Житков Борис / книги / Тихон Матвеевич



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

 
Код произведения: 14217 
Автор: Житков Борис 
Наименование: Тихон Матвеевич 





                        Борис Степанович Житков

                             Тихон Матвеич


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой,
             Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
     OCR & SpellCheck: Zmiy ([email protected]), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Это было в  царское время на  грузовом пароходе.  Он  ходил на  Дальний
Восток.  И  все  это  началось с  порта  Коломбо,  на  острове Цейлоне.  Это
английская колония, а туземное население - сингалезы. Они шоколадного цвета,
и мужчины здорово похожи на цыган.
     И вот на пароход приходят два сингалеза. Один высокий и статный, другой
- пониже,  широкий,  на  редкость крепко сшитый человек.  Он-то  и  говорил,
высокий больше молчал.  Можно было понять,  что  он  говорит про зверей.  Он
говорил на ломаном английском языке.  Его обступили машинисты.  Кто-то грубо
спросил,  где у него левый глаз.  Левого глаза,  действительно,  не было. Он
сказал, что глаз ему выбил тигр.
     Они с братом охотники.  Ловят зверей живьем и продают в зверинцы.  Тигр
прыгнул, брат должен был поднять сетку.
     - В  один миг тигр лапами попадает в  нее,  а  вот ему приходится в это
время тигру в пасть засунуть руку.  В руке бамбуковая палочка,  и если сжать
ее в  кулаке,  то с  обеих сторон выскакивают короткие ножики и так остаются
торчать.  Они вонзаются в язык и небо, - сингалез пальцами стал показывать у
себя во рту,  как становится палочка.  - Но если нажать раньше, - палочка не
влезет в пасть.  А если поставить криво, - пропало все, но уже если удалось,
- тигр от  боли забывает все.  Он  лапами хочет выскрести палочку из  пасти,
лапы путаются в сетке,  но тут не зевай: охотники подкуривают его снотворной
отравой.  Он засыпает, замирает. С ним можно делать что угодно. Они вынимают
палку.
     - Заливает! Калоши заливает! - сказал Храмцов, старший машинист. Он был
атлет и франт.  Он франтил мускулатурой и ходил в одной сетке на голом теле,
а  усики  закручивал в  острые  стрелки.  И  он  мигнул сингалезу нахально и
помахал перед носом пальцем.  Сингалез показал на груди шрамы. Они как белые
восклицательные знаки шли от ключицы вкось к  животу.  Сингалез был до пояса
голый, но казалось, что он в коричневой фуфайке и его закапали штукатуркой.
     - Это вот брат не  успел,  на один всего миг опоздал поднять сетку -  и
тигр задел его лапой, но зато брат успел выстрелить.
     - Сказки! Расскажи еще, как летающих медведей ловил, - говорил Храмцов.
Он сделал шагов пять по палубе,  но снова вернулся. Сингалез уже говорил про
обезьян. Он говорил про оранга. Ловить ездили на остров Борнео. Говорил, что
если оранга встретить в  лесу и  нет ружья,  то  не стоит пытаться бороться:
захочет оранг - и задушит как мышь.
     - А велик ли оранг? - спросил Храмцов.
     Сингалез показал метра на полтора от палубы.
     - А если ему в морду?  -  и Храмцов замахнулся кулаком.  -  Бокс, бокс!
Понимаешь?
     Сингалез улыбался.
     Но машинист Марков, многосемейный человек, спросил:
     - А почем штука оранги эти здесь, на месте?
     Сингалез назвал цену.
     - А в Нагасаках?
     Да,  выходило,  что в  Японии,  если продать немецкому агенту,  который
скупает зверей для зоопарков, то заработать можно рубль на рубль.
     - Дай мне сюда твою обезьяну,  так ты у ней зубов не соберешь! - кричал
Храмцов и выпячивал грудь.  Грудь,  действительно,  здоровая,  и мускулы как
живая резина.
     - Да брось ты, надо дело говорить, - гнусил Марков и заводил усы себе в
рот -  это всякий раз у  него,  как разговор заходил о деньгах.  Он пробовал
торговаться.  Деньги,  действительно, большие. Он хмуро оглядел всех и вдруг
сказал:
     - Айда, покупаю.
     - А вдруг сдохнет дорогой? - сказал кто-то.
     Марков засосал усы и долго зло глядел на сигналеза.
     Но сингалез говорил с братом, потом оба подошли к машинистам.
     Они  говорили,  что  пусть поедут посмотрят -  есть одна очень здоровая
обезьяна. Ух, какая сильная! Не оранг, они ее иначе называли.

     Решили сейчас же идти на берег трое, Марков четвертым, глядеть обезьян.
Увязался и радист Асейкин, совсем молодой, долговязый: он первый раз попал в
тропики и  ходил как пьяный от  счастья.  Он все покупал дорогой:  маленькие
вещи из дерева и  из кости и все нюхал их.  Хотел увезти с собой аромат этой
нагретой солнцем земли,  аромат зноя, когда начинают пахнуть и сами камни. А
машинисты говорили,  как бы  Маркова не надул сингалез и  что цены на зверей
есть в каталоге. Где бы достать?
     Это был небольшой дворик,  и в нем два сарайчика.  В один из сарайчиков
ввел всю гурьбу сингалез.  Сначала показалось темно -  и все попятились.  Из
темноты раздался рев...  Нет!  Это было мычанье,  каким вдруг начинает орать
глухонемой в беде, в отчаянии, в злобе, но голос страшной силы и злобы.
     Теперь ясно видно стало:  сарай был надвое разделен решеткой, железными
прутьями в палец толщиной,  если не толще,  низ их уходил в помост, верх был
заделан в  потолок.  И  там,  за  решеткой,  на помосте,  стоял,  держась за
прутья...  кто?  Сначала показалось,  что человек в лохмотьях. Нет! Огромная
обезьяна.  Она глядела на людей большими черными глазами,  страшными потому,
что  как  будто  из  человечьих глаз  смотрели собачьи зрачки,  и  пламенная
неукротимая ненависть была в  этом взгляде.  Низкий лоб,  и  короткие волосы
острой щетиной.
     - Горилла! Тьфу, черт какой, - сказал Марков.
     Но  в  этот  момент горилла рванула и  затрясла эту  железную решетку и
заорала мучительным ревом  с  ярой  ненавистью.  Она  в  бешенстве старалась
укусить себя за плечо и не могла:  железный воротник вокруг шеи подпирал эту
голову  с  клыками,  голову  гориллы.  Клетка трепетала в  ее  руках.  Кроме
Асейкина,  все выскочили во двор.  Сингалез показывал Асейкину на один прут.
Его обезьяна вдолбила в  потолок настолько,  что он  поднялся на полфута над
помостом.  Нижний конец  этого  прута был  загнут крючком.  Это  она  хотела
расширить отверстие, схватила рукой и навернула на кулак. Сингалез объяснял,
что они с братом ездили в Африку, в Нижнюю Гвинею. Они поймали ее в сетку из
толстых веревок.  Но  она все равно их  разгрызла бы  зубами,  изорвала бы в
клочья. Они успели ее подкурить своим дурманом, и она заснула. Они надели на
нее кандалы и заперли в клетку.  Ух,  как она взъярилась,  очнувшись.  Она в
ярости кусала, рвала зубами свои плечи. Ее усыпили снова, надели ошейник.
     Марков ругался на дворе,  требовал показать товар, о котором говорилось
на пароходе. Это в другом сарае.
     Сингалез кивнул на гориллу и весело сказал:
     - Бокс! Бокс!
     Все вспомнили Храмцова. Но Марков торопил. Люди были отпущены на час.

     В другой сарай уже не решились войти сразу -  через двери глядели. Там,
полулежа на  рисовой соломе,  пузатый оранг искал в  голове у  другого.  Оба
оглянулись на  людей.  Они  глядели спокойно,  даже с  ленивым любопытством.
Рыжая  борода  придавала  орангу  вид  простака,   немного  дурковатого,  но
добродушного и без хитрости. Другая обезьяна была его женой.
     - Леди, леди, - объяснял хозяин.
     У  леди живот был таким же  пузатым,  как и  у  ее  мужа.  Большой рот,
казалось, улыбался.
     Асейкин захохотал от радости. Он совсем близко подошел. Сингалез его не
удерживал.  Асейкин уж поздоровался с  орангом за руку.  Сингалез утверждал,
что обезьяны эти совершенно ручные,  что если их  не обижать,  с  ними можно
жить в одной комнате.
     Все  осмелели.  Оранг  темными  глазами разглядывал не  спеша  всех  по
очереди.
     Марков ругался:
     - Это же  пара:  разделить,  так он  от  тоски сдохнет.  И  ведь этакие
деньги!
     Оказалось,  не поняли:  эти деньги сингалез хотел за пару, он их только
вместе и продает.
     Марков повеселел.  Он заставил сигналеза поднять оранга,  провести,  он
уже хотел как лошади глядеть зубы.
     Нет, цена, действительно, сходная. Разговор шел уже о кормежке.
     Асейкин без умолку болтал с орангом. Он хлопал его по плечу и переводил
свои слова на английский язык.
     - Поедешь  с  нами,  приятель.  Ей-богу,  русские  люди  неплохие.  Как
звать-то тебя?  А? Сам не знаешь? Тихон Матвеич? Слушайте, - кричал Асейкин,
- его Тихоном Матвеичем зовут!
     Асейкин совал ему банан. Тихон его очистил. Но супруга вырвала и съела.
     - Не куришь?  - спрашивал Асейкин. Тихон взял портсигар двумя пальцами.
Асейкин пробовал потянуть.  "Как в тисках!" - с восхищением говорил Асейкин.
Тихон держал без всякого,  казалось,  усилия. Он повертел в руках серебряный
портсигар,  понюхал его.  Сингалез что-то  крикнул.  Тихон бросил на  солому
портсигар.
     Марков ворчал:
     - Еще табаку нажрется да сдохнет.
     Сингалез объяснял, чем кормить. Нет! Ничего не понять.
     Наконец,  решили, что сингалез сам доставит обезьян - Тихона и его леди
- и корм на месяц и там покажет на деле, чего и сколько в день давать.
     Марков долго торговался. Наконец Марков дал задаток.

     Капитан пришел поглядеть,  когда  Тихон  с  женой  появились у  нас  на
палубе.  Капитан бойко говорил по-английски.  Сингалез его уверил,  что этих
орангов можно держать на свободе.  Кормежку - все сплошь фрукты - привезли в
корзинках на арбе,  на тамошних бычках с  горбатой шеей.  Сингалез определил
дневную  порцию.  Пароходный мальчишка Сережка  успел  украсть  десятка  три
бананов  и  принялся дразнить Тихона.  Марков  стукнул  его  по  шее.  Тихон
поглядел и как будто одобрил.  Асейкин сказал: "Ладно, что не Тихон стукнул,
а то бы Сережкина башка была за бортом".  Сережка не верил,  пока не увидал,
как  этот пузатый дядя взялся одной рукой за  проволочный канат,  что  шел с
борта на мачту,  и на одной руке, подбрасывая себя вверх, легко полез выше и
выше.  Обезьяны ходили по пароходу. Их с опаской обходили все, хоть и делали
храбрый и беззаботный вид. Фельдшер Тит Адамович глядел, как Асейкин играл с
Тихоном,  как,  наконец,  Тихон понял,  чего хотел радист. Тихон взял в руку
конец бамбуковой палки,  за другой держал Асейкин. И вот Тихон потянул конец
к себе,  он лежал,  облокотясь на люк. Он не изменил позы. Он легко упирался
ногой в трубку, что шла по палубе. Да, а вот Асейкин, как стоял, так на двух
ногах и подъехал к Тихону Матвеичу.
     - Як он захворает, - сказал фельдшер, - то пульс ему щупать буду не я.
     - Тьфу, - сказал Храмцов, - это сила? Что, потянуть? А ну!
     Храмцов держал за  палку.  Он дернул рывком и  чуть не полетел -  оранг
выпустил конец.  Храмцов снова бросился с  палкой.  Тихон поднялся,  в  упор
глядя на Храмцова.
     - Бросьте, - крикнул Асейкин.
     Марков уже бежал крича:
     - Ты за нее не платил, так брось ты со своими штуками.
     Но Асейкин уже хлопнул Тихона по плечу:
     - Знаешь что?
     Тихон оглянулся, Асейкин протянул ему банан.
     - А  я вам говорю,  что я из него веревку совью,  -  говорил Храмцов и,
расставив руки бочонком как цирковой борец, важно зашагал.

     Но  фельдшер  Тит  Адамович накаркал беду.  Ночью  леди-оранг  стонала.
Стонала, как человек стонет, и все искали по палубе, кто это. Стонала она, а
Тихон держал ее голову у себя на коленях и не спал. Марков побежал, разбудил
фельдшера.  Тит  Адамович сказал,  что  можно компресс на  лоб,  но  кто это
сделает?  Холодный компресс.  Но если Тихон обидится?  Тихон что-то бормотал
или  ворчал  над  своей  женой.  Марков требовал,  чтобы  фельдшер дал  хоть
касторки.  Касторки Тит  дал  целую бутылку,  но  Марков только стоял с  ней
около, да и не очень около, шагах в трех, с этой бутылкой.
     - Да ты сам хоть пей! - крикнул Храмцов. - Чего так стоишь?
     Асейкин сидел в радиокаюте, и к орангу до утра никто не подходил.
     Наутро все три компаньона ругали Маркова:  обезьянина сдохнет,  а Тихон
от тоски в воду кинется или сбесится, ну его в болото.
     Асейкин один  сидел рядом и  глядел,  как  Тихон заботливо искал блох у
жены в голове.  Он даже хотел помочь,  когда Тихон взял жену на руки и понес
ее в тень. Какая-то мошкара увязалась еще с берега: Тихон отмахивал ее рукой
от больной жены.  Леди часто дышала с полуоткрытым ртом,  веки были опущены.
Асейкин веером махал на нее издали.  Но Асейкин просил,  чтобы заперли воду,
чтобы сняли рукоятки с кранов:  оранг их умел открывать.  Он наконец оставил
жену и пошел за водой,  это было ясно: он пробовал открывать краны. Он пошел
к кухне,  возбужденный, встревоженный. Он шел как всегда, опираясь о палубу,
но в дверях кухни он встал в рост,  держась за притолку, искал глазами воды.
Повар обомлел:  он не знал,  что собирается делать Тихон,  другая дверь была
завалена снаружи каким-то товаром, ее нельзя было открыть. Повар боялся, что
Тихон обожжется обо что-нибудь или ошпарится -  обидится, изъярится, и тогда
аминь. И повар потерянно шептал:
     - Тиша,  Тишенька!  Христос с тобой, чего, голубчик Тихон Матвеич? Чего
вам захотелось?
     Но Тихон обвел тоскливыми глазами плиту и  стол и  быстро пошел к жене.
Он носил ее с места на место,  искал где лучше. Но она вся обвисла у него на
руках и не открывала глаз.

     Уже второй день леди ничего не ела, не ел и Тихон.
     Храмцов  издевался,  Асейкин кричал,  чтобы  не  давали  пить.  Пайщики
махнули рукой.  Марков один только не мог примириться с  неудачей.  Он стоял
над больной и приговаривал с тоской:
     - Такие деньжищи! Да это лучше бы чаю купить этого, цейлонского...
     Но вот леди открыла глаза. Она искала чего-то вокруг себя.
     Асейкин вскочил.  Он понесся к фельдшеру.  Назад он шел со стаканом,  с
граненым чайным стаканом,  в  нем была вода,  а поверху плавал порошок.  Тит
Адамович шел сзади:
     - Не станет она того пить,  а стаканом вам в рожу кинет,  увидите. Я не
отвечаю, честное даю вам слово!
     Но Асейкин сказал свое:  "А знаешь что?"  -  и Тихон оглянулся.  Он сам
потянулся рукой к  стакану,  взял его осторожно и  потянул к губам,  но леди
подняла голову. Она хотела слабой рукой перехватить стакан. Тихон бережно за
затылок придерживал ей голову, и она жадно пила из стакана.
     Марков причитал:
     - Все одно пропадет, только на чучело теперь...
     Тихон передал стакан Асейкину,  как делал всегда. Асейкин налил воды из
графина.  Тихон снова споил его жене.  Третий стакан - за ним не потянулась,
отстранила - Тихон сам выпил. Он пил с жадностью: это был третий день, что у
него не было маковой росинки во рту.  Мы так и  не узнали,  чего намешал Тит
Адамович,  но  на  другой день леди уже сидела.  К  вечеру она пошла пешком.
Тихон поддерживал ее с одной стороны, Асейкин - с другой.
     Храмцов уверял,  что  Тихону надоест,  что Асейкин суется,  и  шваркнет
этого приятеля за  борт.  Но Тихон,  видимо,  верил Асейкину,  и  они втроем
прогуливались по  палубе.  Асейкин пробовал тоже опираться рукой в  палубу -
все смеялись,  конечно,  кроме орангов.  Асейкин уверял, что он уже кое-чему
выучился по-обезьяньи.  Он,  правда,  каркал иногда, но выходило по-вороньи.
Обезьяны повеселели. Боцман поговаривал, чтобы Асейкин выучил их хоть палубу
скрести, а то сила такая зря пропадает.
     - Какая сила такая?  -  перебил Храмцов.  - Это лазать разве? Так он же
легкий сам.  А если взяться на силу -  ну бороться -  да врет этот сингалез,
заливает,  вроде как про тигра. Да я возьмусь с вашим Тихоном бороться, хотя
бы по-русски, без приемов, в обхватку, да вот увидите.
     Храмцов  представил,   как  это  он   обхватит  Тихона,   и   так  это,
действительно,  приемисто,  и  так  это вздулась,  заходила его мускулатура,
забегали живые бугры по плечам,  по рукам, меж лопаток, что стало страшно за
мохнатого Тихона Матвеича с рыжей бородушкой.
     - А ну, как Марков будет на вахте, спробуйте, - шепотом сказал боцман.
     - А кто ответит?  - спросил фельдшер. - Обезьяна-то это фунтов тридцать
стоит, на русское золото - триста рублей.
     Но  Храмцов сказал,  что  он-то  ведь не  обезьяна,  так  что душить ее
насмерть не будет. А что положит, то положит.
     И теперь уже шепотком, по секрету от Маркова, все переговаривались, что
Храмцов будет бороться с Тихоном, бороться будут по-русски, в обхват, и даже
назначили когда.  Все ждали развлеченья.  Небо да вода, да день в день те же
вахты - невеселая штука. А тут вдруг такой цирк!

     Марков только что ушел в  машину,  когда Тихона привели на  бак.  Возле
носового трюма должна была состояться встреча.
     - А он ногой захватит, - говорил Храмцов.
     - А сапоги ему надеть, - советовал боцман.
     Тихону на  ноги надели сапоги с  голенищами -  это  его  забавляло.  Он
любопытно глядел на ноги,  и казалось ему самому тоже смешно. Но Храмцов уже
стал его  обхватывать,  командовал,  как завести руки Тихона себе за  спину.
Тихону все это нравилось,  он послушно делал все,  что с  ним ни устраивали.
Пузатый,  с  рыжей бороденкой,  в  русских сапогах,  на  согнутых ногах,  он
казался  веселым,   деревенским  шутником,  что  не  дурак  выпить  и  народ
посмешить.
     Храмцов жал, но оранг не понимал, что надо делать.
     - Сейчас я ему поддам пару!
     Храмцов углом согнул большой палец и стал им жать обезьяну в хребет.
     Вдруг  лицо  Тихона  изменилось  -   это  произошло  мгновенно  -  губы
поднялись, выставились клыки и вспыхнули глаза. Сонное благодушие как сдуло,
и зверь, настоящий лесной зверь, оскалился и взъярился.
     Храмцов мгновенно побелел,  пустил руки. Они повисли как мокрые тряпки,
глаза вытаращились и  закатились.  Оранг валил его  на  люк  и  вот вцепился
клыками... Все оцепенели, закаменели на местах.
     - А знаешь что?  -  это Асейкин хлопнул Тихона по плечу. И вмиг прежняя
благодушная морда повернулась к Асейкину.  Асейкин рылся в кармане и говорил
спешно:
     - Сейчас, Тихон Матвеич, сию минуту... Стой, забыл, кажись...
     Храмцова уже отливали водой, но он не приходил в сознание.
     В лазарете он сказал Титу Адамовичу:
     - Это вроде в машину под мотыль попасть. Еще бы миг - и не было бы меня
на свете. А как вы думаете: он на меня теперь обижаться не будет?
     - Кто? Марков?
     - Нет... Тихон Матвеич.

     В Нагасаки, на пристани, уже ждала клетка. Она стояла на повозке. Агент
зоопарка пришел на пароход.
     Марков просил Асейкина усадить Тихона Матвеича в клетку.
     - Я не мерзавец, - сказал Асейкин и сбежал по сходне на берег.
     Только к вечеру он вернулся на пароход.
     Никто ему не рассказывал,  как Тихон с женой вошли в эту клетку - будто
все сговорились, - и про обезьян больше никто не говорил во весь этот рейс.