Код произведения: 12782
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Непротивленец Макар Жеребцов
Василий Шукшин
Непротивленец Макар Жеребцов
Всю неделю Макар Жеребцов ходил по домам и обстоятельно, въедливо учил
людей добру и терпению. Учил жить - по возможности весело, но
благоразумно, с "пониманием многомиллионного народа".
Он разносил односельчанам письма. Работу свою ценил, не стыдился, что он,
здоровый, пятидесятилетний, носит письма и газетки. Да пенсию старикам.
Шагал по улице - спокойный, сосредоточенный.
Его окликали:
- Макар, нету?
- Ты же видишь - мимо иду, значит, нету.
- Чего же негу-то? Пора уж. Черти окаянные.
И Макар подходил к пряслу, вешал свою сумку на колышек, закуривал.
- Сколько у нас, в СССР, народу?
Старуха не знала.
- Дьявол их знает, сколько? Много небось.
- Много. - Макар тоже точно не знал, сколько. - И всем надо выдать
пенсию...
- Чего же всем-то? Все - зарплату получают.
- Ну, я неправильно выразился. Кто заслужил. Так?
- Ну? Чего ты опять?
- Спокойно. Тебе государство задержало пенсию на один день, и ты уже
начинаешь возвышать голос. Сама злишься, и на тебя тоже глядеть тошно. А у
государства таких, как ты, - миллионы. Спрашивается, совесть-то у вас есть
или нету? Вы что, не можете потерпеть день-другой? Вы войдите тоже в
ихнее-то положение.
Старухи обижались. Старики посылали Макара... дальше.
Макар шел дальше.
- Семен, ездил к сыну-то?
- Ездил...
- Ну, как?
- Никак. Как пил, так и пьет. С работы опять прогнали, свистуна.
- Ну, ты, конечно, коршуном на него. Такой-сякой-разэдакый!
- А как же мне с им? Петя, сынок, уймись с пьянкой?
- Да где там! Ты и слов-то таких не знаешь. Ты привык языком-то, как
оглоблей, ломить... Самого, дурака, с малых лет поленом учили, ты думаешь,
и всегда так надо. Теперь совсем другая жизнь...
- Раньше так пили, как он заливается? Другая жизнь...
- А ты войди в его положение. Он - молодой, дорвался до вольной жизни,
деньжаты появились... Ведь тут какую силу воли надо иметь, чтоб
сдержаться? Кониную. С другой стороны, его тоска гложет - оторвался от
родительского дома. Ты вон в город-то на неделю уедешь, и то тебя домой
манит, а он сколько уж лет там. Он небось сходит в кино, поглядит про
деревню - и пойдет выпьет. Это же все понимать надо.
- Ты, лоботряс, только рассуждать умеешь. А коснись самого, не так бы
запел. Ходишь по деревне, пустозвонишь... Пустозвон. Чего ты лезешь не в
свое дело?
- Я вас учу, дураков. Ты приехай к нему, к Петьке-то, да сядь выпей с
ним...
- У тебя прям не голова, а сельсовет.
- Да. Выпей. А потом к нему потихоньку в душу: сократись, сынок,
сократись, милый. Ведь мы все пьем по праздникам... Праздничек подошел -
выпей, прошел праздничек - пора на работу, а не похмеляться. Та-ак. А как
же? Поговорить надо, убедить человека. Да не матерным словом, а ласковым,
ласковым, оно, глядишь, скорей дойдет.
- Его надо поленом по башке, а не ласковым словом.
- Во-от. Я и говорю: бараны. Рога на лбу выросли - и довольные: бодаться
можно. А ты же человек, тебе разум даден, слово доходчивое...
- Иди ты!..
- Эх вы.
Макар шагал дальше, и сердце его сосала, сладко прикусывая, жирная, мягкая
змея, какая сосет сердце всех оскорбленных проповедников.
Иногда дело доходило до оплеух.
У Ивана Соломина жена Настя родила сына. Иван заспорил с Настей - как
назвать новорожденного. Иван хотел Иваном: Иван Иванович Соломин. Настя
хотела, чтоб был Валерик. Супруги серьезно поссорились. И в это-то самое
время Макар принес им письмо от сестры Настиной, которая жила с мужем в
Магадане и писала в письмах, что живут они очень хорошо, что у них в доме
только одной живой воды нет, а так все есть, "но, сами понимаете, - в
концервах, так как климат здесь суровый".
Макар посмотрел красный безымянный комочек, поздравил родителей... И те,
конечно, схватились перед ним - каждый свое доказывать.
- Иван!.. Иванов-то нынче осталось - ты да Ваня-дурачок в сказке. Умру -
не дам Ванькой назвать! Сам как Ваня-дурачок...
- Сама ты дура! Счас в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в
городах...
Макар весь подобрался, накопился - почуял добычу.
- Спокойно, Иван, - сказал он хозяину. - Не обзывайся. Даже если она тебе
законная жена, все равно ты ее не имеешь права дурачить. Она тебе -
"Ваня-дурачок", допустим, а ты ей - "несмышленыш мой" или еще как-нибудь.
Ласково. Ей совестно станет, она замолчит. А не замолчит - сам замолчи.
Скрепись и молчи.
- Иди отсюда, миротворец!
- И меня не надо посылать. Зачем меня посылать? Ты меня послушай,
постарайся сперва понять, а потом уж посылай. Ведь я к тебе не с войной
пришел, не лиходей я тебе, а по новым законам - твой друг и товарищ. И
хочу вам подать добрый совет: назови-ка ты сынка своего Митей - в честь
свояка магаданского. Ведь они вам и посылки шлют, и деньжат нет-нет
подкинут... А напиши-ка ему, что вот, мол, своячок, в честь тебя сына
назвал - Митрием. Он бы где - одну посылку, а тут подумает-подумает да две
ахнет. А как же: в честь меня сына назвали - это бо-оль-шое уважение. За
уважение люди тоже уважением плотют.
Иван чего-то озверел.
- Иди отсюда, гад подколодный! Чего ты лезешь не в свое дело?!
Макар посмеялся кротко, снисходительно, ласково. Он знал драчливый
характер Ивана.
- Ах, пошуметь бы?.. Ах, бы да сейчас развоеваться бы?.. Эх, ты. Ваня и
есть.
Иван и в самом деле взял почтальона за шкирку, подвел к двери и дал пинка
под зад:
- За совет!
Макар пошагал дальше по улице. Потирал ушибленное место и шептал:
- Нога у дьявола - конская.
И начинал рассказывать встречным:
- Иван Соломин... Зашел к нему, у них пыль до потолка: не могут имя сыну
придумать. Я и подскажи им: Митрий. У него свояк в Магадане - Митрий...
Но Макара не хотели слушать - некогда. Да и мало на селе в летнюю пору
встречных.
И вот наступало воскресенье. В воскресенье Макар не работал. Он ждал
воскресенья. Он выпивал с утра рюмочку-две, не больше, завтракал, выходил
на скамеечку к воротам... Была у него такая скамеечка со столиком,
аккуратная такая скамеечка, он удобно устраивался - нога на ногу,
закуривал и, поблескивая повлажневшими глазами, ждал кого-нибудь.
- Михеевна!.. Здравствуй, Михеевна! С праздничком!
- С каким, Макар?
- А с воскресеньем.
- Господи, праздник!..
- Сын-то не пишет? Что-то давненько я к тебе не заходил.
- Некогда, поди-ка, расписываться-то. Тоже не курорт - шахты-то эти.
- Всем им, подлецам, некогда. Им водку литрами жрать - на это у них есть
время. А письмо матери написать - время нет. Пожалуйся на него директору
шахты. Хошь, я сочиню? Заказным отправим...
- Ты что, сдурел, Макар? На родного сына стану директору жалиться!
- Можно хитрей сделать. Можно послать телеграмму: мол, беспокоюсь, не
захворал ли? Его все равно вызовут...
- Тьфу, дьявол! Тебе что, делать, что ль, нечего, - выдумываешь сидишь?
- А учить подлецов надо, учить.
Старуха, злая, обиженная за сына, шла дальше своей дорогой.
- Боров гладкий, - бормотала она, - ты их нарожай сперва своих, потом
жалься. Подымется ли рука-то?
- Человека - пока не стукнет, до тех пор он не поймет, - говорил сам с
собой Макар. - На судьбу обижаемся, а она учит, матушка. Учит.
Проходили еще люди. Макар заговаривал со всеми, и все в таком же духе - в
воскресном. Подсказывал, как можно теще насолить, как заставить уважать
себя дирекцию совхоза. Надо только смелей быть. Выступать подряд на всех
собраниях и каждый раз - против. Они сперва окрысятся, попробуют ущемить
как-нибудь, а ты на собрании и про это. Важно - не сдаваться. Когда они
поймут, что с тобой ничего нельзя сделать, тогда начнут уважать. А то еще
и побаиваться станут - грешки-то есть. У кого их нету?
- Дак ведь возьмут да и выгонют.
- А куда выгонять-то? Дальше-то?.. Это ж не с завода.
Где-нибудь часа так в два пополудни к Макару выходил дед Кузьма, выпивоха
и правдолюб. Опохмелиться у него никогда денег не было.
- Дай на бутылку. Во вторник поплывем с зятем рыбачить, привезу рыбки.
Макар давал рубль двадцать - на плодово-ягодную. Только просил:
- Приходи здесь пить. А то поговорить не с кем.
Дед приносил бутылку плодово-ягодной, выпивал стакан, и ему сразу легчало.
- Вчерась перебрали с зятем. Тоже лежит мучается.
- Отнеси стаканчик.
- Ничо, оклемается - молодой. Мне этой самому - только-только.
- Жадный.
- Нет, - просто говорил дед.
- А взять-то тоже не на что? Зятю-то.
- Да есть у Нюрки... Она рази даст. Тут хоть подохни. Как жена-то?
- Хворает.
- Ты ее, случаем, не поколачиваешь тайком? - чего она у тебя все время
хворает?..
- Ни разу пальцем не тронул. Так - организм слабый.
- Чудной ты мужик, Макар. Не пойму тебя. Нашенских, кто на глазах рос,
всех понимаю, а тебя никак не пойму.
- Чем же я кажусь чудной? - искренне интересовался Макар.
- Ну как же? Подошло воскресенье - ты сидишь день-деньской сложа ручки.
Люди ждут не дождутся этого воскресенья, чтоб себе по хозяйству
чего-нибудь сделать, а тебе вроде и делать нечего.
- А на кой оно мне... хозяйство-то?
- Вот то и чудно-то. Ты из каких краев-то? Или я уж спрашивал?
- Недалеко отсюда. Что мне его, хозяйство-то, в гроб с собой?
- Ну, тебе до гроба ишо... Поживешь. Работа - не бей лежачего. И не
совестно ведь! - искренне изумлялся дед. - Неужель не совестно? На тебе же
пахать надо, а ты...
- Ни на вот эстолько. - Макар показывал кончик мизинца.
- А почто, например, ты то одно людям говоришь, то другое - совсем
наоборот? Чего ты их путаешь-то?
Макар глубокомысленно думал, глядя на улицу, потом говорил. Похоже, всю
правду, какую знал про себя.
- Не для этой я жизни родился, дед... Для этой, но гораздо круче умом
замешан.
- Для какой же ты жизни?
- Сам не знаю. Вот говоришь - путаю людей. Я сам не знаю, как мне их:
жалеть или надсмехаться над ними. Хожу, гляжу - охота помочь советом
каким-нибудь... Потом раздумаешься: да пошли вы все!.. Как жили, так и
живите - кроты.
- Хм.
- Так вот ходишь неделю, тыкаешься в ихные дела... Потом придет
воскресенье, и я вроде отдыхаю. Давайте, думаю, черти, - гните дальше. А я
еще какую-нибудь пакость подскажу.
- Во стерьва-то!
- Ей-Богу! А завтра опять пойду по домам, опять полезу с советами. И знаю,
что не слушают они моих советов, а удержаться не могу. Мне бы - в большом
масштабе советы-то давать, у меня бы вышло. Ну, подучиться, само собой...
У меня какой-то зуд на советы. Охота учить, и все, хоть умри.
- Дак и учил бы одному чему, а то, как...
- Да я и хочу! Но ведь я им одно, а они меня по матушке. А то и - по
загривку. Ванька вон Соломин... так и пустил с крыльца.
- Ххэ!.. У того не заржавит.
- А я для его же пользы - назови, мол, сыночка-то Митей, в честь свояка,
свояк-то в лепешку расшибется - будет посылки слать. Какая ему, дураку,
разница - Митя у него будет расти или Ваня? А жить все же маленько полегче
было бы - свояк-то на Севере, тыщи ворочает... А так-то я их не презираю,
людей-то. Наоборот, мне их жалко.
Старик допивал остатки вина, поднимался.
- И все-таки стерьва ты, - говорил беззлобно. - Путаешь людей.
- Что, пошел?
- Пойду... Зять теперь очухался, погреб небось копает. Он с похмелья злой
на работу. Помочь надо. Рыбки-то занесу килограмма два. Во вторник.
- Ладно, сгодится. Я до ухи любитель.
- Спасибо, что выручил.
- Не за что.
Дед уходил. А Макар оставался сидеть на скамеечке, глядел на село, курил.
Иногда из дома выходила больная жена - к теплу, к солнышку. Присаживалась
рядышком.
- Вот ведь сколько домов!.. - раздумчиво, не глядя на жену, говорил Макар.
- И в каждом дому - свое. А это - только одна деревня. А их, таких
деревень-то, по России - ое-ей сколько!..
- Много, - соглашалась жена.
- Много, - вздыхал Макар. - Много. Где же всем поможешь! Завязнешь к
чертям... Или - пристукнет где-нито насовсем. А все же жалко дураков...
Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского