Код произведения: 15095
Автор: Анфимова Елена
Наименование: Песнь десятая
ЕЛЕНА АНФИМОВА
ПЕСНЬ
ДЕСЯТАЯ
Я начну это повествование с обращения к Музе, поскольку сюжет его
уходит своими корнями в далекие времена, когда сладкоречивые пииты
воспевали беспримерные подвиги героев и величественные шалости богов.
Призывая на помощь деву с лирой в руках, они, видимо, настраивали себя на
особую, подобающую случаю волну или же, не надеясь на собственные силы,
искали в Музе сильного соавтора. Я же, будучи по натуре человеком робким,
надеюсь в случае неудачного воплощения замысла разделить критические
замечания в свой адрес с вышеупомянутой Музой.
Итак, приди, несравненная. Оставь на время стирку, мытье посуды или
другое столь же прозаическое занятие. Отвлекись на время и возложи
натруженную руку мне на лоб. Оставь заботы, передохни и займись своим
основным делом, ради которого и появилась ты на свет. Осени меня своим
крылом (если оно у тебя есть), а если нет, просто посиди рядом у кухонного
стола в моей однокомнатной квартирке, прислушиваябь к спящим в комнате
членам моей семьи. Слышишь шумное дыхание? Такое дыхание рождается лишь в
груди героя, человека, созданного для подвигов, но волей случая
заброшенного в тихую заводскую бухгалтерию и внешностью своей прискорбно
напоминающего бюрократа с сомнительной карикатуры известного художника
Вайсбороды. Это мой муж Олег Иванович, но в нашем рассказе, я дам ему ту
роль, которой он достоин на самом деле. Пусть он будет великолепным
Одиссеем, известным среди своих,товарищей умом и отвагой.
Легкое посапывание, которое только угадывается через тонкую кухонную
стенку, принадлежит моей сестре Марине, одинокой девушке забальзаковского
возраста. Она приехала ко мне в гости с другого конца города,
припозднилась и осталась ночевать, попросив Одиссея с супружеского ложа и
предоставив ему покоиться на подростковой раскладушке, поставленной возле
раскрытого окна. Днем всё свои силы моя сестра направляет на то, чтобы
делать вид. Что это значит? Если коротко, она пытается заставить
окружающих поверить, что у нее все в порядке, прямо-таки замечательно.
Когда же это получается, то она обижается на всех вокруг за нечуткость.
Днем ее не понять, но вечером, когда Олег Иванович засыпает на
раскладушке, а я еще вожусь на кухне, отделяя зерна от плевел, перед тем
как сварить гречневую кашу, сестра садится в уголке и, подобно восточному
торговцу коврами, раскатывающему перед придирчивым покупателем свой
бесподобный товар, принимается удивлять меня неожиданными красотами своей
души, которые так и остались невостребованными.
Она будет главной героиней повествования - волшебницей Цирцеей,
превращающей мужчин в свиней.
Моя Муза в сомнении качает головой, немолодая девица с сутулой спиной -
Цирцея? Но я, успокаивая, поглаживаю распаренную в стирке руку: ты еще не
знаешь моего замысла, милая, ты только настраиваешь меня на нужную волну.
А какая она, эта нужная волна?
Она широкая и неторопливая, она (прошу прощения за стилистическую
погрешность) цвета морской волны и соленая, она, конечно же, прозрачная, и
в ее глубине видны покинувшие морское ложе черные водоросли, угадываются
упругие, скользкие тела медуз. Эта волна неслышно входит в раскрытое окно,
подхватывает спящего Одиссея и подростковую раскладушку, которая тут же
превращается в стройный черногрудый корабль. Богатырский храп моего мужа
гармонично сливается теперь с посвистом ветра, направляющего корабль к
скалистому острову Эй. Бедный Одиссей, сколько пришлось тебе перенести и
сколько еще предстоит.
Спи пока под мерное поскрипывание мачты: неизвестно, что ждет тебя у
берегов чуждого острова.
А я буду ждать тебя, мой Одиссей, ждать и распускать сотканную за день
тонкую ткань, обманывая многочисленных женихов, ибо никто из них не
достоин занять твое место в моем сердце.
Кстати, один из них снова звонил мне сегодня утром, зная, что ты уже на
работе. Его зовут... впрочем, неважно. У него есть "Жигули", и он делает
вид, что хочет на мне жениться. Он из тех, кто всегда готов жениться на
замужней женщине.
* * *
В ту ночь светлокудрая Цирцея не сомкнула глаз. Вечером заглянул на
огонек юный бог Эрмий и рассказал между прочим, что завтра в бухте
появится корабль Одиссея. Подмигнул лукаво: "Прибыль тебе, сестренка!"
Цирцея едва дождалась, когда уйдет несносный. Потом долго ходила по
пустынному дому. Каменные стены казались живыми. В нервном свете факелов
они волновались и вздрагивали, и девушка прикладывала ко лбу прохладные
руки. Может быть, завтра бессмертные боги снимут страшное заклятье, и она
наконец сможет покинуть ставший ненавистным остров. Цирцея с отвращением
взглянула на прислоненный к стене волшебный жезл. Он был похож на
застывшую молнию. Он и был когда-то молнией, и, если завтра будет снято,
заклятье, жезл, вспыхнув живым огнем, умчится навсегда к своему хозяину -
громовержцу Зевсу.
А если нет? Снова потянутся постылые дни, снова согнется она над
тканьем, снова зазвучит странная, томительная песня, и однажды, заслышав
ее, в дверь постучится поздний гость. Любопытство и настороженное ожидание
будут на его лице, а потом удивление, чуть ли не обида.
Он шел, он не мог миновать волшебный остров, он столько слышал о его
хозяйке, и вдруг...
Да, среди бессмертных богов Цирцея была дурнушкой. Лицом она напоминала
обыкновенную земную женщину. Лишь дивные светлые волосы говорили о ее
божественном происхождении. И когда она видела, как мгновенно пустеют
глаза пришельца, внутри у нее все потухало. Но это еще не все. Через
несколько минут, уже за столом, с кратером сладкого вина в руке гость
станет смотреть на нее спокойным насмешливым взглядом, и Цирцея,
бессмертная богиня, прочитает его черные мысли.
"Обидно уходить отсюда ни с чем, - подумает гость. - Девчонка не так уж
дурна и, кажется, влюбилась в меня без памяти: вон как вспыхивает, стоит
мне посмотреть в ее сторону. В конце концов, почему бы и нет? Как весело
будет потом рассказывать в компании друзей о ночи, проведенной в объятиях
колдуньи. К тому же я заслужил этот отдых - остров Эй не так-то легко
найти в бурном море".
Но тут перед мысленным взором гостя встает заросшее щетиной свиное
рыло, и он, ужаснувшись, на мгновение прерывает трапезу. Цирцея же,
наславшая это виденье, смотрит на гостя в упор.
"Опомнись, славный муж. Что ты замышляешь? Зачем равнодушной рукой
хочешь погубить походя другого человека? Радость ли это? Ведь мне не надо
уже пользоваться чарами, еще немного, и твоя истинная сущность сама выйдет
наружу".
Но гостю весело. Он уже кладет свою руку на плечо бессмертной богини и
предлагает, говоря современным языком, выпить на брудершафт. Глядя на свое
прекрасное, готовое к любви тело, гость не верит, что оно может зарасти
вдруг диким волосом и заплыть салом.
"Я не допущу этого, - думает он, - в тот момент, когда это начнется
(если начнется), я напрягу все мускулы, схвачу ведьму за горло, одним
словом, я не дам погубить себя. Главное, не пропустить этот момент,
остановить злодейство в самом начале Мы еще посмотрим, кто кого! А сейчас
я возьму факел и отведу девчонку в спальню. Пришло время развлечься".
Он протягивает руку и с ужасом замечает, что это уже не рука, а свиная
нога, увенчанная новеньким копытцем. С визгом валится гость из кресла на
каменный пол. Он ползет к ногам Цирцеи, он пытается заглянуть ей в глаза,
но жирный загривок не дает ему поднять голову.
И тогда богиня выпрямляется во весь свой прекрасный рост. В душе ее
больше нет надежды, но нет и сострадания: "Иди и свиньею валяйся в закуте
с другими".
* * *
Он проснулся на рассвете и долго не мог понять, где находится.
Было по-утреннему прохладно, перед глазами повисло светлеющее небо.
"Звезды меркнут и гаснут, в огне облака..." - вспомнилось ему. "Где я?"
- Олег Иванович резко сел, стараясь прогнать наваждение. На палубе
вповалку спали люди в необычных одеждах, за бортом ласково хлюпала вода.
Олег Иванович с недоумением посмотрел на свои непривычно крупные
мускулистые руки, потрогал странную белую рубаху, едва закрывающую мощные
бедра.
"Все ясно, - подумал с досадой. - Жена опять пишет роман, а я
отдуваюсь. Теперь главное - разобраться, где я, зачем, и постараться
успеть назад к началу рабочего дня".
Олег Иванович знал, что через несколько минут все прояснится. Ему было
не впервой.
Вскоре очнулся от сна славный муж с кустистыми бровями и бородавкой на
кончике носа. Он был несколько всклокочен и недовольно оглядывался по
сторонам. Олег Иванович даже подумал, что товарищ попал сюда тем же не
совсем законным путем, что и он сам, и чуть не заговорил первым, что было
бы ошибкой.
- Где это мы, многомудрый Одиссей? - хриплым со сна голосом проговорил
бровастый.
"Вот это номер, - внутренне ахнул Олег Иванович. - Одиссей. Значит,
меня к древним грекам забросили", - но тут же собрал, как говорится, волю
в кулак и спокойно отвечал тому, чье имя, как оказалось впоследствии, было
Еврилох.
- Мы у берегов страшного острова Эй. Здесь живет, - тут он напряг
память, - ну да, здесь живет богиня Цирцея, которая, как всем известно,
превращает мужчин в свиней.
- Но почему именно мужчин? - всполошился Еврилох.
- Женщины не путешествуют, - рассудительно отвечал Одиссей.
- Прикажи повернуть корабль, славный муж, - прижал руки к груди робкий
собеседник.
- Не будем отступать от текста, то есть я хочу сказать - на все воля
богов. Сегодня я видел сон, в котором ко мне явилась Афина Паллада и
приказала посетить этот остров. Там мы пополним запас питьевой воды и
получим дальнейшие инструкции.
Одиссей провел ладонью по голове и с неудовольствием ощутил под рукой
довольно значительную плешь.
"Ну вот, - разочарованно подумал он. - Лук со стрелами, щит, копье,
даже бороду предусмотрела, а лысину ликвидировать не удосужилась.
Незаботливая она у меня все-таки", - и Олег Иванович привычным
движением пригладил волосы с висков на макушку. Столь же трепетно скрывал,
должно быть, свою легендарную пяту храбрый Ахиллес.
Когда совсем рассвело, корабль вошел в тихую бухту скалистого острова
Эй...
...Цирцея готовилась к приему гостей. И, как всегда, в сердце ее
расцветала надежда. Служанки расчесали длинные светлые волосы своей
госпожи, натерли благовонными маслами ее нежную кожу и вышли из залы.
Прошло несколько минут, и вот наконец во дворе послышались неуверенные
шаги. Мужчины подбадривали себя гортанными выкриками, нарочно громко
бряцали оружием, нервно пересмеивались, и богиня почти без сил опустилась
в кресло. Если бы она вышла сейчас к ним прекрасная, улыбнулась полными
губами, посмотрела медленным взглядом дивных глаз, вот тогда в толпе
путников родился бы вздох восхищения, многие почувствовали бы любовь,
искренне пожелали бы разделить с ней ложе и, может быть, остаться здесь
навсегда. И потом, покидая остров, они раздирали бы себе грудь и лицо
ногтями, оставляя ее, красавицу, при этом равнодушной. Какие неземные
сокровища мерещатся этим людям за красивым лицом? Конечно, она, богиня,
могла бы принять любой облик и насладиться произведенным впечатлением, но
обман был ей противен.
И вот сейчас она выйдет им навстречу, искренняя, готовая любить,
готовая утешать, и что же? Только разочарование увидит она на их лицах.
Что ж, отдыхайте, путники, и отправляйтесь восвояси. Гоните грязные мысли,
пришедшие к вам после первого же кратера сладкого вина, ведь многих из вас
ждут жены и невесты, зачем вам я?
(Перед глазами Марины невольно встают стены некоего уникального
архитектурного памятника с вечной надписью: "Здесь был Вася". И все же...
все же пусть подольше длится этот сон.)
Раздается стук в дверь, и Цирцея, спрятавшись за тончайшей тканью,
начинает свою песню, и гости застывают, пораженные. Но из-за станка
волшебнице видно, что среди вошедших нет Одиссея.
Проходит полчаса, и вот уже Еврилох с мокрой от слез бородой спешит к
оставленному кораблю. Осторожный, он не отведал волшебного питья и
незамеченным покинул дом чародейки. Прибрежная галька зловеще скрежещет
под его подошвами.
Отправив отряд во главе с Еврилохом в разведку, Одиссей занялся
подсчетами. Он умножал человеко-дни на количество провизии, необходимой в
день одному человеку. Получалась явная недостача, и, хотя отчета у
многомудрого мужа никто не требовал, да и потребовать не мог, ему было не
по себе. Все-таки порядок есть порядок. Еврилох явился не в самый
подходящий момент: Одиссей не любил, когда его отрывали от дела.
Прошло много времени, и Одиссею пришлось затратить немало героических
усилий прежде, чем несчастный смог вымолвить хоть слово.
Когда же он поведал о страшной участи, постигшей его товарищей, Одиссей
опечалился:
- А ведь перед увольнением на берег я проводил среди вас
разъяснительную работу...
Опоясываясь мечом, наш герой отчитывал Еврилоха, который, в общем-то,
был ни при чем. Так всегда и бывает. Вот пример из нашей с вами жизни: на
первую лекцию к девяти часам являются пять или, скажем, девять студентов.
Остальные семьдесят спят здоровым крепким сном в общежитии. Разобиженный
преподаватель бежит в деканат, приводит сотрудника этого самого деканата,
и вдвоем они распекают замечательных, ответственных студентов, в то время
как остальные, безответственные, начинают свое утро с чашечки кофе. Но я
отвлеклась.
Бесстрашно ступил Одиссей в девственный лес, хотя вся эта история
совсем ему не нравилась. Нехорошо и даже как-то муторно было у него на
душе. Но постепенно пряные лесные запахи, пенье пташек, шум ветра в кронах
умиротворили героя. Он принялся делать глубокие вдохи, чередуя их с
выдохами, потом не торопясь пробежал несколько метров по тропинке и
наконец уселся отдохнуть на какой-то пень.
В этот блаженный момент среди вековых деревьев забрезжила фигура бога
Эрмия, который принял облик белобородого старца. Увидев отдыхающего героя,
Эрмий направил свои стопы прямо к нему. Трудно сказать почему, но только
юный бог (в старческом обличье) решил помочь Одиссею и, растолкав
задремавшего, вручил ему корень под названием моли, который должен был
предохранить Одиссея от страшных чар. Одиссей осторожно взял корень, обдул
с него землю, положил за пазуху и обратился к доброму старичку с пышной
благодарственной речью. Но ответные слова Эрмия потрясли славного мужа:
- Когда Цирцея увидит, что ее чары на тебя не действуют, - сказал тот,
- она предложит тебе разделить с ней ложе. Ни в коем случае не
отказывайся! - вскричал он, заметив гневный жест Одиссея. - Иначе погубишь
себя и не выручишь своих товарищей.
Тут Олег Иванович затосковал. Вспомнилась ему оставленная дома жена,
вспомнился сын Телемах. Как она там одна справляется? Мальчик в таком
возрасте - вредный, настырный, любое замечание в штыки встречает. Правда,
сейчас он в лагере, но все равно, спокойней было бы Пенелопе, если бы муж
вернулся домой. Ну что ей стоит написать сейчас: "Бросился тут Одиссей к
кораблю, оттолкнул его от берега и...", но тогда его товарищи так и будут
хрюкать всю жизнь в тесном загончике.
Одиссей представил, как гордые мужи жадно пожирают помои, отталкивая
друг друга от корыта щетинистыми боками, как свирепо торчат у них изо рта
желтые слюнявые клыки, и на секунду ему стало дурно. "Ладно, посмотрим,
что получится. Ложе не ложе, а ребят выручать надо".
Что ж, посмотрю и я, что у него получится, потому что Муза моя,
утомившись вдохновлять, спит в кухне на табуретке, подперев кулачком
бледную щеку.
* * *
Примерно через полчаса Одиссей ступил в дом Цирцеи, сложенный из
тесаных камней. У двери его встретили две служанки. Они радушно пригласили
путника войти в залу и оставили одного.
Одиссей осторожно посмотрел по сторонам и почувствовал, как тихая жуть
наполняет его сердце Ни звука, ни души вокруг. В какой-то момент Одиссею
показалось, что он слышит, как тихо плещет его кровь, пробегая через
сердце. Цирцея должна была петь в момент его появления, что они там все
- заснули?
И тут воздух посреди залы сгустился в голубой столб и неожиданно обрел
очертания женского тела. Они сразу узнали друг друга. Одиссей
почувствовал, как отпустила внутри тревожно натянутая жила. И он подумал,
что если бы эта девушка была замужем, то он, Одиссей, завидовал бы ее
мужу. Но остаться здесь с ней навсегда он не смог бы, да и не захотел.
"Этот перстень играл бы на чужой руке, но, брошенный на стол, он никому
не нужен. И никто не пожелает надеть его первым, хотя каждый будет
завидовать тому, кто станет его обладателем".
Цирцея услышала странные мысли гостя, и первая радость сменилась
привычной горечью. Что ж...
- Выпей вина, славный Одиссей. Вылей вина.
Одиссей пристально вгляделся в угрюмую красную жидкость, и Цирцея
услышала, как упал на пол сломанный пополам чудесный корень моли. Она
встала из кресла, складки пурпурной мантии красиво заструились вдоль ее
тела, белые волосы растрепались:
- Я одинока, Одиссей, и я не знаю, где взять слова, чтобы убедить тебя.
Ты скажешь, что тебя ждет Пенелопа, но я могла бы ждать тебя во сто крат
сильнее. Она прекрасна, - скажешь ты. Но ее красоты осталось на несколько
лет, а я бессмертная и вечно юная богиня. У вас есть сын? Я рожу тебе
много сыновей. В приливе чувств люди и боги говорят одинаковые слова, но я
хочу, чтобы мои слова звучали так, словно они звучат на земле впервые, и
так, словно их уже никто никогда не произнесет.
Поверь, Одиссей, я люблю тебя. Сейчас ты прекрасен, но я знала тебя
другим, и я любила тебя того, другого, усталого и невзрачного... Но я
вижу, что зря говорю все это. Ты не со мной. Мыслями ты в далекой Итаке.
Ты гладишь лицо своей стареющей жены, ты смотришь в ее глаза. Что тебе в
ней?
Недобро сверкнул взгляд Цирцеи.
- А знаешь ли ты, что день и ночь в ее доме пируют женихи? И откуда
тебе известно, не отдала ли твоя жена сердце кому-нибудь из них.
Они молоды и пригожи, а ты красив только здесь, со мной!
С тяжелым сердцем внимал этим словам Одиссей. Страшным будет гнев
отвергнутой богини. Не поторопился ли он, выбросив чудесный корень?
Тоскливому взору его уже представлялись черные волны жестокого моря,
наотмашь бьющие его многострадальный корабль, свирепый ветер, ломающий
мачту и товарищей, захлебывающихся в соленой воде.
Впрочем, какие товарищи, если почти все они толкутся сейчас в грязном
загоне и хрюкают от удовольствия, когда добрая служанка мимоходом щекочет
им спины.
- Опомнись, богиня, в тебе говорит отчаянье. Зачем ты тратишь свою душу
на человека, ее недостойного? Придет однажды тот, кого ты ждешь, с чем
выйдешь ты ему навстречу?
И тогда Цирцея рассмеялась:
- Я живу на этом острове всегда, понимаешь ты, человек, всегда! И ни
разу - слышишь? - ни разу за это необозримое время не пришел тот, о ком ты
говоришь. Так пусть же я сама возьму то, что изначально должно
принадлежать мне, потому что твоя Пенелопа -это просто ошибка богов. Быть
Может, ты заметил уже, что мой волшебный жезл не причинил тебе вреда. Это
ли не говорит о том, что именно тебя я ждала?
- Это говорит только о том, что я не свинья, - хотел возразить Олег
Иванович, - но почувствовал, что столь прозаическое вкрапление нарушит их
поэтический диалог, и воздержался.
Олег Иванович оказался в затруднительном положении. К его чести надо
сказать, что у него и мысли не было остаться с Цирцеей. Он был, прежде
всего, человеком долга и на поводу у своего сердца ходить не привык. Его
удивляло и даже несколько тяготило столь бурное проявление чувств. "В
конце концов, кому, как не ей, знать, что я не свободен!
Что за невоздержанность?" - с раздражением думал он. Но так думал Олег
Иванович, Одиссей же печально смотрел в разгневанное лицо богини. Легкими
тенями вставали в его памяти смертные женщины, которых он знал когда-то. С
ними ему было легко, и оставлял он их просто, без мук, ведь ни одна из них
не посягала на его душу, не требовала любви, довольствуясь малым.
Крохотная частичка души, которую он отдавал бывшим возлюбленным, вырастала
вновь, и он сам чувствовал себя, словно ящерица, у которой снова отрос
хвост, оборванный глупыми детьми. И даже Пенелопе он не отдал всего себя,
любя больше всего на свете свободу и возможность уйти в любой момент
Пенелопа же знала об этом и не пыталась держать мужа при себе Может быть,
именно поэтому Одиссей так стремился сейчас домой.
Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не толкнуть моего героя в объятия
несчастной Цирцеи, так велико мое сострадание. И если бы это действительно
был Одиссей, как он есть, то именно так я и поступила бы. Ведь
эрудированный читатель помнит, что Одиссей долгое время оставался на
острове в гостях у Цирцеи, давая отдохнуть усталым товарищам и ожидая,
когда они снова станут готовы к опасному путешествию.
Но тот Одиссей, о котором рассказываю я, не настоящий. Он (да простит
меня великий Гомер) наполовину плод моей фантазии. Впрочем, может быть,
Олег Иванович тоже не настоящий? Может быть, именно его я придумала? И
сестру Марину. И усталую Музу, на которую можно сослаться в случае чего.
Впрочем, я не права. Конечно, выдуман мной только Одиссей1 ведь именно
его поступки я могу предугадать, а как поступит в необычной ситуации живой
человек, узнать заранее можно, но трудно. Очень трудно.
Иначе не разводили бы мы руками: "Кто бы мог подумать". Поэтому я
прерываю свой рассказ, тем более что сказала уже все, что хотела сказать,
а вмешиваться в чужие отношения - не в моих правилах. Пусть люди все
решают сами. Но кажется, они уже ничего не успеют решить: я возвращаюсь в
комнату, где уже трезвонит поставленный в пустое ведро будильник. Другим
способом прервать сон моего героя сложно. Сейчас они проснутся, и Олег
Иванович шмыгнет в ванную, стараясь не смотреть на Марину. И Марина ничего
не скажет, потому что знает: с первыми же словами забудется то, что всю
ночь нашептывали ей я и мой соавтор - Муза.
И только за утренним чаем хлопнет себя по лбу несчастный Одиссей:
"А как же ребята? Они-то как?"
Но поздно, мой друг. Поздно.
-=*=-
Фантастика-91: Сб. науч. - фантаст. повестей, рассказов и очерков
Ф22 Сост. В. Фалеев; Худож. Р. Авотин. - M.; Мол. гвардия, 1992. -
350[2] с, ил.
В сборник вошли новые научно-фантастические повести, рассказы и очерки,
в которых в увлекательной форме ставятся сложнейшие проблемы жизни. Что
такое колдовство? Можно ли воссоздать характер личности? Какой
национальности был Иисус Христос? Как создать общество без преступников? В
книге имеется раздел: "Неведомое: борьба и поиск".
4702010201-001
078(02)-92
Без объявл.
ББК 84Р7
OCR Pirat