Уиндем Джон / книги / Ступай к муравью



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 11275
Автор: Уиндем Джон
Наименование: Ступай к муравью



                               Джон УИНДЕМ

                             СТУПАЙ К МУРАВЬЮ




     Ничего, кроме меня самой, не существовало.
     Я  висела  в  какой-то  пустоте,  лишенной  времени,  пространства  и
энергии. Было ни светло, ни темно. Я обладала  сущностью,  но  не  формой,
сознанием, но не памятью. Неужели это "ничего" и есть моя душа?  -  думала
я. Мне казалось, что так было всегда и будет длиться вечно...
     Однако  такое  состояние  вне  времени  и  пространства  продолжалось
недолго. Я почувствовала, что появилась какая-то сила, которая притягивает
меня к себе. Я обрадовалась, так как  хотелось  двигаться,  поворачиваясь,
словно иголка компаса, а затем провалиться в пустоту.
     Но  в  этом  меня  постигло  разочарование.   Никакого   падения   не
последовало, а вместо  этого  другие  силы  стали  тянуть  меня  в  разные
стороны. Это качание все усиливалось, пока, наконец,  ощущение  борьбы  не
прекратилось совсем...
     - Все в порядке, - послышался чей-то голос.  -  Реанимация  несколько
затянулась по неизвестной нам  причине.  Пожалуйста,  отметьте  это  в  ее
медицинской карте. В  который  раз  она  к  нам  поступила?  А,  только  в
четвертый... Ну, ничего - она уже приходит в себя. Но все-таки не забудьте
сделать об этом отметку в карте.
     Голос, произносивший все это, был  женским,  с  несильным  незнакомым
акцентом. Затем другой женский голос сказал:
     - Выпейте это.
     Чья-то рука приподняла мою голову, а другая - поднесла чашку к губам.
Я выпила содержимое чашки и откинулась обратно на подушку. Потом я закрыла
глаза и ненадолго задремала. Проснувшись, я уже чувствовала  себя  немного
крепче.  Несколько  минут  я  лежала,  уставившись  глазами  в  потолок  и
размышляя о том, где я нахожусь. Я не могла припомнить, чтобы когда-нибудь
видела потолок,  окрашенный  в  такой  розовато-кремовый  цвет.  И  тут  я
внезапно с ужасом поняла - не только потолок, но и все, что окружало меня,
мне совершенно незнакомо. У меня был какой-то провал памяти - я  не  имела
представления, кто я и где нахожусь; я не могла вспомнить,  как  и  почему
сюда попала... Охваченная паникой, я  попыталась  сесть,  но  чья-то  рука
заставила меня снова лечь и опять поднесла мне чашку к губам.
     - Не волнуйтесь, с вами все в  порядке,  -  проговорил  уже  знакомый
голос, - попытайтесь расслабиться и отдохнуть.
     Мне хотелось задать массу вопросов, но почему-то я  чувствовала  себя
очень усталой и  отложила  свои  расспросы  на  потом.  Паника  постепенно
улеглась, и я впала в  состояние  какого-то  безразличия.  Но  все-таки  я
пыталась понять, что же случилось со мной - может быть, я попала в аварию?
Или у меня был сильный шок? Я ничего не знала и в  то  же  время  даже  не
очень-то задумывалась над всем - было ясно, что  за  мной  ухаживали.  Это
меня успокоило, и я снова уснула.
     Не знаю, сколько я проспала -  час  или  несколько  минут,  но  когда
открыла глаза,  уже  чувствовала  себя  спокойнее  и  крепче.  Мною  снова
овладело любопытство - мне очень хотелось узнать, где  же  я  нахожусь.  Я
повернула голову и огляделась.
     Метрах в двух от меня я увидела  странное  сооружение  на  колесах  -
нечто среднее между кроватью и больничной каталкой. На нем  спала  женщина
таких гигантских размеров, какие мне никогда не приходилось видеть.  Затем
я взглянула в другую сторону  и  увидела  еще  две  каталки  с  такими  же
огромными женщинами. Приглядевшись к той, что  была  ближе  ко  мне,  я  с
удивлением обнаружила, что она совсем молода: года двадцать два,  двадцать
три, не более. Лицо у нее было пухленькое, но не жирное; по правде говоря,
его свежий, здоровый цвет и коротко остриженные золотистые кудри позволяли
даже  назвать  ее  красивой.  Я  начала  размышлять  о  том,  какого  рода
гормональное нарушение могло вызвать  столь  серьезную  аномалию  в  таком
молодом возрасте.
     Прошло минут  десять,  и  я  услышала,  как  кто-то  деловитым  шагом
приближается ко мне. Чей-то голос спросил:
     - Ну, как вы себя чувствуете сейчас?
     Я повернула голову и оказалась лицом к  лицу  с  ребенком  лет  семи.
Однако при ближайшем рассмотрении обнаружила, что лицо под белой  шапочкой
отнюдь не детское и его владелице лет тридцать,  не  менее.  Не  дожидаясь
моего ответа, маленькая женщина взяла меня за кисть и стала считать пульс.
Видимо, его частота удовлетворила ее, и она сказала:
     - Теперь у вас все пойдет хорошо, мамаша.
     Я уставилась на нее, ничего не понимая.
     - Перевозка стоит у самых дверей - как вы думаете,  вы  сумеете  сами
дойти до нее?
     - Какая еще перевозка? - спросила я в недоумении.
     - Ну, карета, которая отвезет вас домой. Вставайте, пошли.  -  И  она
откинула мое одеяло.
     То, что я увидела, потрясло меня. Я приподняла руку, но это  была  не
рука, а скорее диванный валик с крохотной ладошкой на конце. Я смотрела на
нее с ужасом. Затем я дико закричала и потеряла сознание...
     Придя в себя, я увидела рядом с кроватью женщину нормального роста  в
белом халате и со стетоскопом на шее. Малышка в белой шапочке,  которую  я
сначала приняла за ребенка, стояла рядом, едва доставая ее локтя.
     - Не знаю, что на нее нашло, доктор. - Она вдруг завизжала и потеряла
сознание...
     - Что это? Что случилось со мной? Я знаю, что я  совсем  не  такая  -
нет, нет! - прокричала я.
     Врач продолжала обескураженно смотреть на меня.
     - О чем это она? - спросила она сестру.
     - Понятия не  имею,  доктор,  -  ответила  сестра,  -  это  случилось
совершенно неожиданно, как будто у нее был шок.
     - Но ведь мы ее уже обследовали и выписали,  так  что  она  не  может
здесь больше оставаться; к тому же нам нужна эта палата...  Пожалуй,  надо
дать ей что-нибудь успокоительное.
     - Но что же случилось? Кто я? Тут что-то ужасно напутано  -  я  знаю,
что я совсем не такая! Ради Бога, объясните мне, в чем дело?!
     Врачиха стала меня успокаивать. Она ласково потрепала меня по плечу и
сказала:
     - Все в порядке,  мамаша,  вам  совершенно  не  о  чем  беспокоиться.
Старайтесь не принимать ничего близко к сердцу, и скоро вы будете дома.
     В это время подошла медсестра со шприцем в руке и подала его врачихе.
     - Не надо, не надо! - закричала я. - Я хочу знать, где я,  кто  вы  и
что же случилось со мной?
     Я попыталась вырвать шприц из рук врача, но они обе  прижали  меня  к
кровати и все-таки умудрились сделать мне укол в руку.
     Это действительно было что-то успокоительное. Однако оно не погрузило
меня в сон, а лишь позволило мне как бы отрешиться от самой  себя  и  ясно
оценивать все происходящее как бы со стороны...
     Вне сомнения, у меня была амнезия. Очевидно, какой-то шок привел, как
принято  говорить,  к  "утрате  памяти".  Но  эта  утрата  была   все   же
незначительной - я не помнила, кто я, что я и где живу, и в  то  же  время
сохранила способность говорить и думать; а подумать мне было о чем.
     Я была глубоко убеждена, что  все  происходящее  вокруг  было  чем-то
нереальным. Так, я понимала, что никогда прежде  не  видела  этого  места;
весьма необычным было и присутствие  двух  маленьких  медсестер,  а  самое
главное - я  была  абсолютно  уверена,  что  огромное  тело,  лежавшее  на
постели, не было моим. Я  не  могла  вспомнить,  каким  было  мое  лицо  -
обрамлено ли оно светлыми или темными волосами, молодое оно или старое,  -
но я ни минуты не сомневалась в том, что оно никогда  не  являлось  частью
этого тела. К тому же рядом со  мной  находились  другие  молодые  женщины
столь же огромных размеров. Поэтому трудно  было  допустить,  что  все  мы
страдали одним и тем же гормональным нарушением  -  иначе  зачем  персонал
собирался благополучно отправить меня "домой", хотя я  понятия  не  имела,
где находится этот "дом"...
     Я все  еще  обдумывала  сложившуюся  ситуацию,  когда  заметила,  что
потолок над моей головой начала двигаться, и я поняла,  что  меня  куда-то
везут. Дверь в конце комнаты отворилась, и каталка слегка наклонилась подо
мной по мере того, как съезжала с небольшого пандуса.
     У подножия пандуса стояла "карета" для перевозки больных,  окрашенная
в розовый цвет; ее  задние  дверцы  были  распахнуты.  Бригада  из  восьми
маленьких санитарок перенесла меня с каталки  на  кушетку  в  карете.  Две
санитарки накрыли меня легким одеялом и подсунули мне под голову еще  одну
подушку. Затем они вышли, захлопнули за собой дверцы, и  через  минуту  мы
отправились в путь.
     Именно тогда (возможно, под действием укола) я решила, что,  по  всей
вероятности, еще не вполне пришла в себя после какой-то аварии:  очевидно,
у меня было сотрясение мозга и то, что я видела и чувствовала,  было  либо
сном,  либо  галлюцинацией.  Со  временем  я  должна  была  проснуться   в
обстановке, знакомой или по крайней мере доступной  моему  сознанию.  Меня
удивило, как эта трезвая и утешительная  мысль  не  пришла  мне  в  голову
раньше и как глупо было с моей стороны поверить в то, что я была  каким-то
Гулливером среди лилипутов.
     Это открытие успокоило меня и совершенно  изменило  мое  отношение  к
окружающему, так что я стала внимательно следить за всем,  что  происходит
вокруг.
     Внутренние стенки "кареты" были также окрашены в бледно-розовый цвет,
в  то  время  как  потолок  был  нежно-голубым  с  разбросанными  по  нему
серебряными звездочками. По обе стороны от меня было по  большому  окну  с
раздвинутыми тюлевыми занавесками. Слегка поворачивая голову на подушке, я
могла без труда обозревать пейзаж. Он был  довольно  однообразен:  по  обе
стороны дороги высились трехэтажные дома, окруженные небольшими лужайками.
Дома были стандартными, но каждый окрашен в свой цвет, а на  окнах  висели
пестрые занавески. Черепичные крыши выдавали некоторое влияние итальянской
архитектуры. Людей вокруг было мало - только  кое-где  женщины  в  рабочей
одежде либо подстригали лужайки, либо ухаживали за цветами на клумбах.
     За домами, в стороне от дороги,  виднелись  более  высокие  здания  с
трубами - по всей вероятности, фабрики. Движение на дороге  не  отличалось
интенсивностью, в основном это был большой и малый грузовой транспорт. Все
машины были окрашены в один цвет и отличались лишь надписями на бортах.
     Мы продолжали двигаться  по  шоссе  на  средней  скорости  еще  минут
двадцать, пока не доехали  до  участка  дороги,  где  шел  ремонт.  Карета
замедлила ход, а работницы отошли в сторону, чтобы дать нам  проехать.  По
мере того, как мы медленно продвигались по вскрытому асфальту, я смогла их
хорошо рассмотреть. Это были женщины или девушки нормального роста, одетые
в холщовые брюки, майки и рабочие  сапоги.  Волосы  у  всех  были  коротко
острижены, а у  некоторых  прикрыты  соломенными  шляпами.  Все  они  были
высокими и широкоплечими, с крепкими руками, покрытыми загаром. Мускулы на
руках напоминали мужские.
     Когда машина поравнялась с ними, они  потянулись  к  окошку,  пытаясь
взглянуть на меня, при этом приветливо улыбались и поднимали правую руку в
знак приветствия. Я улыбнулась в ответ, но, очевидно, они ожидали  чего-то
большего. Тогда я догадалась и тоже подняла правую руку.  Этот  жест  имел
успех, хотя удивление не исчезло с их лиц.
     "Карета" двинулась дальше. Может быть, эти дружелюбные  "амазонки"  с
лопатами вместо луков и стрел  были  какими-то  символами  из  сновидений,
застрявшими  в  моем  подсознании?  -  размышляла  я.  Может,   это   было
подавленное стремление властвовать? Я так и не смогла решить для себя этот
вопрос.
     А тем временем моя перевозка уже выехала за город.
     По цветам на клумбах и  едва  распустившейся  листве  на  деревьях  я
понимала, что сейчас весна. По обе стороны от дороги простирались  зеленые
луга и аккуратно вспаханные поля, на которых  поднимались  всходы.  Солнце
освещало на удивление четко спланированный ландшафт, какого мне никогда не
доводилось видеть; то там, то  тут  пасущийся  скот  нарушал  эту  строгую
планировку. Фермы и хозяйственные постройки  тоже  располагались,  как  на
чертеже,  -  все  это  каким-то  странным  образом  напоминало  игрушечную
деревню...
     Мы продолжали наш путь мимо угодий  еще  минут  сорок.  Затем  дорога
свернула  налево  и  вдоль   нее   потянулся   ряд   деревьев.   Аккуратно
подстриженные, они производили впечатление высокого забора. Потом "карета"
снова повернула налево и остановилась перед высокими воротами, окрашенными
в тот же неизменный розовый цвет. Водитель посигналила, и женщина  средних
лет в белой блузке и брючном костюме вышла из сторожки и  открыла  ворота.
Увидев меня, она, как и "амазонки", подняла руку в  приветствии.  По  мере
того, как она раздвигала ворота, я обратила  внимание  на  то,  какая  она
маленькая - не выше метра двадцати сантиметров.
     Ее вид и размеры маленькой сторожки снова  навели  меня  на  мысль  о
символике - ведь мифология так богата легендами  и  сказками  о  различных
гномах и прочем "малом люде", которые часто являются нам во сне. Так как я
все еще не могла решить этот вопрос, то отложила его на потом.
     Теперь мы ехали по аллее, проложенной посреди чего-то среднего  между
городским сквером и новой пригородной застройкой. Кругом было много лужаек
и клумб, а между ними стояли розовые трехэтажные дома. Группа  амазонок  в
майках  и  брюках  сажала   в   свежевскопанную   клумбу   тюльпаны.   Они
доброжелательно улыбнулись нам, когда  мы  проезжали  мимо.  По  одной  из
лужаек  парка  прогуливалась  огромная  женщина,  облаченная   в   розовые
покрывала. Ее сопровождали три маленькие женщины в белой форме, которые по
сравнению с ней казались детьми или заводными куклами.
     Наконец мы подъехали к крыльцу, ведущему в одно  из  розовых  зданий.
Оно было нормальных размеров,  но  ступеньки  были  разделены  центральной
балюстрадой: те, что  располагались  налево,  были  обычными,  а  те,  что
направо, - пониже, и их было побольше.
     Три гудка автомобиля возвестили  о  нашем  приезде.  Через  несколько
секунд шесть маленьких женщин выскочили  из  дверей  и  побежали  вниз  по
правой стороне крыльца. Водитель машины вышла им навстречу. Она тоже  была
маленькой, но не в белой форме,  как  остальные,  а  в  блестящем  розовом
костюме, похожем на ливрею, цвет которого совпадал с цветом машины. Они  о
чем-то переговорили, затем открыли заднюю дверцу  кареты  и  чей-то  голос
приветливо сказал:
     - Добро пожаловать, мамаша Оркис! Вот вы и дома.
     Кушетка, на которой я лежала в  карете,  соскользнула  с  полозьев  и
медленно опустилась на землю. Одна из маленьких женщин подошла  ко  мне  и
участливо спросила:
     - Как вы думаете, вы сумеете сами идти, мамаша?
     В тот момент я не обратила внимания на эту форму обращения, но сейчас
было совершенно ясно, что обращаются ко мне, так как рядом со мной  больше
никого не было.
     - Идти? - переспросила я.  -  Конечно,  смогу.  -  И,  поддерживаемая
восемью руками, села на кушетке.
     Когда я сказала "конечно", то переоценила свои возможности. И  поняла
это, как только мне помогли подняться на ноги. Даже с посторонней  помощью
такое небольшое усилие заставило  меня  тяжело  дышать.  Я  с  отвращением
взглянула на свою,  словно  надутую,  фигуру,  задрапированную  в  розовые
покрывала, и сделала робкий шаг вперед. Такое передвижение едва  ли  можно
было назвать ходьбой. Маленькие женщины, достающие мне  только  до  локтя,
хлопотали вокруг, как встревоженные  наседки.  Но,  начав,  я  была  полна
решимости продолжать свой  путь  по  дорожке,  а  затем,  сделав  огромное
усилие, поднялась по ступенькам левой стороны крыльца.
     Когда  я  наконец  достигла  вершины,  вокруг  раздался  общий  вздох
облегчения и радости. Мы передохнули несколько  минут,  а  затем  вошли  в
здание. От самых  дверей  тянулся  коридор  с  закрытыми  по  обе  стороны
дверями. В конце коридора мы повернули  налево,  и  тут  в  первый  раз  я
увидела себя в зеркале. Мне потребовалось  все  мое  самообладание,  чтобы
снова не впасть в панику от того, что я  там  увидела.  Передо  мною  была
ужасная пародия на женщину: слонообразная фигура,  которая  выглядела  еще
больше благодаря розовым покрывалам. Хорошо еще,  что  они  скрывали  все,
кроме головы и рук, но и эти последние тоже шокировали меня, так как  руки
были мягкими и маленькими, а  голова  и  лицо  вполне  могли  принадлежать
молодой девушке, к тому же красивой. Ей было  не  больше  двадцати  одного
года; ее  курчавые  светлые  волосы  с  каштановым  отливом  были  коротко
подстрижены. Цвет лица был кремово-розовым, рот - красивой формы, а губы -
ярко-красными без всяких следов  помады.  И  это  нежное  лицо  с  полотна
Фрагонара было посажено на чудовищное тело - как  если  бы  цветок  фрезии
распустился на тыкве.
     Когда я шевелила губами, она шевелила тоже; когда я  сгибала  руку  -
она повторяла мое движение, и, несмотря на это,  как  только  мне  удалось
справиться с  собой,  она  перестала  быть  отражением:  ничто  в  ней  не
напоминало меня настоящую, это была  совершенно  посторонняя  женщина,  на
которую я теперь взирала с  грустью  и  болью  в  сердце.  Мне  захотелось
плакать от стыда за нее, и слезы ручьем потекли из моих глаз.
     Одна из маленьких женщин тут же подскочила ко мне и взяла за руку.
     - Мамаша Оркис, дорогая, в чем дело? - спросила она участливо.
     Но что я могли ей сказать, когда  сама  ничего  толком  не  понимала?
Маленькие  ручки  гладили  меня,  пытаясь  успокоить,   тоненькие   голоса
подбадривали,  уговаривая  двигаться  дальше.  Наконец  мы  добрались   до
открытой двери и меня ввели в комнату, которая  представляла  собой  нечто
среднее  между  будуаром  и  больничной   палатой.   Впечатление   будуара
усиливалось обилием розовых ковриков, одеял, подушечек, абажуров на лампах
и тюлевых занавесок на  окнах.  А  больничную  атмосферу  создавали  шесть
кроватей-кушеток, разделенных тумбочками и стульями. Кушетки стояли по три
у  каждой  стены,  так  что  в  середине  комнаты   оставалось   свободное
пространство. Там было несколько широких кресел и стол с вазой и красивыми
цветами  посередине.  В  воздухе  ощущался  легкий,  приятный  аромат,   а
откуда-то доносились приглушенные звуки струнного квартета,  наигрывавшего
какую-то сентиментальную мелодию.
     Пять из шести кушеток были  уже  заняты  огромными  женскими  телами,
укрытыми атласными одеялами. Двое из сопровождавших меня маленьких  женщин
поспешили к шестой, свободной кушетке, и откинули одеяло.
     Лица всех пятерых обитательниц комнаты были обращены ко  мне  -  трое
смотрели доброжелательно, а остальные две - безразлично.
     - Привет, Оркис, - приветливо сказала одна из первых. Затем,  заметив
печальное выражение моего лица, спросила с участием:
     - Что, трудно тебе пришлось?
     Я не нашлась, что ответить, и  смогла  только  улыбнуться  ей,  когда
направлялась к своей кушетке.
     Мой "конвой" уже  стоял  наготове  у  постели.  Общими  усилиями  они
помогли мне улечься  и  подложили  под  голову  маленькую  подушечку.  Все
движения стоили мне изрядного напряжения сил, и я была рада,  что  наконец
могла отдохнуть. В то время как  две  маленькие  санитарки  укрывали  меня
одеялом, третья достала чистый носовой платок и осторожно  вытерла  пот  с
моего лица.
     - Ну вот, дорогуша, - проговорила она подбадривающим тоном, - вот  вы
и дома. Немножко отдохнете и совсем придете в себя. А сейчас  постарайтесь
уснуть.
     - Что там с ней случилось? - спросила одна из женщин довольно  резким
тоном. - Не справилась, что ли?
     Маленькая женщина, вытиравшая мне лицо (очевидно,  она  была  старшей
среди обслуживающего персонала), круто повернулась к ней и проговорила:
     - К чему этот злой тон, мамаша Хейзел? Разве вы не знаете, что мамаша
Оркис родила четырех здоровеньких девочек? -  Не  правда  ли,  дорогая?  -
добавила она, обращаясь ко мне. - Просто она немного устала с дороги,  вот
и все.
     Женщина по имени Хейзел хмыкнула, но больше не проронила ни слова.
     Между тем,  суета  вокруг  меня  продолжалась.  Мне  подали  чашку  с
какой-то жидкостью, похожей на простую воду, но, когда я, пролив  немного,
выпила ее, мне стало значительно лучше. Поправив еще раз  одеяло  и  взбив
подушки, моя "свита", наконец, удалилась, оставив меня с глазу на  глаз  с
остальными громадными женщинами, которые  продолжали  задумчиво  созерцать
меня.
     Затянувшееся было молчание прервала молодая женщина,  которая  первой
приветствовала меня, когда я вошла в палату.
     - А где ты провела свой отпуск, Оркис? - спросила она.
     - Отпуск? - переспросила я, ничего не понимая.
     Все женщины посмотрели на меня с нескрываемым удивлением.
     - Понятия не имею, что вы имеете в виду, - сказала я.
     Молчание продолжалось.
     - Это, должно быть, был очень короткий  отпуск,  -  наконец  заметила
одна. - Вот я, например, никогда не забуду  свой  последний  отпуск:  меня
послали к морю и дали мне маленький автомобильчик, чтобы я  могла  ездить,
куда хочу. Все к нам прекрасно относились - нас было  всего  шесть  мамаш,
включая меня. Ты на каком курорте была - у моря или в горах?
     Они были очень любопытны, и рано или поздно мне все равно пришлось бы
им что-то сказать. Поэтому я выбрала простейший выход из положения:
     - Я абсолютно ничего не помню, - сказала я, -  должно  быть,  у  меня
произошла потеря памяти.
     Нельзя сказать, чтобы этот ответ был принят доброжелательно.
     - А-а, -  удовлетворенно  сказала  та,  которую  звали  Хейзел,  -  я
чувствовала, что здесь что-то не так. И, наверно, ты даже не припоминаешь,
были ли твои младенцы зачислены в группу А?
     - Не глупи, Хейзел, - возразила другая, - если бы ее дети не попали в
группу А, Оркис бы направили в Уайтвитч, а не обратно сюда.
     - Когда же это случилось с тобой? - спросила она участливо.
     - Я-я... не знаю... Не могу вспомнить ничего, что  со  мной  было  до
того, как я пришла в себя в больнице сегодня утром, - сказала я.
     - В больнице?! - воскликнула Хейзел.
     - Очевидно, она имеет в виду наш Центр. Но хоть  нас-то  ты  помнишь,
Оркис?
     - Нет, - ответила я, покачав головой. - Мне очень жаль, но  все,  что
было со мной до того, как я проснулась в боль... то есть в Центре,  так  и
не восстановилось в моей памяти.
     - Это очень странно, - сказал чей-то недоброжелательный голос.  -  Но
они-то, по крайней мере, знают об этом?
     Одна молодая женщина стала на мою сторону.
     - Они наверняка должны знать. Но, собственно, это не  имеет  никакого
отношения к тому, что ее девочки родились вполне полноценными и достойными
группы А. Но послушай, Оркис...
     - Да дайте же ей немного отдохнуть, - вмешалась другая женщина.  -  Я
сама всегда себя неважно чувствую после возвращения из Центра.  Не  слушай
ты их, Оркис, а постарайся лучше уснуть; а  когда  проснешься,  все  будет
по-другому.
     Я с благодарностью последовала ее совету. Все было слишком  сложно  и
запутанно,  чтобы  можно  было  быстро  разобраться,  да  к  тому   же   я
действительно  очень  устала.  Поблагодарив  женщину  за  участие,   я   с
облегчением откинулась на подушки и закрыла глаза. И, если считать, что во
время галлюцинаций можно спать, то я на самом деле уснула.
     В момент пробуждения  у  меня  мелькнула  надежда,  что  мой  "мираж"
рассеялся, но, к сожалению, это было не так. Проснувшись  окончательно,  я
увидела над собой лицо старшей санитарки, которая спросила:
     - Ну, дорогая  мамаша  Оркис,  как  вы  себя  чувствуете  после  сна?
Наверняка намного лучше! Пора бы и съесть чего-нибудь!
     В это время к моей постели подошли две маленькие санитарки с  большим
подносом в руках. Они поставили его поперек кушетки  мне  на  колени  так,
чтобы я могла удобно все доставать. Боже!  Никогда  раньше  я  не  видела,
чтобы одному человеку предлагали такое обилие пищи в один  прием!  Сначала
меня  буквально  затошнило  при  виде  всего  этого,  но  потом   какой-то
непонятный физиологический механизм внутри моего огромного  тела  заставил
меня почувствовать голод, и у меня даже слюнки потекли. Мой мозг, пребывая
в состоянии самоустранения от всего,  не  переставал  удивляться  тому,  с
какой жадностью я поглотила сначала  две  или  три  рыбины,  затем  целого
цыпленка, несколько кусков мяса,  тарелку  овощей  и  десерт  из  фруктов,
обильно политых взбитыми сливками. Все это я запила литром свежего молока.
Поглядывая по сторонам во время еды, я заметила, что и остальные мамаши не
страдали отсутствием аппетита.
     Зато я обратила внимание на то, что они время от времени продолжали с
любопытством поглядывать на меня. Я раздумывала над тем, как мне  избежать
дальнейшего "допроса", когда мне пришла в голову мысль, что, будь  у  меня
какая-нибудь книжка или журнал, я могла бы  углубиться  в  чтение  и  хоть
как-то, более или менее  вежливо,  отгородиться  от  них.  Поэтому,  когда
санитарки вернулись за  подносами,  я  попросила  одну  из  них  дать  мне
что-нибудь почитать. Эффект от моей просьбы  был  потрясающий:  санитарки,
убиравшие мой поднос, едва не уронили его, а та, что стояла рядом со мной,
открыла от изумления рот и не закрывала его до тех пор,  пока  немного  не
собралась с мыслями. Она посмотрела на меня сначала подозрительно, а потом
озабоченно.
     - Вам опять немного не по себе? - наконец спросила она.
     - Наоборот, я чувствую себя вполне здоровой, - ответила я.
     - На вашем месте я бы попробовала еще немного  поспать,  -  заботливо
посоветовала она.
     - Но мне совсем не хочется спать. Я бы предпочла  просто  полежать  и
почитать что-нибудь.
     - Боюсь, вы все-таки еще полностью не оправились после трудных родов,
мамаша. Но ничего  -  это  скоро  пройдет,  -  сказала  она,  успокаивающе
погладив меня по плечу.
     Я чувствовала, что во мне растет раздражение.
     - Но что плохого в  том,  что  мне  хочется  почитать?  -  решительно
спросила я.
     - Ну, успокойтесь, успокойтесь... И кто это где-нибудь слыхал,  чтобы
мамаша умела читать?
     С этими словами она поправила на мне одеяло и вышла, оставив меня  на
растерзание моим пяти соседкам по палате.  Хейзел  хмыкнула,  а  остальные
несколько минут хранили молчание.
     В этом  время  я  уже  достигла  стадии,  когда  начала  сомневаться,
действительно ли все происходящее со  мной  и  вокруг  меня  галлюцинация.
Чувство   отстраненности   исчезло;   во   всем   чувствовалась   какая-то
закономерность - например, следствие всегда вытекало  из  причины,  и  мне
думалось,  что,  если  копнуть  глубже,  то  все  абсурдное  найдет   себе
логическое обоснование. Нельзя сказать,  чтобы  эти  мысли  способствовали
ощущению душевного равновесия. Даже тот факт, что я  поела  и  чувствовала
себя  после  еды  намного  лучше,  подтверждал  тревожащее  меня  ощущение
реальности...
     - Читать! - внезапно воскликнула Хейзел со злорадством  в  голосе.  -
Может, ты еще скажешь, что умеешь и писать?!
     - А почему бы и нет? - возразила я.
     Они все внимательно следили за мной,  время  от  времени  обмениваясь
многозначительными взглядами.
     - Да что же в этом плохого? - спросила я раздраженно. -  Разве  здесь
предполагается, что женщине не положено уметь читать и писать?
     - Оркис, дорогая, - сказала та, что была более других расположена  ко
мне, - может быть, тебе следует посоветоваться с врачом?
     - Нет, - отрезала я. - Я совершенно здорова. Просто я пытаюсь понять,
что тут происходит. Я  прошу  дать  мне  что-нибудь  почитать,  а  вы  все
смотрите на меня, как на сумасшедшую. В чем дело?
     После неловкой  паузы  та  же  женщина  проговорила,  словно  копируя
медсестру:
     - Послушай, Оркис, постарайся взять себя в руки.  Ну  на  что  мамаше
умение читать и писать? Разве  от  этого  у  нее  станут  рождаться  более
здоровые дети?
     - В мире существуют и другие интересы, кроме производства  потомства,
- заявила я.
     Если раньше мои слова вызывали у женщин лишь удивление, то теперь они
были просто потрясены. Даже Хейзел не нашлась, что сказать.  Их  идиотское
изумление вывело меня из себя, и на какое-то время я перестала смотреть на
все, как бы со стороны.
     - Да черт возьми! - воскликнула я. - Что это за чушь? "Мамаша  Оркис,
мамаша Оркис" - что это значит, наконец? Где  я  нахожусь?  В  сумасшедшем
доме, что ли?
     Я со злостью взирала на них, ненавидя их всех и подозревая,  что  они
находятся в каком-то издевательском сговоре против меня. Не  знаю  почему,
но в глубине души я была твердо убеждена, что, кем бы я ни была  на  самом
деле, в любом случае я не была матерью. Я высказала это своим соседкам  по
палате и, сама не знаю почему, вдруг разрыдалась.
     Вытирая слезы рукавом, я заметила, что четверо из них смотрят на меня
с нескрываемым сочувствием. Кроме Хейзел.
     -  Я  же  говорила,  что  она  какая-то  странная!  -  сказала   она,
торжествующе глядя на остальных. - У нее не все дома, вот и все.
     Та женщина,  которая  относилась  ко  мне  с  большим  участием,  чем
остальные, снова попыталась меня вразумить.
     - Но Оркис, дорогая, конечно же, ты мамаша! Ты мамаша класса А,  и  у
тебя  было  четверо  родов,  включая  последние.  Ты   родила   двенадцать
превосходных младенцев - ну, как же ты могли об этом забыть!
     Я снова начала плакать.  У  меня  появилось  ощущение,  будто  что-то
пытается пробиться сквозь пробел в моей памяти, но я не могла  определить,
что именно, и от этого почувствовала себя ужасно несчастной.
     - О, как это все жестоко! - причитала я сквозь слезы. - Почему это не
пройдет и не оставит меня в покое? Должно быть, это какая-то  злая  шутка,
но я не понимаю ее. Что же случилось со мной?
     Некоторое время я лежала с закрытыми глазами, собрав всю  свою  волю,
чтобы рассеять галлюцинацию. Но она не исчезла. Когда я открыла глаза, они
все еще лежали там, уставившись на меня широко открытыми  глазами,  словно
красивые глупые куклы.
     - Я не могу больше здесь находиться, я должна уйти, -  сказала  я,  с
огромным трудом приняв сидячее положение.  Затем  я  попробовала  спустить
ноги с кушетки, но они  запутались  в  атласном  одеяле,  а  мои  руки  не
дотягивались до них. Это действительно было похоже на кошмарный сон.
     -  Помогите!  Помогите  же  мне!  -  молила  я.  -  Доналд,  дорогой,
пожалуйста, помоги мне!
     И внезапно слово "Доналд" как бы освободило какую-то пружинку у  меня
в мозгу. Завеса над моей памятью приподнялась, правда, еще  не  полностью,
но вполне достаточно для того, чтобы я наконец осознала, кто  я  на  самом
деле.
     Я взглянула на остальных - они все еще обескураженно глазели на меня.
Я больше не пыталась подняться, а откинулась на подушку и сказала:
     - Хватит меня дурачить - теперь я знаю, кто я.
     - Но мамаша Оркис... - начала было одна.
     - Довольно, - оборвала я ее. От жалости к  себе  я  вдруг  перешла  к
какой-то мазохистской жестокости.
     - Никакая я не мамаша, - резко сказала  я,  -  я  просто  женщина,  у
которой недолгое время был муж и которая  надеялась  -  только  надеялась,
иметь от него детей.
     Последовала пауза - довольно странная пауза,  как  будто  то,  что  я
только что сказала, не произвело на них ровно никакого впечатления.
     Наконец та, что  была  подружелюбней,  нарушила  молчание  и,  слегка
наморщив лобик, робко спросила:
     - А что такое "муж"?
     Я перевела взгляд с одной из них на другую, но ни на  одном  лице  не
заметила и следов  понимания.  Скорее  там  можно  было  обнаружить  чисто
детское любопытство. Я почувствовала себя на грани  истерики,  но  тут  же
решительно взяла себя в руки. Ну что ж, подумала я, если  галлюцинация  не
покидает меня, я буду играть в эту игру по ее же  правилам,  и  посмотрим,
что из этого выйдет...
     Очень серьезно, но в простейших выражениях, я начала объяснять:
     - Муж - это мужчина, с которым женщина сходится...
     Однако моя просветительская деятельность не имела  успеха.  Прослушав
несколько фраз, одна из женщин задала вопрос,  который,  видимо,  требовал
немедленного разъяснения:
     - А что такое "мужчина"? - смущенно спросила она.
     Пришлось объяснить и это.
     После моей лекции в палате воцарилось враждебное молчание. Мне же  до
этого не было ровно никакого дела - мой мозг был  слишком  занят  попыткой
прорваться дальше сквозь  пелену  забвения,  но  за  пределы  определенной
преграды дело не шло.
     Все же, я теперь точно знала, что меня зовут  Джейн.  Раньше  я  была
Джейн Соммерс, но после того, как вышла  замуж  за  Доналда,  стала  Джейн
Уотерлей. Мне было двадцать четыре года, когда мы поженились,  и  двадцать
пять, когда Доналд погиб. На этом мои воспоминания заканчивались. Однако я
хорошо помнила все, что было до того. Я помнила  моих  родителей,  друзей,
школу,  обучение  в  медицинском  институте  и  работу  во  Врейчестерской
больнице. Я хорошо помнила, как увидела Доналда в первый  раз,  когда  его
однажды вечером привезли в больницу с поломанной ногой...
     Я даже могла теперь восстановить в памяти, какое лицо должна была  бы
увидеть в зеркале, - совсем не похожее  на  то,  что  я  видела  в  трюмо,
висевшем в коридоре, а более  вытянутое,  слегка  загорелое,  с  маленьким
аккуратным ртом, обрамленное естественно вьющимися  каштановыми  волосами;
глаза должны были быть широко расставлены и несколько серьезны.  Вспомнила
я и свое тело - стройное, с длинными ногами и маленькими упругими грудями.
Хорошее тело, на которое я раньше  не  очень-то  обращала  внимание,  пока
Доналд не научил меня гордиться им...
     Я посмотрела на  отвратительную  гору,  прикрытую  атласным  одеялом,
которая теперь была моим телом, и содрогнулась. Мне хотелось, чтобы Доналд
утешил меня, любил меня и уверил бы меня, что все это  лишь  сон,  который
обязательно кончится. В то же время я была в ужасе от мысли, что он  может
увидеть меня такой толстой и неуклюжей. Но тут я  вспомнила,  что  он  уже
никогда, никогда больше не увидит меня, и слезы вновь покатились  по  моим
щекам.
     Остальные  обитательницы  палаты  продолжали  смотреть  на   меня   с
недоумением.  Прошло  полчаса.  Вдруг  дверь  отворилась,  и  целый  взвод
маленьких женщин,  одетых  во  все  белое,  вошли  в  палату.  Они  быстро
разделились на пары, ставшие по обе стороны каждой кушетки. Закатав рукава
и сняв с нас одеяла, они принялись за массаж.
     Сначала  мне   это   понравилось   и   даже   действовало   несколько
успокаивающе. Потом стало нравиться все меньше и меньше, а затем  я  нашла
то, что они делали, неприличным и даже оскорбительным для себя.
     - Хватит! - сказала я резко той, что стояла справа от меня.
     Она остановилась  на  минутку,  приветливо,  но  слегка  нерешительно
улыбнулась мне, а затем продолжила свое дело.
     - Я же сказала, хватит! - воскликнула я и слегка оттолкнула ее.
     Она посмотрела на меня обиженно, хотя на губах у нее сохранялась  все
та  же  профессиональная  улыбка.  Не  зная,  что   делать   дальше,   она
переглянулась со своей партнершей по другую сторону постели.
     - И вы тоже не трогайте меня больше, - сказала я.
     Однако та и не думала  останавливаться.  Тогда  я  протянула  руку  и
оттолкнула ее. Но, очевидно, я не рассчитала силу своей  могучей  руки,  и
она отлетела на другой конец комнаты, споткнулась и  упала.  Все  застыли,
глядя то на нее, то на меня. Испуганная, первая все же двинулась ко мне, в
то время как вторая, плача, поднималась с пола.
     - Лучше держитесь от меня подальше, маленькие бестии, - проговорила я
угрожающе.
     Это остановило их. Они отошли в сторону  и  в  расстроенных  чувствах
переглянулись друг с другом. Тут в палату вошла старшая санитарка.
     - В чем дело, мамаша Оркис? - спросила она.
     Я рассказала ей обо всем. Она удивленно посмотрела на меня.
     - Но это же обычная лечебная процедура, - возразила она.
     - Только не для меня. Мне это очень не нравится, и я больше этого  не
допущу.
     Старшая смущенно стояла, не зная, что делать дальше.
     В это время с другого конца комнаты раздался голос Хейзел:
     - Оркис свихнулась - она нам тут  рассказывала  такие  отвратительные
вещи! Она настоящий псих!
     Старшая посмотрела на нее, затем перевела взгляд на  ее  соседку.  Та
утвердительно кивнула головой.
     - Идите и доложите обо всем, что здесь произошло, - приказала старшая
санитарка двум ревущим массажисткам. Они удалились в слезах. Старшая,  еще
раз внимательно посмотрев на меня, последовала за ними.
     Спустя   несколько   минут   остальные   массажистки   собрали   свои
принадлежности и тоже покинули палату.
     - Это было просто гадко, Оркис, - сказала  Хейзел.  -  Ведь  бедняжки
только делали то, что входило в их обязанности.
     - Если у них такие обязанности, то мне они не нравятся,  -  возразила
я.
     - Ну, и чем это все кончится, как ты думаешь? Их просто высекут,  вот
и все. Но, наверно, тут опять виновата твоя плохая  память,  а  то  ты  бы
помнила, что  прислуга,  чем-то  огорчившая  мамашу,  всегда  подвергается
наказанию, не так ли? - спросила она ядовито.
     - Высекут?! - повторила я в полном недоумении.
     - Да, высекут, - передразнила меня Хейзел. - Но тебе, конечно, нет до
этого никакого дела. Не знаю, что там  с  тобой  случилось  в  Центре,  но
результат получился отвратительный. По правде сказать, ты мне  никогда  не
нравилась, хотя  другие  считали,  что  я  не  права.  Но,  теперь-то  все
убедились, какая ты на самом деле.
     Все молчали, и  было  ясно,  что  они  вполне  разделяют  ее  мнение.
Антагонизм нарастал, но, к счастью, в этот  момент  дверь  открылась  и  в
сопровождении всех  маленьких  санитарок  и  массажисток  в  палату  вошла
красивая женщина лет тридцати. Я с  облегчением  заметила,  что  она  была
нормального человеческого роста. У нее были темные волосы, а из-под белого
халата высовывался край черной  плиссированной  юбки.  Старшая  санитарка,
едва поспевая за ней, рассказывала на ходу что-то  про  мои  "фантазии"  и
закончила словами: "Она только сегодня вернулась из Центра, доктор".
     Врач подошла к моей кушетке, сунула мне в рот градусник и  взяли  мою
руку, чтобы сосчитать пульс. Оба показателя, очевидно,  удовлетворили  ее.
Тогда она спросила:
     - Нет ли у вас головной боли или каких-либо других болей и неприятных
ощущений?
     Я ответила, что нет.
     Она внимательно смотрела на меня, а я - на нее.
     - Что... - начала было она.
     - Да она же сумасшедшая, - вмешалась Хейзел, -  она  утверждает,  что
лишилась памяти и не узнает нас.
     - И к тому же она нам рассказывала  жуткие,  отвратительные  вещи,  -
добавила другая женщина.
     - У нее совершенно дикие фантазии. Она считает, что  умеет  читать  и
писать! - снова вмешалась Хейзел.
     - Это правда? - спросила доктор с улыбкой.
     - А почему бы и нет? Но  ведь  это  очень  легко  проверить,  -  живо
ответила я.
     Врачиха была несколько ошарашена, но затем быстро справилась с  собой
и снова снисходительно заулыбалась.
     - Хорошо, - сказала она, как бы потакая моей прихоти. Она  вынула  из
кармана халата блокнотик и карандаш и подала их  мне.  Хотя  мне  было  не
очень удобно держать карандаш своими толстыми пальцами, я  все  же  сумела
написать:

     "Я совершенно уверена в том, что  все  это  галлюцинация  и  вы  сами
являетесь ее частью".

     Когда  врач  прочитала  написанное,  не  могу  сказать,  что  у   нее
отвалилась челюсть, но улыбку как бы стерло с ее лица. Она  посмотрела  на
меня в упор. Все обитательницы палаты застыли и глядели на меня, как будто
я совершила чудо. Врач повернулась лицом к Хейзел и спросила:
     - Так что же она вам все-таки наговорила?
     - Жуткие вещи, - немного помолчав, выпалила Хейзел. - Она  рассказала
нам о существовании и поведении двух полов -  как  будто  мы  не  люди,  а
скоты. Это было просто отвратительно!
     Доктор  поразмыслила  некоторое  время,  а  затем  приказала  старшей
санитарке:
     - Переведите, пожалуйста, мамашу Оркис в изолятор - я осмотрю ее там.
     Санитарки бросились  исполнять  приказание.  Они  придвинули  к  моей
кушетке низкую каталку, помогли мне перебраться на  нее  и  покатили  меня
прочь.
     - Ну, - сказала врачиха строго, когда мы  наконец  остались  одни,  -
теперь скажите, кто это наговорил вам столько чепухи о существовании  двух
полов у человека?
     Она сидела  на  стуле  рядом  с  моей  кушеткой,  словно  инквизитор,
допрашивающий еретика, и держала на коленях открытый блокнот.
     У меня не было  никакого  желания  быть  с  ней  особенно  тактичной,
поэтому я ей прямо сказала, чтобы она перестала валять  дурака.  Она  была
потрясена моими словами, на минуту покраснела  от  злости,  затем  все  же
взяла себя в руки и продолжала допрос:
     - После того как вы покинули клинику, у вас, конечно же, был  отпуск.
Куда вас послали?
     - Я не знаю. Могу лишь повторить то, что говорила другим, -  вся  эта
галлюцинация, или фантазия, называйте, как хотите,  началась  в  больнице,
которую здесь называют Центром.
     Мобилизовав все свое терпение, врач продолжала:
     - Послушайте, Оркис, вы же были  совершенно  в  норме,  когда  уехали
отсюда шесть недель назад. Вы поступили в клинику и родили там своих детей
тоже без осложнений. Но где-то в промежутке между временем  поступления  и
настоящим моментом кто-то сумел набить вам голову этой чепухой, да к  тому
же научить вас читать и писать. Теперь вы мне  скажите,  кто  это  был.  И
предупреждаю вас, что со мной вы не отделаетесь сказками о потере  памяти.
Если вы помните все  те  гнусности,  о  которых  вы  рассказывали  другим,
значит, вы должны помнить и источник, откуда их почерпнули.
     - О, Господи, да давайте  же  говорить  как  цивилизованные  люди!  -
воскликнула я.
     Она снова покраснела.
     - Я могу узнать в Центре, куда вас посылали отдыхать, и могу выяснить
в доме отдыха, с кем вы там общались. Но у меня нет желания тратить на это
время. Лучше расскажите все сами  сейчас  -  а  то  у  нас  есть  средства
заставить вас говорить, - заключила она многозначительно.
     Я отрицательно покачала головой.
     - Вы идете по ложному пути, - сказала я. - Что же касается  меня,  то
вся эта галлюцинация, включая  мое  сходство  с  этой  Оркис,  началась  в
Центре. Как это случилось, я не понимаю и не могу объяснить, так же как  и
сказать, что произошло с ней самой.
     Она нахмурилась, озадаченная.
     - В чем же выражается ваша галлюцинация?  -  спросила  она,  наконец,
немного смягчаясь.
     - Ну, вся эта фантастическая обстановка, включая вас, а потом  -  это
мое громадное, отвратительное тело, эти женщины-лилипутки, в  общем,  все,
все вокруг. Очевидно, это какое-то искаженное отражение действительности в
моем подсознании, а состояние моей подкорки не может не тревожить меня.
     Врачиха продолжала пристально смотреть  на  меня,  но  уже  несколько
озабоченным взглядом.
     - Кто же мог вам рассказать о подсознании? - спросила она удивленно.
     - Я не вижу причины, почему даже во время галлюцинаций на  меня  надо
смотреть, как на неграмотную идиотку, - ответила я.
     - Но ведь мамаши ничего не знают о подобных вещах - им это просто  ни
к чему.
     - Послушайте, я уже говорила вам, как и тем уродинам в палате, что  я
н_е _м_а_м_а_ш_а_. Я просто несчастный б.м., у которого какой-то кошмарный
сон.
     - Б.м.? - переспросила она.
     - Ну да, б.м. - бакалавр медицины и практикующий врач, - объяснила я.
     Она продолжала с  любопытством  разглядывать  меня  и  мое  огромное,
бесформенное тело.
     - Так вы утверждаете, что вы медик? - спросила она удивленно.
     - Да, - согласилась я.
     С возмущенным и озадаченным видом она возразила:
     - Но это же абсолютная чепуха! Вас вырастили и  воспитали,  чтобы  вы
были матерью - и вы действительно мамаша, стоит только взглянуть на вас!
     - Да, - сказала я с горечью  в  голосе,  -  достаточно  взглянуть  на
меня... Но я думаю, - продолжила я, - что  мы  ничего  не  добьемся,  если
будем и дальше обвинять друг  друга  в  том,  что  городим  чепуху.  Лучше
расскажите мне, что это за место, где я нахожусь, и  кто,  вы  думаете,  я
такая на самом деле. Быть может, это заставит чему-то шевельнуться в  моей
памяти.
     - Нет, - парировала она, - сначала вы  расскажите  мне  все,  что  вы
помните. Это облегчит мне понимание того, что так удивляет вас.
     - Хорошо, - сказала я и начала подробное повествование о своей жизни,
насколько я помнила ее до того момента, когда узнала о  том,  что  самолет
Доналда разбился и сам он погиб.
     Конечно, я очень легко и глупо попалась в ее ловушку, так как  она  и
не думала что-либо мне объяснять. Выслушав мой рассказ, она  просто  ушла,
оставив меня бессильно кипящей от злости. Я  подождала,  пока  все  вокруг
успокоилось: музыку выключили,  какая-то  санитарка  заглянула  ко  мне  в
изолятор просто для того, чтобы проверить, что все в порядке и я ни в  чем
не нуждаюсь, а затем все стихло.
     Я подождала еще полчаса,  а  потом  с  превеликим  трудом  попыталась
встать с постели. Самое большое усилие  потребовалось,  когда  я  захотела
переменить сидячее положение  на  стоячее.  Это  мне,  в  конечном  счете,
удалось, хоть потом и пыхтела, как паровоз. Ставши  на  ноги,  я  медленно
подошла к двери и обнаружила, что она не заперта. Слегка приоткрыв  ее,  я
прислушалась к звукам в коридоре, но все было тихо. Тогда я открыла  дверь
полностью, вышла в коридор и отправилась обследовать здание. Все двери  по
обе стороны коридора были плотно закрыты, но, приложив к одной из них ухо,
я услышала глубокое ровное дыхание. Я повернула по коридору несколько раз,
пока наконец не увидела перед собой входную дверь. Попробовав задвижку,  я
нашла, что она тоже не задвинута. Тогда я потянула  за  ручку  двери,  она
открылась, и я очутилась на крыльце.
     Передо мной расстилался сад, залитый лунным  светом.  Сквозь  деревья
справа от себя я увидела блестящую поверхность воды,  очевидно,  озера,  а
налево - еще дом. Ни одно окошко в нем не светилось.
     Я стояла, размышляя, что же мне делать  дальше.  Заключенная  в  свою
огромную тушу, как в клетку, я чувствовала себя совсем беспомощной, но все
же решила спуститься в сад и воспользоваться предоставившимся мне  случаем
узнать хоть немного больше о месте своего пребывания. Я  подошла  к  краю,
где начинались  ступеньки,  по  которым  я  утром  поднялась,  когда  меня
привезли, и стала осторожно спускаться, держась за перила.
     - Мамаша, - раздался вдруг резкий голос позади меня, - что это вы тут
делаете?
     Я обернулась и при свете луны увидела одну из маленьких  санитарок  в
белом  комбинезоне.  Я  ничего  не  ответила  и  спустилась  еще  на  одну
ступеньку. Мне хотелось рыдать от собственной неуклюжести и  невозможности
ускорить свое продвижение.
     - Вернитесь, вернитесь немедленно! - приказала  санитарка,  но  я  не
обращала на нее ровно никакого внимания. Тогда она  поспешила  за  мной  и
ухватилась за одно из покрывал, окутывавших мое тело.
     - Мамаша! - повторила она. - Вы должны вернуться, иначе простудитесь!
     Я попыталась сделать еще шаг, но она тянула  меня  за  одежду  назад,
чтобы хоть как-то удержать. Однако мой вес оказался слишком велик для нее,
раздался треск рвущейся материи, я потеряла равновесие и  покатилась  вниз
по ступенькам...
     Когда я открыла глаза, чей-то голос сказал:
     - Вот так-то лучше, но это  было  очень  нехорошо  с  вашей  стороны,
мамаша Оркис. Вы еще легко отделались. Мне просто стыдно за вас!
     Голова болела от ушибов, и меня выводило из себя, что вся эта  чепуха
вокруг упорно продолжалась. В общем, я не чувствовала  никакого  раскаяния
за свой поступок  и  послала  санитарку  к  черту.  Она  сделалась  строго
официальной, молча налепила мне на лоб кусок  марли  и  пластырь  и  гордо
удалилась.
     Одумавшись, я должна была признать, что она  была  совершенно  права.
Огромная волна отвращения к себе и чувство беспомощности снова довели меня
до слез; я тосковала по своему гибкому, стройному телу, я вспоминала,  как
однажды Доналд сравнил меня с деревцем, колышущимся на ветру, и назвал его
моей сестрой; а только пару дней назад...
     И тут внезапно я сделала открытие, которое заставило меня резко сесть
на постели. Пробел в моей  памяти  восстановился  полностью,  и  я  теперь
помнила все! У меня даже голова закружилась от этого, и я  была  вынуждена
снова опуститься на подушку. Передохнув, я припомнила все  детали,  вплоть
до того момента, когда иглу от шприца вытянули  из  моей  руки,  и  кто-то
помазал ранку йодом...
     Но  что  же  случилось  потом?  Я  ожидала  всяческих  сновидений   и
галлюцинаций, но не такого острого, яркого чувства реальности! Что, во имя
всего святого, они сотворили со мной?! - подумала я.
     Потом, должно быть, я снова заснула,  потому  что,  когда  я  открыла
глаза, уже было светло и  свита  из  маленьких  санитарок  прибыла,  чтобы
заняться  моим  утренним  туалетом.  Они  расстелили  на  постели  большие
полотнища и, ловко переворачивая меня с боку на  бок,  всю  обмыли.  После
этого я почувствовала себя намного лучше, да и головная боль прошла.
     Когда омовение уже подходило к концу, в дверь решительно постучали и,
не дожидаясь приглашения,  в  комнату  вошли  две  красивые  женщины  типа
"амазонок", одетые в черную  форму  с  серебряными  пуговицами.  Маленькие
санитарки уронили все, что у них было в руках, и с криками ужаса сбились в
кучу в дальнем углу комнаты.
     Вошедшие женщины приветствовали меня обычным  жестом  правой  руки  и
тоном, одновременно авторитетным и почтительным, спросили:
     - Вы Оркис? Мамаша Оркис?
     - Да, так меня здесь называют, - ответила я.
     Одна из женщин помедлила, а  потом,  скорее  прося,  чем  приказывая,
сказала:
     - У нас имеется  ордер  на  ваш  арест,  мамаша.  Пройдемте  с  нами,
пожалуйста.
     В  углу,  среди  маленьких  санитарок,  послышались  возбужденные   и
удивленные восклицания. Женщина в  форме  заткнула  им  рты  одним  только
взглядом.
     - Оденьте мамашу и приготовьте ее к поездке, - скомандовала она им.
     Санитарки нерешительно выбрались из своего угла и направились ко мне.
     - Живее, живее! - подгоняла их женщина.
     Я уже была почти закутана в свои розовые покрывала, когда  в  комнату
вошла врач. Увидев двоих в черной форме, она нахмурилась.
     - Что это значит? - спросила она. - Что вы тут делаете?  -  голос  ее
был строг.
     Старшая из двоих объяснила.
     - Ордер на арест?!  -  переспросила  врачиха.  -  Да  как  вы  смеете
арестовывать мамашу! Никогда не слыхала  подобной  чепухи!  В  чем  же  ее
обвиняют?
     - В реакционности, - ответила младшая из двух несколько смущенно.
     Врач гневно уставилась на нее.
     - Мамаша-реакционер! Что вы еще выдумаете?
     - Но у нас есть приказ, доктор, - сказала одна из женщин.
     - Ерунда. У вас нет никакой власти. Вы  когда-нибудь  слыхали,  чтобы
мамашу подвергли аресту?
     - Нет, доктор.
     - Ну, так не создавайте прецедента. Лучше уходите!
     Женщина в черной форме недовольно вздохнула. Затем, видимо, ей пришла
в голову мысль:
     - А что, если вы нам дадите  подписанный  вами  отказ  ее  выдать?  -
предложила она с надеждой в голосе.
     Когда обе женщины-полицейские ушли, вполне удовлетворенные полученным
ими листком бумаги, врач мрачно посмотрела на маленьких санитарок.
     - Вы, прислуга, конечно же, не можете удержаться от  болтовни.  Стоит
вам что-нибудь услышать,  как  это  тут  же  распространяется  повсюду  со
скоростью ветра. Но, если я только услышу  где-нибудь  о  том,  что  здесь
произошло, я буду знать, от кого это исходит.
     Затем она обернулась ко мне:
     - А вы, мамаша Оркис, пожалуйста, в дальнейшем ограничивайтесь только
словами "да" и "нет" в присутствии этих глупых болтушек! Я скоро вас снова
навещу - следует задать вам еще  несколько  вопросов,  -  добавила  она  и
удалилась.
     Как только санитарки убрали поднос,  на  котором  они  приносили  мой
гаргантюанский завтрак, врач возвратилась, и не одна,  а  в  сопровождении
четырех женщин-медиков такого же нормального вида, как и она.
     Санитарки притащили дополнительные стулья, и  все  пятеро,  одетые  в
белые халаты, уселись около моей кушетки. Одной было примерно  столько  же
лет, как и мне, две другие выглядели  лет  на  пятьдесят,  а  пятой  было,
наверно, шестьдесят, если не больше. Все они уставились на  меня,  как  на
редкий музейный экспонат.
     - Ну, мамаша  Оркис,  -  сказала  моя  врач  тоном,  каким  открывают
судебные заседания, - нам совершенно ясно, что произошло  что-то  из  ряда
вон выходящее. Естественно, мы хотим знать,  что  же  случилось.  Вам  нет
нужды беспокоиться о визите полиции сегодня утром  -  их  появление  здесь
было просто неприличным. Нам надо только узнать, что  все  это  значит,  с
сугубо научной точки зрения.
     - Этот вопрос интересует меня не менее вас, - ответила я.
     Я посмотрела на них, на комнату, в  которой  находилась,  и  на  свое
массивное тело.
     - Я понимаю, - начала я, - что все это не что иное, как галлюцинация,
но меня очень беспокоит тот факт, что в любой галлюцинации  всегда  должно
чего-то недоставать, что хотя бы один из органов чувств чего-то не  должен
воспринимать. Однако в данном случае этого  не  наблюдается.  Я  полностью
владею всеми органами чувств, в то время  как  мои  ощущения  заключены  в
очень крепкое, я бы даже сказала,  плотное  тело.  Единственное,  чего  не
хватает, на мой взгляд, так это какой-то причины,  какого-то  обоснования,
пусть даже символического, всему этому.
     Четыре вновь пришедшие докторицы  взирали  на  меня  с  открытыми  от
изумления ртами. Моя врачиха  бросила  им  взгляд,  который  говорил:  ну,
теперь-то вы  убедились,  что  все  сказанное  мною  правда?  Затем  снова
обернулась ко мне.
     - Мы начнем с нескольких вопросов, - сказала она.
     - Прежде чем вы начнете, - прервала я,  -  мне  бы  хотелось  кое-что
добавить к тому, что говорила вчера. Я вспомнила еще некоторые вещи.
     - Возможно, это результат ушиба головы, который  вы  получили,  когда
упали с лестницы, - предположила врач, взглянув на пластырь на моем лбу. -
Продолжайте, пожалуйста, - сказала она. - Вы говорили, что были замужем, и
что ваш э-э... муж погиб вскоре после этого. Что было дальше,  вы  уже  не
могли припомнить.
     - Да, - сказала я, - мой муж был летчиком-испытателем и погиб как раз
за день до истечения контракта с фирмой. После этого  меня  взяла  к  себе
тетка, я прожила у нее  несколько  недель,  но  плохо  помню  этот  период
времени, так как почти ни на что не обращала внимания...
     Затем однажды утром я проснулась и взглянула на все другими  глазами.
Я поняла, что дальше так жить невозможно и надо начинать  работать,  чтобы
мой мозг был чем-то занят. Доктор  Хельер,  главный  врач  Врейчестерского
госпиталя, где я работала до замужества, сказал мне,  что  охотно  возьмет
меня обратно на работу. Таким образом, я  вернулась  туда  и  очень  много
работала, чтобы иметь поменьше свободного времени на грустные размышления.
Это было месяцев восемь назад.
     Однажды доктор  Хельер  рассказал  нам  о  новом  препарате,  который
синтезировал один его приятель. Не думаю,  что  он  действительно  просил,
чтобы кто-либо из нас добровольно испытал его на  себе,  но  я  предложила
себя в качестве подопытного кролика. Все  равно  рано  или  поздно  кто-то
должен был бы сделать это, так почему не я? Мне нечего было терять, а  тут
как раз представился случай сделать что-то полезное для человечества.
     Председательствующая врачиха прервала меня и спросила:
     - А как назывался этот препарат?
     - Чуинжуатин, - сказала я, - вы что-нибудь слышали о нем?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Я где-то видела это название, - сказала пожилая докторица. - Что он
собой представляет?
     -  Это  наркотик,  обладающий  весьма  ценными  свойствами.  Название
происходит от дерева, которое растет, главным образом, на  юге  Венесуэлы.
Индейское племя, живущее там, каким-то образом наткнулось на специфическое
действие сока из листьев этого дерева и  стало  употреблять  их  во  время
своих ритуальных оргий. Во время них некоторые члены племени  жуют  листья
чуинжуатина, пока постепенно не впадают в какой-то зомбиподобный транс. Он
длится три-четыре дня, в  течение  которых  они  совершенно  беспомощны  и
абсолютно неспособны делать что-либо для себя, так что соплеменники должны
ухаживать за ними и охранять их, как если бы они были малыми детьми.
     Охране  придается  особое  значение,  так  как  согласно   индейскому
поверью, чуинжуатин освобождает дух человека  от  его  телесной  оболочки,
чтобы он мог свободно блуждать во  времени  и  пространстве,  а  в  задачу
охраняющего входит следить, чтобы какой-нибудь другой  блуждающий  дух  не
проник в оставленное тело, пока его подлинный  хозяин  отсутствует.  Когда
люди,  жевавшие  листья  чуинжуатина,  наконец  приходят   в   себя,   они
рассказывают об удивительных мистических  явлениях,  которые  им  пришлось
пережить. Никакого отрицательного физического  действия  на  организм  при
этом  не  наблюдается,  равно  как  и  привыкания  к  наркотику.  Но,  как
утверждают очевидцы, сами мистические переживания очень насыщенны и хорошо
запоминаются.
     Доктор Хельер  испытал  синтезированный  чуинжуатин  на  лабораторных
животных и высчитал дозы, предел переносимости и  другие  показатели,  но,
конечно, ничего не мог сказать относительно достоверности  переживаний,  о
которых  ему  рассказывали.  Вызывал  ли  наркотик  ощущение  наслаждения,
экстаза, страха, ужаса  или  оказывал  какое-либо  другое  воздействие  на
нервную систему, можно было узнать только после апробации на  человеческом
организме. Вот я и вызвалась быть этим организмом.
     Я закончила свой рассказ и посмотрела на серьезные, озадаченные  лица
врачей, а также на гору розовых покрывал и драпировок,  которые  покрывали
мое могучее тело.
     - По правде говоря, - заключила я, - в результате мы имеем  сочетание
непостижимого абсурда с гротеском.
     Врачихи были серьезными, добросовестными медиками, которые не желали,
чтобы их уводили в сторону от основной  задачи  -  опровергнуть,  если  им
удастся, мои "фантазии".
     - Хорошо, - сказала председательствующая тоном, показывающим, что она
вполне разумно относится к делу, - а не назовете ли вы нам время и  число,
когда проводился данный эксперимент?
     Я все помнила и ответила ей без промедления. Затем последовали другие
вопросы, на которые  я  послушно  отвечала,  но,  как  только  я  пыталась
что-нибудь спросить, от моего вопроса  либо  отмахивались,  либо  отвечали
весьма  поверхностно,   как   на   что-то   второстепенное,   не   имеющее
непосредственного отношения к делу. Так продолжалось, пока мне не принесли
обед. Тогда они собрали свои записи и удалились, оставив меня, наконец,  в
покое, но без всякой информации, в которой я так нуждалась.
     После обеда я немного  задремала,  но  вскоре  меня  разбудила  орава
маленьких санитарок, которые притащили с собой  каталку,  быстро  и  ловко
переложили меня не нее и покатили к выходу. У крыльца меня погрузили, и  в
сопровождении трех болтающих без умолку санитарок я  снова  отправилась  в
путь. Ехали мы часа  полтора  по  уже  знакомой  мне  местности,  и  я  не
переставала удивляться устойчивому характеру моей  галлюцинации,  так  как
детали окружающего нас пейзажа ничуть не изменились.
     Однако к концу пути  мы  не  заехали  в  Центр,  откуда  меня  увезли
накануне, а пересекли по  полуразвалившемуся  мосту  небольшую  речушку  и
через декоративные ворота въехали в большой парк.
     Как и в усадьбе, где находился Дом для мамаш,  здесь  тоже  все  было
ухожено - лужайки аккуратно пострижены, а клумбы полны весенних цветов. Но
здания тут были совсем иные, не стандартные, а каждое в своем оригинальном
архитектурном  стиле.  Все  это  произвело  большое  впечатление  на  моих
маленьких спутниц - они  перестали  болтать  и  взирали  на  окружающее  с
благоговейным страхом.
     Один  раз  водитель  остановила  машину,  чтобы  спросить  дорогу   у
проходящей "амазонки", одетой в комбинезон, которая тащила на плече ящик с
каким-то строительным материалом. Та указала, куда надо ехать, и ободряюще
улыбнулась мне через окошко кареты.
     Наконец мы подъехали к подъезду небольшого двухэтажного дома в  стиле
Регентства. [Регентство - в Великобритании период  с  1810  по  1820  год]
Здесь не было каталки, и мои санитарки с трудом помогли мне  подняться  по
ступенькам и войти в дом. Там меня провели через холл, а затем я оказалась
в прекрасно обставленной комнате с мебелью, относящейся к тому же периоду,
что и архитектура дома.
     Седая женщина в лиловом шелковом платье  сидела  в  кресле-качалке  у
горящего камина. Ее лицо и руки выдавали преклонный возраст, но глаза были
живыми и зоркими.
     - Добро пожаловать, дорогая, - сказала она  без  всякого  смущения  в
голосе. Она указала мне взглядом на кресло, но, взглянув на меня еще  раз,
передумала и предложила сесть на софу.
     Я посмотрела на этот хрупкий образец старинной мебели  и  усомнилась,
выдержит ли он мой огромный вес.
     - Думаю, что выдержит, - сказала хозяйка не  очень  уверенно.  Однако
моя "свита" сумела аккуратно уложить меня на софу и, убедившись,  что  она
не трещит подо мной, наконец удалилась. Старая дама позвонила в серебряный
колокольчик, и крохотная горничная тотчас вбежала в комнату.
     -  Пожалуйста,  принесите  нам   коричневого   хересу,   Милдред,   -
распорядилась дама. - Вы пьете херес, дорогая? - спросила она меня.
     - Да-да, конечно, благодарю вас,  -  ответила  я  слабым  голосом.  -
Миссис - миссис? Я не знаю вашего имени...
     - Ах, извините - я забыла представиться. Меня зовут просто Лаура, без
всяких там "мисс" или "миссис". А  вы,  как  мне  сказали,  Оркис,  мамаша
Оркис.
     - Да, так меня здесь называют, - ответила я без особого энтузиазма.
     Некоторое время мы молча изучали друг друга. В первый  раз  во  время
своей галлюцинации я заметила подлинное сочувствие, даже жалость в чьих-то
глазах. Я еще раз оглядела комнату, восхищаясь изысканностью обстановки.
     - Я-я... случайно не свихнулась? - спросила я неуверенно.
     Лаура отрицательно покачала головой.
     В этот момент крохотная горничная возвратилась, неся в руках поднос с
хрустальным  графинчиком  и  бокалами.  Когда  она  наполняла  бокалы,   я
заметила, что старая дама бросает любопытные взгляды  то  на  нее,  то  на
меня. У нее было какое-то странное выражение лица, как будто  она  чего-то
ожидала от меня. Я сделала над собой усилие и спросила:
     - А вам не кажется, что это вино скорее напоминает мадеру?
     Сначала она удивилась, затем заулыбалась и одобрительно кивнула.
     - Мне думается, один этот ваш вопрос выполнил  назначение  настоящего
визита, - сказала она.
     Горничная вышла, и мы  поднесли  бокалы  к  губам.  Лаура  отхлебнула
немного вина и поставила свой бокал на столик рядом с креслом.
     - Но, тем не менее, мы все-таки побеседуем  поподробнее,  -  добавила
она. - Скажите, дорогая, а врачи объяснили вам, почему они послали вас  ко
мне?
     - Нет, - ответила я.
     - Это потому, что я историк, -  сообщила  она.  -  Доступ  к  истории
считается у нас особой привилегией, которая предоставляется теперь  далеко
не каждому и не очень-то охотно. К счастью,  еще  существует  мнение,  что
нельзя допустить полного  исчезновения  кое-каких  областей  знаний,  хотя
изучение  некоторых  из  них  и  ставит  исследователей  под  политическое
подозрение.
     Легкая презрительная улыбка тронула ее губы, и она продолжила:
     - Поэтому, когда  требуется  научное  подтверждение  чего-либо,  надо
обращаться  к  специалисту.  Кстати,  они  дали  вам  заключение  о  вашем
обследовании?
     Я опять отрицательно покачала головой.
     - Я так и думала, - сказала Лаура. - Как характерно для  медиков,  не
правда ли? Ну, я расскажу вам, что они мне передали по  телефону  из  Дома
для мамаш и нам будет легче понимать друг друга.
     Итак, мне сообщили,  что  вы  имели  беседу  с  несколькими  врачами,
которых  вы  заинтересовали,  озадачили  и,  я  подозреваю,  даже   сильно
расстроили. Видите ли, ни одна из них не имеет даже смутного представления
об истории! Ну, двое из них считают,  что  у  вас  просто  шизофренический
бред; остальные трое склоняются  к  мнению,  что  вы  представляете  собой
подлинный случай  перемещения  личности.  Это  очень  редко  встречающееся
явление. Пока что имеются только три документально подтвержденных случая и
один сомнительный; но из первых трех два связаны с приемом чуинжуатина,  в
то время как третий - с наркотиком аналогичного свойства.
     Те трое врачей, которые составили большинство, нашли ваши  ответы  на
заданные вопросы, в основном, вразумительными и очень обстоятельными.  Это
означает, что ничто из рассказанного вами не  противоречит  тому,  что  им
известно. Но, поскольку они очень слабо осведомлены о том,  что  находится
за пределами их профессии,  многое  показалось  им  невероятным  и  трудно
доказуемым. Вот почему меня, как более сведущую, попросили высказать  свое
мнение.
     Она замолчала и внимательно посмотрела на меня. Потом заметила:
     - Я думаю,  что,  пожалуй,  встреча  с  вами  -  это  одно  из  самых
интересных событий в моей довольно долгой  жизни...  Но  ваш  бокал  пуст,
дорогая.
     - Перемещение личности, - задумчиво  повторила  я,  протягивая  Лауре
свой бокал, - неужели это на самом деле возможно?
     - В отношении _в_е_р_о_я_т_н_о_с_т_и_ такого явления никаких сомнений
нет. Те случаи, о которых я вам рассказала, полностью подтверждают это.
     - Я допускаю такую возможность,  -  согласилась  я,  -  но  кошмарный
характер всех моих так называемых  "фантазий"...  Вот  вы,  например,  мне
кажетесь  совершенно  нормальной,  но  сравните  меня  и  вашу   прислугу,
например, - полная несуразица! Мне _к_а_ж_е_т_с_я_, что  я  сижу  здесь  и
разговариваю с вами, но это не так на самом деле, и где же я тогда вообще?
     - Я так много копалась в истории, - сказала Лаура, - что могу  лучше,
чем кто-либо другой, понять, насколько нереальным вам кажется наш мир.  Вы
когда родились?
     Я назвала год и число. Она на минуту задумалась.
     - Хм, это, должно быть, во времена Георга VI -  но  вы,  конечно,  не
помните Вторую мировую войну?
     - Нет, - согласилась я.
     - Но, может, вы помните коронацию следующего монарха? Кто это был?
     - Елизавета - Елизавета Вторая. Моя мама взяла меня тогда  посмотреть
на торжественную процессию по этому поводу.
     - Вы помните какие-нибудь подробности?
     - Нет, ничего, кроме того, что весь день шел сильный дождь.
     Мы продолжали разговор в том же духе еще некоторое время, затем Лаура
улыбнулась мне ободряюще и сказала:
     - Ну, я думаю, нам больше нет  нужды  обсуждать  достоверность  ваших
воспоминаний. Я сама слышала об этой коронации - из вторых  уст,  конечно.
Все, что происходило в Вестминстерском аббатстве в то время,  должно  было
представлять собой прекрасное зрелище! - она задумалась и вздохнула.
     - Вы были очень терпеливы со мной, дорогая, - продолжила  она,  -  и,
безусловно, заслужили,  чтобы  и  вам,  наконец,  рассказали  кое-что.  Но
приготовьтесь услышать некоторые, довольно неприятные, вещи.
     - Мне кажется, что после тридцати  шести  часов,  проведенных  здесь,
меня  уже  ничто  не  может  испугать  -  у  меня   выработался   какой-то
"иммунитет", что ли, - заметила я.
     - Сомневаюсь, - сказала она, взглянув на меня с серьезным  выражением
лица.
     - Ну, рассказывайте же, объясните мне, пожалуйста, все, если можете.
     - Давайте-ка я налью вам еще вина, тогда вам  легче  будет  перенести
самый трудный момент в моем повествовании.
     Она наполнила наши бокалы и начала:
     - Что больше всего поражает вас здесь?
     Немного подумав, я сказала:
     - Но тут так много странного...
     - А может быть, тот факт, что вы до сих пор не  встретили  ни  одного
мужчины?
     Я задумалась и вспомнила удивленный вопрос одной  из  мамаш:  "А  что
такое мужчина?"
     - Безусловно. Но куда же они все подевались?
     Она печально покачала головой:
     - Их просто больше нет, дорогая. Они больше не  существуют  -  вот  и
все.
     Я в ужасе уставилась на нее. Выражение ее лица оставалось  совершенно
серьезным и сочувствующим. На нем не было и следа притворства или  обмана,
в то время как я пыталась осознать это сообщение.
     Наконец, немного овладев собой, я воскликнула:
     - Но это же невозможно! Где-нибудь должны были  сохраниться  хотя  бы
единицы, иначе... иначе, как же вы умудряетесь, то есть... - Я  запуталась
и сконфузилась.
     - Конечно, вам это все кажется невероятным, Джейн, - можно я буду вас
так называть? - сказала она. - Но за всю свою  долгую  жизнь,  а  мне  уже
скоро стукнет восемьдесят, мне не  привелось  видеть  ни  одного  мужчины,
разве что на старых фотографиях и картинках... Пейте херес,  дорогая,  вам
будет легче  все  это  выслушивать.  Я  отчасти  понимаю,  что  вы  сейчас
чувствуете. Ведь я изучала историю не только по книгам. Когда мне было лет
шестнадцать-семнадцать, я часто слушала рассказы  моей  бабушки.  Ей  было
тогда столько же лет, сколько  мне  сейчас,  но  она  еще  хорошо  помнила
времена своей молодости. Я очень легко представляла себе места, о  которых
она говорила, но они были частью настолько чуждого мне мира, что не трудно
было понять ее переживания. Когда же она вспоминала юношу, с которым  была
когда-то обручена, по ее щекам лились слезы, не только из сожаления о нем,
но и обо всем прошлом мире, в котором она жила, когда была  девушкой.  Мне
было очень жаль бабушку, но понять ее по-настоящему я  не  могла.  Теперь,
когда я прожила столько лет и начиталась всяких книг, я понимаю ее чувства
немного  лучше...  А  вы,  дорогая,  -  спросила  она  меня  с   некоторым
любопытством в голосе, - были ли вы обручены  с  кем-нибудь,  или,  может,
даже выходили замуж?
     - Да, я была замужем, но только недолго.
     Она задумалась на минуту, затем сказала:
     - Должно быть, это очень странно - принадлежать кому-то...
     - Принадлежать?! - воскликнула я с удивлением.
     - Ну, быть у кого-то в подчинении, - сочувственно пояснила она.
     Я смотрела на нее широко открытыми глазами.
     - Но... но это ведь было совсем не так! -  запротестовала  я.  -  Это
было - не, как сказать...  -  но  тут  я  замолчала,  так  как  слезы  уже
навертывались мне на глаза. Чтобы переменить разговор, я  спросила:  -  Но
что же все-таки случилось со всеми мужчинами?
     - Они вымерли. Заболели какой-то неизвестной  болезнью,  и  никто  не
смог их спасти. В течение года с небольшим не осталось почти ни одного.
     - Но после этого все должно было рухнуть?
     - Конечно. В  основном,  так  оно  и  случилось.  Было  очень  плохо.
Наступил голод. Больше  всего  пострадали  промышленные  районы.  В  более
отсталых местностях женщины кое-как  справлялись  с  примитивным  сельским
хозяйством, чтобы поддержать  свое  существование  и  существование  своих
детей, но более  крупные  предприятия  остановились  полностью.  Не  стало
транспорта: кончился бензин; уголь не  добывался.  Хотя  женщин  на  земле
всегда было больше, чем мужчин, они, в основном, были потребительницами  и
покупательницами, поэтому положение было отчаянным, так как женщины  почти
ничего не умели делать сами - ведь они всегда  вели  паразитический  образ
жизни, как игрушки, принадлежавшие мужчинам.
     Я попробовала протестовать, но Лаура отмахнулась от меня.
     - Их нельзя в этом винить, -  продолжала  она,  -  ведь  это  явилось
результатом  длительного  процесса,  начавшегося  на  юге  Франции  еще  в
одиннадцатом   веке.   Романтизм   родился   как   изящное   и    забавное
времяпрепровождение имущих, неработающих классов. Постепенно он проник  во
все слои общества, но только в конце девятнадцатого  века  предприниматели
обнаружили его потенциальные коммерческие возможности, а  в  двадцатом  их
стали, наконец, использовать.
     В начале двадцатого века некоторые  женщины  начали  вести  полезный,
интересный, творческий образ жизни, но  это  не  устраивало  коммерсантов:
женщины были нужны им скорее как потребительницы,  чем  производительницы.
Тогда романтизм и взяли на вооружение - как средство борьбы  с  дальнейшим
прогрессом   женской   самостоятельности   и   как   стимул   расширенного
потребления.
     Женщинам ни на минуту не давали забыть  свой  пол,  в  то  время  как
всяческие их попытки стать наравне с мужчинами  пресекались.  Кинуть  клич
"Назад  к  плите!"  было  бы  непопулярной  мерой  для  промышленников   и
торговцев,  поэтому  они  придумали  новый  вид  профессии  под  названием
"домашняя хозяйка". Кухню  стали  воспевать  и  всячески  совершенствовать
дорогостоящим  оборудованием;  ее  сделали  предметом  вожделения   каждой
женщины, а путь к достижению этого "рая" лежал только через замужество.
     Типографии печатали сотни тысяч еженедельных  периодических  изданий,
которые настойчиво фиксировали внимание женщин  на  необходимости  продать
себя  какому-нибудь  мужчине,   чтобы   иметь   материальную   возможность
заполучить рекламируемый повсюду идеальный домашний очаг, на который потом
можно было бы продолжать тратить деньги.
     Целые отрасли промышленности выработали навыки романтического подхода
к покупательницам, что нашло особо яркое отражение  в  рекламе.  Все,  что
только женщина могла бы купить, - от предметов одежды до автомобиля,  было
окружено романтическим ореолом. Воздух был  наполнен  томными  вздохами  и
стонами. Женщины вопили перед микрофонами о  своем  желании  "отдаться"  и
"подчиниться", обожать и быть  обожаемыми.  Больше  всех  поддерживал  эту
пропаганду кинематограф,  убеждающий  большинство  зрителей  (а  это  были
женщины) в том, что нет ничего желаннее на свете,  чем  слезы  счастья  на
лице женщины, пассивно лежащей в сильных  объятиях  романтического  героя.
Давление на женскую психику  было  так  велико,  что  большинство  молодых
девушек проводило все свое время,  мечтая  о  "романтике"  и  способах  ее
достижения. Многие из них искренне верили, что принадлежать мужчине и быть
посаженной им в маленькую  кирпичную  коробочку,  да  еще  вдобавок  иметь
возможность покупать все, что предприниматели им навязывают, и есть высшее
счастье на земле...
     - Но не так, не так это все было! - не выдержала я наконец. - Кое-что
из того, что вы рассказываете, существовало на самом деле,  но  далеко  не
все. И выглядело это совсем иначе - уж я-то знаю, я там жила тогда!
     Лаура укоризненно покачала головой.
     - Трудно дать правильную оценку событию или явлению, когда находишься
слишком близко к нему. На расстоянии все выглядит  правильнее.  Теперь  мы
можем  сказать,   что   это   была   грубая,   бессердечная   эксплуатация
слабовольного большинства населения более сильным меньшинством.  Некоторые
образованные и решительные женщины смогли ему  противостоять,  но  дорогой
ценой, - за сопротивление  всегда  приходится  платить,  в  данном  случае
своими созидательными способностями...
     - Я никогда еще не встречала такого искаженного представления о своем
мире, - наконец-то вставила я. - Оно мне напоминает картину, в которой все
вроде бы скопировано с натуры, но пропорции нарушены. Что же касается  так
называемых "созидательных способностей"  наших  женщин,  то,  может  быть,
семьи и были не столь велики,  но  женщины  все  равно  продолжали  рожать
детей, и население росло.
     Старая дама задумчиво смотрела на меня.
     - Вы, Джейн, безусловно, "мыслящее дитя" своего времени.  Так  почему
же вы думаете, что в  рождении  на  свет  детей  есть  что-то  творческое?
Назвали ли бы вы растение "творческим" только потому, что  оно  производит
семена? Это чисто механический процесс и, как все  механические  процессы,
лучше  всего  осуществляется  менее  умными  и  развитыми.  Вот  вырастить
ребенка, воспитать его  так,  чтобы  он  стал  _л_и_ч_н_о_с_т_ь_ю_  -  это
подлинно  созидательный,  творческий  процесс.  Но,  к  сожалению,  в  тот
исторический период, о котором мы  сейчас  говорим,  женщины  были  хорошо
подготовлены к воспитанию своих дочерей лишь с целью сделать их такими  же
потребительницами, как и они сами.
     - Но, - опять запротестовала  я,  -  я  ведь  знаю  _в_с_е_  об  этом
времени, это же было _м_о_е_ время.  То,  что  вы  говорите,  представляет
собой совершенно искаженную картину тогдашней действительности.
     Однако мои слова не произвели на Лауру ровно никакого впечатления,  и
она продолжала в том же духе:
     - Историческая перспектива  всегда  более  точна.  Но  если  то,  что
случилось, все  равно  должно  было  случиться,  время  для  этого  выпало
наиболее подходящее, так как в середине двадцатого столетия  много  женщин
все  еще  предпочитали  работать,  а  не  сидеть  дома.  Наибольшее  число
работающих женщин были  медиками,  а  медицина  оказалась  наукой,  знание
которой было жизненно необходимо для выживания.
     Я не представительница этой профессии, поэтому не могу объяснить  вам
шаги, которые  были  предприняты  для  этого.  Единственное,  что  я  могу
сказать, так это то, что научные исследования велись в  направлении  более
понятном вам, чем мне.
     Всякий вид, включая homo sapiens обладает большой волей к  выживанию,
и врачи учли это в своих изысканиях. Несмотря  на  голод,  хаос  и  прочие
трудности, дети каким-то образом продолжали  появляться  на  свет.  Так  и
должно было быть. Восстановление народного  хозяйства  могло  подождать  -
важнее было создать и вырастить новое поколение, которое бы занялось  этим
делом и смогло бы потом пожинать плоды своих трудов. Итак, дети рождались:
девочки выживали, а мальчики умирали. Это было весьма неприятно, и поэтому
медики скоро сделали так, что на свет стали появляться только девочки. Как
мне рассказывали, в этом не было  ничего  сверхъестественного,  ибо  такие
явления  наблюдаются  в  природе.  Так  самка  саранчи  может   продолжать
производить саранчу  женского  пола  без  всякого  участия  самца,  а  тля
размножается аналогичным образом в течение восьми поколений. Поэтому  было
бы глупо, если бы мы  с  нашими  научными  знаниями  и  исследовательскими
способностями оказались хуже саранчи или тли - не правда ли?
     Она замолчала, ожидая моей реакции на  свое  объяснение.  Может,  она
думала, что я буду  поражена  или  шокирована,  -  если  так,  то  я  явно
разочаровала ее, так как после  расщепления  атома  ничто  уже  больше  не
способно кого-либо удивить - все в природе возможно,  другое  дело,  нужно
оно или нет.
     - Ну, и чего же вы добились, в конце концов? - спросила я.
     - Мы выжили, - ответила она просто.
     - Физически, - согласилась я,  -  но  какой  ценой!  Куда  подевались
любовь,  поэзия,  искусство  и  простые  человеческие  радости,   которыми
пришлось  пожертвовать  ради  этого?  Какой  смысл  в  простом  физическом
выживании?
     -  Я  не  задумывалась  над  смыслом,  но  стремление   к   выживанию
свойственно всем видам, и человек  не  представляет  собой  исключения.  Я
абсолютно уверена в том, что в двадцатом  веке  смысл  жизни  был  так  же
неясен, как и сейчас. Что же  касается  всего  остального,  то  почему  вы
решили, что оно исчезло? Разве Сапфо не писала стихи? Ваша  уверенность  в
том, что духовная жизнь человека зависит от  наличия  двух  полов,  просто
удивляет меня - ведь довольно часто говорилось, что  между  полами  всегда
существовал конфликт, не так ли?
     - Но, как историк, изучавший мужчин, женщин и мотивацию их поведения,
вы должна были бы глубже понять, что именно я имею в виду, - сказала я.
     - Вы  в  значительной  степени  продукт  воспитания  вашего  времени,
дорогая, - сказала Лаура, - когда  на  всех  уровнях,  начиная  от  трудов
Фрейда и кончая самыми примитивными журналами для  женщин,  вам  постоянно
твердили, что именно секс,  облаченный  в  красивую  одежду  романтической
любви, движет миром. Но мир продолжает существовать и для других  видов  -
насекомых, рыб, птиц и животных, а что они знают  о  романтической  любви,
даже во время непродолжительных брачных периодов? Вас просто дурачили. Все
производители, коммерсанты и их прислужники  направляли  ваши  интересы  и
стремления по каналам, которые были им удобны, выгодны и почти безвредны с
общественной точки зрения.
     Я отрицательно покачала головой.
     - Нет, не могу я поверить в это. Вы, конечно, кое-что знаете  о  моем
мире, но лишь поверхностно. Вы не понимаете его, и  он  не  задевает  вашу
душу... Но, предположим, вы  правы,  что  же  тогда  действительно  движет
миром?
     - О, на такой вопрос  очень  легко  ответить.  Эта  движущая  сила  -
власть. Она в нас заложена с пеленок и не пропадает до глубокой  старости.
Она свойственна как мужчинам, так и женщинам.  Она  более  основательна  и
более желанна, чем секс!
     После того как мужчины все вымерли  от  болезни,  женщины  впервые  в
истории   перестали   быть   эксплуатируемым   классом.    В    отсутствии
правителей-мужчин, которые сбивали их с толку и отвлекали их  внимание  на
всякие пустяки, женщины,  наконец,  поняли,  что  женское  начало  и  есть
подлинная   власть.   Самец   лишь   выполнял   свое   недолгое   полезное
предназначение, оставаясь  потом  всю  жизнь  назойливым  и  дорогостоящим
паразитом.
     Когда  же  женщины  осознали  собственную  власть,   медики   первыми
захватили ее в свои руки. Через двадцать лет  они  уже  управляли  всем  и
всеми.   К   ним   присоединились    немногочисленные    женщины-инженеры,
архитекторы, юристы и администраторы, но жизнь и смерть людей были в руках
врачей. Будущее тоже зависело от них, и, по мере  того  как  жизнь  начала
постепенно  возрождаться,  они,  вместе   с   представительницами   других
профессий,  превратились  в  правящий  класс,   называемый   "докторатом".
Докторат держал всю власть в своих руках;  он  издавал  законы,  и  он  же
следил за их исполнением.
     Конечно, существовала и оппозиция. Однако перевес сил был на  стороне
медиков, так как всякая  женщина,  желавшая  иметь  ребенка,  должна  была
обратиться к ним. Они следили за тем, чтобы ей было обеспечено  надлежащее
место в обществе, и постепенно в мире установился порядок.
     Со временем оппозиция стала более организованной.  Появилась  партия,
которая  утверждала,  что  болезнь,  поразившая  всех  мужчин,  больше  не
представляет никакой опасности  и  следовало  бы  восстановить  равновесие
полов. Членов этой партии стали называть "реакционерами",  а  сама  партия
была объявлена вне закона - как ведущая преступную подрывную деятельность.
     Это, однако, было лишь полумерой. Вскоре стало ясно, что борьба  шла,
если можно так выразиться,  лишь  с  симптомами  болезни,  а  не  с  самим
заболеванием.  Докторат  вынужден  был  признать,  что  у  него  на  руках
находится  неуравновешенное  общество,  то  есть  общество,  которое  было
способно продолжать свое существование, но чья  структура  соответствовала
склонности женщин к иерархии и  социальному  неравенству.  Поэтому,  чтобы
власть  была  более  стабильной,  надо  было  найти  новые  формы,   более
подходящие к обстоятельствам.
     По натуре женщина - существо послушное -  это  особенно  относится  к
малообразованным и совсем  необразованным  женщинам.  Большинство  из  них
наиболее счастливы при сохранении ортодоксальности. И  каким  бы  странным
это ни показалось со стороны,  трудность  в  управлении  нашим  обществом,
главным образом, состоит в установлении привычных ортодоксальных обычаев и
норм поведения. Совершенно очевидно, что система, претендующая  на  успех,
должна была учитывать эту и некоторые другие особенности  женской  натуры.
Нужна  была  такая  система,  при  которой  взаимодействие  различных  сил
сохраняло бы в обществе равновесие и уважение к властям. Но выработка всех
мелких деталей этой организации была делом непростым.
     В течение ряда лет шло интенсивное изучение различных социальных форм
и порядков, однако каждый из них был  отвергнут  в  силу  того  или  иного
недостатка. Наконец,  выбор  пал  на  устройство  общества,  подсказанного
Библией - книгой, хотя еще и не запрещенной  в  то  время,  но  вызывавшей
некоторое брожение умов. Это изречение  звучит  примерно  так:  "Ступай  к
муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым". [Ветхий завет.
Притчи царя Соломона, гл.6.6. ]
     Совет доктората решил, что эта идея, модифицированная соответствующим
образом, может отвечать необходимым требованиям организации  общества.  За
основу  была  принята  система,  состоящая  из  четырех  классов,  которые
подвергались постепенной дифференциации.  В  результате  мы  теперь  имеем
докторат - правящий класс, пятьдесят процентов которого составляют медики.
Затем следуют мамаши, название  тут  говорит  само  за  себя.  Потом  идет
прислуга, многочисленный класс, состоящий, в силу психологических  причин,
из женщин маленького роста. Работницы,  физически  сильные  и  мускулистые
женщины, выполняют более тяжелую работу. Все  три  низших  класса  уважают
власть доктората. Оба трудящихся класса почитают мамаш.  Прислуга  считает
себя  удачливее  работниц,  так  как  выполняет  более  легкую  работу,  а
работницы смотрят на малорослую прислугу  с  легким,  полудоброжелательным
презрением.
     Таким образом, как вы видите,  дорогая,  наконец-то  было  достигнуто
равновесие в обществе и, хотя не  все  еще  окончательно  отработано,  нет
никаких сомнений в том, что положение улучшится.
     Она продолжала подробно объяснять мне устройство их  общества,  а  до
меня постепенно доходил весь его чудовищный смысл.
     - Боже мой, муравьи! - наконец не выдержала я. - Так вы что, взяли за
образец муравьиную кучу?!
     Лаура несколько удивилась, то ли моему тону, то ли тому,  что  я  так
долго не воспринимала то, что она рассказывала.
     - А почему бы и нет? - возразила она. - Ведь муравейник  представляет
собой  одну  из  самых  древних  социальных  систем,  созданных  природой;
конечно, она нуждается в некоторой корректировке, но...
     - Так вы говорите, что только мамаши могут иметь детей? - спросила я.
     - Но почему же - члены доктората тоже могут, когда захотят, - сказала
она. - Совет доктората  определяет  норму  для  каждого  класса.  Врачи  в
клинике осматривают каждую новорожденную и  относят  ее  по  физическим  и
прочим показателям к тому или  иному  классу  общества.  После  этого  все
зависит  от  назначаемой  детям   диеты,   гормонов   и   соответствующего
воспитания.
     - Но, - возмущенно воскликнула я, - к чему  все  это?  Какой  в  этом
смысл? Что за радость жить на свете при такой системе?
     - Ну, а в чем вообще смысл жизни, скажите мне, пожалуйста?
     - Мы же предназначены любить  и  быть  любимыми  и  рожать  детей  от
любимого человека!
     -  Вот  опять  в  вас  заговорило  ваше  воспитание  -  воспевание  и
идеализация примитивного анимализма. Вы все-таки признаете, что  мы  стоим
на более высокой ступени развития, чем животные?
     - Конечно, но...
     - Вот вы говорите о любви. А что вы знаете о любви матери  и  дочери,
когда между ними нет мужчины, возбуждающего ревность? Или о  чистой  любви
молодой девушки к своим младшим сестренкам?
     - Нет, вы все-таки не  понимаете,  что  такое  любовь,  исходящая  из
самого сердца и пронизывающая все твое существо. Как эта любовь окрашивает
все, о чем ты думаешь, все, что ты делаешь, все, что ты слышишь и  к  чему
прикасаешься... Она может причинять ужасную боль, но она может и  озарять,
как солнце, все твое существование... В глазах возлюбленного можно увидеть
отражение всей Вселенной... О, если  бы  вы  только  могли  это  понять  и
почувствовать! Но, к сожалению, вам этого не дано... - О, Доналд,  родной,
воскликнула я про себя, как мне объяснить этой женщине то, что  совершенно
недоступно ее пониманию?
     За моей тирадой последовала долгая пауза. Затем Лаура сказала:
     - Конечно, в  вашем  обществе  в  вас  выработали  такую  реакцию  на
отношения между полами, но вы вряд ли можете  ожидать  от  нас,  чтобы  мы
пожертвовали своей свободой и вновь вызвали к жизни своих угнетателей!
     - Нет, вы, наверно, никогда ничего не поймете. Ведь это только глупые
мужчины и женщины постоянно воевали друг с  другом.  Большинство  же  были
счастливыми, любящими парами, из которых и формировалось общество.
     Лаура иронически улыбнулась.
     - Дорогая Джейн, - сказала она, - или  вы  действительно  очень  мало
информированы о состоянии дел в обществе в ваше время, или та глупость,  о
которой вы упомянули, была довольно широко распространена. Как  историк  и
просто как женщина, я не нахожу достаточно  оснований  для  восстановления
прежнего порядка вещей. Миновав стадию примитивного  развития,  мы  теперь
вступили в цивилизованный век.  В  прошлом  женщина,  сосуд  жизни,  имела
несчастье зависеть от мужчины для продолжения рода. Теперь, слава Богу,  с
этим покончено. Наш мир устраивает нас  намного  больше  -  всех  нас,  за
исключением реакционеров. Вы видели нашу прислугу - эти маленькие  женщины
немного робки, но разве они выглядят грустными или угнетенными? Разве  они
не щебечут весело друг с другом, словно птички? А работницы - те,  которых
вы называете "амазонками", - разве они не выглядят сильными,  здоровыми  и
довольными?
     - Но вы же  лишаете  их  всех  того,  что  принадлежит  им  по  праву
рождения, - воскликнула я. - Женщина должна иметь возможность любить...
     Лауре, видимо, надоело слушать, и она меня прервала:
     - Вы повторяете мне все пропагандистские идеи вашего века. Та любовь,
о которой вы говорите,  дорогая,  существовала  лишь  в  вашем  маленьком,
защищенном мирке в силу утонченных и  одновременно  выгодных  условностей;
вам едва ли когда-нибудь приходилось видеть ее другое лицо, неприкрашенное
романтикой. Вас лично никто никогда не покупал, не продавал  как  скотину;
вам никогда не приходилось отдаваться первому встречному за  гроши  только
для того, чтобы заработать себе на жизнь, вы никогда не были в  числе  тех
несчастных женщин, которых во  все  времена  насиловали  захватчики  чужих
городов; вы никогда не кидались в огонь, чтобы избежать этого позора;  вас
никто  не  заставлял  бросаться  на  тело  умершего   мужа,   чтобы   быть
кремированной вместе с ним; вы  не  провели  всю  жизнь,  как  пленница  в
гареме; вас не везли в вонючем трюме  работорговцы;  вы  никогда  не  жили
только для того, чтобы услаждать вашего мужа и господина...
     Такова оборотная сторона медали под названием "любовь". У  нас  этого
больше нет и не будет. Так что же, вы предлагаете вернуть мужчин для того,
чтобы снова так страдать от них?
     - Но ведь со всем этим было давно покончено уже в мое время, -  робко
возразила я, - мир уже и так становился лучше...
     - Вы в этом уверены? А  как  насчет  женщин  в  городах,  захваченных
противником во время Второй мировой войны? Разве это не было варварством?
     - Но нельзя же избавляться от зла, одновременно лишаясь и добра.  Что
же тогда останется?
     - Очень и очень  многое.  Мужчины  были  нужны  только  как  средство
продолжения рода. Вся остальная их жизнедеятельность влекла за собой  лишь
одно зло. Нам сейчас живется гораздо лучше без них.
     - Так вы действительно уверены в том,  что  исправили  то,  что  было
задумано Природой?
     - Всякая цивилизация есть улучшение и исправление Природы.  Разве  вы
хотели бы жить в пещере и видеть, как ваши дети умирают во младенчестве?
     - Однако есть некоторые фундаментальные истины... - начала было я, но
она остановила меня, дав понять, что должна помолчать немного.
     За окном сгущались сумерки, и  длинные  тени  деревьев  стелились  по
земле. В вечерней  тишине  я  услыхала  хор  поющих  женских  голосов.  Мы
подождали, пока они окончили свою песню.
     - Восхитительно! - сказала старая дама. -  Наверно,  даже  ангелы  не
могут так чарующе петь... И какие у них счастливые голоса!  Это  все  наши
дети - две мои внучки тоже там. Они действительно счастливы и имеют на  то
все основания - ведь их счастье не зависит от прихоти  какого-то  мужчины.
Только прислушайтесь к ним!
     Девушки затянули новую песню, и ее ласкающие звуки доносились  к  нам
через открытые окна. По моему лицу невольно потекли слезы.
     - Почему вы плачете, Джейн? - спросила Лаура, когда песня  подошла  к
концу.
     - Это, конечно, очень глупо с моей стороны, особенно если принять  во
внимание, что я не верю в реальность всего  окружающего.  Но  я  оплакиваю
всех вас, как если бы ваш мир существовал на самом деле. Мне так жаль вас!
Ведь  там,  под  деревьями,  должны  были  бы  сидеть,  держась  за  руки,
влюбленные, но у вас нет влюбленных и никогда не будет... Вы  когда-нибудь
читали такие строчки из одного стихотворения: "Как часто рождается цветок,
обреченный  цвести  в  одиночестве  и  испускать  свой  аромат  в  знойной
безлюдной пустыне"? Неужели  вы  не  чувствуете  всю  убогость  и  пустоту
созданного вами мира? Неужели вы действительно  ничего  не  понимаете?!  -
воскликнула я.
     Мы продолжали еще некоторое время беседу  в  том  же  духе,  пока  не
наступил вечер и в других домах не зажглись огни, мерцавшие сквозь  густую
листву деревьев. Все мои попытки убедить Лауру в несовершенстве созданного
женщинами мира,  оказались  тщетны.  Ее  главным  аргументом  против  моих
доводов было мое, так называемое, "воспитание", которое якобы  мешало  мне
видеть все в истинном свете.
     Наконец вошла маленькая горничная и сказала, что за мной приехали и я
могу уйти, когда мне будет  удобно.  Но  я  не  спешила.  У  меня  остался
невыясненным один важный вопрос, и я задала его Лауре:
     - Как же все-таки все это  случилось?  Я  имею  в  виду  исчезновение
мужчин? - спросила я.
     -  Это  была  чистая  случайность,   дорогая.   Проводились   научные
исследования, которые неожиданно дали непредвиденные побочные результаты.
     - Но как? - настаивала я.
     - Фамилия Перриган вам ничего не говорит?
     - Нет, я никогда не слыхала ее - это, должно  быть,  довольно  редкая
фамилия...
     - Но она приобрела весьма широкую известность, - заверила меня Лаура.
     - Доктор Перриган был биохимиком, он искал средство  для  уничтожения
крыс, особенно  бурой  крысы,  которая  наносила  большой  вред  народному
хозяйству. И он решил найти вирус,  который  погубил  бы  этих  неприятных
животных, взяв за основу  вирусную  инфекцию,  смертельную  для  кроликов.
Путем мутаций, вызванных облучением радиоактивными  веществами,  Перригану
удалось получить штамм этого вируса,  смертельный  и  для  крыс,  особенно
бурых. С этим вредным видом скоро  было  покончено,  но  где-то  произошла
накладка. До сих пор остается  загадкой,  подвергся  ли  полученный  вирус
новой мутации или на ранней стадии экспериментов каким-то крысам-носителям
болезни удалось убежать  из  лаборатории,  но  суть  состоит  в  том,  что
некоторые штаммы вируса  оказались  опасными  и  для  человека.  У  женщин
обнаружился врожденный иммунитет к этой болезни, в то  время  как  мужчины
оказались очень восприимчивы к ней. Лишь очень немногие, кто  перенес  ее,
остались в живых. Небольшую  группу  мужчин  изолировали  и  сохраняли  со
всяческими  предосторожностями,  но  нельзя  же  было  вечно  держать   их
взаперти, и, в конце концов, вирус добрался и до них.
     После этого рассказа у меня, как профессионального медика, возник ряд
вопросов, но Лаура не смогла на них ответить и порекомендовала  обратиться
с ними к врачам.
     - Да, я теперь понимаю, - сказала я, - скорее всего, это была  просто
случайность, несчастный случай, так сказать.
     - Пожалуй, - согласилась Лаура, - если только не  рассматривать  это,
как провидение Божие.
     Тут появилась моя  прислуга  и  помогла  мне  подняться  на  ноги.  Я
поблагодарила старую даму за ее доброту ко мне и долготерпение.
     - Это я должна вас благодарить, дорогая, - сказала она, - ведь за эти
два часа я узнала о воспитании и поведении  женщин  в  смешанном  обществе
больше, чем за долгие годы, проведенные за чтением литературы.  Я  все  же
надеюсь, что доктора помогут вам найти способ забыть вашу прежнюю жизнь  и
жить счастливо среди нас.
     Я попрощалась и пошла к двери, но на пороге остановилась и сказала:
     - Лаура, многие из ваших аргументов действительно обоснованны,  но  в
целом вы глубоко, глубоко заблуждаетесь. Разве  вы  никогда  не  читали  о
влюбленных?  Разве  вы  никогда,  будучи  еще  девушкой,  не   мечтали   о
каком-нибудь Ромео,  который  бы  вам  сказал:  "Это  восток,  а  Лаура  -
солнце!"?
     - По-моему, нет, - ответила старая дама. -  Я,  конечно,  читала  эту
пьесу Шекспира - так, красивая идиллическая сказка... Интересно, скольким,
так называемым Джульеттам, она причинила душевную боль? Но я бы задала вам
другой вопрос, дорогая Джейн. Вы когда-нибудь видели  цикл  офортов  Гойи,
названный "Бедствия войны"?
     Я поняла, что переубедить ее невозможно.


     Меня не отправили обратно в  Дом  для  мамаш.  Вместо  этого  розовая
перевозка доставила меня к более величественному зданию больничного  типа,
где меня поместили в отдельную палату.
     На  следующее  утро,  после  обильного  завтрака  меня  посетили  три
незнакомых врача. Они вели себя со мной вполне по-светски, совсем  не  как
медики. Очевидно, они уже знали содержание моего  вчерашнего  разговора  с
Лаурой и были готовы отвечать на мои вопросы. Под конец нашей беседы  одна
из врачей деловито сказала:
     - Вы, конечно, понимаете, что ваше присутствие  здесь  ставит  нас  в
трудное положение. Мы же не можем допустить, чтобы вы продолжали  заражать
мамаш вашими реакционистскими идеями - вы и так их достаточно  шокировали.
К тому же, эти идеи могут распространиться дальше, что нас никоим  образом
не устраивает. С другой стороны, мы не представляем, как женщина  с  таким
интеллектом и образованием, как у  вас,  может  свыкнуться  со  спокойной,
"растительной" жизнью мамаш.
     Перспектива оставаться до конца жизни розовой  коровой,  периодически
производящей на свет четверню дочерей, мало улыбалась мне, и я спросила:
     - Так что же вы предлагаете? Можете ли  вы  превратить  эту  огромную
тушу в нормальное женское тело?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Где же тогда выход из этого положения? - спросила я.
     Она минутку поколебалась, затем осторожно предложила:
     -  Единственное,  что   можно   сделать   -   это   подвергнуть   вас
гипнотическому внушению, чтобы вы смогли забыть ваше прошлое.
     Когда смысл  сказанного  полностью  дошел  до  моего  сознания,  меня
охватила паника. Но я взяла себя в руки, сознавая, что они пытаются  найти
какое-то мало-мальски разумное решение возникшей проблемы и  надо  быть  с
ними терпеливой. После нескольких минут молчания я сказала:
     - То, что вы предлагаете,  для  меня  равносильно  самоубийству.  Мой
разум держится на моих воспоминаниях - если их не будет, я умру, точно так
же, как если бы вы убили мое тело...
     Они не стали спорить со мной - да и как можно было?
     На свете есть только одно, что придает  какой-то  смысл  моей  жизни,
думала я, - это сознание, что ты любил меня, дорогой Доналд, любимый  мой.
Теперь ты остался жить лишь в моей памяти. Если ты покинешь ее -  я  снова
умру, уже окончательно.
     - Нет! - сказала я им решительно. - Ни в коем случае!


     Дав мне сутки на размышление, те же трое медиков снова посетили меня.
     - Я многое поняла за эти двадцать четыре часа, - сказала я им. -  То,
что вы предлагаете мне, это полное забвение  вместо  неизбежного  нервного
срыва, после которого все равно последует такое же забвение. И у  вас  нет
другого выбора...
     - Да, это так, -  подтвердила  председатель,  а  две  другие  врачихи
кивнули головами в знак согласия.
     - Ну, я согласна на ваше предложение, но с условием, что  сначала  вы
выполните одну мою просьбу.
     Они вопросительно взглянули на меня.
     - Так вот, прежде чем вы примените гипноз, я прошу  вас  сделать  мне
укол чуинжуатина в той же дозе, в какой я получила его у нас в лаборатории
- я вам ее назову. Видите ли, если это все галлюцинация или  что-то  очень
похожее на нее, то она непременно  связана  с  этим  наркотиком,  так  как
прежде ничего подобного со мной не случалось. И вот я подумала, что,  если
повторить эксперимент, то,  может  быть...  Конечно,  это  выглядит  очень
глупо, но все-таки, а вдруг? Если же ничего не получится,  то  делайте  со
мной то, что решили, какая мне разница...
     Все трое задумались.
     - Я не вижу причины ей отказать,  -  наконец  проговорила  одна.  Две
другие согласились с нею.
     - Я думаю, мы сумеем получить официальное  разрешение  на  проведение
такого эксперимента, - сказала председатель. - Раз вы этого хотите, мы  не
имеем права вам отказать, но я слабо верю в успех этой попытки.
     Во второй половине дня группа маленьких санитарок принялась  готовить
комнату и меня к процедуре. Затем такая  же  маленькая  медсестра  вкатила
тележку, уставленную всякими бутылочками  и  пробирками,  и  поставила  ее
возле моей постели.
     Снова появились те же три докторицы. Главная серьезно,  но  вместе  с
тем ласково, взглянула на меня и спросила:
     - Вы, конечно, понимаете, что это всего лишь авантюра  с  минимальной
вероятностью успеха?
     - Да, я все понимаю, но это  мой  единственный  шанс,  и  я  хочу  им
воспользоваться.
     Она кивнула,  взяла  шприц  и  всадила  иглу  в  мою  огромную  руку,
предварительно протертую спиртом.
     - Давайте, нажимайте на шприц  -  мне  все  равно  нечего  терять,  -
сказала я.
     Она кивнула еще раз и нажала на поршень...


     Я написала все вышеизложенное со специальной целью. Теперь  я  помещу
рукопись в сейф в банке, и там она будет лежать никем  не  прочитанная  до
тех пор, пока в этом не появится необходимость.
     Я никому не рассказывала о том, что  со  мной  произошло.  Мой  отчет
доктору Хельеру о действии чуинжуатина - фальшивка. Я  написала  там,  что
просто ощущала, будто парю в пространстве, и ничего более. Я скрыла правду
потому, что, когда снова оказалась в собственном  теле  и  моем  привычном
мире, воспоминания о том, что я пережила,  продолжали  преследовать  меня.
Подробности той жизни были так ярки в моей памяти, что я  никак  не  могла
отделаться от них. Я не осмеливалась рассказать обо всем  доктору  Хельеру
из страха, что он назначит мне какое-нибудь лечение, а своим друзьям -  из
опасения, что они не воспримут мои злоключения всерьез и превратят  все  в
предмет для  насмешек,  интерпретируя  виденное  мной,  как  разного  рода
символы. Поэтому я продолжала молчать.
     Перебирая в уме все подробности того, что мне  довелось  пережить,  я
начала сердиться на себя за то, что не узнала от старой дамы больше фактов
и дат, которые можно было бы проверить. Но затем я  вспомнила  один  факт,
единственную информацию, которую все-таки можно было подвергнуть проверке,
и начала наводить справки. Теперь я сожалею об этом, но  в  тот  момент  я
чувствовала, что это необходимо.
     Итак,    я    выяснила,     что     _д_о_к_т_о_р     _П_е_р_р_и_г_а_н
с_у_щ_е_с_т_в_у_е_т    _н_а    _с_а_м_о_м    _д_е_л_е_,    _ч_т_о     _о_н
б_и_о_х_и_м_и_к_  и  _с_т_а_в_и_т  _о_п_ы_т_ы  _н_а  _к_р_о_л_и_к_а_х   _и
к_р_ы_с_а_х_.  Он хорошо известен в научных кругах и опубликовал несколько
работ по борьбе с вредителями. Ни для кого не является  секретом,  что  он
пытался вывести новые штаммы вируса, способные убивать крыс...
     Но ведь я никогда не слыхала ничего об этом человеке и его изысканиях
до того, как старая дама упомянула его имя во время моей, так  называемой,
"галлюцинации"!
     Я много думала об этом. Что же я все-таки  пережила?  Если  это  было
своего рода предвидение неизбежного будущего, тогда никто и ничто не могло
бы помочь избежать его. Но мне это показалось бессмысленным: скорее, могло
быть большое число  различных  будущих,  каждое  из  которых  должно  было
последовать за тем, что происходит в данный момент. Возможно, находясь под
действием чуинжуатина, я и увидела одно из них...
     Все это можно было рассматривать как предупреждение о том, что  может
случиться, если вовремя не принять нужные меры. Идея гибели всех мужчин  и
образования чисто женского общества казалась мне теперь столь чудовищной и
отвратительной,  что  я  посчитала  своим   долгом   перед   человечеством
предотвратить это во что бы то ни стало. Поэтому я решила, под собственную
ответственность, не доверяясь никому, самой сделать так, чтобы то,  что  я
пережила, никогда  не  осуществилось.  Если  же,  паче  чаяния,  кого-либо
другого обвинят в том, что собираюсь сделать я, или в том, что он  помогал
мне, эта рукопись послужит ему оправданием. Вот зачем я и написала ее.
     Я сама пришла к заключению, что доктору  Перригану  нельзя  позволить
продолжать свои опыты.
                                                  Подпись: Джейн Уотерлей.


     Адвокат несколько минут задумчиво смотрел на  подпись,  затем  кивнул
головой.
     - Итак, - сказал он, - она села в машину и отправилась прямехонько  к
Перригану - со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями.
     - Насколько я ее знаю, - сказал доктор Хельер, -  мне  думается,  она
всеми силами старалась убедить его бросить свои  исследования,  хотя  едва
можно было надеяться на успех. Трудно представить себе ученого, который бы
согласился прекратить дело, которому он посвятил много лет  жизни,  только
на основании каких-то гаданий на кофейной гуще.  Так  что,  очевидно,  она
ехала к нему, уже  заранее  готовая  применить,  если  потребуется,  силу.
Похоже, полиция права в своем утверждении, что  она  застрелила  Перригана
преднамеренно,  но  не  справедлива,  полагая,  что   она   подожгла   его
лабораторию, просто чтобы замести следы преступления. Совершенно ясно, что
она сделала это, чтобы уничтожить результаты его исследований.
     Хельер покачал головой.
     - Несчастная молодая женщина! - произнес он. - Из  последних  страниц
ее рукописи отчетливо видно, что ею руководило повышенное  чувство  долга,
подобное тому, какое бывает у великомучеников, когда  они  совершают  свои
подвиги, невзирая на последствия. Ведь она и не отрицает,  что  застрелила
его.  Единственное,  что  она  отказывается  сказать  -  почему  она   это
сделала...
     Он задумался на минуту, затем продолжил:
     - Но, так или иначе,  слава  Богу,  что  есть  этот  документ,  -  он
похлопал рукой по рукописи. - Это хотя бы спасет ей жизнь. Хорошо еще, что
она не успела отнести рукопись в банк, как намеревалась.
     - Я в значительной степени чувствую себя виновным  за  ее  судьбу,  -
добавил Хельер.  -  Мне  ни  в  коем  случае  не  следовало  разрешать  ей
испытывать этот наркотик на себе, но  я-то  думал,  что  шок,  причиненный
смертью мужа, уже прошел... Она все время старалась быть чем-то занятой  и
поэтому предложила себя в качестве подопытного кролика. Вы  видели  ее  и,
наверно, заметили, какая она целеустремленная. В этом  эксперименте  Джейн
видела для себя возможность сделать что-то полезное для науки. Так  оно  и
получилось в результате, но мне следовало быть  более  чутким  и  обратить
внимание на то, что с ней творилось после того, как она пришла в себя. Это
я должен нести ответственность за все...
     - Хм, - промычал адвокат, - выдвигая такой мотив ей в оправдание,  вы
можете сильно повредить себе профессионально, вы это понимаете?
     -  Да,  конечно,  но  сейчас  я  думаю  не  об  этом.  Ведь  я   несу
ответственность за нее, как руководитель коллектива, членом  которого  она
является. Откажи я ей в возможности  принять  участие  в  эксперименте,  и
несчастья могло бы и не произойти.  А  посему,  мне  думается,  в  суде  в
качестве   оправдательного   документа   следует    выдвинуть    временную
невменяемость. Получи мы такой вердикт, и все окончится  ее  помещением  в
психиатрическую  клинику  и,  возможно,  весьма   кратковременным   курсом
лечения.
     - Ничего не могу вам сказать пока по этому поводу -  все  зависит  от
того, какую позицию займет защитник.
     - Но ведь все это истинная правда, - продолжал настаивать  Хельер.  -
Такие люди, как Джейн, не совершают  убийства  в  здравом  уме  и  твердой
памяти - ну, разве  только,  когда  они  оказываются  загнанными  в  угол.
Совершенно ясно, что наркотик вызвал настолько яркую галлюцинацию, что она
перестала различать, где реальная жизнь, а где воображаемая. Она дошла  до
такого состояния, что поверила в реальность своего  миража  и  действовала
сообразно с обстоятельствами.
     - Да-да, - согласился  адвокат,  -  это  вполне  возможно.  Он  снова
взглянул на рукопись, лежащую перед ним. -  Во  всем  этом  фантастическом
отчете имеется одна весьма интересная деталь - я  имею  в  виду  вымирание
самцов. Джейн считает это не столько невозможным,  сколько  нежелательным.
Вот вы, как специалист в области медицины, считаете ли это вероятным, хотя
бы теоретически?
     Доктор настороженно посмотрел на адвоката.
     - Эй, бросьте! Ну уж  не  поверю,  чтобы  вы,  опытный  юрист,  вдруг
поверили в какие-то фантазии! Во всяком случае, если  вы  в  них  все-таки
верите, то давайте допустим еще одну. Поскольку Джейн, бедная девочка, уже
покончила с этим делом, у данной фантазии нет абсолютно никакого будущего.
Перриган убит, а все результаты его работы превратились в дым.
     - Хм, - теперь промычал уже адвокат, - все-таки, на мой взгляд,  было
бы лучше, если бы мы  узнали,  что  она  пронюхала  про  Перригана  и  его
деятельность как-то иначе, чем вот таким путем. - И он тоже похлопал рукой
по рукописи. - Она случайно не интересовалась ветеринарией?
     - Нет, я совершенно в этом  уверен,  -  сказал  Хельер,  отрицательно
покачав головой.
     - Ну, тогда остается лишь один тревожащий меня  момент...  Жаль,  что
Джейн  более  тщательно  не  навела  справки,  прежде  чем  приступила   к
исполнению своего плана.
     - Что вы, собственно, имеете в виду?
     - Только то, что она упустила из виду, что у Перригана есть  сын.  Он
тоже биохимик и тоже носит фамилию Перриган. Он с большим интересом следил
за исследованиями своего отца и  уже  объявил,  что  намерен  сделать  все
возможное, чтобы довести его дело до конца,  работая  с  теми  несколькими
экземплярами животных, которых удалось спасти от огня...