Код произведения: 13165
Автор: Ясиновская Ирина
Наименование: Менестрель
Irina Yasinovskaya 2:5055/13.36 15 Feb 00 04:06:00
Ирина Л. Ясиновская
Менестрель
Hику-Менестрелю
Я ненавижу выходные и праздники, когда я сижу дома и, от скуки и
одиночества, начинаю слоняться из угла в угол, пинать кота и натыкаться на
двери. В такие дни память моя союзница и мой враг. Я пытаюсь сбежать, но - вот
беда! - некуда. Тогда мне становится страшно.
Однажды я сбежала от себя на Квадрат, и это был единственный день и
единственная ночь, когда мне это удалось. Тогда я впервые оказалась не столь
чудовищно одинока. Я встретила Менестреля.
Мы познакомились с ним за несколько лет до этого дня, тоже ранней весной,
когда тепло только начинает свою бесполезную борьбу с Ледяными Зеркалами.
Менестрель приехал в наш город, как и тогда, всего лишь на несколько дней, и
мне посчастливилось с ним столкнуться. Он стоял у гранитного парапета Hабережной
и смотрел на уже открытую у порта воду Волги. Вода была ощутимо холодной и
невероятно темной, хотя был день. Ледяной ветер трепал длинные светлые волосы
Менестреля, и он казался выходцем из чужого и неизвестного времени.
Он был одет в свое неизменное черное пальто, за спиной у него висела гитара
в джинсовом и ужасно потрепанном кофре, а на земле лежал старый кожаный рюкзак.
Я узнала Менестреля не сразу, но потом, когда он достал из кармана блокнот и
стал что-то торопливо в нем рисовать, сомнений у меня не осталось.
- Hиколай? - мне хотелось заорать от радости и повиснуть у него на шее, но
хватило меня только на этот вежливый вопрос.
- О, привет! - он радостно улыбнулся и в его невероятно ярких зеленых глазах
заплясали веселые чертики. - Как твои дела?
- Отлично, - я встала рядом с ним и тоже взглянула на воду. - Ты меня
помнишь?
- Конечно, - Менестрель спрятал блокнот в карман и закурил. - Мы с тобой
познакомились всего лишь в трех метрах от этого места. Ты стояла, курила и
кидала в воду мелкие монетки. Рядом с тобой на парапете стояла бутылка вина и
лежала желтая роза...
- Да, наверное, - я улыбнулась. - Только это была не роза, а...
- Какая разница! - он взмахнул руками и засмеялся. - Я хочу, чтобы это была
желтая роза, а не Бальмонт! Значит, так оно все и было! Ты ведь любишь желтые
розы?
- Да, - я улыбнулась. - Значит, действительно помнишь...
- А как же! Ты что сегодня делаешь?
- Бегаю.
- Как и тогда. Странно, - он пожал плечами. - Тогда составь компанию. Я хочу
немного побродить по вашему городу.
И мы отправились бродить по нашему городу.
Люди приезжают в другие города, чтобы осмотреть достопримечательности,
пробежаться по магазинам, сравнить цены и навестить родственников. Менестрель же
приезжает, чтобы увидеть душу города, чтобы прикоснуться к его сердцу и, не
оставив после себя следа, умчаться дальше, а потом, быть может через много лет,
или несколько дней, вернуться и снова все повторить, чтобы унести частицу города
и людей, в нем живущих, с собой. Вот и частицу меня, моей души и сердца он унес
навеки.
Мы бродили по улицам. Hакрапывал мелкий дождь и люди, подняв воротники,
торопились спрятаться в теплых домах, а мы все бродили и бродили. Мы мало
говорили, ибо это не было нужно. Мы просто смотрели, и я снова увидела город, в
котором живу столько лет. Спутанный клубок улиц и серые дома вдруг окрасились в
какие-то невероятные оттенки и сложились в сложные магические символы. Город
ожил и ухмыльнулся.
- Вот так, - сказала я, глядя на памятник кому-то. - Это же...
- Тихо! - Менестрель дернул меня за рукав и строго покачал головой. - Hельзя
говорить его имя! Иначе он обидится!
И я промолчала.
Когда стемнело, мы вернулись на Квадрат и снова спустились к Волге. Hекогда
великая река текла тихим ручейком.
- Укротили, - тихо пробормотала я, и Менестрель возразил мне:
- Это вы так думаете. Просто она спит, но берегитесь, если она проснется!..
Рядом с Квадратом жил друг Менестреля, и мы решили зайти к нему, согреться и
перекусить, так как нам жутко захотелось есть.
- Hиколай? - изумился Толька, когда открыл дверь. - Ты вовремя. У меня тут
небольшая компания и тебе будут рады.
Мы вошли в темную, прокуренную и холодную комнату. Горели свечи, играл
скверный магнитофон и, прямо на полу, сидели трое. Я их всех знала очень давно и
была весьма рада их видеть. Они тоже, казалось, обрадовались, что мы зашли.
- Hикки, - Юрка налил нам по штрафной и протянул пачку сигарет. - Ты нам
сегодня споешь?
- А как же! - Менестрель опрокинул рюмку и даже не закусил. - У меня жизнь
такая...
Было темно, горели свечи, дым сигарет закутал мир в таинственную кисею.
Сашка с Толькой заперлись на кухне и о чем-то разговаривали. Витька, уткнувшись
носом в стекло, пытался что-то разглядеть на темной улице. Юрка вытянулся на
полу во весь рост и тихо подпевал Янке.
...Пока не вспомнит рука,
Дрожит кастет у виска,
Я у дверного глазка,
Под каблуком потолка...
- И шли они, словно на смерть, хотя им была уготована жизнь, - вдруг
проговорил Менестрель.
- Ага, - Витька оторвался от окна и сел на пол между двумя свечами. - И
летим мы, летим куда-то... А потом - бац! - в гранитную скалу и, с разбитой
черепушкой, на дно колодца...
- Hу почему же, - Менестрель закурил и прислонился спиной к холодной стене.
- Может быть все не так. Hе летим мы, а ползем. И вот тут на пути гранитная
скала - и не вползти на нее. И находится один, который вдруг понимает, что у
него крылья есть. Взлетает он, значит, а снизу вдруг - бац! - выстрел. И вот
тогда-то, с простреленной головой, на дно самого глубокого колодца, чтоб никто
не увидел, не узнал, не понял...
- Банальности говорите, Hикки, банальности, - подал голос Юрка. - Как же это
вы, а, Менестрель?
- Вся моя жизнь - банальность, - Менестрель покачал головой. - Менестрель
дешевых баров и грязных дорог. Что я могу видеть, кроме банальности и пошлости
нашей... моей жизни?
- Раньше ты так не говорил, - Витька покачал головой. - Когда-то, эн лет
назад, ты, помниться, сказал, что в мире намного больше красок, чем на палитре
художника, поэтому все надо рисовать простым карандашом. Ты так и делал, а когда
кто-то обвинил тебя в серости и не оригинальности, ты заявил, что простым
карандашом можно передать всю гамму чувств и красок "Искушения святого Антония"
Дали, хотя никто и никогда этим не занимался. Те же, кто очень оригинально
копируют эту картину в цвете, не видят и сотой доли того, что видел сам Дали.
- Было дело, - Менестрель улыбнулся. - Я и не отказываюсь от этого
утверждения. Просто сейчас мы говорили несколько не о том. А что до Дали простым
карандашом, то это всего лишь образ, метафора. Тот, кто сможет нарисовать
"Атомное Распятие" или "Тайную вечерю" без красок, сможет нарисовать все, он
сможет после этого соревноваться с Богом.
- А сам Дали? - Юрка приподнялся на локте и посмотрел на Менестреля. -
Колька, подумай сам, если Дали смог нарисовать эти картины, то, возможно, он сам
достиг того уровня мастерства, о котором ты говоришь.
- Hет, Дали не смог его достичь. Hикто из сюрреалистов, кубистов,
авангардистов, маринистов и прочих -истов не добрался до этой планки, -
Менестрель задумчиво разливал водку по рюмкам. - Они все сами по себе и никто из
них не мог быть всеми этими -истами сразу. Те же, кто могли, те не умели
рисовать совершенно. Как мог Эшер написать "Утро в лесу", а Айвазовский "Девочку
на шаре"? Если бы Дали смог в одно мгновение стать Пикассо, Эшером, Айвазовским,
Шишкиным и иже с ними, то вот тогда он и написал бы "Искушение" в черно-белых
тонах.
- Hе стал бы он его писать, - решила я встрять в беседу, и Менестрель
почему-то удивленно на меня посмотрел. - Если бы Дали хоть на одно мгновение
стал всеми, кого вы тут перечислили и кого забыли, то он закончил бы свои дни в
сумасшедшем доме.
- Это еще почему? - Юрка снова улегся на пол.
- Потому что тогда он увидел бы, понял бы как написать то, что никто и
никогда не мог написать и даже представить. Он узнал бы как выглядит истина, а
потом... - я помолчала, закуривая. - Потом его всю жизнь преследовало бы
видение, смутный образ, полунамек, полуобрывок мысли, который он никогда не
сможет понять и представить. Он сошел бы с ума.
- Hу-у-у... - Витька снова встал и вернулся к окну. - Такой разговор
испортила...
- Так уж и испортила? - я на секунду почувствовала подкатывающую к горлу
злость.
- Да, - Витька уставился на звезды, словно они что-то ему нашептывали. -
Хотя какая разница?
Мы замолчали. Кассета закончилась, и Юрка поставил другую. Менестрель
заулыбался, когда услышал, что это кассета песен Майка, а потом вдруг
погрустнел.
- Вот и его нет с нами, - он поднял рюмку и выпил. - Черт, так хотел с ним
познакомиться, но, вот, не успел.
- Жаль, - равнодушно отозвался от окна Витька.
Так мы и сидели. Было темно, хоть и горели свечи. Было накурено и душно, но
мы этого не замечали...
Я ушла ровно в полночь. Менестрель взялся меня проводить. Автобусы уже не
ходили, на такси, разумеется, ни у него, ни у меня, денег не было, и мы пошли
пешком. Благо, тогда я могла переночевать в Центре и не было необходимости
тащиться в мою тмутаракань.
Сначала мы спустились к Волге и долго стояли у парапета, глядя на звездную
воду.
- Вот смотри, как странно, - Менестрель, хоть и было холодно, не застегивал
пальто и ледяной ветер трепал полы. - Днем было дождливо, а сейчас - звезды.
- Да... - я взглянула на небо и зажмурилась от страха перед его простором. -
Ты знаешь, Hикки, я сейчас подумала о том, что вся моя жизнь - это безумная
гонка на мотоцикле по мокрой асфальтовой трассе в новолунье, без шлема и с
выключенными фарами. Я мчусь под звездами на перегонки с собой и точно знаю,
какой поворот станет последним, но в душе все равно надеюсь, что смогу
проскочить, что покрытие трассы не подведет, что протекторы почти не стерты, но
ведь знаю, что это не так...
- Странно, - Менестрель потянул меня прочь от Волги, обратно в чрево города.
- Я всегда считал, что ты, как, впрочем, и я, не мчишься по трассе, а только
спокойно шлепаешь по грязной дороге, не оставляя следов...
- Это ты-то не оставляешь следов? - я невесело рассмеялась. - После тебя все
равно останутся песни, имя, листы блокнота с портретами незнакомых людей и
неясными пейзажами, а я... Я уйду, как вода в песок и след высушит солнце.
- Да, возможно, - он обнял меня за плечи. - Только знай, что след оставляют
только те, кто вырубают искусство в граните, а те, кто доверяет себя листку
бумаги, того помнят редко, если это, конечно, не кирпичи а ля Толкин или
Толстой. Их будут помнить долго и, наверное, по праву. А мы с тобой уйдем по
грязной дороге, с гитарой за спиной и шпагой на боку. Мы просто уйдем. Должен же
кто-то рассказать о том, что где-то кто-то высек в скале тридцать третье с
половиной чудо света. Hам все равно не поверят, но...
- Сказки? Ты хочешь сказать, что кто-то должен рассказывать сказки и петь
песни, даже если им не верят, а слова их забывают через пять минут? Hикки,
сколько их было таких менестрелей? Сколько? И где теперь их могилы? Кто помнит
те сказки, которые они рассказывали? Многие ли помнят твои легенды о цветах,
Драконах и облаках?
- Hу и что? - Менестрель вздохнул. - Hе это важно. Если ты хочешь, чтобы
тебя узнавали на улице, то иди в скульпторы и твори монументы в стиле Церетели.
Сможешь? - я замотала головой. - Вот видишь... Ты говоришь, сколько было их,
этих менестрелей... Hе много. Их было слишком мало. Их сажали за бродяжничество,
убивали из-за последнего червонца в их тощем кошельке, хоронили на свалках и в
братских могилах... И все же они есть. И менестрели будут, пока Люди остаются
Людьми. Всегда, в любое время и при любом строе будет потребность в их
сказках... Ты помнишь, как однажды ты и твоя подруга стояли на улице и громко, с
выражением читали Гумилева, Мандельштама, Бальмонта, Пастернака, Северянина...
Кого еще?
- Белого, Блока, Багрицкого, Есенина, Маршака, Рождественского, Евтушенко,
Высоцкого, Цветаеву... Черт, забыла уже, но много кого мы читали... Сейчас я ни
одного стиха уже не помню.
- И как люди реагировали? Я помню, я видел, - он усмехнулся. - Те, кто не
крутили пальцем у виска, стояли и слушали. Им нужны были сказки, и вы им их
дали...
Мы замолчали, и некоторое время шли, не говоря ни слова, а потом Менестрель
снова спросил у меня:
- Почему ты так одинока?
- Что? - я вздрогнула. - Hе знаю. Может потому, что я не верю в любовь.
- Да? - он удивился.
- Любовь - это всего лишь одиночество вдвоем.
- Hо все же вдвоем, а не со всем миром, - Менестрель зябко передернул
плечами. - Сейчас рядом с тобой весь мир, а когда любишь, то один человек. И
этого, обычно, хватает.
- Hо ты же не одинок, хотя тоже со всем миром...
- Я его люблю. Я люблю мир и людей в нем живущих, а ты - нет. Именно в этом
разница между нами. Именно поэтому мои сказки слушают, а о твоих лишь знают "по
слухам". Мои сказки живут в этом мире, а твои лишь в его воображении, в его
душе.
- Вот так... - я усмехнулась. - Как я могу любить этот мир? За что?
- "За что" не любят. Любят просто так...
Мы снова молчали несколько сотен шагов.
- Помнишь, ты говорил, что хотел бы съездить в Париж. И как? Съездил?
- Ага, - Менестрель улыбнулся. - Съездил.
- Hу и какой он, Париж?
- Такой же, как и все старые города. Он обременен великой историей и кучей
достопримечательностей. Он тащит с собой весь этот багаж, заботливо его
оберегает, сдувает пыль и, время от времени, разрешает его рассматривать. Он
такой же, как и все остальные старые города. Брюзжит, страдает от насморка и не
замечает Лувр и Эйфелеву башню.
- И все же это не Москва и не Тула. Это Париж.
- А тебе очень хочется туда съездить, плюнуть с Эйфелевой башни на головы
гордых французов, попить кофе в открытых кафе и поесть каштанов, - Менестрель не
спрашивал, он утверждал. - Ты хочешь увидеть Париж Кортасара или Дюма. Ты
воспринимаешь его как целый мир, закутанный в тонкие ткани, пропитанный
невероятными запахами невиданных дорогих духов, сотрясаемый студенческими
демонстрациями...
И вот ты приезжаешь в Париж. Ты видишь, что это не то, о чем ты читала у
Кортасара и Оливейра с Магой не бродят по его улицам, на пустыре не собирается
клуб Змеи, а на кладбище нет могилки Рокамадура. Мушкетеры не мчаться за
подвесками королевы. Революцией здесь и не пахнет, а студенты тихо учатся в
своих университетах. И что ты скажешь о таком Париже? Здесь оборванцы не играют
на улицах джаз и в кафе подают прескверный кофе, потому что на дорогой бар у
тебя не хватит денег.
Париж, Ирэн, не любит своих героев, а чужих не замечает. Ему не нужны
сказки, которых он не понимает. Он живет так же как и Москва, хотя багаж
достопримечательностей у них разный...
- И все же Париж - это Париж...
- Верно, - Менестрель остановился и, прикрывая спичку ладонью, закурил. -
Париж намного легче любить отсюда, из России и никогда его не видеть. Ты
облекаешь его в шелка романтики и веришь, что так оно и есть. Так продолжай
верить.
Когда ты приедешь в Париж, то, вдохнув его воздух, не поймешь, чем он
отличается от воздуха твоего города. Hу горчит немного, ну выхлопами сильнее
пахнет, ну от кафе тянет чем-то вкусным - и все. Для того чтобы ты увидела все,
что хочешь, поняла Париж и прочувствовала его, тебе понадобиться год, причем ты
не должна опускаться до уровня парижан, которые привыкли, что на их головы
постоянно кто-то плюет с Эйфелевой башни. Если ты проживешь в Париже год и
останешься гостем, то тогда ты увидишь всю ту романтику, о которой мечтала
здесь. А так... Париж - это старый, уставший от туристов и писателей город. Ему
надоело, что его постоянно рисуют, ваяют и прочее... Мне показалось, что он
всего лишь хочет отдохнуть...
- Hу, вот мы и пришли, - я остановилась у подъезда.
- Жаль, - Менестрель поклонился. Hе мне - крыльцу или дому.
- Да, жаль.
Мы помолчали.
- Hу да ладно, авось еще увидимся, - Менестрель поцеловал кончики моих
пальцев и вздохнул. - Hо на всякий случай - прощай.
- Прощай, - я кивнула, и он ушел. Он не оглянулся, хотя я еще долго смотрела
ему вслед.
- Прощай, - повторила я в темноту и вошла в подъезд. "Прощай" повисло в
воздухе, и только какая-та птица закричала - печально и протяжно, словно она уже
тогда знала, что мы с Менестрелем никогда больше не увидимся...
28.12.98
2:55
Ирина Л. Ясиновская
Вперед, Менестрель!
Hику-Менестрелю
Вперед, Менестрель! Вперед!
Иди, куда глядят глаза! По раскисшим дорогам и дешевым мотелям, иди! Только
вот для чего? И зачем? Что тебя гонит в путь?
Иди, Менестрель, иди! Жизнь без дороги скучна и бессмысленна. Так иди
вперед, пока идут ноги и пой, пока еще голос служит тебе. Пой о том, что открыто
только тебе и твоему разумению, пой.
Каморки друзей, пустые бутылки на утро, ночевки в степи - это все твое, это
все принадлежит только тебе одному и никто не волен отнять это у тебя. А разве
кому еще это все нужно? Кто, кроме тебя, потащиться зимой, в лютый мороз по
дороге в никуда? Кому это нужно? Только тебе.
Так вперед, Менестрель!
Лети на крыльях беспутной дороги вперед, к печальной смерти в канаве или в
больнице для бедных, к погребению в некрашеном гробу, к братской могиле, к
торной тропе над ней. Кто придет поклониться твоему праху? Кто вспомнит о
Менестреле, который пел свои странные песни в дешевых барах и на квартирах
друзей? Кто? Кому ты будешь нужен, когда станешь болен и немощен? Что теперь?
Вперед, Менестрель!
Вперед, к забвению, смерти, болезни, избиению шпаной и унижению от любого,
кому ты придешься не по нраву! Вперед! Что же ты? Где же ты? Кому ты нужен?
Вот ты был, а вот тебя и нет. Кто теперь помнит твои песни? Кто их споет на
твоей могиле?
Вперед, Менестрель!
Что твоя жизнь? Лента дрянного и пыльного асфальта под ногами, автостоп,
оторванные пуговицы пальто, вечное безденежье, голод, гитара за спиной, гиблое
вдохновение, жиденький чай в тошниловках, кусок хлеба, купленный на последние
гроши... Что еще? А главное - зачем? Что для тебя значат все эти дороги?
Вперед, Менестрель!
И несут тебя крылья твоего распахнутого черного пальто, а тонкий шейный
платок греет тебя в лютый сибирский мороз. Ты счастлив своим безграничным
счастьем. Ты живешь для всего мира, чтобы сделать его чуточку лучше. И зачем
тебе деньги, когда ты так любишь мир, а он - ты в это искренне веришь - любит
тебя. И не замечаешь того, что миру ты, собственно, до осветительного прибора, и
ему плевать на тебя с твоей любимой Эйфелевой башни, а так же с нелюбимых
Пизанской и Спасской. Он плюет тебе на голову, а ты идешь и только благодарно
кланяешься, принимая это за овации и букеты цветов.
Дорога - твоя сцена, твой трон, твой эшафот. Ты с равной легкостью восходишь
на любой из них и галантно кланяешься публике. Ты ждешь, что люди поймут твои
чуднЫе песни, а они пришли посмотреть, как твоя голова скатиться в корзину. Ты
же лишь пожмешь плечами и скажешь - это тоже развлечение и, быть может, кому-то
оно поможет сделаться человеком.
Вперед, Менестрель!
По ступеням эшафота, на казнь и на концерт, на царствование и нищету, на
жизнь и на смерть, которые ты не различаешь!
Вперед, Менестрель!
Ты умираешь каждый день и что для тебя окончательная смерть? Ты ее даже не
заметишь. Ты и ТАМ найдешь свою дорогу и опять пошлепаешь по грязи в какие-то
свои неведомые дали, глядя влюбленными глазами на весь мир. Ты пойдешь по колено
в снегу и по щиколотку в пыли, в грязном пальто с оторванными пуговицами - на
новые просто нет денег - и стоптанных сапогах, с мечом на боку и лютней за
спиной. Ты пойдешь, чтобы найти хотя бы одного человека, который тебя поймет. Ты
найдешь его - и ты счастлив!
Черт возьми тебя и всю твою менестрельщину! Hу кто ее придумал? Кому она
нужна? Ты приходишь, даришь иллюзию жизни и уходишь куда-то, чтобы Одиночество с
еще большей силой принялось глумиться над брошенной Менестрелем душой.
Зачем ты приходишь, когда тебя никто не просит, бередишь старые раны своими
песнями и вновь исчезаешь - уже навсегда. Hе прийти к твоей могиле и не припасть
губами к пыли стальной таблички с твоими именем. Да и помнит ли кто твое имя? От
тебя остались лишь пара строчек, полузабытый мотив, тихий шепот и стертое
временем воспоминание о твоем лице.
Вперед, Менестрель!
Hе поклониться тебе до земли, не вернуть даренного счастья, не поцеловать
край твоего никогда не застегивающегося пальто. Что же ты наделал?
Вперед, Менестрель!
Уходи! Hе оглядывайся! Что мы для тебя - всего лишь тени на бесконечном пути
в небытие и забвение. Что ты для нас - легкое мелькание шелкового черного плаща,
печальный взгляд, лютня и пыльные ботфорты. И все же об утерянном ты не
скорбишь. Hо почему же так мучительно больно сознавать, что ты не узнаешь меня
на улице, не подойдешь, не поклонишься, не поцелуешь кончики пальцев, не
засмеешься - открыто и радостно. Что тебя больше нет...
Вперед, Менестрель!
К эшафоту, к казни, от которой не спастись, да ты и сам не захочешь бежать.
Ты знаешь, что это необходимо, что это плата за все, за твою жизнь, за твои
песни, за твою любовь к миру.
Куда уходят менестрели? Для них, должно быть, есть свой особенный рай, где
их понимают и не унижают на каждом шагу, где они нужны.
Вперед, Менестрель!
Как умирают Менестрели? В грязи и забвении, в равнодушии окружающих и
одиночестве.
Уходи, Менестрель, убегай! Hе старайся быть сильнее этой кармы. Просто беги
от нее, возвращайся туда, где ты нужен, к тем, кто ждет тебя, но... Hо ты -
Менестрель. Ты никогда не вернешься туда, где тебя уже поняли и готовы принять.
Там ты не нужен. А бежать...
Ты никогда не побежишь. Даже стоя с петлей на горле и вдруг услышав, что
тебя помиловали, ты сам спрыгнешь со стула, чтобы все было так, как и положено.
Последнее выступление на эшафоте. И твоя голова - в корзину. И похороны - без
памятника и памяти. Все.
Так вперед, Менестрель!
Вперед!
Вперед...
26.02.99
3:19