Код произведения: 12227
Автор: Честертон Гильберт Кийт
Наименование: Двенадцать человек
Г.К. Честертон
Двенадцать человек
Этот файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Недавно, когда я размышлял о нравственности и о мистере
X. Питте, меня схватили и сунули на скамью подсудимых.
Хватали меня довольно долго, но мне это показалось и
внезапным и необыкновенным. Ведь я пострадал за то, что
живу в Баттерси, а моя фамилия начинается на Ч.
Оглядевшись, я увидел, что суд кишит жителями Баттерси,
начинающимися на Ч. Кажется, набирая присяжных, всегда
руководствуются этим слепым фанатическим принципом. По
знаку свыше Баттерси очищают от всех Ч и предоставляют ему
управляться при помощи других букв. Здесь не хватает
Чемберпача, там - Чиззлопопа; три Честерфилда покинули
родное гнездо; дети плачут по Чеджербою; женщина жить не
может без своего Чоффинтона, и нет ей утешения. Мы же,
смелые Ч из Баттерси, которым сам черт не брат, размещаемся
на скамье и приносим клятву старичку, похожему на впавшего в
детство военного фельдшера. В конце концов, нам удается
понять, что мы будем верой и правдой решать спор между Его
Величеством королем и подсудимым - хотя ни того, ни другого
мы еще не видели.
В ту самую минуту, когда я подумал, не решают ли этот
спор преступник с королем в ближайшей пивной, над барьером
появилась глава подсудимого. Обвиняли его в краже
велосипедов. Он был как две капли воды похож на моего
друга. Мы вникли в кражу велосипедов. Мы выяснили, какую
роль сыграл в ней Его Величество, какую - подсудимый. И
после краткого, но веского спора мы пришли к выводу, что
король в это дело не замешан. Потом мы занялись женщиной,
которая не заботилась о детях, и поняли по ее виду, что
никто не заботится о ней.
И вот, пока перед моими глазами проходили эти лица, а в
мозгу мелькали эти мысли, сердце переполнила жестокая
жалость и жестокий страх; никогда и никто не сумел их
выразить, но именно они с сотворения мира таятся почти во
всех стихах и поэмах. Очень трудно объяснить их; может
быть, кое-что разъяснится, если я скажу, что трагедия -
высшее выражение бесконечной ценности человеческой жизни.
Никогда еще я не подходил так близко к страданию; и никогда
не стоял так далеко от пессимизма. Я бы не говорил об этих
тяжелых делах - говорить о них слишком тяжко; но я упоминаю
о них по особой причине. Я говорю о них потому, что из
горнила этих дел вышла не лишенная знаменательности
общественная или политическая формула. Четко, как никогда,
я понял, что такое суд присяжных и почему мы должны
сохранить его во что бы то ни стало.
В наше время все больше усиливается профессионализм. Мы
предпочитаем профессиональных солдат, потому что они лучше
сражаются, профессиональных певцов, потому что они лучше
поют, танцоров - потому что они лучше танцуют, весельчаков -
потому что они лучше веселятся. Многие считают, что это
относится и к суду и к политике, фабианцы, например,
уверены, что большую часть общественных дел нужно переложить
на специалистов. А многие законники хотят, чтобы взятый со
стороны присяжный уступил все свои полномочия профессионалу-
судье.
Конечно, если бы мир был разумен, я не видел бы в этом
ничего дурного. Однако тот, кто знает жизнь, узнает рано
или поздно, что четыре или пять важнейших и полезнейших
истин весьма парадоксальны. Другими словами, они
практически неоспоримы, но звучат странно. Такова,
например, безупречная истина, гласящая, что больше всех
радуется тот, кто не гонится за удовольствиями. Таков и
парадокс мужества: чтобы избежать смерти, надо не думать о
ней. И вот один из четырех парадоксов, которые следовало бы
сообщать грудным детям, сводится к следующему: чем больше
мы смотрим, тем меньше видим; чем больше учимся - тем меньше
знаем. Фабианцы были бы совершенно правы, если бы
специалист с каждым днем все лучше разбирался в деле. Но
это не так. Он разбирается все хуже. Точно так же тот, кто
не упражняется постоянно в смирении и благодарности, видит
все хуже и хуже красоту и значительность неба или камней.
Страшно и нелегко мстить за других. Но и к этому можно
привыкнуть - ведь привыкнуть можно и к солнцу. И самое
страшное во всей машине правосудия, во всех судах,
магистратах, судьях, поверенных, полисменах, сыщиках - не
то, что они плохи (есть и хорошие), не то, что они глупы
(есть и умные), а то, что они привыкли.
Они не видят на скамье подсудимых подсудимого; они видят
привычную фигуру на привычном месте. Они не видят ужаса
судоговорения - они видят механизм своей работы. И потому,
ведомая здоровым чутьем, христианская цивилизация мудро
порешила вливать в их тела свежую кровь, а в мозги - свежие
мысли людей с улицы. В суде должны быть люди, способные
видеть судью, толпу, грубые лица убийц и полисменов, пустые
лица зевак, призрачное лицо адвоката, - видеть ясно и четко,
как видят новый балет посетители премьеры.
Наша цивилизация поняла, что признать человека виновным -
слишком серьезное дело, и нельзя поручить его специалистам.
Здесь нужны свежие лица, не знающие тонкостей закона, но
способные чувствовать все то, что почувствовал я. Когда нам
нужно составить библиотечный каталог или открыть созвездие -
мы обращаемся к профессионалу. Но когда нам нужно сделать
поистине серьезный выбор, мы призываем двенадцать человек,
оказавшихся под рукой. Если память мне не изменяет, именно
так поступил Иисус.