Код произведения: 13569
Автор: Невский Юрий
Наименование: В сторожке, в парке, в серном сейфе...
Юрий НЕВСКИЙ
В СТОРОЖКЕ, В ПАРКЕ, В ЧЕРНОМ СЕЙФЕ...
Фантастический рассказ
Я не был членом Правительства. Я хорошо помню. Я дружил с капитаном
Арсаланом Ринчиновым. Он был в отставке из другой эпохи и работал у нас
электронщиком, за спиной клубилось тишайшее безмолвие тридцати прыжков в
Абсолютное Не... Но на защитной куртке еще был виден полустертый номер
"девять". В мочке левого уха он носил серебряную радиоклипсу - знак особой
надежности. Обычно он слушал по ней виолончельную музыку.
Я хорошо помню, я помню несколько раз, что смерть пролетала мимо -
она попала в "девятку". Кто мог знать, зачем у капитана на защитной
куртке, на спине, выбит этот полустертый порядковый номер? Как может
защитить защитная куртка, если она пронумерована, будто специально для
кого обрывком мишени, да еще черно-желтого резкого обозначения? Она
пролетела мимо - поколебала пламя наших свечей и улыбок: у кого-то
перегорели лампочки и приборы, у кого-то засвечены лучшие кадры с тещей,
сломались "молнии" на дорожных саквояжах, перекипел кофе, случились
преждевременные роды, а может быть, кто-то просто прикрыл форточку,
распахнутую случайным сквозняком... Она была среди нас - говорили ли мы
полушепотом или судорожно смеялись в кафе, прикуривая бесконечные
сигареты, неразборчиво признавались в любви осенним шапочкам случайных
попутчиц в полночи грохочущих поездов или по сто раз обламывали спички,
зажигая все свечи в Храме Падающих Свеч (вблизи вечной лихорадки
Ракетопарка-1). Магнитофоны, работающие на "запись", уловили в то время
неясную тонкогорлую песнь бессмертника, один синти-саксафонист говорил
мне, что как раз тогда сгорело у него четыре синти-сакса, прежде чем он
изобразил нечто, отдаленно напоминающее "Стразтиз" Ч. Маркера. Все, все
было у нас наперекосяк! Один биг-прыгатель "Синий протест" - как прыгнул!
задрейфовал, свернул с курса, скукожился в пространстве...
Два Космоса лежали передо мной, два Космоса: белый и синий. И если
белый - это молчаливый бегун от инфаркта трусцой... (радостно быть мне
обманутым первым снегом) - то синий? - ...это когда между ней и Августом
ничего нет, она плывет по августовской воде... Но я понял их
предназначение: мое прошлое и будущее - выдавил из тюбиков белила цинковые
и ультрамарин, разбросал географические карты с разновеликой глыбью морей
и новобрачной белизной простынок неопознанных континентов, перечитал
заново белые стихи в синей обложке ночи, стряхнул с сигарет великих
снежных равнин, тоской замкнувших горло, белоснежный пепел чаек в
лазоревую майолику океана... - да и перевил это всетаинственной лентой
Мебиуса, ей же и подвязал волосы китайской косицей, чтобы по технике
безопасности не выбивались из-под термической каски.
...ты говоришь, что я пытал пространство, ушел за горизонт вслед
за серым портфелем агента Госстраха - Крысолова, извлекающего
тонкогорлую песнь бессмертника? что я брел наизусть тридцать
километров от трактора, от всех этих сигнализейшен - спешил, что
только через сутки меня в бреду и рвоте обнаружила поисковая группа
вертолетов? - да, в черную вену пустыни, в рубчатый желудок песков...
а знаешь ли ты, что у меня образовалась ужасная рвота, я блевал
целыми кусками Времени? из меня извергались проклятые пространства,
события, эпохи... ну, потом, все эти крючки, квадратики, колесики,
пружинки, минутки, секундочки, травинки, муравьишки... это - Время
блевать, да? ты протягиваешь мне руки через мраморное отчуждение
утреннего столика кафе, но тебе не надо... знать, что там была только
грязная мыльная пена и отовсюду падали, зачарованно кружась, бритые
чайки и подержанные корейские велосипеды, только чайки и
велосипеды... - нет, дорогая, не все так просто! это орбитальный сон,
что?! орбитальный сон, я говорю: С! - О! - Н!.. а? да, да, я слышу,
говорите громче, алле-о?!.. дайте мне комнату с серым потолком с
запада на север, алле-о! - ну что ж, пожалуй, я пойду, дорогая,
оставляя тебя в этом каменном кафе... привет! на этом заканчиваю свое
письмо, передавай приветы всем нашим близким и знакомым, всего тебе
наилучшего... целую, конечно!
Да, так было, эпоха всех Свершений, мы ломились в самую глубь плато
Хурамчир. Мы делали дорогу, мы были первыми, мы глотали пространство,
просто упивались им... За нами, параболически сходя на нет у горизонта,
млечно дымилась стальная и бетонная магистраль. Где-то там по сто в ряд
гудели и рвались, мчались и лопались автомобили. Рыдали от счастья
красивые женщины, захлебывались в слезах и умирали. Росли беспричинные
дети. Правительство башляло деньги лопатой. Я очень любил наш трактор.
Жизнь меня не печалила. Впереди только ненасытный зной и суриковые горы.
Плато Хурамчир. Я работал на раздаче-загрузке в автоматической столовой. В
другое время бродил по темным переходам, гоняя вверх и вниз на лифте,
купался в бассейнчике с прохладной водой или слушал маленькие человечьи
истории, если кому поболтать захотелось. Вообще-то я придумывал разные там
секреты, чтобы люди подолгу вдали от дома не сатанели от автоматической
еды. Капитану Арсалану я всегда заряжал на две-три бутылочки побольше его
любимого соусированного пивка. Я хотел бы прожить его походку и взгляды,
его руки, особенно - как он держит голову. Может, в том и отгадка, что там
- в Абсолютном Не..? Ведь не говорят и не пишут в учебниках. Вообще, никто
не знает. Прыжки в Абсолютное Не... закрыли. Я бы хотел написать с него
портрет. Задание в школе на лето - "типаж в интерьере". Это капитан
Арсалан сидит во всегдашнем своем шезлонге в интерьере плато Хурамчир в
своей заслуженной куртке, с оптическим дальнобоем на коленях, смотрит
вдаль на суриковые горы. "Постигший Тишину" - так бы я его назвал.
Однажды я попросил у него примерить себе радиоклипсу: там жила
тишина, маленький Дацан тишины... Богомольные травы клонились под тайным
причастием ветра, серебристо держала Луну ковыльная стража, тонкогорлую
песнь выводил бессмертник. Там жили и лошади: волооко стекали туманы с их
грив, переговаривалась хрустом осыпь камешков под стертыми копытами, медно
плескались кольца сбруи. И птицы: ночная омутная глыбь скрипела и терлась
о шероховатость их крыл. Там... кривая Стена рубанула коростой полосующего
удара самое сердце глубиной Азии, под ней ничком жил человек-трава с болью
и гудением во всем позвоночнике - из него росла прямая и твердая стрела с
шелестением желтых буддистских ленточек на вечном сквозняке проклюнутого
азиатского сердца... Вот что я узнал. И с сожалением отдал радиоклипсу.
Обычно я писал пейзажи, маленькие картонки пейзажиков, расположившись
подле монументальной гусеницы нашего трактора: тент, мольберт, стульчик,
коробки с красками, столик с журналами и альбомами - люблю я рисовать, а
во время размышлений полистать литературу, посмотреть работы мастеров или
старые фотографии. Люблю к тому же попивать брусничный морс с планеты
Капель - эдакие причуды... На выходные все улетели по домам, было
спокойно, капитан Арсалан дежурил, и я остался вместе с ним. По привычке
он дремал, весь распространившись в биосенсорном шезлонге, вместо
предполагаемого дальнобоя баюкал в ладонях бутылочку любимого пивка
"Маркет" и на суриковые горы не смотрел. Я смотрел и рисовал закаты, а они
были дремучие, обморочные какие-то закаты: вакханалия
убийственно-багрового и багрового цвета. Больше ничего. Тревожно. Горы
тогда становились горчишными.
Работалось мне покойно и споро, искоса я выхватывал куски сна
капитана, помечал их карандашиком для своей вселетней картины. Особенно
мне было отрадно попивать морс, ведь он с планеты Капель, а там, говорят,
брусничники по грудь и спелые охапки ягод собирают поющие девушки в
разноцветных индейских повязках на волосах. Как раз туда и преобразовалась
одна моя хорошая знакомая, с которой я только и собирался задружить как
художник с художником... Может, в этом греющем душу напитке - тепло и
ласка и ее верных рук? Я, кажется, вполне прилично передал всю эту массу
давящего пространства и то, что мы черт знает когда доберемся до всего
этого беспредела. Но это показалось чересчур напыщенным, до того
просторным и одичалым: распахнутая пустынность, крутолобые лики гор,
тяжелые приливы заката... Я подрисовал на одном из горбатящихся холмов
маленькую, злую и напряженную фигурку всадника на взъерошенной лошаденке.
Железной скобкой впившись в ветряные дали, он смотрел миры: разведчик,
впередсмотрящий, гонец... Стало просто и сурово, как в шахматах - он
предназначенно заполнил клетку пространства давно решенной комбинации.
Откинувшись самым вальяжным мэтром, я небрежно перелистывал любимые
журналы. Морс терпко и влажно туманил мои воспоминания обещанием еще
несбывшихся рук... Это все дурацкая картина сводила с ума, одного
древне-заслуженного художника: "Сбор брусничного урожая на планете
Капель", что издавна своей незабвенной помпезностью украшала якобы
вестибюль нашей школы, то-то и мнится мне все, то-то и помнится...
Что-то сломалось в вечере, щелкнуло, какой-то выключатель...
рассыпалось. Тонко въелся в воздух и оборвался сверлящий перелив,
встрепенувшийся ропот... трепет - ...стон? Я оглянулся - шезлонг капитана
смяло, бросило назад - сам он выкрутился, вывернулся на песок, но
привскинулся на колени, злым и темным лицом как прицелом оптического
дальнобоя с тусклой игрой закатных бликов что-то искал, выслеживал в
графленых линиях шахматного горизонта... Что?! - я оторопело переживал
этот, вмиг перемешанный сердитой рукой, фотографический коллаж. Он прямо
поднялся с колен, мне показалось: ритуально поцеловав край закатного
знамени, но стер с лица дальнобойную озлобленность, с губ песчинки - или?
мне послышалось... какой-то чревовещательный морок, молитву, проклятие..?
- А?! - вновь не уразумел я, но капитан шел к входному люку с пугающей
неровностью начинающего канатоходца или так, словно путь его был тщательно
заминирован и каждую секунду следовало ожидать взрыва. И я ничего не понял
в его судьбе, но вечер мне был испуган. Собирая вещи, я думал об этой
тарабарской фразе, чертовщине ли какой-то? - "Тень стрелы Отца"... - вот
что он сказал. Сдвинул и оставленный им шезлонг, в песке блеснула
серебристая рыбка радиоклипсы, наверное, выпала при падении. Не удержался,
поднес ухо к замочной скважине Вселенной. Мне показались разноголосые
инструменты, как настраивается перед игрой оркестр, невпопад
переговаривались музыканты - их голоса шуршали твердой смятой бумагой -
или это ветер перебирал нотные листы? Чьи-то пальцы тайным причастием
пробежались по богомольным струнам... тонкогорло пропела неясная
дудочка... медно расплескались ударные тарелки и колокольчики... пианола
шелестела ленточками на ветру... Было слышно, осязаемо, реально - кто-то
подошел, пощелкал в микрофон, сказал: "в сторожке, в парке, в черном
сейфе...", а ревербераторное эхо подхватило, разнесло, озвучило - "...в
сторожке, в парке... в сторожке..." Откуда это? Что так захолостнуло по
сердцу? Не белый ли это и синий Космос настиг и отозвал меня? - ведь было
же такое, было... Но что там, как дальше? Отчего же не вспомнить... - или?
- нет, заново перевью и расправлю таинственной лентой сине-белую повязку
для китайской косицы...
Нагруженный всем скарбом, нагнал капитана в холле, протянул на ладони
дивный светлый зрачок. Он мучительно вспомнил меня, потрепал по плечу,
уехал на лифте. Ужинать не стал, закрылся в каюте, передал по связи, что
плохо себя чувствует. Но ладно.
И вот что-то сломалось в нашей жизни, щелкнуло, какой-то
выключатель... капитан Арсалан похудел и осунулся, перегорали лампочки и
приборы, сверлящим переливом въедалось сигнализейшн-спешиал-сирена,
кому-то вечно не хватало то завтрака, то обеда... Перекипал кофе, все были
с усердно-рассерженными лицами, в бассейне я замечал только что брошенное
мокрое полотенце или волглый, неведомо чей, халат. Даже справился у
начальника смены: сколько человек экипажа на борту? - Семь, как всегда...
- ответил он мне, решив, очевидно, что очередные мои секреты дизайнера
нечаянной радости - это задавать идиотские вопросы. Но не такой уж я
негодяй и двоечник, чтобы исправлять каждый раз какую-то нелепую ошибку, и
хорошо все обдумав, я отправлял восемь порций и девять порций... - а
робот-доставщик разносил все.
Он пришел ко мне.
Я сразу узнал его. Это был человек-трава: маленький пожухлый монгол в
лоснящемся кожаном халате, в лохматой шапке с тесемками, носки его мягких
сапог смотрели в наше линолеумное небо.
Я в это время был один, в нашем малютке-баре наводил лоск на
старенький, но верный мой шейкер, развешивал разноцветные фонарики.
- Ты кто? - спросил я завороженно.
- Я Гэсэр-хан.
- Чего ты хочешь?
- Дай мне водки.
Я плеснул ему в подвернувшуюся рюмаху, но он отстранил локтем, принял
лишь полный бокал и безмятежно-коротко выпил его. Стоял покачиваясь,
занюхивая травяным и мятным рукавом.
- Ты любишь овсяные оладушки? - еще спросил я.
- Да... - он мутно покачнулся, выпростал что-то из недр своей кожаной
обители, положил на полированную стойку. Это была темная и древняя широкая
ложечка с длинной ручкой.
- Что это?
- Это лопаточка для переворачивания оладушек, - ответил он, широко и
привольно швыркнув носом. - Моей бабушки... - добавил еще тише и пошел,
охватывая аркой всадниковых ног далекое и близкое, дико пахнущее медом
вскопытенных трав и пряной пыли, время сигнальных костров и кочевий.
Как раз прилетел к нам Батхитхван Чумпура, исполнитель на народных
индийских инструментах (из-за чего и генеральный порядок), все стали
заходить и рассаживаться в баре. Он долго настраивал ситар, он пел и играл
свою музыку, запалил морок благовонных палочек, весь потел, посерел и
осунулся лицом, раскачиваясь маятником литого просолнечного тела. -
...чайки над морем, вы - белые чайки над синем морем, - говорил он, или
кричал? - нам откуда-то издалека снизу, - вам нечего бояться,
расслабьтесь, спокойно, все спокойно... - и мы все еще больше становились
чайками над морем и летели, летели... - музыка ли летела, слова его,
чревовещательный морок какой-то? - пел ли это человек-трава? богомольные
пальцы на струнах тайного причастия ночи, тонкогорлая весть бессмертника,
шероховатый трепет стекающих с грив туманов, шелестение азиатских
тесемочек, плеск медных колечек... - или это звон колокольцев - браслетов
на смуглой излучине запястья равномерно выгибаемого из августовской воды,
когда она плыла из моего орбитального сна к области берега,
невозвращаемого всего лишь из-за невозможности вспомнить фразу, ясно конец
ее: "...в сторожке, в парке, в черном сейфе". Так настиг меня белый и
синий Космос, вбирал в себя: ...между ней и Августом - ничего нет, она
плывет по августовской воде, не слыша как тихо звенит браслет - плачет
космонавт в орбитальном сне... в орбитальном полете, космонавт - это я, а
она - это то время, та песня, что не могу, или не смею? - вернуть я, ведь
я помню, хочу вспомнить - и боюсь, и не смею, смею и боюсь из того,
уплывающего от меня по августовской воде, мира, убегающего молчаливым
бегуном от инфаркта трусцой... (- ну зачем он сегодня бежал? - толстой
строчкой следов, как сапожной дратвой, первый снег до весны пришивал).
Или, это все - ПОРА СЕНОКОСА?
ты уезжаешь в деревню,
а когда возвращаешься -
женщины носят разные туфли:
на одной ноге золотую,
на другой - пурпурную...
Нет, как же мне додумать до конца, виноват ли я, что забыл? А музыка
летела, вбирала в себя, вибрировала - и шла тяжелыми приливами заката,
посвистом стрелы, тарабанящим чревовещательным мороком... и кончилась
быстро, оборвалась, вздрогнула и погасла, задрейфовала, свернула с курса,
скукожилась в пространстве... Глубинный удар потряс наши тракторные недра,
какие-то родовые схватки двигателя, вой расходящегося кругами сиренного
эха... Погас свет. Мы определенно встали, упершись в давление невидимого
предела. Все расхватались в тревожную мглу по своим местам вдоль
путеводных нитей аварийного световода.
Мне бежать было некуда, с великим заклинателем чаек над морем мы пили
чай в тусклом мерцании авариек.
- Плохое место, безотчетное... - булькал он уже от многих чашек.
Какой-то впитыватель энергии, вся мелодия Космоса уходила в него, как вода
в песок. - Я очень устал, очень... Никогда так плохо не играл! - Он
помолчал, впитывая в себя чай и добавил: - Словно бы здесь есть еще
кто-то... И ходит там, и бродит...
- Вот так вдарило! Авария, что-то случилось, - говорил я, отходя от
заговора сигарных благовоний
- Да я не о том... - махнул рукой маг и чародей индийских народных
инструментов.
- Вертолет скоро прибудет, заберет вас.
- Я хотел сказать...
Да так запоясал меня белый и синий Космос двумя змеями: белил и
ультрамаринил из сжимающихся тюбиков Вселенной, замотал новобрачными
простынками неопознанных географических континентов и голубыми шарфами
разновеликой глыбы морей, заморочил птицами белых стихов из синей обложки
ночи, стряхнул белоснежный пепел чаек с сигарет великих снежных равнин на
мою майоликовую голову... Так предвещал меня орбитальный сон,
предназначенно двигая белыми и синими фигурками событий в шахматных
клетках багровых горизонтов давно решенной комбинации.
И на другое утро мы стояли. Усердная рассерженность лиц замкнулась на
каких-то предродовых схватках. Прогресс недоуменно топтался у нас за
спиной. Налетели специальные команды. Черт принес и компетентные органы.
Один спец вызвал меня в библиотеку, где они расположились со своей
канцелярией. Борода его победно кучерявилась черными и жесткими
параграфами.
- Известно ли было вам, - начал он после сопутствующих недомолвок и
околичностей, - что на тракторе находился и восьмой человек, не член
экипажа?
Я слегка окосел. Да, здесь не представить себя глупой чайкой над
глупым морем, они могли расшифровать записи компьютера.
- Правильно! - он будто подцепил крючком своего пальца пугливый
шепоток моих мыслей. - Мы просмотрели записи компьютера, даже маршруты
доставки пищи роботом! Значит... - теперь он выудил и свою рыбешку
догадки, - вы были в преступном сговоре с видеоштурманом Изей
Файбушевичем, который нелегально провез и содержал в нарушение штатного
распорядка, свою э-э-э... любовницу! некую, некую... - Он стал ловить на
столе какие-то худющие, разлетающиеся от работы вентилятора, бумажки. - А
впрочем, это неважно, мы еще сами до конца не разобрались... Как говорят,
"женщина на корабле - к несчастью"? - Он слегка хохотнул, не нарушая при
этом, понятно, штатного распорядка, а я понял, что влип! Изя Файбушевич...
- и черт его дернул?!
- Но это еще не все, - продолжала крючкотворная спецборода, -
посмотрите на эту развертку. Он протянул мне лист графической бумаги. -
Остановка двигателя произошла из-за внедрения в ротор некоего постороннего
предмета. Местная ЭВМ не смогла определить ни состав, ни происхождение, ни
назначение его, этого э-э-м... объекта. Он был расщеплен на атомные
частицы перед тем, как сработала защитная блокировка. Вот его графическая
расшифровка, - он стал тыкать и носиться вездесущим пальцем в сплетении и
хаосе разноцветных линий и цифр. От всяческих формул и чертежей меня с
детства тошнило, но тут я смог разобрать, точно, эдакую вытянутую,
наподобие луковицы и с длинным горлом, штуковину.
- Вы видите, вы чувствуете.?! - священно шептал спецдотоха, брызгая
слюной и крючками, - больше всего это напоминает космический летательный
аппарат, явно чуждого нам происхождения! Возможно... инопланетное
вторжение? - как вы думаете?
Я вернулся в свой отсек, закрылся и лежал. Я ничего не думал, мне
было просто смешно: ...инопланетяне! вторжение! Больше всего этот э-э-м...
объект напоминал мнея ляояпяаятяоячякяуя дяляя
пяеяряеявяояряаячяиявяаяняияяя ояляаядяуяшяеяк! Я достал эту далекую от
нашей жизни, черную и высохшую косточку столетий, сравнивал зрительно с
обтекаемыми линиями графического чертежа. Сомнений быть не могло! - точь в
точь такая и есть, но для чего понадобилось запускать это странное
послание в наш двигатель? Я привязал неведомый подарок на проводок и
повесил на грудь под курткой.
Все новоприбывшее люди и наши собрались в середине дня лететь на
завод - или куда еще? - по своим делам. Или меня попросили подежурить
(может быть, приказали?), или наоборот, запамятовали в суматохе, а
возможно, мест не хватило, как это бывает - одним словом, остался на этой
остывающей от гула и зноя работы, громадине. Провожал, когда они садились
в оранжевую вертолеху специальной команды. С ними была и женщина, но черт
бы меня побрал, если это не самая, что ни на есть, элементарнейшая, родная
жена Изи! Раз или два бывал у них в гостях, вот и сейчас она улыбнулась
мне блекло, печально махнула рукой. Что это за штучки такие!
И что бы я ни делал, время мое не заладилось. Машинально я
перелистывал журнальчики, мок под дождиком душа, бродил по бесцветным
коридорам, чирикал карандашиком на картонке, придумывал какую-то еду, но
все это было тоскливо и никчемно, все пустое... Вечер свалился на меня,
как картонный парашютист, закупорив и окружив переливами тугой парусящей
ночи мое одинокое времяпрепровождение. Я стоял на самой верхней палубе - и
жизнь моя клубилась вокруг, летела тишайшим безмолвием. До ужаса сладко
любил я свое время, что узнавал беспрерывным клубком событий и
происшествий, примет и тайных знаков, которые многие и многие не
проживали, лишь давили тяжелым трактором или мчались - куда? - неизвестно!
- в лопающемся автомобиле. Но дивная замочная скважина Вселенной блеснула
мне - сигнальный костер?! Кому он? Кто там может быть? - впереди только
ненастный зной и суриковые горы. Ничего. Плато Хурамчир.
Вот втемяшилось в голову, застрекотало камерой для съемок
экстраважных событий с заново заряженной кассетой, я вбирал в себя
происходящее, будто оптическим видоискателем, пленка звуков и голосов
вращалась во мне изнутри. Ответный сигнальный огонь зажегся на сторожевой
башне давнего предчувствия - или ожидания? - что я не мог не откликнуться
на него, я шел, с хрустом шел по песку, уминая все эти ковыли и травы,
возгласы давних кочевий - путаясь в звездном шелке парашютной ночи,
дивными глазами хотел высмотреть, сухим горлом - выпить этот мираж... И
через тридцать лет и три года той ночи я добрался до него - живого
взаправдашнего огня, там сидели люди: мой старый знакомец человек-трава и
еще один, его не знаю - распятый солнцем и черным ветром на кресте всех
пыльных дорог, ведущих в пресвятые места, в затерянную золотую Мекку
всепрощения, так мне показалось... Они жарили на рожне рыбу... Почему я
знаю, что на рожне? - почему это был огонь, а они грелись подле него,
коротали ночь, готовили еду? Возможно, это дурацкая картина сводила с ума,
одного древнезаслуженного художника... одного художника... - вот стоит
перед глазами, вот все и мнится мне, вот все и помнится... Они пластали ее
на камне, они разгадывали серебристые знаки подводной жизни, открывали
розовое дыхание над огнем, над самоцветными бликами истомившихся углей - и
все это на заструганных палочках-рогульках, древних, как орудия пытки,
крупно посолив раззявленные ломтики - движения их были как танец, некое
общение немых - понятное и родное чем-то, забытое... - забытые глубинные
краски, запахи, звук...
- Ты принес нам водки? - гортанно спросил меня над степью травяной
товарищ-монгол, слизывая обжиренные пальцы и переставляя палочки для их
огненного удобства.
- Да... - обрадовался я полезности вопроса, добывая, и вправду, из
сумки "Аэрофлот" ртутно ослепившую всех, вневременную бутыль.
Он угостил всех духов на четыре стороны света по капле и разлил нам в
тяжелые медные ступочки для растирания минеральных красок. Мне дали место
у огня, дали водки - и закопченную палочку с насаженным тяжелым куском,
клубящимся жиром, - и я его ел, как бесконечное духмяное пространство этой
ночи, памяти, былого...
- Это, знаешь, - говорил монгол, - это байкальский омуль, свежак! А
это, - он указал на молчаливого распятого, черного, странного, - это...
этот, как его? А, бродяга, человек из песни, он Байкал переплыть хочет.
- Да как же, Байкал?
- Что, Байкал не знаешь?
- Нет...
- Ну ты..! - они посмотрели враз с сердечной недостаточностью и
продолжали впиваться в дымные куски пространств, эпох и событий.
Здесь раньше Байкал был. Огромное море. Священное. Светлое. Давно
когда-то. Зыбкая память столетий. И не вспомнить теперь. Тысяча веков.
Гены и кровь человечества. Околоплодные воды цивилизации. Жидкие извилины
волн. Хмарь. Ледяная качель. Дом. Песня, слова такие помнишь? Да твердые
шарики слов сумеречного Космоса, переталкиваясь, бегут в твоей крови.
Планета. Байкал. Звезда. Бродяга. Звездное скопление. Нерчинский Завод.
Ну?! По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах... Степь. Канун.
Биг-прыгатели. Смеющиеся бомбы. Смутное время. Раскольников с ракетным
топором. А?! - помню, помню... да! Вот он - бродяга. Он к Байкалу
подходит, рыбачию лодку берет, унылую песню заводит, о родине милой
поет... Да хре-на вам? А мне-то что... Смотри, какая Тишина." Байкал
расстреляли как Царя (в подвале замороченных времен, забросали гранатами,
залили кислотой). Ну точно, я помню: вонючая яма, полигон для испытаний,
каменистое плато, дорога... - все прошло на моих глазах, так и скитаюсь
неприкаянный. Песня-то осталась, да. Какое плато, Хурамчир? какой трактор?
Магистраль, автодром, ракетопарк, биг-порт, авиадорога,
алюмохромселикатофосфат, чертечтознаеткуда... Снег пошел. Что?! Светлый
снег пошел, я говорю. Здесь Байкал должен быть, золото, горы, рыбачьи
лодки... Но шел сильный снег и, зачарованно кружась, падали мертвые чайки
и подержанные корейские велосипеды. Мыльная пена, грязная мыльная пена по
колено. Она затягивала, вбирала, было трудно идти. Всюду валялись
покореженные милицейские мегафоны, но они работали. Я подобрал один,
крикнул: "Что вы делаете? Опомнитесь!" Он не обратил внимания, ловил
некоторых чаек за крыло, брил их наголо опасным лезвием, отшвыривал в
сторону. Те трепыхались, елозили - он бил их в голову тяжелой рукояткой
пистолета Макарова, пистолет он держал наготове, но приходилось еще
отмахиваться от падающих велосипедов, пишущих машинок, обручей для
хула-хупа. Я видел его так же отчетливо, прямо, вблизи - как и тебя. Он
был вспотевший, в засаленной сиреневенькой майке, но тут зазвонил
телефон-сентябрь.
...да все это снится тебе, ведь это орбитальный сон, ты долго
летел, слышал неясные вскрики, шорохи, треск, голоса... и щебетание
моря, тяжелые вздохи птиц, шепот женщин, молитвы, позванивание
ложечки в стакане, медных тарелочек, колокольцев, браслетов - мы
отматывали из тебя целые километры пленки со всем этим тарахтением,
ты был будто магнитофон, работающий на "запись"... да тебя и рвало
целыми кусками Времени, ты извергал пространства, проклятые эпохи,
вневременные события... да, точно! - ты висел в воздухе посреди
высокого и светлого Храма, подходили улыбчивые и обеспокоенные люди,
смотрели, смеялись легко и плакали, переговаривались, где-то внизу и
далеко Батхитхван Чумпура играл на стройном ситаре и поджигал
благовонные палочки... поисковая группа вертолетов обнаружила тебя в
самом сердце песков - куда ты продвигался? к чему? я протягиваю тебе
руки через это каменное кафе, я преобразовалась с планеты Капель - и
это в разгар сбора брусничного урожая! - который непременно собирают
поющие девушки - все нецелованные, девственницы - и это конкретно, в
разноцветных индейских повязках на волосах... и у тебя был потертый
дорожный саквояж со сломанной "молнией", полный бутылок..! гулких
пустозвонных бутылок всех форм, размеров, времен и народов - откуда
это? что ты хочешь сказать?
Да, да! ведь звонил телефон-сентябрь, я поднял трубку - так и есть,
они искали меня, ведь литые синие и белые фигурки событий передвигались
легко в предназначенной партии, что мудрствуя лукаво, игроки участливо
склонились и надо мной. Это был и сам председатель Совета ветеранов
Прыгунов в Абсолютное Не... - и с ним мне была назначена встреча. И смерть
уже пролетела над нами... Нас так долго готовили к этому, но все уже
произошло, я чувствовал это, я видел перегоревшие ламночки и приборы,
перекипевший кофе, обгорелые и скукоженные трупики синти-саксов...
Передавали виолончельную музыку, сумбурные и бессвязные известия - и
главное готово было сорваться с губ замороченных дикторов беспричинными
серыми колесиками, квадратиками, палочками, травинками. Медленно я
приходил в себя от отчаяния, медленно привыкал к кафе и смеялся на улицах,
заматывал себе уши грохотом полночных поездов, поджигал сигарету или свечи
в Храме... Все. Смерть попала в "девятку"!
Я с трудом отыскал его, он жил под бетонным мостом развязки
авиадороги в проржавевшем и сгоревшем когда-то автобусе. Удивился ли я,
когда увидел романтический парус рубахи, многосложный ситар, палочки
дымящихся благовоний и просторное, как небо с чайками улыбчивых бликов,
лицо Батхитхвана Чумпуры? Так вот он кто - председатель Совета мифических
ветеранов..! В автобусном животе было нагрето, ржавлено, полутемно - тихо
там росло дерево, под которым прозрел Будда. Нет, там была мыльная серая
равнина, которая накренилась, как стол - и пена стала захлестывать,
скользко, не за что держаться... Он обернулся, увидел меня, бросил конец
альпийского рапшнура. Кое-как я ухватился за него, повис, елозя в пене,
ошметках перьев, велосипедах... Он привязал веревку к столу, там был и
стол, очень канцелярский официальный стол: несколько телефонов, письменный
прибор, телефакс, бумаги. Надел вполне приличную рубашку в мелкую полоску,
галстук, пригладил волосы, сунул пистолет за пояс, сел за стол, включил
лампу. И было непонятно, как он сидит там? - ведь было все очень косо,
сильный крен.
- Ну что, - обратился он ко мне, - удивлен, что мне приходится всем
этим заниматься? А что же, тысячу лет вашего благоденствия слоняюсь без
роду, без племени, а? Ты пытаешься вспомнить всего лишь одну только
строчку, вернуться во времени - и не можешь, а мне каково? Да знаешь ты
этот бесконечно тоскливый напев, выдох этот, рвущий душу, стон-ли? морок?
- молитву, проклятие... - знаешь, мы сидели в ту ночь у костра, пели
песню. Ну что за Время, что за песня? Тогда к тебе приходили друзья, много
друзей, ты работал художником-оформителем по свободному найму в парке... В
ветхой сторожке вы пили вино, теплое вино с приставшими травинками,
листиками, муравьями. А в углу сторожки непонятно отчего торчал огромный
черный сейф... ну? - "в сторожке, в парке, в черном сейфе - я буду хранить
бутылки, что выпил за это лето..." ведь так? Точно?
...это было тебе видение. Светлое видение, орбитальный сон не
случается просто так, в этих местах люди издавна ставили Храмы - там
сумеречный Космос запросто входит в человека... ты уже знаешь, все
произошло, смерть пролетела над нами, капитан Арсалан не зря носил
куртку с выбитым полустертым номером "девять", он мертв... он
повернул трактор когда остался один, он повернул ваш проклятый
трактор и двинулся назад, он съел это пространство ночи, эту дорогу -
замкнул плато Хурамчир, теперь там опустилось Абсолютное Не... -
никто не сможет проникнуть туда, узнать, изменить что-то... так ему
было назначено, это последняя привилегия Прыгуна В Абсолютное Не...
но перед смертью он велел передать тебе свою радиоклипсу - вот она,
это знак особойя сявяеяряхпосвящениости! и странно, что это ты -
хм... дизайнер нечаянной радости... говорят, ты писал какую-то
картину, "Постигший Тишину", да? интересно... но ты можешь теперь
быть в Абсолютном Не... можешь воспользоваться каналом телепортации
"Всем! всем! всем!" если тебе это нужно, конечно, если ты знаешь
зачем? а настигнет тебя белый и синий Космос, задушат неопознанные
континенты и голубые шарфы разновеликой глыбы морей, заморочат белые
стихи, подступят тоской к горлу сигареты великих снежных равнин - ты
будешь знать, что делать, будешь знать...
Завершил я свои тревоги и дела, раздал долги, написал смертные
письма. От радиоклипсы в голове носились режущие лезвия чаек, скрипел и
шоркал прибой, задыхался с надрывом стеклянный ветер.
Так оказался я в Абсолютном Не...
Ничего, собственно, не произошло: реяли ненастные закаты, стоял
багровый зной и наш трактор в самом начале плато, откуда мы и двинулись в
аппокалипсический путь - кривая короста полосующего удара рубанула самое
сердце глубинной Азии, раскаленным батискафом солнце опускалось в медную
машинную гору. Я бродил в зарастающих уже травой коридорных недрах - везде
царила Тишина, по стенам пробились плети растений, приборы и пульты
курчавились мхом, цветущий сумрак заполонил все вокруг. Бассейн растекался
озером с зеленой водой, с небольшим журчащим водопадиком, нижний машинный
зал болотился, рос унылыми березками, там и сям как серые валуны были
раскиданы роботы... А мы-то молились этим набитым электроникой идолам,
этому линолеумному небу, пластмассовым мыслям..! - а ты гляди-ко, стоило
лишь отстранить свое вездесущее влияние, как они стали ровным счетом
ничего! - нуль, тлен, морок.
Да не это меня занимало, я думал о другом, почти уже свыкся с этим и
приготовил себя...
Да, на верхней палубе вертолетной площадки - там только небо
облокотилось на стальные ограждающие леера... Его уже можно было не
заметить, так он пророс пожухлой северной травкой - если бы не эта его
зловещая куртка. Он сомкнулся в странной и жалкой позе ребенка,
стягивающегося, сжимающегося в комочек, пружинку еще не запущенной жизни,
да так и застигнутого врасплох - прямая и твердая стрела точно пробила ему
скрещение шахматных линий между лопаток, раскроив дурацкую цифру, невесть
для чего - или для кого? - приделанную, в точке низвергающейся Тишины.
Все зажмурилось: небо, область, трактор, закат... Я сидел и думал о
нем. Едва шелестели уже выцветшие ленточки, очень по-тибетски любовно
завязанные у самого истрепанного оперения, или так шелестели листочки
заветного дерева, под которым прозрел Будда..! - в проржавевшем автобусе,
под мостом, в смертном узле авиадорог... Едва-едва, рассветно, сверху-вниз
старомонгольскими письменами пошел снег, он падал лишь в столбе Тишины,
распространявшемся от смуглой кровяной точки, где начиналась стрела. Я
открыл потертый саквояж, что с той поры неустанно таскал за собой, я знал,
что это нужно сделать в каком-то определенном месте, в этом самом
шахматном квадратике, а тут-то как раз и подошло. Доставал эти
разноголосые бутылочные конверты и как последний потерпевший
кораблекрушение засылал их в океанскую пасть молчаливо осклабившегося
Космоса с теплыми приветами прощального лета: засохшими травинками,
веточками, муравьишкиными трупиками на самом донце - пусть припомнят
видимые и невидимые друзья, живущие на планетах Прежнего Предела, пусть их
отловят другие капитаны биг-прыгателей и межзвездных Солнцекаров, а может
быть, даже хорошая девушка с брусничной планеты всплакнет, рассыпав охапку
драгоценного урожая... Остановятся теленовости, радиоприказы,
интерком-переговоры, спецболтовня, все приникнут к оставшимся лампочкам и
приборам, включат магнитофоны на "запись" - я передам им по каналу "Всем!
всем! всем!": Эй, слышите меня?! Если у вас есть что-нибудь самое дорогое,
пришлите мне запечатанным в бутылке. Пожалуйста: кроху слез или серебряный
иней с планеты Мороз, брызги прибоя и цветочную росу с планеты Тропикаль,
брусничные кровинки с планеты Капель, эй, хоть что-нибудь! Где вы там? -
Роза, Циклон, Синий, Мираж, Сто Лет Одиночества, Лес, Чарли Паркер,
Байкал, Бродяга, Нерчинский Завод, На Варшаву Падает Дождь... - куда вы
все подевались?!
Я все точно рассчитал: в самом столбе Тишины, в действии Абсолютного
Не... мои бутылки благополучно уплывали вверх, во Вселенную. Снег засыпал
вертолетную палубу. Спи спокойно, прорастай травой уважаемый капитан
Арсалан, выпью на помин души брусничного морсу, поставлю и твой стаканчик
полнехонький незабвенного соусированного пива. А сам пойду.
Я не был членом правительства. Я хорошо помню. Я нашел это место в
тридцати километрах от трактора, ведомый лишь твердыми сумеречными
шариками, несущимися в моей крови. Забил приметные колышки, натянул по
памяти бечевку, да, так оно все и должно было быть. Завязал покрепче
волосы на затылке, перекрестился на Север, Запад, Юг, Восток, поплевал на
ладони и стал рыть Байкал.
Особенно мне нравилась моя лопата: четкая гравировка по неведомому
космическому лезвию - "Постигшему Тишину от Совета ветеранов Прыгунов в
Абсолютное Не...".
__________________________________________________________________________
В 11. Вдова колдуна: Сборник фаитастики. / Сост. И. О.
Игнатьева. - М.: Молодая гвардия, 1991. - 688 с.
ISBN 5-235-01952-0
Сборник составлен по материалам семинаров, проводимых Всесоюзным
творческим объединением молодых писателей-фантастов ври ИПО ЦК ВЛКСМ
"Молодая гвардия".
ИБ 7575
На 1-й странице обложки: Отарий Кандауров. "Молчание ночи"
Тираж 150 000 экз.
Составителья И. О. Иягяняаятяьяеявяа
Ответственный редакторя В. И. Пяиящяеянякяо
Ответственные за выпускя Е. А. Гяряуяшякяо, Ю. А. Иявяаяняояв
Редакторя Е. Н. Кяряюякяоявяа
Оформлениея Л. А. Кяояляоясяоявяа
Технический редакторя О. В. Вяоялякяоявяа
Корректоря И. Г. Дяеямяеянятяьяеявяа
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 21.02.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: [email protected]
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.02.2002 20:43