Код произведения: 12881
Автор: Щербаков Александр
Наименование: Золотой куб
Александр Щербаков.
Золотой куб
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Техника - молодежи", 1977, N 11.
OCR & spellcheck by HarryFan, 11 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Вы меня, товарищи, простите, но я должен отвлечься несколько от нашей
научной темы и рассказать вам кое-что из юмористической, если хотите,
трагедии жизни Александра Балаева. Именно юмористической, именно трагедии
и именно про стоп-спин.
Недавно один писатель подарил мне книжку. Про Галилея, Ньютона,
Чижевского и меня. Так мне, знаете, неудобно как-то стало. Будто смотрю я
на президиум физики, сидят там все люди солидные, степенные, вдвое больше
натуральной величины, а сбоку в кресле болтает ножками какой-то шалопайчик
в коротких штанишках, сандалики до полу не достают. "А это, - говорю, -
что за чудо морское?" - "А это, - отвечают, - и есть вы, Александр
Петрович Балаев, замечательный и заслуженный физик нашего времени". - "Да
какой же это физик! - кричу. - Это же попрыгунчик какой-то, молоко на
губах не обсохло. Случайный кавалер фортуны". - "А это, - говорят, - ваше
личное мнение, которое никого не касается. Вы, пожалуйста, не усложняйте
вопроса, Александр Петрович, и не мешайте наглядной пропаганде образцов
для нашего юношества". И убедительно излагают окружающим невероятную
историю, будто я с детства задумчиво глядел на вертящийся волчок. А меня
как холодной водой обдает. А вдруг это и не выдумки, вдруг это я сам по
божественному наитию высказал когда-нибудь, а до них дошло. На волчок
иначе как задумчиво и смотреть-то, по-моему, невозможно. Только
задумчивость эта какая-то не такая, не дай бог никому: сидишь и ждешь,
когда же это он дрогнет и начнет покачиваться. Нетворческая задумчивость.
А по правде говоря, или, как это мне сейчас представляется, вся история
началась, конечно, не с волчка, а со студенческих времен, с того самого
вечера, когда в общежитии мы, изнывая от безделья, смотрели по телевизору
инсценировку по Уэллсу. Помните, там есть у него рассказ про человека,
который мог совершать чудеса. Смотрели мы и от нечего делать изощрялись в
остроумии, и когда герой под конец остановил вращение Земли, и все
понеслось в тартарары, и море встало на дыбы, - здорово было снято, как
сейчас помню, - кто-то ляпнул: "Эх, плотину бы сюда!" Кто-то добавил: "Да
турбину бы сюда". И кто-то кончил: "Ну и чаю мы с тобою наварили бы
тогда!" Все, конечно, грохнули. Может, это само так получилось, может,
чьи-то вирши припомнились, не знаю. Я по стихам неспециалист. Но эти
стишки в память мне запали. Вместе с видом моря, вставшего на дыбы. И
посредством этого аудиовизуального воздействия, как тогда говорили, выпала
во мне в осадок четкая логическая цепь: "Остановка вращения, освобождает
энергию, которую можно полезно использовать". Не от изучения маховика,
хотя я его изучал, - ведь изучал же! - а от непритязательного и,
собственно, не очень смешного анекдота. Так уж, видно, я устроен, что
запоминаю не через обстоятельства дела, а через обстоятельства около дела.
Так, значит, я с этой логической цепью и бегал, как сорвавшийся барбос, и
висела она при мне без всякой пользы употребления, но, как говорят,
весомо, грубо, зримо. Как не о чем становилось думать, хоть и редко это
бывало, все выводила меня память на эти дурацкие стишки. Бормотал я их,
бормотал и автоматически принимался прикидывать, что бы такое крутящееся
остановить да как бы получить такую волну, как там, в фильме, какую бы там
приспособить плотину и турбину и в каком виде наварить означенный чай. Для
пущей ясности даже кустарное начало к этим стишкам присочинил. "Твердое
остановилось, жидкое бежать пустилось. Вот бежит оно, бежит, так что все
кругом дрожит". А дальше уже про плотину и турбину.
И вот как-то опаздывал я на работу безнадежно и решил часок в парке
побродить, чтобы потом разыграть в проходной сцену возвращения из местной
командировки. Во избежание персональных неприятностей. Бродил, бродил и
добродился до того, что начал эти стишки по обыкновению повторять. И -
место я очень хорошо запомнил: такой склон, на нем здоровый пень, опилки
свежие вокруг, - вдруг сообразил: электрон вращается вокруг оси? Говорят,
вращается. А вот если это вращение остановить, что получится? Стал дальше
соображать - ничего не сообразилось. С какой он скоростью вращается? Какая
энергия во вращении запасена? И спин, он, конечно, спин, - веретено, - но
ведь и говорится, что все это так, формально, а по сути дела... А что по
сути дела? Да и потом спины равновероятно разориентированы. А
сориентировать их можно? И стали меня мучить какие-то казарменные кошмары.
Помните, там у Грибоедова сказано: "Он вас в шеренги три построит. И
пикнете, так мигом успокоит". Представляете себе картину: все валентные
электроны в металлическом кубике выстроены в этакое трехмерное каре - а-ля
Луи Надцатый - вертящихся веретен. А.Балаев подает команду. Раз-два! Все
веретена останавливаются - бах! - возникает всплеск освобожденной энергии,
загораются лампочки, чайники кипят, троллейбусы бегают и т.д. и т.п.
Отлично! А во что превращаются эти стоячие веретена, что являет собой
электрон без спина? Теперь вы мне это на пальцах объясните, а тогда некому
было. Человек, достойный этого дела, наверняка бы так не оставил, стал бы
книжки читать, размышлять по ночам в супружеской постели. Может, темку бы
открыл. А я бросил. Занялся люменами, лотом на волновые аномалии
перебросился, потом... Потом много всего было.
Лет пять или шесть прошло. А может, и больше. Изредка я вспоминал всю
эту историю, с энергией спина разбирался, картинку рисовал: электрон в
виде веретена, вектор спина в виде копья и две-три школьные формулы: веер
Филиппова, распределение валентных спинов по Джеффрису и преобразованную
мной самим матрицу Бертье-Уиннерсмита.
И вот однажды застал меня за этим занятием Оскарик Джапаридзе.
- Что это у тебя? - спрашивает.
Ну и выложил я ему всю эту альгамбру.
- Архимед, - говорит Оскарик, головой крутит и удаляется по своим
делам.
Обозлился я. И задумался всерьез, как же все-таки поставить
эксперимент. И вдруг пришла мне в голову ясная, отчетливая мысль. Как
будто в мозгу какая-то перепонка лопнула. И все одно к одному, логично,
очевидно. И выходит чудовищный результат: электрон с тормозящимся спином
дает ориентирующее поле. Грубо говоря, сам по стойке "смирно" стоит и
соседей заставляет. И начинается спонтанный процесс. И осуществляется
видение о каре электронов.
Очумел я от этой мысли. "Наверняка, - думаю, - где-нибудь напорол.
Пускай, - думаю, - полежит недельки три, угар сойдет, и поглядим".
Хожу как в полусне, дела не делаю, функционирую через пень колоду. Как
дьюар: внутри все кипит, а снаружи жестяная банка.
И вот день на третий сижу я в курилке, и вдруг влетает туда Оскарик.
- Слышь, Сань, - говорит, - я тебя ищу, ищу. Куда ты подевался? Я тут
сложил балладу. Смотри, что из этого получается.
И прямо на кафельной стенке начинает изображать. И так у него, хитрюги,
все ловко выходит, И вдруг - спотык!..
- Брек! - говорю.
И на той же плитке начинаю его сигмы разгибать.
- Ах вот как! - говорит Оскарик. - Ну, как знаешь, как знаешь.
И сублимирует в неизвестном направлении.
Смотрел я, смотрел на его каракули, ничего не высмотрел и поплелся
домой. Дома еще часа три ковырялся. "Нет, - думаю, - недаром тебя, Саня,
отцы-профессора определили по экспериментальной части. Теоретик из тебя,
как из шагающего экскаватора: за сто метров горы роешь, а под пятой
лягушки спят". Стал я выписывать на лист слева свои закорючки, справа -
Оскариковы. До середины дописал и все понял. И где я вру, и где Оскар
врет, и что должно быть в действительности. Задачка - чистая арифметика,
опыт - что поленья в печку класть. Сижу смотрю, очами хлопаю, а тут
звонок. Телефон. Оскарик звонит.
- Санечка, - говорит, - а это вот не купишь? - И начинает мне те же
выкладки теми же словами.
- У самого есть, - говорю, - дальше вот что.
- Альгамбра, - отвечает он. - Ты, Саня, голова, и я, Саня, голова!
А что из этого вытекает?
- А проистекает, - говорю, - то, что если ты немедленно ко мне не
проследуешь, то я за себя не ручаюсь. Вплоть до ломки мебели и битья
посуды. Нету никакой моей мочи перед лицом открывающихся перспектив...
По-честному, на этом вся история открытия и кончается. Без всяких там
задумчивых волчков. Ей-богу! Ведь правда же, неинтересно! Ньютону хоть
яблоко на голову упало - предмет эстетичный по форме и аппетитный по
содержанию. А мне что прикажете? Так в веках и оставаться при кафельной
скрижали из курилки? Осатанеть можно от тоски. Чем не юмористическая
трагедия?
Ну ладно, сатанеть мы не будем. У нас для этого других причин
достаточно. Я вам не случайно всю эту историю рассказывал, а в виде
присказки. А сказка-то будет впереди. И не вся. Не вся, отрывок только.
Кончили мы с Оскариком расчеты в три дня, обоснование эксперимента
написали и вломились к Земченкову, к Виктору Палычу. Да-да, к тому самому.
Он уже членкором был, нашим замом по науке. Так и так, говорим, нужен нам
для эксперимента ни больше ни меньше, а куб из золота с ребром в семьдесят
сантиметров.
Он, душа, аж взвился:
- Да вы что, ребята! Вы понимаете, сколько он будет весить?
- Понимаем, - говорит Оскарик. - В исходном виде шесть и шестьдесят
пять сотых тонны. Но это только в исходном, потому что мы его с трех
сторон просверлим через каждые десять сантиметров сквозными каналами,
чтобы обеспечить охлаждение жидким водородом и получить узлы массы. И
штуцера приварим. Тоже золотые. Вот эскиз, посмотрите.
- Ох, люблю я вас, ребята! - говорит Виктор Палыч. - Очень вы хорошие
ребята. А сколько будет стоить этот ваш кубик, вы себе отчетливо
представляете?
- Это как сказать, - говорю. - Если по международному курсу, то шесть с
половиной миллионов рублей без стоимости обработки. Ну обработка-то
недорогая, тысяч двадцать потянет, спецсверла опять же делать надо.
- А больше вам ничего не надо? - спрашивает он. - Может, вам еще надо,
чтоб "Зенит" чемпионом стал?
- Надо, - хором говорим мы с Оскариком. Но тут мы подумали: если
немножко разорить у Благовещенского стенд и кое-что переделать, - немного,
тысяч на двести пятьдесят - триста, - то мы обойдемся.
- Ах, обойдетесь! - говорит Виктор Палыч. - А что в результате?
- А в результате, - говорю я, - будем иметь электростанцию на сто
восемьдесят мегаватт с собственным потреблением сорок. Итого, чистый выход
сто сорок мегаватт. Это с запасом. Три года можно так работать. А потом
еще три года будем иметь сто пятьдесят мегаватт при собственном
потреблении пятьдесят, но уже без запаса. А потом куб надо будет заменять,
потому что он уже будет на треть палладий.
- Палладий, - говорит он. - Две тонны палладия - это тоже неплохо. Ну а
какова вероятность успеха?
- Нас двое - природа одна, - говорит Оскарик. - Значит, вероятность
успеха шестьдесят шесть и шесть в периоде. Иными словами, две трети.
- Ну вот и прекрасно, - говорит Виктор Палыч. - А знаете ли вы, какой
годовой бюджет у нашего института?
- Знаем, - говорю. - Что-то около восьми миллионов.
- Вот именно, что около. Восемь миллионов сто двадцать шесть с
половиной тысяч рублей. И за каждый рубль я сражался, как Илья Муромец.
Так что ваши семь миллионов плюс столько же на непредвиденные расходы для
меня добыть - ровным счетом никаких трудов не составляет. Да и вероятность
какая! Балаев и Джапаридзе против матери-природы! Еще и половину меня
запишите. Выйдет без малого семьдесят один с половиной процента! Все
ясно... Все работы прекращаем, всех докторов и профессоров увольняем на
пенсию, чтобы они институтское производство не загружали своими мелочами.
Кстати, и у Благовещенского стенд отбираем, нечего ему с ортометронами
возиться, когда нас такие идеи озаряют. И наваливаемся! Золото уже везут в
спецвагоне, тридцать три богатыря его стерегут. Балаев и Джапаридзе у
сверлильного станка на карачках ползают, стружечку золотую в мешочек
собирают для отчета. И через полгода, от силы через три квартала, членкор
Земченков включает рубильник. Гром и молния! И нас с вами в наступающей
тишине остальными двадцатью восемью с половиной процентами невероятности
по шеям, по шеям! Так, что ли, молодые люди?
- Да нет, - говорю, - не так, конечно. Но делать-то надо, Виктор Палыч!
И меньшие размеры эксперимента ничего не дадут. Критический конус не
развернется. Вы посмотрите расчеты.
- Посмотрю, - говорит Виктор Палыч. - Обязательно посмотрю. И не только
я посмотрю, все посмотрят. Кому надо, те и посмотрят. А чего не поймут,
молодые люди, так обязательно у вас спросят. И для начала, будьте любезны,
вы расчетики свои приведите в божеский вид, размножьте экземплярах в
двадцати, как положено... Сколько вам на это надо?
- Четыре дня и один час, - ехидно говорит Оскарик. - День в порядок
приводить, три дня бегать, просить и час печатать.
- Спокойней, - говорит Виктор Палыч. - Спокойно, Оскар Гивич. Впрочем,
я не возражаю, если вместо расчетов вы возьметесь за реконструкцию нашей
копировки и закупку оборудования... Не хотите ли?
- Не хочу, - говорит Оскар.
- Вот и никто не хочет, - говорит Земченков. - И приходится все Льву
Ефимовичу делать, да и мне еще ему помогать. А он и Лев, да не Толстой, и
Ефимович, да не Репин. Сами знаете, кто он. Ни написать, ни нарисовать
действующего оборудования не может. А так бы хорошо было! Так вот, значит,
экземплярчики мне на стол. С визой ваших обоих руководителей. И Фоменко, и
Месропяна. Семинар у нас до февраля расписан, так мы проведем
внеочередной. В отделе у Благовещенского. Тем более что и стенд его вам
подходит. Устраивает?
- Устраивает, - говорим.
Вот. И стали нас с Оскариком причесывать. И не в четыре дня мы
Земченкову расчеты на стол положили, а и четырех месяцев нам не хватило.
Месропян, тот сразу сказал, что это не по его части, его другие вещи
занимают. А Фоменко, Оскариков руководитель, так в нас вцепился, что пух и
перья полетели. И нащупал он у нас, злодей, спасибо ему, слабину в
математике. Топтались мы, топтались, только Иван Сулейменов выручил.
Знаете его? Сунул он нас носом в казахский ежегодник, дай бог памяти, года
семьдесят восьмого или девятого. Старина!.. Но там примерно такое же
преобразование рассматривалось, только не с теми граничными условиями.
Очень нам помог Владик Пшибышевич, его нам помощник Земченкова сосватал.
Доктор. Вот человек-танк! Если у меня в мозгу и были ребра, так он их
сокрушил. "Вы, - говорит, - Александр Петрович, совершенно правы. Но не в
этом вопросе..."
Ну, чем кончилось, вы сами знаете. Встала против нас геофизика с
экологией. Вы что же это, мол, электрончик раздели, зарядчик черт те во
что превратили, употребили, а чем компенсировать будете? Ах от Земли? Раз
от Земли, два от Земли, а потом что? Положительный заряд планете сообщать
задумали. Не пойдет. Нарушение природного равновесия. Космологическая
проблема. Вот ее-то Махалайнен и решил. Казалось бы, проще простого. Он с
протонов предложил снимать положительный заряд. Процесс дороже нашего раза
в четыре, но без него никуда. Так мы втроем Нобелевскую премию и получали:
Махалайнен, Оскарик и я. Помню, встретился я с Махалайненом в Хельсинки в
первый раз. Я как-то привык, что мы все молодые, поглядели на него и - как
с разбегу в стенку! Семидесятилетний старец, брови серебряные, борода
лопатой. "Здравствуйте, - говорит, - Александр Петрович, - а меня все
Санькой звали, и я сам себя так звал, - очень рад с вами познакомиться.
Давно желал, думал, не успею. И вот успел. Рад, сердечно рад". Потом
понял, и в краску меня ударило. До этого я вообще не задумывался, может ли
человек чего-то не успеть. А сейчас уже и сам подумываю: "Вот этого я не
успею. Вот это вряд ли увижу. А то успею - только поднавалиться бы надо".
И выходит, что очень многого я не успею, потому что, если по-настоящему
дело делать, в нашей науке за всю жизнь больше ста метров и не замостить.
Так-то, молодые люди. Ведь до запуска первой полноценной промышленной
стоп-спин-станции мощностью девятьсот мегаватт - уж так нам экология
определила - не год прошел, не пять, а двадцать четыре года, как одна
копеечка. И все двадцать четыре года крутились мы с этим делом, как
белочки. И стоила эта работа не семь миллионов рублей на круг, как мы с
Оскариком прикинули, не четырнадцать, как выдал нам Земченков для сбития
спеси, а триста двадцать два миллиона шестьсот семьдесят тысяч
карбованцев. И на что ушла каждая тысяча, я, Балаев, помню. Ох, как помню!
А вот профессор Махалайнен красоточки нашей и не увидал. Не успел.
Так что, молодые люди, вы мне не говорите: "Вот вам, Александр
Петрович, вектор, вот вам сектор, дайте нам полтора миллиона, и через год
будет у вас, - это у меня, значит, - вон я какой царь Дадон! -
антигравитация". Расчетики свои вы передайте Семену Григорьевичу. Если
хотите, сразу. Сами знаете, кто он. Ни написать, ни нарисовать
действующего оборудования не может. Размножьте, раздайте по отделам,
готовьтесь. Как будете готовы, я внеочередной семинар назначу. Это я вам
твердо обещаю.
А пока, простите, дела. Надо тут с капитальными затратами поколдовать
маленько да хоть часть писем разобрать. Вон их какая папка! Может,
выдумаете машину, чтобы письма разбирала за меня, а? Ну то-то.