Код произведения: 12749
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Чудик
Василий Шукшин
ЧУДИК
Жена называла его - "Чудик". Иногда ласково.
Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь
случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в
какие-нибудь истории - мелкие, впрочем, но досадные.
Вот эпизоды одной его поездки.
Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не
виделись.
- А где блесна такая... на подвид битюря?! - орал Чудик из
кладовой.
- Я откуда знаю.
- Да вот же ж все тут лежали! - Чудик пытался строго смотреть
круглыми иссиня-белыми глазами. - Все тут, а этой, видите ли, нету.
- На битюря похожая?
- Ну. Щучья.
- Я ее, видно, зажарила по ошибке. Чудик некоторое время молчал.
- Ну и как?
- Что?
- Вкусная! Ха-ха-ха!... - Он совсем не умел острить, но ему
ужасно хотелось. - Зубки целые? Она ж дюралевая!..
...Долго собирались - до полуночи. А рано утром Чудик шагал с
чемоданом по селу.
- На Урал! На Урал! - отвечал он на вопрос: куда это он собрался?
При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей
степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали. - На
Урал! Надо прошвырнуться.
Но до Урала было еще далеко.
Пока что он благополучно доехал до районного города, где
предстояло взять билет и сесть в поезд.
Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков
племяшам - конфет, пряников... Зашел в продовольственный магазин,
пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди
шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро,
горячо говорила шляпе:
- Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным
человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако
никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя
руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше
на пенсию?" Нах-хал!
Шляпа поддакивала:
- Да, да... Они такие теперь. Подумаешь! Склероз. А Сумбатыч?..
Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..
Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и
продавцов не уважал. Побаивался.
Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки
шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл
чемодан на полу, стал укладывать... Глянул на пол, а у прилавка, где
очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая
зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от
радости, глаза загорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь,
стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим,
в очереди, про бумажку.
- Хорошо живете, граждане! - сказал он громко и весело.
На него оглянулись.
- У нас, например, такими бумажками не швыряются.
Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка -
пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.
"Наверно, тот, в шляпе", - догадался Чудик.
Решили положить бумажку на видное место на прилавке.
- Сейчас прибежит кто-нибудь, - сказала продавщица.
Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все
думал, как это у него легко, весело получилось: "У нас, например,
такими бумажками не швыряются!" Вдруг его точно жаром всего обдало: он
вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую он
сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в
карман - нету. Туда-сюда - нету.
- Моя была бумажка-то! - громко сказал Чудик. - Мать твою
так-то!.. Моя бумажка-то.
Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти
и сказать: "Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе:
одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну сейчас разменял,
а другой - нету". Но только он представил, как он огорошит всех этим
своим заявлением, как подумают многие: "Конечно, раз хозяина не
нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не
протянуть руку за этой проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать...
- Да почему же я такой есть-то? - вслух горько рассуждал Чудик. -
Что теперь делать?..
Надо было возвращаться домой.
Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку,
постоял у входа... и не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не
выдержать.
Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу: предстояло
объяснение с женой.
Сняли с книжки еще пятьдесят рублей.
Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему опять разъяснила
жена (она даже пару раз стукнула его шумовкой по голове), ехал в
поезде. Но постепенно горечь проходила. Мелькали за окном леса,
перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди,
рассказывались разные истории... Чудик тоже одну рассказал какому-то
интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.
- У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку -
и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит: "Руки, - кричит, -
руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится... А он прет, пьяная
харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...
- Сами придумали? - строго спросил интеллигентный товарищ, глядя
на Чудика поверх очков.
- Зачем? - не понял тот. - У нас за рекой, деревня Раменское...
Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.
После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом
полтора часа. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без
робости. "Неужели в нем за полтора часа ни один винтик не испортится?"
- думал. Потом - ничего, осмелел. Попытался даже заговорить с соседом,
но тот читал газету, и так ему было интересно, что там, в газете, что
уж и послушать живого человека ему не хотелось. А Чудик хотел выяснить
вот что: он слышал, что в самолетах дают поесть. А что-то не несли.
Ему очень хотелось поесть в самолете - ради любопытства.
"Зажилили", - решил он.
Стал смотреть вниз. Горы облаков внизу. Чудик почему-то не мог
определенно сказать: красиво это или нет? А кругом говорили: "Ах,
какая красота!" Он только ощутил вдруг глупейшее желание: упасть в
них, в облака, как в вату. Еще он подумал: "Почему же я не удивляюсь?
Ведь подо мной чуть не пять километров". Мысленно отмерил эти пять
километров на земле, поставил их на попа, чтоб удивиться, и не
удивился.
- Вот человек?.. Придумал же, - сказал он соседу. Тот посмотрел
на него, ничего не сказал, зашуршал опять газетой.
- Пристегнитесь ремнями! - сказала миловидная молодая женщина. -
Идем на посадку.
Чудик послушно застегнул ремень. А сосед - ноль внимания. Чудик
осторожно тронул его:
- Велят ремень застегнуть.
- Ничего, - сказал сосед. Отложил газету, откинулся на спинку
сиденья и сказал, словно вспоминая что-то: - Дети - цветы жизни, их
надо сажать головками вниз.
- Как это? - не понял Чудик.
Читатель громко засмеялся и больше не стал говорить.
Быстро стали снижаться. Вот уж земля - рукой подать, стремительно
летит назад. А толчка все нет. Как потом объясняли знающие люди,
летчик "промазал". Наконец толчок, и всех начинает так швырять, что
послышался зубовный стук и скрежет. Этот читатель с газетой сорвался с
места, боднул Чудика лысой головой, потом приложился к иллюминатору,
потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука.
И все вокруг тоже молчали - это поразило Чудика. Он тоже молчал.
Стали. Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что
самолет - на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый
летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его:
- Мы что, кажется, в картошку сели?
- А сами не видите? - сказал летчик.
Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали острить.
Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул
ремень и тоже стал искать.
- Эта?! - радостно воскликнул он и подал читателю.
У того даже лысина побагровела.
- Почему надо обязательно руками хватать! - закричал он шепеляво.
Чудик растерялся.
- А чем же?..
- Где я ее кипятить буду? Где?!
Этого Чудик тоже не знал.
- Поедемте со мной? - предложил он. - У меня тут брат живет, там
вскипятим... Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету.
Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.
В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:
"Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не
забудь. Тчк. Васятка".
Телеграфистка, строгая красивая женщина, прочитав телеграмму,
предложила:
- Составьте иначе. Вы - взрослый человек, не в детсаде.
- Почему? - спросил Чудик. - Я ей всегда так пишу в письмах. Это
же моя жена!.. Вы, наверно, подумали...
- В письмах можете писать что угодно, а телеграмма - это вид
связи. Это открытый текст.
Чудик переписал:
"Приземлились. Все в порядке. Васятка".
Телеграфистка сама исправила два слова: "Приземлились" и
"Васятка". Стало: "Долетели. Василий".
- "Приземлились"... Вы что, космонавт, что ли?
- Ну ладно, - сказал Чудик. - Пусть так будет.
...Знал Чудик: есть у него брат Дмитрий, трое племянников... О
том, что должна еще быть сноха, как-то не думалось. Он никогда не
видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она
почему-то сразу невзлюбила Чудика.
Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:
Тополя-а-а, тополя-а-а...
Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:
- А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно? - И хлопнула
дверью.
Брату Дмитрию стало неловко.
- Это... там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая.
Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца...
- А помнишь?.. - радостно спрашивал брат Дмитрий. - Хотя кого ты
там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал.
Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уж не стали
оставпять. И все равно: только отвернутся, я около тебя: опять целую.
Черт знает, что за привычка была. У само- го-то еще сопли по колена, а
уж... это... с поцелуями...
- А помнишь, - тоже вспоминал Чудик, - как ты меня...
- Вы прекратите орать? - опять спросила Софья Ивановна совсем
зло, нервно. - Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи?
Туда же - разговорились.
- Пойдем на улицу, - сказал Чудик.
Вышли на улицу, сели на крылечко.
- А помнишь?.. - продолжал Чудик.
Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал
колотить кулаком по колену.
- Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке!.. Сколько
злости!
Чудик стал успокаивать брата:
- Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они -
психи. У меня такая же.
- Ну чего вот невзлюбила?! За што? Ведь невзлюбила она тебя... А
за што?
Тут только понял Чудик, что да, невзлюбила его сноха. А за что
действительно?
- А вот за то, што ты - никакой не ответственный, не
руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А
сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте.
Насмотрится там и начинает... Она и меня-то тоже ненавидит, что я не
ответственный, из деревни.
- В каком управлении-то?
- В этом... горно... Не выговорить сейчас. А зачем выходить было?
Што она, не знала, што ли?
Тут и Чудика задело за живое.
- А в чем дело вообще-то? - громко спросил он, не брата, кого-то
еще. - Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из
деревни. Как в черной рамке, так, смотришь, - выходец из деревни. Надо
газеты читать!.. Што ни фигура, понимаешь, так - выходец, рано пошел
работать.
- А сколько я ей доказывал: в деревне-то люди лучше, не
заносистые.
- А Степана-то Воробьева помнишь? Ты ж знал его...
- Знал, как же.
- Уж там куда деревня!.. А пожалуйста: Герой Советского Союза.
Девять танков уничтожил. На таран шел. Матери его теперь пожизненную
пенсию будут шестьдесят рублей платить. А разузнали только недавно,
считали - без вести...
- А Максимов Илья!.. Мы ж вместе уходили. Пожалуйста, кавалер
Славы трех степеней. Но про Степана ей не говори... Не надо.
- Ладно. А этот-то!..
Долго еще шумели возбужденные братья. Чудик даже ходил около
крыльца и размахивал руками.
- Деревня, видите ли!.. Да там один воздух чего стоит! Утром окно
откроешь - как, скажи, обмоет тебя всего. Хоть пей его - до того
свежий да запашистый, травами пахнет, цветами разными...
Потом они устали.
- Крышу-то перекрыл? - спросил старший брат негромко.
- Перекрыл. - Чудик тоже тихо вздохнул. - Веранду подстроил -
любо глядеть. Выйдешь вечером на веранду... начинаешь фантазировать:
вот бы мать с отцом были бы живые, ты бы с ребятишками приехал -
сидели бы все на веранде, чай с малиной попивали. Малины нынче
уродилось пропасть. Ты, Дмитрий, не ругайся с ней, а то она хуже
невзлюбит. А я как-нибудь поласковей буду, она, глядишь, отойдет.
- А ведь сама из деревни! кик-то тихо и грустно изумился Дмитрий.
- А вот... Детей замучила, дура: одного на пианинах замучила, другую в
фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а не скажи, сразу
ругань.
- Ммх!.. - чего-то опять возбудился Чудик. - Никак не понимаю эти
газеты: вот, мол, одна такая работает в магазине - грубая. Эх, вы!.. А
она придет домой - такая же. Вот где горе-то! И я не понимаю! - Чудик
тоже стукнул кулаком по колену. - Не понимаю: почему они стали злые?
Когда утром Чудик проснулся, никого в квартире не было: брат
Дмитрии ушел на работу, сноха тоже, дети постарше играли во дворе,
маленького отнесли в ясли.
Чудик прибрал постель, умылся и стал думать, что бы такое
приятное сделать снохе. Тут на глаза попалась детская коляска. "Эге, -
подумал Чудик, - разрисую-ка я ее". Он дома так разрисовал печь, что
все дивились. Нашел ребячьи краски, кисточку и принялся за дело.
Через час все было кончено, коляску не узнать. По верху колясочки
Чудик пустил журавликов - стайку уголком, по низу - цветочки разные,
травку-муравку, пару петушков, цыпляток... Осмотрел коляску со всех
сторон - загляденье. Не колясочка, а игрушка. Представил, как будет
приятно изумлена сноха, усмехнулся.
- А ты говоришь - деревня. Чудачка. - Он хотел мира со снохой. -
Ребенок-то как в корзиночке будет.
Весь день Чудик ходил по городу, глазел на витрины. Купил катер
племяннику, хорошенький такой катерок, белый, с лампочкой. "Я его тоже
разрисую", - думал.
Часов в шесть Чудик пришел к брату. Взошел на крыльцо и услышал,
что брат Дмитрий ругается с женой. Впрочем, ругалась жена, а брат
Дмитрий только повторял:
- Да ну что тут!.. Да ладно... Сонь... Ладно уж...
- Чтоб завтра же этого дурака не было здесь! - кричала Софья
Ивановна. - Завтра же пусть уезжает.
-Да ладно тебе!.. Сонь...
- Не ладно! Не ладно! Пусть не дожидается - выкину его чемодан к
чертовой матери, и все!
Чудик поспешил сойти с крыльца... А дальше не знал, что делать.
Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И
страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось уйти
подальше от людей, которые ненавидят его или смеются.
- Да почему же я такой есть-то? - горько шептал он, сидя в
сарайчике. - Надо бы догадаться: не поймет ведь она, не поймет
народного творчества.
Он досидел в сарайчике дотемна. И сердце все болело. Потом пришел
брат Дмитрий. Не удивился - как будто знал, что брат Василий давно уж
сидит в сарайчике.
- Вот... - сказал он. - Это... опять расшумелась. Коляску-то...
не надо бы уж.
- Я думал, ей поглянется. Поеду я, братка.
Брат Дмитрий вздохнул... И ничего не сказал.
Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел
из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле - в
одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпрыгивал и громко пел:
Тополя-а, тополя-а...
С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было
солнышко. И дождик редел, шлепал крупными каплями в лужи; в них
вздувались и лопались пузыри.
В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал.
...Звали его - Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять
лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак.
В детстве мечтал быть шпионом.