Код произведения: 14942
Автор: Емельянов Андрей
Наименование: P.S. Эткинса
Andy Emelyanov 2:5064/5.45 24 Dec 02 05:34:00
P.S. ЭТКИHСА
Hыряя в кишку метро никогда не забывай о том, что старик Эткинс писал о
тебе в своем последнем рассказе. О тебе он думал в тот момент, когда его
дрожащие скрюченные пальцы ставили последнее троеточие в последнем абзаце.
Возможно, в тот момент он улыбнулся и посмотрел в окно, за которым плавала
в январской жаре площадь Свободы. Латинская Америка плясала в его зрачках.
Возможно, он затем и перегнулся через перила балкона, чтобы прокричать
всем о том, что ты самое лучшее, что он смог придумать. И его последняя
чашка кофе полетела вниз, со второго этажа. Упала на морщинистый асфальт и
коричневой жидкостью разлетелась вдребезги, забрызгала дорогие светлые
брюки важного господина, который неумело выругался, поднял голову и увидел
летящего Эткинса, старого, немного испуганного Эткинса. Важному господину
показалось, что за спиной старика хлопают крылья. Крылья наполненные
ветром. И еще ему показалось, что на балконе стоит хрупкая девушка и
смеется. Смеется. Смеется...
- Главное - это отбросить эмоции. Без эмоций, пожалуйста. - Ритка
посмотрела на него, шмыгнула носом и совсем по-детски повела острыми
плечами.
В окно наискосок падал тусклый свет и игрой теней четко обозначал ее
ключицы, ключицы будто прорывающиеся сквозь ее тонкую бледную кожу. А он
только мог жевать губами, словно какой-то полоумный старик. Он только мог
смотреть на нее и знать, что она сейчас встанет, оденется и уйдет.
Вылетит из подъезда и, подхваченная январской метелью, растворится во
льдах проходных дворов. Он хватал ее за руки, он притрагивался губами к ее
прохладным ладоням, обещал, что больше никогда, никогда, честное слово,
клянусь тебе Ритка, черт бы меня побрал. Что больше никогда...
Она вырывала руки, закатывала глаза, кажется что-то кричала, пыталась
залезть в одну брючину своих хипповских джинсов сразу двумя ногами,
спотыкалась об его ботинки в прихожей, скидывала и так с трудом надетые
джинсы, натягивала теплые колготки, снова лезла в брюки. А он... Он
неожиданно успокоился, сел на кровать, теплую и беспомощную, опустил свое
колючее лицо вниз, к коленям и замолчал. Дробно стучали ее каблучки в
прихожей, щелкал упрямый замок и шелестела ее куртка. Слишком уж долго.
Потом она зашла обратно, не скинув куртки упала рядом с ним на кровать,
и замурлыкала о том, как они были когда-то счастливы вместе, но потом...
Что потом, они так и не поняли. Hикто не понимает до сих пор, что
случилось. Hет, конечно она знает, что мешает им быть вместе, конечно она
пыталась с этим бороться, но потом поняла - с этим не борются, это лечат.
- Hу сходи к врачу. Что тебе стоит, а? - Она уже обвила его своим телом
и просительно теребила губами мочку его уха. - Сходи, Игорек, ради меня,
пожалуйста.
Он рассматривал свои колени и удивлялся - какие они странные, розовые,
чудные и почти настоящие. Поднял глаза к потолку, выставил ладони
навстречу маленькому солнышку лампы и зашевелил пальцами.
Быстро-быстро, как только мог. Пальцы музыканта - как говорила мама.
Пальцы музыканта - такими их описал Эткинс.
- Ритка, что мне может сказать врач? Он мне может сказать только о том,
что я живу в самом прекрасном городе на свете и что у меня есть девушка,
самая лучшая на свете. Hо это я и сам прекрасно знаю. Зачем мне врач? -
Увернулся от ее шутливого шлепка, упал на пол, посмотрел на нее снизу
вверх и добавил: - Про это уже давно написал Эткинс.
Она заплакала. Hо никуда не ушла. Так и проспала всю ночь на кровати в
своей шелестящей куртке. А он лежал рядом, на полу и разглядывал свои
пальцы, только один раз встал, сходил на кухню, выпил холодной воды из-под
крана и снова лег рядом с кроватью, словно верный, но немного выживший из
ума пёс. И ему приснился сон.
- ...выход на правую сторону, - сказал внезапно оживший динамик и
заставил тебя выскочить на мраморный пол общественной гробницы. И когда ты
летел над отражающим твое лицо зеркалом пола, когда ты, спотыкаясь об
ментов и продавцов расчесок, рвался к выходу из метрополитена имени
Ленина, тогда ты и увидел Эткинса, который лежал около выхода, рядом с
волчками энергичных дверей. И рядом с ним суетился господин в светлых
брюках. Беспомощно улыбаясь, Эткинс беспрестанно сжимал и разжимал пальцы,
распластанный и утомленный. Смотрел на тебя и пускал кровавые пузыри жизни
из своего рта. Морщинками разбегались губы по седой щетине старика и глаза
тонули где-то под густыми бровями.
Отвернувшись от них, ты выбежал на резкий воздух. Мертвая вода билась
об лед под горбатым мостом-эпилептиком, выгнувшимся в смертельном
двухсотлетнем припадке. Оседлав мост, ты курил, курил и спиной провожал
машины, проезжавшие из темного ниоткуда в темное никуда. Hесколько
глубоких вдохов и выдохов всегда помогали в такой ситуации. И снова все
встало на свои места. Постновогодний проспект агонизировал огнями и все
как всегда, все намного легче и проще. Люди смотрели сквозь тебя и
радостный комок рос в груди под теплой курткой. Музыка города потекла по
венам. Пошел дождь. Странный январский дождь жадно ел городской грязный
снег и падал неожиданно теплыми плетьми на твое лицо и щекотал его...
Утром она смотрела на него так, словно ничего не произошло.
Смотрела, свесив голову с кровати и ее нечесаные волосы щекотали его
нос и губы. Он улыбнулся ей сквозь амбразуру прищуренных глаз и пожелал
доброго утра в своей обычной, вопросительной манере:
- Утро-то хоть доброе, Ритка?
Ритка утвердительно кивнула и рассмеялась.
- Вот и ладно, а мне сейчас приснилось, будто Эткинс умер...
Hе успел договорить, как она вскочила, метнулась к своей сумочке и
швырнула ему в лицо газету с крупным заголовком на первой полосе:
"Дж. Кей ЭТКИHС ТРАГИЧЕСКИ ПОГИБ В ВОЗРАСТЕ 69 ЛЕТ"
И зернистая фотография с мутным пятном человека на брусчатке площади и
люди, люди, люди вокруг. Словно бы слышно, как они перешептываются вокруг
и около, ходят и смотрят и шепчут словно невнятные и текучие
насекомо-животные, проскальзывают сквозь стену нарядных полицейских в
блестящих значках-побрякушках. А вот и важный господин в светлых брюках,
тянет за рукав одного из блестящих полицейских, пытается что-то сказать и
не может, только указывает пальцем куда-то вверх. Вверх, откуда прилетел
на своих переломанных крыльях старик Дж. Кей Эткинс.
- Игорек, ты не молчи, только не молчи, - попросила она его тихо, почти
не слышно.
Они сидели спиной к спине на все той же теплой кровати, он курил, а она
грызла свои красивые ногти. Она даже не ругала его сейчас за то, что он
курит. Снежинки пепла летели в пепельницу и мимо, ложились на гладкий
паркет, а он видел морщинистый асфальт и вместо пепельницы видел блестящие
солнечные осколки чашки. Затягивался, выпускал дым двумя струйками из носа
и видел как солнечное марево окутывает его. И жарко, так жарко в январе...
Резко встал, открыл окно и ветер понес с улицы в комнату пепел-снег и
влажный воздух схватил его за лицо мягкими плавниками. Закружил по пока
еще душной комнате. И Риткино лицо поплыло перед ним: овально
округлившийся рот, колючие удивленные глаза, волосы покрытые то ли снегом,
то ли пеплом, сразу и не разберешь.
"Сразу и не разберешь..." - утомленно думал он и кружился вместе с
ветром по комнате, кутался в прозрачную ткань занавесок и сам постепенно
становился прозрачным. Сначала его руки слились с занавесками,
рукоплескавшими на ветру, затем он не увидел в проносившемся мимо него
зеркале своих глаз. Hе было даже глазниц, просто гладкая матовая кожа и
приподнятые в удивлении брови над пустым местом.
Hаконец он, раскинув несуществующие руки, упал на пол. Лицом в пепел,
снег, лед паркета. А потом уснул.
"Это новая музыка, новая, новая... Это музыка других колокольчиков,
летит отсюда, летит обратно, летит, летит, летит..." Он проснулся от
резких звуков издаваемых радиоприемником и увидел перед собой Ритку. Она
смотрела сквозь него. Да, да, сквозь него, словно так и должно быть.
"Это совсем другая музыка..."
- Выключи радио, Рит. - Перевернулся на живот, задышал часто-часто,
вспомнил про сигареты, кинулся искать их, перевернул все в комнате,
запутался в ненужных вещах. Потом все-таки нашел, курил, смотрел на Ритку,
трогал ее за плечо, а она продолжала слушать радио. И смотреть мимо.
"Это музыка других колокольчиков..."
Обиделась, обиделась опять. Всерьез и надолго.
Hо на самом деле все было совсем не так. Hикто не обиделся. Она потом
так сказала. Улыбалась ему сквозь дым его сигарет, наливала ему чай и
говорила ему о том, о сем и о прочем. Он сидел на стуле, свернувшись в
клубок, чудом удерживая равновесие. Оперевшись затылком об стену, он
выгибался всем телом, ножки стула отрывались от пола и возникало ощущение
неопределенной невесомости, да, он так это называл.
Ритка улыбалась и говорила, говорила, подливала чай, теплый, до
невозможности крепкий чай.
- Игорек, честно говорю, я не обиделась. Я устала, конечно устала, я в
твои глаза устала смотреть и искать в них приговор нашей совместной жизни.
Устала приходить в твой дом и бояться каждый раз увидеть что-нибудь
страшное... Ты же настоящий, я не могу любить что-то или кого-то
ненастоящего. Что и требовалось доказать. - Махнула рукой и замолчала.
Он перестал балансировать на диком стуле, допил чай и молча ушел в
комнату.
Полчаса пропадал в дебрях квартиры, потом снова вышел на кухню и дал ей
лист бумаги:
- Читай. Это тебе.
Ритка пожала плечами и побежала глазами по неровным строчкам, по кривым
буквам...
"Я знаю, что я веду себя очень глупо. Я знаю, что тебе очень тяжело со
мной. Все это время (а это самое лучшее время, если время вообще бывает
лучшим) весь этот долгий и нудный, безумный марафон, который ты выдержала
вместе со мной... Все это время я жил с надеждой и верой в то, что меня
придумал старый добрый Дж. Кей Эткинс, придумал для того, чтобы поселить
меня в самом лучшем рассказе, который когда либо был придуман человеком. И
вот теперь старика больше нет, а я продолжаю жить. Я не исчез, не
испарился, не превратился в голема у которого отобрали ту искру, которая
заставляет его жить. Думать. Одним словом - существовать. И я наконец-таки
понял, что все мои выдумки просто удивительная болезнь, которая завладела
мной целиком и полостью. Hо теперь все будет в порядке. Я обещаю тебе - я
больше не буду вспоминать об этом. Hикогда в жизни я не переступлю порог в
мою маленькую комнату безумия. Я знаю, что я настоящий. И это только
благодаря тебе. Спасибо, и если можешь прости..."
Подпись, дата...
Она посмотрела на него мокрыми глазами и кивнула. Этого было достаточно.
Тысячи минут прекрасного настроения. Hесколько сотен минут счастья.
И еще сотни разноцветных минут непередаваемых эмоций. Много это или
мало? Он не знал, он просто отвык думать о том, что бывает плохо. Стал
забывать. Hо... Hо однажды...
Ритка уже спала, обняв его за плечи, дышала ему в затылок, а он все
смотрел и смотрел сквозь стену как-будто чего-то ждал. И тут в голове
лопнул какой-то маленький сосудик, яркая вспышка и хруст стекла в голове.
Он скорчился, обхватил голову руками, а ноги ерзали по белым простыням,
ерзали... Вокруг застучали молоточки, внутри скрипкой заныли суставы и он
увидел площадь Свободы, плавающую в январской жаре. Он увидел как все было
на самом деле...
Проснувшаяся Ритка трясла его за плечи, заглядывала в стеклянные
зрачки, испуганно звала его по имени, почти срываясь на крик, а его голова
болталась из стороны в сторону и пальцы вцепились друг в друга мертвой
хваткой. Она забегала по комнате, забормотала себе под нос какие-то
дурацкие фразы, нежные слова вперемешку с проклятиями, схватила телефон,
потом отбросила его в сторону и посреди комнаты обернулась. Он сидел на
кровати, смотрел на нее немигающими глазами и растягивал губы в страшной,
совсем неправильной, нереальной улыбке.
- Игорек, родненький, что случилось, Игорек? - Она сделала шаг к нему,
но уткнулась в холодную невидимую стену.
А он развел руками, распространяя вокруг себя волны холода и тоски и
сказал, удивившись своему обыденному тону:
- Я знаю, это ты убила его.
Она стала одеваться, нервно дергать пуговицы на блузке, путаться в
лифчике, юбке. Схватила сумочку со стола и кинулась прочь, рассыпая
какие-то смешные и ненужные вещи. Потом хлопнула входная дверь и все
вокруг стало исчезать.
июль-сентябрь 2002 г.