Код произведения: 12359
Автор: Шалимов Александр
Наименование: Беглец
Александр Шалимов.
Беглец
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Странный мир". Л., "Советский писатель", 1972.
OCR spellcheck by HarryFan, 1 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
Исчезновение Митрофана Кузьмича Цыбули наделало немало шуму в Алуште.
Болтали разное... Работники районной милиции искали старого лесника даже в
огромных бочках местного винкомбината, в которых хранились знаменитые
крымские вина.
Что касается Евдокии Макаровны, жены дяди Митрофана, то она была твердо
убеждена, что старик отправился прямо в ад. Она даже отслужила панихиду по
грешнику Митрофану, которого черти упекли в самое горячее место адской
кухни.
Об Альбине Евдокия Макаровна рассказывать не любила.
- Ну, жил во время оккупации. Кто его знает, откуда взялся... Не такой
был, как все. - Она тяжело вздохнула. - Непонятный какой-то... И будущее
предсказывал. Что сказал, все как по часам исполнилось... А уж куда делся
потом... - она махнула темной морщинистой рукой и потерла углы глаз
кончиком головного платка.
Я понял, что воспоминания причиняют ей боль, и не настаивал. Позднее
догадался, что память об Альбине для Евдокии Макаровны слишком дорога.
Старуха ни с кем не хотела делиться ею. Альбин был для нее почти сыном.
Стояла весна. Цвели сады. Море дышало порывами прохладного ветра.
Приезжих было мало, и дача Евдокии Макаровны пустовала. Вечерами мы
подолгу сидели вдвоем на веранде у большого медного самовара. Пили чай с
прошлогодним вареньем, тихо разговаривали. Говорила больше Евдокия
Макаровна, а я поддакивал невпопад и снова и снова вспоминал утро того
удивительного дня...
Уже не первый год проводил я конец весны, а иногда и начало лета в
домике дяди Митрофана на окраине Алушты. Посреди тенистого виноградника
хозяева устроили беседку. Там стоял грубо сколоченный стол. За ним хорошо
работалось в яркие солнечные дни, когда небо кажется прозрачным и
глубоким, а редкие облачка цепляются за скалистые вершины гор.
Море было рядом, его шум долетал вместе с дуновениями легкого ветра.
Сам дядя Митрофан появлялся редко. Летом он больше жил в лесной
сторожке.
- Чтобы не мешать отдыхающим, - объяснял он, когда заглядывал домой.
В то утро он был дома...
Помню, у меня не клеилось с очерком. Я бросил перо и вышел в сад. Дядя
Митрофан в трусах, толстый и грузный, восседал на скамейке под густым
зеленым навесом виноградных лоз. Маленькими глазками, спрятавшимися в
глубоких складках коричневого от загара лица, он следил, как Евдокия
Макаровна перебирала какой-то хлам в большом кованом сундуке.
Увидев меня, старик оживился:
- А, литератор, чернильная твоя душа, здорово, здорово! Чего дома
торчишь? Шел бы на море. Все равно больше не заплатят, если днем сочинять.
Я бы, если б был сочинителем, только по ночам писал...
- Чего привязался к человеку! - ворчливо вмешалась Евдокия Макаровна. -
Лучше иди штаны надень. Срам глядеть! Если бы он был сочинителем!.. О чем
тебе сочинять, басурману лысому?
Однако дядя Митрофан был настроен мирно.
- Заглохни! - посоветовал он жене и, потирая небритый подбородок,
продолжал: - Мне есть чего рассказать... Мне из пальца высасывать не надо.
А он вот не знает, об чем писать. По глазам вижу. Верно?..
- Верно, - признался я.
- Ну то-то. Люблю за правду. А ты возьми и напиши, скажем, про меня.
Напиши, какой я есть. Правильно напишешь - живи бесплатно, пока не
надоест...
- Тьфу! - плюнула Евдокия Макаровна и ушла в комнаты.
- Зачем она это тряпье хранит? - спросил я, чтобы переменить тему
разговора. - Все моль поела.
- Баба, - проворчал дядя Митрофан, заглядывая в сундук. - С нее какой
спрос? Она эту сундучину лет десять не открывала; все просила из погреба
вытянуть. Я сегодня выволок, так она теперь зудит, что из-за меня все
погнило.
Он запустил руку в сундук и сердито встряхнул тряпки.
Пахнуло сыростью. Стайка серебристых молей поднялась из тряпья и
заметалась в воздухе, спасаясь от солнечных лучей.
Дядя Митрофан выгреб из сундука сверток старых половиков и швырнул на
землю.
Один из половиков развернулся; в нем оказалось что-то похожее на
широкий блестящий пояс с двойной портупеей. При виде пояса дядя Митрофан
ошеломленно ахнул. С быстротой, несвойственной его грузной фигуре, он
нагнулся, схватил пояс и принялся внимательно разглядывать, покачивая
седой квадратной головой.
- Что за штука? - поинтересовался я, указывая на ремни портупеи,
скрепленные серебристыми металлическими дисками.
Дядя Митрофан подозрительно глянул по сторонам.
- Это, брат, такая штука, - он натужно закашлялся, - такая штука...
Да... Леший знает, как сюда попала. Вот не думал, что она у меня осталась.
- А что это?
- Подожди, дай вспомнить, как было...
Дядя Митрофан потер небритые щеки, почесал голову.
- Эта штуковина от него ведь осталась. Вроде бы радио тут внутри, а
может, и еще что... Он эти ремни не снимал. Даже спал в них... И часто при
мне вот это колесико крутил.
Дядя Митрофан осторожно поскреб пальцем один из серебристых дисков на
ремнях портупеи.
Я нагнулся, чтобы получше рассмотреть диск. Он состоял из нескольких
колец, вставленных одно в другое. На кольцах были тонко выгравированы
деления и ряды цифр. В центре находилось выпуклое желтоватое стекло,
напоминавшее глаз. Я потрогал ремни портупеи. Это была не кожа, а какая-то
незнакомая мне пластмасса - прочная и эластичная. Едва ощутимые утолщения
свидетельствовали, что внутри портупеи скрыты металлические части.
Сырость и плесень не оставили следов на этом странном приспособлении.
Ремни были сухи и чисты, а металл блестел так, словно его только что
отполировали. Нет, это не было похоже на радиопередатчик, скорее на
крепление парашюта. Только для чего могли служить блестящие кольца с
рядами цифр, этот глазок и металлические детали внутри?
Я посмотрел на дядю Митрофана. Он был явно встревожен находкой. Его
толстые пальцы дрожали. Он беспокойно оглядывался по сторонам. Не выпуская
из рук портупеи, снова начал рыться в сундуке, перевернул ворох тряпья,
долго шарил под ним; потом поднялся, отер пот со лба и, отдуваясь, присел
на край сундука.
- Еще что-нибудь должно быть? - спросил я.
Он не ответил. Сидел, припоминая что-то.
- Зачем не за свое дело берешься? - раздался ворчливый голос Евдокии
Макаровны. - Кто тебя просил помогать? Ишь, расшвырял все. Шел бы лучше
спать, если дела найти не можешь.
- А что? Могу и пойти, - охотно согласился дядя Митрофан, поспешно
вставая с сундука и пряча портупею за спину. Он подмигнул мне, предлагая
следовать за ним, и поковылял в свою каморку под верандой.
Евдокия Макаровна подозрительно посмотрела ему вслед, покачала головой
и присела возле сундука. Я прошелся по саду и, когда Евдокия Макаровна
нагнулась над сундуком, проскользнул в комнату дяди Митрофана.
Он сидел на кровати, большими узловатыми руками поглаживал портупею.
Жестом пригласил меня сесть рядом.
- Можешь верить, можешь не верить, - сказал он, вздыхая, - а было
так...
Он рассказывал долго и путано, часто останавливался, чтобы припомнить
события, пропускал подробности, потом возвращался к ним, многое повторял,
словно убеждая самого себя. Рассказ изобиловал отступлениями, в которых он
пытался по-своему объяснить происходившее. Эти объяснения были наивны, а
подчас еще более фантастичны, чем те удивительные события, свидетелем и
участником которых ему пришлось стать.
Для краткости я опускаю большинство рассуждении дяди Митрофана,
сохранив лишь главное - поразительную историю Беглеца...
Это произошло ранней весной тысяча девятьсот сорок третьего года. По
ночам зарево полыхало над крымскими лесами, в которых укрывались
партизаны. У моря в Алуште и Ялте гулко стучали по разбитым тротуарам
каблуки фашистских офицеров и полицейских.
Поздним ненастным вечером дядя Митрофан возвращался из лесной сторожки
домой. Пропуска у него не было, и он осторожно пробирался по тихим,
безлюдным улицам, проклиная немцев, ненастье и ревматизм.
Ни одно окно не светилось, под ногами хлюпала размокшая глина, над
головой быстро плыли черные, мохнатые облака. В просветах между ними
изредка появлялась луна, и тогда казалось, что облака останавливаются, а
луна стремительно несется по небу.
Перед кипарисовой аллеей дядя Митрофан остановился. До дому уже
недалеко, но в аллее темно, как в погребе. Легко нарваться на патруль.
Дядя Митрофан прислушался. Как будто никого... Только вдалеке шумело
невидимое море.
Он сделал несколько шагов и замер на месте. Впереди, возле одного из
кипарисов, шевельнулось что-то более темное, чем окружающий мрак.
"Влип", - подумал дядя Митрофан, мучительно соображая, что лучше -
бежать или прикинуться пьяным.
Темная фигура также не шевелилась.
"Сейчас полоснет из автомата, и служи панихиду, - рассуждал дядя
Митрофан, чувствуя, как его прошибает холодный нот. - И чего ждет? Может,
не патруль?.. Эх, была не была..."
Дядя Митрофан сделал шаг вперед и шепотом спросил:
- Кто такой?
Темная фигура беззвучно отступила за кипарис.
- Видно, не патруль, - осмелел дядя Митрофан. - Чего надо? Чего по
ночам шляешься? - угрожающе продолжал он, делая еще шаг вперед.
Фигура продолжала молчать, но уже совсем близко слышно было тихое,
прерывистое дыхание.
- Смотри, задуришь - стрельну, - быстро предупредил дядя Митрофан и, в
подтверждение своих слов, звякнул в кармане ключами.
- Нет, нет, - странным, чуть гортанным голосом отозвался незнакомец, -
я не враг вам. Но, во имя справедливости, помогите мне.
- Ранен, что ль?
- Нет.
- Жрать хочешь?
- Не понимаю, - помолчав, отозвался незнакомец.
"Не наш, - сообразил дядя Митрофан. - Но и не немец".
- Голодный?
- Нет...
- Так какого лешего тебе надо?
- Спасибо, - серьезно сказал незнакомец, - лешего мне также не нужно.
Мне ничего не нужно. Скажите только, где я и какой сегодня день.
Дядя Митрофан тихонько свистнул.
- Ясно, что за герой. А ну, пошли до хаты. На улице про такие дела не
говорят.
Незнакомец, видимо, колебался.
- А вы кто? - спросил он наконец, отступая на шаг.
- Тебе я друг, - решительно отрезал дядя Митрофан. - Помогу, в чем
надо. Свою обязанность знаю. Мы союзников уважаем, хотя вы и не спешите со
вторым фронтом... Пошли...
- Хорошо, - сказал, подумав, незнакомец. - Но неужели у вас нельзя
говорить на улице о том, какое сейчас время?
- У нас, брат, такое время, что о нем лучше говорить, когда оно
кончится.
- Кажется, я сильно ошибся, - сказал незнакомец.
- Это бывает, - охотно согласился дядя Митрофан. - Я сам вместо горилки
раз уксуса хватил. Пошли...
Пробираясь по темной аллее, он слышал за плечами дыхание незнакомца.
Наконец скрипнула калитка виноградника. Дядя Митрофан облегченно
вздохнул.
- Однако добрались...
Ощупью нашел под крыльцом ключ, открыл дверь, пропустил гостя вперед. В
комнате занавесил окно старым одеялом и тогда уже зажег керосиновую лампу.
С интересом оглядел гостя. Перед ним стоял юноша лет двадцати, среднего
роста, с узким, бледным лицом, темными бровями и светлыми пепельными
волосами. Он был одет в серую клетчатую куртку с черными отворотами и в
узкие бархатные брюки. Под курткой виднелась белая рубашка с черной
ленточкой вместо галстука. Тонкий резиновый плащ с капюшоном, который
юноша снял, войдя в комнату, едва ли мог согреть хозяина в холодную
мартовскую ночь.
- Продрог небось, - сказал дядя Митрофан, поеживаясь в своем ватнике. -
Вот беда. Водки нет и дров, брат, не заготовлено. Завтра жинка печку
истопит. А сейчас я на керосинке чайку вскипячу. Погреемся.
- Нет, мне не холодно, - своим звенящим, гортанным голосом сказал
юноша. - Но я вам очень признателен, что приютили меня. Я здесь совсем
никого не знаю. Откровенно говоря, я даже не знаю, где я.
"Вот, сбрасывают людей, а без толку, - мелькнуло в голове у дяди
Митрофана. - Ни карт, ни одежонки приличной. Оденут, как клоуна, а он
сразу и засыплется. Этого, наверно, в Румынию предназначали, а он вот куда
угодил. Хорошо еще, не в море. И что бы делал, если бы меня не встретил".
- Ну, давай знакомиться, - продолжал он, обращаясь к гостю, - меня
Цыбулей звать, по имени Митрофан, по батюшке Кузьмич, а тебя как?
- Мое имя Альбин, - сказал юноша.
- Что же, имя неплохое, - одобрил дядя Митрофан. - А фамилия?
- Зовите меня Альбин, - смущенно улыбнулся юноша.
- Альбин так Альбин, - согласился дядя Митрофан. - Молод, а конспирацию
знает... И между прочим, правильно. Мне твоя фамилия ни к чему. Завтра я
тебе одежонку приличную достану; в твоей на улицу не выйдешь, сразу
арестуют. Документы-то есть? Паспорт или еще что?
- Не знаю, - нерешительно промолвил Альбин. - Но скажите, пожалуйста,
куда я попал? Что это за место?
- Алушта...
- Алушта? - повторил юноша, слегка пожимая плечами. - Не помню
такого... А какая... страна или, как это называется... государство?
- Да ты что, с луны упал? - удивился дядя Митрофан. - Крым это. Крым-то
ты знаешь? Чему только вас учат там... А государство здесь было Советское,
пока фашисты не пришли. Вот вышвырнем их, и опять оно будет... А тебе-то
куда надо было?
- Не совсем сюда, - горестно вздохнул юноша. - Теперь уж все равно, но
боюсь, это не, единственная ошибка. Какой сегодня день?
- Шестое марта.
- Ну, а дальше?
- Чего дальше?
- Шестое марта какого года?
Дядя Митрофан ошеломленно разинул рот.
- Да ты что, шуткуешь надо мной, хлопче? - угрожающе протянул он и так
треснул кулаком по столу, что со звоном подскочили стаканы.
- Не сердитесь, Кузьмин, - тихо сказал Альбин. - Я правду говорю. Я не
знаю, какой сейчас год. Так получилось. Я... долго болел... Все забыл...
- А ты когда заболел, друг, в каком году? - подозрительно осведомился
дядя Митрофан, не сводя глаз со своего гостя.
- Уж давно... Но я забыл...
- Как же тебя, больного, на такое дело послали?
- На какое дело?
- Ну, ладно, - махнул рукой дядя Митрофан, - меня это не касается.
Только я тебе так скажу: врать надо с умом, а то сразу попадешься.
Альбин потер тонкими пальцами бледный лоб.
- Все-таки какой же сейчас год?
- Тысяча девятьсот семидесятый, - насмешливо проворчал дядя Митрофан.
Гость не обиделся. Он внимательно посмотрел на старика, соображая
что-то, и уверенно сказал:
- Нет, не может быть.
- Верно, не дожили еще. А если я скажу так - тысяча восемьсот
семидесятый?
Альбин вздрогнул. В его больших черных глазах блеснули золотистые
огоньки. Однако, чуть подумав, он тряхнул головой.
- Думаю, что и это неправда.
- То есть как это "думаешь"? - рявкнул дядя Митрофан. - Да ты что? Ты
подожди! Слушай, а может, у тебя тут того? - дядя Митрофан повертел
большим пальцем возле виска. - Может, ты драпака дал из этого места, где
вашего брата под замком держат? Ну, понимаешь?
- Не понимаю, - сказал Альбин, - но если вам неприятны мои вопросы и
мое присутствие, я уйду...
- Молчи, - оборвал дядя Митрофан. - Куда пойдешь, непутевая башка!
Ложись спать, завтра подумаем, что делать... А год сейчас, по правде
сказать, поганый; люди его крепко запомнят - военный тысяча девятьсот
сорок третий год.
- Тысяча девятьсот сорок третий, - повторил Альбин, прищурившись. -
Вероятно, вы снова шутите, Кузьмич?
- Шучу? - опешил дядя Митрофан. - Тетка твоя курица пускай этим шутит.
("Да чего я с ним разговариваю? Ясно - сумасшедший".) Идем, - продолжал он
вслух. - Постель в соседней комнате.
Гость не спеша поднялся, взял плащ, подошел к двери, но вместо того,
чтобы отворить ее, ударился о нее со всего размаха лбом. Испуганно
отпрянув назад, он смущенно улыбнулся дяде Митрофану:
- Забыл, что надо самому...
Он потер лоб и, нащупав ручку, осторожно отворил дверь.
"Сумасшедший, - окончательно решил старик. - Откуда только взялся на
мою голову! Еще хату ночью спалит..."
Однако ночь прошла спокойно. На другое утро, заглянув в комнату
Альбина, дядя Митрофан застал своего гостя уже на ногах. Вид у юноши был
измученный и встревоженный. Он почти не коснулся скудного завтрака,
отвечал односложно, думал о чем-то своем.
На вопрос, чем он расстроен, коротко ответил:
- Со мной случилась бОльшая беда, чем я предполагал. Не спрашивайте;
все равно вы не поймете, в чем дело...
Дядя Митрофан обиделся, но промолчал.
Прошло несколько дней. Альбин не покидал комнаты, почти ничего не ел. С
утра до вечера он сидел на кровати, напряженно думал о чем-то. Время от
времени, схватив листок бумаги, покрывал его строчками непонятных знаков,
цифр и кривых линий, писал, зачеркивал, снова писал, потом рвал все на
мелкие клочки и опять погружался в раздумье.
Иногда он вскакивал и принимался бегать по маленькой, тесно
заставленной комнате, бормоча непонятные слова. Потом успокаивался и
часами сидел неподвижно, безучастный ко всему.
Дядя Митрофан заходил, садился возле. Альбин молчал, устремив глаза в
одну точку. Казалось, он не замечал присутствия дяди Митрофана.
- Куда он глядит? - недоумевал старик и старался найти на беленой стене
то место, которое так привлекало внимание Альбина.
- Верно, далеко глядит. Ох, далеко... А что видит?..
Порой какая-то тень пробегала по бледному лицу Альбина. Тонкие черты
искажались гримасой боли: юноша резко встряхивал головой, словно пытаясь
прогнать тяжкие воспоминания.
"Переживает, - думал дядя Митрофан. - Конечно, будешь переживать, если
не туда попал, куда посылали... А может, ждет чего? Книжек ему, что ли,
каких достать? Почитает - глядишь, про беду свою забудет на малый час".
Дядя Митрофан слазил на чердак, разыскал среди старых ящиков и пустых
бутылок стопку запыленных книг - библиотечку ушедшего на фронт внука,
выбрал несколько штук, отер тряпкой и принес Альбину.
- Старинные, - задумчиво сказал юноша, осторожно листая страницы
тонкими, длинными пальцами.
- Какие там старинные! - махнул рукой дядя Митрофан. - Перед самой
войной куплены.
- О, конечно, - смутился Альбин, - я не точно выразился. Книги - такая
вещь... Чем им больше лет, тем они ценнее... Я хотел сказать, что пройдут
столетия и некоторые из этих книг станут большой редкостью. За ними будут
охотиться исторические библиотеки, музеи, любители старины. И даже не
всегда за тем, чтобы их читать. Тогда это будет иначе... Книга скоро
утратит свою роль сокровищницы человеческого опыта и знаний. Магнитные и
электронные записи гораздо удобнее. Книги будут интересовать лишь
лингвистов, историков да коллекционеров. Вот эта, например, она станет
настоящим сокровищем для собирателей редкостей.
- Подорожает, что ли? - не понял дядя Митрофан.
- Подорожает? - повторил Альбин. - Ах, то есть станет дороже? Нет, это
не то слово. Оценивать ее никто не будет. Это ни к чему. Просто она станет
уникальной, редкой... Библиотеки, имеющие такую книгу, будут вправе
гордиться. Ее написал кровью сердца мудрый человек в годы Великой
Перестройки. Ее будут хранить среди других редкостей во дворце из металла
и стекла, куда не проникает жара и холод, влага и пыль...
Дядя Митрофан покачал головой и осторожно смахнул паутину с корешка
книги, которую Альбин держал в руках. Порывшись в кармане, достал
старенькие очки в поржавевшей оправе, приладил их на нос, через плечо
Альбина с любопытством и опаской глянул на заглавие. Удивленно заморгал
маленькими глазками и еще раз перечитал заглавие, шевеля толстыми губами.
Потом поглядел исподлобья на своего гостя.
Лицо Альбина оставалось задумчивым и серьезным.
- А ведь все-таки псих, - пробормотал дядя Митрофан и, насупившись,
вышел из комнаты.
Книги не заинтересовали Альбина. Он перелистал их и больше к ним не
прикасался. По-прежнему сидел, молчал, думал... Казалось, он не отдавал
себе отчета в опасности своего положения. Дядя Митрофан со страхом
размышлял, что будет, если немцы устроят очередную облаву или обыск.
Наконец он не выдержал и решил поговорить с гостем начистоту.
Свой рассказ о войне и оккупации он закончил словами:
- Понимать надо, в какое время живем. Никто не знает, что через час
будет...
- Я понимаю, - тихо сказал Альбин, - и о многом я знал раньше. Но
действительность оказалась в тысячу раз проще и... страшнее. До чего я был
наивен, Кузьмич! Чтобы понять по-настоящему, недостаточно знать, надо
видеть, участвовать самому... А я связан - связан понятиями и законами
иного мира. Я лишен права вмешаться. И это ужаснее всего... Если бы можно
было начать сначала! Поверьте, Кузьмич, я не могу сейчас помочь вам. Я
вынужден ждать... Может быть, силовое поле восстановится, и тогда... Как
бы это объяснить? Я еще не понимаю, что произошло, почему прекратилась
связь и исчезло поле, но...
- Я ему про деда, а он про бузину, - раздраженно прервал дядя Митрофан.
- Меня твои тере-фере не интересуют. И помощи я от тебя никакой не жду. Ты
лучше скажи, чего делать будем, если немцы нагрянут.
- Я сделаю все, что вы посоветуете.
- Первое разумное слово за неделю, - смягчился дядя Митрофан. - Тогда
слушай. Документы у тебя какие есть?
- Документы?.. Ах, да... Никаких нет.
- Беда с тобой. В такое время разве можно без документов!..
- Я не знал. - Альбин смущенно пожал плечами.
- Тогда вот что. Я тебя спрячу в сторожке в лесу. Туда немцы не
заглядывают. Ну, а там - поглядим... Согласен?..
Гость молча кивнул головой.
Они вышли на рассвете следующего дня. Альбин не стал переодеваться. Он
согласился лишь взять резиновые сапоги, а поверх своего черного плаща
надел старый брезентовый дождевик дяди Митрофана. На прощанье он низко
поклонился Евдокии Макаровне и поблагодарил за заботу.
- Господа мы прогневили, - запричитала старуха, - живем как звери. По
своей земле крадучись ходим, всего опасаемся. Когда это кончится...
- Еще не скоро, - серьезно сказал Альбин. - Ваши через год сюда
вернутся, а война закончится в мае тысяча девятьсот сорок пятого.
- Ишь, пророк нашелся, - проворчал дядя Митрофан. - Это ты как же узнал
- по картам или из Библии?
- Просто мне так кажется, - смутился Альбин.
- Если кажется, перекрестись, - сурово сказал дядя Митрофан. - Такими
делами, брат, не шутят...
- А ты на него не гавкай, - вмешалась Евдокия Макаровна. - Может, он
видит... Сынок, скажи, победим-то мы?
Альбин мельком глянул на дядю Митрофана, повернулся к Евдокии Макаровне
и, прочитав в ее глазах немую мольбу, твердо сказал:
- Вы победите, ваш народ.
- Спасибо, сынок. Спасибо... Только вот мы-то с ним, - она кивнула на
дядю Митрофана, - доживем ли до победы?
Альбин смущенно улыбнулся.
- Этого я не знаю, но горячо желаю вам дожить!
- Этак и я могу предсказывать, - заметил дядя Митрофан. - Пошли,
пророк.
Логами, заросшими густым кустарником, они добрались до леса и вышли на
дорогу. Альбин молчал; дядя Митрофан бормотал что-то в усы, временами тихо
поругивался.
- Не понимаю, что ты за человек, - заметил он наконец. - Не то
безумный, не то только прикидываешься. Вроде бы и неплохой ты парень, а
нет в тебе чего-то. Решимости, что ли, в тебе нет? Откуда ты такой взялся?
- Не сердитесь, Кузьмич, - мягко сказал Альбин, - придет время, я все
объясню. А сейчас не могу, и все равно вы мне не поверите и не поймете.
- Загадки загадываешь! А сейчас, дорогой, война. И на фронте и в тылу
люди гибнут. Ну я, к примеру, старик. За меня внуки воюют. А был бы
помоложе... - дядя Митрофан махнул рукой.
- Вы считаете, что я должен...
- Ничего я не считаю. Я ведь не знаю, зачем тебя прислали. Может, так и
надо...
- Молчите, Кузьмич! - голос Альбина дрогнул. - Вы вот говорите о гибели
людей. Но убивать - какой это ужас! В бесконечной Вселенной нет ничего,
поймите - ничего прекраснее жизни...
- Чудак! Кто этого не понимает. А для чего народ воюет? Для жизни.
Чтобы жили наши дети и внуки и внуки внуков. Ты знаешь, как у нас до войны
было?.. А разве можно жить как сейчас! Ты мог бы так - всю жизнь?
Гримаса мучительной боли скользнула по лицу Альбина.
- Вот то-то! Поэтому народ и воюет. За эту самую жизнь, лучше которой,
как ты сказал, нет ничего на свете. А как же, друг! Так оно и получается.
Нет другого пути.
- Все это так, Кузьмич! Но я... я... - Альбин остановился и закрыл лицо
руками.
- А ты что, из другого теста, не человек?
- Что же, по-вашему, я должен делать?
- Подумай, пораскинь мозгами. Может, и поймешь...
Немцы выросли как из-под земли. Лязгнули затворы автоматов. Дядя
Митрофан тоскливо оглянулся. Впереди два солдата в рогатых касках. Позади
эсэсовский офицер с пистолетом в руках.
- Партизаны?
- Лесник здешний! Не знаете, что ль!
- А он?
- Знакомый из города.
- Документы!
Дядя Митрофан принялся неторопливо шарить по карманам, соображая, что
предпринять.
Альбин, закусив губы, стоял рядом.
- А ну, побыстрей, свинья!
Под носом дяди Митрофана мелькнул кулак в кожаной перчатке, и в этот
момент случилось нечто непостижимое.
Вспышка, более яркая, чем солнечный луч, заставила зажмуриться. Что-то
зашипело, как рассерженная змея. Прозвучал краткий, прервавшийся стон,
снова шипенье, тяжелые удары упавших тел, и... тишина. В воздухе сильно
запахло озоном, как после близкого удара молнии.
Дядя Митрофан открыл глаза. Немцы лежали на песчаной дороге. У солдат
почернели лица под сожженными касками. Стволы автоматов свернулись
спиралью. Тело офицера было наполовину обуглено. Альбин неторопливо
вкладывал что-то в карман своего плаща. Юноша был очень бледен, но
удивительно спокоен.
- Как же это ты их? - оторопело пробормотал дядя Митрофан, со страхом
глядя то на убитых немцев, то на Альбина.
- Новое оружие, - сказал Альбин и тяжело вздохнул.
- Партизанам бы такое, - заметил дядя Митрофан. - Надо будет тебя с
ними свести... У меня, брат, кое с кем из них связь есть. Да... Вот
почему-то только никто от них давненько не объявлялся... А вы, между
прочим, дряни, - добавил он, подумав. - С таким оружием второго фронта не
открываете.
- Второй фронт? - повторил Альбин. - Ах, да... Но это оружие было
изобретено, когда... - он запнулся. - Одним словом, оно не создано для
убийства. Это страшное недоразумение, Кузьмич. У нас с вами не было
другого выхода. Эти дурные люди - первые живые существа, павшие жертвой
такого оружия. Если бы они были и последними...
- Ну уж дудки, - возразил дядя Митрофан. - Не мы к ним, они к нам
непрошеными гостями пришли... Крови еще прольется немало.
- А что теперь с ними делать? - спросил Альбин.
Дядя Митрофан почесал голову.
- Можно было бы их в лесу спрятать, да все равно найдут - и тогда беда.
Невинных людей в Алуште постреляют. А вот мыслишка у меня одна имеется.
Сходство есть, будто их молния спалила. Разыщем дерево; обугленное
молнией, занесем туда и оставим.
- Хорошо, - сказал Альбин, - но искать такое дерево не надо.
Он отошел на несколько шагов, огляделся, вынул из кармана маленький
блестящий пистолет и навел его на высокую мохнатую сосну, стоявшую возле
самой дороги.
Ослепительный луч скользнул вдоль сосны; факелом вспыхнула темная
крона, с треском раскололся коричневый ствол, и обугленное дерево рухнуло
на дорогу, прикрыв искалеченными черными ветвями тела фашистов.
Дядя Митрофан восхищенно выругался и, махнув Альбину, чтобы следовал за
ним, углубился в густую чащу леса.
Однако добраться до сторожки им не удалось. По лесу шарили немецкие
патрули. Очевидно, готовилась очередная операция против партизан. Со скал
Ай-Йори они увидели внизу клубы дыма и пламя.
- Сторожку жгут, - пробормотал дядя Митрофан и сплюнул. - Никакого
жилья в лесу не хотят оставить. Если бы могли, все леса бы выжгли. До того
партизан боятся...
- Что за время, - шепнул Альбин и, помолчав, тихо добавил: - Сколько
надо было силы и великого мужества, чтобы выдержать и пройти весь путь. Я
склоняюсь перед вами, люди, о которых прежде не знал ничего... Как
ничтожна тоска и боль одного человека перед страданиями и борьбой народа!
О безумец, глупец...
- Ты это про что? - удивился дядя Митрофан.
Альбин не ответил. Казалось, он не слышал вопроса. Широко раскрытые
глаза юноши снова были устремлены куда-то в безграничные дали, туда, где
дядя Митрофан, сколько ни старался, не мог разглядеть ровно ничего.
Вечером они возвратились в Алушту.
Несколько недель Альбин провел в доме дяди Митрофана. Юноша жил теперь
в погребе и лишь по ночам выходил на виноградник подышать свежим воздухом.
Как только темнело, дядя Митрофан занавешивал окна, зажигал старенькую
керосиновую лампу и выпускал Альбина из его убежища. По крутой скрипучей
лестнице юноша поднимался в горницу, садился к столу, ужинал вместе с
хозяевами.
Старый лесник ухитрился припрятать кое-что из запасов своего
разграбленного фашистами хозяйства. Поэтому они с Евдокией Макаровной не
так голодали, как остальные жители оккупированной Алушты. В борще, который
подавался на стол, нет-нет да и появлялась солонинка, в каше поблескивало
масло, иногда неизвестно откуда выплывал горшочек топленого молока,
вареное яйцо, чашка сметаны. Всем, что у них было, старики делились с
Альбином. Дядя Митрофан, как бы он ни бывал голоден, не прикасался к еде,
пока Альбин не сядет за стол. Ужинали молча. Альбин с трудом орудовал
большой деревянной ложкой. Ел он очень мало. Несколько глотков супа, ложка
каши - и он уже благодарил хозяйку.
- Да поешь ты еще, - уговаривала Евдокия Макаровна. - Посмотри на себя:
в чем душа-то держится?
- Нет, нет, благодарю! - говорил Альбин. - Я всегда так... Больше мне
ничего не надо.
Как-то во время ужина оборвалось тиканье ходиков. В комнате стало
совсем тихо. Дядя Митрофан постучал согнутым пальцем по циферблату,
подергал гири, качнул маятник. Часы не шли.
- Господи, и время-то теперь знать не будешь, - сокрушенно пробормотала
Евдокия Макаровна. - Все в прах рассыпается.
- Их надо было еще до войны выкинуть, - мрачно заметил дядя Митрофан и
отвернулся.
Альбин подошел к замолкнувшим часам, снял со стены, внимательно оглядел
механизм.
- Понимаешь чего в них? - поинтересовался дядя Митрофан.
- Таких я не видел, - сказал Альбин, - но здесь все очень просто. Как в
детской игрушке.
Не успел дядя Митрофан раскрыть рта, как Альбин быстрыми точными
движениями разобрал часы на составные части.
- Ну, а теперь чего будешь делать? - насмешливо спросил старик,
указывая на лежащие на столе проволочки, пружины и крючки.
- Снова сложу, - ответил Альбин, - только здесь надо поправить. - Он
ловко вырезал ножницами жестяную пластинку из пустой консервной банки,
согнул, вставил на место сломавшейся детали; собрал часы, повесил их на
стену, качнул маятник. Часы затикали.
- Да ты, брат, не только стрелять умеешь, - покачал головой дядя
Митрофан. - Руки у тебя, видать, правильные. До войны сказали бы - золотые
руки. Молодчина...
- Это же просто, - заметил Альбин, словно оправдываясь. - Совсем
просто... А вот свой аппарат не могу поправить. Не понимаю, что с ним
случилось, - добавил он и тяжело вздохнул.
- Ты у себя-то там кем был? - поинтересовался дядя Митрофан. -
Механиком, что ль?
- Механиком? - повторил Альбин и задумался. - Нет, не механиком, -
сказал он наконец. - Не знаю, как вам объяснить, Кузьмич. То, что я делал,
сейчас никому не нужно.
- А делал-то ты что? Где работал?
- О, работал я повсюду, - оживился Альбин. - Здесь, на Земле, и там...
- он указал пальцем вверх.
- Господи, помилуй нас, грешных, - перекрестилась Евдокия Макаровна.
- По воздуху, что ли, летал? - нахмурился дядя Митрофан.
- Летал... - сказал Альбин и умолк.
- Что из тебя слова не вытянешь? - рассердился дядя Митрофан. -
Подумаешь - секретные дела какие. Работал... Летал... Тьфу!
- Не надо сердиться, Кузьмич, - попросил Альбин. - Я обещал вам все
рассказать, и я обязательно сделаю это. Но немного позже. Сейчас незачем,
да и не сумею. Слов у меня не хватит. И вы снова подумаете, что я болен,
что у меня тут, - Альбин указал пальцем на свой бледный лоб, - не все как
надо. Вы уже думали так, и не один раз. Не правда ли?
- Чудной ты какой-то, - смутился дядя Митрофан. - Сидишь, вроде никого
не замечаешь, а сам вон мысли мои читал.
- Нет, мысли я читать не умею, - сказал Альбин, - но, кажется, я
понимаю вас лучше, чем вы меня.
Дядя Митрофан засопел, но ничего не ответил.
Шли дни... Альбин изменился. Скованность и отрешенность постепенно
покидали его. В нем все живее пробуждался интерес к окружающему, к людям,
их борьбе, радостям и горю. В темные ненастные вечера, когда за окном
капли дождя барабанили по виноградным листьям, он теперь подробно
выспрашивал стариков о том, как жилось до войны, о годах революции, о
приходе фашистов, о партизанах. Раз услыхав какое-нибудь имя, название или
дату, он запоминал твердо и точно, словно гравировал их в своей памяти.
- Я должен пробраться к партизанам, Кузьмич, - сказал он однажды дяде
Митрофану. - От них, может, удалось бы передать по радио в Москву...
Москва, - с нежностью и печалью повторил он, вслушиваясь в звучание этого
слова. - О, как все это далеко, бесконечно и безнадежно далеко!..
Он сжал тонкими пальцами лоб и закрыл глаза.
- Знаете, Кузьмич, - продолжал он после долгого молчания, - я не могу
ждать целый год. Я не хочу стоять в стороне... И я не выдержу. Чувствую,
что слабею. Проводите меня к партизанам. Это очень важно для всей страны,
для людей. Правда, истории это не изменит. Но я знаю так много. Я хочу
принести хоть какую-нибудь пользу, перед тем как погибну окончательно.
Дядя Митрофан безнадежно развел руками.
- Ты же видел, Альбин. Сейчас это невозможно. Мышь не проскочит. И от
них никого нет. Может, летом...
Наступила весна. Зацвели черешни. Теплым ветром дышало море. Стоя в
темном винограднике, Альбин подолгу слушал гул прибоя и иногда чему-то
улыбался.
- Ну, как со связью, не налаживается? - спросил однажды дядя Митрофан.
Юноша грустно покачал головой.
- Может, тебе какой инструмент нужен?
- Нет.
В другой раз, спустившись в погреб к Альбину, дядя Митрофан
поинтересовался:
- А где ты свой передатчик держишь? В случае обыска, если бежать
придется, не найдут его?
- Какой передатчик?
- Ну этот, как его - радио или что...
- Ах, это! Не беспокойтесь, Кузьмич. Он всегда со мной. Если бежать, то
только с ним.
Юноша распахнул пиджак и показал пояс с двойной портупеей, плотно
охватывающей грудь.
- Вот здесь, но не действует...
Альбин покрутил блестящие диски на портупее и безнадежно махнул рукой.
- Хитро придумано, - заметил дядя Митрофан, - однако неувязка
получилась. Видно, новый образец, военного времени.
- Новый.
- Вот то-то и оно. Лучше было старый взять.
- Старого нет. Это первый... - начал Альбин и умолк.
Однажды вечером Альбин сидел на веранде. Солнце зашло, и сумрак
постепенно окутывал притихший город. Над горами сгущались тучи. Все чаще
полыхали яркие зарницы.
Евдокия Макаровна принесла самовар, принялась разливать жиденький
желтоватый чай, заваренный из розовых лепестков. Вдали громыхнуло.
- Первая гроза, - промолвила старуха и потерла уголком платка сухие
глаза.
Маленькая взъерошенная птичка с писком влетела на веранду и закружилась
под потолком, задевая за стены и ударяя в стекло серенькими крыльями и
тонким клювом.
- А, чтоб тебя! - недовольно крикнула Евдокия Макаровна, замахиваясь
тряпкой. - Сейчас стекла побьет. Киш!
Птичка заметалась еще стремительнее, ища выхода.
- Не нужно, - быстро сказал Альбин, вставая. - Ее кто-то испугал. Надо
успокоить...
Он засвистел тихо и мелодично, потом протянул ладонь. Маленький ночной
гость, сделав круг под потолком веранды, опустился прямо в руки Альбина.
Евдокия Макаровна перекрестилась.
- Чудо, истинное чудо!..
Альбин покачал головой и улыбнулся. Птичка, нахохлившись, сидела
неподвижно. Держа ее на раскрытой ладони, Альбин вышел в сад. Здесь он
свистнул снова, но уже иначе - коротко и угрожающе. Темная тень ночного
хищника стремительно метнулась среди ветвей и бесшумно исчезла во мраке.
- Путь свободен, - сказал Альбин и легонько шевельнул ладонью.
Птичка взвилась в воздух, чирикнула и улетела.
- Людям помочь труднее, - сказал Альбин и вздохнул.
Евдокия Макаровна испуганно оглядывалась по сторонам. Расспрашивать
Альбина она не рискнула.
Заскрипела калитка. Вернулся дядя Митрофан. Он был мрачен.
- Партизан поймали, - покашляв, кратко объявил он. - Один - лесник из
заповедника. С ним девушка. Завтра порешат, гады.
- Как порешат? - не понял Альбин.
- Повесят на площади. Народ сгонят для острастки и повесят. Уж и
виселицы ставят...
- Что делается, господи! - прошептала Евдокия Макаровна.
Альбин встал, закусил губу, прошелся по веранде.
- Где они?
- Партизаны-то? - прищурился дядя Митрофан.
- Да.
- Известно где. В полицейский участок привезли. Во дворе в сарае
заперли.
- Охраны много?
- Какая ночью охрана? Два-три полицая. Остальные по домам уходят. Там,
брат, другое. Они на ночь сторожевых собак спускают. Близко не подойдешь -
разорвут. Если и не загрызут до смерти, все равно тревогу поднимут. А
казармы - рукой подать... Дом на отшибе стоит, да туда и днем никто близко
не подойдет. Партизаны уже не раз пробовали его спалить. Сколько своих
людей положили! Не вышло... Дела там в канцелярии на всех подозрительных
хранятся, доносы разные, списки - кого в Германию отправлять. Проклятый
дом... Много еще слез и крови из-за него прольется.
- Вы можете издали показать этот дом, Кузьмин? - подумав, спросил
Альбин.
- Не дело затеваешь, милый, - вмешалась Евдокия Макаровна. - И сам
пропадешь, и его погубишь.
- Тихо, - угрожающе протянул дядя Митрофан. - Не твоего бабьего
соображения маневр. Иди спать...
Громыхнуло совсем близко. Яркий зигзаг молнии расколол темное небо. В
окна забарабанили первые крупные капли дождя.
- Погодка в самый раз, - заметил дядя Митрофан. - А домишко этот
показать можно. Ходу полчаса. Патрули теперь попрятались. Только что
сделаешь?
- Там увидим, - сказал Альбин.
Когда они собрались выходить, дождь превратился в ливень.
- Старый, - прошептала Евдокия Макаровна, закрывая глаза концом
головного платка, - ты смотри, старый...
Она коснулась дрожащей морщинистой рукой небритых щек дяди Митрофана.
- Знаю, - сурово отрезал тот и добавил мягче: - Ты ложись, не жди.
Может... в лесу переночуем.
Они осторожно пробирались по пустым переулкам под потоками проливного
дождя. Ноги скользили по размокшей глине. Гром гремел не переставая. Яркие
молнии беспрерывно освещали мутную завесу водяных струй, мокрые заборы,
темные дома, крутой спуск к реке.
- Тут сейчас сбоку кладбище, - шепнул дядя Митрофан, - за ним поле.
Полицейский участок на краю поля у реки. До войны там контора лесничества
помещалась.
Ощупью, натыкаясь на кресты и ограды, они пересекли кладбище.
Яркая молния зеленой змеей скользнула над головой. Стало светло, как
днем. Альбин увидел внизу у реки белое здание за каменной оградой, черные
свечи кипарисов вокруг и низкое строение с плоской крышей в глубине двора.
- Лесник с девушкой там, - сказал дядя Митрофан. - Окон нет. Дверь
слева...
- Ждите меня здесь, Кузьмич, - прошептал Альбин. - Если через час не
приду, возвращайтесь домой и никому не рассказывайте обо мне.
Прежде чем дядя Митрофан успел раскрыть рот, юноша исчез в темноте.
Дядя Митрофан присел на мокрую могильную плиту. Дождь не утихал. Струи
холодной воды стекали за воротник, бежали по спине. Старенькая суконная
фуражка промокла насквозь.
Молнии одна за другой освещали пустое поле. Альбина нигде не было
видно.
"Надо было с ним идти, - думал старик. - Пропадет один..."
Снова полыхнула молния. Дядя Митрофан ахнул. Недалеко от дома он увидел
маленькую фигурку в темном плаще и возле нее несколько больших немецких
овчарок. Гром не утихал целую вечность. Наконец стало тихо. Дядя Митрофан
напряженно прислушивался. Ни тревоги, ни лая не слышно. Еще раз молния
осветила окрестности, и дядя Митрофан ясно увидел, что Альбин уже подходит
к ограде, а собаки бегут вокруг него, дружелюбно помахивая хвостами.
Дождь как будто стал утихать. Гроза уходила на запад, за лесистые
вершины Бабугана. Молнии сверкали теперь за облаками и не позволяли
рассмотреть, что делается внизу.
"Упустили время-то, - думал дядя Митрофан, напрасно стараясь разглядеть
что-нибудь в густой черноте ночи. - Пускай бы еще погромыхало малость.
Собаки, видать, не тронули его. Может, и удастся!"
Снова загрохотал гром, тяжело и раскатисто, будя многоголосое эхо в
ущельях за рекой, и тогда началось... Еще не затихли последние раскаты
грома, как яркий фиолетово-зеленый свет озарил окрестности. Четкими
силуэтами выступили из тьмы дом с каменной оградой и окружающие его
кипарисы. Это продолжалось лишь мгновение, а затем дом запылал сразу от
фундамента до крыши. Несмотря на дождь, пламя перебросилось на кипарисы, и
спустя несколько секунд на месте полицейского управления пылал огромный
костер.
Налетел новый грозовой шквал. Но даже дождь, опять превратившийся в
ливень, не в состоянии был погасить пламя. Над пожаром поднялись облака
пара, сквозь которые продолжали рваться к черному небу языки огня.
Несколько темных фигур метались на фоне горящего здания. В промежутки
между раскатами грома доносились крики, лай собак, сухо протрещала
автоматная очередь. В порту тревожно завыли сирены.
"Молнию, что ли, он притянул, - думал дядя Митрофан. - Да, видно, не
рассчитал; верно, и сам погиб. Ну и пожар! В жизни такого не видел... Эх,
Альбин, Альбин, непонятный ты человек! Пришел неведомо откуда, а ушел вот
так..." - Широкие плечи дяди Митрофана задрожали.
Где-то совсем близко треснула ветка и шевельнулись кусты. Дядя Митрофан
поднял голову. Рядом стоял Альбин.
- Пойдемте, Кузьмин, - устало проговорил он. - Девушка и лесник
свободны. Они в лесу за рекой, и пламя освещает им путь. А списков уже
нет. Слез и крови будет немножко меньше...
- Жив, - прошептал дядя Митрофан, хватая юношу за руку. - Не ранили?
- Меня никто не видел. Они думают - молния. Пойдемте, иначе будет
поздно. Я теперь безоружен и совсем обессилел. Похоже, что заболел...
Идем...
К горящему дому уже мчались машины, ярко светя фарами.
В Алуште начались обыски. Поговаривали, что ищут каких-то парашютистов,
не то советских, не то американских. Дядя Митрофан рассказал об этом
Альбину, но юноша остался совершенно равнодушен. Он едва держался на
ногах, к еде не притронулся.
- Найдут его в погребе - крышка нам всем, старый, - твердила Евдокия
Макаровна.
- Не найдут, - не очень уверенно возражал дядя Митрофан.
- А если найдут?
- Ну найдут, так мы с тобой свое пожили...
- Мы-то пожили, а он? Да и нам обидно до победы не дожить. Может, с
отцом Серафимом посоветоваться?
- Дура! Только пикни, я тебе ума добавлю!
- Очумел на старости лет. Отец Серафим, говорят, тоже партизанам
помогает.
- Я там не знаю, кому он помогает. Только я попам ни на грош не верю. И
точка...
Евдокия Макаровна обидчиво поджала губы и умолкла.
Весь вечер дядя Митрофан был мрачен. На другой день он раздобыл где-то
дрянного шнапса, который немцы делали из древесных опилок, и запил.
Евдокия Макаровна спряталась у соседей; она хорошо знала, чем кончаются
такие часы запоя. В горнице царил беспорядок; комья засохшей грязи
покрывали пол. В открытую настежь дверь задувал холодный ветер.
Дядя Митрофан сидел на неприбранной койке. Время от времени он начинал
бормотать что-то, угрожающе постукивал кулаком по столу. Подпрыгивала
зеленая бутылка, звенел стакан. Потом голова старика опустилась на грудь,
он задремал. Разбуженный каким-то движением, потянулся к бутылке и увидел
Альбина.
Юноша стоял у стола и смотрел на старика с недоумением и болью.
Их взгляды встретились.
- А ты не гляди на меня, - заплетающимся языком пробормотал дядя
Митрофан. - Кто ты такой, чтобы глядеть на меня так? Это я с горя... Ты
можешь понять мое горе?.. Мое бессилие?.. Э-э, не можешь ты... потому как
ты - неизвестно что. Ну что ты такое, объясни. А может, я тебя выдумал?..
- Зачем вы так, Кузьмич? - тихо спросил Альбин.
- А что, с тобой не посоветовался? - гаркнул дядя Митрофан; он поднял
было кулак, но под взглядом Альбина тихо опустил руку на стол и потянулся
к бутылке.
- Нет, - твердо сказал Альбин и отодвинул бутылку.
- Ты у меня смотри! - угрожающе протянул дядя Митрофан и, пошатываясь,
поднялся из-за стола.
- Нет, - повторил Альбин и, взяв бутылку, швырнул ее в открытую настежь
дверь.
Маленькие глазки дяди Митрофана широко раскрылись. Казалось, он пытался
сообразить, что произошло. А когда сообразил, сжал кулаки и шагнул к
Альбину.
Юноша не дрогнул. Не отрывая взгляда от глаз дяди Митрофана, тихо
сказал:
- Успокойтесь, Кузьмич, успокойтесь. Пойдемте со мной... - Взяв под
руку притихшего старика, вывел его в темный сад, подвел к бочке с дождевой
водой, зачерпнул несколько ковшей холодной воды и вылил ему на голову.
Дядя Митрофан не сопротивлялся, только мотал головой и отфыркивался.
- А теперь спать, Кузьмич, - сказал Альбин, отводя старика в комнату. -
Спать.
Дядя Митрофан тяжело опустился на свою койку, поднял глаза на Альбина:
- Я тебе... ничего не сделал?
- Нет.
- Ну, спасибо... Спасибо, сынок...
Старик откинулся на подушку и вскоре захрапел.
Альбин прикрыл дверь, спустился в подвал, сел на кровать и закрыл лицо
руками. Так просидел он всю ночь.
Евдокия Макаровна вернулась на рассвете. Обнаружив, что старик спит,
она заглянула к Альбину.
- Как мой-то, сильно шумел? - спросила она, увидав, что Альбин не
ложился.
- Нет, - ответил юноша, не отнимая рук от лица.
- А ты что так сидишь? - забеспокоилась старуха. - Аль болит что?
- Да, - тихо сказал Альбин, - я заболел...
К вечеру ему стало совсем плохо. Он уже не мог подняться. Поход под
проливным дождем и столкновение с дядей Митрофаном лишили его последних
сил.
Прошло несколько дней. Альбину становилось все хуже. Бледный и
исхудавший, он неподвижно лежал на узкой койке в дальнем углу погреба.
Вначале дядя Митрофан выносил его по ночам на виноградник, но однажды
вечером, спустившись в погреб, обнаружил, что юноша лежит без памяти.
"Неужели помрет, - думал старик, присаживаясь на край кровати. -
Докторов знакомых нет, фашисты всех поарестовали. Что делать?"
Альбин тяжело дышал, что-то шептал в забытьи.
- Давит его этот пояс, - решил дядя Митрофан. - Сниму-ка я его да
спрячу. И улик меньше, если эсэсовцы нагрянут.
Разыскав пряжки, дядя Митрофан осторожно расстегнул пояс и ремни
портупеи, незаметно вытащил их из-под больного.
Альбин пошевелился, открыл глаза. Дядя Митрофан сунул портупею под кучу
тряпья, лежащего на полу, и нагнулся к юноше.
- Лоа, - тихо шептал Альбин, глядя широко открытыми глазами в темноту,
- теперь нас разделяет вечность. Ты родишься через сотни лет, а я умираю в
прошлом. Ничто так не разделяет людей, как время. Ты погибла из-за меня...
Теперь моя очередь... Лоа!.. Ах, это вы, Кузьмич... Вас я также обманул. Я
не достоин вашей доброты... Я не тот, за кого меня принимаете... Не борец
за будущее. Я - беглец в прошлое... Мир будущего... Если бы вернуться на
миг... к работе... друзьям... Лоа!
Наверху послышался стук.
Дядя Митрофан, кряхтя, поднялся по лестнице к крышке погреба.
- Чего надо?
- Беда, старый. На соседней даче обыск.
- Ладно. Задвинь лаз комодом. Я останусь здесь. Он бредит. Кажись,
помирает...
Заскрипели половицы, по которым поволокли что-то тяжелое. Потом стало
тихо.
Дядя Митрофан спустился к кровати больного. Альбин лежал без движения,
глаза его были закрыты, дыхание чуть слышно. Потрескивая, горела свеча.
Уродливые тени колебались на стенах. Повсюду царила тишина. Старик начал
клевать носом и скоро задремал.
Разбудило его резкое движение где-то совсем близко. Послышалось
шипение. Остро запахло озоном. Пламя свечи метнулось и погасло.
Надвинулась густая тьма. Альбин шевельнулся и застонал. Дядя Митрофан
вскочил, начал шарить спички.
Он уже нащупал коробок, как вдруг рядом послышалось приглушенное
дыхание.
- Где мы? - спросил резкий гортанный голос.
- На месте, - прозвучало в ответ. - Два часа ночи, двадцать восьмое мая
тысяча девятьсот сорок третьего года.
- Добрались быстрее, чем я думал, - продолжал первый голос. - Дайте
свет!
Вспыхнул яркий конус света, затем второй. Онемевший от страха дядя
Митрофан разглядел две высокие фигуры, неизвестно откуда появившиеся в
наглухо закрытом погребе. Оба незнакомца были в блестящих чешуйчатых
комбинезонах с капюшонами. Комбинезоны были перетянуты широкими поясами с
такими же портупеями, как у Альбина. На капюшонах были укреплены
рефлекторы, излучавшие яркий свет.
- Вот он, - сказал один из незнакомцев, осветив лежащего Альбина своим
прожектором.
- Куда мы попали?.. Это эпоха войн с фашизмом... Может быть, здесь
тюрьма? Вот в углу еще один заключенный.
Дядя Митрофан хотел отозваться, объяснить, что он не заключенный, а
подвал не тюрьма, но язык отказался ему повиноваться, из горла вырвалось
лишь сдавленное бульканье.
- Заодно освободим и этого, - предложил второй незнакомец.
- Вы забыли строжайший приказ - ни во что не вмешиваться, - возразил
первый. - Наше вмешательство может привести к непоправимым бедам. Вы
узнаете нас, Альбин? - продолжал незнакомец, наклоняясь к юноше. - Как
видите, вам не удалось исчезнуть. Человечество нашей эпохи призывает вас к
ответу.
- Я готов, - прошептал Альбин, - но я сильно болен. Кажется, мне
недолго осталось жить...
- Придется потерпеть еще несколько абсолютных единиц времени. Затем вам
окажут помощь. Можно удивляться, что вы продержались так долго. Ведь вы
бежали на сотни лет назад, к годам эпидемий и войн.
- После того, что случилось, - тихо сказал Альбин, - после гибели Лоа,
у меня оставалось два пути - смерть или бегство в прошлое. Я выбрал
второе. А когда опомнился, было поздно. Мой аппарат перестал действовать.
- Направленное поле управления временем было выключено сразу, как
только обнаружили ваше исчезновение. Поэтому вы и не успели добраться до
избранной вами эпохи. Вас заставили совершить "вынужденную посадку"...
- Я предполагал это, - Альбин с трудом облизнул пересохшие губы, - но я
надеялся, что поле снова будет включено.
- Напрасно. Высший Совет вначале хотел предоставить вас вашей участи.
Ваш проступок тяжел... И вы бежали, воспользовавшись доверенной вам
аппаратурой. Если бы не просьбы Лоа...
- Лоа? - вскричал Альбин, вскакивая. - Лоа... Она жива? - И он зарыдал.
Незнакомцы переглянулись.
- Вот видите, - сказал второй, который до этого молча слушал разговор,
- правы были те из нас, кто считал причиной его безумных поступков любовь
и ревность. Он слишком сильно любил, а она хотела лететь...
- Это не снимает с него ответственности, - возразил первый. - Я буду
голосовать за долголетнее изгнание на одну из отдаленных планет.
- Боюсь, что на изгнание придется осудить двоих, - перебил второй
незнакомец. - Никто не запретит Лоа сопровождать его... А что касается
самого проступка... Еще сотни лет назад мудрецы говорили, что труднее
всего перевоспитать людей. Мы давно построили коммунизм, овладели
пространством и временем, но и мы не гарантированы от рецидивов минувшего
в человеческом сознании. Вот такой рецидив. Он порожден прошлым человека,
и он неминуемо увлекает человека в прошлое...
Топот и громкие голоса наверху заставили незнакомца умолкнуть.
- Что там происходит? - заметил он, прислушиваясь.
Дядя Митрофан, еще не совсем соображая, откуда взялись его гости, все
же счел необходимым вмешаться.
- А вы... товарищ, не беспокойтесь. Эти, с позволения сказать, гады
горницу переворачивают вверх дном. Вчерашний день ищут... Только, пожалуй,
не найдут. Вы давайте свое дело делайте.
- Кто этот человек, Альбин? - вместо ответа спросил незнакомец.
- Это Кузьмич. Он приютил меня и учил мудрости. Он не самый лучший
человек своей эпохи, но у него золотое сердце и он всегда стоит за
справедливость.
- Значит, мы должны помочь ему, - быстро сказал незнакомец. - Откройте
двери, отец, и мы прогоним людей, которые осмелились ворваться в ваш дом.
- Знаешь, лучше не надо, - попросил дядя Митрофан. - Этих выгонишь -
другие придут. Тогда мне со старухой несдобровать. И соседей спалят.
- Он прав, - сказал первый незнакомец. - Нам не напрасно даны строгие
инструкции. Вмешательство может наделать бед. Люди двадцатого века без
нашей помощи великолепно сделают свою историю. Все основы могущества и
благополучия, которыми владеет человечество нашей эпохи, заложены ими... А
нам пора.
Незнакомцы подняли юношу с постели. Один из них окутал его широким
блестящим плащом.
- Прощай, Кузьмич, - шепнул Альбин, протягивая руку в сторону дяди
Митрофана. - Спасибо тебе за все. А может, поедешь с нами?
Дядя Митрофан ошалело завертел головой. Он слышал топот тяжелых сапог
наверху. Каждую минуту может подняться крышка погреба, и сюда ввалятся
эсэсовцы с автоматами. Как выберутся из погреба Альбин и его спутники?
Сквозь землю? И куда они его приглашают?
- Так едем, Кузьмич?
Это слова Альбина. Но один из незнакомцев отрицательно трясет головой.
Он что-то говорит о малой мощности обратной гравитации.
- Наши аппараты совершеннее того, с помощью которого путешествовал
Альбин, - принялся было объяснять дяде Митрофану второй незнакомец. -
Понимаете, отец, сама "машина" там... - он сделал неопределенный жест
рукой, затянутой в блестящую чешуйчатую ткань, - там, в шестиста сорока
годах от вашей сегодняшней ночи. С нами, - он коснулся своей груди, - лишь
небольшой источник энергии - та "нить", которая увлечет нас по каналу
времени. Эта нить тонка. Она может оборваться, если повиснем на ней все
вчетвером. Тогда произойдет катастрофа, которая может повести за собой
жертвы даже на энергетических станциях нашей эпохи. С временем шутить
нельзя. Вы понимаете меня?..
Дядя Митрофан растерянно скреб лысину.
- Дело в том, - вмешался первый незнакомец, - что затраты энергии на
такие путешествия слишком велики, даже для энергетических агрегатов нашей
эпохи. Чтобы послать нас двоих на поиски Альбина, пришлось на несколько
часов прекратить подачу энергии во все крупнейшие производящие центры
планеты, выключить искусственные солнца полярных областей и задержать
отправление космических кораблей дальнего следования... Это цена твоего
спасения, Альбин.
- Никакая затрата энергии не может быть эквивалентна цене человеческой
жизни, - пылко возразил второй незнакомец.
- Конечно, и потому скорее в путь.
- Не горюйте, отец, что не можете сопровождать нас, - тихо сказал
второй незнакомец, пожимая руку дяде Митрофану. - Мне было очень приятно
познакомиться с одним из достойных далеких предков... Прощайте.
Он отступил и стал рядом с Альбином. Альбин что-то шепнул ему на ухо.
Незнакомец окинул дядю Митрофана внимательным взглядом и кивнул головой,
потом быстро вынул из кармана своего чешуйчатого комбинезона плоскую
блестящую коробку и открыл ее.
- К сожалению, только одна, - сказал он. - Правда, это не совсем то,
что нужно. Мы ее захватили для вас, Альбин, на случай, если бы
понадобилось нейтрализовать действие каких-либо наркотиков. Она не даст
полного исцеления, но ее хватит на несколько лет. Впрочем, за это время
Кузьмич может отвыкнуть от своего порока. Проглотите это, - обратился он к
дяде Митрофану, протягивая ему маленький зеленоватый шарик.
Дядя Митрофан испуганно попятился.
- Проглотите, так надо, - не допускающим возражений тоном сказал первый
незнакомец. - Вас просит Альбин, а он не желает вам зла. Никто из нас не
желает вам зла.
Шум наверху усиливается. Слышен звон разбитого стекла.
Спорить некогда. Дядя Митрофан берет таблетку и сует ее в рот,
осторожно переворачивает языком. Таблетка не имеет ни вкуса, ни запаха.
Решившись, дядя Митрофан глотает таблетку и, страшно вытаращив глаза,
ждет, что с ним произойдет.
Но с ним ничего не происходит.
- Где фотонный излучатель, Альбин? - Это говорит первый незнакомец. -
При тебе? Хорошо... Он разряжен? Все равно. Эту штуку нельзя оставлять в
двадцатом столетии. Она может попасть в руки врагов человечества, и тогда
ее превратят в орудие убийства.
Наверху с грохотом отодвинули комод.
- Альбин, немцы! - шепнул дядя Митрофан.
Альбин что-то сказал своим товарищам.
Все трое подняли руки, словно прощаясь с дядей Митрофаном. Раздалось
тихое шипение, свет прожекторов померк, и воцарился полнейший мрак.
Дядя Митрофан ощупью пробирается к тому месту, где он в последний раз
видел Альбина и его спутников. Никого... Ощупывает кровать. Пусто. Только
резкий запах озона щекочет ноздри.
Крышка погреба с грохотом откинулась. Луч карманного фонаря ударил дяде
Митрофану в глаза.
- Выходи!
Старик, пошатываясь, поднялся наверх. В комнате эсэсовцы. Евдокия
Макаровна с ужасом смотрит на мужа.
Двое солдат с фонарями и автоматами спускаются в подвал. Евдокия
Макаровна закрывает лицо трясущимися руками. Через несколько минут солдаты
вылезают наверх.
- Никого, - равнодушно докладывает один из них.
Евдокия Макаровна с недоумением переводит взгляд с солдата на дядю
Митрофана.
Офицер зло щелкает тростью по блестящему голенищу сапога.
- А ты что в подвале делал? - спрашивает он у дяди Митрофана, щуря
белесые глаза.
- Спал, - говорит дядя Митрофан и, неожиданно для себя, громко икает.
- Дык пьяный он был, - слезливо объясняет Евдокия Макаровна. - Пришел,
шуметь начал; я его в подвал да комодом и задвинула, чтобы не вылез. Я
всегда так: пока не протрезвится, не выпущу.
Когда солдаты, грохоча сапогами, вышли из комнаты, Евдокия Макаровна в
упор глянула на мужа:
- Ты что с ним сделал?..
Дядя Митрофан испытующе смотрит мне в глаза.
- Ну, что ей, неразумной бабе, на этакий вопрос скажешь? Как объяснишь?
Ежели я сам толком не понял. Самому трудно поверить в такое... А ведь
сколько раз я на нем этот самый пояс видел. Вот как ты сейчас меня видишь.
Дядя Митрофан встал, подтянул повыше трусы, надел пояс и подошел к
зеркалу.
- Как сейчас вижу, - со вздохом продолжал он, - стоит передо мной
Альбин и вот эти колечки покручивает.
Послышалось тихое шипение. Я взглянул на дядю Митрофана и увидел, что
глазок посреди металлического диска портупеи вспыхнул ярким голубым
светом. Страшная догадка мелькнула в моей голове.
- Стой, дядя Митрофан, - отчаянно закричал я, - не трогай колец!..
Но было уже поздно. Прозрачная дымка появилась вокруг его тела. Я хотел
схватить его за руку, но невидимая чудовищная сила отшвырнула меня в угол
комнаты. Последнее, что я успел рассмотреть, была до крайности удивленная
физиономия дяди Митрофана. Но я так никогда и не узнал, что он увидел в
тот момент.
Когда я приподнялся, оглушенный падением, дяди Митрофана в комнате уже
не было. Машина времени унесла его в Неизвестное...