, мама, шика дам, шика дам..."

     Информации было собрано очень много. Но она не давала ответа на главный
вопрос: каким образом  наши истребители  оказываются  у талибов?  Откуда они
вообще  берутся,  если  количество  боевых  самолетов,  произведенных  всеми
авиазаводами страны, поступивших  в ВВС и  проданных по  гласным и негласным
контрактам, совпадает до единицы? Может быть, агентура ЦРУ все же ошиблась и
к талибам поступают устаревшие "миги" и "су"?
     По  требованию  УПСМ была активизирована агентурная  сеть  ГРУ  и СВР в
Афганистане. Полученные  фотоснимки и  видеозаписи  подтвердили  данные ЦРУ.
Речь  шла  именно о последних  моделях российской военной техники: фронтовые
истребители  МиГ-29М, МиГ-29С,  МиГ-29СМ,  истребители-перехватчики МиГ-31М,
Су-27,    многоцелевые   истребители   Су-35,    Су-37,   Су-39,    новейший
вертолет-штурмовик Ми-8 АМТШ.
     Нашла  подтверждение  и другая  информация: после катастрофы "Антея"  в
горах Алатау поступления новых машин практически прекратились.
     Круг  расследования  сузился, в  центре  его  оказались фирма "Феникс",
компания "Аэротранс" и базовый аэродром в  Забайкалье, в двадцати километрах
от старинного сибирского села Потапово, где  поступавшие с заводов Иркутска,
Читы,  Улан-Удэ  и  Комсомольска-на-Амуре модули  истребителей грузились  на
крупнотоннажные   самолеты   "Аэротранса",   тут  же   проходили  таможенное
оформление и отправлялись в Индию, Китай и Вьетнам.
     И здесь перед УПСМ выросла невидимая, но непреодолимая стена.
     Вся отчетная документация "Феникса" была в полном порядке. В идеальном.
Комиссия  Главного  контрольного управления Президента  РФ, в состав которой
были  негласно включены  оперативники полковника Голубкова,  побывала  и  на
базовом аэродроме в Потапове. Перерасход авиационного керосина в сорок шесть
тонн - вот все, что удалось обнаружить. Полный  порядок был и в  гарнизоне,
охранявшем  и  обслуживавшем  аэродром.  Солдат  хорошо  кормили,  жалованье
офицерам не  задерживалось,  фирма даже доплачивала  им из  своих фондов. Не
было зафиксировано ни одной пьянки, ни одного случая неуставных отношений.
     Ни  малейшей  зацепки. Монолит. С  какой  стороны  ни подступись - все
гладко. Ни щелочки, чтобы  проникнуть внутрь. А попытки силового воздействия
на защитную оболочку и вовсе  оказывались безрезультатными. Отбрасывало. Как
кувалду от кварцевой глыбы при неправильно выбранном месте удара.
     Когда-то  давно,  еще  в бытность  полковника  Голубкова курсантом,  их
училище  подняли  по  тревоге  и бросили  в  оцепление  на  металлургический
комбинат.  В кузове одного из  карьерных  "КрАЗов"  была  обнаружена  старая
авиабомба. Как она попала на уральский карьер, никто так и не  понял.  Когда
саперы уложили смертоносную находку  на песчаную подушку и вывезли за город,
курсантам приказали помочь бригаде  на шихтовом дворе. Самосвалы  вываливали
на  рельсовую решетку  глыбы кварцита. Мелочь сама проваливалась,  а крупные
камни  нужно было сначала разбить. С  тех  пор и запомнил  Голубков ощущение
упругой силы,  с какой  кварцевый  монолит  отбрасывает двухпудовую кувалду.
Так, что она норовит вырваться из рук  или утащить неловкого молотобойца  за
собой.  В  бригаде  шихтовщиков  работали  здоровенные  бабы.  Или  казались
здоровенными из-за ватников и ватных штанов. Помочь  им курсанты не помогли,
но потешили  вдосталь.  Кончилось  тем,  что  одна  из  шихтовщиц забрала  у
курсанта  Голубкова  кувалду,  не слишком-то и сильно тюкнула в глыбу,  и та
раскололась и провалилась в челюсти щековой дробилки.
     "Знать надо, паренек, куда бить!"
     А  вот этого сейчас никто и не знал. Где та точка, попадание  в которую
разрушит на  мелкие части  защиту, очень  даже неслучайно возведенную вокруг
этого  дела? Полковник Голубков  не  сомневался, что такая точка  есть,  что
отыскать ее - лишь вопрос времени.
     Но времени-то как раз и не  было. Катастрофа могла разразиться в  любой
момент.   Вашингтонская   резидентура   СВР   сообщила,   что   пресс-служба
госдепартамента США предупредила ведущие телеканалы о  необходимости держать
наготове съемочные группы для вылета  к месту сенсационных событий. Резидент
высказывал предположение, что речь может идти о нанесении бомбовых ударов по
секретным объектам Ирака. Но генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков
понимали, что  речь  идет о другом. Съемочные группы вылетят не в  Ирак. Они
вылетят к месту передачи талибам российских истребителей.
     И  это   будет   действительно  мировая  сенсация.  С   сокрушительными
последствиями для России, балансирующей над экономической бездной.

     "Зайка моя, я твой зайчик..."

     Не  спалось.  Голубков  поворочался  на коротком  своем  ложе,  пытаясь
умоститься  поудобнее. Не  вышло.  Он  сел,  выпрямил спинку  кресла  и стал
смотреть в иллюминатор на бесконечную пелену облаков с редкими промоинами, в
которых  открывалась земля. Ярко-зеленые  квадраты  озимых, леса, затейливые
извивы равнинных речек. С трехкилометровой высоты земля казалась  ухоженной,
уютной.
     Мирной.
     Покушение на Ермакова. Не покушение, нет.  Предупреждение.  Сделанное в
предельно жесткой форме. Словно бы сказано открытым текстом: "Вот так, через
тонированное стекло,  прямо в висок был убит твой водитель. Ничто  не мешало
следующим выстрелом  прикончить  тебя.  Твоя спина,  пока ты  поднимался  по
ступенькам крыльца, была вся  на виду. И если ты не убит,  то только потому,
что этой цели мы перед собой не ставили. Но поставим ее, если ты..."
     Что "если ты"? Предупреждение - о чем? Чтобы он чего-то не делал? Вряд
ли.  Если хотят  остановить человека, его  не  предупреждают. Лучший  способ
остановить - как раз этот, убить. Значит, наоборот -  чтобы что-то сделал?
Что?
     Деньги. Бесспорно. За что и  какие? Бытовуха начисто исключалась. Какая
там,  к дьяволу, месть разъяренных мужей!  Снайперский "аншутц"  с  лазерным
прицелом не  применяют и для выколачивания  мелких долгов. Значит, речь идет
совсем  о  других деньгах.  Требование  выполнить  обязательства? Это ближе.
Какие? Напрашивалось - поставка самолетов. По проплаченному контракту. Но в
документах  "Феникса"  не  было  никаких  следов  предоплаты.  И  даже  если
допустить, что  сделка  не показывалась  в  отчетности,  тоже не  факт.  При
миллиардном  годовом обороте генеральный директор "Феникса" нашел  бы способ
вернуть аванс.  Каким  бы  большим  он  ни  был.  Тем  более знал,  что  его
контрагенты - люди очень серьезные.  Или не знал? И этот выстрел в  задницу
- доказательство, что с ними шутить не следует?
     Ничего не понятно, не хватало информации.
     Пока  важно  было  одно:  в  запретной  зоне, внутри  этого  кварцевого
монолита, что-то происходит.
     Система  дала  сбой.   Сама,  неспровоцированно,  без  всякого  участия
управления.
     Полковник  Голубков с сомнением покачал головой. Может, да. А  может, и
нет. Не могла остаться без внимания серия проверок. Никто из членов комиссий
не знал, конечно, для чего выполняется эта работа. Но и само по себе это уже
сигнал. Знак тревоги.
     И  было  еще кое-что, что заставляло полковника  Голубкова усомниться в
том,  что   активность   УПСМ  осталась  незамеченной.  Бородатый  турист  с
видеокамерой на  набережной Дуная.  Нет,  этот турист работал не на него. На
кого? Это был один из многих вопросов, на которые не было ответа.
     Пока.

     "Жил-был художник один, дом он имел и холсты..."

     Из кабины  вышел летчик, старший лейтенант. В руках у него  был большой
китайский термос.
     - Будете кофе? - предложил он Голубкову.
     - Спасибо, с удовольствием. Долго нам еще?
     - Расчетное время прибытия в Краснодар - семь сорок.
     Голубков   усмехнулся.   Летуны   никогда  не   скажут:  "Прилетаем  во
столько-то". Скажут:  "Расчетное  время".  И  не более  того. Они даже слово
"последний" не употребляют. "Крайний". Такая профессия. Не  дает забыть, что
под Богом ходим.
     - Давно летаешь? - спросил Голубков.
     - Давно. Скоро три года.
     - Солидно, -  согласился  Голубков.  - Присядь.  Скажи-ка мне  такую
вещь. Вот, допустим, первый пилот говорит второму: "Воздух сегодня тяжелый".
Что это может значить?
     - А что ему отвечает второй?
     - "Имеет быть".
     Старлей задумался. Потом уточнил:
     - Они в воздухе?
     - Да, летят. Уже часа полтора.
     - На чем?
     - На транспортнике. На "Антее".
     - Серьезная машина. Трудно  сказать. У каждого экипажа свои заморочки.
Но я, кажется, понимаю, о чем  речь. В школе  я занимался плаванием. Даже на
первый  разряд  сдал. И мы  иногда говорили:  тяжелая  вода.  Или  наоборот:
легкая. Бывает, что вода сама тебя несет. А  бывает - не пробьешься, вяжет.
Так и  с самолетами.  Иногда он летит как  песня. А бывает - тяжело,  через
силу. Воздух тяжелый. Может, это и имелось в виду?
     - Отчего воздух может быть тяжелым? - спросил Голубков.
     - От чего угодно. Если вчера хорошо посидел с ребятами, сегодня воздух
будет казаться очень  даже тяжелым. Или машина себя как-то не так ведет. Это
чувствуешь. Все  в норме,  а  что-то не  так. От загрузки тоже зависит. Если
груза под завязку, на взлете кажется, что ты на своем  горбу его волочешь. А
почему вы об этом спросили?
     - Да так. Почему-то пришло в  голову  -  и спросил. Пилот вернулся  в
кабину.  До Краснодара  оставалось  чуть  меньше часа. Кофе  не взбодрил,  а
почему-то, наоборот,  расслабил.  Голубков  откинулся  на  спинку  кресла  и
прикрыл глаза.

     "Миллион, миллион, миллион алых роз..."

     Маленькое село' на пыльном шляху.
     Вечное.
     А рядом другое, такое же маленькое.
     Великое.
     Позже они разрослись и слились. Превратились в Великовечное.
     Об этом рассказал Вовка Стрижик в ту полузабытую,  но вдруг исторгнутую
из памяти встречу.
     Кузница у  дороги. Таинственный горн. Красное  железо,  запах  окалины.
Когда  приходила пора уезжать,  вытаскивали  на обочину  тяжеленные сумки  с
заготовленными за лето  вареньями и ждали попутку. Костя  Голубков торчал на
пороге кузни,  а когда вдалеке начинал пылить шлях,  со  всех  ног  мчался к
матери. Иногда  за  весь день их  так никто  и не подбирал.  Наутро выходили
снова.
     Вовка Стрижик никогда  не провожал приятеля. Ему  было некогда, у  него
всегда было много работы.
     "Задать свиням. Накормить курей. Собрать падалицу на городе".
     Пока Вовка  не переделает всех дел, на рыбалку его не  пускали. А Костю
Голубкова мать  не пускала  на речку без Вовки. Потому он рьяно ему помогал.
Чтобы приблизить момент, когда  они окажутся на  круче над  быстрой  водой и
пробковый  поплавок  подхватит  течением.  И  все исчезнет,  останется  лишь
восторженное ожидание чуда.
     Чудо - это был  серебристый голавль, ударивший  в руку  через  леску и
удилище. И тут выбрасывай его на траву, плюхайся животом на его сильное тело
- только бы не ускакал, не булькнул в воду. И посидеть над ним, усмиренным,
попереживать, погордиться. А потом насадить на крючок нового кузнечика.
     Так и  двигались вдоль кручи, за  быстрой  водой. К полудню  выходили к
водопою. Речка здесь разливалась, берег был низкий, сухой. Дальше не ходили.
Там уже была чужая земля. Незнакомо. Враждебно.
     Долго купались,  валялись  на  раскаленной  гальке.  Потом  шли  домой,
загребая  босыми ногами  горячую пыль.  Пока  шли, рыба на  куканах усыхала,
становилась маленькой. Торчали хвосты, царапали, дубленые, в  цыпках ноги. И
в детском умишке рождалась взрослая горечь о вечной скоротечности чуда.

     "Крошка моя, я по тебе скучаю..."

     Музыка прервалась. Из кабины высунулся давешний старлей:
     - Пристегнитесь. Садимся в Горячем Ключе.
     Голубков нахмурился:
     - Почему не в Краснодаре? Пилот лишь пожал плечами:
     - Приказ.

     За мостом через  Кубань, когда уже въехали  в город, полковник Голубков
велел  водителю остановиться.  К  трапу  Як-40, приземлившемуся  на  военном
аэродроме  под  Горячим  Ключом,  для  него подали  белый  джип,  обвешанный
катафотами  и  утыканный   антеннами.  Предложили   и   сопровождающего.  От
сопровождения  Голубков  твердо  отказался,  а  заменить  джип на что-нибудь
попроще  постеснялся.   Подумают:  выпендривается  москвич.   Не  будешь  же
объяснять, что ему  меньше всего хочется привлекать к  своей  особе всеобщее
внимание. А так бы оно и было, если бы он подкатил к дому Володи Стрижова на
этом  джипе.  В южных  городах народ общительный. А  Краснодар  и был  таким
городом.
     Поэтому Голубков приказал водителю ждать, огляделся, запоминая место, и
остановил такси.
     - Пашковский  проезд,  - назвал  он  адрес моложавому  мужику с живым
смышленым лицом, сидевшему за рулем. - Знаете?
     - Это где аэропортовские дома? Сделаем. Полтинник не обездолит?
     - Выдержу. Если рублей, - на всякий случай уточнил Голубков.
     - А чего еще может быть? - удивился таксист.
     - Баксов.
     - Вы откуда?
     - Из Москвы.
     - С ума вы там посходили с этими баксами. Садитесь, поехали.
     Весь этот день Голубков гнал от себя мысли о том, что он  узнает, когда
на  его  звонок  или  стук  откроется дверь.  Увидит ли он  на  пороге Вовку
Стрижика. Или.
     Профессия  приучила его называть вещи своими  именами.  Сейчас хотелось
забыть о профессии. Но не удавалось забыть.
     "Или" означало: или его вдову.

     Еще  не было и девяти  утра,  но уже  вовсю припекало  солнце. Тротуары
рябили многоцветьем торговых лотков. Яркие рекламные  щиты на  торцах старых
домов  напоминали  заплатки. На  газоне перед внушительным  зданием,  бывшим
крайкомом,  пылали тюльпаны, прохаживались, поигрывая нагайками, перетянутые
портупеями молодые люди в папахах.
     - Казачки, - объяснил таксист. - Надежа и защита наша.
     - Защищают? - поинтересовался Голубков.
     - А как же! Нам только свистни. Нагайкой  махать - не землю пахать. О
чем  там  у вас  в Москве думают? Ждут,  когда  батька Кондрат казачьи сотни
пришлет? И пришлет. Кубань - это же Вандея. Она на грани  взрыва. Неужели в
Москве этого не понимают?
     Голубков удивленно взглянул на таксиста, но промолчал. Меньше всего ему
хотелось сейчас  ввязываться  в политические  дискуссии.  Таксист  по-своему
расценил его взгляд.
     -  Спрашиваете себя, откуда я  знаю  про  Вандею?  Скажу.  Я  кандидат
исторических  наук.  А  теперь вот  кручу баранку.  Нормально, да? Только не
нужно мне сочувствовать. Это честный хлеб.  А моя кандидатская была  на тему
"Роль партийных организаций в выполнении Продовольственной программы". Никто
сейчас  и не помнит, что была такая программа. А я помню. Вас  новые времена
не заставили сменить профессию?
     - Нет, - ответил Голубков. - Моя профессия нужна всегда.
     - Кто же вы, если не секрет? Голубков немного подумал и сказал:
     - Ассенизатор.
     - Да, профессия на  все времена, - оценил таксист. -  На нынешние -
тем более. Еды стало меньше, но говна больше.

     Попетляв по переулкам, машина остановилась возле  группы блочных домов,
словно бы проросших сквозь постройки старого окраинного квартала.
     - Приехали, - сказал таксист. - Подождать?
     - Спасибо, не стоит, - отказался Голубков.
     - Жаль.  Нынче нечасто  встретишь человека, который может выложить  за
ездку полтинник.  Вон тот синий "жигуленок",  между прочим, идет за нами уже
двадцать минут. А перед  этим  шла белая "Волга". Может, все-таки подождать?
Лучше меня город мало кто знает.
     -  Ну подождите,  - помедлив,  кивнул  Голубков.  Он  расплатился  за
поездку и  добавил сотенную купюру.  - Вот  на  эту  сотню и  ждите.  Потом
уезжайте.
     - Понял, - сказал таксист.  -  А  время  от времени буду выходить из
тачки,  смотреть на часы  и бить себя по ляжкам. И говорить: "Так-растак! Да
сколько же еще ждать?!" Правильно?
     - По-моему, вы не ту профессию выбрали, - заметил Голубков.
     - Да мне и самому это иногда кажется, - согласился таксист.

     Голубков вошел  в  прохладный  подъезд, поднялся на второй этаж и нажал
кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге стояла невысокая полная женщина  с
усталым лицом.
     - Вы к кому? - спросила она. Голубков назвался.
     - Я помню. Володя про вас рассказывал. Заходите, - пригласила она. -
Володя погиб. Вы знаете?
     - Да, знаю, - сказал Голубков.
     Он знал  это  с  самого  начала.  С  того момента,  когда  в материалах
экспертизы прочитал слова  командира  экипажа  "Антея", сказанные им второму
пилоту за час тринадцать минут до катастрофы.
     Да, знал. Но не хотел верить.
     И теперь единственной его  мыслью было: немедленно запросить  данные  о
других членах экипажа "Антея". Немедленно, не теряя ни минуты.
     Циничная это профессия - ассенизатор.

     - Даже не знаю, что мне вам и сказать, - проговорил Голубков, неловко
переминаясь в прихожей. - Тут все слова...
     - И  не нужно ничего говорить. Что уж тут скажешь?  Меня  Лидой зовут.
Лида  Сергеевна. Проходите в залу.  Не разувайтесь,  у  меня не прибрано.  В
Вечное  еду,  сосед обещал  отвезти. Он  на пенсии, авиадиспетчером  был.  В
Вечном у Володи отцовская хата. Он ее  перестроил. Говорил: вот отлетаюсь  и
переедем  туда насовсем. Еще чуть,  и вы бы меня не застали. Дочка с  внуком
уже там, а я думала доработать до конца  учебного года, да не могу. Приду из
школы, а дома... Господи, мы прожили тридцать лет!.. Извините. Я  вам сейчас
яишенку с салом пожарю.
     - Спасибо, не беспокойтесь, - попросил Голубков.
     - Тогда взвару. Станете? Из груш. Володя его любил.
     Она   вышла   на  кухню.  Голубков  осмотрелся.  Обычная  двухкомнатная
квартира, обжитая, ухоженная. На  стенах и среди книжных полок в гостиной -
африканские  маски, сувенирная бронза, резные будды. В углу комнаты Голубков
заметил телефон и взял трубку. Гудка не было.
     - Сняли  нам  телефон, -  объяснила  Лидия Сергеевна, ставя  на  стол
крынку с грушевым компотом. - Сказали: нужен тем, кто летает. И то верно. А
мне теперь... Мне теперь звонков ждать неоткуда.
     - Это он привез? - спросил Голубков, показывая на маски.
     - Да, он отовсюду что-нибудь привозил. На память. И надписывал,  чтобы
не забыть,  что откуда. Последние  лет  пять он  по  контрактам  работал.  В
Катаре. В Заире.  Потом в "Аэротранс"  перешел. В Индию летал, во Вьетнам. А
это вот он привез перед тем рейсом...
     Лидия Сергеевна указала на одну из статуэток и отвернулась к окну, явно
не желая, чтобы гость увидел ее слезы. Голубков рассеянно повертел статуэтку
в  руках. Она  была  из  белого  мрамора  с  желтыми,  словно  бы  восковыми
прожилками. Не  будда. Скорей  -  какой-нибудь афганский  божок,  Голубкову
приходилось видеть такие в Кабуле. Лидия Сергеевна сказала:
     - Это он в Пешаваре купил. Голубков насторожился:
     - Как он там оказался? Это же Пакистан.
     -  Не  знаю. Заправлялись,  наверное. А перед этим привез керамику  из
Лахора.
     "Заправлялись  они  в Душанбе", -  чуть  было не  сказал Голубков,  но
вовремя спохватился.
     Лахор - это тоже был Пакистан.
     Лидия  Сергеевна  взяла  статуэтку  и  показала  бумажную  наклейку  на
донышке:
     - Вот смотрите: "Бюст жреца  из Мохеджо-Даро.  Пешавар, 15 декабря". А
следующий рейс у него был как раз после  Нового года. Этот... крайний. Да вы
пейте взвар, пейте.
     Чувствуя  душевную  тягость  оттого, что  он  ничем  не  может  помочь,
Голубков  сидел  за  столом,  пил  крутой   грушевый  компот,  слушал  Лидию
Сергеевну. Она рассказывала о сыне,  который  стал морским офицером и служил
на Балтике, о внуках, сокрушалась, что дочери  не повезло с мужем. Похвалила
начальство из  "Аэротранса":  о  похоронах  позаботились,  памятник  помогли
поставить. Специально из Москвы прилетал молодой человек, все сделал, даже о
страховке не пришлось хлопотать.
     Упоминание о страховке заинтересовало Голубкова.
     - Перевели в банк? - уточнил он.
     - Нет. Деньгами привез, долларами. В пакете. Сказал, что им так проще.
Не знаю почему. И посоветовал положить в  Сбербанк. Я так и сделала.  Теперь
проценты  идут.  По  пятьдесят долларов в месяц...  Я всю  жизнь прожила  за
Володей как за каменной стеной, - добавила Лидия  Сергеевна. - И под конец
- тоже вот, позаботился... Извините.
     И она, уже  не скрываясь,  заплакала. В дверь  позвонили. Пришел сосед,
бывший  авиадиспетчер из Краснодарского отряда,  напомнил,  что пора  ехать.
Лидия Сергеевна засуетилась.
     - Да не спеши ты, Сергеевна, - остановил ее сосед. - Сбирайся, а  мы
пока выйдем покурим.
     На  лестничной клетке  он  одолжился  у Голубкова сигаретой и  горестно
покивал:
     - Такие-то вот дела. Говорил я  ему: хватит уже, налетался. Нет, дети,
внуки, надо помогать. Хороший мужик был. Надежный. Двадцать лет  мы дружили.
Вы его знали?
     - Очень давно, в детстве. А потом всего раз виделись.
     - Говорят, где-то в горах разбились. А почему - никогда не узнаем. Да
там и узнавать нечего, - хмуро добавил он.
     - Эксперты  установили,  что отказало  навигационное оборудование,  -
заметил Голубков. - Из-за магнитной бури.
     - А вы откуда знаете?
     - Случайно  узнал. По  работе, - объяснил Голубков, и это было чистой
правдой. Хоть и не всей.
     - Херня это все, - пренебрежительно отмахнулся сосед.
     - Заключение подписали восемь экспертов.
     - Да они что угодно подпишут. При коммунистах всегда на экипаж валили,
чтобы пенсии семьям не платить. Сейчас - на магнитные бури. Чтобы страховку
за самолет и груз получить. Вот и  вся  арифметика. Погодите. Вы сказали  -
восемь экспертов? Почему восемь?
     - А сколько? - не понял вопроса Голубков.
     - Должно быть семь  или девять. Нечетное число. На случай, если мнения
разойдутся. Традиция. А  в  авиации  традиции  берегут.  Впрочем,  сейчас не
важно,  сколько их.  Давно уже все  голосуют единогласно.  Так что, может, и
похерили эту традицию.
     - Почему же мог разбиться "Антей"? - спросил Голубков.
     - Вы видели, на каком старье они летают? А я видел. Ладно, пошли. Пора
уже ехать.

     Попрощавшись с  Лидией Сергеевной  и старым  авиадиспетчером, полковник
Голубков осторожно выглянул из-за угла.
     Специалист по Продовольственной программе стоял у такси и добросовестно
отрабатывал свой нелегкий, но честный хлеб.

     Голубков дворами  вышел на соседнюю  улочку и тормознул частника. Через
полчаса он  пересел в джип, а  еще через час с  четвертью  поднялся на  борт
Як-40. В заднем  ряду сидел  высокий белобрысый парень в джинсовом костюме и
читал "Спид-инфо".
     Это был лейтенант Авдеев, оперативник УПСМ.
     - Ты как здесь оказался? - с недоумением спросил Голубков.
     - По  приказу  начальника  управления. Вылетел из Кубинки  на  МиГ-31.
Поэтому успел раньше вас. Разрешите доложить?
     - А есть что?
     - Есть.
     - Докладывай.
     - Вас вели от Горячего Ключа. На четырех машинах. Возле аэропортовских
домов потеряли. У джипа перехватили снова.
     - Чьи машины?
     - Номера местные.  Кадры тоже местные. Работали грамотно, но  не более
того. Выяснять не рискнул. Пробьем из Москвы. Если номера не фальшивые.
     - Наверняка фальшивые.
     - Разрешите вопрос? Кто знал, что вы сюда прилетите?
     - Никто. Даже я сам не знал.
     - Значит, вас вели и в Москве. И будут, когда вернетесь. Если посадить
им на хвост наружку... В здешнем штабе есть спецсвязь, можно выйти на Москву
прямо сейчас. Разрешите действовать?
     - Действуй,  -  разрешил  Голубков. "Зашевелились,  - отметил он. -
Ну-ну".

     Самолет взлетел.

     "Зайка моя..."

     Вернувшись в управление,  полковник Голубков приказал  помощнику срочно
собрать  всех  сотрудников  отдела,  а  сам  прошел  на  пульт  оперативного
дежурного. Тот подал ему шифрограмму. В ней было:
     "Пастухов  -  Центру. Исходные  заняты. Объект охраняется в  усиленном
режиме. Конкретизируйте цель проникновения на объект".
     Голубков продиктовал:
     "Центр   -  Пастухову.  От   проникновения  на  объект   воздержаться.
Приступить к визуальной разведке. Регистрировать движение железнодорожного и
большегрузного автотранспорта, взлеты и посадки всех самолетов, режим работы
аэродромных служб. Докладывать обо всем происходящем".
     В просторной  рабочей комнате  оперативного отдела  полковник  Голубков
распределил задания.
     Первое.  Получить  всю  информацию о других  членах  экипажа  погибшего
"Антея". Проверить  адреса. Опросить  родственников.  Сверить все  данные  с
полетными документами.
     Второе. Собрать сведения  об  экипажах  самолетов компании "Аэротранс",
совершавших рейсы в Индию, Вьетнам и Китай в  последние  полгода. Выяснить у
членов  экипажей,  где  и  когда  совершались промежуточные  посадки.  Опрос
проводить скрытно, без прояснения мотивов задаваемых вопросов.
     Третье.  Запросить  исходные  материалы по экспертной группе.  Приказ о
назначении  группы.  Список  экспертов.  Места  работы,  должности,  адреса.
Проверить в МЧС, кто вылетал на место катастрофы. Получить протоколы рабочих
заседаний.  Если  они не велись, восстановить  ход  обсуждения  по рассказам
экспертов.
     Приступить  немедленно. Всю полученную информацию  сообщать  срочно,  в
зашифрованном виде. Уровень защиты А-1.

     К двум часам дня  поступили первые доклады. Все фамилии  членов экипажа
"Антея" оказались вымышленными. По указанным в  полетных  документах адресам
указанные лица никогда не проживали.
     Сбор информации по второму пункту продолжается.
     Еще через  час  привезли  документы  из  Министерства  по  чрезвычайным
ситуациям. В  приказе о  создании экспертной группы было  девять фамилий. На
место ЧП вылетали тоже девять человек. В списке членов  экспертной комиссии,
подписавших заключение, девятой фамилии не было.

     "П.А.Крылов,    доктор    технических   наук,    ведущий    конструктор
Научно-производственного   объединения   имени    Жуковского.    В   прошлом
летчик-испытатель. Проживает по адресу..."

     У  полковника  Голубкова  вдруг  появилось странное  ощущение,  что еще
чуть-чуть, еще усилие  - и будет  нащупана точка,  удар в которую  расколет
незыблемый монолит.
     Очень странное ощущение. Для него не было никаких оснований.
     Но оно было.

     Среди  документов  оказались  десять   страниц  машинописного   текста,
разреженного  математическими  формулами  и  диаграммами.  Это было  "Особое
мнение"   конструктора  Крылова,  почему-то  не   приложенное  к  заключению
экспертной  группы.  Голубков  внимательно  прочитал  его. Ничего  не понял.
Взялся  снова, стараясь  постигнуть хотя бы самый общий смысл. Понял  только
одно:  эксперт Крылов  не согласен с выводами комиссии. Потому  что какая-то
микроструктура обнаруживает двойственность монохроматической  решетки. А еще
какая-то холера не полностью  согласуется с расчетными данными, приведенными
в таблице А-4. Из чего вытекает.
     Голубков убрал документы в сейф,  спустился во двор управления и сел на
заднее сиденье своей "Волги".
     - Куда? - спросил водитель.
     - В Жуковский.

     Начальник   бюро   пропусков   подмосковного   Научно-производственного
объединения  имени  Жуковского  внимательно  изучил  удостоверение  Главного
контрольного  управления  Президента   РФ,  предъявленное   ему  полковником
Голубковым,  сверил  фотографию  с   оригиналом,  потом  приказал  дежурному
выписать разовый пропуск и самолично провел посетителя на территорию  НПО. В
стеклянной пристройке к серебристому ангару он попросил Голубкова подождать,
куда-то  ушел  и, вернувшись,  сообщил, что  конструктор Крылов  освободится
через десять минут. После чего удалился, оставив Голубкова среди инженеров и
техников в белых и синих халатах, которые выходили сюда наскоро перекурить.
     Дверь  в  цех  свободно  открывалась и  закрывалась, на  входе  не было
никакого  вахтера, и Голубков рассудил,  что  он  не слишком сильно подорвет
режим секретности объекта, если заглянет внутрь.
     То,  что  он увидел в  ангаре, произвело на  него  сильное впечатление.
Посреди  огромного,  стерильно  чистого зала на  высоких стапелях  словно бы
парил фронтовой  истребитель МиГ-29.  Голубкову много раз приходилось видеть
эти машины и на аэродромах базирования, и в деле. Он даже помнил тактические
характеристики: максимальная скорость - 2450  км/час, длина  разбега - 600
метров, потолок - 17 000 метров, практическая дальность  действия  -  1500
км. Но здесь  "миг" выглядел совсем по-другому. Он отличался  от тех,  какие
Голубков  видел,  как автомобиль  в уличном  потоке отличается от того,  что
выставлен на демонстрационном стенде в автосалоне.
     Это был сгусток бешеной энергии,  которая  сама определила форму своего
существования,   выбрав   из   всех  возможных   самую  оптимальную  -   со
стремительностью  стреловидных крыльев,  с  мощью  двух  широко  разнесенных
двигателей, с гордой высотой двухкилевого вертикального хвостового оперения.
     В  ограниченном  пространстве  ангара  истребитель  казался  большим  и
одновременно  - утонченно изящным.  Часть  обшивки была обычного  цвета  -
светлого  хаки,  другие  листы -  темные,  дымчатые.  Это придавало  машине
загадочный, таинственный вид.
     Но больше  всего  Голубкова  поразило другое. На  месте  снятых  листов
обшивки были обнажены хитросплетения  тысяч разноцветных  проводов, шлангов,
металлических  труб  и трубочек.  Самолет был  похож на анатомический  муляж
человеческого тела, с которого снята кожа и открыто для обозрения сложнейшее
переплетение мышц, кровеносных сосудов и нервов.
     Полковник Голубков никогда не увлекался техникой. Техника была для него
средством.  Автомобиль -  чтобы  ехать,  самолет - чтобы лететь, пушка  -
чтобы  стрелять.  И  только сейчас он  впервые,  может  быть,  не понял,  но
почувствовал, сколько же человеческого интеллекта и труда воплотилось в этом
средстве  передвижения   и   решения  тактических   задач  в  наступательных
операциях.
     Из состояния восхищенного созерцания истребителя его вывел вопрос:
     - Голубков - это вы?
     Голубков обернулся. Перед  ним стоял невысокий плотный человек  средних
лет, совершенно лысый, в белом халате, надетом поверх обычного костюма. Лицо
у него было жесткое, властное и словно бы слегка презрительное.
     - Крылов, - представился он. - Мне сказали, что вы меня ждете,
     - Да, жду, - поспешно отозвался Голубков. - Извините, засмотрелся.
     - Нравится? - суховато поинтересовался Крылов.
     - Да, очень, -  кивнул  Голубков. - Впечатляющее зрелище.  Но вы-то,
наверное, к нему давно привыкли.
     Лицо конструктора словно бы потеплело.
     - К  этому нельзя  привыкнуть. Как к рождению человека. Создание новой
машины  и  есть  акт  творения.  В сути  своей божественный. -  Он  оглядел
самолет, точно  бы  отыскивая  хоть какой-нибудь мелкий изъян, и,  не найдя,
обобщил: - Что осталось от прошлого  века? Радио,  паровоз, автомобиль. Что
останется после нас? Чудо телевидения, чудо компьютера, чудо самолета.
     - И  чудо атомной бомбы, - сказал Голубков.  Крылов  пренебрежительно
поморщился:
     - Изговнять можно все. Да, и чудо проникновения в тайны атомного ядра.
Это останется навсегда. Только это.
     - Не только, - возразил Голубков.
     - Что еще?
     - Дети.
     Крылов внимательно взглянул на него и кивнул:
     - Вы правы. Да, дети.
     - Но это же не новая машина, - заметил Голубков. - Я видел такие еще
лет пятнадцать назад. А на одном даже летал. Пассажиром, конечно.
     -  Как  это  вы могли  летать на одноместном истребителе?  -  спросил
Крылов, и на его  лице  вновь  появилось выражение  холодности  и словно  бы
высокомерия.
     - Он был двухместный. МиГ-29УБ. Учебно-боевой вариант.
     -  Тогда могли. Полагаю, это было в Афганистане. Я не ошибаюсь? Первые
УБ ушли туда.
     - Верно, в Афгане, -  подтвердил Голубков. - В  Чечне такие машины я
тоже видел.
     - Да, это изделие принято на вооружение в восемьдесят третьем году, -
объяснил  Крылов. -  Поскольку  у  государства нет денег  на  новые модели,
приходится модернизировать старые. Хотя  почему нет денег, этого я понять не
могу. Это все равно что у крестьянина  нет денег  на  семена. Нонсенс. Вот и
крутимся, чтобы остаться на плаву. Увеличиваем радиус действия, ставим новое
вооружение. Ну и пытаемся делать еще кое-что.
     - Кое-что - это что? Имеет это отношение к цвету обшивки?
     - Вы уверены, что вправе задавать такие вопросы?
     - Уверен, -  сказал Голубков. - Но это не значит, что вы обязаны  на
них отвечать.
     -  Да,  мы наносим на  модернизированные модели антирадарное покрытие.
Пытаемся уменьшить радиолокационную уязвимость машин.
     - Делаете российские "стелсы"?
     -  Ну,  "стелсы"!  До  "стелсов"  нам  далеко.  Пока удалось  добиться
снижения уязвимости  в десять  раз.  Хотим  повысить до двадцати.  Это  наше
ноу-хау.  Достоинство  метода в том,  что  он  недорогой,  а  цену  самолета
поднимет  намного. Мы могли бы продавать старые "миги" по цене новых. А парк
"двадцать девятых" у нас приличный. К  сожалению,  автор методики уволился и
ушел  в  челноки.  Не  выдержал  наших зарплат. Надеюсь, ему  повезет. Когда
человек талантлив, он талантлив  во  всем.  А этот парень  был  на  редкость
талантлив. И нам сейчас очень его не хватает.
     - И далеко вы продвинулись?
     - Гораздо меньше, чем хотелось бы. И чем могли. Причина та же. Сначала
дали финансирование, потом срезали. Нет денег. Как это нет денег? Ладно, нет
денег на  новые модели.  Но  это же золотое дно!  Мы могли бы выбрасывать на
рынок десятки самолетов в год. Нет денег. Я отказываюсь что-нибудь понимать.
Этот парень  ушел.  И  скоро  вообще не  останется  кадров.  У  меня  иногда
появляется ощущение, что  это  целенаправленная  политика.  Направленная  на
разрушение всего,  что еще осталось от ВПК. А остались у нас только мозги. И
руки. Когда их не будет - вот тут и наступит финиш.
     - Ощущение? - переспросил Голубков. - А вы не допускаете, что это не
просто ощущение? Крылов отмахнулся:
     -  Это  было  бы  слишком Просто. Нет.  Все  это -  наша  собственная
совковая дурь:[:]
     - Ваше ноу-хау каким-то образом связано с работами профессора Ефимова?
Крылов удивился:
     - Вы знаете о Ефимове? Что?
     - Очень немногое. Он автор книги о физической теории дифракции. Сейчас
преподает в Лос-Анджелесе. Работал для "Норнтропа" и "Локхида". Возвращаться
в Россию не собирается.
     - И его нетрудно понять, - кивнул Крылов. - Вы сказали, профессор?
     - Профессор Калифорнийского университета, - подтвердил Голубков.
     - А  у нас он был  мэнээс. Младший научный  сотрудник. С окладом в сто
пятнадцать рублей.  Да,  это  ноу-хау  - прямое развитие его  работ. Сукины
дети. Если бы Ефимова не сгнобили, мы могли бы иметь "стелсы"  лет на десять
раньше  американцев.  Впрочем,  может, оно и  к лучшему. Это  могло продлить
агонию системы. И возможно, не на один год.
     - Кому нужно было гнобить Ефимова? - не понял Голубков.
     -  А  кому всегда  мешают  талантливые люди?  Сам  факт  существования
ученого Ефимова  означал для многих, что они - завхозы, а не ученые. Хоть и
академики. Вы курите?
     - Увы, да.
     - Я  тоже.  Давайте  выйдем.  Здесь курить  нельзя.  Вслед за Крыловым
Голубков  вышел из  ангара. Походка конструктора  показалась  ему  странной,
слишком твердой. Голубков понял: протезы.
     -  Посидим здесь,  -  сказал  Крылов,  останавливаясь  у  скамейки  в
аккуратном  скверике. Посередине  его,  на  постаменте  возвышался фронтовой
истребитель   МиГ-15,    трогательно   неуклюжий,    как   старая    русская
винтовка-трехлинейка.
     - Мне казалось, что о временах Советского Союза вы должны сожалеть, -
проговорил Голубков, закуривая патриотическую сигарету "Петр Первый",  табак
которой, как явствовало  из надписи  на пачке,  был  способен  удовлетворить
"самого  требовательного знатока, верящего в возрождение традиций и  величия
Земли  Русской". - Тогда ваша отрасль  финансировалась не в пример нынешним
временам.
     - Финансировалась хорошо,  - согласился Крылов,  вставляя  в янтарный
мундштук не  столь патриотичную, но гораздо более дешевую "Приму".  - Но за
это  слишком дорого приходилось  платить.  Судьба  Ефимова  - хороший  тому
пример. А сколько других талантливейших людей пропало,  сгинуло, спилось? Не
будем об этом. Чем могу быть полезен?
     - Вы  были членом  экспертной группы,  вылетавшей  на место катастрофы
"Антея". Я прочитал ваше "Особое мнение".
     - И что-нибудь поняли? - недоверчиво спросил Крылов.
     -  Почти  ничего,  - признался  Голубков.  - Кроме главного:  вы  не
согласны с  выводами  государственной комиссии.  Вы считаете,  что  причиной
гибели "Антея" была не магнитная буря, а перегрузка самолета. Это правильно?
     -  Совершенно неправильно.  Сверхресурсная нагрузка  и  перегрузка  -
принципиально  разные вещи. Объясню на простом примере. Молодая лошадь легко
везет  двух  седоков.  Для  старой  лошади  этот груз  непосилен. А погибший
"Антей" был старой лошадью.
     - Но восемь экспертов подписали заключение, - напомнил Голубков.
     - Это дело их совести.
     - Вы считаете, что категория совести здесь уместна? Речь идет о сугубо
техническом вопросе.
     - Категория совести уместна везде.  Как  только она  исключается, чудо
человеческого гения  превращается в атомную бомбу, телевидение - в средство
промывки мозгов, а компьютер - в фомку для взлома банковских сейфов.
     - Почему же вы не настаивали на своей правоте?
     Крылов хмуро усмехнулся.
     - За  свою жизнь  я  открыл  несколько  физических закономерностей. Но
больше всего  горжусь другим.  Я сформулировал главный закон социализма.  Он
звучит  так:  "Чем строже,  тем дороже". Для наших времен он  тоже применим.
Сформулировал  я  для  себя  и другое  правило:  "Права  качать - не сапоги
тачать". Каждый должен заниматься, своим делом. Я уважаю Андрея  Дмитриевича
Сахарова, но он бы принес больше пользы, если  бы занимался не правозащитной
деятельностью, а тем, что  ему дал Бог. Возможно, мы уже  имели бы термояд и
мир выглядел бы совсем по-другому.
     - Спорное утверждение, - оценил Голубков.
     - Я его никому не навязываю.
     -  По-вашему,  члены  экспертной комиссии  знали  об истинной  причине
катастрофы?
     - Я не хочу это обсуждать. Спросите у них. Конечно, знали.
     - И все-таки подписали заключение. Почему?
     - Когда отсутствует  категория  совести  или хотя бы  профессиональной
честности, можно  найти тысячи причин для любого поступка. От интересов дела
до престижа страны.
     - И пенсии вдовам?
     - В  том числе.  Трогательно, не правда ли? Они  позаботились об  этих
несчастных вдовах.  А  сколько  женщин они обрекли  стать вдовами в будущем?
Сколько детей станут сиротами?
     Крылов выковырял из мундштука окурок и тут же вставил новую сигарету.
     - Можно взглянуть на ваше удостоверение? - неожиданно спросил он.
     Голубков молча подал ему темно-красную книжицу с золотым гербом России.
     - "Главное контрольное управление... Старший  инспектор",  - прочитал
Крылов. - Что это за должность?
     - Вроде бухгалтера, - уклончиво объяснил Голубков.
     Крылов вернул ему удостоверение.
     - Вы  такой  же  бухгалтер,  как я акушер.  Бухгалтеров не катают  над
Афганистаном на новейших "мигах". Военный?
     - Да.
     - Звание?
     - Полковник.
     - Разведка?
     - Что-то в этом роде.
     - А именно?
     - Контрразведка.
     - Что это за профессия? Голубков пожал плечами:
     - Профессия как профессия.
     -  Каждая  профессия предполагает умение  в чем-то  разбираться. В чем
обязаны профессионально разбираться вы?
     - В людях, пожалуй.
     Крылов высокомерно привздернул бровь.
     - Неслабо. Во мне разобрались?
     - Во всяком случае, я понял, почему вы не прерываете наш разговор.
     - Почему?
     - На  нашем профессиональном  жаргоне это  называется  "прокачка".  Вы
прокачиваете меня. Пытаетесь понять, стоит ли мне доверять.
     - Для чего мне это нужно?
     -  У  вас  есть что  мне  сообщить.  Некоторое  время  Крылов  молчал,
сосредоточенно что-то обдумывая. Потом спросил:
     - Чем вы занимались в Афганистане?
     - Воевал.
     - За что?
     - Я уж теперь и не знаю.
     - В Чечне - тоже воевали?
     - Да.
     - За что?
     - Понятия не имею.
     - Чем занимаетесь сейчас? - настойчиво продолжал Крылов.
     - Да  все тем же. Воюю. Только не  спрашивайте, за  что.  Я сам  часто
задаю себе этот вопрос. И далеко не всегда нахожу ответ.
     - Но иногда все же находите?
     - Иногда - да, - подтвердил Голубков.
     - Почему вы заинтересовались катастрофой "Антея"?
     - Поручение президента.
     - Чем оно вызвано?
     - Не знаю. Могу только догадываться.
     - Какого рода эти догадки?
     - Извините, но этого я не могу вам сказать.
     -  Последний  вопрос. У  меня  действительно есть информация,  которая
представляет катастрофу "Антея"  совершенно  в ином свете. Если я сообщу вам
ее, вы распутаете это дело?
     - Не уверен, - сказал Голубков. - Но я попытаюсь.
     -  Хороший  ответ,  -  подумав,  кивнул  Крылов.  -  Хватит  курить.
Пойдемте.
     На втором этаже  административного  корпуса  с обшарпанным линолеумом в
коридорах  и  стенами,  давно требующими  ремонта,  Крылов  ввел  полковника
Голубкова  в небольшой  кабинет и включил компьютер.  Потом достал  из сейфа
дискету и вставил в приемное устройство. Предупредил:
     - О том, что вы сейчас узнаете, я не говорил никому.
     - Почему? - спросил Голубков.
     -  Потому что меня об этом  никто  не спрашивал.  Вы первый. И поэтому
вправе  получить  ответ.  Но  прежде -  необходимое пояснение. После  любой
авиакатастрофы   все  остатки   самолета   подвергаются  самому  тщательному
изучению.   Для  этого  они  доставляются  в  лабораторию.  В  Алатау  такой
возможности не было. Поэтому было вывезено  в Москву только самое главное, а
остальное  отснято  на  фото  и видеопленку.  По понятным причинам  основное
внимание  было обращено  на детали  "Алтея". К тому, что осталось  от груза,
особенно не присматривались. Вы знаете,  конечно, какой  груз  был  на борту
"Антея"?
     - Да, - подтвердил Голубков. - Два МиГ-29М.
     - Совершенно верно. Так вот, я сканировал все  материалы и  прогнал их
через компьютер. И вот что выяснил. Взгляните.
     На экране монитора появился кусок искореженного, оплавленного металла.
     -  Так  выглядел  этот  фрагмент  "мига"   в  натуре.  А  вот  что  он
представляет собой в нормальном виде. В первоначальном.
     На изображение фрагмента наложились четкие контуры заводской штамповки.
     - Это одна и та же деталь, в  этом ни у кого не может быть ни малейших
сомнений, - объяснил Крылов. - Сейчас я покажу вам еще два фрагмента точно
такой же  детали. Всего на  месте  катастрофы таких деталей  было обнаружено
три.  Не нужно  быть специалистом, чтобы убедиться в их полной идентичности.
Смотрите внимательно. Убедились?
     - Да, - кивнул Голубков.
     -  А теперь  я вам скажу, что  это  за деталь.  Это  часть  контейнера
тормозного парашюта. Но важно другое. А именно то, что в конструкции каждого
"мига" такая деталь только одна. Одна-единственная, - подчеркнул Крылов. -
Вы понимаете, что это значит?
     - Кажется, да. Начинаю. Но вы все же скажите.
     - Это значит, что в трюме "Антея" было не два "мига", а как минимум -
три.
     - Святые угодники! - вырвалось у Голубкова.
     - Три - как минимум, - повторил Крылов. Он помолчал и добавил:
     - Или даже четыре.

     На обратном пути "Волга" полковника Голубкова попала в вечерний пик, до
Москвы добирались больше часа. Голубков  нервничал,  нетерпеливо смотрел  на
часы.  Водитель  удивленно  поглядывал  на  шефа.  Это  было  не  похоже  на
полковника.  Совсем   не   похоже.  Чтобы  отвлечь  начальника,  он  включил
магнитолу. Из стереодинамиков выплеснулось:

     "Ой, мама, шика дам, шика дам!"

     - Выруби его к черту! - раздраженно бросил Голубков.
     Водитель подчинился, но укорил:
     - Отрываетесь от жизни народа, товарищ полковник.
     - Это - жизнь?
     - А как же? Народ слушает. Значит, часть жизни. Разве не так?
     - Быстрей! - приказал Голубков.

     Во внутреннем дворике управления уныло прохаживался лейтенант Авдеев.
     - Пустой номер, Константин Дмитриевич, -  доложил он, когда  Голубков
вышел из машины. - Не  было за вами хвоста. Показалось, что засекли зеленую
"пятерку". Но нет, мимо морды. Мужик просто подрабатывал частным извозом.
     - Не вытекает, - сказал Голубков.
     - Что из чего? - не понял Авдеев.
     - Вывод из факта. Если  "пятерка" оказалась не той, это не значит, что
хвоста  не было. От  Жуковского до  Москвы  за моей  "Волгой" шел  четыреста
двенадцатый "Москвич". Без номеров, с бумажкой на лобовом стекле "В ремонт".
     - Да кто же на таких тачках пасет?!
     - Это я у тебя должен спросить.
     - Виноват, товарищ полковник. Разрешите продолжать?
     - Приказываю.
     Голубков поднялся в свой кабинет. На столе лежала шифровка:
     "Пастухов -  Центру. В  9.30  по  местному времени на объекте совершил
посадку самолет Ант-125 "Мрия" компании "Аэротранс".

     Твою мать!

     Голубков  связался  с  диспетчером  управления  и  распорядился  срочно
прислать к нему капитана Евдокимова.
     Когда  оперативник прибыл,  продиктовал ему  адрес  Крылова  и приказал
немедленно организовать круглосуточную  негласную охрану объекта.  В  случае
необходимости действовать адекватно.
     Евдокимов  вышел.  Дверь кабинета закрылась  за ним и тут же открылась.
Голубков подумал,  что оперативник  хочет  что-то уточнить, но  вместо  него
вошел  начальник  информационного центра  молодой подполковник Олег Зотов. И
при  первом  же взгляде на его  озабоченное лицо Голубков понял, что  ничего
хорошего не услышит.
     - У нас проблемы, Константин Дмитриевич, - сообщил Зотов.
     - Вижу. В чем дело?
     -  Несанкционированное  проникновение в  нашу  базу  данных.  В  файлы
"Госвооружения". Голубков нахмурился:
     - Извне?
     - Хуже. Изнутри.
     - Когда?
     - Прошлой ночью.
     - А защита?
     - А что защита?  У нас есть как минимум  два человека, для которых что
есть защита, что нет защиты.
     - Один - ты. Кто второй? - спросил Голубков.
     Он уже знал; что услышит.
     Это и услышал:
     - Лейтенант Ермаков.
     Глава VI
     Первый  раз в Центральной клинической больнице генеральный директор ЗАО
"Феникс" Михаил Матвеевич Ермаков  был лет  десять  назад,  когда его  тестя
свалил инсульт,  от которого он  так и  не оправился. Позже еще раз  навещал
занемогшего шефа, представителя президента в "Госвооружении" генерала  армии
Г. Но  как-то никогда  и  не  думал,  что  может  оказаться здесь в качестве
пациента.
     В свои пятьдесят  два года к врачам Ермаков не обращался ни разу, разве
что  к  стоматологу.  Сказывалась  здоровая  природная  закваска  родителей,
ярославских  крестьян,  подавшихся  в Москву  в голодные  30-е  годы.  Мать,
правда, надорвалась на патронном заводе в войну, умерла  рано,  в шестьдесят
лет. А дед Матвей, как называли отца в  семье, и  на семьдесят  восьмом году
жизни еще вовсю скрипел, курил,  пил водку, матерщинничал и  был вообще хоть
куда, своей энергией вселяя в сына надежду и на его собственное долголетие.
     Палата,  куда  Ермакова  привезли  после  операции,  была   просторная,
светлая, с приемной  для  охраны и посетителей, с  дорогим ковром  на полу и
мягкими  креслами. Апартаменты, конечно, не президентские, но не  меньше чем
министерские. Проснувшись наутро, Ермаков отметил это чисто  машинально  и с
полным равнодушием, хотя  на такие мелочи всегда  обращал внимание. Опытному
глазу  мелочи  могут рассказать  очень  многое. Но теперь  было не  до  них.
Слишком неожиданным и ошеломляюще быстрым оказалось то, что с ним произошло.
Будто только что открыл дверцу "вольво",  выходя из уютного, пахнущего новой
кожей салона машины,  и вот он уже здесь,  в этой палате, с  ноющей  раной в
ягодице.
     Все  случилось  как бы одномоментно:  жгучий пинок,  швырнувший  его на
мокрый  бетон крыльца, кнопка домофона, до которой он тянулся, тянулся и  не
мог дотянуться, истошный крик жены: "Убили! Голубчика моего убили!"
     Сирена "скорой".
     Свет операционной.
     Это была одномоментность  автомобильной аварии, когда  реакции водителя
не хватает ни  на что: ни на то, чтобы вмешаться в  события, ни даже на  то,
чтобы понять, что происходит.
     Ермаков  лежал  на правом боку, щекой к подушке, на  высокой больничной
кровати  и  ощущал  себя  раздавленным,  вышибленным  из  колеи,  униженным.
Унизительным было  все:  казенная  пижама, из рукавов  которой  торчали  его
большие  волосатые  руки, короста  небритости на  щеках, казавшийся  трупным
запах  постельного  белья,  а  главное  -  неловкость  позы  и  вынужденная
неподвижность.
     Возле  кровати  сидел  следователь,  майор  ФСБ,  бесцветный,  как  все
фээсбэшники,  с папкой  на  коленях,  заполнял  бланк допроса  потерпевшего.
Ермаков  не расположен был вести разговоры  со следователем, ему нужно  было
очень многое обдумать, быстро понять, что произошло и что все это значит. Но
отказаться от показаний  не  было  очевидных  причин.  Поэтому  он терпеливо
отвечал  на вопросы, повторил, что  не имеет ни малейшего представления, кто
мог быть заинтересован в  его  смерти. Он ожидал,  что последуют расспросы о
служебных делах, но вместо этого фээсбэшник  попросил пояснить, знаком ли он
с гражданкой такой-то и в каких отношениях находится с гражданкой такой-то.
     Ермаков нахмурился.
     - Ты к чему это ведешь, майор? - довольно резко спросил он.
     Тот объяснил: есть заявление, он обязан отработать все версии.
     - Какое заявление?
     Следователь  бесцветным  голосом  зачитал  ему  протокол  допроса жены.
Ермаков взорвался:
     - Вот ее  и  допрашивай!  Ее, понял? Она тебе  все объяснит!.. Извини,
майор. Приходи  в другой  раз. Сейчас  не могу  с тобой  разговаривать. Рана
болит, - для приличия соврал он и даже пошутил, как бы еще раз извиняясь за
свою вспышку. -  Сам  понимаешь,  не  каждый  день  в  жопу  стреляют. Тебе
стреляли?
     -  Нет, -  ответил следователь, убирая бумаги  в папку.  -  В  спину
стреляли. А в жопу - нет, ни разу.
     Следователь ушел. На широких скулах Ермакова заходили желваки.
     "Сука. Ну сука! Господи, да за что же мне это?!"
     Заглянула медсестра, сказала, что звонят из бюро пропусков: пришел сын.
     - Пропустите, - разрешил Ермаков.
     * * *
     В жизни  каждого человека был по крайней мере один поступок, которым он
гордится. И другой, воспоминания  о котором заставляют корчиться  от  стыда.
Для генерал-лейтенанта Ермакова  это был один и тот же поступок: женитьба на
дочери начальника Главного  политуправления Балтийского флота контр-адмирала
Приходько.
     Он впервые увидел ее на третьем году службы в окружном Доме офицеров на
балу "Проводы белых ночей". Он и понятия не имел, кто она такая. Она  стояла
в окружении молоденьких морских  лейтенантов: худущая,  смуглая, с  длинными
черными  волосами,  в шелковой  красной хламиде,  в  браслетах  и  перстнях,
изощренно уродливая и надменная, как Клеопатра. Мореманы  вились вокруг нее,
как кобельки  вокруг  сучки во время течки. Он  вклинился в их стаю дворовым
волкодавом,  раскидал  всех,  на  кого  рыкнул,  на  кого  ощерился,  склеил
Клеопатру на раз, увез в комнату, которую снимал на  Васильевском острове, и
всю белую ночь властвовал  над своей добычей, потрясенный ее ненасытностью и
изощренным бесстыдством.
     Он и  сам не  понимал,  зачем это сделал. Она была  совершенно не в его
вкусе.  Но  был  кураж  молодости,  требующая   выхода  мужская  сила.  Ночь
растянулась на месяц. Он по-прежнему о ней  ничего не знал. Она не разрешала
себя провожать, уезжала на такси, а  вечером, когда он возвращался из части,
уже ждала  его,  царственно  бесстыжая  и влекущая, как змея. День  для него
перемешался с ночью.  Сослуживцы посмеивались, приставали  с расспросами. Он
отшучивался, а сам с ужасом и восторгом понимал, что пропал,  что после этой
бляди все женщины  будут казаться ему  пресными, как  перловка в гарнизонной
столовой.
     История получила необычное продолжение. В один из дней Ермакова вызвали
на  КПП.  Там его ждала черная  "Чайка" и  капитан  второго ранга с  выучкой
порученца.  "Чайка" причалила  к  одному  из домов в  районе  Марсова  поля,
кавторанг молча проводил Ермакова в квартиру в бельэтаже и оставил одного  в
огромной,  богато  обставленной  гостиной.  Через минуту  в  гостиную  вошел
человек в  черном флотском  мундире - квадратный, бородатый,  свирепый, как
вепрь,  и  всесильный,  как секретарь ЦК.  Это был  контр-адмирал Приходько.
Ермаков вытянулся по стойке "смирно". Контр-адмирал внимательно и не слишком
дружелюбно осмотрел его, кивнул:
     - Садись, капитан. Вот ты,  значит, какой. - Он  повернулся в сторону
открытой двери. - Эй, на камбузе! Выпить нам!
     И тут произошло то, от  чего Ермаков оторопел. В гостиной появилась его
Клеопатра.  В  скромном платьице, невинная, как  школьница. Она поставила на
стол поднос с бутылкой коньяка и двумя хрустальными  лафитниками.  Спросила,
потупя взор:
     - Что-нибудь еще, папа?
     - Ступай, позову. Вот сучка, а? -  растроганно сказал  контр-адмирал,
когда дочь удалилась. Он налил по полной, кивнул: - Будь здоров, капитан!..
Что  ж, давай  потолкуем.  Как  говаривали  в  старину,  я  хотел  бы знать,
насколько серьезны твои намерения, а  насколько  они безнравственны, я и так
знаю. Я навел о тебе  справки. Парень ты вроде  основательный.  И такой, что
сможешь держать ее в кулаке.  А ей это и нужно. Скажешь "нет" - неволить не
буду. Минута на решение. Время пошло.
     - Да, - не раздумывая, сказал Ермаков. Контр-адмирал захохотал.
     -  Ценю!  Сразу видно:  быстро  соображаешь. Галина,  ко мне! Этот вот
молодой майор  просит у меня твоей руки, - пророкотал он, когда  дочь вновь
появилась в гостиной. - Что скажешь?
     - Полковник, - сказала Клеопатра. Контр-адмирал снова захохотал:
     - Ну сучка! Будет тебе и полковник. И генерал будет, это теперь только
от него зависит. Но и ты - смотри у меня! Ясно?
     - Да, папа.
     Через  пару  месяцев семейная  идиллия  подошла  к  концу. После службы
Ермаков  до  поздней ночи просиживал над учебниками на  кухне  однокомнатной
квартиры,  которую  устроил  молодоженам тесть,  готовился  к  вступительным
экзаменам  в Академию Генштаба, а Галину потянуло к прежней богемной  жизни.
Она все чаще уезжала к подругам, домой возвращалась за полночь, от нее пахло
вином,  табачным дымом и "Шипром". От  хмурых вопросов мужа пренебрежительно
отмахивалась, как барыня от назойливой собачонки. Ермаков молчал, терпел. Но
однажды,  когда она вернулась в пятом часу утра и  у такси долго  лизалась с
каким-то  морским офицериком (Ермаков  видел  их из  окна), не  выдержал  -
отхлестал ее по щекам. Она завизжала, бросилась на него, как сиамская кошка,
пытаясь  вцепиться  в  лицо ногтями,  хрустальной пепельницей рассадила  ему
подбородок.  Это  окончательно  вывело  его  из  себя.  Он избил  ее тяжело,
по-мужицки, как, возможно, его крестьянские предки учили блудливых жен.
     Ермаков не сомневался, что она кинется жаловаться отцу и на его военной
карьере будет поставлен крест. Но вышло по-другому. Галина месяц не выходила
из дому, пока не прошли синяки, а барская пренебрежительность по отношению к
мужу   неожиданно   сменилась   заискивающей   собачьей   покорностью.   Она
превратилась в верную  жену, в умелую  хозяйку, в  заботливую  мать дочери и
родившемуся через два года после нее сыну. Ермаков не мог нарадоваться. Но с
годами маятник все дальше отклонялся в  другую  сторону.  В Галине проснулся
страх,  что  он  ее  бросит,  развилась  подозрительность  и  патологическая
ревность. Она все чаще устраивала мужу безобразные сцены, не стесняясь чужих
людей, пристрастилась к выпивке, перестала следить за собой. Семейная  жизнь
Ермакова превратилась в ад.
     Он  страстно желал развестись, но не мог. При том положении, которое он
занял ценой огромных  трудов, развод означал крах  всей его  жизни. Этого не
допускала  партийная этика. Этого  не спустил бы  тесть, ставший завсектором
Оборонного отдела ЦК. В 90-е годы, когда тесть умер, а партийная  этика ушла
в  прошлое  вместе  с  партией, развод  по-прежнему  оставался  невозможным.
Существовал неписаный кодекс. Узкоцеховая  мораль.  Ермаков был  полностью с
ней согласен.  Ты  можешь завести  хоть  десять любовниц.  Но  в  твои  годы
разводиться  и жениться  на  молоденьких  могут только артисты и всякие  там
поэты.  Серьезный  человек  так  не  поступает.  А  если  поступает,  то  он
несерьезный человек.  С таким человеком никто не будет иметь дела. Тем более
-  серьезного  дела. А дела,  в  которые  был вовлечен  Ермаков, были очень
серьезные. Такие, что у Ермакова иногда дух захватывало от их масштаба.
     Уходя в свою комнату от  очередной  сцены и слыша, как  бьются о  стену
тарелки и фужеры, он ненавидел и презирал себя за ту проклятую  белую ночь и
за  свое  "да", без раздумий сказанное контр-адмиралу Приходько.  Тогда  ему
было всего двадцать четыре года. Двадцать четыре! В двадцать четыре года все
можно начать сначала!
     Проклятый идиот! Проклятая сука!
     Поступок, который был предметом гордости, стал поводом для отвращения и
жгучей  ненависти к  самому себе.  И ко  всему, что  имело  отношение к этой
проклятой суке. В том числе - и к сыну.
     В  такие минуты Ермакова все раздражало в нем:  и материнская худоба, и
застенчивость, и даже щенячья преданность, с которой  Юрий относился к отцу.
Он понимал, что это несправедливо, но сдержаться не мог.
     * * *
     И теперь, когда Юрий вошел в палату, нелепый в слишком длинном для него
больничном  халате,  с большим,  не по его  росту,  кейсом  в  руке, Ермаков
встретил его недружелюбным:
     - Явился. Раньше не мог?
     -  Я же не знал.  Дежурил. А  там  у  нас нет  городского телефона. Не
положен... Ну как ты?
     - Нормально.  Хочешь спросить,  кто  в меня  стрелял? Восемь  ревнивых
мужей. Восемь. Понял? Эта... так следователю и сказала.
     - Где она? Дед сказал, что она здесь.
     -  Отправил домой, - неохотно объяснил Ермаков. И добавил, не в силах
сдержаться: - Даже здесь умудрилась набраться.  Ночью, в ЦКБ!..  Там, в той
комнате, холодильник. Налей мне коньяку.
     - Это же больница, откуда здесь коньяк? - удивился Юрий.
     - Это не городская  больница. Юрий  принес из приемной пузатую бутылку
"Отборного". Она была наполовину пуста.
     - Налей и себе, - сказал Ермаков.
     - Я за рулем. А ночью дежурить. И я не люблю коньяк.
     - Сколько отговорок,  чтобы  не выпить. Хватило бы и одной. - Ермаков
выпил и вернул стакан  сыну. -  Не обращай  на  меня внимания. Нервы. А  ты
тоже. Сопишь. Нет бы  гавкнуть.  Ты  же, черт возьми, офицер! Ну вот,  опять
засопел. Ты нормальный парень, Юрка.  Но все твои  достоинства  начинаются с
"не". Не пьешь, не куришь, не ширяешься. Не мало этого?
     -  Ты не все  перечислил,  - каким-то  странным,  напряженным голосом
ответил сын.
     - Вот как? - переспросил Ермаков. - Что еще?
     - Еще я не граблю государство, которому служу.
     Вывернув  голову  и неловким движением потревожив  швы на ране, Ермаков
пристально посмотрел  на  сына.  Юрий  сидел поодаль  от кровати на  краешке
стула, зажав между коленями руки.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Не нужно, батя. Я все знаю. Не мне катить на тебя. Сам жирую на твои
бабки. Только никогда больше  не  говори,  что  ты служишь  России. Никогда!
Понял? Это очень противно. Это подло. Как у нас говорят: в лом.
     - Продолжай, - кивнул Ермаков.
     - А чего продолжать? Сколько бабок на твоем счету в Дойче-банке?
     - Откуда ты знаешь про этот счет?
     - Я задал вопрос. Не хочешь - не отвечай. Я и так знаю.
     - Почему, отвечу.  Мне  нечего скрывать. Около ста тысяч марок. Хочешь
знать, откуда они? Это валютные премии за контракты. Абсолютно законные.
     -  Не  ври.  Это  недостойно  тебя.  На  твоем  счету  шесть миллионов
долларов. Они поступили три дня назад из Каирского национального банка. Они,
может, и законные. Но закон этот - воровской.
     -  Шесть  миллионов?! -  Ермаков  даже засмеялся.  - Что за херню ты
несешь? Какие шесть миллионов?
     Юрий встал.
     -  Я, пожалуй,  пойду.  Выздоравливай,  батя.  Если что  будет  нужно,
позвони.
     -  Сядь! - приказал Ермаков. -  И переставь  стул. Чтобы я  мог тебя
видеть. Рассказывай все, что знаешь. Все!
     Юрий  придвинул  вплотную к  кровати стул,  достал из кейса "ноутбук" и
раскрыл перед отцом.
     Потом включил его и сунул в приемное устройство дискету.
     - Смотри сам. Я скачал это сегодня ночью из нашей базы данных.
     - Ты с ума сошел! - поразился Ермаков. - Тебя же посадят!
     - Посадят - буду сидеть. Смотри.

     Генерал-лейтенант Нифонтов остановил запись, сделанную по заданию  УПСМ
опергруппой ФАПСИ, и вопросительно взглянул на полковника Голубкова:
     - Ты знал?
     - Да. Вчера вечером доложил Зотов.
     - Почему сразу не подняли тревогу?
     - Дежурил сам Ермаков.
     - Он арестован?
     - Нет. Я приказал делать вид, что никто ничего не заметил.
     - Почему? Как вообще могло случиться, что в наши данные может заходить
всякий кому не лень?
     - Лейтенант Ермаков не всякий.
     -  Не имеет значения! И  вообще!  Этот  разговор, как я  понимаю,  был
вчера?
     - Да, около десяти утра, - подтвердил Голубков.
     - А почему мы слушаем его только сейчас?
     - Это ты у меня спрашиваешь? Нифонтов вызвал помощника:
     - Когда доставили пленку?
     - Только что. Я сразу вам ее передал.
     - Почему доставили не вчера - не спросил?
     - Спросил.
     - И что?
     - Спецкурьера не было. Один в отпуске, другой уволился, а  у дежурного
жену увезли в роддом; Начальник его отпустил.
     - Очень хорошо, очень, - покивал Нифонтов.  - Не отпустить дежурного
спецкурьера  к рожающей жене - это было бы негуманно. Дети - наше будущее.
И кто родился?
     - Мальчик.
     - Поздравь папашу от моего имени.
     - Ему будет приятно это услышать.
     - Надеюсь, - сказал генерал-лейтенант Нифонтов.
     Помощник вышел.
     -  Да  когда  же это кончится?  - спросил Нифонтов. -  А, Константин
Дмитриевич?  Сутки  лежит  оперативная  запись!  Сутки!  Ну  как  можно  так
работать?
     - Можно, как видишь. Работаем.
     - Так и работаем! -  загремел Нифонтов. - Тащимся за событиями,  как
баба за ишаком! Ползем, как ман... Как...
     Голубков  с интересом выслушал сравнения, которые с  минуту  перечислял
начальник управления, мирно заметил:
     - У нас есть чем утешиться.
     - Ну, чем?
     - Наши контрагенты работают в таких же условиях.
     - Тогда, конечно,  все в порядке, - буркнул Нифонтов.  -  Лейтенанта
Ермакова  немедленно арестовать.  Назначить служебное  расследование. С этим
нужно покончить  раз и  навсегда! Начальника охраны ко мне!  -  бросил он в
интерком.
     -  Не спеши, Александр Николаевич, -  остановил  его Голубков. - То,
что есть в нашей базе данных по "Госвооружению" и "Фениксу", Ермаков-старший
и без нас знал.
     - Там есть  и  то.  чего  он не знал. И не должен знать. Он  вообще не
должен знать, что мы занимаемся этим делом.
     - И о предупреждении ЦРУ он наверняка не знал, - добавил Голубков. -
Теперь знает.
     - И что?
     - Ты видел шифровку от Пастуха. О  том, что в Потапово прибыла "Мрия".
Есть  и  другая  информация.  Из  Улан-Удэ вышел  железнодорожный  состав  с
модулями Су-39. Не нужно объяснять, что это значит?
     - Не  разговаривай со мной как  с  идиотом! Это значит,  что готовится
отправка новой партии истребителей.
     -  О том и  речь. Вспомни, что тебе куратор сказал. "Мы не  поставляем
самолеты  талибам".  Значит, запретить  загрузку  и  отправку  "Мрии"  ты не
можешь. Не  можешь даже  приостановить.  При  всех твоих полномочиях. Как ты
можешь вмешаться в то, чего нет?  Не можешь, правильно? - Голубков помолчал
и закончил: - А Ермаков может.
     - Если захочет, - сказал Нифонтов.
     -  Новость  об  операции  ЦРУ заставит  его  очень  серьезно  об  этом
задуматься.
     - Выходит, ты предполагал, что этот чертов  лейтенант  сразу побежит с
дискетой к отцу?
     -  Нет, конечно. Но что  случилось,  то случилось. Глупо не попытаться
извлечь из этого пользу. Включай.
     Но  вместо того  чтобы  пустить  продолжение  записи, Нифонтов  отмотал
пленку назад. В динамике вновь прозвучал голос Ермакова-старшего:
     "- Шесть миллионов?! Что за херню ты несешь? Какие шесть миллионов?"
     Нифонтов снова вернул пленку, еще раз прогнал эти слова.
     - У тебя нет ощущения, что он действительно об этих миллионах не знал?
     -  Как  он мог не знать?  -  удивился  Голубков. -  Шесть  миллионов
долларов. Пустяк? Просто лапшу на уши вешает сыну.
     -  Нужно будет показать пленку психологам, - отметил Нифонтов и нажал
клавишу "Play".
     В динамике зашуршало. Фон. Но запись шла.  Высокочувствительная  пленка
фиксировала  легкий  гул   работающего   "ноутбука",   шелест   компьютерной
клавиатуры,  другие  неясные шумы,  выдававшие  присутствие в  зоне действия
микрофона какой-то жизни. Потом щелкнуло, все стихло.
     Минута.
     Вторая.
     - Молчит? - спросил Нифонтов.
     Голубков приник ухом к динамику; послушал.
     Подтвердил:
     - Молчит.

     Ермаков молчал.  Угрюмо  смотрел на пустой темный  экран  "ноутбука". В
экране отражались  сосульки волос на его низком лбу. Лицо было  неподвижное,
каменное.
     Юрий понял, что отец ошеломлен и раздавлен тем, что  узнал. Так же, как
был ошеломлен и раздавлен он сам.
     Ермаков действительно  был ошеломлен.  Но не  тем, о чем  думал сын. Он
чувствовал себя, как человек, который вдруг, в миг, оказался не в темноте, а
на ярко освещенной сцене перед сотнями  глаз. И понял,  что все время, когда
он был - как казалось ему - в темноте, на самом деле находился на этой  же
сцене.
     Значит,  оперативникам  управления известен  каждый  его  шаг.  Сколько
времени они его ведут? Не  день и не два. Как  минимум - две недели.  После
возвращения  полковника Голубкова из Будапешта. Верней, после  того,  как по
фотороботу была  установлена его  личность. Что еще они сумели узнать, кроме
того, что Юрий вытащил из их базы данных?
     И тут  Ермакова прошиб пот. Если он взят в оперативную разработку, то и
здесь, в этой палате, наверняка запрятана пара чипов. Наверняка. Эти матерые
лисы из УПСМ свое дело знают. Но кто дал им санкцию на слежку за ним?  Никто
не  мог. Даже  сам  президент. Да,  даже он.  Любая  огласка  катастрофична.
Проявили  инициативу?  Проклятые ищейки. Да  они даже не  представляют себе,
куда сунулись!
     Но главным было не это. Даже не предупреждение ЦРУ. Раз об  их операции
стало  известно,  блокировать   ее  не  составит  труда.  Странное  какое-то
предупреждение.  С  чего  вдруг  они стали  такими  благородными?  Не  хотят
дестабилизировать  обстановку в России. Скажи в  бане, шайками закидают.  Да
они   спят   и  видят   растоптанную  Россию.   Обескровленную,   униженную.
Превращенную в  нуль - в Монголию. Но как могло случиться, что его контакты
в Абу-Даби и  в Берлине оказались засвеченными? Чем, черт возьми, занимаются
эти жеребцы из службы безопасности? На них  тратится чертова  уйма валюты. И
вот результат!
     И  все-таки самым  страшным  было  совсем  другое. Эти  шесть миллионов
долларов на его счету.
     Вот что  было  ошеломляющей неожиданностью.  Неожиданностью  смертельно
опасной. Не  для его  жизни. А для  дела,  которое с  самого начала было его
детищем, а со временем превратилось и в главное дело жизни.

     Первые ростки идеи, из которых вызрела программа  "Феникс", появились у
Ермакова еще в Берлине, когда он работал  в ликвидационной комиссии Западной
группы  войск.  Нужно  было  срочно распродать  огромное количество военного
имущества и  вооружений. Зачем нужна эта  срочность,  не понимал никто. Даже
западные немцы, готовые за объединение Германии терпеть присутствие на своей
территории советских  войск, были  поражены дурью Горбачева. Но приказ  есть
приказ, а дурное дело нехитрое.
     Хозяйственной  натуре  Ермакова,  в  которой  неистребимо  сидели  гены
ярославских крестьян, была глубоко противна сама мысль отдавать  по  дешевке
то,  за что можно получить настоящую цену.  Он понял, кто будет  платить  за
оружие столько, сколько оно стоит. Те,  кто воюет.  Или  собирается воевать.
Уже первая партия автоматов Калашникова и гранатометов, проданная на Ближний
Восток,  подтвердила  его  предположения.  Арабы  торговались  отчаянно,  но
платили.  У них не было  другого способа  получить оружие. Затем последовали
танки, зенитные установки, системы залпового огня,  старые "миги" и "су". Та
небольшая часть вооружений,  которую продал Ермаков,  принесла России больше
валюты, чем все остальное имущество Западной группы войск.
     Сделки совершались через  третьи  страны, через сеть  подставных  фирм.
Сделки были незаконными, но что считать законным, а что незаконным? Отдавать
за бесценок добро, которое создавалось нелегким народным трудом долгие сорок
пять лет, - это законно?
     Тогда и  завязались  у Ермакова  прочные  связи  на  Ближнем и  Среднем
Востоке,  в  Африке  и даже в  Южной  Америке.  А  потом открылся  еще  один
бездонный  рынок  вооружений  -  Афганистан,  где  набирало  силу  движение
Талибан.
     Перейдя  вслед  за  своим шефом, генералом  армии  Г.,  из Минобороны в
"Госвооружение"  и разобравшись  в царящем там бардаке, Ермаков понял, что и
здесь его опыт и наработанные связи окажутся  очень полезными. Необходимость
монополизации нелегальной торговли российскими вооружениями была  очевидной.
Все равно воруют и будут воровать, пока есть спрос. Так почему не взять этот
теневой бизнес  под  свой контроль, не  вернуть в российскую казну десятки и
сотни миллионов долларов, утекавшие из нее, как из дырявого нефтепровода?
     При  всей своей понятности и насущности  идея пробивала  себе  дорогу с
огромным  трудом.  Слишком  многие  грели  на  этом бизнесе  руки. И  только
энергичная  поддержка  Г. позволила продвинуть дело. Ермаков понимал причину
этой поддержки. Г. нужно  было показать  президенту, что  тот  не  ошибся  в
выборе,  назначив Г.  своим  представителем  в "Госвооружении", что  при нем
увеличится  приток валюты  от торговли оружием в  бюджет  и во  внебюджетные
фонды.
     Ермаков не оценивал  мотивы, которыми  руководствовался  Г. С него было
довольно  того, что ему дали возможность делать  свое дело. И он его делал с
присущей ему основательностью.  Практическая  реализация программы требовала
огромной  организационной  работы.  Ермаков  спал по  четыре  часа  в сутки.
Никогда раньше он не работал с такой отдачей. Его труд был  нужен России. Он
работал для России  и любил Россию, как  врач любит спасенного  им больного,
как мать любит выстраданного ею ребенка.
     И вот теперь, когда программа вступила в решающую стадию...

     - Это - правда? - спросил Юрий, прерывая молчание.
     - Что? - не понял Ермаков. Юрий кивнул на "ноутбук":
     - Это.
     - Да, правда.
     -  Тогда  объясни  -  зачем?  Нормально  ведь  жили,  батя. А  сейчас
валяешься раненый. Хорошо хоть живой. За  шесть "лимонов" могли и убить. Как
твоего водителя. И ведь могут! Ради чего?
     - Да не знал я ни о каких миллионах, клянусь! Не веришь?
     - Верю. Хоть и не понимаю, как ты мог об этом не знать.
     -  У  меня  нет  привычки  каждое   утро  проверять   состояние  моего
банковского счета. Как ты на это вышел?
     - Случайно. От нечего делать.  Дежурил ночью... Плохо, батя. Откуда на
твоем счету  эти миллионы - не знаешь. Кто в тебя  стрелял - не знаешь. За
что - тоже не знаешь.
     - Но я в самом деле не знаю!
     - Я про это и говорю. Ты же не контролируешь ситуацию. А это добром не
кончается. Ермаков промолчал.
     - Что будем делать? - спросил Юрий.
     - Когда у тебя дежурство?
     - Завтра в ночь.
     - Езжай в управление. Прямо сейчас. Иди к начальнику и все ему доложи.
Как влез в базу данных, как скачал информацию на дискету, как принес ее мне.
Все, ничего не скрывая.
     - Но меня же посадят!
     - Если придешь  сам,  нет. Уволят. А это не самое страшное. У меня нет
другого способа  доказать  тебе,  что  я  не вор. С  этими миллионами  вышла
накладка. С ней я разберусь. Информация на дискете - высшие государственные
секреты.  Но я  имею  к ним допуск.  Так что  преступления  ты  не совершил.
Серьезный должностной проступок - да. Но не больше.
     - Что все это значит, батя?
     - Политика.  Настоящая  политика,  а  не  телевизионная  показуха  для
дураков. И сейчас решается самый главный вопрос. Не хочешь спросить какой?
     - Нет. Хватит с меня государственных секретов.
     - Ты все же спроси.
     - Ну, какой?
     - Кто будет следующим Президентом России.

     Юрий  ушел. Ермаков  обессиленно  откинулся  на подушки. Сын был  прав.
Тысячу раз прав. Ситуация вышла из-под  контроля. Как машина на  обледенелом
шоссе.
     Только это была не автомобильная авария.
     Это была авиакатастрофа.
     И до удара о землю оставались секунды.

     Ермаков дотянулся до тумбочки, взял трубку сотового  телефона  и набрал
номер.
     -  Это Ермаков,  - сказал он.  -  Господин  Джаббар,  мне необходимо
немедленно вас увидеть.

     ...Нифонтов остановил пленку. Спросил по интеркому помощника:
     - Лейтенант Ермаков приходил ко мне?
     - Нет, Александр Николаевич.
     - Звонил?
     - Нет.
     Нифонтов выключил интерком.
     -  Не  рискнул.  Напрасно. Отец  дал  ему  хороший совет. Струсил? Или
понадеялся, что обойдется?
     - Давай дослушаем, - сказал Голубков.

     "Play".

     "- Добрый день, дорогой господин Ермаков.  Мы узнали о  происшествии с
вами из сообщения московского радио и сразу решили навестить вас. Ваш звонок
опередил наши намерения. Как чувствует себя наш высокочтимый друг?
     - Проходите,  господин Джаббар.  Ваш высокочтимый  друг чувствует себя
как человек,  в которого стрелял  наемный убийца и по счастливой случайности
промахнулся.
     - Это не счастливая случайность, дорогой друг.  Это воля Аллаха. Аллах
отвел от вас нечестивую руку.  Мы благословляем мудрость его. Мы встревожены
этим происшествием. И хотели бы знать, чем оно вызвано.
     - Я  тоже  хочу  это  знать. И  жду  объяснений.  В чем дело, господин
Джаббар?  Мы  с вами работаем третий год.  Между  нами никогда не  возникало
никаких   разногласий.  Я  объяснил   вам,  почему  мы   вынуждены  временно
приостановить  поставки  известных  вам  изделий.  Вы  заверили   меня,  что
понимаете  наши  трудности  и согласны  на  корректировку  сроков.  И  вдруг
прибегаете к такому варварскому  способу давления на меня. В чем смысл вашей
акции, господин Джаббар? Уберите, пожалуйста, зажигалку. Это больница, здесь
не курят.
     -  Меня удивляют ваши слова. Наш  уважаемый друг предполагает, что это
покушение организовали мы?
     -  Да.  Ваш друг  именно это  и  предполагает.  Потому  что  не  может
предположить  ничего другого.  Иначе придется  поверить, что  в меня стрелял
ревнивый муж. Из  снайперской винтовки "аншутц" с лазерным прицелом. Об этом
мне  сообщил   следователь.  Согласитесь,  господин  Джаббар,  это  выглядит
полнейшим абсурдом. Я жду объяснений.
     -  Снайперский  "аншутц" с  лазерным  прицелом?  Интересная деталь. Из
такой  винтовки  трудно  промахнуться. Но  ваша  уверенность, что  покушение
организовали мы, не  выдерживает критики.  Наши снайперы не  делают промахов
никогда. И  главное -  ваша  смерть не отвечает нашим интересам. Вы  вполне
устраиваете нас как партнер. В России очень трудно найти надежного партнера.
Все   государственные   чиновники,   с   которыми   мы   пытались   наладить
сотрудничество,  на  первое место ставили интересы  личного обогащения.  Это
естественно, но до определенных пределов. Нет, мой дорогой господин Ермаков,
нет. Ваша смерть была бы большим ударом для нашего дела. Мы не имеем к этому
происшествию никакого отношения. Надеюсь, я убедил вас в этом.
     - Кто же  имеет? Ладно: Я спрошу о другом. Три дня назад на мой личный
счет  из  Каирского национального  банка  были  переведены  шесть  миллионов
долларов. Я проверил: да, так и  есть. Вклад контролируется  отправителем. В
чем  дело, господин Джаббар?  У  нас  с  вами есть  прекрасно  отработанная,
надежная  схема трансфертов.  Что  это  за  самодеятельность?  Почему  такие
серьезные вещи делаются без  предупреждения?  Если вы намерены таким образом
стимулировать мою  активность, вы  избрали неверный  путь.  Я не  нуждаюсь в
подачках. Даже таких. Вы же подставили меня, неужели  это трудно понять? Как
я объясню моим партнерам появление этих миллионов?
     -  Шесть  миллионов долларов?  Сегодня день  неожиданных  открытий.  Я
ничего об этом не знаю.
     - У меня такое впечатление, что вы вообще ни о чем не знаете.
     - Уважаемый господин Ермаков, я не вижу  смысла продолжать  разговор в
таком тоне. Я  рад,  что вы стали  богаче на  шесть миллионов долларов. Но к
нашим  делам это отношения не имеет.  Да, схема передачи средств отработана,
мы ее  используем и не видим никаких причин менять. Право, я  не знаю, о чем
идет  речь. Полагаю,  это  может  быть  связано  с  какими-то другими вашими
коммерческими  проектами. Насколько я могу  судить, весьма успешными, хоть и
небезопасными. В этой ситуации нас беспокоит только одно. Ваша вовлеченность
в  эти проекты  может помешать выполнению условий нашего контракта  в полном
объеме.   В  полном,   господин  Ермаков.   А   это  недопустимо.  Абсолютно
недопустимо. Если это все, что вы имели мне сообщить, не смею более нарушать
ваш покой. Да пребудет над вами, дорогой друг, милость Аллаха.
     -  Это не  все,  господин  Джаббар. Я  попросил  вас  приехать,  чтобы
сообщить о другом. Мы  не сможем осуществить очередную поставку в намеченный
срок. Появились очень серьезные причины, которые мешают нам это сделать.
     - Нет, господин Ермаков.
     - Что значит - нет?
     -  Мы не  можем  согласиться с  отсрочкой. Вы уже срывали  поставки. И
каждый раз у вас были серьезные причины. Аварии ваших транспортных самолетов
-  это серьезные причины. Мы с  пониманием отнеслись к вашим трудностям. Но
всему есть предел. Лимит нашего терпения исчерпан, господин Ермаков.
     - Но на этот раз...
     - Мы не сомневаемся,  что и на этот  раз причина очень серьезная. Нет,
дорогой друг.  Нам  не нужны объяснения.  Мы  согласились  заплатить за ваши
самолеты почти...
     - Я знаю сумму контракта.
     -  Не  вижу  причин,  почему  не  напомнить  об этом.  Вы получите  за
истребители   девятьсот   шестьдесят  миллионов  долларов.  Почти  миллиард,
господин Ермаков. Из  них двести  миллионов уже получили. Мы даем вам  цену,
которую не может дать никто. Если она кажется недостаточной, это может стать
предметом  дополнительных  переговоров. Но  никаких  новых отсрочек  быть не
может. Мы  выполнили условия контракта, первый транш переведен  нами точно в
срок. Теперь ваша очередь  выполнять свои обязательства. И вы  их выполните.
Тоже в срок. И вы знаете этот срок.
     - Мы вернем предоплату.
     - Сомневаюсь,  что вы сможете это сделать. И нам  не нужны деньги. Нам
нужны самолеты.  И мы их  получим.  Вы недооцениваете  серьезность проблемы.
Речь идет о нашей победе в священной войне. Афганистан должен быть очищен от
скверны. И он будет очищен. Такова  воля Аллаха.  Мы несем большие потери. И
военные, и политические. Мы вынуждены приостановить наступательные операции.
Поэтому  я  говорю  "нет".  Российской   стороне  придется   выполнить  свои
обязательства.  Сделаете  это  вы  или другой  человек,  для  нас  не  имеет
значения.
     -  Вы  являетесь  нашим  главным  партнером  и  можете добиться  моего
увольнения. Но это ничего не изменит.
     - Вашего увольнения? Мой дорогой друг не услышал меня, когда я сказал,
что наши  снайперы  не делают  промахов никогда.  Выздоравливайте,  господин
Ермаков. Вам сейчас нельзя долго болеть..."

     Нифонтов выключил магнитофон. С недоумением спросил:
     - Ты  что-нибудь  понимаешь? Девятьсот шестьдесят миллионов  долларов.
Это же три с лишним десятка штурмовиков! Как они собираются их вывозить? Тут
одной "Мрией" не обойдешься. И где они возьмут столько "мигов"?
     Голубков не ответил. Он напряженно мял подбородок, болезненно морщился.
Наконец сказал:
     - Я другого не понимаю. Такое впечатление, что в палате они не одни.
     - Одни, - возразил Нифонтов. - С чего ты взял, что не одни?
     - Показалось. Или не показалось? Включи компьютер. Досье Джаббара.
     - Ты его видел.  Крыша:  представитель ОПЕК. На деле:  доверенное лицо
бен Ладена. Но это мы и так знали. Что тебя интересует?
     -  Образ жизни,  привычки,  наклонности.  Нифонтов  вызвал  на монитор
текст:
     -  Читай.  Никаких зацепок  для  вербовочного подхода. Ни  девочек, ни
мальчиков, ни  рулетки.  Увлекается соколиной  охотой. У богатых арабов  она
популярна. Что ты высматриваешь?
     - Какие сигареты он курит. Или сигары.  - Голубков просмотрел  файл и
озадаченно покачал головой: - Ничего нет. Странно. Вообще не курит?
     - Наверняка  покуривает гашиш. Но  у них на  Востоке это дело обычное.
Или кальян. В свое  время  мне приходилось курить.  Отказываться от  кальяна
считается неуважением к хозяину дома.
     - Он хотел закурить кальян в палате?
     - Что ты, это целый ритуал!
     - Тогда зачем же он вынимал зажигалку?
     - Какую зажигалку? - не  понял  Нифонтов.  - А ведь и в  самом деле.
Черт. Конечно же! Это была не зажигалка!
     - Да, сканер. Или какой-то детектор. Джаббар просек прослушку.
     - А  Ермаков мог  о ней догадаться, - закончил  Нифонтов. - Так-так.
Очень интересно. Очень.
     Он  перемотал  пленку  на  разговор  Ермакова  с  сыном.   В   динамике
прозвучало:

     "- И сейчас решается самый главный вопрос. Не хочешь спросить какой?
     - Нет. Хватит с меня государственных секретов.
     - Ты все же спроси.
     - Ну, какой?
     - Кто будет следующим Президентом России".

     Нифонтов остановил запись и заключил:
     - Он сказал это не сыну.
     - Да, - кивнул Голубков. - Он сказал это нам.

     Через два с половиной часа психологи управления выдали заключение.

     "Анализ магнитозаписи выявил:
     1.  Нет  сомнений,  что  реакция Ермакова  на  сообщение сына  о  шести
миллионах   долларов   была    рефлекторной    и   естественно-импульсивной.
Характеристики речевых темпоритмов и модуляционной окраски голоса (резкость,
преобладание  мрачных  тонов,   элементы  раздраженности)   дают   основание
предполагать,  что это сообщение стало для Ермакова  доминантным при ведении
всего дальнейшего разговора.
     2. После того как  Ермаков  ознакомился  с  содержанием  дискеты, в его
речевых   характеристиках   прослеживаются   новые    элементы:    некоторая
замедленность, увеличение микропауз между словами и фразами.  Это характерно
для речи человека, который старается контролировать то,  что он  произносит.
Этот  самоконтроль  становится  преобладающим  во  время  беседы Ермакова  с
человеком,  которого  он  называет  господин Джаббар. При оценке сущностного
содержания этой беседы важно не только то, что Ермаков сказал, но и то, чего
не сказал. Без владения  в полном объеме информацией об участниках разговора
и общим смысловым контекстом  контакта сделать более  определенные выводы не
представляется возможным.
     3.  Разговор Ермакова  и  Джаббара наиболее труден  для  интерпретации.
Собеседник  Ермакова  является,  бесспорно,  человеком  широко образованным,
причастным  к  европейской  культуре.  Вместе  с  тем основу  его  характера
составляет восточная ментальность. Джаббар в совершенстве владеет искусством
скрывать  свои  мысли  и  контролировать свою речь.  Поэтому  нельзя сказать
определенно, знал ли он об упомянутых в разговоре шести миллионах долларов и
имеет ли отношение к покушению на Ермакова.
     Особенное внимание обращают на  себя  следующие  фразы Джаббара:  "Ваша
вовлеченность  в  эти  проекты  может  помешать  выполнению  условий  нашего
контракта в полном объеме. В полном, господин Ермаков". Акцентировка слов "в
полным  объеме"  вряд  ли  случайна.  Понять  ее  можно, лишь  обладая  всей
информацией о  личных  и деловых  взаимоотношениях участников анализируемого
разговора.
     4.  Оценка  мотиваций  и  прогноз  поведения  сына   Ермакова   никаких
сложностей   не   представляют.  Очевидна   его   глубинная  психологическая
зависимость от отца и готовность помочь ему в решении его проблем даже ценой
собственного благополучия. Об этом свидетельствует формулировка его вопроса,
обращенного к отцу: "Что будем делать?"

     Полковник  Голубков  внимательно перечитал  последний пункт  заключения
психологов,  отложил  докладную  и  взялся   за   рапорты  службы  наружного
наблюдения.
     За  минувший  день  Ермакова навещали  в  больнице три  человека:  дочь
Екатерина,  представитель президента в ГК "Госвооружение" генерал армии Г. и
подполковник ГРУ Тимашук, прикомандированный к "Госвооружению" и выполняющий
обязанности   начальника   службы  безопасности  ЗАО   "Феникс".  Содержания
разговоров  с двумя  последними зафиксировать  не удалось,  так  как  беседы
велись не в  палате, а в холле, куда Ермаков  по его просьбе  был  вывезен в
кресле-коляске.  Визуально  отмечено,  что  разговор  объекта  наблюдения  с
генералом Г. происходил на повышенных тонах  и  продолжался  двадцать четыре
минуты. Разговор с Тимашуком длился четырнадцать минут и носил инструктивный
характер.  Из ЦКБ Тимашук сразу уехал  в аэропорт Внуково и вылетел вечерним
рейсом в Читу.
     В  сводке,  подготовленной  для Голубкова  аналитическим  отделом, было
выделено  сообщение  Душанбинской станции аэрокосмического  слежения.  В нем
отмечалось  изменение геостационарной орбиты  американских  разведывательных
спутников  "Гелиос-4" и  "Гелиос-5". Новое положение орбиты позволяет  вести
постоянное наблюдение за объектами в Забайкалье, в том числе и за аэродромом
Потапово.

     Это был плохой знак. Очень плохой.  Он означал,  что каких-то серьезных
событий следует ждать в ближайшие дни. Или даже часы.

     Голубков  приказал  оперативному  дежурному связаться с  контрразведкой
Забайкальского   военного   округа   и  выяснить   дальнейшие   передвижения
подполковника  Тимашука. В  том,  что Тимашук вылетит из  Читы  в  Потапово,
сомнений не  было,  но  точность  никогда  еще  никому  не вредила.  Вредила
неточность.

     О чем говорил Ермаков с экс-министром  обороны? Почему разговор  шел на
повышенных тонах? Какой приказ получил от Ермакова подполковник Тимашук?
     По  нормальной логике  выходило:  задержать поставку  очередной  партии
истребителей. Давать  приказ об отправке "Мрии", зная  о предупреждении ЦРУ,
- это было самоубийственно. И для карьеры Ермакова, и для  карьеры генерала
Г., и для всего "Госвооружения". Не  говоря уже об интересах  России.  Но  и
откладывать поставку после покушения  и  неприкрытой  угрозы, прозвучавшей в
словах  Джаббара, было  для  Ермакова не менее самоубийственным. И  уже не в
переносном, а в самом буквальном смысле.
     Но  нормальной логикой  здесь и не  пахло.  Столкнулись слишком крупные
силы,  задействованы слишком  большие деньги.  Без малого миллиард долларов.
Миллиард!   В   такой  массе  деньги  обретают  новое  качество,  становятся
чудовищной, неуправляемой силой. Мирное электричество превращается в плазму.
В ней испаряется железо и сгорает алмаз.  И никакого влияния на нее не могут
оказать даже тысячи человеческих жизней.

     Прозвучал зуммер внутреннего телефона. Оперативный дежурный доложил:
     -  Товарищ полковник, сообщение из  Читы. Подполковник Тимашук вылетел
на  вертолете  в  Потапово.  Перед этим  потребовал  от главного  диспетчера
Забайкальской железной  дороги обеспечить безостановочное движение литерного
состава из Улан-Удэ.  Пригрозил  трибуналом, если состав задержится  хоть на
час.
     - Вас понял.
     Голубков положил трубку.

     Да что же они делают? На что они, черт их возьми, рассчитывают?
     Решили опередить ЦРУ?
     Но Коллинз же ясно сказал...

     Полковник   Голубков  достал  из   сейфа  досье,  нашел  в  расшифровке
будапештского   разговора   нужное  место.  Там  стояло:  "Мы  разрабатываем
широкомасштабную операцию".
     Что за ерунда? Почему - "разрабатываем"?
     О феноменальной памяти полковника Голубкова в управлении недаром ходили
легенды.   Он   очень  хорошо  помнил,  что  сказал  цэрэушник.  Он  сказал:
"разработали".  "Cultivated", а не  "cultivating".  Ну конечно же: лейтенант
Ермаков, переводивший текст, допустил неточность, спутал время.
     Вот уж точно: дьявол прячется в мелочах!
     Голубков связался с диспетчером.
     - Лейтенант Ермаков на смене?
     - Так точно. Вызвать?
     - Спасибо, не нужно.
     Голубков   вышел  из  кабинета  и  спустился  в  информационный  центр,
оснащенный,   как  с   гордостью   говорили  операторы   управления,  такими
компьютерами, каких не было  даже в НАСА. Это  было  преувеличением. В  НАСА
такие  компьютеры были.  Верней, в информационном центре  УПСМ  стояли те же
компьютеры, что и  в НАСА.  Их удалось купить  у фирмы-производителя в обход
всех американских законов.
     То, чего  нельзя получить  даже за  большие  деньги, можно получить  за
очень большие деньги.

     Начальник  информационного  центра  Олег  Зотов  раскатывал на  роликах
офисного  кресла  вдоль  стенда,  на  котором было  смонтировано  с  десяток
экранов,  системных  блоков,  серверов и прочей хитроумной  электроники.  На
мягкий  стук   бронированной  двери   Зотов  недовольно  обернулся,  кивнул:
"Секунду!" - и затрещал клавишами компьютерной деки, не отрывая взгляда  от
монитора.
     - Полный  облом, - сообщил он. - Индекс Доу-Джонса вошел в штопор. И
в Токио, и в Сингапуре.
     - Что это значит? - спросил Голубков.
     - Это  значит,  что  правительству  Кириенко  придет гвоздец.  Гораздо
раньше,  чем мы просчитывали. На вашем  месте,  Константин  Дмитриевич, я не
стал бы сейчас покупать российские ценные бумаги.
     - Спасибо,  что предупредил.  А то  я как раз собирался бежать в банк.
Кто дежурит на красной линии?
     - Приходится мне.
     - Чем занимается Ермаков?
     - Работает. Отстранить?
     - Ни в коем случае. Пусть работает. Но  если придет и скажет,  что ему
нужно в больницу к отцу или еще что, - отпусти.
     - А он придет?
     - Думаю, да.
     Голубков прошел в торец длинного бетонного коридора и остановился перед
боксом, в котором работал лейтенант Ермаков.
     Не лежала у него  душа к тому,  что он собирался  сделать. Ему нравился
этот парнишка.  И больше  всего нравилось то, что он сказал отцу.  Он сказал
ему не "Что делать?" или  "Что ты  будешь  делать?".  Он  сказал: "Что будем
делать?"

     Полковник Голубков вошел в бокс.

     Увидев на пороге начальника оперативного отдела, лейтенант Юрий Ермаков
поспешно  встал,  на  его  лице  отразилась  сложная  гамма  чувств.  Испуг,
настороженность,  обреченность.  К  обреченности  примешался  вызов.  Хмуро,
исподлобья  смотрел он  на седого  сухощавого человека с озабоченным  просто
душным лицом, который сейчас олицетворял для него судьбу.
     - Ты  чего на  меня уставился, как  партизан на допросе? -  удивленно
спросил Голубков. - Сиди-сиди. Не помешаю?
     - Нет, товарищ полковник.
     - Помоги-ка мне  кое в чем  разобраться.  Помнишь,  ты расшифровывал и
переводил мой разговор в Будапеште? С человеком из ЦРУ?
     - Да, помню.
     - Тут какая-то неувязка. - Голубков разложил на  столе  бумаги, нашел
расшифровку.  - Смотри, здесь  написано: "Мы разрабатываем широкомасштабную
операцию". Так?
     - Ну?
     -  А мне почему-то кажется, что он сказал по-другому. Правда,  с  моим
английским  я мог не  понять.  Давай-ка проверим. - Голубков дал лейтенанту
кассету с магнитозаписью будапештской встречи. - Найди это место.
     Ермаков погонял пленку вперед-назад и остановил запись на "паузе".
     - Вот, нашел.
     - Крути.
     В динамике прозвучало:
     - "We have cultivated..."
     -  Стоп,  -  сказал  Голубков. - Это  же прошедшее  время?  Или  как
правильно - совершенное? Так?
     -  Ну  да,  -  подтвердил  Ермаков.  -  Тем  более  "we  have".  Про
несовершившееся событие он сказал бы "we are".
     - А почему же ты написал: "разрабатываем"? Это же ты написал?
     - Я.
     - Тебя я и спрашиваю - почему?
     - Виноват, Константин Дмитриевич. Немного ошибся.
     -  Жопа  с  ручкой!  -  всерьез,  без  всякого притворства разозлился
Голубков. - Немного ошибся!  Знаешь, какая цена может быть у этой ошибки? Я
читаю: "Мы  разрабатываем  операцию".  Решаю:  можно  рискнуть  упредить  -
втиснуться между "cultivating" и "cultivated". И куда я втискиваюсь?
     Лейтенант Ермаков побледнел.
     - Виноват, товарищ полковник, - повторил он.
     - Еще бы не виноват! Конечно, виноват! Печатай, - приказал  Голубков.
- "Докладная записка. Проект..."
     - Можно поставить программу "Дракон", -  предложил Ермаков.  - Текст
сразу пойдет на экран. Только сначала нужно адаптировать ваш голос.
     - К  черту  твоих  драконов, нет  у меня времени  их приручать.  Пиши.
"Совершенно   секретно.   Срочно.   Экземпляр   единственный,  занесению   в
компьютерную  базу данных не подлежит. Президенту Российской Федерации..." В
чем дело, лейтенант?
     - Вы уверены, что я... что мне следует это знать?
     - Конечно, уверен. Ты считаешь, что я не могу тебе доверять?
     - Нет, но... Диктуйте.
     - "В ходе выполнения Вашего поручения установлено следующее... Первое.
Заключение государственной комиссии о  том, что причиной катастрофы самолета
"Антей"  в   Алатау   был  отказ  навигационной  системы,  не  соответствует
действительности.     Эксперт     Крылов     располагает     неопровержимыми
доказательствами, что  в трюме "Антея" было  не два истребителя МиГ-29М, как
указано в документах, а как минимум три..."
     - Дальше, - кивнул Ермаков.
     - "Сверхресурсная  загрузка могла  быть и причиной катастрофы самолета
"Руслан" в Иркутске..."
     Голубков  машинально  извлек  из пачки  сигарету,  но тут  же  сунул ее
обратно: в информационном центре курить категорически запрещалось.
     - "Второе...  Опрос  членов  экипажей самолетов компании  "Аэротранс",
задействованных на транспортировке российских истребителей в  Индию, Китай и
Вьетнам, показал, что во время выполнения рейсов командиры экипажей получали
указание совершать незапланированные  посадки  на  аэродромах  Пакистана для
дозаправки. Во время этих стоянок происходила частичная разгрузка самолетов.
Приказ о посадке  отдавали  старшие офицеры ГРУ, сопровождавшие груз, они же
руководили  отгрузкой..."  Абзац...  "Для  сохранения  секретности  операций
членам экипажей на время полета выдавались документы на вымышленные фамилии.
После окончания рейса эти документы изымались. Показания опрошенных летчиков
подтверждает тот факт, что  страховка семьям погибших членов экипажа "Антея"
была  выплачена наличными,  без  какого-либо  документального оформления..."
Успеваешь?
     - Да.
     - "Третье, - продолжал Голубков. - Выявленные факты свидетельствуют,
что   государственная  компания   "Госвооружение"   осуществляет  регулярные
поставки российских истребителей вооруженным формированиям движения Талибан,
базы   снабжения  которого   находятся  на  территории  Пакистана.   В   эту
деятельность вовлечены не только фирма "Феникс" и компания "Аэротранс", но и
авиазаводы, выпускающие самолеты МиГ и Су. Информация об этой деятельности в
государственных контрольных органах  отсутствует. По оперативным  данным,  в
настоящее время реализуется контракт на сумму девятьсот шестьдесят миллионов
долларов..."
     Голубков  отметил,  как при  слове "Феникс" пальцы Ермакова замерли над
клавиатурой. Но лейтенант ничего не сказал, и Голубков продолжал диктовать:
     -  "Четвертое.   УПСМ  получило  информацию  о  том,  что  Центральное
разведывательное   управление   США   выявило  каналы  поставки   российских
истребителей талибам и подготовило операцию по их  перехвату. Эта информация
подтверждается сообщением резидента СВР в Пакистане о том, что  в  Исламабад
прибыла съемочная группа телекомпании Си-эн-эн.  Кроме того, изменены орбиты
двух разведывательных спутников США. Они получили возможность контролировать
аэродром Потапово,  где производится погрузка российской военной авиатехники
на самолеты  компании  "Аэротранс".  Сегодня утром  в  Потапове  приземлился
крупнотоннажный транспортный  самолет Ант-125  "Мрия". Совершенно  очевидно,
что  на  нем будет  отправлена  очередная  партия истребителей..."  Абзац...
Почему у вас курить-то нельзя?
     - Машины не любят, - объяснил Ермаков.
     - Надо же, какие нежные!.. "Учитывая, что поставки  вооружений воюющим
странам являются грубейшим нарушением международных  законов и огласка этого
факта нанесет  огромный  ущерб  как  престижу России, так и ее экономическим
интересам,  считаю  необходимым..."  Двоеточие,  с  новой  строки.  "Первое.
Незамедлительно  дать  указание министру  обороны  РФ  блокировать  аэродром
Потапово  и   предотвратить   вылет  "Мрии".  Второе.   Обязать  Генеральную
прокуратуру  России  провести комплексную проверку  ГК  "Госвооружение", ЗАО
"Феникс", компании "Аэротранс" и  всех связанных с ними авиазаводов и банков
с целью  установления законности их деятельности и выяснения,  перечисляются
ли  в бюджет средства, полученные от торговли российскими  истребителями..."
Подпись:  "Начальник У ПС М генерал-лейтенант  Нифонтов..." Добавь:  "Проект
подготовлен начальником оперативного отдела УПСМ полковником Голубковым..."
     Он подождал, пока Ермаков закончит, приказал:
     -  Сделай  один экземпляр и все  сотри. Чтобы и  следа не  осталось  в
компьютере.
     - Готово, товарищ полковник, - через три минуты сказал Ермаков.
     Голубков просмотрел текст и молча пошел к выходу.  Его остановил вопрос
лейтенанта:
     - Что теперь будет, Константин Дмитриевич? Голубков пожал плечами:
     - А что будет?  Шеф подпишет, и отправим по назначению. Пусть решают в
Кремле. Надеюсь, не станут слишком долго тянуть.
     - А если "Мрия" успеет вылететь?
     - Успеет - мало не будет,
     - Кому?
     - Всем.
     - Кому - всем? - повторил Ермаков.
     - Всем. От президента до самого нищего пенсионера. Всем!

     Вернувшись  в  свой  кабинет,  полковник  Голубков  перечитал текст, на
бумажной  четвертушке  написал:  "В  досье.  Документ  составлен  в  порядке
реализации  оперативных  мероприятий". Расписавшись, подколол четвертушку  к
листкам, вложил их в папку и подошел к окну.
     Через  пятнадцать  минут  из  ворот управления  быстро выехала  красная
"Нива" лейтенанта Ермакова.
     Расчет  оказался верным.  Это  не обрадовало  полковника Голубкова.  Но
свершившийся факт не может отменить даже Господь Бог.
     Оставалось ждать. Через час  докладную прочитает Ермаков-старший. Сразу
после этого он  должен будет связаться с подполковником Тимашуком и отменить
приказ об отправке "Мрии", У него просто нет другого выхода.
     "Если я все правильно понимаю", -  подумал Голубков.  А вот  в  этом у
него были сомнения.
     Что-то во  всем  этом деле было  не так. Какая-то  неправильность в нем
была,  ненормальность. Это ощущение скособоченности, словно бы искусственной
смещенности  всех акцентов было неявным, неуловимым.  Но  полковник Голубков
чувствовал  это, как опытный  водитель чувствует посторонний звук  в  работе
двигателя.
     Расклад  был  совершенно понятным.  Но  эта понятность и  не  нравилась
полковнику Голубкову.
     Дело представлялось слишком понятным, чтобы быть правильным.

     Из потока машин вывернула оперативная "Волга" управления, требовательно
посигналила  у  ворот. Из  нее выскочил  лейтенант  Авдеев. Через  минуту он
всунулся в кабинет Голубкова.
     -  Две новости, Константин Дмитриевич.  И  обе  хорошие,  -  радостно
сообщил он. - Засекли хвост. Вас вели  на двух "Жигулях" и "хонде".  И вели
так, что любо-дорого. Настоящие профи!
     - Это, по-твоему, хорошая новость?
     - Но мы же их засекли!
     - Давай вторую, - кивнул Голубков.
     - Пробили.
     - По номерам?
     - Нет. Номера липовые. Как и на краснодарских машинах. Удалось отвлечь
водителя  "хонды" и  плеснуть  в  бензобак  воды. Движок инжекторный, заглох
капитально. Водила вызвал по сотовому свою техничку. Ее и пробили. И знаете,
кто оказался? Пятнадцатый отдел! Их наружка!
     - Точно? - переспросил Голубков.
     - Сто процентов!
     Молодой оперативник взглянул на хмурое лицо полковника и предположил:
     - Похоже, это не очень хорошая новость?
     - Ну почему? - возразил Голубков. - Бывают и хуже.
     "Но редко", - подумал он.
     Лейтенант Авдеев молча стоял, ждал приказаний.
     - Сделай-ка  вот что, - помедлив, сказал  Голубков. -  Поезжай в НПО
Жуковского. Узнай  в отделе  кадров,  кто из  радиолокаторщиков уволился  за
последнее  время. Человек  работал  в  отделе  Крылова.  Узнай,  где  живет,
познакомься. Парень он молодой, подход найдешь. Сказал, что хочет податься в
челноки. Есть сомнения. Проверь. Приказ ясен?
     - Так точно.
     - Действуй.
     Оперативник вышел. Полковник Голубков проводил его хмурым взглядом.

     ...Новость, которую принес лейтенант Авдеев, была не просто плохая.
     Она была очень плохая.

     Отдел 15-В.
     Служба безопасности Президента РФ.
     Вот,  значит,  на  кого  работал  бородатый  турист  с  видеокамерой  в
Будапеште.
     Это означало, что произошла утечка информации.
     И не было вопроса откуда.
     Она произошла из Кремля.

     Полковник Голубков  ткнул  в пепельницу  недокуренную сигарету и быстро
прошел в информационный центр. Приказал Зотову:
     - Шифруй. "Центр -  Пастухову. К объекту направляется железнодорожный
состав из Улан-Удэ. Создайте препятствия для разгрузки состава, для загрузки
"Мрии".
     - Готово, - кивнул Зотов. - Все?
     - Добавь: "Мрия" не должна взлететь". Вот теперь все.
     Глава VII
     Больше  всего  на свете начальник  службы  безопасности  ЗАО  "Феникс",
тридцатисемилетний подполковник ГРУ Олег Тимашук ненавидел журналюг, алкашей
и рок-музыкантов. Журналюги  и  алкаши  разрушали  страну, каждый  по-своему
подтачивали устои.  Одни - унижая ее, заливая помоями, растлевая, другие -
растаскивая  и  пропивая.  Безответственным  журналюгой  в  сути  своей  был
Горбачев, болтун с блудливыми  глазами.  Доболтался.  А этот трухлявый  пень
Ельцин? Мало того что  алкаш, так и окружил себя журналюгами. Если во  главе
президентской администрации стоит  человек, единственная заслуга которого  в
том, что  он вовремя подсуетился и  снял документальный фильм о  хозяине, -
это  как?  Удивляться  после  этого  повальному  воровству? Удивляться  надо
другому - что не все разворовано.
     К самому  ворью, ко всем этим прихватизаторам и олигархам, подполковник
Тимашук  относился как ко  злу вторичному, спровоцированному.  Если  в  доме
двери настежь,  телевизор орет, а хозяин в отключке - чего ждать?  Заходи и
тащи.
     Претензии  к  рок-музыкантам  у Тимашука были  того  же  свойства.  Эти
кривляющиеся мудозвоны, заполонившие все программы телевидения, олицетворяли
для него  новые времена. Ему часто хотелось всадить всю обойму табельного ПМ
в беснующихся на экране ублюдков с их кривыми гитарами.
     И единственное,  в чем он черпал энергию для жизни, было понимание, что
все это -  грязная пена, гниль, под  которой  скрываются  здоровые, сильные
корни России.  Чуть  раньше  или чуть  позже схлынут  мутные воды,  к власти
придут  люди, которые  умеют  не только  болтать и  глушить  водяру.  Россия
выстоит, она и не такое переживала. Выстоит Россия, обязательно выстоит.
     Об  этом  думал  подполковник  Тимашук, пока Ил-76  совершал гигантский
прыжок из московской ночи в забайкальское утро - над  бесконечными степями,
лесами, горами,  полноводными реками,  снова  лесами  и  снова степями. Луна
блестела на  крыле,  потом вспыхнул  солнечный луч, а Россия  внизу  все  не
кончалась и не кончалась.
     Господи, помоги России!
     В аэропорту Читы подполковник Тимашук пересел в присланный за ним Ми-4.
Тень вертолета пересекла окраинные кварталы, заскользила вдоль Транссиба, по
которому длинными ржавыми  гусеницами тянулись грузовые составы. Где-то там,
среди них, был и литерный состав из Улан-Удэ. У разъезда,  где  от Транссиба
ответвлялась  однопутка,  вертолет  свернул  к югу,  к  Потапову.  Изменился
масштаб земли. Изменились, вернулись из надоблачных высей к конкретной жизни
и мысли подполковника Тимашука.

     Приказ, который он получил от  своего шефа, генерального  директора ЗАО
"Феникс", не содержал  в  себе  ничего  необычного: проследить  за погрузкой
"Мрии" и сопровождать транспорт до  Калькутты, при посадке в Лахоре передать
часть груза доверенному  лицу, из Калькутты вернуться  в  Москву на рейсовом
пассажирском  самолете. Такие задания  Тимашук  выполнял не раз,  необычными
были лишь обстоятельства, при которых он получил этот приказ.
     О  покушении на  Ермакова  Тимашук узнал  из информационного  сообщения
радиостанции  "Эхо  Москвы",  когда  ехал  в  свой  офис  на  Овчинниковской
набережной. Он  сначала даже не  понял,  о чем  идет речь.  Этих  "Фениксов"
развелось  по Москве видимо-невидимо.  Собственно, потому для фирмы  и  было
выбрано  это  название  -  никакое,  бессмысленное и претенциозное. Фирма с
таким  названием  могла  заниматься  чем  угодно  -   куриными  окорочками,
компьютерами  или  недвижимостью.  Так  и  воспринял название  репортер "Эха
Москвы",  это предопределило  и тон сообщения: обычная  разборка  в джунглях
современного российского бизнеса. И лишь когда прозвучала фамилия "Ермаков",
до Тимашука дошло: произошло нечто очень серьезное.
     Он прижал свою  "тойоту-короллу"  к  обочине и  по сотовому позвонил  в
офис. Там уже все знали. Секретарша сказала, что шеф ранен,  операция прошла
успешно, опасности  для  жизни  нет.  Тимашук  развернулся и погнал  в  ЦКБ,
нетерпеливо проталкиваясь  сквозь уличные заторы и напряженно размышляя, что
все это могло бы значить.
     Сам  факт  покушения  его  не  удивил.  Торговля  оружием  не  торговля
окорочками. Хотя и там постреливали. Тут постреливали гораздо чаще, и никому
из  тех, кто был причастен  к этой  тайной жизни, это  не казалось странным.
Тимашуку было известно несколько  несчастных случаев,  внезапных инфарктов и
дорожно-транспортных происшествий с людьми, которые  пытались сыграть в свою
игру там, где само это намерение было равноценно событию.
     Генеральный директор ЗАО "Феникс" Михаил Матвеевич Ермаков не относился
к  таким людям. Он был одним  из тех,  на ком стояло все дело,  фундаментной
сваей, скрытой от постороннего взгляда  за облицовкой. Начиная с 90-х годов,
когда  генерал  Ермаков работал  в  ликвидационной комиссии  Западной группы
войск, он сумел поставить себя так, что его имя  ни разу не было упомянуто в
шквале  разоблачений, которые выплеснули на  доверчивого читателя московские
журналюги. Объяснение этому было очень простое: Ермаков не поддался рыночной
лихорадке,  охватившей  даже заслуженных  генерал-полковников.  Он правильно
рассудил,  что  те  крохи,  которые  он  мог  получить  в  виде  пресловутых
"мерседесов" или загородных коттеджей, не стоят того,  чтобы рисковать своим
положением.
     Тимашук знал это совершенно точно. По долгу  службы,  будучи  в те годы
сотрудником  контрразведки, молодой капитан Тимашук  осуществлял оперативное
сопровождение   контактов  Ермакова  с   западными  партнерами,  обеспечивал
секретность  переговоров,  контролировал  окружение генерала.  Да  и  самого
генерала.   Понятно,  что  не  только   капитан   Тимашук   приглядывал   за
отцами-командирами.  Но, видно,  точность его донесений  нравилась в Москве.
Недаром же  Тимашуку  досрочно дали майора, а  потом и подполковника - тоже
досрочно. Он  не юлил, как другие особисты,  старавшиеся обойти острые углы,
чтобы не испортить отношений с генералами,  от  которых их  карьера зависела
больше,  чем  от начальства в  Москве. Тимашук предполагал, что  его рапорты
читает и сам  Ермаков.  И понимал, что Ермаков относится  к ним нормально -
так,  как  и  должен  относиться  серьезный  человек  к  другому  серьезному
человеку, добросовестно делающему свое дело.
     Основательность  и добросовестность  Ермакова  импонировали Тимашуку, а
его  уверенная карьера  укрепила  Тимашука в  убеждении, что жизненный  рост
человеку гарантирован только тогда,  когда он приобщен  к большому  делу. Он
понял и еще одну важную для себя вещь. Рост человека оценивается не званиями
и должностями,  а  перспективностью  дела, которым он занят. При успехе дела
все придет само: и положение, и достаток. Самым большим делом на Руси всегда
была государева служба. Служба  службе, конечно,  рознь. Но коль уж  повезло
попасть в  главную, хоть и  тайную  струю  государственной жизни,  нечего  и
дергаться. А именно  на стрежень Тимашук  попал в Берлине  и позже в Москве,
когда по  предложению Ермакова перешел в систему ГК "Госвооружение", а затем
и в коммерческую фирму "Феникс".
     Давая согласие на откомандирование в "Госвооружение", Тимашук сознавал,
что его военная карьера на время замедлится, а то и вовсе приостановится. Но
чего стоила лишняя звезда на погонах в сравнении с масштабом дела, в котором
он занял далеко не последнее место. Что  же до надбавок за звание, то  они и
вовсе были  смехотворными  по сравнению  с  валютными  премиями,  которые он
получал  в  "Фениксе".   Но  самое  важное   -  дело   его  было   большим,
государственным. И во главе его стоял человек честный и государственный. Это
во все времена дорогого стоило. В нынешние - тем более.
     Нет, покушение на  Ермакова  не было следствием  его нечистой игры  или
сомнительных  операций. Оно  было вызвано какими-то  иными,  стратегическими
причинами.  И это было  очень  серьезно.  Особенно сейчас,  когда  в  стадию
практической реализации вступила программа, под которую и  было создано  ЗАО
"Феникс". Миллиардный контракт с  аль-Джаббаром - только начало. Подготовка
велась  в условиях жесточайшей секретности, о программе даже в Кремле  знали
не больше двух-трех человек. Знал бывший премьер,  знал помощник президента.
А сам президент мог  и  не знать.  "Не вникайте, ваше величество". Наверняка
ничего не знал и нынешний молодой  премьер,  о таких  вещах вряд ли поспешат
докладывать.  В  "Госвооружении" знали генеральный директор и  представитель
президента генерал  армии Г.  Сам  Ермаков.  И  Тимашук.  В  пределах  своей
компетенции, но достаточно много. Остальные знали лишь необходимый  минимум.
Из мозаичных осколков  того,  что каждый знал, можно было восстановить общую
картину только в том случае, если собрать всех вместе. Да  и то нужно знать,
кого собирать и какие задавать вопросы. Совершенно исключено.
     Тогда  в чем же дело? Криминал? Какой  может  быть  криминал? Оружейный
бизнес был защищен всей мощью государства, мощью профессиональных спецслужб,
смешно  было даже подумать,  что в  него  может сунуться криминал. Криминалу
здесь нечего было ловить,  ему оставалось довольствоваться крохами, упавшими
с государственного стола. Нет, это не криминал. Тут что-то другое. Что?
     Тимашук рассчитывал,  что многое прояснится в разговоре с Ермаковым, но
ничего  не прояснилось, а  еще больше  запуталось. Пока  оформляли  пропуск,
Тимашук курил возле проходной, ждал. Он увидел, как на территорию ЦКБ въехал
"мерседес"  генерала  армии  Г.  в  сопровождении  джипа с охраной. Не  было
сомнений,  что Г. приехал  навестить Ермакова. Так  и оказалось. Их разговор
длился почти полчаса.  Когда  Г.  проходил  через холл,  где  Тимашук ожидал
разрешения подняться к шефу, лицо у Г. было каменное, волчье, он даже словно
бы    щерился,   обнажая   искусственную   челюсть,    один   вид   которой,
растиражированный телевидением, приводил в неистовство всю дерьмократическую
общественность новой России.  На  приветствие Тимашука Г. приостановился, но
ничего не сказал, молча кивнул и  быстро прошел к выходу. Тимашук понял, что
разговор  у  них  с  Ермаковым  получился  очень тяжелым.  Увидев  шефа,  он
убедился,  что  был  прав.  Вся  атмосфера богатой гостиной  на этаже, где в
кресле-коляске полулежал  Ермаков, была насыщена грозовым электричеством. Но
на молчаливый вопрос Тимашука шеф лишь хмуро сказал:
     - Не твои  дела. Твои  дела:  отправить "Мрию". Как можно быстрей. Это
наш единственный шанс.
     В другое время Тимашука устроила  бы такая конкретность. Все дела, даже
самые  большие,  состоят  из  мелких  конкретных дел.  Их  делают конкретные
исполнители.  Подполковник  Тимашук  был  исполнителем. Да,  исполнителем. И
нисколько не унижала его  эта роль.  Почему она должна его унижать? Болтунов
полно, работников мало. Он и поднимался по жизненной лестнице только потому,
что был хорошим исполнителем. Но сейчас предпочел бы узнать больше.  Но если
нет - значит, нет.  Гораздо  сильнее его  встревожило  резкое  столкновение
между Ермаковым и Г. Он уже не сомневался, что это было именно столкновение,
а не  случайная рабочая размолвка. Ермаков никогда не  позволил бы себе идти
против Г., если бы у него не было очень весомых оснований. Очень. Каких?

     Тимашук  был человеком Ермакова,  а сам Ермаков  - человеком  Г. Не  в
правилах Тимашука  было сплетничать о  начальстве, но свое  мнение о  первых
лицах  "Госвооружения"  он имел. Первого генерального  директора он не знал,
тот продержался меньше  года, но  второго застал. И впечатление от него было
ошеломляющим:  он  был в белом мундире. В совершенно белом.  В  белоснежном.
Тимашук  сначала даже глазам своим не  поверил. Что  же  это?  Нет  же таких
мундиров  в российской армии! Ни  у  кого -  даже у маршалов! Белый мундир.
Генеральские золотые погоны. Да что же это за шут гороховый?!
     Своим изумлением Тимашук поделился с шефом. Ермаков лишь пожал плечами,
но Тимашук понял, что ему это тоже очень не нравится.
     Сменивший  его банкир А.  был человек штатский,  но жучила  тот еще. До
Тимашука доходили слухи о векселях на десять миллионов долларов,  которые А.
разместил в своем бывшем МАПО-банке под 5,5 процента годовых, о сомнительных
сделках с товарами, которые поставлялись  России по бартеру в счет уплаты за
оружие. В газетах  "Госвооружение" с намеком называли  "Госвором". И  в этом
Тимашук был  с журналюгами, в общем, согласен. Пованивало в "Госворе", в его
шикарных   офисах  с   орхидеями,  сытым   чиновным   людом  и  длинноногими
секретаршами, надменными, как проститутки. Пованивало, пованивало.
     С  гендиректором все  было  ясно. А  вот с  представителем президента в
"Госвооружении"   -   не    все.   Тимашук    знал,   что   Г.   командовал
парашютно-десантным полком и дивизией в Афганистане, в свое  время поддержал
Ельцина и меньше чем  через год  после августовского путча  91-го  года стал
министром обороны. Одно имя  Г. действовало на журналюг, как на быка красная
тряпка. Уж как только его не обзывали,  в каких только грехах не обвиняли. И
войну в  Чечне  просрал, и "Паша-мерседес", а наиболее  оголтелая  газетенка
дала крупный заголовок:
     "Вор должен сидеть в тюрьме, а не в кресле министра обороны".
     Насчет Чечни  Тимашук не мог  ничего сказать, он  понимал лишь, что все
там было  куда  сложней, чем казалось журналюгам. Г. не  мог ни выиграть эту
войну, ни проиграть,  от одного человека такие дела не зависят, будь он даже
семи пядей во лбу. А на  "вора"  нужно было  ответить. Когда стало известно,
что  Г. подал на газету в суд, Тимашук испытал разочарование. Да за это не в
суд  подают,  а вызывают на  дуэль или попросту бьют  морду.  Но потом вдруг
наткнулся на  передачу, в которой ведущий свел Г. с  редактором этой газеты.
Начала передачи Тимашук не видел, застал только конец. Подводя итог, ведущий
резюмировал, что конфликт исчерпан, что фраза про вора не  имеет отношения к
Г.,  а является  констатацией  того бесспорного факта, что вор действительно
должен сидеть в  тюрьме, а в  кресле  министра  обороны сидеть не должен. Он
предложил сторонам в знак примирения  обменяться рукопожатием. Г.  милостиво
протянул руку, редактор снизу - по причине своего малого роста - пожал ее.
И тут оператор на весь экран показал лицо Г. Оно светилось волчьей - во всю
вставную   челюсть   -  улыбкой,  надменной   и  пренебрежительной  улыбкой
победителя. И это было так неожиданно и так здорово, что Тимашук захохотал и
от восторга захлопал себя  по ляжкам.  Жена даже высунулась из кухни, решив,
что показывают Жванецкого.
     Какой  Жванецкий,  это   было  почище   Жванецкого.  Перед   миллионами
телезрителей  этого толстенького бородатого педика отхлестали по морде, а он
этого даже не понял.  Потом понял, каялся в своей газетенке, а толку? Как он
подобострастно пожимает руку Г.,  видели все. А эту заметку кто читал? Вот и
утрись, педик!
     Но Г.-то каков! Не прост. Очень не прост. Да и  то: в сорок четыре года
стать  генералом  армии  и  министром обороны -  для этого  мало париться с
президентом в бане и пить с ним водку. Многие парились  и многие пили, а где
они? Пишут воспоминания.
     После отставки с поста министра обороны Г. ушел в тень, даже назначение
его  в  "Госвооружение"  осталось  для журналюг  незамеченным.  Он исчез  из
публичной политики, но списывать его со счетов было рано. И сам себя он тоже
не списывал.
     Ему было всего пятьдесят  лет.  Если в таком возрасте человек ставит на
себе крест, он спивается, разменивается на молодых баб или начинает строчить
мемуары, обозначая свой путь  в российской истории кучами говна, вываленного
на головы современников. Ни выпивки, ни молодых баб Г. не чурался, но это не
выходило за пределы нормы.  За мемуары он тоже не собирался  садиться,  хотя
ему  было что рассказать - не меньше, чем президентскому  телохранителю. Он
занимался  другим,  более  важным  делом. Прибрал к  рукам  "Госвооружение",
гендиректор был у него на побегушках, понимая, что  Г. может отправить его в
Лефортово  одним  движением  пальца. Без ведома  Г.  не  совершалась ни одна
сделка.  А  "Госвооружение", "Газпром"  и РАО ЕЭС были теми структурами, без
поддержки которых не может существовать никакая власть. "Госвооружение" было
даже важней - оно могло дать живые деньги. И при необходимости дать быстро.
     Это  и  заставляло Тимашука видеть  в Г. одну из самых серьезных  фигур
российской  политической  жизни.  Из  тех,  кто  еще  скажет свое  слово. Он
существовал в российской  политике неявно,  его присутствие угадывалось лишь
по  косвенным признакам. Так астрономы обнаруживают невидимое  небесное тело
по  изменениям орбит  мелких  планет. Г. был наверняка не единственной такой
фигурой. О  других  Тимашук  не  знал,  но не  сомневался, что  они есть.  И
значение их  возрастает по мере  того, как  энергия жизни  покидает оболочку
президента Ельцина, опустошенного водкой и борьбой за власть.

     Чувство причастности  к сильной команде  всегда сообщало  подполковнику
Тимашуку жизненное  спокойствие  и  уверенность  в  своем будущем.  И  вдруг
обнаружить, что ты не в команде,  а в  стае,  - даже предположить  это было
тягостно. Черт бы этих генералов побрал! Дело сначала нужно сделать, а потом
выяснять отношения. Они сцепились, а ты сиди и думай, чего они не поделили.
     Впрочем,  нечего  думать.   Приказ  получен.   Приказ   четкий.  Приказ
санкционирован Г. или даже отдан им  самим. А если Ермаков не согласен с ним
- это его проблемы.  Разберутся. Для Тимашука тут нет вопросов: приказ есть
приказ. Он  не видел причин, по  которым  мог  бы не  выполнить его. И менее
всего допускал, что что-то может ему помешать.

     В  Потапове  подполковника  Тимашука  ждали.  На  вертолетную  площадку
встретить его вышли командир части полковник Тулин, похожий на гриб-боровик,
перестоявший  на лесной опушке,  два его  зама - подполковник  и  майор,  и
начальник  охраны  "Феникса",  состоявшей из сорока  бывших спецназовцев  из
расформированных подразделений "Вымпел" и "Зенит-2".
     Фамилия  начальника  охраны  была Сивопляс. Двадцатипятилетним  старшим
сержантом  "Вымпела" он участвовал в штурме дворца Амина в Кабуле, потом был
тяжело ранен осколком  мины в голову  и попал в  плен.  Когда  до начальства
дошло, что он знает много лишнего и может рассказать об этом, его обменяли и
вывезли в Ташкент. Два года  он  провалялся  в госпиталях и был комиссован с
мизерной  пенсией.  С тех пор его  левый висок  и  скулу  пересекал страшный
пиратский шрам, он был полон нескрываемой враждебности и презрения ко  всему
миру  и  предан  Тимашуку,  который  вытащил его  из беспросветной  жизни  и
пристроил к делу, отвечавшему его основательности и любви к дисциплине.
     Сивопляс доложил - в своей манере изъясняться  не  очень грамотно,  но
точно:
     - Товарищ подполковник, на объекте порядок, отрицательных происшествий
нет.  Водку  пьянствовали  только  один  раз,  кто  попало  наказан,  других
безобразий не нарушали.
     Тимашук кивнул в  знак того, что он все понял и докладом  удовлетворен,
приветливо  поздоровался с полковником Тулиным и его заместителями.  Тут же,
на вертолетной  площадке, приказал: освободить железнодорожную  эстакаду для
состава   из   Улан-Удэ,  подготовить  к  работе  все  краны  и  подъемники,
сформировать погрузочные команды, залить керосин в танки топливозаправщиков,
предупредить  экипаж, чтобы  был  готов  к вылету тотчас же после  окончания
погрузки и заправки "Мрии".
     Ни полковник, ни  его  офицеры,  ни Сивопляс не  поняли,  к чему пороть
горячку в  субботний  вечер,  но спорить не  стали.  Тулина еще полтора года
назад  отправили бы  на  пенсию по достижении  предельного пятидесятилетнего
возраста,  если бы  не ходатайство генерального  директора ЗАО "Феникс". Его
замы понимали, что возражать Тимашуку себе дороже - запросто останешься без
квартальной премии, которую фирма "Феникс" регулярно выплачивала офицерам. А
у  "черных", как называли  охрану "Феникса" из-за цвета униформы, и мысли не
могло  возникнуть   о   выражении  недовольства.  Они  напрямую  подчинялись
подполковнику Тимашуку, и зарплата у каждого была в  два раза больше,  чем у
командира полка.
     В  14.10  поступило  сообщение  от  диспетчера  Забайкальской  железной
дороги:  литерный состав из Улан-Удэ миновал разъезд на Транссибе и вышел на
ветку, ведущую к аэродрому.
     Семьдесят  два километра. Примерно три часа хода -  учитывая состояние
железнодорожного  полотна,  ослабленного  весенними паводками.  В семнадцать
часов состав будет -на месте. Три часа разгрузка, около четырех - погрузка.
Не позже полуночи "Мрия" взлетит.
     В  семнадцать  часов состав не пришел.  Не  было  его и в восемнадцать.
Тимашук  приказал  оперативному  дежурному  связаться  с  Читой.   Диспетчер
Забайкальской  железной  дороги  обещал  все выяснить и  перезвонить. Прошло
полчаса. Звонка не было. Тимашук приказал повторить вызов. Диспетчер сказал,
что он пытается связаться с машинистом тепловоза по рации. Связь есть, но ни
хрена не слышно, сплошной  треск.  Попробует по релейке выйти на разъезд,  а
дежурному разъезда будет  проще вызвать рацию тепловоза - ближе. Прошло еще
полчаса. Из Читы сообщили, что до разъезда дозвонились,  но дежурный пьяный.
Жена  сказала,  что  сейчас  подоит корову  и  сходит  к соседу.  Тот  умеет
управляться с рацией.
     У подполковника Тимашука появилось ощущение ирреальности происходящего.
Конец  двадцатого   века.   Компьютеры.   Спутниковая   связь.   Виртуальная
действительность. Клонированная  овечка Долли. Интерактивный черт  в  ступе.
Литерный  состав  с модулями новейших  истребителей  бесследно  исчезает  на
семидесятикилометровой  железнодорожной ветке. Корова.  Сколько времени доят
корову?
     Стемнело. Вспыхнули аэродромные прожектора. В начале взлетно-посадочной
полосы чернела громадина "Мрии". Небесный левиафан.

     Корову доили  полтора  часа. Большая оказалась  корова.  Или  сосед жил
неблизко.  Или у  жены  дежурного  по  разъезду  были больные  ноги. Но  все
приходит вовремя для того, кто  умеет ждать. Сосед вызвал по рации машиниста
тепловоза, потом по релейке  связался с диспетчерской Читы, диспетчер вызвал
Потапово  и  сообщил,  что  состав из Улан-Удэ  в семнадцати  километрах  от
аэродрома сошел с рельсов.

     Фары БМП  выхватывали из  темноты то  невысокую  насыпь,  вдоль которой
виляла  грунтовка,  то  опоры высоковольтной  ЛЭП,  проложенной  параллельно
железнодорожному полотну.  Гусеницы рвали сухую верхнюю корку, месили глину,
тяжелую  машину   мотало  из   стороны  в  сторону  и  вверх-вниз.  Тимашуку
приходилось  крепко  держаться  за  край люка,  чтобы  не свалиться с брони.
Свободной рукой он прижимал к глазам бинокль,  пытаясь высмотреть прожектора
тепловоза.  Но  впереди   была   лишь  голая  глинистая  равнина  с   жидким
кустарником,  забитым сухими  шарами перекати-поля. Разбегались по  сторонам
попавшие  в свет  фар  ежи,  однажды  махнула огненно-рыжим хвостом  лисица.
Позади далекими праздничными  огнями  сиял  аэродром, впереди и вокруг  была
дичь,  глушь,  ночь,  посвисты  ветра.  Подступавшие  слева  лесистые  увалы
обнаруживали  себя лишь  при стремительных пролетах  луны в разрывах тяжелых
туч.
     Рядом  с  Тимашуком сидел,  вцепившись  в  скобу,  бригадир путейцев  в
оранжевом сигнальном жилете, напяленном поверх ватника, -  трезвый,  злой и
не понимавший, какого  лешего его вытащили из постели из-за  какой-то муйни.
Из его  бухтения Тимашук  понял, что  такая муйня -  дело обычное, сошел  с
катушек паровоз и  сошел, весной бывает, потому как грунт. И нужно не муйней
заниматься,    а   вызывать   ремпоезд,   без    него   все    одно   никак.
Ремонтно-восстановительный  поезд, как выяснил  Тимашук, нужно  вызывать  из
Читы, к послезавтрему будет. А через денек и наладят.
     - Как - к послезавтрему? Как - через денек? - закричал Тимашук.
     - Да так. А как? На руках-то не подымешь.  А если подзавалился, так  и
вообще. А  вон  он,  сердешный!  - показал бригадир на далекие  желтые огни
впереди. - Не завалился, ишь ты. Скопытился, делов-то.
     Через четверть часа Б  МП подползла к огням, ткнулась в насыпь. Тимашук
спрыгнул  в  вязкую  глину,  вскарабкался  на  железнодорожное  полотно,  не
заботясь о  том, во что превратятся его  костюм и  плащ.  Тепловоз  стоял на
рельсах,  с  первого  взгляда  все  было нормально, лишь  слегка  перекошены
прожектора, тлевшие в четверть накала. За тепловозом темнели большие  крытые
вагоны, а на шпалах, прямо перед буфером,, горел костер. Вокруг него сидели,
кто на  чем,  пожилой машинист  с мальчишкой-помощником  и  несколько солдат
охраны в длинных бараньих тулупах и с "Калашниковыми".
     - Докладывайте! - приказал Тимашук. Солдаты промолчали, не зная,  как
реагировать на этого штатского, подкатившего на БМП, а машинист ответил:
     - Чего докладывать? Сам гляди. Скопытились маленько.
     Бригадир   путейцев   велел  водителю   БМП   направить   на   тепловоз
фары-искатели,  в их свете  картина  происшедшего  предстала во  всей  своей
очевидности, не  требовавшей  никаких пояснений. Две передние  колесные пары
правой  частью сошли с рельса, раздробили  шпалы и по  ступицы погрузились в
щебенку. Вывернутый многотонной махиной рельс торчал вбок. Рельс  не лопнул,
торец  был штатным,  на  конце  его  болтались  крепежные болты и  накладки.
Страшно  было  даже представить, что  было бы, если бы состав шел  на полном
ходу.
     - Стык  разошелся,  -  констатировал бригадир путейцев.  - Надо  же.
Угадал, Петрович? Или углядел? - поинтересовался он у машиниста.
     -  Такое разве углядишь?  - отозвался машинист. - Твои  посигналили.
Потому и держал километров пять в час. А то б завалились к едреней фене.
     - Мои? - переспросил бригадир. - Какие такие мои? Мои еще со вчера в
Потапово уехали, ханку жрут.
     - А кто ж мне посигналил? - удивился машинист. - Стояли двое, ручную
дрезину сняли и стояли. Я думал, твои. А чьи тут еще могут быть?
     - Какие двое? - вмешался в их разговор Тимашук. - Где стояли?
     -  Да за километр, - объяснил машинист.  - Обыкновенные. В  жилетах.
Один желтый флажок держал. Как положено - вроспуск. Я и сбросил скорость.
     -  В  черных  шапках,  -  дополнил помощник  машиниста.  - В  таких,
вязаных. И не в сапогах, а в ботинках. В высоких, солдатских. Я еще подумал:
чего это они по грязи в ботинках? А еще двое чуть раньше стояли.
     - И что делали?
     - Да ничего. Стояли и ждали, нас пропускали.
     - Какие они были? Молодые, пожилые? Усы, бороды?
     - Да пожалуй что молодые, - подумав,  сказал помощник. -  Усов вроде
не было. И  бород не  было, точно. И верхонок  у них не  было. Ну,  рукавиц.
Голыми руками инструмент держали.
     - Какой инструмент?
     -  Обыкновенный.  Гайковерт,  лом.  А  какой  еще  у  них  может  быть
инструмент?
     - Отчего мог разойтись стык? - продолжал допрос Тимашук.
     -  Это  ты не  у  нас спрашивай,  - ответил  машинист. -  Это  пусть
инспекция  смотрит. От  чего хочешь  мог разойтись.  Крепеж ослаб. Или  болт
какой лопнул.
     - Или открутили? - предположил Тимашук.
     - Да кому ж  это надо-то?  - удивился  бригадир. - Пацанов  в округе
нет, только в Потапове. Да и не баловались они таким никогда. Чужих тут тоже
никого нет. Нет, открутить не могли, - убежденно повторил он.
     Тимашук вернулся к БМП и приказал водителю:
     - Назад. Быстро!

     Остаток ночи подполковник  Тимашук  просидел  в  узле  связи.  Дежурный
диспетчер Забайкальской  дороги  и слушать ничего не  хотел.  Где он возьмет
ремпоезд?  С  каких  хренов  будет гнать его черт-те куда?  Ночь,  выходные.
Ремонтники спят  давно. И наверняка  поголовно пьяные. Звоните в понедельник
утром, придумаем  что-нибудь. А вы, господин хороший, мне не грозите. Клал я
на все трибуналы с прибором. И вообще, я знать не знаю, кто вы такой. Ничего
мне про ваши полномочия не известно. Звоните  начальству, что мне начальство
скажет, то я и буду делать.
     Тимашук  в бешенстве швырнул трубку  и связался  с оперативным дежурным
Минобороны. Военные  сработали  четко.  В  половине  третьего ночи  батальон
железнодорожных      войск     был     поднят     по     боевой     тревоге,
ремонтно-восстановительный поезд  снялся  с Транссиба  и безостановочно,  по
обеспеченному  военными  диспетчерами транспортному коридору,  устремился  к
разъезду.   Начальник   поезда,  специально  предупрежденный   Тимашуком   о
ненадежности одноколейки, ведущей от разъезда к аэродрому Потапово, приказал
машинисту сбавить  ход  до  пяти километров в час.  В 5.15 начальник  поезда
сообщил, что  визуально  наблюдает  впереди,  примерно  в  двух  километрах,
указанный  в  приказе  железнодорожный  состав.   Ремонтно-восстановительные
работы  будут  начаты без малейшего промедления.  Потом связь  прервалась. В
5.34 она возобновилась. Начальник поезда доложил,  что движение  прекращено,
так как платформа с подъемным краном, которая шла впереди ремпоезда, сошла с
рельсов.

     "Спокойно! - приказал себе подполковник Тимашук. - Спокойно!"
     Он недаром  был не на последнем счету на своем курсе  в Академии ГРУ. В
условиях, приближенных  к боевым, он  умел  находить  быстрые  и  правильные
решения.
     Он вызвал командира полка  и  приказал объявить боевую тревогу.  Пока в
кабинет начальника  штаба  сбегались  опухшие  от  сна,  небритые  комбаты и
ротные, связался  с Москвой. По шифрованной  линии связи доложил Ермакову  о
случившемся.  Тот  довольно долго молчал, потом задал  несколько  уточняющих
вопросов и снова умолк.
     - "Мрия"  не  сможет вылететь  в срок,  -  повторил Тимашук.  -  Мои
действия?
     - Действуй по обстановке. О готовности доложи.
     -   Слушаюсь,  товарищ   генерал-лейтенант.  Тимашук   положил  трубку
спецсвязи. Звание Ермакова он  назвал ненамеренно, по военной привычке,  но,
оглядев  собравшихся офицеров,  понял, что сделал правильно.  Недоумение,  с
каким  они  смотрели на него,  штатского валуя в  заляпанном глиной костюме,
сменилось напряженным  вниманием. Полковник  Тулин кивнул,  подтверждая  его
право командовать. Приказы Тимашука были краткими и четкими.
     Выслать усиленные патрули. Обыскать все в зоне железнодорожной ветки от
аэродрома  вплоть  до двадцатого километра.  Осмотреть полотно, каждый стык,
каждую  шпалу.  Поднять  патрульные вертолеты, обследовать  все  подступы  к
объекту  с малой высоты. Отправить  в село Потапово транспорт,  собрать всех
путевых рабочих, доставить в гарнизон.  Допросить: кто  выезжал на  перегон,
кто  брал  ручную  дрезину,  что  делал  на  перегоне,  кто  послал. Вызвать
вчерашний  караул,   допросить:  кого  видели,  где,   когда.   Кто  покидал
расположение  части,  когда, зачем, где сейчас. Были ли самоволки. Отставить
возражения. Самоволки есть всегда и везде. Объявить в ротах:  кто признается
сам,  получит  пять  суток  отпуска.  Кто не признается,  загремит в дисбат.
Испытательные полеты "мигов"  продолжать. Усилить охрану  аэродрома. Караулу
выдать  полный  боезапас.  При  попытке  посторонних  проникнуть  на  объект
стрелять на поражение.
     Сивоплясу  Тимашук  дал  отдельный  приказ:  послать   человек  пять  в
Потапово.  Допросить  участкового:  не появлялись  ли  в  селе  новые  люди.
Расспросить  на автостанции, на пристани. Если  были замечены:  кто, откуда,
где  сейчас.  Проверить  документы,  при  малейшем  подозрении  задержать  и
доставить  сюда. Искать молодых мужчин,  безбородых, безусых. Их  может быть
четверо. Возможно, больше. Обо всем докладывать немедленно.
     Оставив Сивопляса на связи, Тимашук  на Ми-4  вылетел на  девятнадцатый
километр,  на  котором застрял ремпоезд. Здесь уже кипела работа.  Начальник
поезда,  немолодой  капитан  железнодорожных   войск,  был   предупрежден  о
полномочиях Тимашука. Доложил: причина схода платформы - расстыковка рельс.
Болты  целые, гайки  свинчены, на  месте не найдены. Не исключена  диверсия.
Повезло,  что  впереди  ремпоезда шел кран.  Если  бы тепловоз, пришлось  бы
вызывать еще  один  поезд.  Максимум  через два часа  рельсы и  шпалы  будут
заменены.
     Капитан успел пройти к литерному составу  и ознакомиться с обстановкой.
Там  времени на устранение аварии понадобится намного больше. Чтобы ремпоезд
с краном смог подойти к тепловозу, нужно отцепить состав  и отогнать его  на
разъезд.  Два с половиной  часа  плюс полчаса  на  маневры.  Потом поставить
тепловоз на рельсы и тоже  отогнать на разъезд, чтобы  открыть путь  к месту
аварии  рельсоукладчику. Три часа плюс три. Плюс два  часа на ремонт пути. А
затем уже  вернуть  на разъезд ремпоезд,  после чего путь литерному  составу
будет открыт. Еще шесть часов. Итого - девятнадцать. Сейчас - 7.40. В 2.40
ночи  состав  будет  на  эстакаде аэродрома. Час-полтора удастся,  возможно,
сэкономить, но не больше. Больше никак не получится.
     Тимашук осмотрелся.  Солдаты  работали  сноровисто, без  суеты. Похоже,
капитан свое дело знал. На всякий случай Тимашук прошел к литерному составу,
переговорил с  машинистом.  Тот подтвердил  расчет  капитана. Добавил: можно
попытаться  на домкратах поднять  тепловоз, но отгонять на  разъезд все одно
придется, вручную  рельсы и шпалы менять долго  будет, да и домкраты дело не
больно надежное.  Оставалось  смириться.  Пока Тимашук ходил туда-сюда и вел
переговоры, на пяти БМП  подъехали солдаты, рассыпались в цепь вдоль насыпи.
Прочесывание сразу  дало результат: в  водопропускной  трубе  неподалеку  от
ремпоезда была  обнаружена ручная  дрезина с надписью "ПМС-60". Дрезина была
из Потапова -  путейцы, чьи вагончики стояли в тупике возле въездных ворот,
были как раз из этой путевой машинной станции.
     Тимашук  вернулся  на  аэродром.  Сивопляс  успел  допросить  вчерашний
вечерний  караул.  Два  часовых  на  вышках  с  северной  стороны  периметра
показали: около шестнадцати часов от бытовок ПМС отъехала дрезина с четырьмя
работягами.  Мужики, нормальные,  в  сигнальных  жилетах.  Не  прятались, не
скрывались, даже дурачились: сначала по одному рычаг таскали, потом стали по
двое. На  дрезине  был флажок,  как обычно. Какой-то инструмент  на площадке
лежал, но какой  -  трудно сказать, часовые  не  вглядывались, путейцев  на
дрезине  они  каждый  день видят.  Иногда  ходит  другая  дрезина, моторная,
большая. Но  эта чаще - ее же стаскивать  с рельсов надо,  чтобы пропустить
встречный состав. А моторную не стащишь. Показания часовых совпадают во всех
деталях, по времени тоже.
     Тимашук приказал вызвать к нему солдат, допросил сам. Ничего нового  не
узнал. Четверо парней, в спецуре, в  черных вязаных шапках, один сначала был
без шапки, светловолосый. Потом натянул шапчонку, из-за ветра. Не маленькие,
но  и  не  сказать,  что высокие.  Работяги  и работяги.  Единственное,  что
припомнил один из часовых: морды у них были будто бы не такие, как у всех. У
всех темные, пропитые, а у этих вроде не так. Но это могло ему и показаться,
особо не вглядывался.
     Прибежал  охранник  "Феникса",  доложил: привезли путейцев, кого нашли.
Выражают недовольство, грозятся в понедельник на работу не выйти из-за того,
что их  в  выходной  сдернули. Путевые  рабочие  ПМС-60,  человек пятнадцать
кряжистых  баб  и  человек  пять худосочных  и не слишком  трезвых  мужиков,
выражали  недовольство таким заковыристым  матом, что  подполковник  Тимашук
удивился:  не  думал,  что  цивилизация  так  глубоко  проникла  даже в  эти
староверческие  края.  Ему  объяснили:  местных  среди путейцев мало,  народ
пришлый, из вербованных. Из местных только бригадир, да и то не из Потапова,
а из-под Читы.
     Порядок  удалось навести лишь после того,  как Тимашук  пообещал выдать
всем по тридцать рублей после разговора. Не поверили, но примолкли. Разговор
результатов  не  дал.  Никто ничего не видел,  никто  никого  на  перегон не
посылал.  Кто  жил в бараках в  Потапове, те еще в пятницу  уехали, а кто на
месте в вагончиках, те отдыхали. Что за четверо  парней, откуда такие, никто
не знает.  На  вопрос Тимашука,  не случалось ли чего-нибудь  необычного  за
последние  дни,  призадумались, потом  звеньевая  припомнила,  что  с  ейной
бельевой веревки кто-то спер брезентовую  спецуру и  постиранный  сигнальный
жилет. В пятницу  были, а в субботу утром  уже  не было. Но это  свои, и она
даже знает кто, только говорить не будет, потому что  она не такая. Тут едва
не возникла потасовка, страсти накалились так,  что даже мат не выражал всей
полноты   чувств  и  потому  дамы  перешли  на  выражения  типа  "кобыла  ты
толстозадая",  которые  воспринимались   как  жгучее  оскорбление.   Спецура
пропала, как выяснилось, не у одной звеньевой, а еще у четырех ее товарок. А
еще  одна  заявила,  что  у  нее тоже смылили две  пары  новой  спецуры,  не
надеванной ни  разу. Но  бригадир строго осадил  ее, сказав, что знает, кому
она толкнула спецуру, и даже знает, за сколько бутылок, так что не будем.
     Далеко  не худший  из выпускников  Академии Главного  разведывательного
управления  Генерального  штаба  Российской  Федерации,   начальник   службы
безопасности закрытого  акционерного  общества,  имеющего  правительственную
лицензию  на  торговлю  боевыми  истребителями  и вертолетами  всех  систем,
подполковник  Олег  Тимашук   почувствовал,   как  он   медленно,  но  верно
погружается в  самую гущу народной  жизни. В  самую. В  глубь. По  пояс.  По
грудь. По горло. По уши. По...
     Он  поспешно  расплатился  и  приказал  срочно  отвезти  всех  назад  в
Потапово. И лишь когда дребезжащий автобус выкатился за КПП, вдруг замер.

     Пять спецовок.
     Пять сигнальных жилетов.

     А шапки  и сапоги не пропали, их не вывешивают сушить. Поэтому  на этих
четверых были не сапоги,  а ботинки. Высокие,  солдатские.  Молодой помощник
машиниста  знал, что  такие ботинки носят солдаты. Он не знал, что бывают  и
другие  ботинки, внешне похожие на солдатские.  А подполковник Тимашук знал.
Они называются - десантные прыжковые. Или чаще просто - спецназовские.

     Пять спецовок.
     Почему пять, а не четыре? А если пять, где пятая?

     Странное происшествие  с местным  рэкетиром  Иннокентием  Потаповым  по
кличке Поп, о  котором  подполковнику Тимашуку и комсоставу полка  рассказал
приехавший на аэродром по служебной надобности участковый оперуполномоченный
села  Потапово   старший  лейтенант   Григорий  Евсеевич   Потапов,  помогло
подполковнику Тимашуку найти ответ на этот вопрос.

     Население  села Потапово, основанного еще в  позапрошлом веке бежавшими
от притеснений старообрядцами, выбиравшими для жизни глухие, труднодоступные
для  властей  места,  промышляло  охотой на пушного  зверя,  рыбной  ловлей,
пчеловодством, лесозаготовками и  лесосплавом, разведением  свиней  и  овец,
держало коров. В царские времена сюда  ссылали политических, в  советские -
диссидентов. Благодаря этому культурный уровень населения был выше среднего.
В  селе почитались трезвость и трудолюбие, народ жил своими  трудами, потому
пришествие  новых времен  мало  сказалось на его благосостоянии. Натуральный
продукт всегда был в цене, по выходным в Потапово съезжались со всей округи,
скупали  масло,  мясо, местные  сыры,  мед  и копчености. Поскольку железной
дороги  не было, ехали  на легковушках, моторках,  автобусах. По субботам  и
воскресеньям  базарная  площадь   Потапова  превращалась  в  шумный   табор,
обрастала палатками и лотками.
     Если  раньше за промтоварами приходилось ездить в райцентр и в Читу, то
теперь все привозили на место. Как и везде в Забайкалье, было много китайцев
с  дешевыми  пуховиками,   контрабандной  водкой  и  ширпотребом,  появились
оптовики. И  хотя в будни жизнь  в  селе  возвращалась в  обычное  спокойное
русло,  оживление  торговли  не  могло не вызвать появления в Потапове лихих
людишек, падких на  чужое, нажитое не своими трудами добро. Сначала наезжали
чужаки, гастролеры,  потом за дело взялась потаповская молодежь, отслужившая
срочную и пропитавшаяся духом свободы.
     Возглавил ее Иннокентий Потапов, прижитый местной бобылкой от  старшины
стройбата,  сооружавшего в  начале 60-х  годов  аэродром военно-транспортной
авиации.  Первый срок он  получил  в  двадцать  лет  за  драку  на  танцах с
солдатами аэродромного гарнизона. Роста он был под два метра,  силой  Бог не
обидел, трое  солдат попали  в госпиталь,  а Иннокентий  отбыл  в Республику
Коми,  откуда вернулся через два  года весь  в наколках и с  погонялом  Поп.
После этого  недолго поработал  на лесосплаве,  а  потом  получил  пять  лет
строгого режима за  попытку ограбления  кассы местного деревообрабатывающего
комбината. И если его чему-то и научил строгий режим, то лишь осторожности.
     Поп стал неусыпной головной болью для  участкового  Григория  Евсеевича
Потапова, высшего представителя  правоохранительных органов  в  селе. Дурные
деньги,  которые   морально  неустойчивая  молодежь,  возглавляемая   Попом,
выкачивала из  торговцев, были той  силой, которой не могли противостоять ни
традиции селения, ни  оперативные возможности власти.  Положение участкового
усугублялось тем, что обираемые торговцы не обращались за защитой в милицию,
тем  более  не  обращались  чужаки-гастролеры,  с  которыми  подручные  Попа
расправлялись  методами  не слишком гуманными, но  эффективными:  их  машины
сжигали,  а  самих  жестоко  избивали и  даже  топили  в  приречных болотах.
Организованная  преступная группировка  Попа набрала такую  силу, что начала
наезжать на местные сельскохозяйственные кооперативы.
     Участковый  оперуполномоченный Григорий Евсеевич  Потапов воспринял это
как  вызов. Он стоял на страже общественного порядка двадцать  пять лет и не
намерен  был мириться  с тем, что на вверенной ему  территории  кто-то будет
устанавливать свои воровские законы. Банду Попа необходимо было обезвредить,
а  для  этого  -  обезглавить  ее.  Но Поп  не  давался. Несколько  рейдов,
устроенных   силами   райотдела,   дали   жидкий   улов:   десяток  обрезов,
незарегистрированное охотничье оружие, анаша. Попалась мелочь, на Попа выйти
не удалось, он затаился. Затаился и Григорий Евсеевич,  выжидал.  И дождался
наконец своего часа.

     Из показаний  гражданина  Иннокентия  Потапова по кличке Поп, 1967 года
рождения, ранее судимого, следовало:
     В  первой  половине дня в  субботу, когда он  прогуливался по  базарной
площади села Потапово в целях изучения цен на промышленные товары и продукты
питания,  ему  сообщили, что  какой-то человек имеет для  продажи  серьезный
товар,  который  может  заинтересовать  серьезного  покупателя.  И.  Потапов
попросил привести к нему этого человека, так как ему было любопытно, что это
за  товар.  Через  некоторое  время  в  шашлычную, где  он  отдыхал, привели
продавца.  Это  был молодой  человек  лет  двадцати пяти на  вид, невысокого
роста,  щуплого телосложения,  волосы темные, средней  длины, лицо  круглое,
правильное, без особых примет. Одет он был в брезентовые брюки и брезентовую
куртку,  какие носят строители, сварщики и путевые  рабочие.  Куртка и брюки
были ему велики, поэтому рукава куртки и брюки были подвернуты.
     Исходя из простого  человеческого любопытства И. Потапов спросил, какой
товар предлагает этот молодой человек и какую цену он  за него хочет. На это
получил ответ, что товар несомненно заинтересует покупателя,  а цена за него
- всего четыре бутылки водки. Продавец объяснил, что по случайному стечению
обстоятельств денег у  него  нет,  а выпить  хочется,  чему И. Потапов сразу
поверил. Он налил незнакомцу водки и предложил закусить шашлыком. Шашлык тот
охотно съел, а водку пить не стал, объяснив это тем, что не хочет, чтобы его
унюхал прапор, из чего И. Потапов заключил, что продавец является переодетым
солдатом.
     Продавец сказал,  что товар у него не с  собой, а спрятан, и покупатель
получит его, если возьмет с собой упомянутые четыре бутылки  водки и проедет
с продавцом  в  то  место, где лежит  товар. Движимый  простым  человеческим
любопытством, И. Потапов согласился. Ему принесли водку, он посадил продавца
в свою машину ВАЗ-2109 и велел водителю ехать туда, куда скажет продавец. Но
тот заявил, что либо сделка будет один на один,  либо ее не будет. Учитывая,
что  продавец не  имел при  себе никакого оружия,  что было установлено  при
появлении его  в шашлычной, и что для И. Потапова с его  физическими данными
мелкокалиберный продавец не мог  представлять  никакой опасности, он сам сел
за  руль и проехал за  село по дороге, ведущей  к аэродрому. Примерно в трех
километрах от  околицы продавец попросил остановиться,  зашел  в придорожные
кусты  и  вернулся  с  небольшим  свертком, обернутым  в  тряпку.  В свертке
оказалась  ручная граната  Ф-1, в просторечии именуемая  "лимонкой". Граната
производила впечатление  новой,  между  ребрами  была  даже  видна заводская
смазка.
     И.Потапов  показал,  что,  увидев  гранату,  он  сразу понял,  что  она
похищена с военного склада.  Не желая участвовать в противозаконной сделке и
имея намерение сразу  же  передать  "лимонку"  участковому  инспектору  тов.
Потапову Г. Е., он спрятал сверток с гранатой под сиденье машины, а продавцу
сказал, что никакой водки ему не отдаст.

     Очнулся он уже в больнице.

     Как показал водитель автобуса "ЛиАЗ", принадлежащего ПМС-60,  он увидел
стоявшую  на  обочине  автомашину  ВАЗ-2109,  а  возле  нее находившегося  в
бессознательном состоянии человека,  о чем и сообщил в милицию. Посланный на
место происшествия  наряд  доставил  пострадавшего в  местную больницу,  где
дежурный фельдшер зафиксировал  сломанную челюсть и сотрясение мозга средней
тяжести.  При  осмотре  автомобиля  под передним  сиденьем  была  обнаружена
граната Ф-1. Ни в машине И.Потапова, ни возле места происшествия указанной в
показаниях потерпевшего водки обнаружено не было.
     На  основании статьи  222 часть I УК РФ, предусматривающей наказание до
пяти лет  лишения свободы за незаконное  хранение и  приобретение  оружия  и
боеприпасов,  против гражданина И.Потапова  было возбуждено уголовное  дело,
мерой пресечения избрано содержание под стражей.
     Поиск  лица, якобы продавшего И. Потапову  гранату Ф-1,  результатов не
дал. Молодого  человека  с указанными И. Потаповым  приметами  действительно
видели на базарной площади в субботу, но куда он делся, выяснить не удалось.
Участковый оперуполномоченный высказал предположение, что им мог быть солдат
срочной службы  из  воинской  части,  охраняющей  и обслуживающей  аэродром,
который переоделся в спецовку, чтобы не привлекать к  себе внимания, так как
с тех пор, как  аэродром арендовала фирма "Феникс", увольнительных  солдатам
не  выдается, чтобы исключить  пьянство и драки с местной  молодежью.  Чтобы
проверить  это  свое  предположение, Григорий Евсеевич Потапов и  приехал  к
командованию воинской части.

     Предположение участкового вызвало  резкий  протест  комсостава полка. В
минувшую  субботу  расположение  в/ч  не  покидал  ни  один  военнослужащий.
Пристрастное расследование не  выявило и  случаев  самовольной  отлучки.  По
приказу  полковника  Тулина была произведена  проверка наличия  на оружейном
складе гранат Ф-1. Все до единой оказались  на месте. Официальная справка об
этом была выдана участковому оперуполномоченному Г. Е. Потапову.  Он сказал,
что передаст  ее  следователю для  приобщения к  уголовному  делу,  и  уехал
удовлетворенный. Откуда  взялась граната, для него было  не так и важно. Для
него важно было, что Поп с учетом прежних судимостей получит на всю катушку.
     О пропавшей  водке  никто не  вспомнил.  О  ней  все  и  думать забыли.
Подполковник Тимашук не  забыл. Мысль  об этой  водке занозой сидела  в  его
мозгу все время, пока он следил за ходом ремонтных  работ на железнодорожной
ветке и выслушивал рапорты патрулей и экипажей вертолетов.

     Прочесывание окрестностей не дало никаких результатов.  Кроме дрезины и
похищенных с  открытого  склада  ПМС инструментов,  ничего найдено  не было.
Никаких  следов  автотранспорта в  долине тоже  не обнаружилось.  Тщательный
осмотр  с вертолетов  прилегавшего  к  аэродрому плоскогорья  не  выявил  ни
остатков  костров,   ни  следов  стоянок,  ни   иных  признаков  присутствия
посторонних.  Все растяжки, установленные на тропах и в руслах ручьев,  были
нетронутыми. Тимашук затребовал  данные телеметрического  контроля.  Никаких
нарушений воздушного пространства аэродромные радиолокационные  установки не
зафиксировали.
     Капитан-железнодорожник  обещал  сэкономить  час-полтора,  но сэкономил
гораздо  больше.  В двух километрах от места аварии  ремпоезда  он обнаружил
каменистую плоскость и бросил на нее рельсошпальную решетку, прямо на грунт,
без подсыпки, с минимальной рихтовкой. Получился тупик, его использовали для
маневров. Отпала необходимость гонять составы на разъезд.
     В 20.30, на семь часов раньше назначенного начальником ремпоезда срока,
литерный  состав  из  Улан-Удэ втянулся  через въездные ворота на территорию
аэродрома  и встал под  разгрузку. Подполковник  Тимашук  на радостях  обнял
капитана и пригласил в свой номер в гарнизонной гостинице-"заежке" выпить за
железнодорожные   войска   настоящего   виски   "Блэк   лэйбл",  традиционно
почитаемого в ГРУ. Капитан засмущался, но приглашение принял. Тимашук позвал
и Тулина, полковник тоже заслуживал поощрения.
     Пока накрывали на  стол  и  готовили  закуску, Тимашук  достал из кейса
спортивный  "Адидас",  свой  костюм отдал почистить и залез под  душ. Больше
суток он был на ногах. И  каких суток! Усталости он не чувствовал, усталость
позже придет,  когда он будет на борту "Мрии". В воздухе и вздремнет. И лишь
мысль об этой проклятой водке мешала ему наслаждаться горячим душем.

     Четыре  бутылки  водки.  Почему  -  четыре?  За "лимонку"  можно  было
запросто получить  два ящика водки. Запросил только  четыре бутылки. Значит,
ему нужно было именно четыре бутылки? Зачем? Что такое вообще четыре бутылки
водки? В Москве и любом городе - ничто. В воинской части с сухим законом -
все. За четыре бутылки водки любой солдат или прапор последнюю гимнастерку с
себя снимет.
     Но  зачем этому странному  продавцу  гимнастерка?  Почему были украдены
спецовки? Для тех, кто развинчивал стыки, понятно - нужны для маскировки. А
этому,  пятому?  Ему нужна  была  просто  одежда, не  привлекающая внимания.
Значит, та одежда, которая на нем была, привлекала внимание? Что же это была
за одежда?
     Черные  вязаные  шапки.  Это  могли  быть   подшлемники.  Спецназовские
ботинки.
     Граната Ф-1. Новая, с заводской смазкой.
     Подполковник  Тимашук  ощутил неприятный холодок в  груди. Только  одна
одежда могла  привлекать  внимание:  камуфляж диверсионной группы. А  четыре
бутылки водки, за которые солдат последнюю гимнастерку скинет, могли служить
и для другой цели.
     Они могли быть пропуском в любую запретную зону.
     В том числе - на территорию аэродрома.

     Подполковнику  Тимашуку   понадобилось  все  его  самообладание,  чтобы
сдержать волнение. Что толку паниковать? Если посторонний  проник на объект,
значит, проник.  Снимать солдат с разгрузки  и бросать на повальный обыск не
время, нужно сначала отправить "Мрию", а потом уж устраивать всеобщий шмон.
     Первый раз в жизни подполковник Тимашук  пил "Блэк лэйбл",  не чувствуя
его  вкуса. И лишь после третьей  отпустило. Все  же  хороший вискарь - это
хороший вискарь. Недаром  "Блэк  лэйбл" везли в  подарок своим генералам все
возвращавшиеся  с  холода  офицеры  Главного  разведывательного  управления.
Генералы знали толк в жизни.
     Налили  по четвертой.  Чокнулись. За дружбу всех родов войск. Но выпить
не  успели.  В дверь постучали. Полковник  вышел, потом заглянул в  комнату,
кивком вызвал в коридор Тимашука. Представил старшего лейтенанта:
     - Начальник смены радиолокаторщиков. Тот доложил:
     -  Дважды  зафиксирован выход  в  эфир  неустановленного  передатчика.
Импульс кодированный, расшифровке не поддается.
     - Координаты?
     - Запеленговать не смогли.
     - Почему сразу не доложили?
     - Приняли за  помехи. Если выйдет в эфир еще раз, попробуем засечь. Но
вряд ли получится. Импульс слишком короткий.
     - Действуйте. Сделайте все, что сможете, - приказал Тимашук.

     Вернулись за стол. Выпили.

     И тут погас свет.

     Тимашук кинулся к окну. Весь аэродром был погружен во тьму. Не горел ни
один  прожектор.  В  черноте  ночи светились лишь габаритные  огни и  кабина
тепловоза  ремпоезда. Ни огонька на  взлетно-посадочной  полосе,  ни  одного
освещенного  окна.  Только  через  минуту  замелькали,  заметались карманные
фонари.
     -  Сейчас  включат  резервную  электростанцию,  -  сказал  Тулин.  -
Норматив - три с половиной минуты.
     Через три с половиной минуты резервная электростанция не заработала. Не
заработала она и через полчаса. Капитан-железнодорожник смущенно откланялся.
Тулин и Тимашук при свете стеариновых свечей, как заговорщики, прошли в узел
связи.  Связь  работала от  аварийных  аккумуляторов. Оперативный  дежурный,
дозвонился  до энергетиков.  Те  сообщили:  что-то на  высоковольтной линии,
ремонтная  бригада уже  выехала. Через  сорок  минут уточнили: на  тридцатом
километре взорвана одна из опор ЛЭП.

     Еще  через час  выяснилось,  почему  не  запускаются  дизеля  резервной
электростанции. Сообщение не удивило подполковника  Тимашука: чего-то в этом
роде он ждал. Оказались  подпиленными все трубки ТНВД  -  топливных насосов
высокого  давления. На  двух  дизелях трубки меняют,  больше на складе  нет,
нужно выписывать из Читы.
     Полковник Тулин матерился - беззвучно, словно читал молитву.
     Дизеля  наконец  запустили.  Лампочки горели вполнакала. Электрокраны и
подъемники  на  эстакаде не  работали: мощности  станции не  хватало.  Когда
восстановят  ЛЭП, никто  не  знал.  О разгрузке состава  и  погрузке  "Мрии"
вручную нечего было и думать.
     Появился встревоженный Сивопляс, доложил: на полу в помещении резервной
электростанции  обнаружен инструмент,  которым  были подпилены трубки  ТНВД.
Преступник, вероятно, обронил его в темноте.
     Полковник  Тулин  и находившиеся  в узле связи  офицеры  с  недоумением
смотрели на плоскую хромированную пластину странной формы. Они не знали, что
это такое. Тимашук знал. И Сивопляс знал.
     - Серьезное  дело,  товарищ подполковник,  - сказал  он.  -  Чревато
боком.
     Тимашук  кивнул.  Серьезнее  не   бывает.  Пластина   была   мини-ножом
"Робинзон" из  комплекта ножа  выживания  "Оборотень".  Такие ножи выживания
входят в штатное снаряжение диверсионных групп.

     Тимашук связался с  Москвой. Ермаков  выслушал сообщение  и приказал не
отходить от телефона. Через пять минут раздался зуммер вызова.
     -  На  линии  генерал  армии  Г.,  - сообщил московский  связист.  -
Говорите.
     - Товарищ генерал армии, докладывает подполковник Тимашук...
     В трубке высокочастотной связи раздался пронзительный голос Г.:
     -   Ты,   мать-перемать-распротак,    чем    там   занят?   Я    тебе,
так-перетак-растак, ноги выдергаю, если "Мрия" через час не взлетит! Я тебя,
распроэдак-распротак-расперетак... через колено... оглоблей...
     "Долбаный козел! - тяжело  подумал подполковник Тимашук. - Сидишь там
в Москве, командуешь! Тебя бы самого сюда, мать твою!.."
     Полковник, начальник штаба и  оперативный дежурный  внимательно слушали
рулады козлиного  генеральского баритона. На Тимашука старались не смотреть,
отводили  глаза.  А  молоденький  лейтенант-связист  даже  раскрыл  рот   от
изумления.  Еще со школы  он  знал,  что русский  язык велик  и могуч, но не
подозревал, что настолько. На Тимашука он смотрел  с откровенным сочувствием
и  испугом.  И  этот  взгляд  что-то  разрушил  в  душе  подполковника.  Все
напряжение минувших полутора суток трансформировалось в лютую злобу.
     - Долбаный козел! - рявкнул он. - Сам прилетай сюда и отправляй свою
долбаную  "Мрию"! Против меня действует диверсионный батальон, а ты  мне про
ноги выдергаю, разэдак-перетак и так!
     Он коротко процитировал самого Г. и бросил трубку.

     Воспоминания об уважении,  с которым посмотрели на него  офицеры, грело
его сердце до самой смерти.

     Через три минуты вновь прозвучал зуммер телефона спецсвязи.
     - Докладывай, - приказал Г. - Со всеми подробностями.
     Он выслушал, ни разу не перебив.
     -  Почему  ты  решил, что  там батальон? -  спросил Г., когда Тимашук
умолк. - Сам сказал - пять спецовок.
     - Пятеро не могут  быть  одновременно во всех  местах. Слишком далеко.
Плюс  кто-то  на  передатчике.  Плюс  подстраховка. Пять  человек  не  могут
блокировать аэродром. Не мне вам это объяснять. А они это сделали.
     -  Спокойно,  подполковник,  -  приказал  Г. -  Не  может  там  быть
батальона.  От силы -  рота. А у тебя под  ружьем полк. И сорок профи.  Они
одни  двух  батальонов  стоят.  Не  паникуй.  Обнаружить  помогу.   Действуй
спокойно. Хорошо бы хоть одного взять живым. Не получится -  уничтожь всех.
Надеюсь на тебя. Что хочешь делай, но "Мрия" должна взлететь!
     Глава VIII
     После всей  этой  беготни  по долинам и  по взгорьям у  всех у нас ноги
отваливались. И то сказать:
     двадцать километров туда,  двадцать обратно. И  если часть пути туда мы
проехали на дрезине,  то  назад  пришлось пилить  на своих  двоих.  И не  по
шпалам,  а в обход, по нагорью,  рискуя каждую минуту наскочить на растяжку.
Да  еще эта клятая брезентуха,  складки  которой  натирали кожу даже  сквозь
шерстяное белье. Боцману с Доком, минировавшим ЛЭП, досталось и того  больше
- еще километров по десять.
     Но все же самая трудная часть дела выпала Мухе. Мало того что ему нужно
было незаметно добраться до Потапова -  а  это двадцать  с лишним кэмэ, так
еще нужно  было незаметно вернуться,  а затем  инфильтроваться на территорию
объекта. Я хотел послать с ним для страховки Артиста, но Муха воспротивился:
он  маленький, незаметный, очень безобидный. Очень.  Справится. И справился.
Когда  под  утро мы  вернулись  в блиндаж на горе, он уже был там,  дрых без
задних ног  и  даже легким  шевеленьем  не прореагировал  на  наше бесшумное
появление. Правда, при выполнении  задания он допустил оплошность и нажрался
шашлыка  от щедрот местного братана, которому впарил "лимонку". За что и был
наказан  жесточайшим  поносом,  который  не  могли  утихомирить  все  запасы
бисептола и  активированного угля в наших  аптечках. Так  что  большую часть
следующего дня он вынужден был провести не с нами, а в одиночестве в кустах,
метрах в десяти от нашего лежбища. Но это выяснилось уже позже.
     Мы влезли  в  камуфляжки из комплекта  "Выдра-ЗМ", уютные, как домашняя
пижама, выдавили в себя по тюбику сублимированного говна  из боевого рациона
питания и испытали полный кайф.
     Не умеют люди ценить привычные  радости жизни. Нет, не умеют. Вернуться
после работы домой, переодеться, поужинать и залечь на диване с  газетой или
включить телевизор. Что может быть лучше? Даже если дом - яма между камней,
ужин  -  тюбик  безвкусной пасты, а телевизор  - бинокль  БН-2, в окулярах
которого неторопливо разворачивается действо; которое можно  было бы назвать
"кино не для всех".
     Одно время по телевизору часто крутили такое кино. Отнеся  себя, как  и
всякий интеллигентный человек, к тем самым избранным, которым адресована эта
рубрика, я честно высиживал перед экраном, пока не убедился, что все-таки не
настолько интеллигентен и не настолько избран. Недоизбран.
     Грустно, но  факт. Моего культурного  уровня  явно  не  хватало,  чтобы
оценить  тайные достоинства этих кинематографических шедевров. "Кино  не для
нас". А вот оценить то, что происходило внизу, на пространстве аэродрома, -
на это моего  культурного уровня хватало. Это  кино было для  нас. И хотя мы
наблюдали  его  с  первой  минуты, зрелище не утрачивало своей захватывающей
увлекательности.
     Смысловым центром композиции был огромный Ант-125. "Мрия".  "Мечта".  И
все происходящее вокруг предопределялось ею. Самолет  стоял в начале главной
взлетно-посадочной полосы. Нос  его вместе с пилотской  кабиной  был  задран
вверх,  широкая  задняя  аппарель  опущена  на  бетон.  Из  самолета  "Мрия"
превратилась в гигантский летающий вагон, готовый принять в свое чрево энное
количество десятков  тонн груза,  который  двигался  к  ней по Транссибу.  И
поскольку никто из нас не представлял, каким образом можно воспрепятствовать
взлету этой махины, мы решили подойти к делу с другой стороны.
     Правильно  поставленная  задача содержит в себе и  пути ее  разрешения.
Устроить  на  железнодорожной  ветке  небольшую   аварию  -   это   решение
напрашивалось само собой.
     Когда Док сказал, что нужно будет продублировать расстыковку рельсов, с
этим я согласился  сразу. Не помешает. А вот  насчет  минирования ЛЭП были у
меня сомнения. Но Док  не стал  и спрашивать нашего согласия. Когда дошло до
дела,  он просто оставил меня и Артиста откручивать гайки, а сам с  Боцманом
двинулся по шпалам в сторону Транссиба.
     Мое командирское самолюбие было слегка задето,  но не настолько,  чтобы
начать  выяснять, кто главней.  Главней всегда  тот,  кто знает,  что  нужно
делать.  А Док,  судя  по  его виду, знал. И нам ничего  не  оставалось, как
подчиниться. Что я и сделал  не без удовольствия. Всегда приятно,  когда  за
тебя принимают решения и избавляют от необходимости  за них  отвечать. Это и
составляет  главную  привлекательность  военной  службы  для  здравомыслящей
молодежи,  а главную  привлекательность социализма  -  для широких народных
масс независимо от цвета кожи и национальных традиций.
     Док оказался прав. Мы  рассчитывали, что пара суток спокойной жизни нам
обеспечена,  но  железнодорожные войска оказались  на  высоте.  Всего  через
шестнадцать   часов  после  того,  как  состав  из  Улан-Удэ  тормознул   на
разведенном   нами   рельсовом   стыке,   а  вслед  за   ним   тормознул   и
ремонтно-восстановительный  поезд, движение возобновилось. К ярко освещенной
прожекторами железнодорожной  эстакаде  причалили вагоны, задвигались краны,
забегали  солдаты,  клубами  черного  дыма  окутались  "КрАЗы"  с  грузовыми
платформами, готовые принять выплывающие из вагонов контейнеры и переместить
их к "Мрии".
     С  высоты  нашего НП  мы наблюдали за этим праздником  жизни с чувством
гордости  за  боевую  выучку  российских железнодорожных  войск.  К гордости
примешивалась досада оттого,  что все труды наши тяжкие дали такой ничтожный
эффект. Пройдет еще часов пять-шесть, и "Мрия" взлетит.
     Док  извлек из кармана  пульт радиовзрывателя и вопросительно посмотрел
на меня. А что я мог ему сказать? Только одно:
     - Валяй. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
     Док кивнул и нажал кнопку.
     Где-то  там,  на  тридцатом километре,  рванул  двухсотграммовый  заряд
пластита,  заложенный  под   мачту  ЛЭП,  опору   выбило  из  бетона,  мачта
накренилась,   полыхнули   грозовым  разрядом  замкнувшиеся   высоковольтные
провода.  Не  нужно  было  обладать  слишком  богатым  воображением,   чтобы
представить себе эту картину.
     Аэродром  исчез. Как  и  не  было.  Праздник кончился.  Остались  ночь,
посвисты  ветра,  летящая в  низких  тучах  луна.  И мы пятеро  над огромной
долиной,  на дне которой светились слабые  габаритные огни  и мелькали точки
электрических фонарей.
     - Дело сделано, - констатировал Док.
     - Хотелось бы еще знать - зачем? - подал голос Артист.
     Нам всем хотелось  бы это  знать. И если кто и  мог дать  ответ на этот
вопрос,  то лишь Док. Я уже  понимал,  что  он знает больше, чем говорит.  И
понимал это не только я. Но Док сказал:
     - Супчику бы сейчас горяченького.
     - А  шашлычка?  -  спросил Муха и,  не  дождавшись  ответа, рванул  в
орешник.
     - Нет, шашлычка не хочу, - подумав, сказал Док.
     Отсутствие ответа  - тоже ответ. Мы  слишком хорошо знали  друг друга,
чтобы вынуждать кого-то говорить то, чего он говорить не считает нужным.  Мы
доверяли  друг другу. Настолько, насколько это вообще возможно. Без этого мы
просто не выжили бы. И не в переносном, а в самом буквальном смысле.
     Впрочем, не доверяли, нет.
     Верили.
     А доверие и вера - это не одно и то же.

     И  все-таки какая-то  тревога не оставляла меня. Не  знаю,  откуда  она
взялась.  Даже зудело в виске. Настолько, что я не сразу  сумел заснуть.  Но
потом все  же  сумел.  А  проснулся  от  грохота  вертолетных  двигателей  и
похрюкиванья  лопастей, характерного  для  тяжелых машин. Я  прополз на  НП.
Боцман,  которому  выпало  дежурить, протянул мне бинокль. Но  и без бинокля
было  видно,  как  на  вертолетную  площадку  опустился  военно-транспортный
стрекозел  Ми-10  - летающий  кран,  способный  нести  на подвеске  груз до
двенадцати тонн. К нему подкатил аэродромный автобус, из него  перегрузились
в  трюм  вертушки  человек пятнадцать солдат и пятеро "черных" с  десантными
"калашами". Стрекозел взлетел и на низкой высоте пошел вдоль железнодорожной
ветки.
     Это означало, что через три-четыре часа  мачта  ЛЭП будет поставлена на
место, а еще  через  час-другой  возобновится  разгрузка состава  и погрузка
"Мрии". И никаких способов помешать этому у нас уже не было.
     Так и вышло.  И даже быстрей, чем  я думал. Через два с  половиной часа
Ми-10  вернулся  на  аэродром,  высадил  солдат  и охрану  и ушел  в сторону
Транссиба.  А еще  через  час  на  эстакаде  пришли в  движение  все краны и
погрузчики.
     -  А  еще говорят,  что армия  ничего  не  может, -  прокомментировал
Артист. - Может, когда захочет.
     - Когда очень захочет,  -  подтвердил  Муха.  -  Да  что же  в  этих
долбаных контейнерах, если они так суетятся?
     - Истребители, - объяснил Док. - Су-27 или Су-39.
     - А ты-то откуда знаешь? - удивился Боцман.
     - Сам  смотри. Что на  вагонах написано? "Собственность Улан-Удинского
авиационного завода". Там как раз и делают "сушки".
     Док  извлек  из  чехла  шифровальный  прибор  "Азимут",  подсоединил  к
"Селене"  и  забегал  пальцами  по  клавиатуре. Я  взглянул  на дисплей. Там
появилось:
     "Пастухов  -  Центру. Разгрузка  состава возобновлена. Сохраняется  ли
необходимость прервать работы?"
     - Отправляю? - спросил Док.
     - Ну отправляй, - кивнул я. - Только как же мы их прервем?
     Не ответив,  Док нажал клавишу шифратора.  Сигнал  ушел на  спутник.  Я
посмотрел на часы. Полдень. В Москве - шесть утра. Ответа можно  было ждать
часа через  три:  пока в этот таинственный Центр  приедет  начальство,  пока
прочитают, пока обсудят.
     Ответ пришел через четыре минуты:
     "Центр  - Пастухову.  Приказываю  предотвратить  вылет  "Мрии"  любыми
средствами".
     Док охлопал себя по карманам, как человек, который ищет  спички, извлек
из камуфляжки черную  пластмассовую  коробочку радиопульта, ввел код и нажал
пусковую кнопку.
     Долбануло  так,  что  с  кустов  стряхнуло  капли  росы.   По  проводам
высоковольтной  линии  пробежали  искры.  И  лишь  потом  донеслись  раскаты
двойного взрыва.
     -  Ексель-моксель, Док!  -  сказал  Артист.  -  Сколько же  ты  туда
зафигачил?
     - Два заряда по килограмму.
     - А сколько еще в запасе? - спросил я. Словно бы извиняясь, Док пожал
плечами:
     - Все. Больше нет ничего. Я и эти-то заложил так, на всякий пожарный.
     Он снова придвинул к себе "Азимут" и набрал:
     "Пастухов  - Центру. Подача электроэнергии  на  объект возобновится не
раньше, чем через сутки. Две мачты ЛЭП полностью уничтожены".
     Центр спросил:
     "Каким образом?"
     Док показал мне текст. Я ответил:
     - Не один ли им хрен? Взорвали.
     Док перевел на канцелярский:
     "Пастухов - Центру.  Опорные мачты ЛЭП  выведены  из строя посредством
взрыва".
     Центр минут десять думал. Потом приказал:
     "Доложите  данные визуальной  разведки.  Особое  внимание  обратить  на
взлеты  и  посадки  самолетов всех систем:  количество, тип, время  полетов,
опознавательные знаки.  Регистрировать  режим  работы  аэродромных  радаров.
Докладывать  обо всем  происходящем  на  территории  объекта. Не упускать ни
малейших подробностей".

     А в виске у меня все зудело и зудело.

     Артист произнес:
     - Нет ли у вас, джентльмены, ощущения, что нам  отсюда нужно как можно
быстрей валить?
     Вот это у меня и зудело.
     - Есть, - подтвердил я. - Ночью уйдем.

     Но до ночи еще нужно было дожить.

     Ощущение  тревоги у меня все усиливалось и усиливалось,  хотя для этого
не было никаких  очевидных причин. Все было  обычным. На  сторожевых  вышках
стояли  солдаты, по  двое на каждой,  озирали  окрестности  через бинокли  и
стереотрубы.  Грунтовку  между  линией ЛЭП  и железнодорожной колеей утюжили
бронетранспортеры  и  БМП  с   автоматчиками  на  броне.  Усиленные  патрули
прочесывали русла ручьев и горные тропы.
     "Мрия"  стояла  на прежнем  месте в  начале  главной взлетно-посадочной
полосы с задранным  носом  и опущенной аппарелью, готовая к погрузке.  Утром
пришли члены  экипажа, походили вокруг  нее и  вернулись в  военный  городок
коротать время в гарнизонной гостинице.
     Прилетел Ми-10,  забрал рабочую команду  и  "черных"  охранников,  ушел
по-над железнодорожной колеей к месту взрыва. Часа через три снова появился,
заправился, загрузил  бетономешалку и  какое-то оборудование, улетел. Задали
мы  работенки  саперным  частям. В условиях, приближенных к боевым.  Ну, что
делать? Трудно в ученье, легко в гробу.
     А чувство тревоги у меня  все  не слабело. И  наконец дошло. Тишина. Не
летали  "миги"  и "су". Все вертолеты, беспрерывно барражировавшие вчера над
нагорьем,  как  шмели  над цветущим лугом,  стояли на площадках  в окружении
солдат охраны. Экипажи  кучковались возле машин, готовые по  первому сигналу
поднять их в воздух.
     И еще одно наблюдение настораживало.  Безлюдье возле вагончиков ПМС. Не
дымили трубы "буржуек", не колготился рабочий люд. Создавалось ощущение, что
всех срочно эвакуировали. А когда эвакуируют мирное население? Когда ожидают
боевых действий.  В военном городке  тоже было непривычно безлюдно. Ну дела.
Они что, ждут штурма?
     Таким наблюдательным оказался не я один. Муха повертел головой, потянул
носом,  поморщился. На его размалеванном гримкарандашом "Туман" лице  белели
зубы, из-под каски поблескивали глаза.
     - Чего это они не летают? - спросил он. - Вчера целый день летали, а
сегодня хоть бы кто!
     - Горючку, наверное, выжгли, -  попытался найти объяснение Боцман. -
У всех же сейчас лимиты.
     -  Ни фига, - возразил Муха. - Все вертушки с самого ранья заправили
под завязку, я видел.
     Он  не стал объяснять, с какого места  он это видел и что заставило его
встать на рассвете, а мы из  присущего  нам  чувства деликатности  не  стали
спрашивать.
     - И  ракет  нацепляли,  - внес свою  долю в общую копилку  наблюдений
Артист.
     - Ракеты были, - возразил я.
     -  На  "двадцать восьмом",  -  подтвердил  Артист. - А на  "двадцать
четвертых" не было.
     Он протянул мне бинокль. Я всмотрелся в сторону вертолетной площадки. И
в  самом деле: внешние узлы  трех  Ми-24 щетинились сверхзвуковыми  ракетами
ПТУР "Штурм-В".
     - И  вот что еще непонятно, -  продолжал  Артист.  -  Куда  "черные"
подевались? Вчера бегали как заведенные. А сегодня - ни одного.
     Этой   странности   никакого   объяснения   не   нашлось.   Неуверенное
предположение  Боцмана,   что  им  всем  дали  отгул,  даже  не  удостоилось
обсуждения. Гипотеза Артиста о  том,  что все они сидят  на губе из-за того,
что допустили проникновение постороннего зловредного элемента в расположение
резервной дизельэлектростанции, тоже не выглядела убедительной.
     Муха  удалился  для  обдумывания  в  кусты,  а  Док  вообще  участия  в
обсуждении не принимал.  Он сидел,  согнув над "Селеной-5"  большие плечи, и
выстукивал  на  клавиатуре  "Азимута"  сообщение  о  результатах  визуальной
разведки. Время  от  времени  поднимал к  голубому небу замаскированную  под
болотный  пенек физиономию,  всматривался  в легкие перистые облака, как  бы
пытаясь углядеть в  них те  самые  мельчайшие подробности,  которых требовал
Центр,  и  вновь  склонялся   над  "Азимутом".   Отправив  очередную  порцию
наблюдений, ждал уточняющих вопросов, терпеливо отвечал.
     Из кустов выполз Муха и поделился результатами своих размышлений:
     - Я понял! Они переоделись!
     - Кто? - спросил Артист, уже забывший, о чем шел разговор.
     - "Черные"!
     - Во что?
     - Не знаю.
     - Иди еще подумай, - посоветовал Боцман. Муха хотел обидеться,  но не
успел и рванул в кусты. Говорят, халявного сыра не бывает. Халявного шашлыка
тоже.
     -  Тихо!  - вдруг  приказал  Док  и поднял  голову.  Мы прислушались.
Откуда-то  сверху,  с  большой  высоты,  доносился  слабый  гул  самолетного
двигателя.
     - Уже третий или четвертый раз пролетает, - объяснил Док.
     Я перевернулся  на  спину и поднес к глазам бинокль. Успел увидеть лишь
маленькое серебристое пятнышко на высоте километров  семь-восемь. Оно прошло
к юго-западу и растаяло в лучах склоняющегося к закату солнца. Инверсионного
следа за ним не было.  Значит, не  истребитель. Скорость  тоже была  явно не
сверхзвуковая - километров семьсот - восемьсот в час, не больше. Похоже на
пассажирский самолет, но их трассы были очень далеко отсюда.
     Я решил подождать. Километрах  в трехстах  -  государственная граница.
Если рейс  не  международный, самолет должен будет там развернуться. Значит,
минут через сорок снова пройдет над нами.
     Я оказался прав. Через полчаса вновь донесся нарастающий  гул турбин. Я
всмотрелся.  Турбин  было  четыре  -  на  консолях,  под  крыльями.  Как  у
ильюшинских машин.  Классический силуэт пассажирского лайнера. Что-то  вроде
Ил-76. И только какая-то непонятная круглая нашлепка над фюзеляжем.
     - Что это у него за  тарелка? - спросил Муха, временно вернувшийся  к
нормальной жизни.
     - Какая тарелка? - не понял Боцман. - И в самом деле тарелка.
     И тут мне стало нехорошо. Тарелка. Твою мать. Тарелка!
     - Глуши связь! -  крикнул  я Доку. - Вырубай к черту!  Быстро,  Док!
Быстро!
     Он растерянно оглянулся на меня:
     - Я уже все передал. А в чем дело?
     Он взял у Мухи бинокль и всмотрелся в небо.
     - Господи боже! Это же А-50! Или я ошибаюсь?
     - Если бы!
     Артист, Муха и Боцман, не закончившие такого высшего командного училища
ВДВ, как я, и не обладавшие такой любознательностью и кругозором, как Док, с
недоумением смотрели на меня, ожидая разъяснений.
     Я  разъяснил. А-50, принятый на  вооружение ВВС СССР в 1984 году взамен
морально  устаревшего Ту-126, является самолетом дальнего  радиолокационного
обнаружения  и   управления.   Он  может   применяться   для  обнаружения  и
сопровождения воздушных целей и надводных кораблей, для оповещения командных
пунктов  о воздушной  и  надводной  обстановке,  для  управления  самолетами
истребительной  и ударной авиации при их  наведении на воздушные, наземные и
морские  цели,  а   также  служить  воздушным  командным  пунктом.  И  этому
замечательному  детищу  Таганрогского  научно-технического  комплекса  имени
Бериева   обнаружить  радиопередатчик  по  одному-единственному  сигналу   и
определить его координаты с точностью до  метра  - как два пальца обоссать.
Что оно, возможно, уже и сделало.
     - Передавай, - приказал я Доку. - "Замечен А-50. Пролетал раз  пять.
Вряд ли случайно. Наши действия?"
     Муха вскочил и на четвереньках ломанулся в кусты. На ходу объяснил:
     - Прихватило. Я сейчас, я быстро.
     - Есть, - сказал Док.
     Центр отреагировал мгновенно:
     -  "Немедленно возвращайтесь в  исходную точку  маршрута. Все ненужное
бросьте. При захвате сопротивления не оказывать".
     Такие приказы никому не нужно повторять  Дважды. Мы кинулись  по лазу в
блиндаж. И только успели похватать "каштаны" и распихать рожки по подсумкам,
как  все  пространство  вокруг  словно  бы  сгустилось от  рева  вертолетных
движков. Три "двадцать четвертых" и "двадцать  восьмой" поднялись в воздух и
устремились  к нашему мысу, сужая круги. Какая-то из вертушек  зависла прямо
над  нами,  воздушные  струи  разметали  нашу  маскировочную  сеть,  трубный
небесный глас возвестил:
     -  Бросить  оружие!  Сопротивление  бесполезно!  Рванули  светошумовые
гранаты, которые мы поставили на растяжках на подходах к базе. Это означало,
что  штурмовой отряд заранее подтянулся на исходные и ждал  только воздушной
поддержки. И тут же на краю нашего лежбища возник рослый мужик в камуфляже с
полевыми подполковничьими погонами и наставил на нас "калаш":
     - Не двигаться! Руки за голову! Где остальные?
     И  не  успел  я  удивиться   этому   странному  вопросу,  как   прыткий
подполковник вдруг  выронил  автомат и поднял руки. Из-за его спины выглянул
Муха.  Одной  рукой  он  вжимал ствол  ПСС  в затылок  подполковника, другой
придерживал  штаны.  И даже сквозь слой маскировочного  грима  на  его  лице
читалось: "Даже посрать не дадут спокойно!"
     - Прикройте!  - крикнул Док и пополз по лазу к НП  с такой скоростью,
что  только  локти  замелькали и завиляла  обтянутая камуфляжем задница.  За
собой  он  волочил  какую-то  зеленую  трубу,  но  у  меня  не  было времени
рассматривать, что  это  за  труба. Мы влупили из  всех  стволов  вкруговую,
заставив  штурмовиков  вжаться  в камни, а  вертушки  отойти  на  безопасное
расстояние.
     Была, конечно,  вероятность того, что  они  саданут  в нас ракетой  или
польют из пушки. Но расчет был на то, что они видели начало штурма и вряд ли
захотят  мочить  подполковника  и  других  бойцов, которых  могло изрешетить
осколками. Так и вышло. Не переставая  поливать из "каштана", я оглянулся  в
сторону Дока.  Очень  меня интересовало,  на  кой  хрен его понесло  на  НП.
Подполковника это тоже интересовало. Он стоял выше меня и потому увидел  все
раньше. А потом увидел и я. И понял, что за трубу волочил Док.
     Это была "Игла".
     Ручной  зенитно-ракетный  комплекс "Игла". Дальность  полета  ракеты по
горизонтали - 5200 метров. При максимальной скорости цели 1450 километров в
час  вероятность поражения  цели одной ракетой составляет  38 процентов. Чем
ниже  скорость  цели,  тем  выше  процент  попадания.  Вертолеты  поражаются
стопроцентно. А огромная  "Мрия", неподвижно стоящая в полукилометре,  - на
все 200 процентов.
     Док поерзал, устраиваясь поудобней, приладил  на правом плече "Иглу"  и
припал к  прицелу. Подполковник  завопил  так,  что заглушил все вертолетные
движки и грохот автоматной пальбы:
     - Стой! Отставить! Стой!
     Ага. "Стой". Скажи это своей тете.
     Труба на  плече  Дока дернулась.  Из заднего конца полыхнуло.  Сработал
ускоритель,   десятикилограммовая   ракета   прочертила  красивую  дугу  над
аэродромом  и вмазалась  прямо в  середину  фюзеляжа "Мрии".  Грохнул взрыв.
Тулово самолета просело, как надпиленное бревно на козлах.

     Красивый был самолет.
     Теперь он наверняка не взлетит.
     Док встал, поднял руки и объявил:
     - Мы сдаемся!
     Глава IX
     То, что  для Пастухова  было предположением, для  полковника  Голубкова
являлось бесспорным фактом.  Самолет дальнего радиолокационного  обнаружения
А-50 не мог  появиться над объектом случайно.  Такие самолеты  не появляются
случайно нигде. А-50 мог вылететь в район  Потапова лишь в  том случае, если
бы  это  была зона  военных действий или место  проведения  крупномасштабных
учений с участием всех  родов войск. Таких летающих командных пунктов  в ВВС
России было не больше трех десятков, приказ о вылете мог поступить только из
Москвы.
     Из Москвы он и поступил. В этом у полковника Голубкова не  было никаких
сомнений. Не вызывала сомнений и цель вылета: запеленговать радиопередатчик,
работу которого могли обнаружить аэродромные службы.
     Поэтому Голубков  сразу же приказал  группе  Пастухова покинуть опасное
место. Ребята сделали  все, что смогли. И даже намного больше  того, чего от
них  ждали.  Сутки, а то и  двое,  которые потребуются  саперным  частям для
замены двух взорванных опор высоковольтной  ЛЭП, снимали  остроту  цейтнота,
давали возможность разобраться в том, что  происходит, попытаться понять, по
какому сценарию будут развиваться события.
     Полковник Голубков продиктовал оператору:
     -  "Центр -  Пастухову.  Доложите обстановку". Ответа не последовало.
Голубков приказал повторять вызов каждый час, собрал поступившие из Потапова
шифрограммы и вернулся в кабинет.

     "Пастухов - Центру. Докладываю о результатах визуальной разведки.
     В продолжение  двух минувших дней над окрестностями  объекта  постоянно
патрулировали вертолеты Ми-28 и Ми-24. Время нахождения в воздухе - от двух
с половиной до трех  часов.  Отмечались полеты Ми-4 на короткие  расстояния.
Кроме "Мрии", никакие транспортные самолеты не приземлялись и не взлетали.
     От КПП  объекта к селу  Потапово  нерегулярно  курсировали пассажирский
автобус и продуктовый автофургон. Движения большегрузного автотранспорта  не
зафиксировано.
     Все дни, кроме нынешнего, совершали полеты  истребители МиГ и Су. Время
в воздухе - около  получаса. Летали  над аэродромом  на высоте от одного до
десяти  километров  на дозвуковых  скоростях.  При нахождении их  в  воздухе
работали  все радарные установки. После приземления  самолеты  осматривались
группой   механиков,  производились  какие-то  измерения.   После  этого  их
закатывали  в   подземные   ангары.  Опознавательные  знаки   на   фюзеляжах
отсутствуют. Возможно, из-за того, что производится перекраска поверхности.
     Сообщите, на какие подробности следует обратить внимание".

     "Пастухов  -  Центру.  Уточняю модели  истребителей:  МиГ-23,  МиГ-25,
Су-25,  один  МиГ-29.  Общее  количество -  примерно  15  единиц.  Никакого
навесного вооружения на истребителях нет".

     "Пастухов  -  Центру.  Подтверждаю   предыдущее  сообщение.  В  воздух
поднимались  истребители  старых  образцов. МиГ-29М,  Су-35, Су-39  и другие
новые  модификации  в   полетах  не  участвовали.  Цвет  поверхности  -  от
светло-серого  до  темно-серого,  с  дымчатым  оттенком.  Причины  изменения
окраски объяснить не можем. Возможно, наносится антирадарное покрытие".

     "Пастухов - Центру. Данные  о модификациях  истребителей подтверждаем.
Ошибка исключена,  мы в состоянии  отличить старую модель от новой. Уточнить
количество машин  не могу, так как сегодня  они не летают. Ангары охраняются
усиленными нарядами. Охранники в черной униформе, вооружены автоматами АКС".

     "Пастухов  -  Центру.   Замечен  А-50.  Пролетал  раз  пять.  Вряд  ли
случайно..."

     Голубков отложил  шифрограммы. События, которые за последние двое суток
произошли в районе аэродрома Потапово,  имели исключительно важное значение.
Но у них был и более общий смысл. Полковник Голубков понимал,  что произошло
нечто такое, что заставляло переоценить весь масштаб дела.

     А-50. Можно было попытаться  узнать, кто конкретно отдал  приказ о  его
вылете.  Но это  не  так и  важно. Гораздо важнее другое.  Сам факт.  Приказ
отдан. Это решение принято в Москве. И принято очень быстро.  Уже  одно  это
говорило  о  многом. О том,  что  расследование вышло на  такой  уровень,  о
котором  никто и помыслить не  мог. О котором,  возможно, не помышлял и  сам
президент,  давая приказ  провести проверку  обстоятельств гибели  самолетов
"Руслан" и "Антей".
     Факт    полета   А-50    выявлял    наличие   разветвленной,    глубоко
законспирированной организации,  имеющей  выходы  в  мощные  государственные
структуры. И при этом скрытой от официальных контрольных органов. Это  могло
свидетельствовать о противозаконном  характере  организации.  А могло  и  не
свидетельствовать. Смотря как толковать закон. И смотря кто его толкует.

     Полковник  Голубков  много  знал  о  тайных  механизмах государственной
жизни.  Но  понимал, что  знает далеко не все.  Всего  не мог  знать  никто.
Государственный корабль был слишком большим. Не корабль - скорее Кремль. Он
создавался  столетиями.  Наземная  его  часть  обрастала  храмами,  царскими
палатами,  дворцами  съездов. Росла  и  подземная часть. Множились  потайные
ходы, пыточные и  застенки времен Ивана  Грозного  превращались  в  бункера,
хранилища и узлы  связи. В Георгиевском зале шла своя жизнь,  парадная, а за
стенами  и под фундаментами - своя, тайная,  предопределяя жизнь надземную,
видимую.  Как  в  театре  действие видимое обеспечивается  скрытой  от  глаз
публики машинерией, так и открытая миру политика была лишь следствием тайной
жизни огромного государственного организма.
     Отдельные части этого организма иногда подчинялись центральной  воле, а
порой действовали  вопреки ей.  Даже в жестокие сталинские  времена в недрах
государственного организма происходили неконтролируемые процессы. Чем слабей
хозяйская рука, тем больше эти процессы влияют на принятие решений. Когда же
верховная  власть  не  воспринимает  эти  импульсы,  идущие  из глубины,  из
собственного подсознания, деформируется сама власть  или начинают  вызревать
заговоры..
     Полковник  Голубков  откинулся  к  спинке кресла и  уставился  в  экран
монитора. Из черноты  космической ночи  наплывали мириады  звезд.  Компьютер
появился в его кабинете месяц  назад. И хотя Голубков предпочитал иметь дело
с бумагой, он был  согласен, что  это величайшее достижение  уходящего века.
Да, величайшее. Как телевизор, атомная бомба и самолет.
     Компьютер помогал думать.
     Особенно когда смотришь на это звездное небо.

     "Мы разработали широкомасштабную операцию. Суть  ее в следующем. Первый
же российский истребитель, который поступит к талибам, будет перехвачен..."

     "Может возникнуть вопрос: почему мы  вас об этом заранее предупреждаем?
Ответ   такой.   Мы  не   хотим  загонять   Россию   в  угол.  Мы  не  хотим
дестабилизировать  обстановку  в  вашей стране. Это  откроет путь  к  власти
красным..."

     "В этой ситуации  нас беспокоит  только одно. Ваша  вовлеченность в эти
проекты может помешать выполнению условий нашего контракта в полном  объеме.
В полном, господин Ермаков..."

     Что-то  не  то  было  во  всем  этом  деле.  Не  то.  Не  то.  Ощущение
неправильности,  смещенности  акцентов,  поначалу  неявное,  превратилось  в
уверенность.  Еле  слышный звук  в  двигателе  уже  не  казался  мнимым.  Он
предвещал  утробный грохот  вкладышей, обрыв шатуна, клин движка, мгновенную
блокировку колес,  юз.  Страшный  сон  с  холодной испариной. Только  чайник
отмахивается от этой мнимости, глушит ее децибелами квадрозвука. "Ой,  мама,
шика дам,  шика  дам". Водитель опытный  немедленно остановится, сунется под
капот, начнет  всматриваться, вслушиваться,  внюхиваться,  щупать  патрубки,
материться,  пинать резину, снова лезть под капот. Он с места не  сдвинется,
пока не разберется, что к чему. Потому что в машине жена и дети.
     Полковник Голубков подошел к окну. Погода испортилась.  Срывался дождь.
Блестела  крыша "ауди"  начальника  управления.  Ветер мотал над ней тяжелые
кусты сирени. Под  козырьком  проходной  стояли два  охранника в  одинаковых
темных плащах.  По  асфальту скользили  машины, пробегали  люди  с  зонтами.
Посреди круглого фонтана мок купидончик.
     На что мы  тратим жизнь? Куда  гоним, сжигая  диски сцепления, надрывая
сердца?  Зачем?  Дай  ответ.  Не  дает  ответа.  Чудным   звоном  заливается
колокольчик.

     "При оценке  сущностного содержания этой беседы важно не только то, что
Ермаков сказал, но и то, чего не сказал..."

     Чего же он, черт бы его побрал, не сказал?

     Вошел генерал-лейтенант Нифонтов. В мундире.  Знак.  Мундир он надевал,
когда его  вызывали  в  Кремль.  Пожал  Голубкову  руку,  молчаливым  кивком
спросил:  "Есть новости?" Просмотрел последние шифрограммы от Пастухова,  но
так, будто не понимал, о чем  в них идет речь. Потом опустился в скрипнувшее
под тяжестью его большого сильного тела кресло, вытряхнул из пачки  на столе
сигарету и закурил. Тоже знак. Нифонтов упорно боролся с курением. Временами
успешно.
     Голубков ждал. Должен был  последовать рассказ о  том, зачем начальника
управления  вызывали наверх. Но Нифонтов молчал, курил быстро,  как школьник
на перемене. Потом погасил окурок и произнес:
     - Они взорвали "Мрию".
     - Кто? - не понял Голубков.
     - "Кто"! - повторил Нифонтов. - Кто мог ее взорвать?
     - Чем?
     - Ракетой "Игла".
     - Они взорвали две опоры  высоковольтной ЛЭП, - возразил Голубков. -
Об этом докладывали. Про "Мрию" я ничего не знаю.
     - А я знаю. И там знают.
     - Откуда?
     - Я не счел возможным об этом спрашивать.
     Голубков нахмурился:
     - Кто взорвал - знают?
     - Нет. Но очень хотят знать. Очень.
     - Доложил?
     Нифонтов пожал плечами:
     - О чем я мог доложить? Мне даже не пришлось изображать удивления. Оно
изобразилось само собой.
     -  Так-так, - проговорил полковник Голубков. - Так-так.  Знаете, как
называется этот поступок, ваше превосходительство? Государственная измена.
     - Иди ты на... - ответило их превосходительство.
     - Реакция?
     - Крайняя озабоченность. Крайняя. Непонятно только одно - чем.
     - Чего же  тут  непонятного?  - спросил  Голубков.  -  "Мрия"  стоит
пятьдесят миллионов долларов.
     -   Меньше.  Но  на  это  им  с  высокой  березы  начхать.  "Мрия"  -
собственность коммерческой компании "Аэротранс". Ее трудности. Озабочены там
совсем другим. Такое у меня создалось впечатление.
     А  именно:  что  мы  успели  узнать  и  откуда.  Насколько  глубоко  мы
умудрились влезть  в это дело. Я вынужден был разочаровать нашего уважаемого
куратора. Сказал, что представлю отчет только после завершения операции. Как
мы и договаривались.
     - Не думаю, что это ему понравилось, - заметил Голубков.
     -  Ему  это  не  понравилось, -  подтвердил Нифонтов. - Но  это  его
проблемы. У  нас проблемы другие. Чего-то мы с тобой, Константин Дмитриевич,
не понимаем. Я сейчас буду задавать тебе  идиотские вопросы,  а ты попытайся
на них ответить. Какого черта они нас предупредили?
     - Кто? - спросил Голубков, хотя и догадывался, о чем идет речь.
     - Твой друг Коллинз. С чего это ЦРУ вздумало нас предупреждать? Ничего
не понимаю. В чем заключается их игра?
     Голубков не ответил. Он сам уже задавал себе этот вопрос.
     - Не понимаю, - с нескрываемым раздражением повторил Нифонтов. - Вот
мы,  допустим,  узнали,  что   Соединенные   Штаты  подпольно  продают  свои
истребители. Не знаю кому. Ирану, например. И решили, что в интересах России
это  дело  прикрыть.  Сориентировали  агентуру,  выявили  каналы   поставки,
разработали операцию. Допустил?
     - С трудом.
     - Станем мы об этой операции предупреждать ЦРУ?
     - Обязательно,  -  кивнул  Голубков.  - Чтобы к власти в  Америке не
пришли красные.
     - А если серьезно?
     - Нет, конечно. Мы  провели бы эту операцию,  задокументировали и дали
знать Штатам, что  такой материал  у нас  есть. И если они не прекратят  это
безобразие, мы передадим его в мировые СМИ. Разразится грандиозный  скандал.
Администрация Клинтона  не  сможет  рассчитывать  на  кредиты Международного
валютного фонда. И Америке придет полный абзац.
     - Почему они  не сделали так же? - спросил Нифонтов,  не отреагировав
на шутку, которая самому Голубкову казалась очень смешной.
     - Это интересный вопрос.  И совсем не дурацкий. У меня самого он время
от времени возникает.
     - Второй момент, - продолжал Нифонтов. - Сколько истребителей Россия
может выпускать на продажу? Два-три десятка в год?  Может это составить хоть
сколько-нибудь серьезную конкуренцию американскому ВПК?
     - Их могут беспокоить военные успехи талибов, - заметил Голубков.  -
Коллинз об этом прямо сказал.
     Нифонтов отмахнулся:
     -  Для  этого  не  нужно  перехватывать  наши  самолеты  и  устраивать
международный  скандал.  Достаточно передать  Шах-Масуду десяток  комплексов
"Пэтриот". Что они, кстати, и сделали. Получается,  что цель  у  ЦРУ другая.
Какая?
     - Продолжай.
     - Третий момент. Контракт на  девятьсот шестьдесят миллионов долларов.
Мы  об этом  уже  говорили. Где "Госвооружение" или  этот  "Феникс"  возьмут
столько новых  "мигов" и "су"? Их просто не существует в природе. Они есть в
ВВС, но кто же позволит выставить их на продажу?
     - Есть еще один интересный вопрос, - подсказал Голубков. - Дубов. Он
же  генеральный  директор  "Феникса"  Ермаков.  Мы  вычислили его  по данным
Шереметьева-2.  Такие  же  данные  есть  в  компьютерах  аэропорта  Кеннеди.
Фоторобот у ЦРУ был. Почему они сами его не вычислили?
     - Не вопрос. Наверняка вычислили. Но нам не сообщили. Хотели, чтобы мы
вышли на  него сами. Вывели нас  на него. Простенько,  по-школьному. Это  не
унижает твое профессиональное достоинство?
     -  Не  обольщайся,  - предупредил  Голубков.  -  Они не  считают нас
дураками.
     - Но и слишком умными не считают.  Я скажу, почему так думаю. Никакого
другого  объяснения  у меня нет. Они хотят сделать нашими руками то, чего не
могут сделать сами. При всех их возможностях.
     - Что?
     - Вот именно - что? Об этом я все время и говорю. Что?
     - Да, это и есть главный  вопрос, - согласился Голубков. - По-моему,
ответ на него -  в  фигуре  Ермакова.  На  нем  сходится  все.  Контракт  с
аль-Джаббаром. Шесть миллионов долларов. Покушение. "Мрия". Все это не может
быть случайностью. Таких случайностей не бывает.
     - Его контакт с профессором Ефимовым, - напомнил Нифонтов. - Ермаков
уговаривал Ефимова вернуться в Россию.
     - И это тоже. "Феникс" не занимается  исследовательскими работами.  Их
дело - продавать самолеты. Зачем ему нужен был Ефимов?
     - Стоит и об  этом  подумать,  - признал Нифонтов. -  Но меня сейчас
больше интересует другое. Чем для Америки опасна Россия?
     - Это действительно дурацкий вопрос, - ответил Голубков. - Ничем.
     -  Не  скажи,   Константин  Дмитриевич.  Ядерные  материалы,  ракетные
технологии. Если они начнут расползаться по. миру, мало не покажется.  Они и
сейчас просачиваются. А если к власти придут коммунисты,  хлынут. Так что  я
склонен  поверить  Коллинзу.   Не  в   интересах   Штатов  дестабилизировать
обстановку в России.
     - И что из этого следует? Для нашего конкретного дела?
     -  А  черт его  знает!  -  в сердцах бросил Нифонтов. Он  еще немного
посидел и  поднялся. - Ладно, трудись. Да. Не сказал тебе,  о чем шла  речь
там, - кивнул он вверх. - Снова всплыл вопрос о существовании управления.
     -  Не  впервой,   -  равнодушно  отозвался  Голубков.  -  Он  всегда
всплывает, когда мы влезаем не в свои дела. А как иначе? Управление для того
и создано.
     -  Куратор   известил  меня,   что  в   рамках   программы  сокращения
государственных  расходов наш бюджет  урезан  до  прожиточного  минимума.  А
валютная строка сведена к нулю.
     - Даже так? - нахмурился Голубков.
     -  Вот именно.  Куратор дал понять, что сейчас все  зависит от нас. От
того, как мы справимся с этим делом.
     - Намекнул, чтобы пошевеливались? Нифонтов покачал головой:
     - Наоборот. Намекнул, чтобы не пошевеливались.
     - А почему не приказал?
     - Не въезжаешь, Константин Дмитриевич. Здесь  свои  тонкости. От имени
президента он мог  приказать нам заняться  этим делом. Отменить  приказ  без
ведома президента  - совсем другое дело. Тут в два счета можно шею сломать.
Вот так-то, господин полковник. Стрельну у тебя еще сигаретку?
     - Да на здоровье.
     Нифонтов  взял  сигарету,  понюхал  ее  и  пошел  к  выходу.  С  порога
оглянулся.
     - Знаешь, что самое приятное в борьбе с дурными привычками? Поражения!

     Взорвали  "Мрию".  Вот это  новость.  Всем новостям новость. Что же там
произошло? И что происходит?

     Голубков связался с  дежурным  оператором  информационного центра.  Тот
доложил: вызов повторяю, группа Пастухова не отвечает.
     - Продолжай вызывать, - приказал Голубков и выключил селектор.
     В кабинет заглянул помощник:
     - Капитан Евдокимов. Звонит по городскому. Голубков взял трубку:
     - Слушаю.
     -  Константин  Дмитриевич,  я  из  Жуковского.  Вы  не  могли  бы сюда
приехать? Прямо сейчас.
     - В чем дело? - встревожился Голубков. - Что-то с Крыловым?
     - Нет. Ничего такого, о чем вы подумали.
     - Не говори загадками!
     - Я звоню из проходной НПО. По автомату.
     - Еду.
     Голубков сбежал по широкой  мраморной лестнице, на ходу натягивая плащ.
Серая служебная "Волга"  полковника уже  ждала у парадного. В дверях он едва
не столкнулся с лейтенантом Авдеевым. С плаща оперативника текло.
     - Разрешите  доложить? - спросил он, отряхиваясь. -  Дождь,  черт бы
его.  Весна  называется.  Ждешь  ее,  как  любимую  девушку,  а  вваливается
сосед-алкаш.
     - Об этом ты и хотел доложить?
     -  Извините.  Это  у  меня  от  путешествия  по коммуналкам.  Нашел  я
локаторщика. Фалин его фамилия. Николай Фалин. Тридцать два  года, не судим,
холост. Участковым в целом характеризуется положительно,  хотя  в  последнее
время  употреблял  и  пел  громким  противным  голосом  под караоке.  Соседи
выражали неудовольствие. Пришлось  побегать.  Из  коммуналки на  Плющихе  он
выехал,  а   нового  адреса  в  справочном  еще  нет.  Полгода  назад  купил
однокомнатную квартиру в Строгине, перевез мать и сразу исчез.
     - Как - исчез?
     - Сказал, что уезжает в  командировку. По работе. Куда  - не  сказал.
Мать с ума сходила. За квартиру отдал двадцать шесть тысяч долларов.  Откуда
у сына такие деньги? Не иначе связался с бандитами. Не пишет. Только на днях
пришла открытка. Все в порядке, жив-здоров, вернется недели через три.
     - Открытку видел?
     - Так точно. На штемпеле: почтовое отделение Потапово.
     - Потапово? - переспросил Голубков.
     -  Да.  Читинская  область.  Почтовое  отделение   Потапово.  Открытка
странная.  Подписана одной буквой  - "Н". И такое  впечатление,  что ее  не
меньше недели таскали  в кармане, прежде чем  бросили в почтовый  ящик.  Это
важно?
     - Все важно.
     -  Еще  деталь, - продолжал Авдеев. -  Матушка рассказала, что перед
тем, как сын  купил  квартиру,  к ним  на Плющиху два раза приезжал какой-то
человек. О чем-то говорил с Николаем. О чем - мать не знает.
     - Какой человек?
     - Серьезный. Прилично одет. На красивой иностранной машине.
     - Пошли,  - кивнул Голубков. Вернувшись в кабинет, он достал из сейфа
фоторобот Ермакова.
     - Возьми дежурную машину и дуй в Строгино. Покажи старушке. Не этот ли
человек говорил с ее сыном. И сразу назад.
     Голубков был  почти  уверен,  что  мать радиолокаторщика Николая Фалина
опознает Ермакова.  Но  слово "почти"  было  не  из его  профессионального и
жизненного лексикона.

     Капитан Евдокимов ждал  шефа в бюро  пропусков  НПО  имени  Жуковского.
Пальма в углу и мягкие кресла вдоль стены напоминали о былых временах, когда
проблемой  было   не  выбить  финансирование,  а  освоить  щедро  выделяемые
средства. Пальма засохла, из-под обшивки кресел  лез поролон. Унылую картину
дополнял  капитан  Евдокимов, похожий  на  средней  руки  снабженца,  вконец
разочаровавшегося в  профессии,  но еще  не  окончательно  решившего  с  ней
порвать.  Начальник  бюро пропусков  узнал  Голубкова, но  виду  не  подал и
выполнил весь  ритуал проверки  документов и  выписки разового пропуска.  Он
вызвался проводить посетителя, но Голубков сказал, что знает, куда идти.
     -  Что  случилось? -  спросил  Голубков  у  оперативника,  когда  они
оказались внутри режимного объекта на выложенной  плитами  дорожке,  которую
осыпал дождь.
     -  Крылов  сказал,  что  ему  нужно  срочно  вас  видеть,  -  доложил
Евдокимов. - Зачем - не сказал.
     - Как он узнал, что ты со мной связан?
     -  Понял.  Сегодня утром возле Быкова его  "шестерку"  тормознули  два
гаишника. Заявили, что машина числится в угоне. Обыскали и хотели увезти.
     - Машину?
     - Его. Пришлось вмешаться.
     - Почему сразу не доложил?
     - По сотовому не рискнул. Мало ли.
     - Что за гаишники, удалось узнать?
     - Так точно.
     - Как?
     -  Ну как...  Отключили  и  нашли  удостоверения.  Служба безопасности
президента. Пятнадцатый отдел.
     - Твою мать! - сказал Голубков. - Что с ними сделали?
     - Извинились и отпустили.
     - Твою мать! - повторил Голубков.
     - А что, извиняться было не надо?
     - Секретное изъятие?
     -  Двое.  Мало,  -  усомнился  оперативник.  -  Хотя...  Человек  на
протезах, достаточно и двоих. Может, хотели помешать ему приехать на работу?
     - Зачем?
     - Затрудняюсь ответить.

     Капитан Евдокимов  остался  в  подъезде  административного  корпуса,  а
Голубков поднялся  на второй этаж. Конструктор Крылов  стоял  у окна,  курил
"Приму" и смотрел  на мокнущий  под дождем  МиГ-15, застывший  на постаменте
посреди скверика.
     Сейф был открыт,  на столе стоял процессор  со снятым кожухом.  Крупный
голый череп  и  высокомерное лицо делали  конструктора  похожим  на римского
сенатора.
     Он пожал Голубкову руку:
     -  Присаживайтесь.  Не  сомневался,  что  вы  приедете.  Кто   знал  о
содержании нашего прошлого разговора?
     - Вы, я и мой шеф.
     - От кого могла уйти информация?
     - Ни от кого.
     - Ошибаетесь, полковник, - возразил Крылов. - Из моего сейфа исчезла
дискета.  С тремя  фрагментами  "мигов", которые вез "Антей". Из  компьютера
вынут жесткий диск. И это не все. Жена рассказала, что вчера днем в квартиру
заходили  сантехники,  проверяли  отопление. Никто их  не  вызывал.  Мне это
показалось странным. Сейчас не  кажется. Они  проверяли  не  отопление.  Они
смотрели, есть ли у меня дома компьютер. К счастью, нет. Можно  сказать, что
мне  повезло.  Когда у  меня  были деньги,  не  было  компьютеров.  А  когда
появились компьютеры, не стало денег.  Вывод очевиден. Информация  не  могла
уйти от меня. Если она ушла не от вас, значит, от вашего шефа.
     - Исключено, - уверенно сказал Голубков. Конструктор поморщился.
     - Утверждение нелогично.  Оно продиктовано эмоциями. Что заставило вас
приставить ко мне охрану?
     - Не знаю, - признался Голубков. - Но не логика.
     - Кто  мог  быть заинтересован в исчезновении информации о  катастрофе
"Антея"?
     - Тот, кто знал, почему произошла катастрофа. И кто не хотел, чтобы об
этом узнали другие. Конструктор высокомерно усмехнулся.
     - Артель "Напрасный труд".  Они зря старались. Исходные материалы есть
в МЧС. Восстановить дискету не составит труда. Достаточно знать, что искать.
Это знаете даже вы.
     -  Вряд  ли  это удастся.  Не  очень удивлюсь,  если окажется, что все
материалы исчезли из МЧС.
     -  Даже так?  Из  этого следует,  что мы имеем дело с очень  серьезной
организацией.
     - Боюсь, что да, - кивнул Голубков.
     - Сукины дети. Эти ваши  коллеги, рыцари  плаща и  кинжала, унесли  на
хард-диске гораздо  более  важную информацию, которая им не нужна. Программу
расчетов  радарного  отражения.  Итог   почти  трехмесячной  работы.  Нельзя
предложить им  обмен?  Они  возвращают  диск, а взамен  получают  дискету  с
данными по "Антею".
     - Они ее уже получили, - напомнил Голубков.
     - Есть  копия.  Я ее сделал после разговора  с  вами. Не  знаю почему.
Шпиономания заразительна. Пойдут они на такую сделку?
     -  Пойдут, - сказал Голубков. - Но не на такую. Дискету они получат,
а с вами произойдет несчастный случай.
     -  С вами, полковник,  - поправил Крылов.  - С вами,  а не  со мной.
Дискету я отправил на главпочтамт до востребования. На  ваше имя. Поэтому ее
не нашли. Признаться, при этом я посмеивался над собой. Оказывается, зря.
     - Да, смешного тут мало. Эту программу трудно восстановить?
     - Легче, конечно, чем все делать заново. Времени жалко. Не везет нам с
этой  работой. Полгода назад вирус попал в машины, уничтожил  почти всю базу
данных. Теперь эти вот шпионские страсти.
     - Полгода назад[0] - переспросил Голубков. - Тогда, когда
уволился Фалин?
     - Не помню, чтобы я называл вам эту фамилию, - заметил Крылов.
     - Мы узнали ее в отделе кадров. Он мог запустить этот вирус?
     - Теоретически -  да.  Но не  представляю, зачем  ему  это  могло  бы
понадобиться. Вы - представляете?
     -  Нет.  Но  мы  не   можем  отмахиваться  от  любых  вариантов.  Даже
невероятных. Часто  они оказываются самыми верными. Еще вопрос. Ваше ноу-хау
-  может оно  представлять интерес для  иностранной  разведки? Скажем,  для
американской.
     - Не думаю. У них есть "стелсы". Они могут  быть заинтересованы только
в одном: прекратить эти разработки у нас. Если мы сможем сделать невидимками
МиГ-29 или Су-27,  это потеснит их  машины  на  мировом рынке. Не сильно, но
потеснит.
     - Почему - не сильно?
     -  Эти  "миги" и "су" уже выработали моральный  ресурс.  Во всем  мире
берут  на  вооружение  новые  изделия.  Которые  прослужат  лет  пятнадцать.
"Двадцать  девятые" будут охотно покупать  воюющие страны. Но туда продавать
вооружения запрещено.
     -  А если не только  МиГ-29 или Су-27? - спросил  Голубков.  -  Если
МиГ-23, МиГ-25, Су-25? Это возможно?
     - Антирадарное покрытие можно нанести  на любую машину. Если бы Россия
не была  связана международными  обязательствами,  превращение наших  старых
"мигов" и "су" в невидимки - да, это  стало бы для  Америки кошмаром. Их  у
нас тысячи. Как я понял, вы искали Николая Фалина и нашли?
     - Да. Он  сейчас  в Потапове.  Уехал  туда  полгода назад. Это  село в
Забайкалье.  В двадцати километрах от него -  аэродром  военно-транспортной
авиации. Его арендует ЗАО "Феникс".
     Конструктор насторожился.
     - "Феникс"? - переспросил он.
     - Вам знакома эта фирма?
     -  Знакома.  У нас  был  испытательный  полигон под  Воронежем.  Когда
финансирование  прекратили, оборудование простаивало. Его купил "Феникс".  Я
не   понимал,   зачем   коммерческой   фирме  это   довольно   специфическое
оборудование. Теперь, кажется, понимаю. Фалин точно в Потапове?
     - Да.
     - Значит, они делают то же, что и мы?
     -  И продвинулись  гораздо дальше, - подтвердил  Голубков.  -  Фалин
написал матери, что вернется домой недели через три. Есть и  еще информация.
За  последние  месяцы  в  Потапове  истрачено сорок шесть  тонн авиационного
керосина.  Совершали полеты над аэродромом пятнадцать  истребителей.  Старых
моделей. МиГ-23, МиГ-25, Су-25. И только один МиГ-29.
     Крылов с сомнением покачал головой:
     - Такая программа не  может быть самодеятельностью коммерческой фирмы.
Она должна быть санкционирована на очень высоком уровне.
     -  Мы не  знаем, на каком  уровне она санкционирована. Я  знаю  только
одно. Такого противодействия, как сейчас, мы не испытывали никогда.
     Конструктор нахмурился:
     - Вы понимаете, полковник, что это значит?
     - Мне  кажется, да, -  кивнул Голубков.  - Кошмарный сон для Америки
близок к тому, чтобы превратиться в реальность.
     -  Это кошмар не для Америки, - резко возразил Крылов. -  Это кошмар
для  России.  Рано или  поздно  об этом  станет  известно. Для всего мира мы
превратимся в изгоев, в мразь.  Надеюсь, что вы  не правы,  полковник. У вас
слишком  богатое воображение.  Даже  в Советском  Союзе  подпольная торговля
оружием  в  таком масштабе  была невозможна. А  мы  все-таки демократическая
страна.
     - Но  немножечко нищая, - напомнил Голубков.  -  А это  - миллиарды
долларов. Тех самых, что мы клянчим у Международного валютного фонда.
     -  Миллиарды,   -  согласился  конструктор.  -   Но  это  бандитские
миллиарды. С них будет капать кровь.
     -  Бытует  мнение,  что  при  всех   своих  декларациях  Америка  тоже
занимается подпольной торговлей оружием.
     - Это  проблемы  Америки, а не  России. Если  ваш  сосед вор, вы  тоже
станете  воровать?  Если он  убийца, вы  станете убивать? Послужит  это  вам
оправданием?  Я  далеко  не  идеалист,  полковник.  Но  я  восемь  лет   был
испытателем. Там я оставил  свои волосы. И ноги. И вот что я  вам скажу: Бог
есть.
     Крылов тяжело поднялся, постоял у окна и обернулся к Голубкову:
     -  Что  происходит,  полковник? Что происходит со  страной? С нами? Мы
привыкли думать, что живем в  средней полосе России. Березки. Зайчишка-зайка
серенький. И вдруг выясняется, что  мы живем не в средней полосе России, а в
каких-то чудовищных джунглях. И под каждой елкой не волчок - серый бочок, а
голодные львы. В окружении  шакалов. И  все это не завезено к нам. Все это и
есть мы.
     Голубков промолчал. Но конструктор и не ожидал ответа.
     -  Вернемся на грешную землю, - проговорил он. - Эту программу нужно
остановить. Кто бы ее ни санкционировал.
     - Даже если это сам президент? - спросил Голубков.
     -  Да. Даже если  это сам  президент.  Он  не  мог  этого сделать.  По
определению.  Он  президент  демократической  России.  Если  страна   станет
бандитской, она востребует другого президента. Возможно, он уже ждет.
     -  Вы  сказали, что  у  меня слишком богатое  воображение, -  заметил
Голубков. - А у вас?
     - Я оперирую  фактами. Только фактами. И логикой.  Будем называть вещи
своими именами. Это  заговор, полковник. Заговор  против новой  России.  Она
может нам нравиться или не нравиться, но другой нет. Это больной ребенок. Со
всеми наследственными пороками.  Его  легко убить. Но где мы  окажемся после
этого? Вы обязаны предотвратить этот заговор. Это ваша профессия, полковник.
В конце концов, вы за это получаете деньги.
     -  Конечно, конечно, - покивал Голубков.  -  За  мою зарплату только
такие заговоры и предотвращать.
     - Полагаете, есть связь? - с иронией  поинтересовался конструктор. -
За маленькие деньги предотвращают маленькие заговоры, за большие - большие?
А за очень большие?
     - За очень большие деньги  заговоры не предотвращают. За очень большие
деньги заговоры устраивают.
     Крылов хмуро усмехнулся:
     -  Ерничаем.  Всю  жизнь ерничаем.  Булыжник -  оружие  пролетариата.
Ирония  -  оружие  интеллигенции.  Средство  самозащиты.   Я  полагал,  что
спецслужбы вооружены  лучше. Ладно.  Я попросил вас приехать, чтобы получить
совет. Вы в этих делах разбираетесь лучше меня. Следует мне объявить о краже
хард-диска? Или сделать вид, что ничего не случилось?
     - Следует,  -  сказал Голубков.  -  Не только диска.  Но  и дискеты.
Укажите  в  протоколе,  что именно  было на  дискете. Информация  о причинах
гибели самолета  "Антей".  Подчеркните, что  эта  информация уникальна и  не
может  быть  восстановлена.  И потому  вы  требуете сделать  все,  чтобы  ее
вернуть.
     Крылов недоверчиво взглянул на собеседника:
     - Верите, что вернут?
     - Нет, - ответил Голубков. - Верю, что не вернут. Но  после этого  я
смогу снять с вас охрану.

     В машине он угрюмо молчал, исподлобья  смотрел, как тянутся по обочинам
придорожные  поселки  и стынут  под проливным  дождем  милые русскому сердцу
березы.
     Средняя полоса России.

     Джунгли.

     Заговор.  Твою  мать.  Только  нового  ГКЧП  не  хватает.  Из чего  ему
вылупиться,  из какого желтка?  Инфляция  усмирилась. Правительство молодого
премьера ведет  успешные  переговоры  с МВФ  о  займе в  восемь  миллиардов.
Президент хоть и болеет, но  вожжи не ослабляет. Даже левые в Думе притихли.
Выступают, но привычно, по  обязанности, без сердечного  ликования. Заговор.
Весной заговоров не бывает. Заговоры бывают осенью, когда народ возвращается
из отпусков и вспоминает, что не худо бы изменить жизнь к лучшему.
     И  все-таки Крылов прав. Против логики не  попрешь. Нужно называть вещи
своими именами.
     Да, заговор. Вопрос только один. Насколько он осознан? Что это? Обычная
совковая   дурь:   хапануть  под  носом  мировой   общественности  несколько
миллиардов  долларов  и сделать  вид,  что  я  не  я  и  лошадь не  моя? Или
хладнокровный расчет?
     Голубков машинально потянулся закурить, но раздумал. Рассеянно повертел
пачку в руках, перечитал  всегда раздражавшую его  надпись:  "Эти уникальные
сигареты  высшего  качества  воссозданы  на  основе элитных  сортов  табака,
поставлявшегося ко двору Петра I  из Европы, и способны удовлетворить самого
требовательного  знатока,  верящего в  возрождение традиций  и величия Земли
Русской".
     Он сунул пачку в  карман  и  вдруг понял,  что  не верит в  возрождение
величия Земли Русской. И не хочет  верить. Величие Земли Русской всегда было
оплачено слишком большой кровью. А слишком маленькой крови не бывает.
     Кровь всегда большая.
     Всегда.

     В  управлении  полковника  Голубкова  уже  ждал лейтенант Авдеев.  Мать
Николая Фалина не опознала Ермакова. По ее утверждению,  к ее  сыну приезжал
совсем другой человек:  лет тридцати  пяти,  рослый. И  фамилия его была  не
Ермаков, а какая-то  украинская. В настольном календаре сына она нашла номер
телефона,  по  которому  Николай Фалин звонил этому человеку, и его фамилию.
Фамилия  его была -  Тимашук, а  телефонный  номер, как  выяснил лейтенант,
принадлежал центральной диспетчерской ЗАО "Феникс".
     Голубков приказал  оперативнику представить  рапорт  и поднялся к себе.
Сбросив  плащ,  не присаживаясь,  достал  из сейфа  досье, а из него - свой
проект  докладной записки  на имя Президента  России.  Нашел фразу,  которая
всплыла у него в памяти уже после того, как он вышел из кабинета Крылова:
     "Эксперт  Крылов располагает  неопровержимыми доказательствами,  что  в
трюме "Антея" было не два истребителя МиГ-29М, как  указано в документах,  а
как минимум три".

     Эта фраза едва не стоила Крылову жизни.

     Теперь многое стало понятно.
     Почти все.
     Заговор.  И  это  не дурь. Дурь  не  прикрывают так плотно. И на  таких
дальних обводах.
     Твою мать.
     Оставалась малость. Выяснить, кто стоит во главе этого заговора.

     После этого можно будет с чистой совестью застрелиться.

     Полковник  Голубков  запер  сейф  и  спустился в информационный  центр.
Дежурный оператор доложил: группа Пастухова на вызовы не отвечает.
     - Рация не могла выйти из строя?
     - Рация  исправна. Сигнал идет. Радионавигационная система  работает в
автоматическом режиме.
     Голубков  приказал  дать  точные  координаты  с привязкой к  местности.
Оператор  вывел  на   экран  монитора  схему  объекта.  На  него  наложилась
координатная сетка с пульсирующей точкой передатчика.
     Навигационные сигналы шли  с территории аэродрома. Голубков нахмурился.
Что  за черт? Они проникли на  объект?  Но такого  приказа они не  получали.
Приказ был: срочно убираться к чертовой матери. В спешке бросили рацию, а ее
нашла охрана? Не  исключено.  Тащить лишние десять килограммов по горам,  да
еще при спешном отходе, -  мало радости. Вполне могли  бросить. И правильно
сделали.

     А если не успели уйти?

     Голубков молча смотрел на экран, мял в руках незажженную сигарету.
     - Что передать? - спросил оператор.
     - Пока ничего. Повторяй вызовы.
     Голубков вышел из бокса и поспешил к  начальнику управления. В приемной
его остановил помощник:
     -  Извините,  товарищ полковник. Александр  Николаевич  занят.  У него
посетитель.
     - Кто? Помощник сказал.
     - Кто?! - ошеломленно переспросил Голубков. Помощник подтвердил:
     - Да, он. Председатель правительства Российской Федерации. Бывший.
     Глава Х
     Первые  недели после  своей  отставки бывший председатель правительства
России чувствовал себя калифом Гаруном-аль-Рашидом из "Тысячи и одной ночи".
Эти сказки  Шахерезады он читал в глубоком  детстве, не помнил о них ничего,
кроме того  что этот всемогущий калиф  переодевался в одежду  простолюдина и
ночами ходил по Багдаду, ловя кайф от своей неузнанности.
     Приставка "экс"  к  должности  премьер-министра,  на  которой он провел
долгие   шесть   лет,  и   была  прикрытием  его  могущества,   маской   для
непосвященных.  А посвященных  было очень немного, пальцев  на руках  хватит
пересчитать. Для остальных его внезапная  отставка была прихотью президента,
который любил время от времени устраивать кадровую  чехарду, чтобы показать,
кто  в  доме  хозяин.  Даже  в  Госдуме,  где  с  нетерпением  ждали  отчета
правительства, ничего  не  поняли  и возмутились.  Одно дело потоптаться  на
премьере,  повозить его мордой по столу, набирая политические очки, а совсем
другое убрать его, самую серьезную фигуру в исполнительной ветви власти. А с
кем работать? С этим шибздиком Кириенко?
     Президенту  даже  пришлось  пригрозить  роспуском Думы, чтобы  добиться
утверждения молодого премьера. Утвердили. Через не хочу, с  третьего захода.
Этот  раунд был выигран вчистую. Отношение  думского  большинства к  бывшему
премьеру обрело оттенок благожелательства. Опала - она всегда способствует.
Что и требовалось. Это сыграет свою роль, когда придет время.
     И  уже  тогда,  в кулуарах  Думы, он ощутил  себя  аль-Рашидом.  К нему
подходили,  выражали   сочувствие.   Он  держался  безучастно,  как  человек
несправедливо  обиженный,  но  не  считающий  возможным   высказывать   свое
отношение к решению  президента.  А сам посматривал на  собеседников  из-под
седых  бровей,  запоминал.  Этот  искренне сожалеет. Надо  же, а  долбал при
каждом удобном случае. Эти вроде бы и сочувствуют, но с внутренним говнецом,
с глубоко скрытой издевкой.  Ладно, учтем. А эти ну вообще. Ах, мерзавцы! Да
у него жопа гладкая, как биллиардный шар, оттого что они ее вылизывали! Или,
если  сказать прилично, залысины у него такие большие. А теперь  решили, что
ноги об него можно вытирать? Ну подлецы!
     Ничего, ничего. Воздается. Всем воздается.
     Но через некоторое время он начал ощущать вокруг себя пустоту. Все реже
звонила "вертушка".  Рабочий календарь, прежде  заполненный до отказа,  зиял
пустыми страницами.  Телевизионщики уже  не кидались  к нему  при  любом его
появлении на людях. Он чувствовал, как его неудержимо сносит с главной струи
политической жизни в тихую  заводь, где  медленными кругами плавает мусор. И
ему даже начинало казаться, что он не калиф в одежде простолюдина,  а  самый
обыкновенный простолюдин.  Что  он и  есть тот, за  кого его все  принимают:
отставной  премьер,  политический  тяжеловес, превратившийся  в одночасье  в
политический мыльный  пузырь. Разглядывая  по утрам в зеркало  свое  большое
тяжелое  лицо, он с неудовольствием отмечал, как оно разглаживается,  сходят
тени, появляется барственная холеность - печать бездельников.
     Клеймо бывших.
     Он знал, что этот период  будет, что нужно быть готовым к  нему,  нужно
спокойно  его  переждать.  Отсутствие во власти - дело опасное. Уйти легко,
вернуться трудно.  И хотя тут был особый случай,  он все  же не  ожидал, что
воспримет это так болезненно.  Не  думал,  что его так быстро забудут. После
стольких лет во главе правительства. И каких лет. Чего только не было за эти
годы.  Как  вспомнишь, так вздрогнешь.  Гиперинфляция. Кризис  93-го,  когда
страна была на грани гражданской войны. Чеченская  катастрофа. Президентские
выборы 96-го,  стоившие  Ельцину трех инфарктов, а его сподвижникам - седых
волос.  И хоть бы одна блядь  вспомнила теперь, кто вывел  корабль России из
этих  бурь.  Воистину  истории  чужда  благодарность.  Вечерами  он  смотрел
телевизор, и у  него портилось  настроение. По  всем каналам порхали молодые
реформаторы,  пространно  разъясняли свои  программы. Показывали, какие  они
умные.  Острили  с  журналистами,  выпендривались   на  тусовках.  Мотыльки,
однодневки  в красных штанах. Валютный  коридор.  Макро-фуякро.  Приписывали
себе то, что было достигнуто им, его нервами и бычьими трудами, его пахотой.
Порхайте, порхайте. Недолго вам порхать.
     Схема  его отставки и последующего возвращения во власть была тщательно
просчитана, но экс-премьер был опытным политиком и  понимал, что любые схемы
корректируются  жизнью,  всего не  предусмотришь.  Вариант, когда его судьба
полностью  зависит от воли президента, не давал никаких гарантий на будущее.
Президент непредсказуем, его поступки определяются не прихотью, как казалось
многим, а потрясающей политической интуицией, поистине звериным чутьем. Если
он  увидит более выигрышный  для себя вариант,  пиши  пропало,  ничем его не
остановить.  Да и чем можно остановить человека, который развалил  великий и
могучий Советский  Союз,  чтобы перехватить власть у Горбачева,  и  приказал
расстрелять из танков Белый дом  с законно избранным парламентом,  когда тот
попытался встать у него на пути. И потому Экс (как называли его журналисты и
как даже сам  себя он стал называть)  очень внимательно следил за ситуацией,
чтобы в самом зародыше предупредить возможные осложнения.
     Ситуация ему не нравилась. И больше всего - то, как идут  переговоры с
Международным  валютным фондом. До него доходила  информация,  что речь идет
уже  не о  восьми миллиардах долларов, а  чуть ли не о  двадцати. Если такое
соглашение будет заключено,  экономика на какое-то  время стабилизируется  и
вопрос об отставке правительства Кириенко соответственно снимется с повестки
дня.  Рано или поздно  она  обязательно произойдет, но для него,  Экса,  это
может оказаться слишком поздно.
     Да,  самая  большая  и постоянно  возрастающая  опасность таилась в его
выключенности из  реальной политики.  Чем дольше он находится в простое, тем
яснее становится, что не так-то уж он и нужен, не такой уж незаменимый. Пост
лидера общероссийского политического движения создавал лишь  иллюзию участия
в  жизни.  Он понимал, что это только  иллюзия.  По-настоящему  к  жизни его
привязывало другое - вовлеченность  в самые важные и тайные государственные
дела. Этого вместе с должностью не отнимешь.
     Одним из таких дел была программа "Феникс".
     * * *
     Достигнув Москвы, сообщение о взрыве  "Мрии" неизвестными  диверсантами
вызвало шок у  людей, причастных к делу. Экс был единственным, кто воспринял
это сообщение без  паники, даже  с  некоторым удовлетворением.  Еще  не зная
никаких подробностей, он понял, что у него появился хороший шанс напомнить о
себе, показать, что даже сейчас,  в отставке, он продолжает держать в  своих
руках важнейшие, хоть и скрытые от общественности, государственные дела.
     О ЧП  на забайкальском аэродроме ему сообщил представитель президента в
"Госвооружении" генерал армии Г.
     Он позвонил по "вертушке", сказал, что нужно срочно встретиться. Уже из
одного этого мелкого, вполне житейского факта Экс сделал два важных для себя
вывода.  Во-первых, ситуация чрезвычайная. А  во-вторых: в этой  ситуации Г.
заранее признает себя стороной подчиненной.
     После отставки это был его первый деловой контакт  с Г. Хотя они всегда
были в одной команде, между  ними тлела скрытая конкуренция, как  в  волчьей
стае между  матерыми самцами, выжидающими ослабления вожака. Но пока вожак в
силе, союз выгоден им обоим, поэтому никто не влезает в компетенцию другого,
чтобы не нарушать установившееся равновесие.
     Когда  Экс услышал по радио о  покушении на  генерального директора ЗАО
"Феникс" Ермакова,  у него возникло желание позвонить Г. и узнать, в чем там
дело. Но он сдержался. "Госвооружение" и фирма "Феникс" были чужой епархией.
Г. мог послать,  и Эксу  пришлось бы утереться. А он был не в том положении,
чтобы проигрывать даже в мелочах. Он не позвонил. Г.  тоже не  позвонил. Экс
решил, что  все утряслось.  Но  оказалось, что  не только не утряслось, но и
превратилось в серьезнейшую проблему.
     Слушая рассказ Г.  о событиях, которые произошли на аэродроме Потапово,
он машинально отметил, что  недаром  его в свое  время встревожило поручение
президента  расследовать  все  обстоятельства гибели  самолетов  "Руслан"  и
"Антей". Это  могло привлечь внимание  к  деятельности фирмы "Феникс" и, что
самое нежелательное,  -  к  программе "Феникс". Любая  утечка информации об
этой  программе  ставила ее на грань  срыва,  а  огласка вообще  была  равна
катастрофе.
     То,  что к  расследованию  было привлечено  Управление  по планированию
специальных  мероприятий, встревожило Экса еще больше. Там работали люди,  с
которыми трудно договориться. Управление  подчинялось президенту, он ревниво
пресекал  все  попытки переподчинить  его ФСБ или  ФСК.  В УПСМ  это  знали,
держались независимо. И работали там серьезные профессионалы.
     Экс и генерал армии Г. хорошо  понимали  друг  друга.  Они  были людьми
одной генерации и знали правила игры.  Поэтому Экс даже  спрашивать не стал,
почему Г.  приказал отправить очередную  партию  истребителей,  несмотря  на
предупреждение  ЦРУ. Он знал почему. Угроза для жизни Ермакова  не; играла в
этом решении никакой  роли.  По этому контракту  уже было проплачено  двести
миллионов  долларов.  О  том,  чтобы  вернуть  предоплату, и  заикаться было
нельзя. Этот  кулак  не разжимается.  И даже  помыслить было  невозможно  об
отказе  от контракта.  Президенту было доложено, что разработана  программа,
которая  позволит получить  дополнительные  миллиарды  долларов от  торговли
оружием. Он дал добро. Не вникая в  детали. Вникать  в детали таких программ
- не президентское  дело. А теперь  что? Прийти  и  сказать, что мы малость
погорячились? Чистое самоубийство.
     Поэтому Г.  поступил так, как на  его месте поступил бы  и сам  Экс: он
отправляет "Мрию", а  если  поставку действительно  перехватят цэрэушники -
это проблемы  тех,  кому поручено  обеспечивать  секретность и  безопасность
торговли вооружениями. Не справились - с них  и спрос.  Это была нормальная
логика чиновника, отвечающего только за свой  участок работы. И любой другой
чиновник, даже самого высокого ранга, ее поймет.
     Но главная  причина была в другом.  Ее  знал  Экс.  Ее знал  Г.  Они не
говорили об  этом.  О  таких вещах  не  говорят.  Оба знали,  и  этого  было
достаточно. О таких вещах стараются даже поменьше думать. Чтобы не сглазить.
И чтобы случайно не выдать своих мыслей.
     Появление   в  Потапове  неизвестного   диверсионного   отряда   и  его
чрезвычайно агрессивные действия спутали все карты. И самое непонятное  было
- от кого исходит это противодействие.
     Г. попытался навести справки через своих людей в Министерстве  обороны.
Никто ничего  не  знал.  Ничего  не  знали  и в  ФСБ.  Помощник  президента,
курирующий спецслужбы, попытался получить информацию у начальника УПСМ. Но и
для генерал-лейтенанта  Нифонтова, судя по  его реакции, сообщение о  взрыве
"Мрии" оказалось полнейшей неожиданностью.
     Возможности  Г.  были исчерпаны. Это и заставило его обратиться к Эксу,
хотя он  и  понимал, что тем  самым признает свою подчиненность. Но ситуация
была слишком острой, чтобы думать о таких тонкостях.

     ...Экс сразу вычленил из проблемы главное. Главное было не в том, чтобы
узнать,  чьи люди  устроили  диверсию в Потапове, а  в том,  чтобы исключить
возможность  новых диверсий. Кто и для чего  взорвал  "Мрию" -  этим  можно
будет заняться позже.
     По  всему выходило, что  источником  противодействия  может быть только
Управление   по   планированию  специальных  мероприятий.   Было  совершенно
непонятно, каким образом  они могли проникнуть в эту сверхсекретную систему,
прорвать  информационную   защиту.   Еще  более  непонятно,  откуда  у   них
диверсионный отряд. УПСМ было  аналитической службой, в  его  подчинении  не
было  силовых подразделений, а  собственный  оперативный отдел  был  слишком
малочисленным,   чтобы   осуществлять  такие  операции  своими  силами.  При
необходимости они могли привлекать спецподразделения ФСБ  или Минобороны, но
этого нельзя было скрыть - согласования всегда оставляют след. Сейчас этого
следа не было.
     И все-таки УПСМ. Больше некому.
     Экс решился. Он поедет к начальнику УПСМ и поговорит с ним. Да вот так.
Просто поедет и просто поговорит. Он  не смог  бы  этого сделать в  качестве
председателя  правительства. А сейчас - почему нет?  В положении отставника
были и свои преимущества.

     Въезжая  во  двор старого  дворянского особняка, на  проходной которого
красовалась  вывеска  "Информационно-аналитическое  агентство  "Контур",  он
вновь почувствовал себя аль-Рашидом. Хотя, возможно,  для генерал-лейтенанта
Нифонтова,  который спустился в холл, чтобы встретить необычного  гостя, его
инкогнито не было секретом.  В  УПСМ  работали сильные аналитики, они вполне
могли просчитать ситуацию. Ну, тем лучше, это упрощало задачу.
     -  Спасибо,  Александр  Николаевич,  что  нашел  для  меня  время,  -
проговорил бывший премьер, отдавая плащ порученцу и пожимая  руку начальнику
управления.
     - Было бы очень  странно,  если бы я его не нашел, -  любезно ответил
Нифонтов. - Прошу.
     Он был в штатском. До этого Экс видел его только в генеральском мундире
и не  выделял среди маршалов и генералов армии, с которыми  ему  приходилось
иметь  дело.  Он  давно  заметил,  что  все  военачальники,  переодеваясь  в
цивильные костюмы, становились словно бы мельче, невзрачнее, теряли вместе с
мундиром свою  значительность.  Про  Нифонтова сказать  этого  было  нельзя.
Прекрасный  темно-серый  костюм сидел на  нем  как  на  дипломате.  Впрочем,
немудрено. Прослужи полжизни военным советником и руководителем резидентур в
Африке  и  на  Ближнем Востоке -  поневоле  научишься носить  и  костюмы  и
смокинги.
     - Симпатичный  у вас особнячок, симпатичный, - оценил Экс, поднимаясь
по мраморной лестнице  и проходя в кабинет. - И кабинет у тебя симпатичный.
Ты говоришь  -  странно, - продолжал он, разыгрывая из себя  политического
пенсионера.  - А  вот  некоторые  так не  считают.  Некоторые  стали  очень
занятыми.  Некогда  им,  даже минуты нет на разговор с отставником. А  о чем
разговаривать с отставником? Бывший - он и есть бывший.
     - С их стороны это  неразумно, - отозвался  Нифонтов,  отодвигая  для
гостя кресло  на краю  длинного стола  для совещаний.  - Я бы даже  сказал:
опасно.  Сегодня  -  бывший премьер. Завтра - будущий.  А  послезавтра  -
Президент России.
     - Эк  куда хватил! - усмехнулся Экс, усаживаясь. - Президент России.
Слишком богатая у тебя фантазия.
     -  Это  не фантазия. Это один  из наиболее  вероятных сценариев. Кофе?
Коньяк?
     - А  давай, - весело  согласился  гость.  -  Почему бы  и нет? Давай
коньяк. Расскажи-ка мне про  этот сценарий, -  предложил он, когда на столе
появилась  высокая  узкая бутылка  "Белого аиста"  с  фужерами  и  начальник
управления отослал помощника. - Твое здоровье, генерал.
     - Ваше здоровье, господин президент. Экс засмеялся.
     -  Да  ты,  Александр  Николаевич, лукавый царедворец. Ну-ну,  что  за
сценарий?
     - Не думаю, что он для вас новость.
     - И все-таки? Всегда интересно, как  все  видится со стороны. Чему  ты
усмехаешься?
     -  Странности  этого  занятия,  - объяснил  начальник  управления. -
Политического прогнозирования  как  профессии.  Особенно в наших, российских
условиях.  То, что сегодня кажется животрепещущим,  завтра,  возможно, будет
восприниматься как анекдот. Иногда - смешной, чаще - не очень.
     - Мы  не в завтра живем, а  в сегодня, -  проговорил Экс,  машинально
отметив,  что,  если  бы  эту фразу он  сказал по телевизору, пишущая братия
ржала  бы  над  ним  целую  неделю. А чего  ржать?  Нормальная  фраза,  всем
понятная. - Доживем до завтра, будем смеяться. А сегодня нам не до смеха.
     - Это верно, - согласился Нифонтов. - Сегодня нам не до смеха.
     -  Значит,  моя отставка не  была  для тебя неожиданностью? -  вернул
гость разговор в интересующее его русло.
     -  Она просчитывалась. Мои  аналитики даже ожидали, что она произойдет
раньше. Если бы потянули еще, ваше правительство рухнуло бы безвозвратно.
     - А сейчас - возратно?
     - Да, - кивнул Нифонтов. - Вы успели произвести рокировку. По  нашим
расчетам,  кабинет Кириенко  должен  был  продержаться  до  Нового  года. Но
продержится меньше.  Азиатский  кризис. Он  ударит по  нашей экономике очень
ощутимо.
     - И что же дальше?
     - Девальвация. Отказ  платить по внешним долгам. После этого  Кириенко
отправляют в отставку и возвращаетесь вы. С принципиально  новой программой.
Которая есть хорошо забытая старая.
     Экс внимательно  посмотрел на Нифонтова. Неглупый мужик. Неглупый. И не
из жополизов. Такого, пожалуй, нужно иметь в союзниках.
     - Что же это за программа? - спросил он.
     - Возвращение к плановой экономике.  Государственное регулирование.  В
разумных, естественно, пределах. Социализм с капиталистическим лицом.
     -   А  вот  многие  считают,  что  возвращение  к  плановой  экономике
невозможно,  -  заметил  Экс,  испытующе   разглядывая  собеседника  из-под
нависших седых бровей.
     - Но не вы, - живо возразил Нифонтов все в том же тоне непринужденной
светской беседы. - Вы  рассуждаете так. Есть политические предпосылки: люди
наигрались  в  демократию и  жаждут порядка. Есть  природные  ресурсы.  Есть
смекалистые и  трудолюбивые  россияне,  почувствовавшие  вкус  к  свободному
предпринимательству.  Есть,   наконец,  образ  врага:  все  эти  олигархи  и
прихватизаторы,  плодящие криминал. Осталось немного: освободиться от долгов
Западу. И вперед. Вы убеждены, что это единственный для России путь.
     Не дурак. Очень не  дурак. И держится  свободно. Даже слишком, пожалуй,
свободно.
     - Откуда тебе знать, как я рассуждаю? - ворчливо спросил Экс. -  "Вы
рассуждаете", "Вы убеждены". Чего это ты за меня думаешь?
     Нифонтов усмехнулся:
     - Так думаю не я. Так думают мои аналитики.
     - А им кто дал право рассуждать за меня?
     - Я задал им этот вопрос. Мне самому это было интересно.
     - И что ответили? Нифонтов развел руками:
     -  Вы же знаете, какая нынче  молодежь. Никаких  авторитетов. Никакого
уважения к старшим.
     - Не увиливай, не увиливай!
     - Они ответили так. Эти старые пердуны всегда думали за нас. "Россияне
уверены", "Россияне считают", "Россияне думают". Они полагают,  это дает  им
право думать за  вас.  Во  всяком  случае,  строить  предположения.  И  они,
пожалуй,  действительно имеют  на  это право.  Не выпить ли  нам за  молодую
Россию?
     Гость повертел в руках фужер и поставил на стол.
     - Аналитики у тебя  хорошие, а коньяк говенный.  Чем заканчивается  их
сценарий?
     - Социальный взрыв. Диктатура.  Гражданская война. Развал  России. Экс
нахмурился:
     - И ты согласен с этим прогнозом?
     - Нет. Я уверен, что обойдется без гражданской войны. А с остальным -
да, согласен. Мы  окажемся отброшенными в девяносто первый год.  И  придется
начинать все с нуля.
     Тяжелое лицо гостя еще больше потяжелело.
     - А ты, я смотрю, большой оптимист, - с хмурой иронией проговорил он.
     - Я реалист, - возразил Нифонтов. - Как и вы. Между нами только одна
разница.  Вы считаете,  что народ  - это стадо. А я думаю, что народ - это
табун. Он вырвался  из загона. И кнутом его назад уже не загнать. К счастью,
это не единственный из возможных сценариев.
     - Кто будет президентом по другим сценариям?
     - Не вы.
     Экс  помолчал.  Похоже, зря  он сюда приехал.  Этот генерал оказался не
тем, за кого он его принимал.
     Мужик,  конечно, неглупый, но  с  гонором. И  политик  плохой.  Хороший
политик умеет  не только  просчитать  ситуацию, но и  прочувствовать ее.  Не
дипломат.  Хоть и  выглядит дипломатом. Или  это  просто игра в  расчете  на
сильные козыри,  которые  есть  у  него на руках? Какие у  него  могут  быть
козыри? Да никаких.  Они  ему только  кажутся сильными. В  этой  игре, как в
преферансе, важно не то, что у тебя на  руках. А то, что в прикупе. Нифонтов
не знал прикупа. А Экс знал. И решил, что не стоит заниматься  размазыванием
каши по столу. Его привело сюда конкретное дело. К делу надо и переходить.
     - Интересно с тобой разговаривать, Александр Николаевич, интересно, -
покивал он. - Догадываешься, зачем я к тебе приехал?
     -  Будет  лучше, если  вы  скажете  сами. Не  хочу  уподобляться  моим
аналитикам и думать за вас.
     -  Скажу,  - согласился  гость.  - Ты меня знаешь, я человек прямой,
хитрым дипломатиям  не  обучен.  Поэтому я тебя  прямо спрошу:  ты  приказал
взорвать "Мрию"?
     - Нет.
     - Нет? - переспросил Экс.
     -  Нет,  - повторил Нифонтов. - Ни  я, ни мои люди  приказа взорвать
"Мрию" не отдавали,
     -  Что ты  знаешь обо всем этом деле? Только не говори,  что не знаешь
ничего,  -  предупредил  Экс  возможные возражения.  -  Президент  поручил
заняться  этим твоему управлению.  Он  это  сделал  при мне,  - добавил он,
резонно рассудив, что у генерала не будет возможности проверить его слова.
     Нифонтов подошел к письменному столу, бросил в интерком:
     -  Пригласите  ко  мне полковника  Голубкова.  -  Объяснил  гостю: -
Начальник оперативного отдела. Он непосредственно занимается этой темой.
     Через минуту в кабинете появился сухощавый штатский с  седыми,  коротко
подстриженными волосами, с озабоченным лицом, в  мешковатом темном костюме с
немодным галстуком, похожий скорей на бухгалтера, но никак не на  начальника
оперативного   отдела  одной  из  самых  секретных  разведслужб  России.  Он
остановился у двери, всем своим видом  показывая,  что не  одобряет пьянку в
служебном кабинете в рабочее время и ни под каким видом не намерен принимать
в ней участия.
     - Полковник  Голубков, - представил его Нифонтов. -  Нашего гостя вы
знаете. Проходите, полковник. Доложите, что у нас есть по "Фениксу".
     Экс насторожился, но тут же понял, что речь идет о фирме "Феникс", а не
о программе с тем же кодовым названием.
     Голубков сел, но докладывать не спешил.
     - Дело с грифом "совершенно секретно", - сухо напомнил он.
     - Наш гость имеет  допуск к гостайнам, - ответил Нифонтов. - Так что
можете говорить. Под мою ответственность.
     Полковник  помедлил, словно  раздумывая,  должен  он  воспринять  слова
начальника управления как приказ или следует отказаться принимать  участие в
этой светской беседе.
     - Мы слушаем,  - поторопил Нифонтов. - Предысторию опустите. Давайте
сразу выводы. Если они есть.
     -  Да,  есть,  - так  же  сухо  подтвердил полковник. - Мы  пришли к
определенным выводам. Их три. С  момента  своего создания в январе девяносто
седьмого  года  фирма "Феникс" занимается  регулярной  поставкой  российских
истребителей  военным  формированиям   движения   Талибан.   "Госвооружение"
является государственной компанией и  не  могло напрямую продавать  самолеты
талибам, так как это запрещено международными соглашениями.  Поэтому и  была
создана  эта фирма.  Оплачивает самолеты бен  Ладен  через  своего  эмиссара
аль-Джаббара. Вывод первый: эта деятельность "Госвооружения" противозаконна.
     - Дальше, - кивнул Нифонтов.
     -  В настоящее время  реализуется  контракт на  общую  сумму девятьсот
шестьдесят миллионов долларов, - продолжал полковник, глядя перед собой, на
свои сцепленные на столе  руки. - Из них двести  миллионов уже перечислены.
Авария  "Руслана" в Иркутске  сорвала  график  поставок,  пришлось  идти  на
сверхресурсную загрузку машин. Вывод второй:
     "Госвооружение"  несет ответственность за гибель  самолета  "Антей",  а
возможно - и самолета "Руслан" в Иркутске.
     - Бардак, везде бардак!  -  пробормотал Экс.  - И  конца-края ему не
видно. Какой же третий вывод?
     -  При  средней  стоимости  истребителя  тридцать  миллионов  долларов
контракт  подразумевал   поставку  талибам   тридцати  двух   машин.  Такого
количества  новых   изделий  нет  ни  в  резерве   "Госвооружения",   ни  на
авиазаводах. Это заставило нас предположить,  что  под видом торговли новыми
истребителями осуществляется  какая-то иная программа.  Мы  предприняли  ряд
оперативно-розыскных   мероприятий  и  выяснили,  в  чем   заключается   эта
программа.
     Экс прервал полковника:
     - Что за мероприятия?
     - Прошу извинить. Я не могу ответить на ваш вопрос. Была задействована
наша агентура. Раскрыть ее я не имею права. И  приказать  это сделать мне не
может никто. Даже президент.
     - И  даже я, - кивнул Нифонтов, жестом показав гостю, что он бессилен
ему помочь. - Продолжайте, Константин Дмитриевич. Что это за программа?
     - Полтора года назад  нынешний  генеральный директор компании "Феникс"
генерал-лейтенант  Ермаков  встретился в Нью-Йорке  с профессором  Ефимовым,
известным специалистом по радиолокации.  Он предложил ему вернуться в Россию
и заняться созданием  антирадарной защиты для обычных серийных машин. Ефимов
отказался,  но дал понять, что в России остались его  ученики. Ермаков нашел
одного  из них. Николай Фалин  из  НПО имени Жуковского.  Отдел конструктора
Крылова занимался  этой  тематикой  и имел  определенные  успехи.  Год назад
финансирование было закрыто, оборудование с полигона под Воронежем закуплено
фирмой "Феникс",  а  сам Фалин  уволился и исчез. Мы установили,  что он был
завербован  человеком Ермакова и  увезен  на  базовый аэродром  "Феникса"  в
Потапово. Перед тем как  уволиться, Фалин запустил в компьютеры отдела вирус
и уничтожил  всю базу данных по  этой  тематике.  Не сомневаюсь,  что он это
подтвердит,  если нам удастся его допросить. В последнем уверенности нет. Он
написал  матери, что вернется недели через три. Не  думаю, что  он вернется.
Его уберут.
     -  Минутку, полковник,  - вмешался гость.  -  Что за  страсти вы нам
рассказываете? Кому и зачем нужно убирать этого Фалина?
     - Это не страсти. Это  версия,  основанная на фактах.  Судя  по всему,
Фалин закончил разработку методики. И  стал не нужен. А знает слишком много.
У таких сюжетов всегда только один конец.
     - Выходит, Ермаков не просто  переманивает кадры, но и целенаправленно
занимается вредительством? Так, по-вашему?
     - Здесь  замешан не  только  Ермаков. Прекращение  финансирования этой
темы в  НПО имени Жуковского не  могло быть случайностью. Да,  я считаю, что
это  целенаправленная  работа.  Ее  координировал  кто-то  повыше  Ермакова.
Намного выше.
     - Цель?
     -  Монополизировать превращение старых  серийных машин в невидимки.  И
продавать  их  по  цене  новых.   Сейчас  на  аэродроме  Потапово  находятся
пятнадцать  МиГ-23,  МиГ-25  и  Су-25.  На  них  уже  нанесено  антирадарное
покрытие.  В  ближайшее  время они  будут  переданы  талибам. После  этого в
Потапове будет налажен  конвейер. У нас тысячи старых машин. Они  пойдут  во
все горячие точки мира. А таких точек более чем достаточно.
     Экс почувствовал, как крахмальный воротник рубашки  вжимается в шею. Да
что же это делается? Целый отдел из самых опытных гэрэушников был создан для
прикрытия  программы  "Феникс".  Мощное  спецподразделение с  информационным
центром,  аналитиками,   оперативниками   и   агентурой.   А   теперь   этот
бухгалтер-замухрыга,  хмурый, как  с перепоя, обыденно  излагает  самую суть
этой  сверхсекретной программы,  о  деталях  которой  не знали даже.  высшие
руководители государства.
     Экс повернулся к начальнику управления:
     - Сколько времени вы занимаетесь этим делом?
     - Вплотную - три недели.
     - Я слышал, что  у  вас работают  профессионалы. Но не подозревал, что
такие. Всего три недели. Поздравляю, генерал. Как  вам удалось раскопать все
так быстро?
     -  Помог случай. Командир  экипажа  погибшего "Антея" оказался  другом
детства полковника Голубкова.
     - Бог ты мой! - изумился  Экс.  -  Вот уж повезло  так повезло!  Да,
против такого везения не попрешь.
     - Я не  склонен считать это простым везением, - заметил Нифонтов.  -
Не  было  бы  этого  случая,  был  бы  другой.  Всякая  криминальная система
неустойчива по  своей природе. Как только она оказалась в поле зрения, конец
ее предрешен.
     -  Почему  вы  назвали ее  криминальной?  Это  всего  лишь  коммерция.
Крупномасштабная - да.  Не  вполне безупречная  с  точки  зрения  закона -
возможно. Но в наше время  любая коммерция сомнительна. Торговля оружием  -
не исключение.  А когда речь  идет о миллиардах долларов,  которые  мы можем
получить...
     - Это не коммерция,  -  перебил  гостя  полковник  Голубков.  -  Это
заговор. Экс нахмурился:
     - Вот как? Заговор? Против кого?
     - Торговлю истребителями в таких масштабах скрыть невозможно.  Ее и не
будут скрывать. Это заговор против России. Демократическая Россия перестанет
существовать. Это и есть третий вывод.
     -  Эк  куда  вы  хватили!  -  хохотнул  гость.  -  Заговор!  Кто  же
организовал этот заговор?
     - Разрешите мне не отвечать на этот вопрос. У меня  есть  уверенность,
но доказательств нет.
     - Отчего же? - запротестовал Экс. - Разговор у нас неофициальный. Да
и  я  лицо  неофициальное. Сделайте милость,  полковник,  поделитесь  своими
соображениями. Кто же, по-вашему, стоит во главе заговора? Генерал-лейтенант
Ермаков?
     - Нет.
     - Генерал армии Г.?
     - Нет.
     - Кто?
     - Вы.
     Экс  растерянно  оглянулся на Нифонтова.  Тот свободно сидел  в кресле,
нога на ногу, сцепив  на колене руки, только что пальцами не крутил. На лице
- вежливый интерес к происходящему. И никакого желания вмешаться, поставить
на место своего зарвавшегося подчиненного.  Гость перевел тяжелый  взгляд на
полковника.
     - Вы не хотите взять свои слова назад?
     - Нет.
     И вновь начальник управления никак не прореагировал.
     Гость поднялся из кресла и подошел к письменному столу.
     Из десятка телефонных аппаратов наметанным взглядом отыскал "вертушку".
Взял трубку. Но, помедлив, положил ее на рычаг.
     -  А теперь  послушайте меня,  господа. То, что я тут услышал,  - это
сказки Шахерезады. У вас  нет доказательств  и никогда  не будет. А  то, что
скажу  я,  это не  сказки Шахерезады. У  меня были подозрения, что все,  что
произошло в  Потапове,  организовали  вы.  Сейчас я  в этом уверен.  Что  же
произошло? Если  оставить в  стороне вашу фантастику про заговоры, произошло
следующее. Вы не просто превысили полномочия.  Диверсии  на  железнодорожной
ветке,  взрыв  ЛЭП  и  взрыв "Мрии" -  преступления. Только  так  это будет
расценено   президентом.   Остается   получить   доказательства,   что   эти
террористические  акты  были  совершены  по  вашему  приказу.  И  они  будут
получены. Пять  диверсантов  захвачены  службой  безопасности. Это  для  вас
новость, не так ли? Сейчас  они дают показания. Пока неохотно, но существует
много  способов  развязывать языки.  И вы,  профессионалы,  все эти  способы
знаете лучше меня.
     Он оглядел хмурые лица контрразведчиков и заключил:
     -  Я  даю  вам  последний  шанс.  Мы  еще  можем  договориться.  Скажу
откровенно, я хотел бы видеть вас союзниками.  Другого выхода  для вас  нет.
Итак, генерал?
     Нифонтов с сомнением покачал головой:
     -  Экипаж "Руслана". Экипаж "Антея".  Офицеры сопровождения. Семьдесят
погибших в Иркутске. Не говоря  об афганцах, которые уже крошат друг друга с
помощью  российских штурмовиков. А в  перспективе?  Тысячи трупов? Десятки и
сотни тысяч? Во всех горячих  точках мира. А их, как справедливо заметил мой
коллега  и  друг  полковник  Голубков,  хватает.  И с  нашей  помощью  будет
становиться  все больше. Вам не  кажется,  что это слишком дорогая плата  за
повышение благосостояния россиян? Даже если эти миллиарды долларов дойдут до
них, в чем у меня есть очень большие сомнения.
     - Кончайте демагогию! - прикрикнул Экс. - Я задал конкретный вопрос.
И жду конкретный ответ.
     - Это и есть ответ. Я не хочу попасть  в ад  за чужие  грехи. У меня и
своих хватает. - Нифонтов обернулся  к полковнику Голубкову. - У тебя есть
что сказать, Константин Дмитриевич?
     - Есть. Но я воздержусь.
     -  Говорите,  полковник,  не  стесняйтесь,  - подбодрил Экс. - А  то
будете потом жалеть, что не сказали.
     - Да?  Тогда  скажу,  - кивнул Голубков. Впервые за весь разговор  он
посмотрел в лицо гостю.  В  его взгляде была  глубокая усталость и  холодное
безразличие.  Так  в  96-м  смотрели  на Экса  солдаты  и офицеры поредевших
полков, выведенных из Чечни.
     Полковник помолчал и негромко произнес:
     - Пошел на...!
     Экс взял трубку "вертушки" и набрал номер.
     - Мы были правы,  это они, - сказал он, услышав голос Г. - Свяжись с
Потаповом. Ты знаешь, что приказать.
     Он положил трубку и направился к выходу.
     Нифонтов вызвал помощника:
     - Проводите нашего гостя.
     Тот предупредительно открыл дверь:
     - Прошу вас.
     Экс  выплыл  из кабинета, не оглянувшись  на  контрразведчиков. Они для
него не существовали. Они сами решили свою судьбу.
     В  холле, надевая плащ, поданный  порученцем, он  увидел в зеркале свое
тяжелое холеное лицо.
     Лицо бывшего.

     Генерал-лейтенант  Нифонтов  постоял  к  окна,  глядя,  как   из  ворот
управления выезжает черный лимузин гостя, и повернулся к полковнику:
     - Что с тобой, Константин Дмитриевич? Голубков не ответил.
     Нифонтов  прянее  из  комнаты отдыха чистый фужер, привычно  разверстал
коньяк, кивнул:
     - Давай-ка по соточке. Как говорят американцы: "Help yourself". Помоги
себе сам. Выпил, прислушался к себе.
     - С чего он взял,  что коньяк говенный? Коньяк как коньяк. - Поставил
фужер на стол, внимательно посмотрел на сумрачное лицо Голубкова. - Знаешь,
Константин Дмитриевич,  о чем я подумал? Если тебе доведется писать мемуары,
в  них  будет  сильная  глава. Она  будет называться: "Как  я  послал  на...
Президента России".
     - Он не будет президентом, - буркнул Голубков.
     - Вот как? Почему?
     - Я буду голосовать против.
     - Ребят действительно взяли?
     - Боюсь, что да. Сейчас проверим. Пошли.
     Они спустились в информационный центр.
     Голубков приказал оператору:
     -  Передавай:  "Центр  -  Пастухову.  За  успешное выполнение задания
представлены к очередным воинским званиям: Пастухов - майор,  Перегудов  -
майор, Злотников и Хохлов - капитан, Мухин - старший лейтенант".
     Сигнал  ушел на  спутник.  Оттуда,  отразившись от  серебряной паутинки
антенны, плывущей в космической бездне, в божьих имениях, вернулся на землю,
в  дикую забайкальскую степь, пробившись  сквозь эфир, забитый многоголосьем
жизни.

     "Крошка моя, я по тебе скучаю..."

     Через двадцать минут поступил ответ:
     "Пастухов - Центру. Служим России".

     Генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков переглянулись.
     Сомнений не оставалось.
     Это означало: "Работаю под контролем".
     Или другое: ответил не Пастухов.
     Глава XI
     Подполковник Тимашук готовился к допросу захваченных диверсантов, когда
подала  сигнал  вызова  радиостанция  "Селена-5".  Он  взглянул  на  дисплей
шифровального прибора  "Азимут", готовый  увидеть ставший  привычным  текст:
"Центр - Пастухову. Доложите обстановку".  Сначала он поступал каждый  час,
потом каждые полчаса. Но вместо этого вдруг появилось:
     "Центр -  Пастухову.  За  успешное  выполнение задания  представлены к
очередным воинским званиям: Пастухов - майор, Перегудов - майор, Злотников
и Хохлов - капитан, Мухин - старший лейтенант".
     Тимашук  замер.  Это  была удача.  Просвет в  полосе  черной  невезухи,
которая преследовала его с первых часов появления в Потапове.
     Нужно было ответить. Как можно быстрей.
     Что?

     Целую вечность -  восемнадцать минут - просидел подполковник Тимашук,
напряженно всматриваясь в дисплей.

     Рация стояла  на  слесарном  верстаке в подземном  ремонтном боксе,  из
которого по приказу Тимашука было убрано все лишнее. Гудели, гасли  и  вновь
зажигались  лампы  дневного  света.  Напряжения не  хватало,  хотя резервная
электростанция работала на полную мощность.
     "Селена-5". Современная модификация станции космической связи "Барьер".
Полтора десятка  лет  назад,  когда  курсант Академии  ГРУ  Тимашук  начинал
постигать стратегию и тактику  тайных  войн, переносной  "Барьер", способный
через спутники-ретрансляторы  посылать  сигнал  за  три  тысячи  километров,
казался  фантастикой.  Связь, это  вечное проклятье  и ахиллесова пята  всех
разведок мира,  стала  почти  такой же простой, как звонок по междугородному
телефону. Сложности,  конечно,  остались, но  они были уже  другого порядка.
Отшелушилась профессия радиста, выбивающего на ключе трели морзянки, сгорели
в  спецпечах  шифровальные блокноты,  в  музеях  спецслужб  осели "энигмы" и
громоздкие шпионские рации.
     С тех пор "Барьер" похудел на пять килограммов, оброс новыми функциями,
безгранично  расширил радиус действия, но  принцип действия остался прежним.
Импульсная  подача  сигнала,  автоматическая  кодировка,  прыгающая  частота
передачи. Самоликвидатор, приводимый в действие по радиосигналу или с места,
кнопкой на пульте.
     Преобразился и  шифровальный  прибор "Азимут",  стал  похож  на большой
пейджер. Принятые и отправленные шифротелеграммы автоматически стирались при
отключении питания или клавишей "Del".
     Сейчас оперативная память "Азимута" была заполнена бесконечными: "Центр
-   Пастухову.  Доложите   обстановку",   "Центр  -   Пастухову.  Доложите
обстановку".
     Отвечать на это было нельзя, вероятность расшифроваться составляла  все
сто  процентов. Одно неточное слово, и в этом долбаном Центре поймут:  рация
захвачена. Сработает  самоликвидатор, "Селена-5" превратится  в ящик мусора.
Но  в этом случае безответность была оправданной: не до того, не до докладов
об обстановке.
     Последняя  же  шифрограмма  требовала ответа.  Требовала,  черт  бы  ее
побрал. И ответа быстрого.
     Можно было, конечно, и на это. сообщение не отвечать. Но это было очень
слабым  решением.  Ничтожным.  За  такие  решения  из  "консерватории",  как
называли Академию ГРУ, отчисляли безжалостно. И правильно делали.  В военной
разведке перестраховщики не нужны. Такое решение было безопасным для  самого
Тимашука,  но  бесполезным,  а  значит  -  вредным,  для  дела.  Центр  мог
заключить,   что   связь  утрачена,   и   прекратить   вызовы.   Тем   самым
перечеркивалась возможность радиоигры - функельшпиля.
     Во время войны  функельшпиль широко использовали и Смерш и немцы: через
захваченных  радистов запускали противнику дезу. Для Тимашука  важно было не
дезу впарить, ему позарез нужно было другое: выяснить, что  это за  Центр. О
нем ничего не сказали захваченные диверсанты - ни  на месте при  потрошении
по-горячему, ни на других допросах.
     Правда, первые два допроса Тимашук провел не лучшим образом. Он отдавал
себе в этом отчет. Далеко не лучшим. Просто бездарно. Особенно самый первый,
на горе, в грохоте вертолетных  двигателей, когда бойцы из команды Сивопляса
скрутили диверсантов. В запале штурма,  не вполне осознавая,  что произошло,
почему он  еще  жив  и почему  "калаш" снова в. его  руках, он яростно тыкал
автоматным стволом  в  изукрашенные  маскировочным гримом  лица,  орал: "Где
остальные?  Где  остальные,  говори,  мразь, пристрелю!"  Стрелял  короткими
очередями над ухом, вновь рвал  горячим дулом щеки и рты. Видел, что  они не
понимают  вопроса,  еще  больше  ярился  и   действительно   пристрелил   бы
кого-нибудь, если бы его не оттащил Сивопляс.
     Второй  допрос,  в дежурке полковой гауптвахты, на  пол которой свалили
связанных по рукам и  ногам  диверсантов, Тимашук провел лучше. Но все равно
плохо. Он был к нему не готов. Пустые руки  -  этого мало для качественного
допроса. Без готовности, но и без запирательств, они назвали себя, признали,
что диверсии на железной дороге, на резервной электростанции и взрывы ЛЭП -
их рук дело. Выполняли  приказ Центра: любыми средствами предотвратить вылет
"Мрии". Назвали пароль, открывающий доступ к работе с клавиатурой "Азимута".
Пароль  оказался правильным. Но про Центр  не сказали  ни  слова. Не  знали.
Совсем ничего. Даже простенькой легенды не выложили.
     Не знали. Чушь собачья. Как они могли не знать? Могли знать не все. Это
да. Но чтобы не знали совсем ничего?
     В  дежурку  заглядывали встревоженные офицеры, мешали. Мешал и грим  на
лицах   диверсантов,   делал   их    одинаковыми,   скрывал,   как   маской.
Психологической  защитой для них и преградой для  Тимашука был  и добротный,
хорошо подогнанный камуфляж.  Тимашук прекратил допрос. Приказал смыть грим,
переодеть  в солдатские робы  и рассадить в отдельные камеры. Одного из них,
самого  маленького,  начало рвать.  Тимашук  распорядился  отправить  его  в
санчасть и держать под постоянным присмотром.
     На местной  губе четырех камер не было,  было  только две,  и  в  одной
сидели  два  солдата-первогодка  и  прапорщик,  которые  не смогли объяснить
ротному, почему  от них  несет  перегаром.  Сивопляс  предложил использовать
ремонтные  боксы.  Тимашук  одобрил.  Боксы охранялись  "черными". Это  было
удачно. Тимашуку  очень  не  нравился  всеобщий  интерес  солдат  и офицеров
гарнизона к  задержанным. Нездоровый  интерес.  Впрочем,  а  с чего ему быть
здоровым?

     "Центр - Пастухову. За успешное выполнение задания..."

     Со  слова   "Центр"  подполковник  Тимашук  заставил  себя  переключить
внимание на слово "задание".
     "Задание".  Какое  задание? Они успешно выполнили только  одно задание:
взорвали  "Мрию".  "Мрию"!  Засадили ракету в  самолет  стоимостью пятьдесят
миллионов долларов  и  объявили:  "Мы  сдаемся".  Тимашук был ошеломлен.  На
секунды утратил всякую способность соображать. Все происходило как в тяжелом
сне,  когда силишься  нажать на спусковой крючок автомата, но вместо очереди
пули начинают выкатываться из ствола и повисать в воздухе. В полном ступоре,
окаменевший и  онемевший, он смотрел, как ракета выписывает дымную медленную
дугу, как вспухает  от  взрыва фюзеляж "Мрии", как  проседает  и рушится  на
бетон то, что еще мгновение назад было самым большим самолетом в мире.
     Онемел и генерал армии Г. Выслушав доклад Тимашука, он молчал не меньше
минуты.   Потом   начал   выспрашивать   о  подробностях,   записал  фамилии
захваченных, серийные номера оружия, обещал заняться, но все это так,  будто
не понимал, что произошло, не врубился. А когда  наконец  въехал, разразился
очередью крупнокалиберного мата и приказал:
     - Вытряси из них все. Понял? Все!
     - Как быть с отправкой? - спросил Тимашук. - "Мрии" нет.
     - Срать  на  "Мрию"! Сейчас  нужно понять, что  происходит. Выверни их
наизнанку. Мы должны знать все. Что  они успели узнать. Что успели передать.
Кому. Сразу доложи. И не разводи там. Понял? Не разводи!
     Тимашук понял.
     - Что с ними делать? - спросил он. И уточнил: - Потом.
     - Не задавай мудацких вопросов! - прикрикнул Г.
     И это  Тимашук тоже понял. Третий допрос  он провел нормально. С каждым
отдельно.  Но  это  был,  строго говоря, не  допрос.  Опрос.  Фамилия,  имя,
отчество, год и место рождения,  семейное положение, место жительства семьи,
воинское звание, место службы. Какое получили задание,  когда, от  кого, при
каких  обстоятельствах. Как добирались в  район  операции,  на  чем, сколько
времени.
     Допрос  шел  под  магнитофонную  запись.  Но  подполковнику Тимашуку не
пришлось делать расшифровку и  сравнивать показания,  вылавливая нестыковки.
Не  было  нестыковок.  Это  было  видно  навскидку.  Показания совпадали  до
мельчайших деталей. Только в одном они  гнали откровенную липу. Но гнали так
слаженно и так равнодушно, что при других обстоятельствах Тимашук, возможно,
и поверил бы.
     Воинское  звание:  рядовой  запаса. Да, служили.  Да,  были  офицерами,
вместе воевали в Чечне. В  96-м разжалованы и уволены из армии. С тех пор на
гражданке.  Пастухов  -  владелец индивидуального  частного предприятия  по
изготовлению  столярки. Перегудов  работает в  реабилитационном  центре  для
бывших  "афганцев"  и  участников  чеченской   войны.  Мухин  и  Хохлов   -
совладельцы детективно-охранного агентства. Злотников  - безработный актер.
За что  разжалованы? За невыполнение боевого приказа. Какого приказа? Долгая
история,  подполковник. Долгая  и  темная. Запросите кадры  Минобороны,  они
лучше знают.
     У  подполковника Тимашука  не было времени  на запросы. И необходимости
тратить на это время он не видел. Легенда была нелепая, но сшита крепко.
     Да,  в их показаниях не было  мелких  нестыковок. Была одна - большая.
Легенда о  том, что  они  - рядовые запаса, вызванные на переподготовку, не
сочеталась с  изъятым у них новейшим вооружением, которого  с лихвой хватило
бы не на одну, а на две таких группы. Гранатометы РГ-6. "Иглы". А "каштаны"?
Их даже  в  серию  еще  не запустили,  делают  малыми  партиями  по  заказам
спецслужб.
     Шифрограмма  из таинственного  Центра  снимала  все  вопросы.  Это  был
сильный козырь. Туз козырный.

     "За успешное выполнение задания..."

     В  этом тексте был  и  другой  смысл. Откуда  в Центре узнали,  что они
выполнили задание? Сами доложить  не могли. Его разговор с Г. перехватить не
могли -  канал  связи был защищен ФАПСИ. Спутники. Да,  только  с них могли
зафиксировать взрыв "Мрии".
     Да с чем же мы имеем дело?! Что за сила вдруг обнаружила себя?

     "Центр  -  Пастухову.  За успешное  выполнение задания  представлены к
очередным воинским званиям..."

     Еще минута-другая - и  текст исчезнет. Навсегда.  Оборвется  выход  на
этот проклятый Центр.
     "Думай! - приказывал себе Тимашук. - Думай, думай!"
     Что  может ответить на такую  шифровку военный человек? Только одно. Но
больно уж очевидно.  Слишком просто.  А если нет? Если нормально? Они же  не
журналюги,  чтобы играть  словами. И  не умники с "западного" и "восточного"
факультетов "консерватории",  смотревшие  сверху  вниз на курсантов третьего
факультета,  которым,  в  их числе  и Тимашуку,  предстояло  не кайфовать  в
Лондонах  и  Кайрах  под  дипломатическим прикрытием, а пахать, как Карлы, в
разведуправлениях военных округов и флотов.
     Десантники. Рабочая  сила. Офицеры-десантники.  Были, как следовало  из
шифрограммы: капитан,  старший лейтенант,  лейтенант. Стали: майор, капитан,
старлей.  Для  старшего,  Перегудова, майор - нормально. Для  остальных  -
много. Особенно для Пастухова. Майор в двадцать восемь лет - очень неслабо.
Сам  Тимашук стал  майором  только  в  тридцать  два  года.  И помнил, какой
сатанинской гордостью обожгло душу.
     Должны ответить. Не могут не ответить.
     И Тимашук решился. Быстро набрал:
     "Пастухов - Центру. Служим России".
     Нажал кнопку  шифратора и  отошел от  рации  в  дальний угол  бокса, за
станину сверлильного станка. На случай, если сработает самоликвидатор.  Черт
его знает, сколько там взрывчатки. Может, пшикнет. А может и рвануть.
     Минута.
     Две.
     Четыре.
     Секундная  стрелка  двигалась   по  дымчатому   циферблату  сверхточных
швейцарских часов "Радо", скрытому за сапфировым стеклом.
     Упругими толчками.
     Как кровь в виске.
     Как бы преодолевая сопротивление времени.
     Шесть.
     Обманчивый  круговорот  жизни.  Время идет  по кругу. А  жизнь идет  по
прямой.
     Семь.
     От старта к финишу. Но выигрывает не тот, кто достигает финиша раньше.
     Восемь.
     А тот, кто позже.

     "Селена" пискнула. На дисплее появилось:
     "Центр -  Пастухову. Выходить на  связь только в крайнем случае. Могут
запеленговать. Ждите дальнейших распоряжений".

     Подполковник Тимашук перевел  дух. Получилось. Сумел не спугнуть удачу.
Сумел!
     Этот раунд  он выиграл. Теперь Центр  подвязан. Открыта возможность для
функельшпиля. И  он сыграет с  ними в эту  старую  игру. Как  только получит
информацию, необходимую для результативного функельшпиля. А он ее получит.
     Заглянул Сивопляс, доложил:
     - Полковник Тулин. К вам. Пустить или одно из двух?
     Тимашук кивнул:
     - Пусть войдет.
     Вид  у  полковника   Тулина   был  пришибленный.   От  шквала  событий,
обрушившихся на вверенный ему объект, он как втянул голову в плечи, да так и
остался.  И  еще  больше  стал  похож  на  перестоявший гриб-боровик.  Перед
встречей с  Тимашуком  он накручивал  себя, накачивался решимостью  и теперь
выпалил заранее приготовленные фразы, будто боялся, что решимость исчезнет:
     -  Олег Николаевич,  все.  Больше  тянуть не могу. Ни  минуты.  Обязан
доложить в округ. Иду и докладываю. Не обессудьте.
     -  Вы  доложите  тогда,  когда я вам об  этом скажу,  - сухо  ответил
Тимашук.
     - Я понимаю. Все понимаю. У вас свои проблемы. Понимаю. Но  вы  и меня
поймите.  Такое ЧП! Командующий шкуру  с меня спустит! Я обязан был доложить
еще... - Он посмотрел на часы и ужаснулся: - Еще восемь часов назад!
     - Успокойтесь, полковник. Всю ответственность я беру на себя.
     - Вы не знаете командующего! У него всегда на первом месте: "Почему не
доложили  немедленно?"  Все, Олег Николаевич.  Иду  и докладываю. И будь что
будет.
     Тимашук нахмурился.  Это  был  очень опасный момент.  Прилетят  люди из
контрразведки  округа и заберут арестованных. Их тут же переправят в Москву,
закрутится  машина  следствия. Или не закрутится, если успеет  вмешаться  их
Центр.  Судьба  диверсантов не  волновала  Тимашука.  Волновало  другое:  он
останется ни  с чем. С взорванной  "Мрией". С невыполненным приказом.  Ни  с
чем. И главное:
     только он будет виноват в  том, что произойдет утечка информации. Этого
ему не простят. И тут пахнет не понижением в должности. Тут пахнет случайным
дорожно-транспортным  происшествием со  смертельным  исходом  или  внезапным
инфарктом.
     -  Сказать  вам,  что будет? -  спросил Тимашук.  Полковник обреченно
махнул рукой.
     - Сам  знаю. Кончилась моя служба.  Пойду  на пенсию. Что делать. Рано
или поздно это должно было случиться. И так полтора года переслужил.
     - Вы  не  на пенсию пойдете, - возразил Тимашук.  -  Вас  вышибут из
армии  без всякой пенсии. И  это в лучшем случае. А скорей всего -  пойдете
под трибунал. А как  вы хотели?  Чем должна  заниматься ваша часть? Охранять
объект.  Так  вы его охраняете? Пять сопляков парализуют  огромный аэродром.
Пять! А у вас целый полк!
     -  Они не сопляки, - хмуро сказал полковник. -  Они диверсанты. И не
просто диверсанты. И еще не известно, пять их или не пять.
     - Это вы расскажете трибуналу. И добавите, что взяли их мои люди, а не
ваши.  Потому что ваших мудаков они перебили бы  и ушли.  Все, полковник.  У
меня нет времени вас уговаривать. Идите и докладывайте. Запретить не могу.
     Полковник снял форменную фуражку и большим клетчатым платком вытер лоб.
     - Что же делать, Олег Николаевич? - растерянно спросил он. - Никогда
в  такую  передрягу  не  попадал. Много  чего повидал, но чтобы  такое. Даже
сейчас не могу прийти в себя.
     -  Скажите  спасибо,  что обошлось  без трупов.  Тут  бы вам  точно не
избежать  трибунала.  Ничего  не  делать.  Сошлетесь  на  меня.  Я  запретил
докладывать. Речь  идет о сохранении гостайны.  Эта обязанность возложена на
меня. Закончен разговор. Свободны, полковник.
     Тулин потоптался, нахлобучил фуражку и вышел.
     Гриб  червивый. Как он  до  полковника дослужился? В молодости,  видно,
рвал удила. И вот, пожалуйста. Итог жизни. Боже сохрани от такой судьбы.
     Тимашук вызвал охранника и приказал принести из красного  уголка или из
телевизорной кресло. Любое. Лишь бы с подлокотниками и  с высокой спинкой. И
крепкое. Охранник кинулся выполнять приказ. Бегом. В  команде Сивопляса  все
приказы выполнялись  бегом.  Как и положено в  армии.  Здесь  вразвалочку не
ходили. Если бы такой порядок был во всей армии, это была бы другая армия. И
другая страна.
     Тимашук сел  на верстак и закурил. Обычно  он старался курить не больше
пяти-шести  сигарет  в  лень.  Эта  была  уже  десятая. Или  двадцатая.  Да,
последняя   в  пачке.  Черт.  Сейчас  бы  вернуться  в  гостиницу,  сбросить
пропотевший  камуфляж,  принять  на   грудь  полноценные  сто   пятьдесят  и
завалиться  спать.  Часов  на  двенадцать. Добрать за  недосып двух минувших
сумасшедших суток. Но  некогда  было спать. Нужно было выжимать из удачи все
до последней капли.
     В  кейсе,  который он принес  с  собой из гостиницы,  была видеокамера,
диктофон и недопитая бутылка  "Блэк лэйбла". Но пить было нельзя. Предстояла
очень непростая работа. Допросить пять человек.  На это может уйти вся ночь.
Не просто допросить. Вынуть из них все, что они знают. Для этого нужна ясная
голова.

     Тимашук  умел делать эту работу. Не сказать, что любил, нечего там было
любить, но уважал в себе умение профессионала. Он не раз делал ее в Берлине.
Накануне вывода  из  ГДР Западной группы  войск Берлин  был  затянут  густым
туманом  предательства.  Рушилось  незыблемое,  от  хваленой  дисциплины  не
осталось  и  следа.  Солдаты продавали  и пропивали  домкраты  и  запчасти к
грузовикам,  офицеры -  сами  грузовики,  а  генералы  -  автоколонны. Для
западных  разведок открылся Клондайк.  Особисты работали как грузчики. Какие
там  агентурные  разработки  и  тонкие  оперативные  комбинации.  Нужен  был
результат. Сегодня,  сейчас.  Подозрение  приравнивалось  к  обвинению.  Под
подозрением были все.  А сам Тимашук? Не затронула его  душу всеобщая гниль,
не обжигал искус? Еще  как  обжигал. И ему было с чем уйти на Запад. Он даже
знал как. Сами собой, бесконтрольно складывались в  сознании профессионально
просчитанные схемы. Химеры бессонницы. Ночная игра  ума. И кто  знает, какой
малости не хватило, чтобы воспринять эту игру как практическую задачу.
     В  душевном  смятении покидали советские  офицеры со своими  притихшими
семьями обжитые военные городки уплывающей в историческое небытие Германской
Демократической  Республики.  После  благополучной  жизни  в  ГДР  их  ждала
незнакомая, страшная,  разрушенная  Россия.  Подполковник Тимашук  улетал  с
облегчением. Он выстоял. Он остался верным присяге. Вот только того, чему он
присягал, больше не существовало. На этом  месте в душе была пустота. Прошло
время, прежде чем она заполнилась новым смыслом.

     Ладно. Все это лирика. Нужно работать.

     Принесли кресло. Тимашук осмотрел, покачал. Годится. Поставил в глубине
бокса, спинкой  к  глухой  стене.  Установил  в  углу,  на  инструментальном
стеллаже, видеокамеру, объективом на кресло. Потом проверил пистолет, вернул
его в кобуру и вызвал Сивопляса:
     - Давай сюда Пастухова!

     Отдавая приказ переодеть арестованных в солдатские робы и рассадить  по
отдельным камерам,  подполковник Тимашук  преследовал две цели. Первая  была
практическая:   осмотреть  камуфляж,  прощупать  -  нет  ли  вшитых  ампул,
радиозакладок, определить тип  изделия, хотя бы примерный год выпуска. Могла
обнаружиться фабричная  метка или даже,  если повезет, штамп воинской части.
Вторая цель была психологическая: вырвать диверсантов из привычной жизненной
среды, лишить малейшей иллюзии защищенности,  оставить один на один с собой.
В темноте. Темнота всегда безнадежна.
     В  швах  ничего не  нашлось, никаких  меток и штампов тоже.  Но покрой,
качество  ткани, форма  разгрузочных жилетов, вспененные прослойки  выдавали
тип экипировки. "Танкер"  или  усовершенствованная "Выдра". Тонкое шерстяное
белье.  Ручной вязки шерстяные носки. Прыжковые ботинки  из  мягкой воловьей
кожи,  облегающие  ногу  лучше  фирменного  "Адидаса".  В  такой  одежке  не
промокнешь и не вспотеешь, не замерзнешь даже на голой земле. И стоит она -
как  хорошая тройка от "Ле  Монти". Простых десантников в такую униформу  не
обряжают.
     Что ж, с формой все ясно. Посмотрим, что у них с содержанием.
     Загремела дверь,  врезанная в  железные  ворота  бокса.  Два  охранника
втолкнули  Пастухова.  Руки  в наручниках  впереди,  придерживают  спадающие
штаны. Гимнастерка  без пуговиц. На  ногах - ссохшиеся  кирзовые сапоги. Но
вряд ли он чувствовал себя особенно  дискомфортно. А если и чувствовал, виду
не показывал.
     Спокойное молодое  лицо. Спокойные  серые глаза. Щурится после темноты,
помаргивает  от света люминесцентных  ламп. Ни страха,  ни  настороженности.
Так, обычный интерес к тому, куда это его привели. Немытые волосы со следами
хорошей  стрижки. Темная щетина.  В  камуфляже он  казался  крепче, крупней.
Обычный  парень.  Почему,  интересно,  он  командир  этой пятерки?  Вряд  ли
случайно.
     По знаку Тимашука "черные" подвели диверсанта к креслу и вышли.
     - Садитесь,  - кивнул  Тимашук. -  Наручники не сниму. Чтобы вас  не
отвлекали ненужные мысли.
     Пастухов продолжал стоять.
     -  Моя  фамилия  Тимашук.  Подполковник  ГРУ  Тимашук.  Я  отвечаю  за
безопасность объекта. Вас накормили?
     - Да, спасибо.
     - Есть жалобы на обращение?
     - Нет. Есть вопрос. Что с нашим товарищем? Его фамилия Мухин.
     - С ним все в порядке. Пищевое отравление. Сделали промывание желудка,
дали снотворное.
     - Я хочу убедиться.
     - Прикажете отвести вас к нему? - с иронией поинтересовался Тимашук.
     - Пусть его осмотрит Перегудов. Он врач.
     - Мы этим займемся. После нашего разговора.
     - Нет. Сейчас.
     Тимашук почувствовал раздражение. Это было плохо, неправильно. Нужно не
раздражаться,  а настроиться на волну  допрашиваемого, синхронизироваться  с
его биополем. Он взял себя в руки. Лишь позволил себе заметить:
     - Не думаю, Пастухов, что вы можете ставить условия.
     - Могу. Иначе никакого разговора не будет.
     - Уступаю, - подумав, сказал Тимашук. - Цените.
     Он  вызвал  Сивопляса,  приказал  отвести  арестованного  Перегудова  в
санчасть, потом доставить сюда.
     Только после  этого Пастухов сел. Поерзал, устраиваясь. Положил ногу на
ногу.  Без вызова. Просто  положил  ногу  на ногу.  Потому что ему  так было
удобней.  И  Тимашук вдруг понял, что  этот парень  ему не нравится.  Резко.
Активно. И понял почему.
     Он знал этот тип людей. Первачи. Мажоры.  Такие были в "консерватории".
Их отбирали из молодых  офицеров-"афганцев", хорошо показавших себя  в боях.
Потом отчислили всех. Они были неуправляемыми. Не потому, что не подчинялись
приказам. Нет, подчинялись. Прекрасно проходили все виды тестирования. Но от
них исходило чувство превосходства  над окружающими. Оно  было  не явным, не
вызывающим. Это была не гордыня,  а скорей снисходительность.  Словно бы они
знали что-то такое, чего не знали и не  могли знать другие. И не потому, что
они убивали. Многие убивали. Но даже матерые полковники ГРУ с двадцатилетним
опытом работы в  поле с сожалением констатировали: не  наш материал, не наш.
Хороший материал, но JHC наш.
     Таким был и этот Пастухов. Он и  в солдатском хэбэ третьего срока носки
выглядел  так, будто на плечах  у него  офицерские  погоны.  Капитан. Майор.
Такие к сорока становятся генералами. Этот не станет.
     Тимашук постарался заглушить в себе неприязнь.
     -  Не будем терять  время, - сказал он. - У меня  его очень мало. Вы
человек военный,  должны  меня  понимать. Я  выполняю приказ. И  только.  Вы
сделали свое дело, я должен сделать свое. И я его сделаю. Все, что мне нужно
узнать, я узнаю. Каким образом - это зависит от вас. Что вы на это скажете?
     - А что я должен сказать? - спросил Пастухов.
     - Вы неправильно сформулировали вопрос, -  поправил  Тимашук. -  Вам
следовало спросить: "Что я могу сказать?"
     -  Что  я  могу   сказать?   -  повторил  Пастухов.   -  Я  понимаю,
подполковник, чего вы от меня ждете. Вы  хотите узнать, кто нас сюда послал.
Что это  за  Центр.  Я сам очень хочу это узнать. Но все, что  знали, мы уже
сказали.
     - Вы сказали, что не знаете ничего.
     - Это так и есть.
     Тимашук  помолчал.  Пока  все  шло  нормально. Нормально пока все  шло.
Полного контакта нет.  Но  нет  и  активного  противодействия. Сейчас  нужен
плавный переход.
     - Значит ли это, что вы готовы со мной сотрудничать? - спросил он.
     - Мы сотрудничаем с вами  с самого  начала. Вспомните. Вы спросили  на
горе: где остальные? Мы вам честно ответили: нет никаких остальных.
     - Их действительно нет? Пастухов усмехнулся:
     -  Если  бы  они  были, вы бы  уже  об  этом  узнали. Нормально. Можно
разворачиваться.
     -  Каждый  человек знает гораздо больше  того,  что  ему  кажется,  -
проговорил Тимашук. - Только  не  всегда  понимает,  что именно он знает. В
некотором смысле человек всеведущ.  Он  знает  даже свое будущее.  Вспомните
бытовое: "Я как знал!", "Я как чувствовал!" Вы согласны со мной?
     - Да, - кивнул Пастухов. - Мне и самому это приходило в голову.
     - Тогда давайте поговорим. Попытаемся  выяснить, что вы знаете. Как вы
на это?
     - Давайте, - согласился Пастухов. - Почему бы и нет?
     За  дверью  послышалась  возня,  лязг  железа.  Сивопляс  ввел  в  бокс
Перегудова. Он  был  в такой  же линялой  робе, как и Пастухов, в солдатских
ботинках  без шнурков. Руки в наручниках за  спиной.  Гимнастерка на крепких
плечах потемнела от  дождя, блестели залысины. Рядом с коренастым, затянутым
в черную униформу Сивоплясом с его шрамом на угрюмом лице Перегудов выглядел
европейцем-миссионером,  захваченным пиратами на Карибских островах. Тимашук
не сразу  понял, откуда в  его сознании взялись Карибы. Потом понял:  загар.
Глубокий, грубый. Откуда у него, интересно, такой загар?
     Доктор  Перегудов. Никогда не подумаешь, что этот интеллигентный доктор
без колебаний всадил ракету в "Мрию".
     Майор Перегудов. Так-то верней.
     Пастухов встретил вошедшего внимательным взглядом. Тот кивнул:
     - Будет жить. Спит. Ты в порядке?
     - Как видишь.  Ведем с подполковником интеллигентный разговор. Правда,
интеллигентность дается ему нелегко. Но он справляется.
     - Я выполнил ваше условие? - спросил Тимашук.
     Пастухов подтвердил:
     - Да, полностью.
     - Увести! - бросил Тимашук Сивоплясу.  Но  когда Перегудов  был уже у
двери, окликнул: - Минутку, майор!
     Тот не  отреагировал.  Сивопляс с  удивлением  оглянулся, не понимая, к
кому обращается Тимашук:
     - Вы ему, товарищ подполковник, или где?
     - Я говорю вам, Перегудов, - объяснил Тимашук.
     - Почему вы назвали меня майором?
     - Мне следовало сказать - капитан?
     - Вы что-то напутали. Когда-то  я действительно был капитаном. Майором
не был. И никогда не буду.
     - Я не напутал, - проговорил Тимашук. - Нет,  Перегудов, не напутал.
Вы представлены к очередному воинскому званию "майор". Вы, капитан Пастухов,
тоже. Сивопляс, поздравь товарищей офицеров.
     - Они мне не товарищи.
     - Господ офицеров.
     - Они мне не господа.
     - Экий  ты мизантроп.  Придется  мне. Майор Перегудов. Майор Пастухов.
Мои поздравления. Пленники с недоумением переглянулись.
     - Что за фигню он несет? - спросил Пастухов.
     - Взгляните сами, - предложил Тимашук. - Пастухов, подойдите.
     Перегудов и Пастухов уставились на дисплей "Азимута".
     - "Центр -  Пастухову. За успешное выполнение задания..." - прочитал
Перегудов. - Ничего не понимаю. Ты понимаешь?
     - Не больше тебя. Какой-то анекдот.
     - Вы переигрываете, господа офицеры, - укорил Тимашук.
     - По-моему, это вы переигрываете, - ответил Пастухов.
     - Полагаете, это я набил шифрограмму? Нет. Она во входящем файле. Я не
смог бы отправить ее сам себе. Есть и еще доказательство. На прошлом допросе
вы сказали, что служили в армии и были офицерами. Называли вы свои звания?
     - Я - нет, - подумав, сказал Перегудов.
     - Я тоже  вроде  бы  нет, -  подтвердил  Пастухов. -  Могли  назвать
ребята.
     -  Они  тоже не  называли. У меня есть  магнитозапись  допросов.  Могу
прокрутить. Но  надеюсь,  вы поверите мне на слово. Откуда же я  узнал  ваши
звания?
     - Любопытный вопрос, - заметил Перегудов.
     -  Но очень  простой,  -  сказал Тимашук. - Я узнал их из  этой  вот
шифрограммы вашего Центра. И даже взял на себя смелость ответить за вас.
     -  Что же вы ответили? - спросил Пастухов. Тимашук переключил дисплей
на исходящую линию. На экране появилось:
     "Пастухов - Центру.  Служим России". Тимашуку  показалось, что по лицу
Перегудова  скользнула какая-то  тень.  Какое-то  мгновенное  напряжение.  И
ничего похожего на лице Пастухова.
     - "Служим России", - повторил он. - Док, мы служим России?
     - Да.
     И снова что-то произошло.  Тимашук обматерил себя. Нужно было  включить
видеокамеру.  Импровизация.  Импровизации  нужно  готовить.  Он  внимательно
всмотрелся  в  лица новоявленных  майоров. Ничего. Проехали. Но  кое-что  он
все-таки понял:
     Перегудов пойдет на допрос вторым. Да, вторым. Это правильно.
     Пастухов покачал головой и засмеялся:
     - Представляю, как в этом Центре офонарели.
     - Это уж точно, - с усмешкой согласился Перегудов.
     - Увести,  -  приказал Тимашук. - Продолжим, - сказал  он, когда за
Перегудовым и Сивоплясом со скрежетом закрылась дверь, а Пастухов вернулся в
кресло. - Вы по-прежнему утверждаете, что вы - рядовой запаса?
     - Да я уж и не знаю, кто я такой. Может, и в самом деле майор?
     - Оставим этот  вопрос открытым. Пока.  Займемся  частностями. Значит,
вас повесткой вызвали  на переподготовку в подмосковный учебно-тренировочный
центр воздушно-десантных войск?
     - Да.
     - Почему вы решили, что это центр ВДВ?
     - У меня же есть глаза.
     - Адреса части вы, конечно, не помните?
     -  Почему,  помню. Шестьдесят  пятый километр  Егорьевского шоссе.  От
деревни Зюкино поворот налево. Еще около десяти километров до КПП.
     - Как вы туда добирались?
     - На машине.
     - На какой?
     - На своей.
     - Марка?
     - "Ниссан-террано".
     - Как добирались ваши товарищи?
     - Тоже на машинах.
     - Марки?
     -  У  Перегудова  -  "мерседес".  У  Хохлова  -   "форд-скорпио".  У
Злотникова - "мазератти". У Мухи - мотоцикл "харлей-дэвидсон".
     - Муха - прозвище от фамилии?
     На губах Пастухова появилась усмешка.
     - Нет, - сказал он. - От гранатомета РПГ-18 "Муха".
     - К концу вторых суток вас экипировали, вооружили и отвезли в Кубинку,
- продолжал Тимашук.
     - Да.
     - Куда вы дели свои машины?
     - Загнали в  гараж. Зампотех обещал, что с ними ничего не случится. Из
"мерса" Дока  даже стерео-систему забрал. Чтобы  не приватизировали.  И  все
кассеты.
     - Док - Перегудов?
     - Да.
     - Какие кассеты?
     - Попса.  Самая что  ни  на есть.  "На  вернисаже  как-то раз случайно
встретила я вас".
     - Вот как? Перегудов любит попсу?
     - Он всегда любил старый джаз. Эллингтон, Глен Миллер, Бени Гудман. Не
знаю, с чего его на попсу потянуло.
     - Значит,  вас вызвали  повестками,  вы  приехали  на машинах,  машины
загнали в гараж. Вы понимаете, почему я вас об этом спрашиваю?
     - Да. Вам все это кажется невероятным.
     - А вам?
     - Мне тоже.
     -  Едем дальше,  -  кивнул  Тимашук. -  Из Кубинки вас  доставили на
авиабазу, а оттуда  на вертолете  Ми-17 - к месту выброски. Я не рискнул бы
отправлять такую диверсионную группу без прикрытия. Вам дали прикрытие?
     - Да.
     - Кто?
     - Те, кто нас отправлял, - ответил Пастухов без малейшей заминки.
     - Какое?
     - Пять "черных акул".
     - Пять "черных акул"? - переспросил Тимашук. - На прошлом допросе вы
этого не сказали.
     - Вы не спрашивали.
     - Вы уверены, что ваши товарищи подтвердят то, что вы сейчас сказали?
     -   Почему   нет?  Конечно,  подтвердят.  Особенно   если  вы   будете
расспрашивать их так же вежливо, как меня.
     Подполковник Тимашук потянулся за сигаретой. Но сигарет не было, пустая
пачка "Мальборо" валялась на верстаке. И это мелкое житейское обстоятельство
вдруг воспринялось как дурной знак.

     Пять "черных акул".
     Если он не врет...

     -  Вы сказали - пять  "черных акул",  - повторил  Тимашук. - Можете
уточнить тип вертолетов?
     - Ка-50.
     - Ка-50 или Ка-52?
     - Ка-50.
     - В чем разница между ними?
     - Вы меня проверяете? Или сами не знаете?
     - Отвечайте на вопрос.
     - Экипаж на "пятидесятых" - один человек. На Ка-52 - двое.
     - Вооружение?
     - Ракеты "воздух - воздух".
     - Сколько штук?
     - Шесть. По три с каждой стороны.

     Не врет.

     Тимашук понял, что нужно  срочно менять тактику допроса.  Так он ничего
не  добьется.  Он  раскрыл  кейс  и  извлек  из бокового  кармана  небольшой
шприц-тюбик. Показал Пастухову:
     - Знаете, что это такое?
     - Догадываюсь.
     - Что же это?
     - Сыворотка правды. Пентанол или скополамин.
     -  Правильно, - подтвердил Тимашук. - Но  не совсем. Мы называем это
- "Ангельское пение". Все  сыворотки  правды парализуют волю. Этот препарат
-  тоже.  Но  главное  -  он полностью  раскрепощает  подкорку. В  основе,
конечно, наркотики. Укол действует полчаса. После этого человек возвращается
в реальность. Что с  ним было, не помнит. При одной дозе - без последствий.
Вторая  доза растормаживает подсознание  на более глубоком уровне. Но  после
этого человек превращается в олигофрена. Навсегда.
     Тимашук замолчал, давая возможность клиенту усвоить сказанное. Пастухов
с хмурым интересом рассматривал шприц-тюбик.
     - Мы  обойдемся  одной дозой,  -  успокоил  его  Тимашук. - Вы же не
будете включать внутренние тормоза?
     - Не буду,  - пообещал Пастухов.  - А мы не можем обойтись без этого
пения?
     -  Нет. У меня очень  мало  времени.  Я вам уже  об  этом сказал. Хочу
предупредить еще об одном. Таких тюбиков у меня всего три. А вас пятеро. Так
или иначе, но я узнаю то, что  мне  нужно. Троим повезет.  Двоим - нет. Мне
придется  применить к  ним  не столь утонченные методы допроса. Я  хотел  бы
этого избежать.
     - Я тоже, - сказал Пастухов. - Работайте, подполковник. Делайте свое
дело.
     Тимашук вызвал Сивопляса. С его помощью широкой лентой  скотча  надежно
связал  клиенту  ноги,  а  руки,  освобожденные  от  браслеток,  примотал  к
подлокотникам. Объяснил:
     -  Необходимая предосторожность. На  разных  людей "Ангельское  пение"
действует по-разному. Бывают и всплески физической активности.
     - Мне остаться? - спросил Сивопляс. - Чтобы на всякий случай ничего.
     - Нет. Жди за дверью. Понадобишься - позову.
     Сивопляс  вышел.  Тимашук  обнажил левую руку Пастухова, смочил носовой
платок  "Блэк лэйблом" и протер кожу.  Умело ввел  в вену иглу  и выдавил из
тюбика  мутноватую  жидкость.  Вновь  протер место  укола. Повернул  голову,
увидел рядом, очень близко, глаза Пастухова. И невольно отшатнулся.
     Это были глаза рыси.
     Серые. Настороженные.
     Таящие в себе какую-то жуть.
     Он  выбросил  пустой  шприц-тюбик  и  отошел  в  угол   бокса.  Включил
видеокамеру. И только после этого стал смотреть на Пастухова.

     Через три минуты препарат начал действовать.

     Он включил видеокамеру и уставился на меня своим тяжелым подозрительным
взглядом.
     Как на.
     Как на подыхающую гадюку. Будто ждал, когда можно будет подойти ближе.
     До  чего  же неприятный  тип. Весь  из комплексов. С такими можно иметь
дело только в двух случаях. Когда  они  в  полном порядке. В  полнейшем. Или
когда по уши в говне. А чуть высунулся хотя бы до  подбородка -  все, конец
любому  нормальному  разговору.  С чего  бы это?  Здоровый,  крепкий  мужик.
Высокий, спортивный.  Даже красивый. Если  бы  не этот взгляд. Будто его все
время хотят унизить. Все. И нужно постоянно  доказывать,  что  ты не из тех.
Даже  нацепил  перед  штурмом  погоны  на  камуфляж.  Чтобы  никто не  забыл
случайно, что он, блин, подполковник, а не хухры-мухры.
     Бедолага. Трудно ему живется. Все время в состоянии круговой обороны. И
я тоже хорош. Чего я к нему прицепился? Ну, надел погоны. Ну, сунулся к нам.
Может, совсем  не для того, чтобы  показать, какой он крутой мэн. А наоборот
-  чтобы не  подставлять своих. А я тут выстраиваю.  Ну, тыкал нам в  морды
стволом.  И  я бы на его месте  тыкал. Смотрит на  нас диким зверем. И  что?
Явились   какие-то  хмыри  болотные,  устроили   тарарам   на  объекте,   за
безопасность  которого он отвечает. Самолет  взорвали. Как  он  после  этого
должен на нас смотреть?
     Да нет, нормальный мужик. Даже приятный. Это он снаружи такой. А внутри
- очень приятный человек. Который другому человеку - друг, товарищ и брат.

     Как  хорошо.  Как тихо. И какие-то высокие нежные голоса. Дети поют. Ну
да. "Ангельское пение". Это и есть ангелы. Ангелы поют.

     Извините, подполковник, заслушался. Ничего,  что  я  вас так называю? У
меня и мысли нет вас задеть. Честное слово. "Товарищ подполковник" проехали.
А до "господин подполковник" не доехали. Просто Олег?  Очень хорошо. А  я -
Сергей.  Или Пастух. Как  хотите.  На  "ты"? Да ради  бога.  Конечно,  давай
поговорим. Мы и разговариваем. Разве нет?

     Светлеет.
     Какой чистый свет.
     Как перед восходом солнца.

     Как это сколько нас? Пятеро, конечно. Да, Ми-17  рассчитан  на двадцать
четыре десантника. Откуда  я знаю, почему нам дали  эту  машину? Какую дали,
такую и  дали. Может, другой не было. Ну если тебе трудно поверить, не верь.
А  я  говорю то, что есть. Не знаю,  чем доказать.  В  Кубинку  нас везли на
мерседесовском  джипе. Туда  только пять человек  и влезают. Плюс водитель и
подполковник из  части, он  нас сопровождал.  Если  тебя и это не  убеждает,
тогда не знаю.

     Майор? Какой  майор? Слушай, Олег,  кончай ты эту бодягу.  Никакой я не
майор. Тебя просто купили.  А ты купился. Ну кто,  кто! Эти,  из Центра.  Не
знаю, из  какого Центра. Но там  сидят  не мудаки. Суки -  возможно. Но  не
мудаки.  Они-то  знали, что мы разжалованы. Это  ты  не знал.  На этом они и
сыграли. "Служим России".  Погорячился ты.  Они  теперь все знают. И  что мы
живы. И что мы взяты.

     Ну, как откуда знают?  Ты  же контрразведчик. А задаешь  такие вопросы.
Навигационная программа. Она дает координаты рации. И ясно, что сигналы идут
с территории объекта. А если бы мы  были  трупами, ты  никогда не ответил бы
"Служим России".

     Еще светлее. И ангелы ближе.

     Почему не ответил бы? А ты сам подумай. Смог бы ты от имени пяти трупов
ответить:  "Служим  России"?  Подумай,  подумай.  Вот  то-то  же.  Правильно
задумался. Я бы не смог.  Да ладно, не наговаривай на себя. И ты бы не смог.
Ну если бы было время подумать, тогда другое дело. А у тебя было время?

     Ну вот,  набычился.  Выбрось из  головы.  Все это такая  ерунда,  что и
думать не стоит. Слушай, Олег, откуда ты взялся? У меня такое чувство, будто
я тебя знаю  с детства. Будто ты все время  был где-то рядом и только теперь
объявился. И я могу говорить с тобой обо всем.
     Странно,  да?  Мы все живем в скорлупе. В оболочке. Привычки, приличия.
Даже  с самыми близкими людьми молчим. С  друзьями. С  женой. Бывает,  готов
открыться, ан нет. Что-то мешает, держит. И отделываешься словесной шелухой,
шуточками. Думаешь: поймут. А иногда так  хочется сказать, что ты их любишь.
И услышать, что они тебя тоже любят.

     Подожди. Помолчи. Дай послушать.

     Кто  мы? Ну и вопросы ты задаешь. Я не знаю,  Олег. Рад бы ответить, но
что? Док иногда говорит:  сироты новой России. Шутит, конечно. А может, и не
шутит.

     Да нет, я не ухожу от ответа. Я пытаюсь найти ответ. Пожалуйста, могу и
конкретно.  Но разве  конкретность все объясняет? Вот  ты. Подполковник ГРУ.
Это и есть ты? Это только часть тебя. Не самая большая. И наверняка не самая
главная. Так  же и мы. В  одной ипостаси: столяр, врач, охранник,  артист. В
другой - наемники. Солдаты удачи.
     Как какие наемники? Обыкновенные. Нас нанимают,  мы работаем.  Конечно,
за деньги. За какие? Иногда за большие, иногда за маленькие.

     Нет, не криминал. На  бандитов мы не работаем.  Только раз пришлось. Но
это  был не обычный бандит. Международный террорист.  Карлос Перейра  Гомес.
Да, Пилигрим, он же Взрывник. Откуда ты знаешь? Ну да, по сводкам Интерпола,
у тебя же есть к ним доступ. А мы и знать не знали, кто он такой.

     Какое дело? Да так, ерунда.  Он нанял нас взорвать Северную АЭС. Что ты
говоришь, Олег! Если  бы мы ее  взорвали,  ты бы об этом знал. Все знали бы.
Нет, не взорвали. Его взорвали.

     Нравится ли нам эта работа? Нет, не нравится. Но это  единственное, что
мы  умеем  делать. По-настоящему  умеем. Нас  только  этому  научили.  И  мы
оказались хорошими учениками.

     И еще светлей.

     Док? Да, он хирург.  Почему плохой? Наоборот. Плохого хирурга никто  не
станет держать.  А его ни в какую не отпускали в мою группу. Ну да, в Чечне.
В  какую  группу?  В  ДРГ.  В  диверсионно-разведывательную  группу  особого
назначения. Я предложил, он согласился.
     Почему  согласился? Это тяжелая история, Олег.  Я о  ней  только  позже
узнал. Была  у  него девушка.  Хирургическая  сестра. Однажды исчезла. Потом
нашли.  То, что от нее осталось. Можешь представить, что с ней сделали. Люди
Махмуд-хана.  Был  такой  полевой  командир.   У  него  был  сильный  отряд.
Небольшой, но сильный. Сорок три человека. Мы долго  не могли на него выйти.
Потом вышли. Под Урус-Мартаном. А Док так и остался с нами.

     Где он так загорел? На Кубе. В лагере под Куэто. А ты откуда знаешь про
этот  лагерь? Ну правильно, ты же из  ГРУ. Да, в том самом. Ну, Олег, ты сам
видел, чему он там научился.

     Кто нанял нас в этот раз? Ты все никак не можешь поверить. Да никто нас
не  нанимал.  Я  же  тебе рассказывал, как  все было.  Так и  было.  Никаких
контрактов, никаких бабок. Об этом и речи не было.

     Почему согласились? Даже не знаю. Артист их сразу послал. Я тоже хотел.
Но Док отсоветовал. Не словами.  Я просто  понял.  И  согласился.  Если тебя
обложили, упираться бессмысленно. Все равно загонят. Лучше рвануть вперед.
     Но дело даже не в этом. Нет, не в этом. Не знаю, как  тебе объяснить. Я
почувствовал  зов. У тебя так не  бывает? Вот ты живешь, все обычно, и вдруг
понимаешь, что ты призван. И ты - это уже не ты. И мы - это не мы.

     Я  скажу кто.  Только ты больше  не  расспрашивай, все  равно  не смогу
объяснить. Вот кто - псы Господни.

     Нет, Олег, я  не знаю, что это  значит.  Я знаю, что  это так и есть. И
все.

     Что это ты пьешь? А, вижу. Виски. Из горла, Олег! Да пей, если хочется.
Я просто подумал, что из стакана удобней.

     Господи, да почему же ты  все время такой  оскаленный?  Олег,  брат. Ты
вернулся. Тебя очень долго не было,  а теперь ты вернулся. Тебе очень трудно
жилось, я  понял.  Тебя давили,  унижали,  обманывали.  Забудь.  Все  это  в
прошлом. У тебя все будет.  Тебя  будут любить. И ты будешь любить. И будешь
говорить об этом. И будешь слышать, что тебя любят.
     Расслабься, брат.
     Солнце всходит.
     Ангелы поют.
     Помолчи, послушай.

     Ладно,  спрашивай.  Как?  Патриот ли я? Олег, ты меня ставишь  в тупик.
Серьезно спрашиваешь?
     Боже ты мой, из какой же страшной жизни ты вернулся!
     Я не  знаю, что тебе  ответить. Патриот  - это человек, который  любит
родину. Допустим, я люблю  родину.  И что? Я должен объявить, что я патриот?
Но  это все  равно что объявить: "Я  хороший".  За этим стоит: "А ты говно!"
Давай не будем об этом.

     Люблю ли я Россию? Тоже дурной вопрос. Если не люблю, я  никому об этом
не  скажу. И если люблю -  тоже промолчу. Да по той же причине.  Хочу  ли я
быть полезным России? Да, хочу. Только не знаю, как это сделать. Помочь тебе
разобраться? А я чем занимаюсь? Только ты задавай вопросы по делу.

     Ты прав насчет оружия. Конечно, прав. И бесшумные  ПСС непонятно зачем.
И снайперский "винторез". И гранатометы.
     Подполковник, который нас отправлял, объяснил: "Положено".
     Фигня. У всего этого есть только одно объяснение. Это Артист сказал. Он
сказал:  театральщина.  И  ведь  правильно,  Олег.  Сам  представь.  Срочно.
Секретно. "Селена-5".  "Иглы". "Каштаны". Ножи  выживания.  Ножи стреляющие.
"Черные акулы". Жуть, а?

     И есть еще деталь. Там, в  лагере, начсклада спросил, как  все оформить
-  все наше  снаряжение и оружие.  И  подполковник  сказал: "Спишем, скорее
всего". Я сначала неправильно понял. Теперь понял. Он имел  в виду,  что все
будет захвачено. Вместе с нами. И на склад уже не вернется. Поэтому и первый
приказ  был никакой: "Проникнуть на  территорию  объекта и  ждать указаний".
Потом уже, когда мы доложили о "Мрии", в Центре переиграли.

     Не понимаешь? Но  это же очевидно. Театральщина. Демонстративность. Вся
эта история была затеяна, чтобы нагнать на вас жути. Чтобы вы  здесь все  на
уши встали.
     И так бы оно и было.
     Да так оно и есть, Олег. Так и есть.

     Почему перестало всходить солнце?

     Нет, Олег, про Центр  не могу сказать ничего. Понимаю только одно. И ты
сам это  понял.  С этим  Центром я бы шутить не стал. Суки они,  конечно. Но
шутить с ними не стоит.
     Свет почему-то начал дрожать.

     Я бегу, надрывая пупок.
     Все на ангельский твой голосок.

     Что-то я еще хотел сказать. Черт, не помню. И язык заплетается.

     Да куда ж ты бежишь, надрывая пупок?
     Все на ангельский твой голосок.

     Почему потемнело?
     Почему не поют ангелы?

     Где это я?
     Что это за гараж?
     Что  за подполковник глушит  из  горла  "Блэк лэйбл"? Почему  он  такой
потный?
     Мама ро'дная, сколько же в нем злобы.

     Ах да. Подполковник ГРУ Тимашук.

     Извините, подполковник, задумался.  Вы хотели меня  о чем-то  спросить.
Спрашивайте.

     Но  он почему-то не стал ничего спрашивать. Выключил видеокамеру, потом
вызвал из-за двери охранника, похожего на пирата. Разрезали скотч  у меня на
ногах и руках, оттащили в угол и пристегнули наручниками к батарее.
     Подполковник допил виски, отшвырнул бутылку и приказал:
     - Перегудова!
     Пират двинулся к выходу. Но тут вбежал какой-то запыхавшийся  "черный",
доложил:
     - Товарищ подполковник, вас просят. Срочно. В узел связи.
     Тимашук приказал пирату:
     - Побудь здесь. И быстро вышел.

     По  бетону аэродрома хлестал дождь. Громыхало.  С  востока  надвигалась
гроза. Вспышки молний вырывали из темноты казармы, силуэты радаров, уродливо
изломанный  корпус "Мрии".  Над летным  полем не  горел  ни один  прожектор,
светились редкие фонари  над сторожевыми  вышками. Окна пятиэтажек  военного
городка были слепые, темные, лишь некоторые  желтели от свечей и керосиновых
ламп.   На  освещение  аэродрома   и  военного  городка  мощности  резервной
электростанции  не  хватало.  Не  работали  системы  охранной  сигнализации,
бездействовала автоматика стреляющих устройств.
     Объект был беззащитен, парализован. Мертв.

     "Это единственное, что мы умеем делать".
     Карлос Перейра Гомес.
     Махмуд-хан.
     "У него был сильный отряд. Сорок три человека".
     Был.
     Псы Господни.

     Да что же это такое? Что же это, твою мать, такое?!

     Подполковник  Тимашук  перебежал из-под навеса ремзоны  к  узлу  связи,
кутаясь в  услужливо  предложенную  Сивоплясом  плащ-палатку.  Под  бетонным
козырьком   здания  перевел  дух.   Дождь  освежил.   Вернулась  способность
соображать. Он даже удивился себе. С чего  он так  задергался? Да, наемники.
Да, опытные. Но  ведь это они  в его руках, а  не  он  в  их. Что они  могут
сделать? Все, что могли,  уже  сделали. Отыгрались. Теперь игру ведет  он. И
доведет до конца. Он узнает, что это за проклятый Центр. И расскажет об этом
Перегудов. Док. А он знает. Знает он,  знает.  Расскажет. "Ангельское пение"
не обманешь. И нечего дергаться.
     Тимашук понимал, что его выбило из колеи. Сочувствие. Его пожалели. Его
пожалел этот неудачник, разжалованный офицеришко, дешевый наемник. И пожалел
искренне.  И  так  же  искренне  ужаснулся:  "Из  какой  страшной  жизни  ты
вернулся!"
     Из  какой  жизни?  Почему страшной? Чушь собачья. Он  -  из нормальной
жизни. Из страшной - они. Наемники, которых используют втемную. Инструмент.
Исполнители  чужой воли.  Он тоже исполнитель. Но он знает,  кому служит. Он
служит России.
     Тимашук вытер лицо,  пригладил  волосы и поднялся в комнату  спецсвязи.
Полковник Тулин поспешно кивнул лейтенанту-связисту:
     - Соединяй. - Объяснил: - Москва. Тимашук взял трубку.
     -  С вами будет  говорить генерал  армии  Г., -  известил  московский
связист.
     - Товарищ генерал армии, подполковник Тимашук слушает.
     - Что у тебя? - раздался голос Г.
     - Пока немного.  Часа через два будет все, - доложил Тимашук. - Есть
адрес части, из которой их отправили. Шестьдесят пятый километр Егорьевского
шоссе, в районе деревни Зюкино.
     - Проверим. Сколько их?
     - Пятеро.
     - Всего?
     - Так точно.
     - А  что ж  ты  мне, мать  твою перетак, "батальон", "батальон"! Точно
пятеро?
     - Абсолютно точно, товарищ генерал армии.
     - Смотри, подполковник. Головой отвечаешь.  Завтра придет "Руслан".  И
если что...
     - Понял вас.
     - А теперь слушай. Сейчас тебе  сбросят факс.  Документ из архива ФСБ.
Прочитай и сразу перезвони. Кое-что поясню. Отбой.
     Тимашук  вернул лейтенанту трубку.  Звякнул  факс, выползли  два  листа
термобумаги  с  машинописным текстом. Оттиск  был  не очень четким.  Тимашук
положил листы под настольную лампу.

     "ФСБ РФ. От  начальника Оперативного  отдела УПСМ полковника  Голубкова
К.Д.
     Оперативный отдел УПСМ  располагает  определенной  информацией о группе
бывших российских военнослужащих, привлекших к себе внимание ССБ..."

     ССБ. Служба  собственной безопасности  ФСБ. Серьезная служба. А что это
за УПСМ?

     "А именно:
     о бывшем капитане  спецназа  Пастухове С.С. (кличка Пастух), 1970 г.р.,
прож. в дер. Затопино Зарайского р-на Московской обл.;
     о  бывшем капитане медслужбы Перегудове И.Г.  (Док), 1963 г.р., прож. в
г.Подольске;
     о  бывшем старшем лейтенанте спецназа Хохлове Д.А. (Боцман), 1968 г.р.,
прож. в г.Калуге;
     о  бывшем старшем  лейтенанте спецназа Злотникове  С.Б.  (Артист), 1969
г.р., прож. в г.Москве;
     о  бывшем лейтенанте  спецназа Мухине О.Ф.  (Муха), 1972 г.р., прож.  в
г.Москве.
     Все  вышеперечисленные   проходили   службу   в   Чечне   и   принимали
непосредственное   участие  в   военных  действиях  в   составе  специальной
диверсионно-разведывательной  группы,   которую  возглавлял  Пастухов   С.С.
Операции группы отличались чрезвычайно высокой  результативностью,  что было
неоднократно отмечено командованием. Все члены  группы имеют медали и ордена
РФ, а Пастухов С.С. награжден также американским орденом "Бронзовый орел" за
освобождение захваченных  боевиками  сотрудников  Си-эн-эн Арнольда Блейка и
Гарри Гринблата.
     Весной 1996  года все члены группы  во  главе с Пастуховым приказом зам
министра  обороны  РФ были  разжалованы  и уволены из армии "за невыполнение
боевого   приказа".  По  неизвестным   причинам   какая-либо  информация   о
случившемся полностью отсутствует.
     Летом  1996  года в  силу сложившейся ситуации Оперативный  отдел  УПСМ
привлек  Пастухова и  членов  его  бывшей команды к участию  в  мероприятии,
требующем  высокой  профессиональной  подготовки  и   полной  непричастности
исполнителей к спецслужбам.  Поставленные перед ними  задачи  были выполнены
весьма успешно. Это побудило нас и позже иногда прибегать к их услугам..."

     Вот оно. Вот этот Центр. Всплыл.
     Всплыл!
     УПСМ. "У" - управление, скорее всего. Управление чего? Чем?  Не ГРУ -
структуру военной разведки Тимашук знал. Не ФСБ и не СВР. Федеральная служба
контрразведки? Там  не оперативный отдел, там управление. Главное управление
охраны? Сомнительно. Служба безопасности президента? Тоже вряд ли.
     УПСМ. Ладно, выяснится. Теперь выяснится.

     "Но в настоящее время мы не поддерживаем с ними никаких отношений.
     Все  они  являются  профессионалами   чрезвычайно  высокого  класса,  в
совершенстве владеют всеми видами огнестрельного и холодного оружия,  боевой
и гражданской техникой, исключительно эффективными приемами рукопашного боя,
обладают  навыками  оперативной  работы и т.  д. Однако  внутреннее духовное
перерождение, происшедшее после увольнения из  армии во  всех фигурантах,  а
особенно в Пастухове,  вынудило нас принять решение полностью  отказаться от
любых форм сотрудничества с вышеперечисленными лицами..."

     Тимашук удивился. Как это отказались от сотрудничества из-за  духовного
перерождения?  С  каких  это  пор спецслужбы отказываются от  сотрудничества
из-за духовного перерождения? Духовное перерождение  - это предательство. И
отказ от сотрудничества имеет только одну форму. Известно какую. А они живы.

     "Первой причиной  является их  непомерно  возросшая  алчность. Даже  за
участие в операциях, не связанных с риском для жизни, они  требуют не меньше
50 тысяч ам. долларов на каждого, причем наличными и вперед..."

     ...Ух ты. Неслабо.  Вот откуда  у  них  "мерсы"  и  "мазератти". Ай  да
наемники.  За  такие  бабки  можно  работать.  Но получается,  что это  УПСМ
платило?  Наличными  и  вперед? Серьезная контора.  Но и  для  нее оказалось
накладно. Теперь понятно, что это за духовное перерождение.

     "Второе. При  выполнении поставленной перед ними  задачи они  проявляют
далеко  не всегда оправданную  обстоятельствами  жесткость, а порой  и вовсе
выходят за рамки закона..."

     И снова какая-то ерунда. Спецслужбы на то и существуют,  чтобы работать
там, где нельзя действовать в рамках закона.

     "Третье. Беспрекословно  подчиняясь  своему  командиру  Пастухову,  они
слишком  часто  игнорируют  указания руководителей  операции,  достигая цели
методами, которые им самим кажутся более оптимальными..."

     Ну  это  на  что-то   похоже.  Первый  серьезный  аргумент.  Та   самая
неуправляемость.  Из-за  которой из  "консерватории"  отчисляли  таких,  как
Пастухов.

     "Четвертое. Несмотря  на  то что  уже  в течение  довольно  длительного
времени  Оперативный  отдел  УПСМ  не  привлекает  их  к  сотрудничеству  и,
следовательно, никаких  гонораров не выплачивает,  все  фигуранты,  судя  по
всему,  не испытывают недостатка в финансовых средствах, хотя только один из
них,  Пастухов,  работает в построенном  им столярном  цехе.  Возможно,  они
выполняют  конфиденциальные поручения частных лиц или коммерческих структур,
но  нельзя исключать  и их связи с крупным криминалитетом -  связи  если не
существующей сейчас, то вполне вероятной в будущем.
     Мне  не было разъяснено,  чем  конкретно был  продиктован  запрос  ССБ,
поэтому я лишен возможности дать более подробные комментарии.
     Начальник Оперативного
     отдела УПСМ
     полковник Голубков".

     Тимашук   нахмурился.  Внимательно   перечитал  докладную.  Еще  больше
нахмурился.
     Липа какая-то. Туфта.  Так докладные не  пишут. Связь с криминалом. Она
или есть, или ее нет. Вероятна в  будущем - не  разговор. Какая-то странная
беллетристика.
     "Операции группы отличались чрезвычайно высокой результативностью".
     "Являются профессионалами чрезвычайно высокого класса".
     "В совершенстве владеют".
     "Исключительно эффективными".
     И  это пишет полковник  спецслужбы? Начальник оперативного отдела этого
УПСМ?
     Полная туфта.
     Но Центр  - не  туфта.  УПСМ - это  и есть  Центр.  Очень  нешуточная
контора. И главное - государственная. В этом нет ни малейших сомнений.
     Что же происходит? Что за силы сошлись грозовыми тучами  над затерянным
в забайкальских пространствах аэродромом? И в кого долбанут молнии?

     Раздался зуммер телефона спецсвязи. Лейтенант протянул Тимашуку трубку:
     -  Товарищ  подполковник,  Москва.  Вас.-  Почему   не  звонишь?   -
недовольно спросил Г.
     - Изучаю факс.
     - Изучил?
     - Так точно. Разрешите доложить соображения?
     - Рядом есть люди?
     - Есть.
     - Пусть выйдут.
     Тимашук  жестом  показал полковнику Тулину  и  связисту на  дверь.  Оба
поспешно вышли.
     - Излагай, - бросил Г.
     - По-моему, это туфта.
     - Почему так решил?
     - Так докладные не пишут. Это не  докладная, а рекламный проспект. Она
в самом деле из ФСБ?
     - Да.
     - Значит, этот полковник Голубков полный мудак.
     - Это ты мудак, - довольно мирно возразил Г. - А он далеко не мудак.
Ты  сначала  правильно  сказал,  а  потом  все  испортил.  Эта  докладная -
подводка. Их выводили на одного террориста. И было это совсем недавно.
     -  Я знаю на  кого, -  сказал  Тимашук, радуясь возможности исправить
свой маленький, но досадный промах. - Пилигрим. Он же Взрывник.
     - От кого узнал?
     - От них.
     - Что еще узнал?
     Тимашук помедлил с ответом. У него  было что доложить. Хотя бы про пять
"черных акул".  Одно это дорогого стоило. Но он  сдержался.  Дураку половины
работы не показывают. В армии  - особенно. И хотя генерал Г. был очень даже
не дурак,  подполковник Тимашук рассудил, что правильней  будет воздержаться
от раздробления информации. Пирог должен быть целым. Тогда и  видно, что это
пирог, а не куча крошек.
     -  Про  Центр  -  ничего,  -  отрапортовал он.  И добавил, чтобы  не
выглядеть в глазах Г. совсем уж никчемным: - Пока.
     - Слушай внимательно,  - помолчав, проговорил Г.  - В этой туфте нам
важно  только одно. То, что твои головорезы работали  на  УПСМ.  Уверен, что
работают  и  сейчас.  Часть,  из  которой  их  отправляли,  -  база  нового
антитеррористического центра.  Командир там - генерал-майор Дьяков. В Чечне
он был  полковником, командовал  спецназом.  Они служили  под его началом. А
друг Дьякова - полковник Голубков. Тот самый. Начальник оперативного отдела
УПСМ. Понял?
     - Так точно.
     - Есть и еще подтверждения.  Косвенные. Дай  доказательства. Мне нужны
доказательства. Прямые, а не косвенные.
     Тимашук приободрился. На это он мог ответить.
     - Будет видеозапись их показаний, - доложил он. - Устроит?
     - Да. Только чтобы все точно. Конкретно. Без вариантов.
     - Будет сделано. Разрешите вопрос? Что такое УПСМ?
     -  Я  мог бы  тебе сказать. Но не скажу.  Это должны сказать они.  Это
должно быть на пленке. И  я должен быть уверен, что они сказали это сами,  а
не с твоей подачи.
     - Понял вас.
     - Действуй, подполковник. Сейчас все зависит от тебя.
     - Есть действовать, товарищ генерал армии.
     - И вот что еще. Связь держи только со мной. Ясно?
     - Воздержаться от докладов генерал-лейтенанту Ермакову? - переспросил
Тимашук. - Но он мой непосредственный начальник.
     -  Вот именно -  воздержаться.  Я  твой  непосредственный  начальник.
Ермаков пусть лечится. Бери дело на себя. Жду доклада. Все, конец связи.
     Тимашук  положил  трубку  и  некоторое  время  неподвижно  сидел  перед
пультом.
     Вот это  поворот. Вот это, черт возьми, поворот! Что же произошло между
Ермаковым  и Г.? Не просто столкновение.  Столкновение со всего маху. Лоб  в
лоб. И  у Г.  лоб  оказался крепче.  В  чем  же  Ермаков  прокололся? И  так
по-крупному,  что его выводят из игры.  В самый разгар дела. Огромного дела,
которое могло вынести его на такую высоту, что даже представить  страшно.  И
его,  Тимашука, передвигают  на освобожденную  Ермаковым  клетку. Только так
можно было понимать слова Г.: "Бери дело на себя". Только так.

     Тимашук  разрешил  полковнику  Тулину  и  связисту  войти, одолжился  у
лейтенанта сигаретой.  Быстро  выкурил  ее, приказал  завтра с  утра  убрать
остатки "Мрии",  чтобы  подготовить  взлетно-посадочную  полосу  для  приема
"Руслана", сказал полковнику несколько ободряющих  фраз и вышел. На лестнице
его окликнул связист:
     - Товарищ подполковник, снова Москва. Тимашук вернулся в комнату:
     - Слушаю вас, товарищ генерал армии. Но вместо козлиного баритона Г. в
трубке раздался хмурый голос Ермакова:
     - Ты с кем это разговариваешь?
     -  Прошу  извинить,  товарищ  генерал-лейтенант.  Мне сказали, что  он
должен звонить.
     - Звонил?
     - Нет, - ответил Тимашук. И повторил: - Никак нет.
     Это  была  точка.  В его  прежней  жизни.  В  его  прежних отношениях с
Ермаковым. Роли сменились. Логика командной гонки. Не тянешь - уйди. Ничего
личного. Команда не может  ждать. И важно быстро понять свою новую роль. Чем
раньше поймешь, тем больше шансов, что не сомнут, не затопчут.
     Генерал-лейтенант Ермаков не понимал. Это чувствовалось по его тону.
     -  Что у  тебя  творится?  -  раздраженно спросил он.  -  Почему  не
докладываешь?
     -  Не  о чем. Все стоит. Саперы  обещают восстановить ЛЭП  через  двое
суток.
     - Допросы?
     - Продолжаю.
     - Что выяснил?
     - Ничего.
     - Молчат?
     - Не знают. Я свяжусь с вами, как только получу результат, - пообещал
Тимашук,  чтобы   не  затягивать  этот  пустой  разговор.  -  Как  вы  себя
чувствуете, товарищ генерал-лейтенант?
     - Ты не о моем самочувствии думай, а о своем! - с угрозой посоветовал
Ермаков. - Плохо работаешь, подполковник. Очень плохо. Все провалил.
     Зря он это сказал. Ну, сам напросился.  Жопа недостреленная.  Будет  он
выговаривать. Лечитесь, товарищ генерал-лейтенант. А мне нужно работать.
     - Прошу извинить, товарищ  генерал-лейтенант, - сухо ответил Тимашук.
- У меня нет времени на разговоры, мне нужно работать.
     Не  дожидаясь ответа,  он  повесил  трубку. И  вдруг понял, что  сказал
чистую правду. У него  действительно  не было времени.  В Центре знают,  что
группа Пастухова  захвачена. Этот Центр  должен  будет что-то предпринять. И
очень быстро. Немедленно. Он должен их опередить. И он их опередит.

     Тимашук вышел на улицу.
     Над аэродромом  неистовствовала  гроза. Вся  злоба  мира  долбила землю
молниями, сотрясала ударами грома. Хляби небесные обрушивали потоки воды.
     Тимашук завернулся в плащ-палатку и шагнул в ад.
     Он спешил.
     У него оставалось все меньше времени.

     Сидеть на бетонном полу с прицепленными к трубе руками было не очень-то
удобно, но я кое-как примостился. Подсунул колени под локти, чтобы браслетки
не так сильно резали руки, привалился плечом  и виском к радиатору. Радиатор
был холодный, как.
     Осторожней   надо   бы   со  словами.   Так   недолго  накликать  беду.
Ексель-моксель. А мы ее уже не накликали?
     Надежда превращает в раба, в тварь дрожащую.
     Безнадега дает свободу.

     Радиатор был холодный, как труп.

     Люминесцентные лампы на закопченном  потолке мигали,  потрескивали.  Из
крана в  углу бокса  на железную раковину  звонко  капала  вода.  Стены были
пропитаны запахом отработанной  соляры, машинного  масла,  металла. В трубах
гудело,  слегка  вибрировал  пол - как  корабельная  палуба.  Где-то  рядом
работала  мощная силовая установка. Резервная дизель-электростанция,  больше
нечему.  Значит,  ЛЭП  еще  не восстановили.  Слышались  еще какие-то глухие
удары, то сильней, то тише. Сколько же времени мы здесь сидим?
     У ворот  бокса  стоял пират,  смотрел  на меня  сверху вниз.  С  хмурым
интересом - как на обезвреженную  мину  неизвестной конструкции. "Калаш" на
груди. Ноги расставлены,  руки свободно  лежат  на  "калаше".  Изуродованное
страшным шрамом лицо. Откуда  у  него такой шрам? Вряд ли Чечня, не успел бы
так зарасти. Самому под сорок. Афган, пожалуй.
     В голове  у  меня было мутновато, но одурь  прошла. Я  уже понимал, что
произошло. Укол мне Тимашук сделал. Это я вспомнил. А дальше - провал.
     "Ангельское  пение". Придумали  название, суки. Что  же я напел?  Вид у
подполковника Тимашука был не больно-то победительный. Что он узнал  от меня
такого, чего  не знаю я сам? Верней, так: узнал ли он  то, что хотел узнать?
Вроде  бы  нет. Это было и  хорошо, и плохо. Хорошо потому,  что мы были ему
нужны. Но это было и плохо. Он не отступится, пока не выжмет  из  нас все. И
пойдет до конца. Такие всегда идут до конца.
     - Какой сегодня день, командир? - спросил я пирата.
     Думал, не ответит. Но он ответил:
     - Вывести бы вас всех в поле, поставить лицом к стенке и  пустить пулю
в лоб двумя очередями. Такой самолет сломали! Плохой для тебя день.
     Сказал он, конечно, не "плохой", но я понял. Он помолчал и добавил:
     - Понедельник.
     Это и есть юмор висельников: ничего себе начинается неделя.
     - Спасибо, -  сказал я.  -  Хорошо  с  тобой разговаривать, когда ты
молчишь.
     - Ты мне  договоришься, - пообещал  он.  -  Поставлю и будешь стоять
стоя.
     - А что там бухает? - поинтересовался я. - Уже бомбят?
     Он снова задумался. Словно искал наиболее выразительное определение. Но
не нашел. Поэтому ответил просто:
     - Гроза.
     И как  бы  в подтверждение  его слов  возник подполковник  Тимашук.  Из
грозы, из ливня.  Сбросил мокрую, громыхнувшую жестью плащ-палатку, приказал
пирату:
     - Перегудова. И всех остальных. Всех!
     Заходил по боксу. Нетерпеливый. Стремительный. Сгусток энергии. Сгусток
воли. Я  понял: что-то произошло.  На меня он даже не посмотрел.  Я для него
был  отработанный материал. А я на него  смотрел. И его заряженность мне  не
нравилась.  В  нем  была  энергия  шаровой  молнии.  Одинаково  опасная  для
окружающих и для него самого. Знак судьбы лежал на гордом его челе.
     Привели  Дока, примотали к креслу, как яхту  к причалу после штормового
предупреждения. Даже грудь к  спинке кресла. Грамотно, конечно. Тимашук свое
дело знал. Зачем  ему осложнения.  Док кряхтел,  ворочался  в  кресле, но не
протестовал.
     "Черные"  вышли. Потом  появились снова. Приволокли  Боцмана и Артиста.
Вид у  Артиста был несколько помятый, губа  распухла. Видно, повыступал - и
ему вломили. Боцман  сопел, но благоразумно помалкивал. Их посадили на пол и
присобачили наручниками к нижней трубе.
     А  вот  тут,  по-моему,  Тимашук  ошибся. В  таком  положении  никакого
физического  противодействия  не  окажешь,  но  психологический  баланс  был
нарушен. Нас  было четверо,  а он один.  А когда на носилках притащили Муху,
ситуация  и  вовсе  изменилась.  Ой-ой,  подполковник.  Нельзя  быть   таким
материалистом. Материя - она, конечно, первична. Но и флюидами я не стал бы
пренебрегать.
     Он пренебрег.  В  его  мире не было  места  флюидам. Приказал, доложил,
прибыл, убыл,  никак  нет, так точно,  слушаюсь,  выполняйте,  служу России.
Бытие определяет сознание.
     С носилок сбросили  мокрый брезент. Под  ним  было  сбившееся  байковое
больничное одеялко. Муха  был пристегнут ремнями. Штатных дырок на ремнях не
хватило,  их затянули  и завязали узлами. Он  лежал на  носилках  безвольной
тряпицей.  Пират достал наручники и вопросительно взглянул на подполковника.
Тот  пренебрежительно отмахнулся.  Но пират все же сцепил  браслетками вялые
руки  Мухи. Потом  расправил и набросил на него одеяло. Муха поднял голову и
обвел бокс мутным взглядом. Пробормотал:
     - Во блин. Уголок Дурова. И выпал в осадок.
     По  знаку Тимашука охранники  вышли.  Тимашук  осмотрелся.  Осмотр  его
удовлетворил.
     - Займемся делом, - сказал он. - Чем быстрей мы с  ним покончим, тем
лучше. И для меня,  и для вас. Все, что мне  нужно знать, я уже знаю. От вас
требуется только одно: подтверждение. Итак, на кого вы работаете?
     Ответа он не дождался. Да и не мог дождаться. Да и не ждал.
     -  У  меня такое  впечатление, что  вы  не  вполне понимаете, в  каком
положении  находитесь,  -  заключил  Тимашук.  - Объясню. Вас  захватили в
момент  совершения  террористического  акта.  С  оружием  в  руках.  Я   мог
перестрелять вас на месте, и мои действия были бы признаны правильными. Я не
сделал  этого лишь  по одной причине. Вы - исполнители. Ответственность  за
ваши  преступления  несут   те,   кто  послал  вас   сюда.  Ваш   Центр.  Вы
рассчитываете, что этот  Центр придет вам на  помощь. Вытащит  вас  отсюда и
отмажет. И вы считаете, что это только вопрос времени. Пастухов, я правильно
представил ход ваших мыслей? Я кивнул:
     - В общем, да.
     -  Вы ошибаетесь.  Для Центра  вас нет. Вы могли  погибнуть  в  горах.
Сорваться в пропасть. Заблудиться и умереть от истощения. Места здесь дикие,
а ваши  останки растащили росомахи. Наконец, вы  могли  утонуть при  попытке
скрыться  с места преступления по  реке. И так далее. Вы  можете  возразить.
Факт вашего захвата  известен всему гарнизону. Но это ничего не значит.  Да,
вас захватили, но  вы сбежали. Это звучит  не слишком убедительно. Но не для
вас.  Ваш Центр  поверит, что  вы могли  сбежать.  Они  знают  уровень вашей
подготовки. Им придется поверить.
     Он помолчал. Дал нам возможность прочувствовать.
     Мы  прочувствовали. И ждали  продолжения.  Продолжение последовало  без
задержки:
     -  Ваша  судьба  сейчас  зависит  только от  вас.  Вариант первый:  вы
отвечаете на мои вопросы,  я отправляю  вас в округ, оттуда вас забирает ваш
Центр. Вариант второй: вы исчезаете. Третьего варианта нет. Повторяю вопрос:
на кого вы работаете?
     На этот раз он, похоже, рассчитывал на ответ. И даже обиделся, когда не
получил его. Был уязвлен в своих лучших чувствах.  Ну как? Он к нам с полным
доверием,  а  мы,  твари  неблагодарные, угрюмо  пыхтим, брякаем  кандалами,
елозим по полу, как будто у нас только одна  забота - устроиться поудобней.
И нету других забот.
     - Спрашиваю по-другому: что такое УПСМ?  Надо  же. Откуда он знает про
УПСМ? Я  пропел? Мог.  Но тогда он спросил бы не так. Или это просто пробный
вопрос? Потрогать корову  за  вымя. А потом уже начинать доить. Я  не  видел
никаких причин  строить из  себя партизана.  Но и пускаться  в откровенность
тоже  было  не  резон.  Ему,  конечно,  нужно  получить результат как  можно
быстрей. А нам-то куда спешить? И я промолчал.  Ребята, вероятно, рассуждали
примерно так же. И тоже промолчали.
     -  Прекрасно,  -  сказал   подполковник  Тимашук,  хотя  пока  ничего
прекрасного  не было. Он извлек из кейса  еще  один шприц-тюбик "Ангельского
пения" и  проинформировал почтеннейшую публику о  чудодейственных  свойствах
препарата. Почтеннейшая публика восприняла сообщение без всякого энтузиазма.
Только флюидов прибавилось.
     "Ангельское пение". Ну, суки.
     Тимашук наклонился над креслом. С моего места мне были видны лишь плечи
и  затылок  Дока.  Судя  по  движениям,  Тимашук  распорол  на   руке   Дока
гимнастерку. Выпрямился.  Держа  шприц-тюбик на уровне глаз,  снял  защитную
оболочку,  осторожно сдавил  стенки тюбика  до  появления жидкости на  конце
иглы. Снова наклонился над Доком.
     Пустой шприц-тюбик  упал на бетонный пол. Тимашук отошел в угол бокса и
включил видеокамеру.

     Представление началось.

     Подполковник  Тимашук  почувствовал,  как   сгустилось   и   словно  бы
насытилось  опасностью пространство бокса. Он  внимательно огляделся. Уголок
Дурова.  Скорей  - манеж. Хищники на  полу вдоль  стен.  Обездвиженные,  не
представляющие опасности. Опасность была в самой атмосфере. Но это не  имело
значения. Никакого.
     Тимашук понимал, что  идет на определенный риск, решая провести  допрос
не  один на  один, а  в присутствии всех  арестованных. Это было вынужденное
решение. У него не было времени растягивать процедуру на всю ночь.  Понятно,
что  на миру и смерть красна.  При  обычном допросе это было недопустимо. Но
допрос с "Ангельским пением" - не обычный допрос. Он мог дать неожиданный и
сильный  эффект.  Наемники.  Работают вместе  не первый  год. За  бабки.  За
большие  бабки. Маленькие бабки уравнивают, большие разъединяют. Между  ними
столько  всего  накопилось,  что ой-ой-ой.  И если  это  выплеснется. А  это
выплеснется.
     Даже досадно, что цель допроса такая элементарная.
     Плечи Перегудова расслабились, голова откинулась на спинку кресла.
     Можно было приступать к работе.

     - Как вы себя чувствуете, Перегудов?
     - Тепло. Волны шумят. Океан.
     - Что вы слышите?
     - Чайки. Музыка. Вы мне мешаете,
     - Вы среди друзей. Я ваш друг, Док.
     - Вы не можете быть моим другом. Я не могу быть вашим другом. Я ничего
не сделал для вас. Вы ничего не сделали для меня.
     - У  нас все впереди. Мы будем большими друзьями. А  сейчас  мы просто
поговорим. Вам же хочется поговорить?
     - Да.
     - Что такое УПСМ?
     -  Теперь я  одинокая  свеча.  И  грустный танец  ча-ча-ча.  Я  танцую
сгоряча.
     - Что такое УПСМ? Вы понимаете, о чем я вас спрашиваю?
     - Понимаю. Яхта. Другая музыка. Очень громкая.
     -  Не напрягайтесь.  Не мешайте себе.  Вы  знаете, что такое  УПСМ.  И
скажете мне.

     Приоткрытый рот. Остановившиеся зрачки.
     Тимашук понял: сейчас скажет.
     Но в это время у стены завозились, звякнуло железо на железе - цепочка
наручников на трубе, раздался голос Злотникова:
     - Не ломай человеку кайф, подполковник. Спроси меня.
     Тимашук повернулся к нему:
     - Говорите.
     - А камеру? Тебе же нужно, чтобы это было на пленке.
     Тимашук перевел объектив видеокамеры на Злотникова.
     Разбитая губа и ссадины на лице были не лучшим украшением кадра. Но эта
запись предназначалась не для суда.
     - Назовите себя.
     - Рядовой запаса Злотников.
     - Вы знаете, что такое УПСМ?
     - Так точно.
     - Что?
     - Управление по проведению спортивных марафонов.
     Тимашук извлек из кобуры ПМ и взвел курок.
     - Если кто-нибудь. Еще. Скажет хоть одно. Слово. Пристрелю.
     - А ты стрелять-то умеешь? - нахально спросил Злотников.
     Тимашук выстрелил. В замкнутом пространстве бокса звук  выстрела ударил
по ушам. Пуля выкрошила бетон над самой головой диверсанта.
     - Ты что делаешь?! - удивился  он. - А если бы попал? Камера же  все
пишет!
     Ворвался встревоженный Сивопляс с охранниками, ощетинились автоматами.
     - Все в порядке, - кивнул им Тимашук. - Всем выйти.
     - Вы  бы поаккуратней, товарищ  подполковник, - посоветовал Сивопляс.
- Баловство с оружием еще ни к чему не приводило.
     - Выйди, -  повторил Тимашук. - Не заходить,  не стучать,  никого не
впускать. Ни под каким видом.
     - Да не зайдет никто, не зайдет. А я побуду.
     Так-то оно спокойней. Занимайтесь, товарищ подполковник, а я посижу как
рыба об лед.
     "Черные"  вышли. Сивопляс присел  на  корточки у  двери.  Привычно, как
сидят на Востоке. С носилок приподнял голову Мухин:
     - Палят? Или мне снится?
     - Снится, - ответил ему Хохлов. - Ты спи, спи.
     Мухин затих.
     - Это было предупреждение, - произнес Тимашук. - Первое и последнее.
Я умею стрелять. Злотников, хотите проверить?
     -   Артист,  заткнись,   -   вмешался  Пастухов.  -  Уберите  ствол,
подполковник. Я отвечу на ваш вопрос.
     - Позже. Сейчас я разговариваю с Доком.
     -  Спрашивайте,  - сказал  Перегудов. Тимашук  нахмурился.  Клиент не
должен реагировать на окружающее. Выстрел помешал действию препарата. Девять
минут потеряно. Ладно, ничего страшного. "Ангельское пение" свое возьмет.
     Тимашук убрал  пистолет и вернул камеру в прежнее  положение. Подошел к
Перегудову, наклонился над ним:
     - Говорите, Док. Вы знаете, что такое УПСМ. Что это?
     - Управление по планированию специальных мероприятий.
     - Каких мероприятий?
     - Не знаю.
     - Это спецслужба?
     - Да.
     - Где ее управление?
     - Где-то в Москве. В центре. В старом особняке.
     - Вы бывали там?
     - Только один раз. Меня привозили туда. В закрытой машине.
     - Опишите особняк.
     - Во дворе фонтан.  С купидоном. Мраморная лестница, В кабинете черные
балки, камин. Высокие узкие окна.
     - Что за окнами?
     - Не знаю. Я был там поздно ночью.

     Тимашук отметил,  как  переглянулись  арестованные. Понял:  горячо,  на
нерве, попал на нерв.

     - Это был кабинет начальника управления?
     - Да.
     - Вы знакомы с ним?
     - Да.
     - Кто он?
     - Генерал-лейтенант Нифонтов.
     - Ваши друзья знают его?
     - Да. Мы познакомились два года назад. Тогда он был генерал-майором.
     - Кому подчиняется УПСМ?
     - Точно не знаю. Думаю, президенту.
     - Какому президенту?
     - Президенту России.
     - Президенту России? Вы уверены в этом?
     - Мне так кажется.
     - Почему?
     - В  кабинете  был телефон  АТС-1.  И  еще один аппарат. С  российским
гербом. И с красной надписью "Президент".

     Вот  так  дела.  Спецслужба  президента?  Если  так,  ясно,  почему  Г.
дергается. "Дай  доказательства.  Мне  нужны доказательства.  Прямые,  а  не
косвенные". Что же происходит?
     Г. всегда был в команде президента. А теперь  вдруг  повел игру  против
службы хозяина?  Или это УПСМ выступило против президента? Вряд ли.  В  этом
случае  Г. не понадобилось бы никаких  доказательств.  Достаточно  намека. В
Кремле - как в разведке. Подозрение равноценно событию.
     Ничего не понятно.

     - Вы работали на УПСМ?
     - Да.
     - Вы и сейчас работаете на УПСМ?
     - Яхта. Очень громкая музыка.
     - Почему вы работаете на УПСМ?
     - Миллион.
     - Вам обещали заплатить миллион? Миллион рублей? Миллион долларов?
     - Миллион алых роз. Из окна видишь ты. Кто влюблен и всерьез.
     - Вы предполагали, что вас будут допрашивать?
     - Да.
     - И поэтому накачались попсой?
     - Да.
     - Это вам посоветовали ваши заказчики?
     - Да. Их психологи.
     - Кто ваши заказчики?
     - Центр.
     - Управление по планированию специальных мероприятий?
     - Зайка моя, я твой зайчик.

     Подполковник  Тимашук  посмотрел  на  часы.   Через  шестнадцать  минут
препарат перестанет действовать. Доза оказалась слишком маленькой  для массы
Перегудова. Нужно было сразу делать второй укол.

     ...- Почему вы взорвали "Мрию"?
     - Приказ.
     - Когда  вы  получили этот приказ? Вы не могли получить  его в Москве.
Где вы его получили?
     - Здесь.
     - Вам передали его по рации?
     - Да. Я выходил на связь с Центром ночью. Когда все спали.
     - Как был сформулирован этот приказ?
     - Предотвратить вылет "Мрии". Любыми средствами.
     - Какую информацию вы передавали в Центр?
     - Об испытательных  полетах истребителей. Об антирадарном покрытии.  О
лаборатории в подземном ангаре.
     Тимашук насторожился:
     - Как вы узнали о лаборатории?
     - Рассказал Мухин. Он видел. Когда искал резервную электростанцию.
     - Что он видел?
     -  Усиленную охрану.  Человека в белом  халате.  Ему  привозили еду на
тележке в судках. Он матерился и швырял судки в "черных". Требовал водки.
     - Вы сообщили об этом в Центр?
     - Да.
     - Как вы подали информацию?
     - Буквально. У меня не было возможности ее оценить.
     - Кто отдал вам приказ взорвать "Мрию"?
     - Центр.
     - Центр - это УПСМ?
     - Ой, мама, шика дам, шика дам.

     Снова блок.  УПСМ - табу. Это табу имело однозначное толкование. Центр
- это и есть УПСМ. Без вариантов. Но  Тимашуку нужна была  не  уверенность.
Ему  нужны  были доказательства.  Прямые.  Четкие.  Не  допускающие  никаких
толкований. Что ж, нужно попытаться обойти заблокированный участок сознания.

     - Кто из ваших друзей знал о задании?
     - Никто. Только я.
     - Вы не  похожи на слепого исполнителя приказов.  Вы  не взялись бы за
это дело, если бы вам не объяснили цели. Вам ее объяснили?
     - Да.
     - Что вам объяснили? Скажите это не мне. Скажите это своим друзьям.
     - Отсюда  идут  поставки самолетов в Афганистан, талибам. ЦРУ знает об
этом. Они подготовили операцию по перехвату.
     - ЦРУ? Какое еще ЦРУ? О чем вы говорите?
     - Да, ЦРУ. Центральное разведывательное управление США.
     - Откуда вам известно об операции ЦРУ?
     - Их человек встречался в Будапеште с полковником  Голубковым. Я читал
расшифровку разговора.
     - Полковник Голубков - начальник оперативного отдела УПСМ?
     - Да.
     - Он дал вам это задание?
     - Нет.
     - Кто дал вам это задание?
     - На вернисаже как-то раз.
     - Задание дал вам генерал-лейтенант Нифонтов?
     - Случайно встретила я вас.
     - Для чего нужно было отправлять вас сюда?
     - Чтобы помешать отправке истребителей. Их перехватят в Пакистане.  Их
уже ждут.
     -  Отправку  можно  было просто  отменить.  Для  этого  вашему  Центру
достаточно было предупредить кого надо.
     - Они предупредили. Предупреждение игнорировали.
     - Могла произойти накладка. Предупреждение не дошло.
     - Оно дошло. Это не накладка. Это торпеда.
     - Какая торпеда? В кого нацелена эта торпеда?
     - В  президента. В Россию. ЦРУ предупредило, что предаст факты широкой
огласке. Это будет удар по России.
     - Президент - не Россия. Этот трухлявый алкаш - Россия?
     - Какой есть. Мы его сами выбрали.
     - И вы рискуете жизнью, чтобы его защитить?
     -  Мы  защищаем не человека. Мы защищаем честь России. Во всем  мире о
нас будут думать как о бандитской стране.
     - Срать нам на то, что о нас будут думать!
     - Вам срать. Нам не срать.
     - Кто дал вам это задание? Отвечайте, Перегудов!
     - Но вы вдвоем, вы не со мною.

     Секундная  стрелка  стремительно   бежала   по  циферблату  сверхточных
швейцарских часов, отмеряя последние круги чьих-то жизней.
     До конца действия "Ангельского пения" оставалось восемь минут.
     Семь с половиной.
     Уходило  драгоценное  время,  а  Тимашук  все  никак  не  мог  решиться
продолжить допрос.  Операция ЦРУ. О ней знают. Знает  Г. И все-таки: "Завтра
придет "Руслан". Что же, черт возьми, происходит?
     Семь минут.

     - Сколько вам лет, Док?
     - Тридцать шесть.
     - У вас еще вся жизнь впереди. Вы хотите жить?
     - Нет.
     - Вы не поняли мой вопрос?
     - Понял.
     - Я повторяю. Вы хотите жить?
     - Нет.
     - Вот как? Вы хотите умереть?
     - Я умер.
     - Вы живы.
     - Я  умер. Давно.  Под  Урус-Мартаном.  В  мае. Цвели вишни. Все  было
белое. И дым от кизячных костров.
     - Вы умерли, когда нашли свою девушку?
     - Нет. Тогда я был жив. Я умер, когда мы взяли Махмуд-хана. Его отдали
мне.
     - Что вы с ним сделали?
     - Крошка моя, я по тебе скучаю.
     - Вы его убили?
     - Я никого вокруг не замечаю.
     - Как вы его убили?
     - Зайка моя.
     -  Ты, сапог  х...в! Не  лезь  человеку  в душу! -  вновь подал голос
Злотников. - Допрашивай по делу. А в душу не лезь.
     Тимашук в бешенстве рванул из кобуры пистолет.
     - Еще слово! Ну?
     Злотников презрительно вскинулся:
     - Шмаляй!
     - Артист, кончай! - предостерег Хохлов.
     - Отставить! - приказал Пастухов.
     - Да  шел бы  он!..  Шмаляй,  сапог!  Только после  этого  ты  хер что
узнаешь.
     Тимашук выстрелил.  Пуля  ушла  в потолок. Сивопляс  метнулся кошкой  и
успел подбить руку.
     - Ты, твою мать! - рявкнул Тимашук. - Пошел к черту!
     - Не нужно этого, товарищ  подполковник, - проговорил Сивопляс. - Он
больше не будет дисциплину не выполнять.
     Он заставил подполковника убрать пистолет, потом подошел к Злотникову и
с размаху  врезал  ему  ботинком  по  скуле.  Голова  Злотникова дернулась и
ударилась о бетон.
     - Так-то оно проще, - сказал Сивопляс. - И не встревай, куда тебя не
спрашивают. Понял?
     Злотников потряс головой и сплюнул кровавым сгустком.
     - Ну, флибустьер, мы с тобой еще встретимся! - пообещал он.
     - Встретимся, встретимся, - покивал Сивопляс. - А если ты еще хочешь
сказать, то молчи. Лучше вспомни о своем будущем.
     - Выйди! - приказал Тимашук. - Кру-гом!
     - Слушаюсь, - буркнул Сивопляс и  оглянулся  на  арестованных. - Вы,
три сапога пара! Выполнять беспрекословно. Не дай бог  узнаю. Будете харкать
кровавыми слезами.
     Он  неохотно  вышел. Тимашук  взглянул  на  часы. Ушло время. Все,  уже
ничего не успеешь. Ну, не страшно. У него есть еще один шприц-тюбик. Это уже
будет с гарантией.
     Он повернулся к Перегудову:
     - А вас любят ваши друзья, Док.
     - Надеюсь.
     - А вы их любите?
     - Да.
     - И все-таки втянули их в эту авантюру. Поставили под угрозу их жизни.
     - Они поймут.
     - Что они поймут? Что они могут понять?
     - Что у нас не было выбора.
     - Вы  решили за  них. Кто  дал вам право распоряжаться их жизнями?  Вы
предали своих друзей, Перегудов. Вы умерли. Допустим. Но они живы.
     - Нет.
     - Нет? Что значит "нет"?
     - Нас всех  убили на  той  войне. Мы  проживаем чужие  жизни. Тех, кто
остался  там.  С нас  спросится, как мы прожили их. Мы должны быть  готовы к
ответу.
     - Вы так и не скажете, от кого получили задание?
     - Нет.

     "Нет". Это означало, что  действие  препарата  закончилось. Атмосфера в
боксе  еще  больше  сгустилась. Она была пропитана опасностью.  Густой,  как
туман  над  ночным болотом.  Тимашук уже понимал, что ошибся. Их нельзя было
собирать  вместе.  Но  отступать было  поздно.  Он  выключил  видеокамеру  и
перемотал пленку на начало.  Сделанная запись ему не нужна. Ему  нужна  была
совсем другая запись.
     Он подошел к верстаку и вынул  из кейса последнюю упаковку "Ангельского
пения". Взгляд его  упал на "Селену-5". Функельшпиль. Будет им функельшпиль.
Он набрал короткую шифрограмму. Потом вышел на середину бокса и показал всем
шприц-тюбик. Объяснил:
     - Это третий. Последний. Я уже говорил вашему командиру, как действует
этот  препарат. Повторю. Одна  доза не вызывает никаких последствий.  Вторая
доза полностью парализует волю. Против нее бессильны  любые словесные блоки.
Но после нее клиент навсегда превращается в  идиота. Я могу сделать еще один
укол вашему другу и получить показания, которые мне нужны. Предлагаю другое.
Вы  работали на УПСМ,  и нет сомнений, что работаете и сейчас. Об  этом вы и
расскажете. В камеру. Прямой вопрос - прямой ответ.
     - Нет, - сказал Перегудов.
     - Вас, Док, я не  спрашиваю. Вы не можете отвечать за  свои слова.  Вы
еще на полпути от океана к нам. Вашу судьбу  будут решать ваши друзья. Итак?
Пастухов.
     Носилки заскрипели, заворочался Мухин, поднял голову:
     - Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Я согласен. Я все скажу.
Я все знаю. Я знаю даже то, чего никто не знает.
     - Нет, - повторил Перегудов. - Нет.
     - А ты молчи. Молчи, Док. Он же нас всех замочит. Нам всем будет хана.
Пастух, Боцман, Артист! Вы что, не врубились? Если Док превратится в идиота,
ему  нельзя будет оставлять  свидетелей. Неужели не ясно? Запускайте камеру,
товарищ подполковник. Я знаю такое, о чем вы даже не догадываетесь!
     Тимашук включил видеокамеру и направил объектив на Мухина:
     - Говорите.
     - Сейчас.  Привстану. Черт, ослабел  от этой дрисни. Помогите, товарищ
подполковник.
     Помедлив, Тимашук  подошел  к носилкам.  Мертвенно  бледное лицо Мухина
было  покрыто  пленкой  пота.  Моляще,  по-собачьи,  смотрели глаза. Тимашук
презрительно усмехнулся. Тоже  мне, псы  Господни. Солдаты удачи. Он откинул
одеяло.  Увидел  тонкие руки  Мухина.  Наручники  почему-то  лежали  на них,
сверху. Тимашук удивился.

     Это было последнее чувство, которое он испытал в жизни.

     Страшный  удар вмял  адамово  яблоко  в горло,  стальной обод  ставшего
кастетом  наручника  сломал хрящи. Тело  подполковника Тимашука конвульсивно
выгнулось и обрушилось на носилки.
     Из последних  сил Мухин перевернул его,  вытащил  из кармана камуфляжки
ключ от  наручников  и  перебросил его Хохлову.  На  большее его не хватило.
Обмякнув на брезенте  носилок, он безучастно  смотрел, как стаскивают с него
труп, как Перегудов, освобожденный от пут,  поднимается  с кресла и пытается
нащупать пульс на шее подполковника Тимашука. Пульса не было.
     Док констатировал:
     - Допросы окончены.
     - Совсем? - деловито спросил Боцман.
     - Совсем.
     - Подполковником меньше, - сказал Артист. Он присел на карточки рядом
с носилками.  - Ну, засранец, выкладывай. Что ты хотел сказать такое, о чем
он даже не догадывался?
     -  Сам  ты засранец, -  пробормотал Мухин. - Не понял?  О  чем он не
догадывался? О том, что эти браслетки для меня слишком большие.
     Раздался хлопок. Из рации, стоявшей на  верстаке, пополз дым.  Пастухов
выругался.
     - Самоликвидатор! - Он  склонился над "Азимутом".  - Что за черт? Вы
только посмотрите, что он отправил!

     С дисплея медленно исчезал текст:
     "УПСМ. Генерал-лейтенанту  Нифонтову, полковнику  Голубкову. Все  члены
диверсионной  группы Пастухова  убиты при  попытке к  бегству.  Подполковник
Тимашук".

     Док  подошел к раковине,  сунул голову  под струю  холодной воды. Потом
выпрямился и сообщил:
     - Жил-был художник один. Дом он имел и холсты.
     Глава XII
     Только на третий день после покушения на него генерал-лейтенант Ермаков
в полной мере осознал всю безвыходность своего положения.
     Как  только  к нему  вернулась способность  соображать бесстрастно, без
проклятий  и  ахов, он сразу  выделил  два события,  которые выламывались из
привычного  течения  его  жизни,  были   вторжением  извне,  хотя  каждое  в
отдельности вполне могло проистекать из существа дела, которым он занимался,
быть  следствием столкновения  интересов в  многосложном,  полном  подводных
течений и опасностей бизнесе, каким во все времена была торговля оружием.
     Шесть  миллионов  долларов,  неожиданно  оказавшиеся  на  его  счету  в
Дойче-банке, могли быть взяткой  - наглой, насильственной, компрометирующей
его уже  самим фактом  и тем самым  отрезающей  возможности для отказа. Даже
сама цифра, поразившая воображение сына,  не была  чем-то  необычным. В этом
бизнесе  вращались  десятки  и  сотни миллионов  долларов.  Услуга,  которая
требовалась от Ермакова и которую он был в состоянии оказать, могла стоить и
намного больше.
     Ту  же цель -  создать давление на него  и  вынудить к услуге - могло
преследовать и это  нескрываемо демонстративное покушение. Акция устрашения.
"Аншутц" с лазерным прицелом. Выстрел с  пятидесяти метров в  задницу. После
того как первым выстрелом был убит водитель.
     Ермаков представлял, какого рода услугу могли от него потребовать. Было
немало  влиятельных  людей,  которым не  нравилась  активность  генерального
директора молодой компании  "Феникс",  уверенно  прибиравшей к рукам всю  не
вполне легальную торговлю российской военной авиатехникой. По непонятным для
многих  причинам ЗАО  "Феникс"  пользовалось покровительством  руководителей
"Госвооружения", сильной  поддержкой в государственных структурах. Экспансия
"Феникса" оставляла  не у дел  многочисленные  посреднические  конверсионные
фирмы    и   фирмочки,   расплодившиеся,    как   грибы-поганки,   на   теле
разваливающегося ВПК, жирные куски уплывали из-под носа чиновничьей рати.
     Ермаков не  раз получал предложения, от которых нельзя отказаться. Были
и  предупреждения,   и  прямые  угрозы.   От   него   не   требовали  ничего
противозаконного.  Только  одно: умерить прыть, не срывать  чужие сделки, не
перехватывать  то, на  что уже нацелились другие. Он внимательно  выслушивал
предложения, обещал  подумать,  а  потом  в  дело вступали профессионалы  из
службы  безопасности.  Они умели  без  лишнего  шума  усмирять недовольных и
подавлять объекты угрозы.
     Но  сейчас  происходило  что-то  совершенно  необычное. Одновременность
покушения  и  появления  на  его  счету  шести  миллионов  долларов  -  это
совпадение не могло быть случайным. Ермаков понимал, что в его жизнь властно
вторглась какая-то  внешняя сила. И уж никак не могло быть случайностью, что
это  вторжение  произошло именно сейчас, когда  в стадию  завершения вступил
первый этап программы "Феникс".
     Быстро понять, что это за сила, - это был единственный способ избежать
катастрофы.
     Конкуренты исключались.  Крупных не было, а  для остальной шелупони вот
так взять и  выложить шесть миллионов  долларов  - да они горло  перегрызут
тому, кто  это предложит. Сумма  была неподъемной и для  любой из российских
спецслужб  -  даже если  допустить  невероятное: что кто-то проник  в тайну
программы  и  поставил  себе  целью  ее  торпедировать.  С  их-то  нищенским
финансированием,  которое  только  на  фоне  остальных  бюджетников казалось
непомерно  большим.  Да  и   как-то  не  по-русски  это  было,  слишком   уж
заковыристо.
     Поэтому первая мысль Ермакова  была:  аль-Джаббар. В распоряжении этого
маленького жирного араба находились миллиарды бен Ладена, и у  него  хватило
бы хитроумия на  любую, самую изощренную комбинацию.  Но Ермаков отверг  эту
возможность. И  не  из-за  уверений  Джаббара. Цена всем  его  уверениям  -
пятачок за пучок. Но аль-Джаббар  был заинтересован в успехе предприятия  не
меньше,  а  даже  больше,  чем  сам  Ермаков.  Ермаков  отвечал  должностью,
аль-Джаббар - головой. Восток есть Восток, там суд скорый.
     Но если не Джаббар - кто? И с какой целью?

     Лежа без  сна  в  темной  больничной палате и  глядя, как  скользят  по
потолку и просторным окнам тени от уличных фонарей и молодых берез, которыми
были обсажены аллеи ЦКБ, Ермаков напряженно, до ломоты в висках, перебирал в
уме  все мыслимые  и немыслимые  варианты.  И  в какой-то  момент, на изломе
второй  ночи,  сдался.  У   него  больше   не  было   ни   сил,  ни  желания
сопротивляться. Возникло странное ощущение,  что  против него ополчились  не
конкретные люди,  преследующие конкретные  интересы, а словно бы духи  земли
задались  целью  помешать ему,  парализовать  его  волю. Навалилась  тяжелая
апатия, осталось  лишь чувство  безнадежности  и  полной беззащитности перед
неизвестной и от этого еще более страшной угрозой. Но тут какая-то часть его
сознания,  продолжавшая  работать по инерции, подала сигнал тревоги. Ермаков
вдруг  понял:  вот  это и было  целью  -  ввести  его  в  такое  состояние,
обезоружить, деморализовать.
     На  языке  контрразведчиков,  с  которыми Ермаков  постоянно имел  дело
последние два десятка лет, это означало: он открыт для вербовочного подхода.
     И как только  он  это  осознал, его  цепкая  тренированная память вновь
заработала  на  полную  мощность,   как  компьютер,  которому  задан  точный
поисковый критерий. И выдала результат. Он понял, откуда у этого дела растут
ноги. Это было тяжелое  открытие.  Но  Ермаков  был  не  из  тех, кто боится
смотреть правде в глаза. Это была операция ЦРУ.
     Да, операция ЦРУ. И началась она еще полтора года назад  в Объединенных
Арабских  Эмиратах во время проходившего там  международного авиасалона,  на
котором   Ермаков,   в  то  время  заместитель  генерального   директора  ГК
"Госвооружение", был в составе российской делегации.
     Тогда,  в аэропорту  Абу-Даби,  ожидая  в  баре  зала  VIP  посадки  на
московский рейс, он вдруг почувствовал дурноту и через десять минут пришел в
себя на кушетке в медпункте в окружении  лопочущего по-арабски медперсонала.
Срочно вызванный из российского посольства врач констатировал переутомление.
Ермаков  никогда не жаловался на  здоровье, но другого  объяснения не  было.
Поездка была очень  тяжелой,  вся на нервах. Днем  - работа  на авиасалоне,
демонстрационные полеты российских истребителей, которые после памятных всем
аварий наших машин в Ле-Бурже и Орли выматывали членов делегации больше, чем
самих летчиков.  Ночью  -  напряженные  переговоры  с  аль-Джаббаром.  Плюс
акклиматизация, сорокаградусная жара, непривычная пища. Даже у кофе, который
он пил  в баре,  был необычный  вкус.  Лишь в  самолете,  посмотрев на часы,
Ермаков понял, что был без сознания  не десять минут, как  ему показалось, а
не меньше часа. А еще через день, уже в Москве, чувствуя  на шее зуд, как от
комариного  укуса,  пристроил зеркало  и увидел маленькую красную точку. Это
был след укола.
     Все стало понятно: сначала ему подсыпали какой-то гадости в кофе, потом
вкатили укол.
     Ермаков   не  поставил  об  этом  в  известность  службу  безопасности.
Переговоры  с  аль-Джаббаром  носили  предварительный  характер.  Даже  если
цэрэушники действительно подвергли его допросу, они не узнали ничего такого,
о чем сами бы не догадывались. Особисты не могли уже ничего ни изменить,  ни
исправить. Просрав ситуацию в аэропорту Абу-Даби, эти раздолбай вцепились бы
в него бульдожьей хваткой, демонстрируя служебное рвение.
     Ермаков  забыл  об этой истории.  Заставил  себя забыть. Но  кто-то  не
забыл. И  нашел способ напомнить - именно  сейчас, когда программа "Феникс"
получила  новый,  неожиданный даже для  самого  Ермакова  импульс,  когда  в
золотоносной россыпи вдруг сверкнула золотая жила.

     Полтора года назад, когда  на полигоне под Воронежем  Ермакову показали
истребители с  антирадарным покрытием, уменьшавшим уязвимость серийных машин
в  десять раз, он сразу понял,  что оказалось у него в руках. Это  открывало
захватывающие  перспективы. Мгновенно  родилось решение: доработать методику
своими силами и организовать в Потапове производственную базу по превращению
российских истребителей в "невидимки".
     Это была  грандиозная  идея, настоящий Клондайк. Решались все проблемы.
Отпадала необходимость в  новых истребителях:  старые модели пойдут по  цене
новых. Отпадала проблема производства: сотни  морально  устаревших "мигов" и
"су" стояли без применения на российских военных аэродромах, а еще больше -
в резерве  бывших  советских  республик. Сама собой решалась и одна из самых
болезненных и трудных проблем - проблема транспортировки: истребители будут
уходить  к  покупателю  своим  ходом. Если  уменьшить радарную  уязвимость в
двадцать раз, средства ПВО будут  обнаруживать самолет не за сто километров,
а  за  пять.  При  максимальной  скорости  МиГ-25  две  с  половиной  тысячи
километров в час истребитель будет появляться  на экранах радаров  всего  на
четыре секунды.  Ни  о каком перехвате  не может быть  и речи.  Пересекающие
границу самолеты будут фиксироваться как НЛО.
     От мысли  задействовать  в  доработке  методики  НПО  имени  Жуковского
Ермаков  отказался  сразу.  Госпредприятие  для  этого  не  годилось.  С  их
финансированием они  будут  копошиться  годами,  пойдет  утечка  информации.
Быстро и скрытно это можно было сделать только на коммерческой основе.
     Тогда и  обрела  новое  качество  крупномасштабная  программа,  которая
получила кодовое название "феникс". Ермаков  сам выбрал это название.  Птица
феникс,   возрождающаяся   из   пепла.   Символ    возрождения   российского
военно-промышленного комплекса.
     Г.  сразу  оценил  идею  и  дал  Ермакову  карт-бланш. Аль-Джаббар,  не
торгуясь,  подписал  миллиардный  контракт, оговорив  в  нем  поставку всего
нескольких  Су-39. Открывалась возможность заключения новых сделок на  сотни
миллионов и даже на миллиарды долларов, которые были так нужны России.
     И вот теперь, когда так близок успех, все начало вдруг валиться.
     С  наглостью  уверенного  в  своей  безнаказанности  и  силе  гангстера
обнаружило себя ЦРУ.
     Неизвестные диверсанты взорвали "Мрию", которая должна была доставить в
Лахор последнюю партию новых "су".
     Но когда источник угрозы известен, все становится проще. Ермаков понял,
что должен сделать.
     Той  же  ночью, с трудом  дотянувшись с кровати  до оставленного  сыном
"ноутбука", он связался с Дойче-банком и  отдал распоряжение отменить доступ
к его счету всех лиц, кроме него самого. Он знал, что за этим последует.
     Банк  должен будет получить разрешение того,  кто  перечислил эти шесть
миллионов долларов. Теперь  цэрэушникам придется  поломать  голову. Отозвать
вклад  - на этом вся их вербовка заканчивается. Отдать? Но если после этого
он  пошлет  их, эти  деньги  назад не  вернешь.  Даже  вторым  выстрелом  из
"аншутца". Зачем он  им мертвый? Он им  нужен живой.  Стреляйте,  господа. И
цельтесь получше. Только  как вы потом оправдаетесь за эти шесть  миллионов?
ЦРУ,  конечно,  богатая  организация.  Но  бухгалтерия  -  она  и в Америке
бухгалтерия.
     Как  ни странно, но даже лежа на больничной койке, с ноющей  при каждом
резком движении раной, Ермаков и мысли  не  допускал, что  все дело для него
может  действительно  кончиться  смертью.  Смерть  в  ее  грубом  физическом
воплощении существовала  в  каких-то иных пластах жизни. В мире Ермакова она
присутствовала всего лишь как  вероятность, как  крайний и далеко не  лучший
способ  разрешения возникающих  по ходу  дела конфликтов. В  серьезных делах
жизнь одного человека  мало что может решить, использовать смерть в качестве
аргумента  - дурной  тон, признак  плохой,  топорной работы.  Этот  вариант
всегда просчитывается, а те, кто считает такой способ решения  проблем самым
эффективным, очень редко становятся серьезными бизнесменами. Они отсеиваются
на   дальних  подступах  к  большому  делу,  успокаиваются   под  мраморными
памятниками на московских кладбищах или даже в асфальте подмосковных дорог.

     Ответ пришел через два часа: вкладчик дал согласие отменить свой доступ
к счету. Это  означало, что  нужно ждать  гостя.  Что ж, Ермаков был готов к
этой  встрече. Но по-прежнему оставалось странное ощущение, что препятствует
ему не  материальная  сила,  а  словно  бы какая-то духовная  энергия.  Так,
вероятно, вору, входящему ночью в квартиру, враждебен дух чужого жилья.
     Но какой же он вор? Он работает для России! Так или иначе, но одно дело
прояснилось. А  вот  другое по-прежнему оставалось темным  и тревожащим: что
происходит в Потапове?

     Телефонный звонок по аппарату спецсвязи  раздался в  домашнем  кабинете
Ермакова на его даче в Архангельском в седьмом часу вечера,  всего через час
после возвращения Ермакова из ЦКБ. На выписке он настоял со скандалом, дошел
до главврача. Ермаков дал расписку,  что всю ответственность за  последствия
берет  на себя,  и покинул больницу в кресле-коляске в  сопровождении сына и
двух  телохранителей,  приставленных  к  нему  генералом  армии Г.  Это были
крепкие молодые люди с офицерской выправкой, в одинаковых  черных костюмах и
галстуках, одинаково молчаливые.
     Сначала  Ермаков  хотел ехать домой,  но,  когда  присланный за ним  из
гаража  "Феникса"  микроавтобус  уже  шел  по  Ленинскому  проспекту,  вдруг
представил  себе  пьяную  жену, ее истеричную ревность или,  что  еще  хуже,
неуемное обожание,  деда Матвея в  клубах табачного  дыма, злобно  тыкающего
резиновым  набалдашником  палки  в  ненавистные  ему   рожи  дерьмократов  в
телевизоре,  затрапезный  халат  дочери, поджатые губы  домработницы -  всю
тягостную атмосферу его богатого и  одновременно убогого, как казарма, дома.
Понял: не хочет он сейчас оказаться в московской квартире.  Не хочет, и все.
Не желает.  И  это  было  даже  важней,  чем  опасение, что квартира, как  и
больничная палата, могла быть поставлена на прослушку.
     Ермаков приказал водителю развернуться и ехать в Архангельское. Красная
"Нива" Юрия последовала за микроавтобусом.
     Решение покинуть ЦКБ  родилось у  Ермакова внезапно,  после телефонного
разговора  с  подполковником Тимашуком, тон  которого - сухо-деловой, а  по
сути  своей, хамский - был настолько неожиданным, что Ермаков даже не сразу
сообразил,  почему  прервалась  связь.  И только потом  дошло,  что  Тимашук
попросту бросил трубку. Ермаков поразился. Тимашук бросил трубку. Потому что
у него нет  времени  на разговоры. Потому что ему нужно  работать. Да что же
это такое?!
     И он понял что.  Внезапная перемена  в отношении  к  нему подполковника
Тимашука, человека недалекого, но исполнительного и обязанного Ермакову всей
своей карьерой, могла означать только одно: его вывели из игры. И сделал это
генерал  армии  Г.  Тимашук  -  пешка. Он невольно  ретранслировал  то, что
человек поумней постарался бы скрыть.
     Его, Ермакова, вывели из игры. Его, Ермакова, вывели из дела, в которое
он вложил столько нервов и  сил, что не  существует цены, которой можно  это
оплатить. И когда все отлажено, как двигатель истребителя...
     Да, он был категорически  против приказа Г. отправить "Мрию". Как можно
так рисковать,  зная о предупреждении ЦРУ? Блеф? А если не  блеф? Г. орал  и
матерился  так, что  в больничный  холл  заглядывали  медсестры, но,  увидев
крупные  звезды на погонах Г., испуганно исчезали. "Ты ничего не понимаешь!"
Ермаков  понимал.  Чтобы  вернуть  Джаббару  предоплату,  придется  идти  на
конфликт  с   очень  большим  начальством,   может  быть  -   даже  вызвать
недовольство самого президента. Но ведь  на кону миллиарды долларов! И  даже
когда Юрий  привез из своего  управления  копию докладной на имя президента,
где ясно было сказано про спутники и съемочную группу Си-эн-эн, вызванную  к
месту предполагаемой сенсации, Г. не отменил своего приказа.
     Господи, да за что  же Ты наказал  Россию  этим неискоренимым  племенем
чиновных обалдуев, сберегателей собственных жоп?!
     Ермаков почувствовал, что не может больше  оставаться в больнице. Здесь
все  давило,  запрятанные в палате  чипы подслушивали, как  казалось ему, не
только  разговоры, но и его мысли. А  мысли эти были такого рода, что пугали
самого Ермакова.  И  даже  нелепое предположение,  что  он  может каким-либо
образом обнаружить их, заставляло его мрачнеть.

     И теперь, успокоившись в привычном окружении чернеющих за окнами сосен,
переплетов подписных  изданий на книжных  полках,  черных  кожаных диванов и
старой   немецкой  бронзы   светильников,   Ермаков  не   спешил   подкатить
кресло-коляску к столу с трезвонящим телефоном.
     Аппарат   был  без  наборного  диска,  напрямую  связан  с  центральной
диспетчерской   "Феникса".   Звонили   наверняка   из   Потапова.   Тимашук,
по-видимому, сообразил, что  позволил себе  лишнее, сейчас  будет объяснять,
что  заставило  его  прервать  разговор.   Ермакова  не   интересовали   его
объяснения. Подполковник  Тимашук  был уже  исключен  из его жизни,  остался
далеко позади на обочине, как случайный попутчик.
     Телефон  умолк,  тут  же  зазвонил  снова.  В  кабинет  заглянул  Юрий,
вопросительно посмотрел на отца:
     - Сказать, что тебя нет?
     Ермаков кивнул в сторону резного дубового бара:
     - Налей.
     - Водки? - спросил сын. - Или коньяку?
     - Нет. Виски, пожалуй.
     Из разномастных  бутылок, теснившихся на полке бара, Юрий выбрал "Белую
лошадь", показал  отцу. Ермаков  одобрил. В  баре были и "Джонни  Уокер",  и
уважаемый особистами "Джонни Уокер" с черной  этикеткой  -  "Блэк лэйбл", и
даже редкий и очень дорогой "Уайтхолл", но Ермаков  предпочитал этот скотч с
послевкусием кукурузного самогона.
     Юрий подал отцу широкий хрустальный стакан с крупными гранями и толстым
дном,  отчего виски в стакане казалось намного больше,  чем на  самом  деле.
Хотел выйти из кабинета, но Ермаков предупредил его движение:
     - Сиди, чего уж. Ты уже влез в эти дела. - Он сделал глоток  и только
после этого нажал клавишу громкой связи: - Слушаю.
     - Товарищ генерал-лейтенант, докладывает полковник  Тулин, - раздался
голос командира части. - Здесь Сивопляс. Требует связи  с вами. Настаивает,
чтобы все удалились.
     - Что там еще стряслось? - брезгливо спросил Ермаков.
     - Никакой новой информацией не располагаю. Саперы обещают восстановить
ЛЭП завтра к четырнадцати ноль-ноль. Как только  прибудет  "Руслан",  начнем
погрузку. Взлетно-посадочную полосу к этому времени освободим.
     - "Руслан"? - переспросил Ермаков. - Какой "Руслан"?
     -   Ан-124.  Борт  из  Домодедова.  Тимашук   сказал,   что  он  будет
задействован вместо "Мрии". Ермаков насторожился:
     - Вместо "Мрии"? Откуда он это взял?
     - Полагаю,  ему сообщил генерал армии Г. Час назад он приказал вызвать
подполковника Тимашука в узел связи и говорил с  ним. Как раз перед тем, как
позвонили вы.
     - О чем говорили?
     - Не слышал, было приказано выйти. Замечено:  после  разговора Тимашук
был радостно возбужден.
     Эти слова полковника только подтвердили уверенность Ермакова: Г. решил,
что можно без  него обойтись. Ну-ну,  посмотрим, как вы без меня обойдетесь.
Но сейчас его больше заинтересовало и озадачило другое.
     "Руслан". Будет задействован вместо "Мрии". Это еще что такое?
     - Передаю трубку Сивоплясу, - сказал полковник Тулин.
     - Товарищ генерал-лейтенант,  у нас  ЧП, -  доложил начальник  охраны
"Феникса".
     - У вас там сплошные ЧП. Что на этот раз?
     - Подполковник Тимашук готов.
     - Что значит - готов? - не понял Ермаков. - К чему готов?
     - Ему сделали вид, что он застрелился.
     - Как - застрелился? Что ты несешь? Как он мог застрелиться?
     - Так точно, не мог, - подтвердил Сивопляс. - Ему придали  видимость
самоубийства.
     - Кто, черт возьми, придал? Говори ясней!
     - Арестованные диверсанты. Я ему предупреждал, а он и ухом не моргнул,
приказал: кругом.
     - Отставить! -  скомандовал Ермаков.  - Докладывай с  начала. Все по
порядку!
     С помощью наводящих вопросов Ермаков  выяснил, что  произошло.  Тимашук
остался  один  на  один с  арестованными. Через  пятнадцать  минут  раздался
выстрел. Ворвавшись в бокс, Сивопляс обнаружил на полу труп подполковника. В
правой руке у него был  пистолет ПМ.  Пуля вошла в висок и вышла из затылка.
Трое  арестованных были  прикованы наручниками к трубам  водяного отопления,
четвертый  сидел связанный в кресле, а пятый лежал на носилках, пристегнутый
ремнями и в наручниках. Наручники на всех диверсантах были защелкнуты, замки
в порядке, а ключ лежал в кармане камуфляжки подполковника Тимашука.
     - Почему же ты решил, что его убили? - спросил Ермаков.
     - Он левша, а выстрел был в правую голову.  И слишком малая наличность
крови. Сердце не качало. Когда они его убили, он уже был.
     - Сивопляс,  черт бы тебя! Ты сам-то понимаешь,  что говоришь? Как они
могли убить его, если были в наручниках и прикованы к трубам?
     - Не могу знать, товарищ генерал-лейтенант. Загадка жизни.
     - Уйти пытались?
     - Куда?  И  дураку глупо. Бокс  глухой.  А в коридоре охраны было  как
селедок в бомбе.
     Ермаков  помолчал,  обдумывая  услышанное.  Еще  один  крутой  разворот
сюжета. Как он должен реагировать  на него? И вдруг понял: да никак. Его это
не  касается. Его вывели  из  дела? Очень хорошо. Теперь сами  решайте  свои
проблемы. Он даже испытал нечто похожее на злорадство.
     -  Мои  действия,   товарищ  генерал-лейтенант?  -  напомнил  о  себе
Сивопляс.
     - Где сейчас Тимашук?
     - Трудно сказать. Смотря сколько у него было грехов.
     - Я спрашиваю: где труп?
     -  В компрессорной. В  холодильнике.  Охрана снаружи, чтобы не  вышло.
Полковник Тулин настаивал доложить в округ, подполковник запретил исполнять.
Так теперь что или как тогда?
     Ермаков крупным глотком допил виски и жестом приказал  сыну налить еще.
Вопрос был очень серьезный. Доложить в округ  означало  передать захваченных
диверсантов  местным  контрразведчикам.  Тут же  начнутся  допросы.  Что они
смогут рассказать? Иными словами: что они успели узнать?
     - Сивопляс, слушаешь?
     - Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
     - Где диверсанты?
     - В боксе. Сидят лежа.
     - Ты на допросах присутствовал?
     - Когда первый майор, нет. Когда второй, на недолго. Пока он  меня не.
А третьих он не успел.
     - Какие майоры? - удивился Ермаков. - Откуда там взялись майоры?
     -  Майор  Пастухов.  И  майор  Перегудов, -  подтвердил Сивопляс.  -
Подполковник сказал:  поздравь.  А мне они  такие  майоры,  как  свисток  на
Казанском вокзале.
     Ермаков отметил, как  при этих словах Юрий насторожился,  но  не придал
этому значения.
     - Про что они рассказали? - продолжал он расспросы.
     - Про что видели. Про  лабораторию. Про самолеты. Про инженера, как он
матюгался  и требовал  водки. Грозил  компьютеры перебить и зашифровать так,
что сам не расшифрует. Мы даем, но он все мало, требует ящик.
     -  Так  дайте  ящик,  пусть  зальется!  -  раздраженно  отсек Ермаков
ответвление разговора от интересующей его темы. - Что за Центр - сказали?
     - Нет. Уклонились за Пугачеву.
     - Сивопляс!  -  гаркнул  Ермаков. -  Ты можешь  говорить  нормальным
русским языком? Что значит:
     "Уклонились за Пугачеву"?
     - А я каким говорю? - обиделся Сивопляс. - Он ему: "Что такое УПСМ?"
А он ему: "Миллион алых роз". Как еще можно более русским языком?
     - "Миллион алых роз"? - переспросил Ермаков.
     - Так точно. "Из окна видишь ты".
     - Это слоган, - подсказал Юрий.
     - Чтоб вас всех! - разозлился  Ермаков.  - Сивопляс,  не отключайся.
Что такое слоган? - обернулся он к сыну.
     - Любая  словесная формула. Чем проще, тем лучше. Попса для этого - в
самый раз. Защита при допросах с применением психотропных средств.
     - Помогает?
     -  Практически  нет. Только  если доза  маленькая. Или человек с очень
сильной психикой.
     - Значит, они все сказали, что успели узнать?
     - Думаю, все.
     - Слушай внимательно, Сивопляс, - распорядился Ермаков. - Полковнику
Тулину  передай:  никаких  докладов  в  округ.  Второе:  никто подполковника
Тимашука не убивал. Понял?
     - Никак нет.
     - Он застрелился. Сам. Теперь понял?
     - Так точно. Сам. С каких кочерыжек?
     - С любых! От несчастной любви!
     -  Не  проходит,  товарищ  генерал-лейтенант. Он  уже  был  женатый на
женщине. Лучше неосторожное обращение. Я ему предупреждал, что это ни к чему
не приводит.
     - Пусть так, - согласился Ермаков, - И последнее. Сейчас  же свяжись
с генералом армии Г. Доложи все, что доложил мне. Он примет решение и отдаст
приказ. И полковнику Тулину, и тебе.
     Ермаков  продиктовал номер  телефона приемной Г.  и  положил трубку. Он
знал, какой приказ отдаст Г. Впрочем, этот приказ, вполне возможно,  уже был
отдан.  Участь диверсантов была  предрешена с самого начала. Приплетать сюда
еще и убийство Тимашука - только ненужно усложнять и запутывать дело. Много
они успели узнать или  мало,  не  имело значения. Сколько бы  ни узнали, все
равно  много.  Они  соприкоснулись с  информацией  смертельно  опасной,  как
прикосновение к высоковольтным проводам.
     У   Ермакова  был   огромный  опыт   деловых   переговоров.   Успех  их
предопределялся  тщательной  подготовкой,  предварительной  проработкой всех
вариантов. Но какой бы ни была подготовка,  сами переговоры всегда содержали
в  себе  элемент неожиданности.  После каждой  встречи  Ермаков  внимательно
просматривал стенограмму или расшифровку магнитозаписи, а если переговоры не
документировались,  восстанавливал  в  памяти  их  ход,  стараясь   выделить
наиболее важные моменты.
     Так и теперь,  откинувшись на спинку  кресла-коляски и словно бы грея в
руках тяжелый  хрустальный стакан, он пытался понять, что  его встревожило в
этом телефонном разговоре.
     При  всей  своей неожиданности  сообщение  Сивопляса о странной  смерти
подполковника Тимашука оставило Ермакова  равнодушным. Смерть Тимашука,  чем
бы она ни была вызвана, ничего не меняла. Ермакову это было даже на руку. Г.
утрачивал  возможность непосредственно влиять  на ситуацию  в  Потапове. Для
Сивопляса  Г.  был  фигурой  абстрактной,  а  после  смерти Тимашука  прямым
начальником Сивопляса становился Ермаков. Точно так же Ермаков, а не генерал
армии Г., мог отдавать приказы полковнику Тулину  и рассчитывать на то,  что
они  будут выполнены. Тулин  формально подчинялся округу, но прекрасно знал,
что  его  жизненное  благополучие  в  гораздо  большей  степени  зависит  от
Ермакова, чем от командующего округом.
     Эта  мысль  даже примирила  Ермакова с  предательством  Тимашука. Да  и
никакого  предательства,  если  разобраться,  не было.  Сменился  начальник,
только и всего. В  свое время, когда Ермаков по собственному желанию ушел из
Минобороны после отставки  Г., все расценили  это  как жест верности  своему
шефу. Ермаков не  спорил, но про себя знал, что это не так. Его решение было
продиктовано не эмоциями. Это был трезвый  расчет. Новый министр обороны все
равно  выжил бы его, как  выжил всех членов  команды Г., кому не хватило ума
уйти  самому.  И если бы  теперь  на  место Г.  был назначен кто-то  другой,
Ермаков естественным образом перешел  бы в его подчинение. При  этом не стал
бы, конечно, демонстрировать своего пренебрежения к прежнему начальнику, как
это позволил себе Тимашук. Ну, Бог ему теперь судья.
     Что  же еще было  в  этом  разговоре?  Почему от  него  осталось  такое
тревожное ощущение?
     Майоры. Что это еще за майоры? Откуда там взялись майоры?
     - Жалко Олега,  -  нарушил  молчание Юрий.  -  Он  меня учил  водить
машину. Тебе было некогда, а он учил... Почему его убили?
     "Потому что мудак", - хотел ответить Ермаков, но сдержался.
     -  Какой-то Бермудский треугольник! - раздраженно проговорил  он.  -
Майоры. Эти диверсанты - майоры?
     Он не ждал ответа и поэтому не сразу понял то, что сказал сын.
     - Это наши люди, - сказал Юрий.
     - Что значит - ваши? Чьи - ваши?
     -  Управления. Я  принимал  шифрограмму. О том,  что группа  Пастухова
высажена в исходную точку маршрута.
     - Когда?
     - В ту ночь. Когда влез в файлы "Феникса",
     - А что ж ты, черт бы тебя, молчал?! Юрий виновато пожал плечами:
     - Я не знал, что это тебя заинтересует. Не связал.
     "Наши люди". Значит, УПСМ послало в Потапово диверсионную группу, чтобы
предотвратить   поставку  очередной  партии  истребителей   талибам.  Приказ
начальнику управления мог отдать только президент  или кто-то от его  имени.
Ясно,  что такого  приказа  не было, иначе  Потапово просто блокировали  бы.
Значит, все  это  - инициатива управления.  И не  известно, как  она  будет
расценена президентом. Впрочем, почему неизвестно? Известно. Что же из этого
следует?
     И вдруг  Ермакова  обожгла  мысль, которая  раньше  почему-то  даже  не
приходила  ему  в  голову:  а  он  сам?  Разве  он  сам не  переполнен  этой
смертоносной  информацией?  Он  -  единственный  человек, который  знает  о
программе "Феникс" абсолютно все. Пока он был внутри дела, это гарантировало
его безопасность. Если же его выведут из игры...
     Но почему, почему?  Только из-за того, что  он позволил себе  возражать
Г.? Исключено. Г.  не дурак. Он прекрасно понимает, что такими кадрами,  как
Ермаков, не бросаются. В его руках все нити  дела. У него связи, открывающие
для  программы "Феникс" огромные, многомиллиардные  перспективы. Для решения
вывести его из дела у Г. должны быть гораздо более основательные причины.
     Какие?
     "Руслан".  Да,  "Руслан". Который будет  задействован вместо взорванной
"Мрии",
     Разгадка была где-то здесь.
     Значит,  Г.  не  отказался  от своего  намерения отправить  истребители
талибам. Даже  сейчас. Зная все. Он отправляет "Руслан", зная наверняка, что
груз будет перехвачен агентурой ЦРУ. Зная о том, что это вызовет грандиозный
международный скандал. Что это, в свою очередь, торпедирует переговоры с МВФ
и  приведет  к  отставке правительства. Значит, это  и  есть цель - вызвать
кризис?
     Что же  дальше? А дальше все  просто.  Правительство  Кириенко уходит в
отставку. И кто приходит?
     Проклятье! Как же он раньше об этом не подумал?
     Приходит бывший  премьер. А  с  ним - его команда.  И  одна из главных
фигур в ней - генерал армии Г.
     Вот,  значит,  как  они  решили.  Разделить.   Котлеты  отдельно,  мухи
отдельно. Сдать эти Су-39 цэрэушникам, а  основной контракт  с аль-Джаббаром
реализовать позже.
     Что это означает для него? Только одно:  его жизнь не  стоит сейчас  ни
копейки. Он оказался заложником собственной добросовестности. Дело налажено,
может быть продолжено без него.  Он опасен не тем, что знает все о программе
"Феникс".  Он  опасен  совсем  другим.  Тем,  что  на  вопрос,  почему  были
отправлены истребители, несмотря на  предупреждение ЦРУ,  может ответить: "Я
был  категорически против". И для Г. это будет  крах. Не только для  Г.  Для
всех,  кто  стоит  над  ним.  Полный  крах.  Президент не любит,  когда  ему
навязывают решения. Этого он не простит никому.
     Ермаков уже понимал, в чем была его ошибка. Он недооценил масштаб игры,
которую вел Г. Сам Ермаков мыслил конкретными  реалиями конкретного дела. Г.
видел дальше. Самоубийственное решение отправить  "Мрию", которую перехватят
в  Лахоре, входило в  намерение. Г. использовал  ситуацию. Ермаков этого  не
знал и  потому  так  резко возражал  против  отправки "Мрии". Он  не за себя
волновался, хотя и знал об угрозе своей жизни. Он волновался за судьбу дела.
И теперь оказался в смертельной ловушке.
     Ермаков обернулся к сыну:
     - Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?
     - Нет. Я сделал только одну распечатку.
     - А на дискете?
     - Нет.
     - Еще шифрограммы были?
     - В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.
     - Текст помнишь?
     - Там было всего несколько слов. "Пастухов - Центру. Десантированы  в
исходную точку маршрута".
     - Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей
базы данных?
     - Зачем? - не понял Юрий.
     - Не задавай лишних вопросов!
     - Смогу.
     - Включай "ноутбук".
     - Но... У меня нет дискеты.
     - Где она?
     - Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я...
     - Черт.  Ладно. Езжай  за ней - и сразу сюда, - приказал Ермаков. -
Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.
     - Что происходит, батя? - спросил Юрий.
     - Не знаю, - ответил Ермаков. И повторил: - Не знаю.
     Но он уже знал.

     Юрий  вышел.  Было  слышно,  как заработал  мотор  его  "Нивы". Ермаков
вспомнил слова сына:
     "Он  учил  меня  водить машину".  Что  ж,  хотя бы у  Юрия останется  о
подполковнике Тимашуке добрая память.
     Ермаков связался  с главным  диспетчером  "Аэротранса". Тот подтвердил:
получен приказ  отправить в Потапово  "Руслан".  Борт  готовится, вылетит из
Домодедова  в три ночи. Последние остатки  сомнений исчезли.  Ермаков набрал
номер прямого телефона Г.
     - А, Ермаков! - раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. -
Как твоя жопа?
     -  Речь не о моей  жопе,  а о  твоей,  - холодно  прервал Ермаков. -
Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?
     - Допустим.
     -  Так вот,  у  меня есть то, чего не смог получить  Тимашук. И уже не
получит. Понимаешь, о чем я говорю?
     - Пока нет.
     - Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.
     - То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.
     -  На  ней есть  и то, о  чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова.
Очень короткая. Она начинается так: "Пастухов - Центру".
     - Не тяни, так твою! - выругался Г. - Что в шифровке?
     - "Десантированы в исходную точку маршрута".
     - И все?
     - Тебе этого мало?
     Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
     -  Все  понял, -  сказал он.  - Посылаю к  тебе курьера. Отдашь  ему
дискету.
     - Откуда ты знаешь, где я?
     - Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
     - Не спеши. Я тебе ее не отдам.
     - Не дури, Ермаков! - прикрикнул Г.
     - Содержание шифровки  ты  знаешь.  А дискета останется  у  меня. Я ее
отдам, когда  дойдет  до дела. И не тебе. Я  хочу быть нужным. И сейчас  для
меня это единственный способ.
     - Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты...
     - Заткнись. Ты знаешь на  что. Мы с  тобой работаем не первый год. Мог
бы убедиться, что  я не совсем дурак.  Не говорю уж  про  то, что ты называл
меня своим другом. Понимаю, это большая политика.  А в большой  политике нет
друзей.  Есть  интересы. Так вот, твой интерес  сейчас - чтобы я был жив  и
здоров.
     - Ладно, не выступай, - буркнул Г. - Сейчас  я созвонюсь с кем надо,
и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.
     - Так-то лучше.
     - Никуда не уезжай!  - повторил Г.  -  Понял?  -  Понял, понял,  -
сказал Ермаков и положил трубку.

     За окнами  было уже совсем  темно, фонари в саду  туманились  от дождя.
Привычный  уют  кабинета  казался   призрачным,  хрупким.  У  Ермакова  было
ощущение,  что  он идет  по тонкому  льду. Одно неверное  движение  - и  он
окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.
     Почему-то  снова вспомнились слова сына:  "Он  учил меня водить машину.
Тебе  было некогда,  а он учил".  Царапнуло:  "Тебе  было некогда".  Но  ему
действительно было  некогда.  Вся его  жизнь была подчинена  делу.  Без него
росли дети, без него старела и спивалась жена,  выживал из ума отец. И  даже
мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и
которые создали ему репутацию радушного  и хлебосольного хозяина,  тоже были
нужны  для  дела  -  помогали  расширять  связи,  налаживать  доверительные
отношения с нужными для дела людьми.
     И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк,
вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?
     Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?

     В дверь постучали. Заглянул охранник:
     - Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.
     - Кто?
     - Не  сказал. Сказал, что вы  его  ждете. Приехал  на  "ауди".  Номера
дипломатические.
     Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:
     - Зови.

     Даже если бы  охранник  не  сказал,  что  гость  приехал  на  машине  с
дипломатическими номерами, Ермаков  сразу узнал бы в  нем иностранца. И  еще
точней - штатника. Это была особая порода американцев,  выросших на хорошей
пище,  на  чистом  воздухе загородных  вилл,  на  бейсболе  в  юности  и  на
регулярных  занятиях  спортом в зрелом  возрасте, с  ежедневными бассейнами,
тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти
годам  словно бы  консервировались  и  потом лишь  седели,  блекли  глазами,
обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же
несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира.
Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались
в  глаза,   а  в   России  и  вовсе  выглядели  негоциантами,  с   надменной
снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.
     Гостю Ермакова было лет пятьдесят, как и самому Ермакову, но при первом
же взгляде на  него Ермаков ощутил себя старым, грязным, плохо подстриженным
и плохо выбритым, хотя принял ванну и побрился сразу же, как только вернулся
из больницы. Ему даже  захотелось спрятать свои неухоженные ногти, чтобы при
рукопожатии они не сравнились с наверняка отполированными ногтями гостя.
     Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки  в
карманах светлого расстегнутого плаща,  окинул кабинет равнодушным взглядом,
потом без  приглашения опустился  в кресло и  вытянул длинные ноги в туфлях,
перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило,  что он  испачкал дорогой
ковер.  В глине были  и  брюки, и даже полы  плаща. Ермаков  со  злорадством
отметил,  что  "ауди" гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной
техникой, и  этому штатнику пришлось  вытаскивать свою задницу  из салона  и
толкать машину.
     - Нужно  ли мне  представляться? - спросил наконец  гость,  холодно и
даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.
     - Не трудитесь. Все  равно соврете, - ответил Ермаков, в свою очередь
исподлобья разглядывая  гостя и отмечая,  что  пребывание в  России  все  же
наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились,
а  потом превратятся в мешки, а там и почки  с печенью дадут о себе знать от
российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.
     Коротким движением руки Ермаков указал на бар:
     - Самообслуживайтесь.
     Гостю  потребовалась  маленькая пауза.  Чтобы понять, что хотел сказать
Ермаков. Этого неологизма он не знал. В Гарварде его этому не научили. Или в
Вест-Пойнте. Или  где  там находится племзавод, на  котором выращивают таких
жеребцов.
     - Take yourself,[3] - повторил Ермаков.
     - Thank's. -  Гость  подошел  к бару.  - Would  you  lake  to  speak
English?[4] - спросил он, с видом знатока рассматривая бутылки.
     -  Нет, - ответил Ермаков. - Мы  в  России. А здесь пока еще говорят
по-русски.
     - O'key, будем говорить по-русски, -  равнодушно согласился гость. Он
плеснул  в  стакан  виски из квадратной бутылки с темной  этикеткой, поискал
взглядом ведерко со  льдом. Но понял,  видно,  что хочет  слишком многого, и
вернулся в кресло.
     - Я ждал другого человека,  - сказал Ермаков,  имея в  виду,  что  на
контакт  с  ним должен  был выйти не  дипломат, а глубоко законспирированный
агент. - Вы понимаете, о чем я говорю.
     - Да, понимаю.  Он  не  смог  прийти.  Два часа назад он был арестован
возле вашей московской квартиры.
     - Вот как? Его расколют в два счета. Или уже раскололи.
     Гостю  вновь  потребовалась маленькая пауза,  чтобы  понять, что  хотел
сказать Ермаков. Он объяснил:
     - Заставят говорить.
     - Возможно, -  кивнул  гость, небрежно вертя в руках  стакан  и  лишь
изредка делая небольшие глотки.
     - И после этого вы не побоялись приехать ко мне?
     -  То, что  я намерен с вами обсудить, это всего лишь  варианты вашего
поведения. Возможные варианты, и только. Перейдем к делу. Вы дали знак неким
людям, назовем их третьей стороной, что принимаете их условия.
     - Что вы  называете знаком? - спросил Ермаков, отметив, как аккуратно
его гость выстраивает фразы. Матерый волчара. Опасается прослушки.
     - Вы потребовали отменить их доступ к вашему счету в Дойче-банке.  Они
это сделали.
     - Это значит, что  я готов вас выслушать,  - возразил  Ермаков. -  И
ничего больше.
     -  Не меня, господин  Ермаков. Их.  Но вы  ошибаетесь. Шесть миллионов
долларов - слишком большая  цена  за вашу готовность выслушать их. Это цена
за вашу готовность работать на них.
     - А если я откажусь?
     - Вы не откажетесь. Во всяком случае, они в этом не сомневаются.
     - Снова пошлют снайпера?
     - Я не исключаю этого варианта.
     - Каковы же их условия?
     -  Сначала  вопрос.  На известном  вам забайкальском аэродроме  сейчас
находятся пятнадцать  истребителей,  подготовленных к продаже. Каким образом
вы намерены передать их талибам?
     - С чего вы взяли, что я отвечу?
     - То,  что  вы можете ответить, я знаю.  Вы планировали, что они уйдут
своим ходом.  Афганские  летчики инфильтруются  в  Таджикистан и  прибудут в
Потапово   под   видом  таджикских  перегонщиков  или   стажеров.   Это   не
предположение. Первые шесть человек уже перешли границу в районе Бадахшана и
находятся в Душанбе. Они взяты под  наблюдение. Пока их не трогают, чтобы не
спугнуть  остальных.  Как  только  появятся  остальные,  вся  группа   будет
арестована. И вопрос  у меня не  что вы собирались делать. А что собираетесь
делать сейчас, зная то, что я вам сказал.
     - Откуда у вас эта информация?
     -  Это не  важно. Важно,  что информация  достоверная.  Вы  не  знаете
ответа. Что ж, я так  и думал. Вернемся к делу. У вас  есть только два пути.
Первый: немедленно,  не  теряя  ни  одного часа,  добиться приема  на  самом
высоком уровне. Как минимум на уровне первого вице-премьера. Или даже самого
премьера. И проинформировать его о том, что происходит в Потапове.
     - О чем?
     - Обо всем. В частности, о "Руслане". Ермаков промолчал.
     - Да, о "Руслане", - повторил гость. - И о своей позиции, которую вы
ранее высказали своему шефу в весьма  энергичной форме.  Уверен, что премьер
Кириенко выслушает вас с  очень  большим интересом. И примет  меры.  В итоге
контракт с  аль-Джаббаром  будет  расторгнут, ЗАО  "Феникс"  прекратит  свое
существование,  оборудование будет  возвращено  в  НПО  имени  Жуковского. А
торговля российскими истребителями вернется в  законное русло. В более-менее
законное. Потому  что в России ничего абсолютно законного не  существует. -
Исключено, - твердо сказал Ермаков. - Даже если я захочу  это сделать, мне
и близко не дадут подойти к Белому дому.
     - Это техническая  проблема. Сложная, но при  желании ее можно решить.
При большом желании.
     - Я этого не сделаю. Россия потеряет миллиарды долларов.
     - Нельзя потерять того, чего нет. У России нет этих миллиардов.
     - Будут.
     - Моральный аспект вас не волнует?
     - О морали мы будем говорить, когда накормим страну.
     -  Завоевав  Афганистан, талибы не остановятся. Они станут угрозой для
России. Об этом вы не думаете?
     -  К  тому времени Россия вновь  станет  великой державой. Никому и  в
голову не придет поднять на нее руку.
     -  Вы  патриот,  -  с  холодной  иронией  заметил гость. -  Но очень
своеобразный.
     -  Послушайте,  вы! -  вскинулся  Ермаков,  но  сдержался. -  Да,  я
патриот. Вам этого не понять.
     - Это трудно понять, - согласился гость. - Потому что за свою любовь
к родине вы расплачиваетесь чужими жизнями. И считаете это  в порядке вещей.
Что ж,  тогда  у  вас остается  только  один выход. Принять условия  третьей
стороны.   Они  состоят  из  двух  пунктов.   Пункт  первый:  вы  не  должны
препятствовать вылету из Потапова самолета "Руслан" с  известным вам грузом.
Пункт  второй: завтра  утренним  рейсом вы с  сыном вылетаете  в  Стамбул из
Шереметьева-2. Для лечения. Билеты и все документы уже ждут вас в справочном
бюро  в пакете  на  ваше  имя.  В  Стамбуле  вас  встретят  и  переправят  в
Соединенные Штаты.
     - Говорите уж прямо: выкрадут, - бросил Ермаков.
     - Зачем?  Вы попросите политического убежища. И вам его предоставят. В
обмен на это вы расскажете все, что знаете о подпольной торговле российскими
вооружениями. Ваши  показания будут документированы. Об этом дадут  знать  в
Москву. Российская сторона не захочет огласки. Таким образом будет достигнут
тот же результат, что и в первом варианте.
     - А меня уберут. Правильно?
     - Напротив. Вы получите новые документы  и охрану по программе  защиты
свидетелей.  Вы  очень  ценный  свидетель.  И   будете   довольно  долго  им
оставаться.  Плюс шесть  миллионов.  Их  вы  уже  получили.  Третья  сторона
полагает, что это поможет вам избавиться от тоски по родине. Или сделать  ее
менее жгучей.
     -  Вы все сказали? А теперь послушайте  меня.  Передайте этой  третьей
стороне...
     -  Я не  могу ничего передать, - перебил гость.  -  Но мне интересно
узнать, какой из двух вариантов вы выбрали.
     -  Третий!  - отрезал Ермаков. -  Пусть присылают  своего  снайпера.
Срать я хотел на их угрозы. Слово "срать" в русском языке означает...
     -  Я знаю, что  означает  это  слово.  И все другие слова.  Потому что
русский - мой родной язык. Английский - всего лишь рабочий. Я вынужден был
им пользоваться  почти  двадцать лет.  Но не  думаю,  господин Ермаков,  что
снайпер  понадобится.  Ему  не  в кого будет стрелять.  Это  всего лишь  мое
предположение. Насколько оно правильно, сейчас узнаем.
     Гость вытащил из кармана плаща миниатюрный радиопередатчик и произнес:
     - Зайди.
     В  кабинете появился плотный парень в черной кожаной куртке. В руках  у
него  была спортивная  сумка.  В  ответ на вопросительный  взгляд  гостя  он
доложил:
     - Нашли. Там, где и думали. В подвале, около газового котла.
     Он поставил сумку на стол и осторожно извлек из нее коробку, похожую на
небольшой автомобильный  аккумулятор. На верхней панели был наборный пульт и
дисплей с мигающей точкой, отсчитывающей секунды.
     - Поставлено на пять утра. Будет похоже на взрыв газа.
     - Сможешь остановить отсчет?
     - Нужно знать код отмены. А эти не говорят.
     - Не говорят? Надо же, - слегка удивился гость. - Давай их сюда.
     Парень вышел. Через минуту он появился с напарником, долговязым молодым
человеком  в  джинсовом  костюме.  Они  втолкнули  в  кабинет телохранителей
Ермакова.  Оба были в  наручниках.  От их профессиональной невозмутимости не
осталось и следа. Вид у обоих был хмурый и одновременно растерянный - как у
людей, неожиданно оказавшихся в совершенно непривычном для них положении.
     - Код? - обратился к ним гость.
     - Не помню, - буркнул один из них.
     - Вы? - повернулся гость ко второму.
     - Да пошел ты! - огрызнулся тот.
     - Обоих  в  подвал, -  приказал гость.  - Заряд туда же. Вспомнят -
остановят отсчет. Нет - нет.
     Охранников увели. Гость допил виски и встал.
     -  Господин Ермаков,  вы  поедете  с нами.  Это не похищение. Мои люди
отвезут  вас  в  вашу  московскую  квартиру.  Только  и  всего.  Как вы сами
понимаете, оставаться вам в этом доме не стоит.
     - Я не нуждаюсь в вашей помощи, - решительно отказался Ермаков.
     - Как знаете. Но не забудьте - заряд поставлен на пять утра.
     - Взрыва не будет. Они вспомнят код отмены.
     -  Обязательно  вспомнят,  -  согласился  гость. -  Тот,  который им
сообщили. Но я не уверен, что им сообщили правильный  код. Спасибо за виски.
Очень хороший  сорт, давно я его не  пил.  Если у вас нет  ко мне  вопросов,
позвольте откланяться.
     - Кто вы такой? - спросил Ермаков.
     - Представляются в начале  разговора, а не в конце. Скажу только одно.
Человека, который должен был выйти с вами на контакт, арестовали мои люди. И
он действительно  раскололся. И очень  быстро. Желаю вам принять  правильное
решение.
     С порога гость обернулся.
     - Знаете, что было для меня самым трудным в нашей встрече? Не разуться
в прихожей.
     Он вышел. Ермаков подкатил  кресло к бару, схватил квадратную бутылку с
черной этикеткой, из которой наливал себе гость.
     Так и есть: "Блэк лэйбл".
     Телефонный звонок заставил Ермакова вернуться к столу.
     - Это я, - услышал он голос сына. - Дискету нашел, выезжаю.
     - Нет, - ответил Ермаков. - Нет, сиди дома. И никуда ни шагу, понял?
     - Но дискета...
     - К черту дискету. Это уже не имеет значения.
     - Что случилось, батя?
     - Ничего.
     - А зачем к тебе приезжал Нифонтов?
     - Кто ко мне приезжал? - переспросил Ермаков.
     - Начальник нашего управления. Генерал-лейтенант Нифонтов. Я видел его
тачку,  она буксовала у стройки. С ним были два наших оперативника.  Капитан
Евдокимов  и  лейтенант  Авдеев.  Только  номера  на  тачке  были  почему-то
дипломатические... Алло!.. Алло, ты слушаешь?
     - Да, - сказал Ермаков. - Да,  слушаю. Сиди дома и жди моего звонка.
И вот что еще...
     - Что?
     - Я тебя люблю.
     В трубке воцарилось молчание. Потом Юрий сказал:
     - Я тебя тоже.
     Ермаков хотел положить трубку, но в мембране вновь раздался голос сына:
     - Что-то все-таки случилось?
     - Ничего не случилось.
     - Но... Ты мне никогда этого не говорил. Я сейчас приеду.
     - Нет, - сказал Ермаков. - Все  в порядке. Он  положил трубку. Долго
сидел, сгорбившись в кресле  и  невидяще глядя перед собой. Какое-то смутное
беспокойство  заставило  его  вновь  набрать  номер  домашнего телефона.  Но
подошел не сын. Подошла жена.
     - Котик! - пьяно пропела она. - Ты где? Я по тебе так соскучилась!

     Ермаков  вырвал шнур и в  бешенстве  швырнул  аппарат  в  сторону бара.
Зазвенели бутылки. Одна  разбилась. С черной этикеткой. С дубовой столешницы
на ковер потекла струйка виски.
     Это был "Блэк лэйбл", самый почитаемый сорт в Главном  разведывательном
управлении российского Генерального штаба.
     Ермаков достал из ящика  письменного  стола мобильный телефон и  набрал
номер:
     -  Господин  Джаббар? Возьмите своих людей и заезжайте за мной.  В три
ноль-ноль мы вылетаем в Потапово. На "Руслане".
     Глава XIII
     Ремонтный бокс, в котором мы провели эту  не лучшую в нашей жизни ночь,
находился на глубине метров пять или шесть,  под многотонными слоями земли и
бетона. Никакие звуки с поверхности сюда  не могли проникнуть. Лишь утром, о
наступлении которого мне не  очень уверенно сообщили мои биологические часы,
сбитые с толку поясным временем и темнотой, перекрытие передало  бетону пола
и стен  легкую вибрацию.  Это  могло  свидетельствовать,  что  на  аэродроме
совершил посадку какой-то самолет. Скорей всего - истребитель. Транспортник
заставил бы  землю содрогнуться  сильней.  И нетрудно было догадаться,"  что
приземление  этого  истребителя будет  иметь для нас  какие-то  последствия.
Потому  что все,  что  происходило  на  поверхности,  могло  иметь  для  нас
последствия. И вряд ли приятные.
     Когда   "черные"  унесли  бренные   останки  невезучего   подполковника
Тимашука, а пират молча забрал видеокамеру и ушел, выключив свет, Док, вещая
со своего трона, ввел нас в курс  дела. В могильной темноте бокса  голос его
звучал не то чтобы  виновато, но словно бы не слишком уверенно, а все слова,
в общем-то правильные,  выглядели так,  как если бы на кладбище читали вслух
газету  "Комсомольская  правда"  еще старых  добрых  времен.  Но  мы бодрыми
комсомольскими  голосами тех  же старых добрых времен заверили Дока, что все
о'кей,  что мы просто счастливы послужить России и гаранту ейной конституции
даже в такой вот роли бессловесного быдла. Что мы к этой роли привыкли еще с
Чечни  и  было бы  даже странно,  если бы вдруг сильные  мира сего  вздумали
объяснять  дорогим россиянам  не  только что  нужно  делать, но  и для чего.
Потому что  они и  сами этого не знают, а сначала  делают, а  потом начинают
соображать, а чего же это они сделали. И в конце концов говорят:
     "Ексель-моксель, хотели как лучше, а получилось, как всегда".
     Во  всяком  случае,  стало  понятно,   почему  сработал  самоликвидатор
"Селены"  после  того,  как  в  управлении   получили  последний  привет  от
подполковника  Тимашука: по передатчику  могли  вычислить Центр.  Оставалось
надеяться, что генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков позаботятся о
том, чтобы  наши героические  трупы  были преданы земле  пусть без  воинских
почестей, но хотя бы по-человечески. И хорошо бы эту заботу они проявили без
промедления, пока  мы и в самом деле не стали трупами. А о реальности такого
исхода говорила вся  атмосфера бокса. В ней все еще  словно бы витали ангелы
смерти и пели  нежными  детскими  голосами, а за железными дверями беззвучно
струился Стикс, и бессонный  паромщик  Харон в  черной  униформе с "калашом"
вместо кормового весла стоял на своем посту. Он всегда на посту, ему некогда
отлучаться. Безработица ему не грозит.
     "Влюбленных  много,  он  один  на перепра-а-ве..." Вот  и говори  после
этого, что  попса  портит художественный  вкус  народа. Вкус  она,  может, и
портит, но душевное здоровье сохранить помогает.
     Потому что дает возможность не думать о том, о чем лучше не думать.

     Прошло не  меньше  часа  после  того, как  приземлился  истребитель, но
ничего не происходило. Я попытался задремать, но тут бетонная коробка  бокса
снова содрогнулась от вибрации куда более сильной. Это уж точно был какой-то
тяжелый  транспортник.  И едва  вибрация стихла,  как в коридоре послышались
голоса, загрохотали засовы и двери бокса со  скрежетом распахнулись. Я успел
сообразить, что это оживление  нашей жизни никак  не  может  быть  связано с
посадкой  транспортника,  потому  что  он  еще  только-только  заруливал  на
стоянку. Но  тут вспыхнул  свет, и  внимание мое  переключилось на  картину,
открывшуюся нашим взорам.
     Картина была такая. В дверном проеме - с грозным видом, расставив ноги
и сунув  руки  в  карманы армейского  плаща,  - стоял  полковник  Голубков,
которого я  не сразу  узнал, потому что никогда  раньше не видел в форме. За
правым его плечом возвышался  пират с "калашом" на изготовку. А  слева стоял
коротенький  местный  полковник,  которого  мы  видели  во время  допроса  в
караулке.  У   него  была  поза  продавца,  который  демонстрирует  оптовому
покупателю богатства своего  лабаза.  Он даже рукой повел, как  бы предлагая
полюбоваться. И сопроводил свой жест словами:
     - Вот  смотрите. Все пятеро. Вполне живые. И никакой попытки к бегству
не было. Понятия не имею, откуда вы это взяли. Погиб подполковник Тимашук, я
вам докладывал. Неосторожное обращение с оружием. А эти - вот они. Какие же
это трупы?
     Мы произвели шевеление, чтобы показать, что мы и в самом деле не трупы.
И даже Муха оживленно заскрипел носилками, демонстрируя, что он ожил.
     -  Что это  они у вас  тут  как звери по  углам? Снять  наручники!  -
приказал Голубков.
     - Это опасно, - предупредил полковник.
     - Сейчас, Тулин, здесь командую я. Вы уже докомандовались.  Выполняйте
приказ!
     - Снимай, Сивопляс, - кивнул полковник Тулин пирату.
     По  команде  пирата в  боксе появились  трое "черных", встали  у двери,
выставив  "калаши". Сивопляс  разрезал скотч на  руках  и  ногах Дока, потом
прошел по боксу, освобождая нас от браслеток.
     -  Всем  выйти!  -  приказал Голубков, когда с этой приятной  для нас
процедурой было покончено.
     Я ожидал, что Сивопляс воспротивится, но он лишь сказал:
     -  Если  что, так  имейте в виду.  Я не знаю, как  должно быть, но  вы
делаете неправильно.
     - Кру-гом! - скомандовал Голубков.
     - Один тоже вот говорил "кругом", а сейчас узнает происхождение жизни.
Есть "кругом". У вас своя голова за плечами.
     Полковник Тулин и "черные" вышли.
     -  Вы  в   порядке?  -  спросил   Голубков,  оглядывая  нас   быстрым
внимательным взглядом.
     - С нами потом, - ответил Док. - Как у вас?
     - Нормально. Теперь нормально. Почти все.
     - Почти? - переспросил Док.
     - Да. Они выслали вместо "Мрии" "Руслан". Но  с ним мы  разберемся без
вас.  Слушайте  внимательно.  Официальная  версия:  я  прилетел  из   Москвы
расследовать эпизод с "Мрией".
     - Долго же вы летели, - заметил я. - Не иначе как на крыльях любви.
     - Наоборот, быстро, - оборвал Голубков, почему-то не расположенный  к
шуткам. - На МиГ-29УБ. Поэтому прилетел один. Команда на подходе.
     - Какая команда? - полюбопытствовал Боцман.
     - Все объяснения потом. Запомните: вы меня не знаете, я вас не знаю.
     - Запомним, - подал голос Артист.  - Не  знаем и знать  не хотим.  И
никогда не захотим. Это вы тоже запомните.
     - Отставить  разговоры! - приказал Голубков. - Сейчас вас отправят в
контрразведку округа. Не дергаться. Ясно? Оттуда я вас заберу. Тогда и будем
объясняться. Пока скажу только одно...
     Он помолчал и сказал:
     - Сукины дети. Сукины вы дети! Мы ведь вас уже похоронили!
     - Поторопились,  - буркнул несентиментальный Боцман. - Нашим-то хоть
не сообщили?
     - Нет. Хотел сначала сам убедиться.
     - Большое вам за это человеческое спасибо, - сказал Артист.
     - Что произошло с Тимашуком?
     -  А что с ним произошло? - удивился  я. -  Неосторожное обращение с
оружием.
     - Подробней! - потребовал Голубков.
     - Да все очень просто, - пришел мне на помощь Артист. - Человек взял
ПМ,  дослал  патрон, взвел  курок  и начал  почесывать  стволом висок. Чисто
рефлекторно. Обычное дело. А потом нечаянно дернул пальцем.
     - Не соскучишься с вами. Ладно. Так  вот,  - продолжал Голубков. - В
округе - никому ничего. Молчать как...
     Мы  не  узнали, как  именно мы должны  молчать,  потому что дверь бокса
снова  заскрежетала и нашему взору открылось зрелище не  такое умилительное,
как явление полковника Голубкова народу, но гораздо более живописное.
     В  центре композиции  было инвалидное кресло-коляска - из современных,
дорогих,  с  черной  кожей  и хромированными ободами. В нем  восседал,  чуть
наперекосяк,  с   креном  направо,  хмурый   немолодой   мужик   в   мундире
генерал-лейтенанта.  Лампасов  на генеральских штанах  не было видно, потому
что  он был  до  пояса укутан клетчатым пледом.  За спинку коляски  держался
полковник  Тулин, выполнявший  теперь роль сиделки при  сановном сидельце, а
весь задник чернел от  охранников  с угрожающе выставленными "калашами".  От
них отделился пират и приказал нам, подкрепляя слова выразительным движением
ствола:
     - Сидеть обратно и ни боже мой! Командуйте, товарищ генерал-лейтенант.
     -  Моя  фамилия  Ермаков,  -  представился  сиделец.  -  Генеральный
директор акционерного общества "Феникс". Вы полковник Голубков?
     - Совершенно верно, - сухо подтвердил полковник.
     -  У  меня  для  вас   две  новости.  Вам  присвоено  воинское  звание
"генерал-майор".  Поздравляю.   Вторая  новость   тоже   хорошая.   Приказом
заместителя министра обороны вы уволены в  запас с правом  ношения формы и с
пенсионным обеспечением согласно вашему новому воинскому званию. Вот выписки
из документов.
     Генерал-лейтенант передал Голубкову через Сивопляса два листка.
     -  Таким  образом,  все ваши полномочия прекращаются, -  подвел  итог
сиделец. -  Вы  являетесь частным  лицом и  не имеете  права  находиться на
территории секретного объекта.
     - У  меня  есть сомнения  в  подлинности этих  документов,  -  заявил
Голубков, изучив листки.
     - Они подлинные. Вы сможете в этом убедиться. В Москве. Я распорядился
заправить ваш самолет. Летчик ждет. Счастливого пути, генерал.
     -  Замминистра  не  имел права отдавать этот приказ,  - запротестовал
Голубков. -  Подразделение, в котором я  служу, не  подчинено  Министерству
обороны.
     -  Это ваши проблемы,  - прервал сиделец.  - Вы их будете  решать со
своим руководством. Полковник Тулин, проводите генерала.
     - Слушаюсь, - сказал Тулин.
     - Отставить! - рявкнул Голубков. - Полковник  Тулин, вы  здесь  кто?
Командир полка или прислуга за все? С каких это пор коммерсанты командуют на
военном аэродроме?
     - С  тех пор,  как  аэродром  арендован  моей  компанией, - разъяснил
генерал-лейтенант.  -  Полковнику  Тулину  предписано  выполнять  все   мои
распоряжения.
     - Вот он пусть и выполняет! - отрубил Голубков. - А я буду выполнять
приказ моего руководства. Мне приказано расследовать ЧП на военном аэродроме
российской армии. Российской армии, если кто не расслышал!  И я выполню этот
приказ.  Всем выйти.  Очистить помещение.  Я  провожу  допрос и  попрошу  не
мешать.
     - Вы немедленно покинете аэродром, - заявил генерал-лейтенант.
     - Я не покину аэродром, - заявил Голубков.
     - Покинете, - повторил генерал-лейтенант.
     - Не покину, -  уперся  Голубков. -  И вы мне никто,  чтобы отдавать
приказы!
     Схлестнулись маляры.
     Если бы мне не приходилось раньше  иметь дело с полковником Голубковым,
я  бы,  пожалуй,  поверил,  что  он  именно  тот,  чей  образ лепит из  себя
подручными  средствами. Такими,  как  тупое выражение  лица,  суровый взгляд
ревностного  служаки и упертость  начальника комендантского патруля.  И даже
лексику он начал заимствовать у Сивопляса.
     - Не заставляйте меня применять силу, - предостерег Ермаков.
     -  Силу? -  взъерепенился Голубков. - Это  как понимать?  Перед вами
стоит пока еще  действующий полковник, а не кто! Вы грозите  мне применением
силы? Тулин! И ты это терпишь? Я наведу  вам здесь порядок, как торговцев из
храма! Довели армию  до базара!  Повторяю приказ:  всем очистить и не мешать
исполнению! Выполнять, а то не отвечаю!
     Для убедительности он извлек из кобуры  табельный пистолет  Макарова  и
помахал  им  перед носом генерал-лейтенанта,  из-за  спины которого  торчали
четыре автоматных ствола.
     -   Пардон   боку,  -   сказал   Сивопляс   и  деликатно   обезоружил
разбушевавшегося Голубкова.
     - Ты  это как? - изумился полковник. -  А  ну отдай! Отдай, а то еще
хуже будет!
     - Хватит, - поморщился  генерал-лейтенант. - Не стройте из себя. Вам
вернут оружие. Когда сядете в самолет.
     - Я не сяду в самолет, - отрезал Голубков.
     - В отдельный бокс его, - приказал генерал-лейтенант пирату. - Пусть
подумает. Увести!
     - Ладно, уговорили, - объявил Голубков, отстраняясь от надвинувшегося
на него  Сивопляса. -  Улечу.  Но арестованных  заберу  с  собой. Прикажите
выделить Ми-8.
     - У нас нет таких вертолетов, - проинформировал полковник Тулин.
     - Вызовите из Читы.
     -   Не   вижу   необходимости,   -  возразил  генерал-лейтенант.   -
Арестованные будут  отправлены  в  округ  тем  транспортом, который  есть  в
распоряжении командира  части.  Сивопляс,  проводи полковника к самолету.  И
проследи, чтобы он  ни с кем не  общался.  Пистолет отдашь, когда он будет в
кабине. ;-Советую подчиниться, полковник.
     - Подчиняюсь,  но оставляю за собой, -  буркнул Голубков. Он вынул из
кармана  трубку  мобильного телефона, нащелкал номер и хмуро бросил: -  Это
Голубков. Лишен возможности действовать. Передать Дьякову...
     - Сивопляс! - крикнул генерал-лейтенант. Пират метнулся  к полковнику
и  успел  бы  выхватить  из  его рук мобильник,  если бы я  ему маленько  не
помешал. Реакция у него была, прямо скажем...
     - ...Начинать без приказа, - закончил Голубков фразу. Он, может быть,
и  еще что-нибудь сказал  бы, но  тут две короткие очереди из двух  стволов,
пущенные  впритирочку  к  моей голове,  довольно  убедительно намекнули, что
следует воздержаться от активных действий.
     Пришлось воздержаться. Сивопляс забрал у Голубкова мобильник и отступил
под прикрытие своей команды.  Неслабенькая у него, однако, команда. Пальнуть
навскидку так, что  у меня даже ухо обожгло, - это надо уметь. Всем мужикам
хорошо за тридцать. Ай да пират. Откуда у него такие кадры?
     Между тем полковник Голубков закурил и поинтересовался:
     - Выходит, мне и по телефону поговорить нельзя? Я что, арестован?
     - Сами напросились, - объяснил генерал-лейтенант.
     -  Я  хочу знать:  арестован  я или  не арестован?  -  повысил  голос
Голубков.
     - Да, арестованы, - подтвердил сиделец.
     - И  ты,  полковник  Тулин,  допустишь это?  -  обратился Голубков  к
командиру полка. - Позволишь в своей части арестовать  российского офицера?
И  кому  - каким-то  бандитам?  Капитан Тулин! Что  с  тобой сделалось? Под
Кандагаром ты был совсем не такой. Что с тобой произошло, друг ситный?
     - Господи, майор! - ахнул полковник Тулин. - Ты, что ли?
     - Узнал? - поинтересовался Голубков.
     - Твою мать, майор! А я нутром чую: видел где-то. Точно видел.  Я ведь
даже фамилию твою не  знал! Командир  диверсионного отряда. И все. Я ту ночь
на всю жизнь запомнил. Свалились, отбили нас и ушли. Майор! Неужели ты?
     Командир  полка вышел из-за спинки кресла-коляски и шагнул к полковнику
Голубкову, распахнув руки.
     Но Голубков не спешил падать в его объятия.
     - Вижу, узнал, - повторил он. - А вот я тебя не узнал.
     Тулина словно  толкнули в грудь. Он  остановился, опустил руки и плечи.
Потом поправил фуражку и вытянулся по стойке "смирно":
     - Приказывайте.
     - Объявить боевую тревогу,  - приказал Голубков. - Аэродром закрыть.
Все  вылеты отменить,  погрузку  истребителей  прекратить. Всех  посторонних
задержать до выяснения. Генерал-лейтенанта Ермакова  изолировать.  Выполняй,
капитан Тулин.
     - Есть выполнять, товарищ майор! - вытянулся полковник.
     -  Не  спешите, Тулин, - остановил  его  генерал-лейтенант. -  Здесь
приказы отдаю я.
     -  Я  вам,  товарищ  генерал-лейтенант запаса, не Тулин, -  отчеканил
полковник  и  даже стал будто бы  не таким  коротеньким.  - Я вам полковник
Тулин. И приказы здесь отдаю я. Спасибо, майор, что напомнил, кто есть кто и
откуда  вышел. А  ваши дела, господин Ермаков, у  меня уже вот - в горле. Я
немедленно  доложу обо всем командующему  округу. Обо всем. Под трибунал  -
пойду под трибунал. Но в ваших грязных делах я больше участвовать не буду!
     - Где вы видели грязные дела, полковник? - поинтересовался Ермаков.
     - Везде! Летчики куплены, мои офицеры куплены, таможня куплена. Я что,
не  вижу,  сколько  модулей вы грузите,  а  сколько  по документам проходит?
Инженера  полгода  держите  под  землей  -   это  светлое   дело?  На  труп
подполковника Тимашука  даже взглянуть  не  зашли. А  он вам  служил верой и
правдой! Все, к чему вы  прикасаетесь, превращается в грязь и кровь! И это к
вам вернется. А если не вернется, значит, Бога нет!
     - Взять! - бросил сиделец. "Черные" окружили Тулина.
     - С дороги! - рыкнул полковник. "Черные" не пошевелились.
     - Отойти от полковника! - скомандовал Голубков.
     -  Взять обоих, -  приказал генерал-лейтенант Сивоплясу. -  В разные
боксы. Приставить охрану. Держать до моего распоряжения. Выполняйте.

     Действенность приказов определяется не теми, кто их отдает, а теми, кто
выполняет.  "Черные"   умели  выполнять   приказы.   Оба   полковника   даже
трепыхнуться не успели. Они  исчезли в дверном проеме. "Черные" с "калашами"
тут же сомкнули ряды, обрекая  нас  на роль публики,  которая может выражать
свои  чувства всеми доступными способами, а не может только  одного - лезть
на   сцену   и   вмешиваться   в  действие.  Артист  выразил  свои   чувства
непродолжительным аплодисментом.
     -  Браво,  -  сказал  он. - Антракт. Не думаю,  что он будет слишком
долгим. Господин генерал-лейтенант,  вы чистый Рузвельт. Не боитесь  кончить
так же, как он?
     Сиделец посмотрел на него с хмурым недоумением:
     - А как он кончил? Артист объяснил:
     - Он всего месяц не дожил до победы. Такая досада.
     -  Займись ими, - бросил генерал-лейтенант Сивоплясу и  выкатился  из
бокса.

     ...Этот  приказ   тоже  был  выполнен.  Нами   занялись,   и  в   итоге
восстановилось статус-кво.  Мы снова оказались  прикованными к трубам, разве
что свет не  выключили. Да еще Дока переместили с его трона на бетонный пол.
Ему бы радоваться после многочасового неподвижного сидения в  кресле,  но он
почему-то не радовался.  Пыхтел, сопел,  скрежетал цепью браслеток по трубе.
Потом сказал:
     - Ничего не понимаю. Они по-прежнему собираются отправить "Руслан"?
     - Расслабься,  Док, -  посоветовал ему  Артист.  - Как  говорит  мой
друг-флибустьер: лучше вспомни о своем будущем.
     Муха заворочался  на носилках,  приподнял голову, оглядел  нас жалобным
взглядом и сказал:
     - Жрать охота.
     - Шашлычка? - поинтересовался Артист.
     - Не издевайся, а? - попросил Муха.
     - Потерпи, - отозвался Боцман. - У меня такое чувство, что скоро нас
всех накормят. И мало не покажется.
     Вот и у меня было точно такое же чувство.

     "Миллион, миллион, миллион алых роз
     Из окна, из окна видишь ты..."

     Артист оказался прав: антракт не затянулся. Публика даже  не успела как
следует обсудить первый акт, как начался  второй. В боксе появился Сивопляс,
за ним еще один "черный" с охапкой наших камуфляжек, потом третий вывалил на
пол из  мешка наши десантные прыжковые,  а  попросту говоря - спецназовские
ботинки. Логично было предположить, что следом въедет электрокар с оружием и
боеприпасами, но вместо него в дверном проеме встали "черные" с "калашами".
     - Переодеться без никаких, - приказал Сивопляс. - Повезетесь в округ
в своем виде.
     По его  знаку  с нас сняли браслетки и предоставили  некоторую  свободу
действий. Пока мы сбрасывали хэбэшки и не без удовольствия  натягивали такую
родную  "Выдру-ЗМ",  все  "черные"  настороженно  следили  за  каждым  нашим
движением. Особенно напряженным  и даже, как мне показалось, необычно хмурым
был вид  у  пирата. Он и раньше-то  не выглядел весельчаком, а  тут  и вовсе
будто бы вобрал в себя всю мрачность мира.
     Знак судьбы лежал на мрачном его...
     Стоп. А ведь  это чувство  у меня уже было. Я видел уже этот знак - на
челе подполковника Тимашука.
     Говорят, Бог троицу любит. Может  быть. Но то, что судьба любит двоицу,
- это точно. В мире все двояко.  Каждой твари по паре. У человека  всего по
два, чего не по одному, а по  три  нет ничего.  Сама жизнь состоит  всего из
двух половин. И  даже снаряд дважды падает в одну  и ту же  воронку  гораздо
чаще, чем принято думать.
     Неужели и этот снаряд снова нацелился в нас?
     Через пять минут мы были готовы, а Мухе и не пришлось переодеваться  -
его  как  унесли  в санчасть в  камуфляже, да  так и оставили. На нас  снова
накинули наручники, но как-то  необычно. Дока,  Боцмана и  Артиста сковали в
цепь, а меня - персонально. В чем смысл этого, я не понял, но спрашивать не
решился, потому что от Сивопляса  в его  теперешнем настроении вместо ответа
можно  было  получить по зубам, чего как-то не хотелось.  Какая,  интересно,
муха его укусила?
     - Вперед! - скомандовал пират и стволом показал на выход.
     В  нашем сопровождении было  задействовано  пятеро  "черных".  Один шел
впереди, двое  сбоку, а еще  двое  тащили носилки  с Мухой.  Замыкал шествие
Сивопляс. В начале  и конце длинного бетонного коридора тоже была выставлена
охрана. В такой ситуации невольно ощущаешь свою значительность. Для  полноты
картины  не  хватало толпы репортеров у выхода. Чтобы  зажужжали телекамеры,
засверкали блицы, обрушился  град репортерских вопросов, и весь мир узрел бы
новых  героев  нашего времени  и узнал, что из прохладительных напитков  они
предпочитают   пепси,   к   лесбиянкам   относятся   с  интересом,   а   вот
гомосексуалистов не уважают.
     От  коридора,  тускло  освещенного  плафонами,  шло  несколько  боковых
ответвлений. Когда мы поравнялись  с одним из них, вдруг послышалась музыка,
чьи-то очень  немузыкальные вопли  и  звон  стекла.  Будто  кто-то вдребадан
пьяный отводил душу под караоке и метал пустые бутылки в железную дверь.
     Это было настолько неожиданно, что я даже приостановился. Но тут же мне
в спину больно ткнули  стволом, давая понять, что отвлекаться  не следует. Я
человек догадливый, все понял и до  конца пути уже не отвлекался, тем  более
что отвлекаться было больше не на что.
     У выхода  из ремзоны нас  ждал аэродромный "пазик" с выбитыми стеклами,
заделанными фанерой и  кусками дюраля. Он был подогнан  вплотную  к воротам,
как подгоняют автозак к дверям  следственного изолятора. Но и  в то короткое
время, пока нас грузили в автобус, я  успел умилиться хмурому ветреному дню,
который  после  темницы  показался ослепительно  ярким  и  многоцветным, как
первомайская демонстрация в старые добрые времена.
     На  фоне низких летящих облаков  плыли  мачты  аэродромных прожекторов,
трепыхался  флажок на вышке руководителя полетов, стыли полусферы радаров. А
неподалеку  от  выхода из подземных ангаров возвышался  огромный  самолет  с
надписью "Аэротранс" на фюзеляже. При виде его я слегка прибалдел и не сразу
понял,  что это не "Мрия". У  "Мрии" шесть  турбин, а  у этого  было  только
четыре. Это был Ан-124. "Руслан". Я  поискал взглядом "Мрию"  и обнаружил ее
остатки в дальнем конце летного поля.
     Задняя аппарель "Руслана" была  опущена, возле нее суетились солдаты  в
оцеплении "черных", подвозили со стороны ремзоны какие-то разномерные ящики.
     - Это не модули истребителей, - сказал Док. - Что же это они грузят?
     Его вопрос  остался безответным,  потому  что  новый  тычок  автоматным
стволом в спину напомнил мне, что и сейчас отвлекаться не следует.
     Артиста, Дока и Боцмана усадили сзади, прицепили к поручням, меня снова
почему-то  выделили,  отвели  боковое сиденье,  носилки  с Мухой поставили в
проходе. Один из "черных" сел за руль, а Сивопляс и еще двое расположились в
передней части автобуса лицами к нам, что было вполне грамотно и  говорило о
том,  что пират дело знает туго. Сравнительная малочисленность  конвоя  меня
слегка  удивила, но  с  моей стороны это было  чистым тщеславием. Четверо  с
"калашами" против пятерых в браслетках - выше крыши.
     Автобус продребезжал по бетонке и после короткой остановки миновал КПП.
Сивопляса здесь  хорошо знали и уважали, ему достаточно  было махнуть рукой,
чтобы  ворота открылись. "Пазик" выкатился на шоссе, водитель прибавил ходу.
Поплыли  навстречу березовые  колки  и  заросли  кустарников  вдоль  обочин,
подернутые зеленым флером свежей листвы.

     По  моим прикидкам,  до  Читы было  часа три-четыре  езды,  но  "пазик"
неожиданно  свернул с  шоссе  к  широко  раскинувшемуся  селу  с  добротными
бревенчатыми избами и высокими, как  по всей Сибири, воротами.  Возле одного
из окраинных домов автобус остановился, Сивопляс вышел  и стукнул по калитке
массивным железным  кольцом.  На  стук  взъярились собаки,  потом  появилась
дородная  хозяйка,  эдакая  ядреная   забайкальская  казачка  в   кацавейке,
выслушала  пирата и  согласно  покивала. По  знаку  Сивопляса двое  "черных"
подхватили носилки с Мухой и потащили к выходу.
     - Эй! А это зачем? - потребовал я объяснений.
     - Зачем нужно, -  объяснил Сивопляс. - Будешь спрашивать, когда тебя
спросят.
     Пришлось удовлетвориться. Поворот событий был странным, но угрозы,  как
мне показалось, не содержал. Муху втащили в дом, "черные" вернулись, автобус
выехал из села и затрясся по грунтовке,  вскоре свернувшей  к берегу широкой
спокойной реки.
     -  Наводит на  размышления, - заметил  Док. Возможно, он имел в  виду
отделение Мухи от коллектива,  но скорей то, что эта грунтовка не могла быть
дорогой в областной центр.
     Так и  оказалось.  "Пазик"  скатился по крутому съезду и  остановился у
свайного  причала,  к которому был  пришвартован довольно  задрипанного вида
катер без каких-либо признаков команды. Даже вахтенного не было. Все это мне
не понравилось.
     Такой  катер  не мог принадлежать воинской части.  Скорей - рыбоохране
или лесосплавщикам. Нас собираются транспортировать  в округ на этом катере?
В армии так не  делается. В армии на все существует четкий порядок. И всякое
отклонение от него не может не насторожить. Особенно в нашем положении.
     - Наводит на размышления, - повторил Док. Но предаваться размышлениям
на берегу пустынных волн нам не дали. Через три минуты мы оказались в темном
вонючем  кубрике, застучал судовой дизель,  и  по  легкой  качке  можно было
понять, что плавание началось.
     - И куда же мы плывем? - задал риторический вопрос Артист.
     -  Плавает  говно, -  машинально поправил Боцман по  своей  привычке,
которая осталась у него еще со времен службы в морской пехоте.
     - И  куда же  мы плывем, как  говно?  - откорректировал  формулировку
своего вопроса Артист.
     Я  напряг  память,  пытаясь  вспомнить  карту,  которую  мы  изучали  в
ленинской комнате с "Моральным кодексом строителя коммунизма". И вспомнил.
     - Это Ингода, - сказал я. - Она впадает в Читу.
     - Река  не  может  впадать в город,  - рассудительно  заметил Док. Он
всегда говорил рассудительно, кроме  тех случаев, когда нужно говорить очень
быстро.  Но  в  этот  раз его  рассудительность  почему-то  вызвала  у  меня
раздражение. Я огрызнулся:
     - Но ты понял, что я хотел сказать?
     -  Ты  хотел сказать,  что  в  нижнем  течении  этой  реки  расположен
областной центр Чита. Правильно? - Вот именно, - подтвердил я. - Это  я и
сказал, но гораздо короче.  В двадцать первом веке  так будут  говорить все.
Привыкай.
     - И  знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: "Да или  как? Вот в
чем", -  сказал Артист. -  Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из
собственных ручек.
     - Извини, Док, - сказал я.
     - Все в порядке, - сказал Док.
     Катер  неожиданно ткнулся  в берег. Дверь кубрика  открылась,  появился
Сивопляс и показал на меня стволом "калаша":
     - На выход. Сам. Остальные на месте.
     - Акт третий, - прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика.
     - А сколько всего? - спросил Боцман.
     - В классической трагедии - пять.
     - Тогда еще поживем, - заключил Боцман.

     Для  третьего  акта классической трагедии  место  действия было выбрано
подходящее.  Во  всяком  случае,  для его  обозначения  длинных  ремарок  не
требовалось.
     "Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер".
     Даже причала не было - мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес
на  высоком  берегу был  узкий  и длинный, покрытый  шифером. Между опорными
столбами были натянуты  шнуры. На  них, видно,  вялили рыбу. Место открытое,
хорошо проветривается, в стороне  от  жилья  с коровниками  и  свинарниками.
Значит, без мух.
     От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился
и  едва  не  потерял  равновесие, но Сивопляс поддержал меня за  плечо. И не
стволом "калаша", а рукой. Его предупредительность  так меня  удивила, что я
даже спасибо не  сказал.  Но  то, что  последовало за этим,  было  не просто
удивительно, а хрен знает что. Он указал мне на лавку:
     -  Садись, в ногах нет. -  И сел сам.  - Даю вводные. У меня приказ:
всех вас при попытке к бегству. Это понятно?
     Это  было понятно.  Это  было уже  давно понятно.  Даже  не  нужно было
спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил:
     - Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул:
     - Он.
     - Давай дальше.
     - Сейчас мы с тобой сверимся  и сбежите, - продолжал Сивопляс. - Мои
не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из
лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота?
     - Не пройдет, командир, - сказал я. - Мы не будем сбегать.
     - Это как?
     - Не хочу облегчать  твою совесть.  Тебе придется выполнить  приказ. В
натуральном виде.  И потом на Страшном  суде  долго  и  нудно объяснять, что
заставило  тебя  сгубить  четыре  безоружных невинных души.  Чувство  долга?
Любовь к  Родине?  Не  думаю,  что  там вообще поймут,  что  ты  этим хочешь
сказать.
     - Это  ты про себя,  что  невинный?  -  удивился  Сивопляс. -  А кто
подполковника Тимашука и ухом не моргнул?
     - Я-то при чем?
     -  Не  мути мне  в голове  воду. Я все видел  на пленке.  Как  сначала
маленький его,  потом  ты.  И слышал, как  ты командовал:  "Быстро,  все  по
местам". Так что давай не надо.
     - За свои грехи я отвечу сам. А ты будешь отвечать за свои.
     - Дурак ты и уши у  тебя  соленые! - разозлился Сивопляс и неожиданно
заговорил  нормальным  русским языком: -  Ты что ж думаешь  -  я хочу  вас
спровоцировать на попытку к бегству?
     - А нет? - спросил я.
     - Тогда зачем я вашего парня к своей бабе завез?
     - Не знаю, - признался я.
     - Да  затем, что если  он в воду прыгнет, так сразу пойдет ко дну, как
колун  без ручки! Молчи и слушай. Твои парни свяжут моих в  придачу со мной.
Катер поставишь  на малый ход,  горючку  перекроешь, поплывет  по течению. В
Потапове забираете  маленького,  берете у хозяйки  мой  "жигуль". Уходите на
Улан-Удэ до Транссиба.  Тачку бросите,  сядете в поезд. На все про все у вас
полсуток. Раньше катер вряд ли найдут, места глухие. Успеете уйти до тревоги
- ваше счастье. Если вопросы есть, давай быстро. Время идет.
     - Вопросы  есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если
бы ты снял с меня браслетки, - запустил я пробный шар.
     -  Повернись,  - приказал он  и  отщелкнул наручники. - Только потом
держи их в руках за спиной для полной видимости.
     Я растер запястья и запустил следующий шар:
     - Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой "калаш"?
     - Держи.
     Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны
не холостые. Я вернул "калаш" пирату и задал первый вопрос:
     - Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?
     - Затем, что объяснять им все - сутки уйдут. И не умею я объяснять.
     - Но  кое-что тебе  объяснить  придется.  Это второй  вопрос. Главный.
Почему ты принял это решение?
     Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.
     -  Ладно,  -  шумно  вздохнув,  сказал он.  -  Попробую.  Когда  вас
раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.
     - Боцмана, - подсказал я.
     - Пусть Боцмана.  А теперь смотри. - Он расстегнул широкий офицерский
ремень,  выпростал  из-под  него  форменку  и повернулся  ко  мне спиной: -
Задирай.
     Я задрал.
     - Ясно? - спросил он.
     - Ясно, - сказал я.
     Он привел  одежду  в  порядок, долго  молчал,  глядя, как  ветер  рябит
холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.
     Как Стикс.
     Потом добавил:
     - Скажу  еще.  Я смотрел пленку  с  допросами.  Одно место смотрел два
раза. С допросом доктора. Он сказал: "Нас всех убили на той войне". Так вот,
меня тоже убили на той  войне. Не на вашей, а на моей.  В Афгане. Мы свои. А
своих я убивать не дам. Все. Подъем. Давай работать.

     Работу мы  сделали быстро,  не  отходя  от берега. Рассудили,  что  нет
резона  усложнять  дело  и  нырять в ледяную воду.  Мужики были  жилистые  и
верткие,  как пантеры.  Но  на  нашей стороне  был  эффект  неожиданности  и
преимущества молодости. И форма, понятно, у нас была получше.
     В  разработанный  Сивоплясом  план  Док внес  коррективы.  Мы  обрядили
"черных" в наши камуфляжки, а сами надели их униформу. Была откорректирована
и роль Сивопляса. Когда троих его парней умотали линями и уложили в кубрике,
его самого, тоже связанного и с кляпом из грязной тряпки во рту, вытащили на
берег  и  отволокли  под навес.  Он  мычал  и бился, как  уссурийский  тигр,
спеленутый  сетью  ловцов.  Укоризненный  взгляд  его  прожигал  мне  сердце
раскаленным железом, каким были изукрашены спина Боцмана  и спина Сивопляса.
И я чувствовал, что, если не удастся убедить его в правильности того, что мы
делаем, этот  взгляд до  конца жизни будет преследовать меня в бессонницу, а
потом будет  предъявлен мне  первым номером в списке моих грехов на Страшном
суде.
     Катер  отплыл,  на  середине  реки заглох.  Его  подхватило  течение  и
медленно повлекло к востоку. Мы освободили Сивопляса и  вернули ему "калаш".
Он отплевался и сказал:
     - Ну?
     - Объясняй, - предложил я Доку.
     У  Дока,  конечно,  было много  достоинств и среди них  попадались даже
таланты, но  умением жечь  глаголом  сердца людей природа его обделила.  Его
объяснения Сивопляс слушал внимательно, но чувствовалось, что  все  эти дела
ему глубоко до фени.  Его  нисколько  не  ужаснула апокалипсическая  картина
будущих локальных войн,  в  которых с помощью российских штурмовиков  народы
мира  будут  превращать друг друга в  кровавую  лапшу,  оставила  совершенно
равнодушным  угроза  краха  российской  экономики,  а  когда  Док упомянул о
международном  престиже  страны,  который  неминуемо  будет  подорван,  если
агентура ЦРУ перехватит "Руслан", Сивопляс перебил:
     - Кончай. Барабанишь, как попугай на базаре. Россия, Россия. Что такое
Россия?
     Док  посопел,  попыхтел,  потом показал  на  реку, которая  все  дальше
уносила катер, и сказал:
     - Вот  это  и есть Россия. Понял?  Сивопляс посмотрел на него  как  на
убогого. И ответил:
     - Это река Ингода. А если ты еще хочешь сказать, то лучше молчи.
     - Тихо! - вдруг приказал Артист. - Все под навес! Ложись!
     Со стороны Потапова донесся гул вертолетного двигателя. Он приближался.
Это был хорошо  знакомый нам патрульный Ми-28. Он тянул над рекой  на высоте
метров  триста.  Потом пошел  вниз, чуть  клюнул  носом и  выплюнул одну  из
шестнадцати ракет "Вихрь". Оставляя белый след, она прошла над водой, и там,
где  только  что  был  маленький  силуэт  катера, сверкнуло,  вспух и лопнул
огненный шар и взметнулся водяной столб.
     Сивопляс взревел, как  раненый тигр, и рванулся  из-под  навеса. Боцман
успел схватить его за ногу, за другую ногу ухватился Артист, а Док навалился
сверху всей своей массой.
     Вертолет  вышел  на второй заход и прошил  фарватер  из  скорострельной
30-миллиметровой пушки  2А42. Еще  раз развернулся, облетая на  малой высоте
окрестности,  прогрохотал  двигателем  над  крышей навеса,  заложил вираж  и
отвалил в сторону аэродрома.
     Сивопляс поднялся на ноги и машинально отряхнул форменку от сора. Потом
сел  на  краю обрыва,  по-восточному скрестив  ноги, и  начал  раскачиваться
вперед-назад. Мы расположились по сторонам от  него и сидели, молча глядя на
хмурую воду сибирской реки Стикс. А что тут можно было сказать?
     - Костя Сальников, - негромко проговорил  Сивопляс и снова закачался.
Потом сказал:
     - Младший сержант. Потом сказал:
     - Он прикрыл меня во дворце Амина. Потом сказал:
     - Гриша Майборода. Младший лейтенант.  Мы  вместе горели в бэтээре под
Урузганом. Потом сказал:
     - Никита Петраков. Старший сержант. С ним мы были в плену.
     Потом встал и сказал Доку:
     - Теперь я  понял, что  такое Россия. Это и есть  Россия.  Она такой и
останется, если их не остановить. Говори, что делать.
     Глава XIV
     От одного человека не зависит ничего.
     От одного человека зависит все.

     Еще  на  даче в  Архангельском  генерал-лейтенант  Ермаков  понял,  что
стечение  обстоятельств поставило  его  в  такое положение, когда только  от
него, как  от одного-единственного солдата  на  острие захлебнувшейся атаки,
зависит исход огромного дела. Дрогнет он, и запнется взвод, вожмется в землю
на свинцовом  юру  рота, залягут, а потом начнут пятиться батальоны, обнажая
фланги соседей, вовлекая в губительную воронку отступления полки и дивизии.
     Решение, которое принял Ермаков, было  инстинктивным, самопроизвольным,
как взмах руки и изгиб  тела потерявшего равновесие канатоходца. В  какой-то
момент он даже  поразился себе: да  не спятил ли  я?  Но уже  заработал  его
холодный практический ум, анализируя ситуацию, просчитывая варианты. И когда
приехал аль-Джаббар с тремя  молодыми  черноусыми арабами-телохранителями  в
одинаковых черных костюмах и  с одинаковыми черными кейсами, Ермаков уже был
готов к разговору.
     Но он не стал начинать  его  на даче.  Времени  до отлета  "Руслана"  в
Потапово оставалось  в  обрез, это  был хороший повод  отложить  разговор. В
машине  тоже  вести  обсуждение нельзя из-за  присутствия арабов, понимавших
по-русски и по-английски. На предложение Ермакова изложить дело уже на борту
"Руслана"  аль-Джаббар  немного  подумал,  легким касанием  ладони  поправил
безукоризненный  пробор на  иссиня-черных, набриолиненных волосах,  повертел
массивный золотой перстень на маленьком пухлом пальце и согласился:
     - Мы знаем  господина Ермакова  как  очень серьезного человека. Мы  не
сомневаемся,  что наш высокочтимый друг  отдает  себе полный отчет  в  своих
действиях.
     Круглое  жирное   лицо  Джаббара  с  пышными  черными   усами  излучало
доброжелательство, но глаза смотрели холодно, жестко.
     Представитель ОПЕК при правительстве России (он же  -  доверенное лицо
могущественного миллиардера бен Ладена) гражданин Саудовской Аравии Мухаммед
Хасан  аль-Джаббар был очень опытным бизнесменом и хладнокровным  человеком.
Но и он окаменел,  когда узнал,  что афганские летчики,  которые должны были
перегнать  истребители  из Потапова в Кабул, взяты под наблюдение и  вот-вот
будут арестованы.
     Второе сообщение Ермакова - о том, что прежний способ  транспортировки
самолетов не может быть использован из-за противодействия  неких влиятельных
сил в российском руководстве, - стерло  последние остатки доброжелательства
с его лица.
     Ермаков не стал объяснять, какие силы он имеет в виду, лишь сказал, что
эта часть  российского  руководства  придерживается  прозападной, а  точнее,
проамериканской ориентации.
     Как  Ермаков и ожидал, его  слова  попали в болевую точку.  У всех этих
воинов ислама была одна ахиллесова пята. При всей многоопытности и хитроумии
они забывали, что ненависть  - очень плохой советчик в делах. Даже намек на
военную  оснащенность Израиля приводил  в  ярость  ближневосточных  арабов и
заставлял  их идти  в  переговорах с  Ермаковым на большие уступки. Такой же
красной тряпкой для аль-Джаббара было упоминание США.
     Он  потребовал  конкретизации,  но  Ермаков  твердо  ответил,  что  это
внутренние  дела России  и  он  не  намерен обсуждать их с многоуважаемым  и
высокочтимым партнером.
     От Джаббара дохнуло угрозой, как от кобры перед смертельным броском.
     Но и к этому Ермаков был готов.

     Во время разговора в ЦКБ аль-Джаббар не скрывал своего превосходства. И
его позиция была действительно очень сильной. Но в ней таилась и уязвимость.
Она заключалась в том, что талибам нужны истребители, а купить их  они могут
только у России.
     Проблема не решалась такими частностями, как  жизнь или смерть Ермакова
или  жизнь или смерть  самого аль-Джаббара.  Ермаков даже допускал, что  его
партнер настолько  фанатичен, что  готов  пожертвовать  своей  жизнью во имя
священного дела. Но это было только на руку Ермакову.
     Джаббар  быстро понял,  что невольно оказался  в ловушке. Он напряженно
искал выход.  Ермаков не торопился его подсказать. Партнер должен дозреть до
того  состояния,  когда  в  любом предложении  он изначально  станет  искать
выгоды, а не опасности и подвохи, будет думать, почему это предложение нужно
принять, а не почему отвергнуть.
     Над Волгой Ермаков понял, что клиент готов.
     Он изложил свое предложение.

     Афганской стороне  нужны  самолеты-"невидимки",  России  нужна  валюта.
Расторжение  ранее заключенного контракта на  девятьсот шестьдесят миллионов
долларов невыгодно обеим сторонам.
     В силу  форс-мажорной ситуации российская сторона  не может в настоящее
время передать талибам боевые машины, готовые к продаже. Российская  сторона
предлагает другой способ реализации контракта.
     На "Руслане" в Лахор  будут доставлены не  самолеты, а оборудование для
нанесения антирадарного  покрытия.  Одновременно будет  передана  технология
обработки  поверхности. Организация  производственной  базы  не представляет
никаких сложностей. Талибы сами смогут превращать истребители в "невидимки",
а самолеты МиГ-21,  МиГ-23, Су-24 и Су-25 российская сторона будет продавать
талибам через третьи страны.
     Первые три десятка машин будут поставлены в счет контракта, цена других
будет  установлена в ходе дополнительных переговоров. Естественно, она будет
значительно выше общепринятых цен на старые российские штурмовики.
     Господин Джаббар должен признать, что это условие правомерно,  так  как
технология антирадарной обработки сама по себе является огромной ценностью.

     Аль-Джаббар думал примерно до  Казани.  Молча  сидел в откидном кресле,
покусывал перстень.  Потом задал несколько мелких уточняющих вопросов, снова
умолк. И только в районе Набережных Челнов приступил к делу.

     Предложение досточтимого господина Ермакова крайне неожиданно и требует
тщательного обдумывания.

     У господина Джаббара есть для  этого  не меньше пяти часов.  Для такого
опытного человека этого времени более чем достаточно.

     Господин    Ермаков   утверждает,   что   радиолокационная   уязвимость
истребителей уменьшена в двадцать раз. Мы хотели бы убедиться в этом.

     Наш  уважаемый партнер получит  эту  возможность.  Специально для  него
будет  произведен испытательный  полет  одного или  нескольких истребителей,
господин  Джаббар  сможет   сам  следить  за  показаниями  приборов   и  при
необходимости получить квалифицированную консультацию специалистов.

     Передавая афганской стороне  не только оборудование,  но  и  технологию
артирадарной обработки, российская  сторона лишается возможности производить
такую же обработку своих боевых машин для продажи их другим покупателям.

     Уважаемый господин  Джаббар ошибается. Российская сторона  не  лишается
этой возможности.  У  нее остается вся  техническая  документация  ноу-хау и
автор  методики, изготовление же нового оборудования не представляет никаких
трудностей.

     Российская сторона не может не  понимать, что, обладая  оборудованием и
технологией, мы  сами сможем организовать  широкомасштабное  производство  и
продавать самолеты-"невидимки" тем, кто в них нуждается.

     Мы   отдаем   себе   в   этом   отчет.   Но  для   того  чтобы   делать
самолеты-"невидимки", нужно прежде всего иметь самолеты.
     В  настоящее  время  завершены  переговоры  России с республиками СНГ и
бывшими союзниками по Варшавскому договору о передаче их авиарезервов России
в обмен на современные вооружения.
     (Этот  довод Ермаков привел без  всякого опасения, что  его утверждение
может быть  быстро  проверено  аль-Джаббаром.  А в  будущем такие переговоры
необходимо будет  провести, и  нет сомнения, что  они завершатся подписанием
межправительственных соглашений.)
     Таким образом, афганская сторона будет находиться в прямой  зависимости
от России,  но мы  не  намерены употреблять  эту  зависимость во  вред нашим
деловым  отношениям.  Мы  заинтересованы  в успешном  применении  российских
"невидимок" в Афганистане, так как это создаст им рекламу и повысит спрос.

     Над  Уралом  аль-Джаббар задал  наконец вопрос, которого Ермаков  давно
ждал:
     - Каким  образом мы сможем убедиться,  что оборудование, которое будет
вывезено на "Руслане", действительно то, о каком идет речь?
     -  Вы  убедитесь  в   этом,  когда  смонтируете   его  и   произведете
антирадарную  обработку первой машины, - ответил Ермаков.  - Только  после
этого начнете проплачивать контракт.
     Аль-Джаббар возразил:
     -  Мы  не  ставим  под  сомнение  добросовестность  нашего  уважаемого
партнера. Но по  этому контракту мы уже проплатили двести миллионов долларов
и хотели бы иметь гарантии, что за свои деньги получим настоящий товар.
     На этот раз  сам Ермаков заставил  себя  подумать километров сто,  хотя
ответ у него был давно готов. Наконец он произнес:
     - Господин аль-Джаббар не является новичком в бизнесе. Он знает, что в
делах,  а  особенно  в  больших делах,  невозможно  работать без  доверия  к
партнеру. Если  возникают  сомнения, самое разумное - прервать отношения. Я
мог бы сказать, что  хорошо помню слова моего уважаемого партнера о том, что
ваши снайперы не делают промахов никогда. Но это очень слабая гарантия, хотя
лично для меня она имеет значение. Нет, господин Джаббар, лучшая  гарантия в
бизнесе - взаимная выгода. В нашем случае она очевидна  для  обеих  сторон.
Если мои слова вас не убедили,  я прикажу посадить  самолет и вы вернетесь в
Москву  пассажирским  рейсом.  Наш  контракт  будет  расторгнут,  мы  вернем
предоплату и  будем искать новых  партнеров. Это не  составит  труда.  Таким
партнером - и  очень быстро - может стать  премьер  Раббани и его  военный
министр Шах-Масуд. Надеюсь, вы оцените мою откровенность.
     Араб оценил.
     Над газовыми факелами Тюмени он сказал:
     - Мы  полностью  доверяем  нашему уважаемому  партнеру. Но при монтаже
оборудования могут возникнуть  неполадки.  Их  трудно  будет  устранить  без
опытного специалиста. Надеюсь,  достопочтенный  господин  Ермаков не  сочтет
чрезмерной нашу просьбу о том, чтобы вместе с оборудованием этим же рейсом к
нам  был  доставлен ваш специалист, автор  методики. Мы  щедро  оплатим  его
консультации. И как только технологический процесс будет отлажен, немедленно
вернем его в Россию.
     Достопочтенный господин Ермаков понял, что  выиграл,  но позволил  себе
покочевряжиться.
     - Мы признаем обоснованность этой просьбы и не  считаем ее чрезмерной.
Но  я не могу решать за нашего специалиста. Он свободный гражданин свободной
страны и вправе сам принимать  решения. Обещаю  приложить  все усилия, чтобы
убедить его принять ваше предложение. Надеюсь, мне это удастся.
     - Я тоже очень на это надеюсь, - с  важностью произнес араб. - После
этого  вы  навсегда  сможете  забыть мои слова о  снайперах.  Навсегда,  мой
дорогой друг.
     В крупной  игре, которую вел Ермаков, частные эмоции не  имели никакого
значения.  И все же слова Джаббара приятно  легли на  душу. Ты еще погрызешь
свой перстень, жирная морда, все зубы об него обломаешь.

     Над Красноярским краем  все уточнения контракта были оговорены. В новый
вариант без  изменений  вошел пункт  о  том, что  доставку  груза в  заранее
намеченное место обеспечивает российская сторона, дальнейшая ответственность
за груз возлагается на покупателя.
     Ермаков откатил кресло-коляску к иллюминатору, сам искоса поглядывал на
Джаббара.  Тот  покусывал  перстень,  думал.  Над  Байкалом  он  внимательно
посмотрел на Ермакова и произнес:
     -  Россия очень большая страна.  Ей  не хватает  больших  людей, чтобы
стать  великой. Знакомство с вами, дорогой друг, заставляет меня верить, что
она станет великой.
     И  снова  погрузился в напряженные  раздумья. Искал подвох. Ермакова не
беспокоили его  раздумья.  Потому что в его плане никакого подвоха  не было.
Подвох был не в плане, а вне его.
     Джаббар  получит  все  оборудование,  подлинное,  в  полном  комплекте,
получит и Фалина.
     Только в Лахоре груз попадет не к талибам, а к ЦРУ.

     В этом  и  заключалась  идея Ермакова.  Первоклассная  идея. Такие идеи
рождаются  только от полной  безвыходности. И как всякая  хорошая  идея, она
таила в себе разрешение не только главной, но и всех побочных проблем.
     Пусть не  сразу,  но Россия  получит этот  миллиард долларов. Программа
"Феникс" выйдет на качественно  новый уровень. А на этом уровне без Ермакова
не  обойтись, скорей уберут  из  "Госвооружения" самого Г., если  у него  не
хватит мозгов правильно оценить ситуацию.
     Перед Г. и стоящим за ним бывшим премьером он тоже чист. Да, он выразил
несогласие,  но  приказ  выполнил:  "Руслан"  отправлен.  Сумеют  цэрэушники
раздуть международный скандал,  в  результате которого полетит правительство
Кириенко, ради бога. Нет - нет. Ваши проблемы, вы занимаетесь политикой,  а
я занимаюсь конкретным делом.
     В   этом   контексте  все   угрозы   аль-Джаббара  выглядели   детскими
страшилками. Когда он попадет в руки цэрэушников, ему будет не до снайперов,
штатники найдут повод  упаковать его лет на двадцать.  Афганская  сторона не
сможет предъявить  российской стороне  никаких  материальных претензий: груз
будет  доставлен  в  Лахор,  а  дальше  ваши проблемы.  Они  пришлют  нового
представителя  вместо   Джаббара,  и  реализация   контракта   пойдет  своим
нормальным ходом.
     В том,  что оборудование и документация окажутся в руках ЦРУ, - ничего
страшного. У США есть технология "Стеле", корпорации  "Локхид" и  "Норнтроп"
проигнорируют  российское   ноу-хау,  как   в  свое   время  проигнорировали
предложения профессора  Ефимова. А быстро построить новое оборудование, имея
всю техническую документацию даже и без  Фалина, - нет проблем. Да и Фалина
цэрэушники не будут долго держать, вернут в Россию. Зачем он нужен?
     Вариант был беспроигрышным. В нем не было ни одного изъяна.
     И  приятным пустячком,  греющим  сердце, было сознание  того,  что  эти
злосчастные  шесть  миллионов  долларов  так и останутся  на его  счету.  Он
выполнил главное условие третьей стороны: не препятствовал вылету "Руслана",
хотя  и мог. Что же до  их угроз,  так они вообще гроша  ломаного не  стоят.
После того как их человек оказался в руках управления  и раскололся (Ермаков
вспомнил ночной визит  генерала Нифонтова), они  надолго заткнутся. За такой
прокол может полететь со своего места и сам директор ЦРУ.
     Ермаков даже развеселился, но тут  вспомнил  о диверсантах,  с которыми
нужно что-то решать,  и нахмурился. Что ж, нужно решать, - значит, придется
решать. Он никогда не уклонялся от трудных решений.

     Первые  минуты  пребывания  Ермакова в  Потапове  едва  не  лишили  его
уверенности в успехе дела. Сообщение полковника Тулина о том,  что на объект
прибыл начальник оперативного отдела УПСМ, было крайне неприятным сюрпризом.
К  счастью,  многоопытный  Г.   предусмотрел   этот  вариант   и  умело  под
страховался.
     Ермаков  подозревал,  что  зам  министра обороны  подмахнул  приказ  об
увольнении новоиспеченного генерал-майора Голубкова в запас по старой дружбе
с  Г. Приказ  наверняка  будет  отменен,  так  как срок  службы генерала  не
ограничивается  пятидесятилетним возрастом. Но в  конкретной ситуации это не
имело значения.  Главное,  что  Голубков  выведен  из  игры, а  потом  пусть
жалуется на самоуправство Ермакова. Не было никакого самоуправства. Голубков
- частное лицо, охрана "Феникса" имела право применить к нему силу.
     Арест   полковника    Тулина   грозил   Ермакову    более    серьезными
неприятностями,  но и это дело  нетрудно будет уладить.  Хорошая  премия или
лучше, пожалуй, квартира где-нибудь в Подмосковье заткнут Тулину рот. Черт с
ним, пусть живет, а "Феникс" от этого не обеднеет.
     Ермаков  помрачнел,  вспомнив  оскорбившие  и  возмутившие  его   своей
несправедливостью слова Тулина. "Все, к чему вы прикасаетесь, превращается в
грязь и кровь".  А  как  иначе? Тем, кто работает для России, а не болтает о
своей  любви к ней, приходится иметь дело  с грязью.  И с  кровью. Да,  и  с
кровью.  "Это к  вам вернется".  До лысины  дожил,  а ума  не нажил.  Ладно,
проехали. Если  каждую ерунду принимать  близко к сердцу, никакого сердца не
хватит.
     Единственное, что  продолжало  неясно  тревожить Ермакова,  была  фраза
Голубкова, которую  он успел сказать  по мобильнику: "Начинать без приказа".
Она  содержала в себе некую  непонятную  опасность, и  единственным способом
избежать  ее было  максимальное  ускорение погрузки оборудования  и отправку
"Руслана".

     Четкость, с которой команда Сивопляса выполняла все  приказы, позволяла
надеяться,  что  задержек  не будет.  Ермаков  даже  добрым  словом вспомнил
подполковника Тимашука, сумевшего  сформировать  такую  команду. Впрочем, за
такие деньги можно было  набрать любых профи,  оставшихся  не  у  дел  после
разгона КГБ и бесконечных перетрясок спецслужб.
     Ермаков  никогда  не  экономил  на людях  и  теперь пожинал плоды своей
предусмотрительности.  Летчики-испытатели и  экипажи  патрульных  вертолетов
получали больше, чем министр обороны. За то  и тянулись перед  Ермаковым как
перед министром.
     Отдавая  Сивоплясу  приказ  отконвоировать арестованных  диверсантов  в
округ  и по дороге убрать  этих опасных свидетелей,  Ермаков почувствовал по
реакции  Сивопляса,  что  тут  могут  быть  осложнения.  Это  заставило  его
подстраховаться.
     Пилот Ми-28 не выразил ни  малейших колебаний. В гарнизоне  на все лады
обсуждали  появление  таинственных  диверсантов,  которые   впятером  сумели
блокировать аэродром,  поэтому сообщение  Ермакова о  том,  что они перебили
охрану и пытаются скрыться на  катере  по Ингоде, вертолетчик воспринял  без
тени сомнений. В глазах его даже зажегся охотничий азарт.
     Через  час  после вылета  он вернулся на аэродром и доложил, что приказ
выполнен. Ермаков премировал его  двойным окладом, приказал держать язык  за
зубами и почувствовал облегчение. Неприятная проблема была решена.

     Между  тем  дело  двигалось.  Пока   Джаббар  под  вежливым  присмотром
начальника штаба сидел у экранов радаров, а летчики гоняли над аэродромом на
разной  высоте  и  скорости  три  штурмовика,  рабочие  бригады  упаковывали
оборудование из  подземного  ангара и  вручную  грузили его в  "Руслан". ЛЭП
по-прежнему бездействовала, что-то у саперов задерживалось, но ждать не было
никакого резона. Да и вес и габариты контейнеров ни в какое сравнение не шли
с модулями истребителей, которые так и остались в вагонах литерного состава.
     Сидя в  своем  кресле-коляске, Ермаков наблюдал за погрузкой,  время от
времени  посматривая  на  часы.  Он  заметил, как через  КПП  на  территорию
аэродрома вкатился "пазик", в котором были  отправлены  диверсанты. За рулем
сидел водитель в камуфляже.
     В  появлении  этого  автобуса  была какая-то  нестыковка с  нормальным,
ожиданным порядком вещей,  но Ермаков  решил, что хозяйственный Сивопляс  не
захотел беспризорно оставлять  автобус на  пристани и  прихватил водителя из
прапоров, чтобы он отогнал "пазик" в часть.
     Автобус  остановился у  входа  в ремзону,  водитель скрылся внутри. Тут
внимание Ермакова  отвлекла заминка в  погрузке,  он забыл  об  автобусе.  И
только через полчаса, заметив боковым зрением движение у ремзоны,  развернул
коляску и увидел, что к "Руслану" бодрой трусцой  бежит водитель - так, как
в хорошей части бегают все солдаты, выполняя приказ.
     И вдруг Ермаков похолодел: он узнал в водителе Сивопляса.
     -  Товарищ генерал-лейтенант, ваше  приказание выполнено,  -  доложил
Сивопляс.  -  Эти  отправлены все  как есть,  все будет сделано, как только
отойдут подальше.
     - А ты почему не с ними? -  грозно вопросил Ермаков, стараясь,  чтобы
его голос звучал уверенно.
     - Троих без меня с запасом. Ребята опытные, не первый раз замужем. Мой
пригляд  тут нужен  больше, чем меньше,  а то будут  тянуть  резину в долгий
ящик.
     В  позе  и  выражении  лица  начальника охраны "Феникса" не было ничего
необычного. Мрачен - так он всегда мрачен.  Глаза чуть отводит в сторону -
ну, на  это могут быть вполне бытовые  причины. И одну из них  Ермаков нашел
сразу.
     - Когда ушел катер? - спросил он.
     - Два часа двадцать минут тому как, - доложил Сивопляс.
     - Где же ты шлялся?
     - Виноват, товарищ генерал-лейтенант. Заехал  домой  пообедать, а то с
позавчера на одних ногах. Какие  будут приказания? - спросил он, явно желая
отвлечь  начальство от своего  мелкого проступка,  который  в  глазах самого
Сивопляса, ревностного службиста  не по  должности, а  по всей своей натуре,
мог выглядеть совсем не мелким.
     -  Поторопи с упаковкой,  -  приказал Ермаков.  -  И  вот  что  еще.
Инженера приведи в норму. Он полетит этим рейсом.
     -  Невозможно,  товарищ генерал-лейтенант,  -  возразил Сивопляс.  -
Сначала  он  пел,  а  теперь мычит,  как свинья,  и ползает  вокруг  себя на
четвереньках.  Не  понимаю, как  можно так пить.  Ну выпил одну, ну  две, ну
литр, ну два, но зачем же так напиваться? А еще образованный ученый.
     Что-то он слишком разговорчивый, отметил Ермаков. Впрочем, и это  можно
понять: отмазался от грязной работы, доволен.
     - Черт с  ним,  пусть  мычит,  -  подумав, решил  Ермаков.  -  Потом
затащишь его на борт, протрезвеет. Откуда у тебя этот камуфляж?
     Сивопляс снова отвел глаза:
     - Виноват,  товарищ  генерал-лейтенант. Махнулся  с  одним. Все  равно
добру пропадать. А это "Выдра", не купишь. Разрешите идти?
     - Махнулся, - повторил Ермаков. - Скажи уж: сдрючил. Ладно, иди.
     Ермаков  проводил  Сивопляса хмурым,  исподлобья  взглядом  и развернул
кресло к Джаббару,  спешившему к самолету в сопровождении начальника штаба и
молодых арабов, которые не расставались со своими черными кейсами.
     Начштаба  подвел гостей  к  Ермакову  и  удалился,  считая свою  миссию
выполненной.  Круглое  лицо Джаббара лучилось  улыбкой, но глаза по-прежнему
оставались холодными.
     - Дорогой друг,  результаты превзошли  мои самые смелые ожидания. Если
мы сможем получить такие же результаты у себя, у нас с вами не будет проблем
с ценами. Вы говорили с инженером? Он дал согласие?
     - Дал, - кивнул Ермаков. - Хотя я не уверен,  что он завтра  об этом
вспомнит.
     - Вы что-то  имеете в  виду?  - насторожился  Джаббар. - С ним все в
порядке?
     - Да, все. Он просто в дымину пьяный.
     - В дымину, - повторил Джаббар. - Русские идиомы выразительны, но не
всегда понятны. Мы поможем ему избавиться от этого порока. Документы?
     Ермаков протянул ему папку:
     - Здесь все. Дискеты зашифрованы, шифр  каждой  указан в приложении. И
специалист его знает.
     - Товарищ генерал-лейтенант, последний контейнер, -  доложил  старший
команды грузчиков. - Закрываем?
     - Чуть позже. Начинайте заправку. Вызвать  экипаж. Передать Сивоплясу:
пусть тащат. Он знает что.
     Один  из солдат метнулся  к ремзоне, другой  к военному городку, третий
подал сигнал заправщикам.
     -  Прекрасно  работают ваши  люди,  прекрасно,  -  отметил Джаббар  и
углубился в изучение документов.
     Из  ремзоны  появился  Сивопляс.  За  ним   трое  "черных"  тащили   на
плащ-палатке безжизненную  фигуру в белом халате,  покрытом красными винными
пятнами.  Рука инженера  безвольно волочилась по бетону. Даже  на расстоянии
слышался   крепкий   водочный  дух.  Солдаты-грузчики  зашмыгали  носами   и
завистливо завздыхали.
     "Черные"  без   остановки  двинулись  к  аппарели,  но   молодые  арабы
преградили им дорогу. Один из них что-то сказал Джаббару. Тот объяснил:
     -  Мои секьюрити требуют,  чтобы ваши  люди  поднимались  на  борт без
оружия. Я  не могу  возразить, так  как  давал клятву выполнять  все приказы
охраны.
     "Черные"  неохотно отдали  свои  "калаши"  Сивоплясу.  Ермаков  обратил
внимание,  что униформа  на  одном  из них сидит  в обтяжку, но тут появился
экипаж,  начали  проверять  центровку  груза,  потом  таможенник,   негласно
состоявший на  жалованье фирмы, принес заранее подготовленные  документы,  и
Ермаков забыл об этой мимолетно отмеченной странности.
     Один араб остался у входа в самолет, два других проводили "черных" с их
грузом в трюм и проследили, чтобы они вышли.

     Все   делалось   быстро,,   слаженно,   но   Ермаков  ощущал   какое-то
беспокойство.  Наконец заправка закончилась, Джаббар велеречиво попрощался с
Ермаковым  и скрылся  внутри. Загудели двигатели, поднимая тяжелую аппарель.
Ермаков облегченно вздохнул.
     Но  движение  аппарели  вдруг  прекратилось, она  пошла  вниз  и  вновь
опустилась на  бетон.  По  ней  сбежали  два  молодых  араба.  Один  из  них
поклонился Ермакову:
     - Мой господин просит вас подняться на борт, у него появился вопрос.
     - Так пусть спустится, - недовольно ответил Ермаков.
     -  Мой господин приносит вам нижайшие  извинения. Мой господин узнал у
русских, что возвращаться - это плохая примета.
     Не дожидаясь согласия,  арабы подхватили коляску и быстро  вкатили ее в
самолет. Сивопляс двинулся следом, но дорогу ему преградил третий араб.
     - Нет, - сказал он, выставив правую руку, а левой сжимая ручку кейса.
     - Как так нет? - гаркнул Сивопляс. - Он мне начальник, а не где!
     - Нет, - решительно повторил араб.
     - Да пошел ты! - сказал Сивопляс.
     Кейс араба раскрылся, тут  же  полетел вниз,  а в руках у него оказался
израильский автомат  "узи". Во  всей  позе араба  и  в  выражении  его  лица
чувствовалась  такая решимость  мгновенно  нажать на спусковой  крючок,  что
Сивопляс отступил.
     Моторы  подъемника  взвыли,  аппарель поднялась и плотно встала в пазы.
Засвистели, набирая обороты, турбины. Огромный самолет качнулся и  поплыл  к
началу главной взлетно-посадочной полосы.
     Сивопляс взревел:
     -  Генерала  украли!  Моего! Он  был  мой!  Ну,  турки!  Я  вам устрою
столпотворение света!
     Он круто развернулся и со скоростью спринтера устремился к ремзоне.
     Один  из   "черных",  притащивших  на  плащ-палатке  пьяного  инженера,
высокий, светловолосый, удивленно  посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд
на уплывающий самолет и сказал:
     - Это  событие несомненно без труда  влезет в  анналы истории.  Чем  и
запомнится всему народу.
     -  Если это четвертый  акт, каким же будет пятый? -  спросил  второй,
чернявый.
     Третий, в униформе в обтяжку, прикрикнул:
     - Кончайте болтать! Надо думать, что делать!

     Генерал-лейтенант  Ермаков  не  сразу  понял,  что   произошло.  Пустые
вопросы, которые задавал аль-Джаббар, вызывали у него раздражение.  При этом
Джаббар даже не слушал  ответов. Ермаков готов был вспылить, но тут  в трюме
потемнело,  по  фюзеляжу  прошла  вибрация  от  запущенных  турбин,  самолет
качнулся. Два молодых араба пробежали к пилотской кабине. В руках у них были
не  кейсы,  а  маленькие  черные  автоматы.  Третий  араб  тоже  оказался  с
автоматом,  он  направил   его  на   бортмеханика,   проверявшего  крепление
контейнеров, и приказал лечь на пол. Ермаков гневно обернулся к Джаббару:
     - Что это значит?
     Глаза араба оставались холодными, а лицо расплылось в широкой улыбке.
     - Никаких  проблем, дорогой  друг.  Никаких  поводов для беспокойства.
Обдумав  ситуацию, я  решил, что  будет лучше, если вы полетите  с  нами.  В
долгой дороге нет ничего приятней умного собеседника.
     - Что вы несете? - возмутился Ермаков. - Немедленно высадите меня!
     Джаббар  извлек  из  внутреннего  кармана  пиджака  плоский пистолет  с
серебристо-серым отливом, изящными движениями своих маленьких пухлых пальцев
передернул затвор  и взвел курок. С  пистолетом  он  обращался как с дорогой
красивой игрушкой. После  этого  приподнял оружие вверх, как если бы боялся,
что пуля выкатится из ствола, и с той же змеиной улыбкой объяснил:
     - Не думаю,  господин Ермаков, что вы  можете  отдавать мне приказы. Я
согласен с  вашим  утверждением, что лучшая  гарантия в большом  бизнесе  -
взаимная выгода. Но в  большом бизнесе  нельзя пренебрегать мелочами.  Жизнь
партнера - мелочь. Но  это  очень важная  мелочь. Я не смог  в полной  мере
понять ваш замысел. Если  он таков, каким вы мне его представили, вам нечего
опасаться.  Вы проведете у нас некоторое время в качестве почетного гостя, а
потом мы вернем вас в Россию вместе с вашим специалистом. Если же...
     Словно почувствовав,  что говорят о нем, инженер, валявшийся  в стороне
на плащ-палатке, замычал, подсунулся к иллюминатору, сказал:
     - Едем? -  И вдруг  заорал  раздольно: -  А я сяду!  В кабриолет!  И
поеду! По Пикадилли!
     После чего сполз на плащ-палатку и уткнулся носом в пол.
     -  Если  же,  -   повторил  Джаббар  и  изобразил  на  лице  глубокую
задумчивость. - Нет, - сказал он. - Нет, я не хочу даже думать об этом.
     -  Проклятый идиот! - рявкнул Ермаков. - Останови самолет!  В Лахоре
засада!  ЦРУ!  Понял? ЦРУ, черт  бы тебя! Быстро соображай, что это для тебя
значит!
     - ЦРУ?  - с интересом переспросил  Джаббар. Интерес был неподдельный,
даже  глаза  утратили обычную  змеиную холодность. - Это для меня  новость.
Новость  не  то,  что  в Лахоре  засада.  Мы  знали  об этом, у нас  хорошая
агентура. Новость то, что об этом знаете вы. Это  требует самого тщательного
обдумывания. Я  займусь этим.  Позже. А сейчас я вынужден вас покинуть.  Мне
нужно проследить за взлетом.
     Ермаков  дернулся в  кресле так, что в ране стрельнуло и  потеплело  -
разошелся шов, пошла кровь. Но ему было не до этого.
     -  Останови самолет! -  закричал  он.  -  Ты  что, не понял,  что  я
сказал?! В Лахоре засада!
     -  Успокойтесь, господин Ермаков, -  холодно ответил Джаббар.  -  Мы
летим не в Лахор. Мы летим в Кабул.
     Он что-то по-арабски приказал телохранителю. Тот встал у борта, держа в
обзоре  Ермакова и пространство  трюма.  Джаббар прошел к  пилотской кабине.
Араб, стоявший в дверном  проеме, уступил  ему  место, а  сам встал спиной к
переборке, поводя по сторонам стволом "узи".
     Инженер снова замычал,  потом  поднялся с плащ-палатки  и направился  к
кабине,  мотаясь по проходу, как в  восьмибалльный шторм и  распевая  во все
горло то, что он считал песней:
     - А  я  сяду в кабриолет! И поеду по Пикадилли! Я поеду  по Пикадилли!
Чтоб меня там не раздавилли!
     - Назад! - приказал ему стоявший у двери пилотской кабины араб.
     - Братан! - заорал инженер. - Мне в туалет. Пусти, а то облюю!
     - Назад! - повторил араб, направляя ствол автомата в грудь инженера.
     - Сядьте, Фалин! - брезгливо посоветовал Ермаков. - Убьют.
     Инженер пьяно качнулся в сторону араба и как  бы обнял его в судорожных
поисках  опоры.  Араб почему-то вытаращил  глаза и  сполз по стене  на  пол.
Инженер  заботливо поправил  его, потом  повернулся  к  Ермакову  и  спросил
совершенно трезвым голосом:
     - С чего вы взяли, что я Фалин? Моя фамилия Пастухов.

     Брать у  араба  "узи" я не стал. Это могло  спровоцировать остальных на
пальбу. И я мог бы не  успеть всем ответить. Поэтому я придал этому смуглому
красавцу  вид  утомленного  жизнью  человека,  который  присел   у  стеночки
отдохнуть, и направился в гости к пилотам, стараясь не выходить из образа.
     Бутылка водки,  вылитая на меня в  ремзоне,  еще не успела выдохнуться,
она поддерживала  мой имидж, но я счел необходимым подкрепить его вокальными
упражнениями.
     Из  чего  у  постороннего  зрителя  складывается  образ  пьяного?   Ну,
известно.
     Правда, моя Настена однажды нашла более яркое определение. Она сказала:
"А там стоит дяденька. Он писяет, а изо рта у него идет суп".
     Но  не мог же  я копировать дяденьку -  в  данной ситуации это было бы
перебором. Поэтому я ограничился песнями звезд современной эстрады.
     С  Вайкуле у меня  не заладилось, все  слова вылетели из  головы, кроме
некоторых. Поэтому я сменил репертуар и заголосил:
     - Ой, мама, шика дам, шика дам!
     Других слов я  не  знал, но  эти можно было повторять сто пятьдесят три
раза, как это делают сейчас все артисты.
     В  дверном  проеме  пилотской  кабины  стоял  маленький  араб с  жирным
затылком  и  черными блестящими волосами.  В руке  у него,  как  я  заметил,
заглянув через его плечо, был симпатичный австрийский "глок" в пластмассовом
исполнении,  очень удобном,  когда  тебе нужно пройти через  металлоискатели
аэропорта или банка.
     Араб  держал пистолет  стволом  чуть  вверх  и напряженно вслушивался в
слова предстартовой "молитвы", как сами  летуны называют перечень всего, что
нужно напоследок проверить.
     Обзор из пилотского фонаря был куда  обширней, чем из иллюминатора, и я
воспользовался этим, чтобы оценить обстановку.
     "Руслан" стоял в начале главной взлетно-посадочной  полосы, подрагивал,
сдерживаемый тормозами. Из-под его высокого носа стремительно уходила вперед
космическая  бетонка  взлетной  полосы,  соразмерная разве только  с  такими
машинами, как "Руслан" или  "Мрия". Далеко сбоку суетились маленькие фигурки
людей, а по второй полосе, параллельной главной, шпарил аэродромный "пазик",
будто бы набирал взлетную скорость.
     И  было еще кое-что новое в привычном для глаза аэродромном пейзаже.  С
севера, откуда мы всего  несколько дней назад свалились на этот обыкновенный
аэродром, показались  два десантных Ми-17. Целью их  был явно "Руслан".  Они
брали его в огиб. И еще на  подлете  из люков посыпались штуртросы и  на них
повисли маленькие черные фигурки.
     - Вертолетики? - пропел я. -  Тросики! А на  них  десантнички! Какие
хорошенькие! Как обезьянки! И куда же это они спешат?
     Араб круто повернулся  и приказал, не отводя ствол от затылка командира
экипажа:
     - На место! -  И  тут же -  пилотам,  переводя  пистолет с одного на
другого: - Взлетать!
     - Не  мешайте!  -  ответил командир и проговорил  в ларингофон: -  Я
"Руслан". Подтвердите разрешение на взлет.
     - Взлет запрещаю! - ответила  вышка. - "Руслан", взлет запрещаю, как
поняли?
     Араб сорвал с головы командира переговорник, выкрикнул в микрофон:
     - Самолет захвачен! На борту  заложники! Немедленно взлет! - повторил
он, вжимая ствол "глока" в висок летчика.
     Неприятная  ситуация.  Сдуру   может  пальнуть.  Придется  ждать  более
подходящего момента.
     - Что делать, поехали, - бросил командир второму пилоту.
     Махина "Руслана"  содрогнулась  от  рева турбин  и  сначала медленно, а
потом все быстрей и быстрей заскользила по бетонке.
     Тем временем "пазик"  выскочил на главную полосу, водитель выпрыгнул из
автобуса. Он  был  слишком далеко,  чтобы  разглядеть лицо, но  по  пластике
крупного матерого тигра я безошибочно узнал Сивопляса.
     Он вышел  на середину  бетонки  перед автобусом, остановился, расставил
ноги  и стал  деловито  прилаживать на плече что-то до боли  знакомое, почти
родное.
     - Мужики, - сказал я пилотам. - На вашем месте я не стал бы особенно
разгоняться.
     - Взлетать! - завизжал араб.
     - Мужики, не советую,  - повторил  я. - Ваше дело, конечно.  Но я бы
притормозил.
     - Что у него в руках? -  спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед
и  напряженно  всматриваясь  в  Сивопляса,  который стоял  несокрушимо,  как
памятник самому себе.
     Я объяснил:
     - Ручной зенитно-ракетный комплекс "Игла". Дальность  полета ракеты по
горизонтали - пять тысяч двести метров...
     От  резкого  торможения  араба   бросило   на  кресло  второго  пилота.
Воспользовавшись  этим  вполне житейским обстоятельством,  я отобрал  у него
"глок",  слегка  успокоил, а потом  попросил  его  телохранителей  аккуратно
положить на пол  "узи", а самим тоже лечь в проходе  и  не шевелиться.  Один
послушался, а другой пошевелился. Больше он шевелиться не будет.
     "Руслан" замер,  турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал
камнепад.  Что-то  ахнуло, долбануло,  аварийные люки выбило,  и  в  самолет
черным горохом сыпанули десантники в "ночках".
     - Руки! - рявкнул один из них. - Бросай оружие, ексель-моксель!
     -  Ковшов! -  завопил  я,  поспешно  отшвыривая  от  себя "глок".  -
Отставить!
     Младший лейтенант Ковшов стащил "ночку" с потной физиономии и удивленно
сказал:
     - Здорово. А ты что тут делаешь?
     - Да так, - ответил я. - Ничего особенного. Оказался здесь по чистой
случайности.

     И это была святая правда.
     Глава XV
     -  Почему  классическая трагедия состоит  из пяти  актов?  -  спросил
Боцман, рассеянно поигрывая пистолетом-пулеметом АЕК919К "Каштан" калибра  9
миллиметров  с  начальной  скоростью пули  315  метров  в  секунду  и темпом
стрельбы 900 - 1000 выстрелов в минуту. Артист объяснил:
     -  Я  так думаю,  потому что больше  зрители  не выдерживали.  Вникни,
каково было древним грекам: лавки  каменные, солнце печет, посиди-ка. -  Он
подумал  и  самокритично  добавил:  -   Возможно,   есть  и  более  научное
объяснение. Но я до него не доучился. Поэтому многое осталось загадкой. Вот,
например,  разницу  между  комедией, драмой  и  трагедией  я  понял,  а  чем
отличается фабула от сюжета, до сих пор точно не знаю. Догадываюсь, конечно,
но очень смутно. В искусстве вообще много загадочного.
     Боцман обдумал его слова и сказал:
     - Насчет комедии  - ясно. Это  когда смешно.  А  какая  разница между
драмой и трагедией? Артист разъяснил:
     -  В драме все  может быть  и так, и  эдак. В  последнюю минуту  могут
примчаться  менты и  вызволить  героя  и трепетную героиню из рук  бандитов.
Может, как в нашем случае, подоспеть спецподразделение антитеррористического
центра  и  в  лице младшего лейтенанта Ковшова поставить  финальную  точку в
драме, произнеся универсальное выражение "ексель-моксель". Или, как в добрые
старые времена, о которых  в театральном мире ходят легенды, на партсобрании
может встать седоусый  токарь-многостаночник и сказать: "А вот  я, товарищи,
считаю, дык, что это не по-партейному". А в трагедии - без вариантов. Герою
обязательно придет  п....ц. И он это знает. Но  он  клал на  это с прибором.
Поэтому он и герой.
     Артист немного помолчал и заключил:
     -  Жизнь,  в сущности,  -  это трагедия.  Ибо финал ее  предрешен.  И
сколько  бы ты  ни прожил, от  этого черточка  между  датой рождения и датой
смерти не станет длинней. Нет, не станет.
     Сделав  это обобщение,  Артист  глубоко  задумался,  словно бы  пытаясь
понять, что  же, собственно,  он  сказал  и как это  соотносится  с реальной
жизнью,  которая  окружала  нас  в виде просторной подземной  лаборатории  с
компьютерами на  стендах и  осколками винных и водочных бутылок  на бетонном
полу. В  дальнем от  нас  углу  в кресле-коляске сидел, нахохлясь, как  сыч,
генерал-лейтенант  Ермаков,  похожий сейчас  не на  президента Рузвельта,  а
скорей на Наполеона Бонапарта в ожидании отправки на остров Святой Елены.
     Но  Боцмана в силу его  практического  склада  ума  больше интересовали
вопросы не бытия, а быта. Поэтому он спросил:
     - А у нас сейчас что? Не комедия, ясно. Драма или трагедия?
     - Не  знаю, - сказал Артист. - Не  знаю. Посмотрим. Надеюсь, что для
нас  уже  не  трагедия.  Из главных  действующих  лиц  мы перешли  в  разряд
греческого  хора.  Не  путать с  греческим залом. Функция  хора  -  при сем
присутствовать   и   выражать   свое  отношение   к   действию.   Возвещать:
"Почувствовавши к творчеству влеченье, поэт одну задачу положил себе - чтоб
нравилось его  созданье  публике. Но видит, что. совсем наоборот". Дальше не
помню.
     Не  знаю,  как  насчет греческого  хора,  но то, что из  арестантов  мы
превратились  в  охрану,  это  точно.  Освобожденный  из  темницы  полковник
Голубков сразу же развил бурную деятельность. Вместе с прибывшим на место ЧП
генерал-майором Дьяковым Николаем Дементьевичем, под началом которого мы два
года воевали в Чечне, он  быстро вник  в  обстановку,  сложившуюся на  борту
"Руслана" в  момент несостоявшегося взлета, и сделал вывод, что мои действия
были правомерными.
     Он, правда, указал на то, что мне вовсе не обязательно было стрелять на
поражение, достаточно было  ранить  террориста  в руку, а  не засаживать ему
пулю в  глаз, но генерал-майор Дьяков похлопал полковника Голубкова по плечу
и сказал: "Нормально, Константин.  Нормальный  выстрел". Чем и  отпустил мне
грех  за нарушение какой-то заповеди со скрижалей строителя коммунизма (если
она была на этих скрижалях). Впрочем, никакого греха и не было. Была работа.
Я ее сделал. И все. И точка.
     До прибытия борта,  вызванного из Читы, жирного араба и двух оставшихся
у  него секьюрити заперли  на  гарнизонной губе,  экипажу  велели  сидеть  в
гарнизонной гостинице и ждать  прибытия  военного прокурора, чтобы  дать ему
свидетельские  показания,  а  инженера  Фалина  положили  под  капельницу  в
санчасть. Туда же перевезли Муху, хотя он уверял, что уже здоров, и рвался в
родной  коллектив.  А нам  вернули  наши "каштаны"  и  приказали  обеспечить
безопасность  генерал-лейтенанта  Ермакова.  После  чего полковник  Голубков
оставил нас наедине с подопечными и убежал заниматься другими делами.
     Я понимал, чем вызвано такое  решение  Голубкова. Солдатам гарнизона он
доверить это  не мог, так как генерал  формально не был  арестован. "Черные"
для этой  роли тем более  не  годились. Сивопляс,  за лояльность которого мы
клятвенно поручились,  горячо вызвался постеречь  своего шефа, но  полковник
решительно отверг его предложение. И правильно, между  прочим,  сделал.  Он,
конечно, не знал, что  и  у  нас  к этому  господину есть  свой счет,  но  в
конечном итоге  оказался  прав: под  нашей опекой  генерал-лейтенант  был  в
полной безопасности.  Хотя  атмосферу,  окружавшую  его, вряд  ли можно было
назвать дружественной.
     Но  он  был  не  из  тех,  кто  обращает  внимание  на  флюиды.  Как  и
подполковник  Тимашук,  генерал-лейтенант запаса Ермаков был твердо убежден,
что материя первична.
     Неужели она в самом деле первична?

     Антракт  между  четвертым и  пятым актами  начал затягиваться.  Наконец
появился полковник  Голубков, закончивший неотложные дела на поверхности,  и
придал действию импульс.
     - Гражданин Ермаков,  - официально обратился он к генерал-лейтенанту.
- Я получил санкцию военной прокуратуры на ваш арест.
     -  В чем  же меня обвиняют?  - высокомерно  поинтересовался  Наполеон
Бонапарт.
     -   В   попытке   продать  иностранному  государству   оборудование  и
техническую документацию, составляющую государственную тайну.
     -  Чушь. Это собственность коммерческой фирмы.  Я  сам  вправе решать,
кому и что продавать. Документация не имеет грифа секретности.
     -  Вас  также  обвиняют  в  попытке похищения  российского  гражданина
Фалина.
     - Чушь, - повторил генерал-лейтенант. - Он дал согласие.  Если он об
этом не помнит,  это не  мои проблемы. Я протестую против  моего задержания.
Требую немедленно известить о нем представителя президента в "Госвооружении"
генерала армии Г.
     - Кого еще? - спросил Голубков.
     - Что значит - кого еще?
     -  Кого  еще  вы  требуете  известить  о  вашем  аресте?  -  повторил
полковник. - Кого-нибудь из администрации президента?  Может  быть, бывшего
председателя правительства?
     - Это провокация. Вам она не удастся. Я не намерен продолжать разговор
в присутствии посторонних.
     - Вы имеете в виду этих молодых людей? - уточнил  Голубков, показывая
на нас. - Они не посторонние. Они свидетели. Их показания будут нужны. Пока
же  могу  сообщить следующее.  О  вашем аресте  извещен  премьер-министр. Не
бывший,  а  нынешний.  Он выразил  удовлетворение  тем,  что  попытка  угона
самолета  с ценным стратегическим оборудованием пресечена.  Он  сомневался в
необходимости  задействовать  антитеррористическое  подразделение,  так  как
агентурные   данные   о  готовящемся   преступлении  не  были   подтверждены
документально.  Но  он  все  же   дал  согласие   и  сделал  соответствующие
распоряжения. Вы по-прежнему  настаиваете, чтобы я известил о  вашем  аресте
генерала армии Г.?
     - Я  не желаю отвечать на ваши вопросы, - заявил Ермаков. - Если это
и все обвинения, можете вытереть ими задницу.
     - Не  все, - ответил Голубков. - Вы обвиняетесь в преступном сговоре
с  группой  установленных  лиц  с  целью  угона  российского   транспортного
самолета. Вы доставили угонщиков на военный аэродром, по вашему  приказу для
них  были  созданы  все условия  для успешного  проведения террористического
акта. Вместе  с  ними вы намеревались нелегально покинуть  страну, что может
явиться основанием для обвинения вас в измене Родине.
     От возмущения  генерал-лейтенант  даже  дернулся в кресле,  но  тут  же
болезненная гримаса исказила его лицо.
     -  Поразительно, полковник,  -  сказал  он.  -  Я  считал  вас умным
человеком. Ваши  свидетели  могут подтвердить, что  в самолет меня  затащили
против моей воли.
     Голубков повернулся к нам:
     - Подтверждаете?
     -  Я не  могу, - ответил  я.  -  Не  видел, был уже  там,  когда его
привезли.
     - Кто видел?
     - Мы видели, - сказал Док. - У нас не создалось впечатления,  что он
протестовал, когда его катили арабы.
     -  Протестовал или  не  протестовал? - уточнил  Голубков.  - Кричал,
отбивался, звал на помощь?
     - Нет, - сказал Док.
     - Нет, - повторили Артист и Боцман.
     -  Я  требовал  выпустить  меня  из  самолета.  Я  требовал остановить
самолет. В самых резких  выражениях. Это может подтвердить  Пастухов. Он был
свидетелем моего разговора с Джаббаром.
     - Вы уверены, что он подтвердит? - спросил Голубков.
     - Если он честный человек - да.
     - Давай, Пастухов, - сказал полковник. - Арабы говорят в один голос,
что он  сам согласился лететь. Бортмеханик  ничего  не слышал, лежал далеко.
Экипаж тоже не в курсе.
     Я походил вокруг последнего трона поверженного  императора и сказал ему
с прямотой маршала Мюрата:
     - Не могу сказать, что мало в жизни  видел сволочей. Не слишком много,
но  и  не  мало.  Среди них попадались  даже  мерзавцы.  Но  с  такой тварью
сталкиваюсь  первый раз.  Ну?  И как  я должен ответить? После  того  как ты
приказал нас  убить  при попытке  к  бегству.  После того  как ты убил ребят
Сивопляса.  Которые,  тварь, в афганской  войне  уцелели.  После того как ты
подписал самого Сивопляса! Что ты хочешь от меня услышать?
     - Что за дела? - вмешался Голубков. - Доложить!
     - Давай, - сказал я Боцману. - Докладывай без эмоций.
     Он доложил. У него получилось без эмоций.  У меня  бы  не получилось. У
Дока и  Артиста  тоже.  А у него  получилось.  Голубков вызвал Сивопляса. Он
изложил то, что знал. И тоже без эмоций, хотя это далось ему нелегко.
     - Что скажете? - спросил Голубков.
     -  Бред,  - отрезал  генерал-лейтенант.  -  Голословные  домыслы.  А
свидетель у вас только один.
     - Твое слово,  Пастух, - обернулся ко мне Голубков. - Подтверждаешь,
что он согласился лететь добровольно?
     - Что за бодягу  вы здесь разводите? - разозлился я. - Нет. Он  орал
как резаный. Требовал выпустить. Но араб его не послушал.
     - Ты понимаешь, что сейчас сказал?
     - А что я  сказал? Пусть отвечает за то, что сделал. Ему  и этого выше
крыши! Три убийства - мало?
     - Да не ответит он за это! - гаркнул полковник. - Понял? Не ответит!
     - Не понял, - сказал я. - Это почему?
     -  Да потому  что нет доказательств! Прямых! А  один  свидетель -  не
свидетель! Это еще в римском праве записано!
     - А мы что, живем в Риме? - спросил я. - Это для меня новость.
     В нашу перепалку решительно вмешался Ермаков:
     -  Полковник,  вы  принуждаете  свидетеля  к  даче  ложных  показаний.
Порядочные люди так не поступают.
     Голубков кивнул мне:
     - Объясни ему насчет порядочности. Как джентльмен джентльмену.  А я не
могу. Я не джентльмен. В контрразведке джентльмены не служат.
     Голубков закурил и сделал вид, что все остальное его не касается.
     - Выходит, ему за это ничего не обломится? - спросил Сивопляс.
     Голубков промолчал.  Пиратский шрам  на  лице Сивопляса  покраснел.  Он
неловко потоптался на месте, сказал:
     -  А я  видеокамеру  принес. Думал,  мало ли.  Ту  пленку  я  стер, -
объяснил  он мне.  Положил  камеру  на  стенд  и спросил: - Разрешите идти,
товарищ полковник?
     - Идите.
     Сивопляс  сгорбился  и двинулся к выходу. Неожиданно походка его  стала
скользящей, тигриной. Он развернулся в  прыжке с мгновенным взмахом руки,  в
воздухе  что-то  свистнуло,   мелькнуло  блесной.  И  прежде  чем  я   успел
сообразить,  что к чему,  Артист  уже словил  этот блеск  ладонью левой руки
перед самым лбом генерал-лейтенанта.
     По инерции  прыжка  он  перекатился  по  полу и схватился  за  руку, из
которой хлестнула  кровь.  Мы  кинулись к Артисту.  Док разжал  его пальцы и
вырвал из ладони окровавленную блесну.
     Это был мини-нож "Робинзон" из  комплекта ножа выживания "Оборотень-2".
Тот  самый,  который Муха потерял  в помещении дизельной  электростанции.  И
сейчас "Робинзон" был использован не  как  отвертка или пила по металлу, а в
своей функции метательной пластины "сякэн". И если бы не ладонь Артиста, эта
пластина сидела бы  у генерал-лейтенанта в голове. Не  в  смысле в уме, а  в
смысле в мозгах.
     - Флибустьер, твою мать! - взревел Артист. - У меня от тебя сплошные
неприятности и никаких удовольствий!
     -  Я тебя все равно достану, - пообещал Сивопляс  генералу. - Ты  от
меня и на том свете не скроешься! Там тебя уже ждут! Понял?
     Он круто развернулся и двинулся к выходу. У двери обернулся:
     - Так и будет! А если не так, то все равно так! И вышел.
     - Я должен вас поблагодарить, - сказал Ермаков Артисту.  - Вы спасли
мне жизнь.
     -  Я  нечаянно, - ответил  Артист,  пока  Док  перевязывал  его  руку
подвернувшимся полотенцем. - Если бы успел подумать, не стал бы.
     - Двигай, - сказал Док. - Мы в санчасть. Док и Артист ушли. Голубков
повертел в руках черную пачку с золотым двуглавым орлом.
     - Все.  Меняю,  к чертовой матери,  эти сигареты. Для меня они слишком
патриотичные.
     - Что-то не получилось? - спросил я. Он только рукой махнул:
     - Да ничего не получилось. Все эти обвинения - семечки. Отмажут его в
два счета. И все наши дела впустую.
     - Ваши?
     - Да, наши. И ваши. Зря Артист руку изуродовал.
     Он докурил сигарету и сказал:
     - Ладно.  У меня  для вас плохая  новость, господин Ермаков. Сегодня в
пять  утра  по московскому времени на вашей  даче в  Архангельском произошел
взрыв газа.
     -  Взорвался  не  газ,  -  возразил  генерал-лейтенант. - И  вы  это
прекрасно знаете.
     -  Да,   не   газ,   -  согласился   Голубков.  -  Взорвался  заряд,
эквивалентный двум килограммам тротила. Вы знаете, каким образом он оказался
в подвале вашего дома. Этот  подарок был предназначен вам.  Но  достался  не
вам. При  взрыве погибли  два неустановленных  мужчины и  ваш сын, лейтенант
Юрий Ермаков.
     Генерал-лейтенант подался вперед:
     - Вы... Этого не может быть! Его, не было на даче!
     - Был. Он  приехал туда в третьем часу ночи. Через час после того, как
уехали вы.
     - Нет! Не верю! Скажите, что это неправда!
     - Это правда.
     - Он должен был сидеть дома! Я приказал ему сидеть дома! Зачем он туда
поехал?!
     - Этого  я не  знаю,  -  ответил Голубков. На  Ермакова  трудно  было
смотреть. Он долго молчал, потом проговорил пустым, мертвым голосом:
     -  Я знаю. Он поехал,  потому  что я  ему сказал...  Потому что я  ему
сказал, что я  его люблю... И  он  решил,  что мне плохо. Что мне  нужна его
помощь... Грязь и  кровь.  Это ко  мне вернулось... За  что? За  что?!  Я же
служил России!
     - Оставьте, Ермаков, - сухо сказал полковник Голубков. - Вы  служили
не  России.  Вы служили мерзавцам,  которые думают  не о России, а только  о
власти. Вы  и сейчас продолжаете им служить. Даже  после того, как они убили
вашего сына. Примите мои соболезнования. Мне нравился ваш сын.
     -  Будьте вы прокляты! - сказал генерал-лейтенант.  - Будьте  вы все
прокляты!
     В лабораторию заглянул полковник Тулин.
     - Борт прибыл, - доложил он.
     - Идем, - сказал Голубков и кивнул нам: - Везите.
     -  Минутку,  -  остановил  я  его.  -  Вы  сказали,  что  ничего  не
получилось. Что нужно, чтобы все получилось?
     - Чтобы он ответил на мои вопросы. Я взял видеокамеру, установил ее на
кронштейне и включил запись. Потом приказал Боцману:
     - Придержи.
     Он понял.  Взял генерала  за плечи и  вжал  в кресло.  Я  поднял с пола
мини-нож  "Робинзон",  стер  с  него  кровь  Артиста  и  располосовал  рукав
генеральского кителя, использовав еще одну функцию этого  высшего достижения
человеческой  цивилизации.  Потом  достал  шприц-тюбик  "Ангельского пения",
который не успел употребить подполковник Тимашук.

     А я употребил.

     Через три минуты плечи генерала расслабились.

     Я обернулся к полковнику Голубкову и сказал:
     - Спрашивайте.
     Эпилог. Прошлогодние новости
     Лето 1998 года  еще долго  будет вспоминаться  жителям России как самая
благостная   пора  последнего  десятилетия   двадцатого  века.  По  привычке
поругивали  правительство, бесстрашно  смеялись над президентом,  почесывали
затылки  перед  пунктами  обмена валюты,  глядя,  как  доллар  подползает  к
критической отметке -  к шести рублям, жуткое  дело! Но  барахолки бурлили,
магазинные витрины ломились от импорта, в пригородах росли не только мрачные
коттеджи  "новых русских", но и  сквозь старые постройки пробивались  свежие
срубы и стены из  белого силикатного  кирпича. На черноморских пляжах яблоку
негде было упасть, снять комнату стало проблемой.
     Казалось, что так будет всегда. И лишь очень немногие знали, что всегда
так не будет, что это всего лишь затишье перед наступлением новых времен.

     Новые времена  всегда  приносят с собой новые слова,  а старым  придают
новый смысл:
     Кадет, эсер, большевик, меньшевик, троцкист.
     Ликбез, продразверстка, лишенец, нэп.
     Социально близкий, социально чуждый, враг народа, колхоз.
     Аусвайс, ахтунг, млеко-яйко, хенде хох, Гитлер капут.
     Безродный космополит, низкопоклонство, врачи-вредители, культ личности,
кукуруза, авангардист, волюнтаризм.
     Детант, подписант, диссидент, застой.
     Интенсификация, ускорение, перестройка, плюрализм мнений.
     Либерализация, демократизация, инфляция, приватизация.
     Лизинг, шопинг, маркетинг, МВФ, МММ, ГКО.

     17 августа 1998 года страна узнала новое слово: дефолт.

     И  прилипла к  телевизорам,  глядя,  как  к  трибуне  Госдумы  походкой
боксера-тяжеловеса, уверенного  в победе, идет человек, уже  вписавший  свое
имя в новейшую историю России бессмертным слоганом:
     "Хотели как лучше, а получилось как всегда".

     Ольга сказала:
     - Господи! Опять эта мрачная морда! Как же они все надоели!

     Началось двухнедельное  политическое шоу, каких  россияне  не видели со
времени президентских выборов 96-го года. Экс-премьер бился как лев. Грозным
рыком отгонял всбесившихся шавок. Яростно защищался. Яростно нападал. Уходил
с трибуны и  вновь  на нее возвращался. Бесстрашно стоял на думской трибуне,
как  на  мостике  корабля,  пробивавшегося  через  двенадцатибалльный  шторм
бушующего говна.

     Ольга сказала:
     - Господи! Да как же ему самому не противно? Ему ссат в глаза, а он -
божья роса!
     - Ссут, - поправил я.
     - И ссат, и ссут, - ответила Ольга.
     - Писяют, - сказала Настена.
     Ольга сказала:
     - Господи! Ты-то зачем это смотришь?
     - Вы же не даете мультики.
     Ольга сказала:
     - Господи, неужели он предложит его в третий раз?!

     Один и  тот же телеспектакль все смотрели  по-разному. Непосвященные -
поражаясь. Полупосвяшенные -  со  снисходительным интересом.  А посвященным
полностью  был  только  один  человек.  Президент.  Он  никогда  не  смотрел
телевизор подолгу. А тут смотрел.

     Вечером  15 сентября напряжение  достигло  высшей  точки. В Думе  ждали
письма из администрации президента. Третья попытка означала разгон Думы.

     Экс готовился к решающей схватке. Он не сомневался в победе. Потому что
знал  прикуп. Опасную историю  с провалом программы "Феникс" удалось замять.
Единственный  человек,  показания  которого  могли  вызвать олимпийский гнев
президента, как-то очень  своевременно умер в ЦКБ от заражения крови.  И уже
ничто не могло помешать экс-премьеру снова встать у кормила России и повести
ее  по  новому курсу.  Он  смотрел  в  зеркало  на свое  тяжелое  лицо  и  с
удовольствием отмечал, как сходит с него холеность - клеймо бывших.

     Страна  замерла  в  ожидании: предложит  президент  кандидатуру бывшего
премьера  в третий раз или нет? Будет разгон  Думы  или не  будет? Прогнутся
народные  избранники,  как  прогибались  уже  не  раз  под  медвежьей  лапой
президента, или попрут на рожон?
     За  неимением  новостей по всем  телеканалам крутили фрагменты  дневной
полемики и  клипы.  Сверкал  красной  от возмущения  плешью Зюганов,  чертом
скакал по сцене Киркоров.

     "Ой, мама, шика дам, шика дам!"

     В  резиденции "Русь"  старый  человек,  выжженный  страшным  наркотиком
власти, выключил телевизор  и  сказал, ни к кому  не обращаясь, но зная, что
каждое его слово записывают бесшумные секретари:
     -  Президент не желает  обострения конфронтации в обществе. В условиях
финансового  кризиса президент  не  имеет права  думать о  своем  самолюбии.
Президент думает  о  судьбе России. Поэтому  президент прислушался к  мнению
депутатов Госдумы и решил не предлагать прежнюю кандидатуру в третий раз.
     Он помолчал и добавил:
     - Отправьте в Думу письмо, которое я подписал две недели назад.
     Он еще помолчал и закончил:
     - Вот такая получилась загогулина, понимаешь.

     На следующий день  Россия узнала имя нового председателя правительства,
которому суждено было стать, как и всем российским премьерам, главным героем
многосерийного трагифарса  - обычного  для  российской  политической  жизни
жанра.
     О героях прошлых серий все сразу забыли. Словно бы их и не  было. А они
были. И  один из них долгими бессонными ночами  смотрел в потолок и  пытался
понять:  что  же случилось?  Почему  в прикупе  вместо  двух тузов оказались
шестерки?  Почему  президент  отправил  в  Думу давно подписанное  письмо не
сразу, а  после  двух  представлений,  почему заставил его,  своего  верного
соратника, съесть такую кучу говна, накупаться в говне?
     И только когда он узнал через своих людей в Кремле, что президенту была
передана некая видеокассета, понял: президент пошутил.

     Недели через три после нашего возвращения из Потапова ко мне в Затопино
приехал порыбачить генерал-майор Голубков. Но удочки почему-то  даже не стал
разматывать. Сидел на берегу Чесны,  смотрел  на утиные выводки, шныряющие в
осоке,  и рассказывал, что фирма "Феникс" прекратила свое существование, что
оборудование  и  инженер  Фалин  возвращены  в  НПО  имени  Жуковского,  что
аль-Джаббар объявлен персоной нон-грата и выслан из России, что генерального
директора   "Госвооружения"   сменили,    а   представитель   президента   в
"Госвооружении" генерал армии Г. остался на своем месте.
     Выложив эти  новости. Голубков  долго мялся,  кряхтел, курил  "Яву",  а
потом  сказал,  что из-за  того,  что управлению  срезали  финансирование по
нулям, он не сможет заплатить нам за нашу работу.
     - Но хотели? - спросил я.
     - Конечно, хотел. Ваша работа стоит больших денег. Как бы там ни было,
а вы спасли честь России. Вы поступили как настоящие патриоты.
     Он был очень расстроен, поэтому я решил его успокоить.
     - Все в порядке, ваше  превосходительство, - сказал я. -  За большие
деньги  патриотом  станет  любой.  А  многие  ли согласятся  служить  России
бесплатно?
     Но генерал Голубков не принял шутки.
     - Многие, Серега, -  сказал он.  - Их гораздо больше,  чем  кажется.
Гораздо  больше.  И  это  дает  основания, как говорят дипломаты, смотреть в
будущее с осторожным оптимизмом.
     Мы замолчали и с осторожным оптимизмом стали смотреть на золотые кресты
Спас-Заулка,  нашей  церквушки,  в  которой  перед образом  святого  Георгия
Победоносца, покровителя  воинов,  горели  благодарственные свечи,  а  перед
скорбным ликом Пресвятой Богородицы - поминальные. В память наших друзей. И
тех, кто стали бы нашими  друзьями, если  бы судьбе было  угодно  свести нас
пораньше.
     -  Ладно,  -  сказал  я.  -  Деньгами  заплатить  вы  не  можете,  а
информацией можете?
     - Смотря какой, - ответил генерал Голубков.
     - Кто станет следующим Президентом России, знаете?
     - Допустим, знаю.
     - Кто?
     - Ты очень удивишься, если я скажу.
     - Ну так скажите.
     - Не скажу.
     - Почему?
     - Чтобы не лишать тебя интереса к жизни.

     В разведке и контрразведке оперативные направления называются темами. И
если  случится  хотя  бы  краешком  соприкоснуться  с какой-нибудь, невольно
начинаешь из потока  информации вылавливать все, что имеет отношение к  этой
теме.
     Вот и я выловил. Сначала короткое сообщение о том, что в целях создания
конкурентной   среды   и   повышения   эффективности  торговли   российскими
вооружениями ГК "Госвооружение" учредило сеть  закрытых акционерных обществ.
Одно из них  получило  название...  Нет,  не "Феникс". Оно получило название
"Возрождение".
     А потом промелькнула информация о том, что в Казахстане  при таможенном
досмотре самолета Ан-124  "Руслан", следующего  транзитом, в его трюме  были
обнаружены  модули шести истребителей  МиГ-21. Владельца груза  и получателя
установить  почему-то не удалось. Я с интересом следил за развитием темы, но
больше  никаких  сообщений об  этих шести  бесхозных  "мигах"  не появилось.
Нигде.
     Как  сказал  бы  мой   забайкальский  друг,   бывший  старший   сержант
спецподразделения  "Вымпел",  взявшего  штурмом в  декабре  1979 года дворец
Амина: "Как корова хвостом слизнула".

     "Зайка моя, я твой зайчик".



     OCR: Sergius - [email protected] 

     1 См. роман А.Таманцева "Двойной капкан" (М.,1998).
     2 См.  романы А.Таманцева "Рискнуть и победить",  "Двойной капкан" (М.,
1998).
     3 Возьмите сами (англ.).
     4 Хотите говорить по-английски? (англ.).
     54
     А.Таманцев. "Угол атаки"