Код произведения: 15155
Автор: О'Коннер Фрэнк
Наименование: Его величество закон
Фрэнк О'Коннор
Его величество закон
Перевод М. Шерешевской
Старый Ден Брайд как раз ломал свежесрезанные прутья для очага, когда
на дорожке послышались шаги.
Он так и замер с охапкой на коленях.
Пока жизнь еще теплилась в старухе матери, Ден ходил за ней как умел, а
после ее смерти ни одна женщина не переступала порог его дома. Оно и было
заметно: дом имел соответствующий вид. Все здесь было сделано своими
руками и на свой манер. Вместо стульев - круглые болванки - торцевые
срезы, грубые, толстые, - как их взяла пила, с годичными кольцами, четко
проступавшими сквозь грязь и глянец, наведенный за долгие годы
заскорузлыми штанами. Ден приладил к кругляшам крепкие суковатые ясеневые
ветви, которые служили снизу ножками, а сверху спинками. Сосновый стол,
купленный в лавке, достался Дену в наследство от катери; он очень им
гордился и любил смотреть на него, хотя стол качался при малейшем
прикосновении. На стенах, неоштукатуренных и засиженных мухами,
красовалась единственная, невесть откуда взявшаяся гравюра - Марков
камень. У двери висел календарь с изображением лошади, над дверью - ружье,
послужившее, но еще годное и в отменном порядке, а перед очагом растянулся
старый сеттер, который, стоило Дену привстать или хотя бы пошевелиться,
настороженно поднимал голову.
Он и сейчас поднял ее, заслышав приближавшиеся шаги, а когда Ден,
переложив охапку, задумчиво вытер руки о зад штанов, громко гавкнул -
правда, всего лишь из желания показать свою бдительность. Пес давно уже
вполне очеловечился и знал, что люди считают его старым и отслужившим свой
срок.
Не успел Ден оглянуться на дверь, как в прямоугольнике танцующих на
солнце пылинок в открытой верхней створке появилась человеческая тень.
- Вы одни, Ден? - спросил словно извиняющийся голос.
- А, сержант! Заходите, заходите. Гостем будете, - откликнулся старик,
торопливо ковыляя на своих, далеко не твердых ногах к двери, которую,
отодвинув засов, уже толкал рослый полицейский. Он стоял под притолокой, и
по контрасту с его мощной фигурой, полуосвещенной солнцем, полузакрытой
тенью, еще резче бросалось в глаза, каким мрачным был дом изнутри.
Краснощекое лицо сержанта было повернуто в пол-оборота - одной стороной к
свету, - а позади него, простирая ветви в небо, шумел воздушной листвой
ясень. За ясенем сбегали вниз зеленые поля, прорезанные там и сям грядами
красновато-бурых камней, а дальше, до самого горизонта, простиралось
залитое солнцем, почти прозрачное море. Лицо у сержанта было круглое,
свежее, а лицо старика, появившегося из кухонных потемок, - выдубленное
ветром и зноем; его черты, заострившиеся от долгой борьбы с годами и
стихиями, казались словно высеченными на поверхности скалы.
- А вы, ей-богу, все молодеете, Ден, - сказал сержант.
- Держусь, сержант, держусь, - согласился старик, давая понять тоном,
что готов принять комплимент, но, как человек воспитанный, понимает:
комплимент есть комплимент. - И ни на что не жалуюсь!
- И правильно делаете: все равно никто вашим жалобам не поверит. И пес
вроде бы нисколько не постарел.
Пес глухо огрызнулся, словно намекая, что не забудет сержанту столь
неучтивого напоминания о его возрасте; он всегда огрызался, когда о нем
говорили, убежденный, что ничего, кроме гадостей, люди сказать о нем
неспособны.
- А вы как, сержант?
- Ну, я как и все. Ни шатко, ни валко. У каждого свои печали и радости.
- А жена ваша? Детки?
- Ничего, слава богу, ничего. Вот бросили меня на месяц одного, уехали
всей оравой к теще - в Клэр.
- В Клэр, говорите?
- В Клэр. Так что я тут без них жил, не тужил.
Старик оглядел свою кухню, прошел в спаленку и, вернувшись с ветхой
рубахой в руках, торжественно отер сиденье и спинку ближайшего к очагу
самодельного стула.
- Присаживайтесь, сержант. Устали, верно, шагаючи. Дорога сюда длинная,
разбитая. Вы как добирались?
- Тиг Лири меня подвез. Да не хлопочите вы, Ден, прошу вас. Я ведь
ненадолго. Обещал обернуться за час.
- А к чему вам так спешить? - осведомился Ден. - Я как раз огонь
разводил, когда вы свернули к моему дому.
- Да полноте, Ден. Уж не надумали ли вы поить меня чаем?
- Я не вас надумал поить - я сам собираюсь выпить чашечку и очень на
вас обижусь, коли откажетесь почаевничать со мной.
- Ах, Ден, Ден. И часу не прошло, как я пил чай в казарме - не сойти
мне с этого места!
- И слушать не хочу! Тшш! Никаких отказов!
У меня здесь кое-что припасено - сразу подымет вам аппетит.
Подхватив тяжелый чайник, старик подвесил его на цепочку над открытым
огнем. Пес, шевеля ушами с глубоко заинтересованным видом, уселся на
задние лапы.
Полицейский расстегнул мундир, расслабил ремень, достал из нагрудного
кармана трубку и пачку прессованного табаку и, усевшись поудобнее, нога на
ногу, принялся размеренно и тщательно крошить складным ножичком табачные
листья. Подойдя к кухонному шкафчику, старик вынул две, единственные в
доме, нарядно расписанные чашки, и хотя были они щербаты и без ручек, ими
пользовались только в редчайших случаях; сам он пил из жестяной кружки.
Теперь, бросив на них взгляд, он обнаружил следы небрежения: белая
торфяная пыль, всегда стоявшая в низкой дымной хибаре, плотным слоем осела
на стенках. Пришлось снова прибегнуть к рубахе, и, величественным жестом
закатав рукава, он долго тер чашки, изнутри и снаружи, пока они не
заблестели.
Затем нагнулся к поставцу. Там хранился штоф с бесцветной жидкостью, по
всей очевидности, еще не початый. Откупорив штоф, старик понюхал
содержимое и замер, словно силясь вспомнить, где и когда вдыхал этот
необыкновенный, отдающий дымком аромат. И, наконец, решившись, щедрой
рукой наполнил чашку.
- Вот. Отведайте, сержант, - сказал он со скромной гордостью.
Если сержант и испытывал укоры совести при мысли, что его потчуют
самогонным виски, то сумел это скрыть. Внимательно оглядев чашку, он
поднял на Дена глаза.
- На вид хорош, - откомментировал он.
- Должен быть хорош.
- И на вкус хорош.
- Ну уж, - сказал Ден, не желая хвалить сам себя в собственном доме, -
не так чтоб очень. Бывает и лучше.
- Из вас вышел бы замечательный судья, Ден, право слово, - сказал
сержант без тени иронии.
- С тех пор как все пошло нынешним порядком, - сказал Ден, тщательно
следя за тем, чтобы ненароком не коснуться впрямую странных статей закона,
служителем которого был его гость, - спиртное уж не то - не то, что бывало.
- Мне это уже приходилось слышать, Ден, - глубокомысленно проговорил
сержант. - Слышал от бывалых людей: в старину оно лучше было.
- Спиртное, - сказал старик, - это такая штука, на него время
требуется. В спешке ничего путного не сделаешь.
- Да, тут своего рода искусство.
- То-то и оно.
- А для искусства время требуется.
- И знания, - внушительно добавил Ден. - В каждом искусстве свои
секреты. А секрет перегонки забыт, как забыты старые песни. Когда я был
мальчонкой, не было в округе человека, который не держал бы в голове
добрую сотню песеп. А нынче бегают все туда-сюда, суетятся, вот песни и
перезабыли... С тех пор как все пошло нынешним порядком, - повторил он на
прежней сдержанной ноте, - такая кругом суета, что все секреты перезабыли.
- А их, наверно, была тьма-тьмущая.
- Да уж... Вот хотя бы: спросите любого из тех, кто гонит виски, - а
знает ли он, как гнать его из вереска?
- Неужели и из вереска гнали? - спросил полицейский.
- А как же!
- И вы сами пили?
- Сам нет, не пивал, но знал стариков, что пивали.
И слышал от них, что нынешнее с тем не сравнится.
- Точно, Ден, точно. Мне иногда думается: большую сделали ошибку,
объявив это дело вне закона.
Ден покачал головой, но ответил одними глазами: не в его обычае было
осуждать занятие гостя, которого принимал у себя в доме.
- Может, так, а может, и нет, - сказал он уклончиво.
- Ну, чего там говорить - а что еще есть у бедного человека?
- Да ведь у тех, кто законы пишут, свой благой резон.
- Все равно, Ден, все равно. Жестокий закон.
Сержант не давал старику превзойти себя в великодушии: учтивость
требовала не соглашаться с доводами хозяина в защиту сильных мира сего и
непостижимых их путей.
- Вот секреты - их жаль, - сказал Ден, подводя черту. - Люди умирают и
люди рождаются, и где один осушил болото, другой проведет борозду. А если
секрет позабыт, то позабыт навсегда.
- Верно, - сокрушенно подтвердил сержант. - Позабыт навсегда.
Ден взял свою чашку, ополоснул в стоящем у двери ведре с чистой водой
и, вытерев насухо все той же рубахой, бережно поставил у локтя сержанта.
Затем достал из шкафчика кувшин с молоком и синий бумажный кулек с
сахаром, присоединив к ним брусок деревенского масла и - явный признак
того, что ждал посетитеЛЯ) - нетронутый каравай свежего, домашней выпечки
хлеба. Запел, забулькал чайник, и пес, поводя ушами, сердито его облаял.
- Пошел вон, сучий сын! - угощая пса пинком, пробурчал Ден.
Он заварил чай и разлил по чашкам. Сержант отрезал толстый ломоть хлеба
и густо намазал маслом.
- Вот и с лекарствами та же беда, - снова, с невозмутимостью старости,
за дудел в свою дуду Ден. - Всо секреты, какие были, забыты начисто. И
пусть не вздумают меня уверять, что доктора понимают не хуже тех, кто знал
вековые секреты.
- Где им, - промычал сержант с набитым ртом.
- Тут и доказывать нечего: сами видели, когда и доктора лечили, и
знахари.
- Народ-то не к докторам шел, я так разумею?
- Не к ним. А почему? - Старик сделал широкое движение рукой, словно
призывая в свидетели весь мир за пределами своей лачуги. - Вон там по
косогорам есть верные средства от всех болезней. Потому как сказано, - он
постучал пальцем по столешнице, - древними бардами сказано: "Где нашел
болезнь, там найдешь и исцеление".
Только нынче люди бродят по склонам - и вверх, и вниз, - а видят одни
цветы. Цветочки! Будто у господа всемогущего - честь и хвала ему во веки
веков! - по было других забот, как тратить время на цветочки.
- Да. Что доктора не умеют лечить, знахари умели, - подтвердил сержант.
- Точно. На себе изведал, - сказал Ден с горечью. - На себе изведал. На
собственных руках и ногах.
- Все еще ломает ревматизм? - участливо спросил сержант.
- Ломает. Эх, была бы жива Китти О'Хара или Нора Мэлл из Глена, не
боялся бы я ветра ни с гор, ни с моря, не шагал бы со злосчастной заборной
книжицей в дурацкую эту аптеку за ихней желтой, розовой да голубой
дребеденью.
- Раз у вас такая беда, - сказал сержант, - я достану вам бутылочку с
растиранием.
- Эх, не придумали еще того растирания, которое бы мне помогло.
- Это вы напрасно, Ден. Сначала попробуйте, а потом говорите. Моему
дядьке оно еще как помогло, а его так прихватывало, что он на крик кричал:
пусть-де плотник ноги ему отпилит.
- Я бы пятьдесят фунтов дал, лишь бы от этой напасти избавиться, -
провозгласил Ден. - Что там пятьдесят - пятьсот!
Сержант залпом допил чай, перекрестился, чиркнул спичкой, но, отвечая
на вопрос старика, дал ей прогореть. И так второй и третьей, словно
распаляя промедлением аппетит. Наконец он все-таки разжег трубку, и оба -
хозяин и гость, - развернув стулья к очагу и поставив рядом ноги носками в
золу, принялись с упоением курить, а между затяжками то оживленно
разговаривали, то подолгу молчали.
- Надеюсь, я не отвлекаю вас от дела? - спросил сержант, словно ему
вдруг пришло в голову, что визит слишком затянулся.
- Э, от каких таких дел вы можете меня отвлечь?
- Вы скажите, если я мешаю. Не в моих привычках зря отнимать чужое
время.
- Мое время вы, ей-богу, не отнимаете, сиди вы здесь хоть до утра.
- Я, признаться, люблю поболтать, - сказал сержант.
И снова завязался разговор. Свет постепенно густел, розовел и, скользя
по кухне, перед тем как погаснуть, чуть золотился; кухня погружалась в
сероватую мглу, только за стеклами шкафчика на чашках, мисках и тарелках
дрожал холодный отблеск. На ясене засвистел дрозд. Открытый зев очага
светился все ярче и ярче, проступая в сумерках алым пятном, теплым и
ровным.
Когда и снаружи сгустились сумерки, сержант собрался уходить. Он
застегнул мундир, затянул ремень, тщательно отряхнулся сверху донизу.
Затем надел фуражку, сдвинув ее на затылок и чуть набекрень.
- Славно мы побеседовали, - сказал он.
- Да, знатно покалякали, знатно, - отозвался Ден.
- А про примочку я не забуду.
- Да воздаст вам за это небо, сержант.
- До свидания, Ден.
- До свидания, сержант, всего вам доброго.
Ден не стал предлагать сержанту проводить его до дороги. Усевшись на
прежнее место у очага, он снова вынул трубочку и, не торопясь, продул ее,
однако только наклонился за тлеющим прутиком, как снова услышал шаги. Это
возвращался сержант. В открытой верхней створке показалась его голова.
- Ден, - негромко позвал он.
- А! Сержант? - отозвался Ден, чуть скашивая глаза, но продолжая
выуживать прутик-. Лица сержанта он не видел, только слышал голос.
- Я так располагаю: вы тот штраф платить пе станете?
Наступила короткая пауза. Ден вытащил из очага прутик, медленно
поднялся, захромал к двери, тыкая им на ходу в полупустую чашечку трубки.
Не открывая нижней створки, он наклонился над верхней. Сержант, засунув
руки в карманы, глядел вбок, охватывая взором дорожку и значительную часть
побережья.
- Нет, знаете ли, - сказал с полным равнодушием
Ден, - не стану.
- Я так и думал, Ден. Я так и думал, что не станете.
Наступила долгая пауза. Свист дрозда звучал все пронзительнее и
задорнее. Опустившееся за горизонт солнце озаряло армаду багряных облаков,
причаленную на недосягаемой для ветра вышине.
- Я, некоторым образом, ради этого сюда и пришел, - сказал сержант.
- Я так и думал. Но пока сообразил, вы уже были за порогом.
- Если дело за деньгами, Ден, то, не сомневаюсь, найдется немало
охотников вам их ссудить.
- Знаю, сержант. Нет, дело но в деньгах, а в том, чтобы не давать этому
старому пню потачки. Слишком он меня разозлил.
Сержант ничего не ответил, и снова наступило долгое молчание.
- Мне выдан ордер на ваш арест, - объявил он наконец, выражая тоном,
что не желает иметь ничего общего с этим нарушающим добрососедство
документом.
- Вот как! - воскликнул Ден, как бы шокированный безмозглостью властей.
- Так что, когда вам будет удобно...
- Ну, раз у нас зашла об этом речь, - сказал Ден с видом человека,
желающего внести предложение по ходу прений, - я мог бы отправиться с вами
хоть сейчас.
- Что вы! Зачем же уходить из дома на ночь глядя? - запротестовал
сержант, отметая жестом такое намерение, как и требовали того приличия.
- Или завтра, - продолжал Ден, уже с явным интересом к обсуждаемому
вопросу.
- Может, сейчас вас устроит? - сказал сержант, соответственно меняя
интонацию.
- Ну, по совести говоря, - отчеканил старик, - самый удобный для меня
день - пятница, после обеда.
У меня есть кой-какие поручения в город, и я прошелся бы туда не зря.
- В пятницу? Отлично! - обрадовался сержант, чувствуя облегчение при
мысли, что наконец-то покончил с этим щекотливым делом.-- А не выйдет в
пятницу, так там подождут, не помрут. Можете и сами явиться, когда вам
будет сподручнее. Скажете - я вас послал.
- По мне лучше, чтобы вы были на месте, сержант, если вам это не
слишком хлопотно. Боюсь, я буду чувствовать себя не совсем ловко.
- Неловко? С чего же? Тюремщиком у нас малый из моего же прихода. Уилен
его зовут. Спросите Уилена, а я предупрежу его о вас и скажу, что вы мой
друг.
Ручаюсь, он вас устроит уютно - как дома.
- Вот и хорошо, - сказал Ден с чувством глубокого удовлетворения. -
Хорошо, сержант, что я буду среди Друзей.
- Среди друзей - не сомневайтесь. Ну, еще раз до свидания. Мне надо
поторапливаться.
- Погодите, сержант, я провожу вас до дороги.
И пока они вместе спускались по дорожке, Ден объяснял сержанту, как
случилось, что он, почтенный пожилой человек, имел несчастье раскроить
голову другому пожилому человеку, да так, что пришлось везти того в
больницу, и почему не может ублаготворить помянутого, заплатив за увечье:
ведь пострадал тот по собственной вине, ведя спор в недостойной манере.
- Видите ли, сержант, - говорил Ден, то и дело поглядывая на взгорье,
где лепился такой же, как его, домишко, - дело в том, что сейчас он сидит
у окна и смотрит на нас с вами. Это так же верно, как то, что он еще
кое-что видит своими водянистыми, бегающими глазками. Для него не будет
большей радости, как заставить меня выложить штраф. Ан не выйдет: я его
накажу! Из-за пего я буду спать на голых досках! Из-за него буду терпеть и
страдать! И пусть пи он, ни дети его, ни дети детей его не смеют поднять
от стыда головы.
В пятницу Ден вывел ослика, выкатил одноколку и двинулся в путь. По
дороге к нему один за другим присоединялись соседи - те, кто хотел с ним
попрощаться.
Поднявшись на взгорье, Ден сделал остановку, чтобы отпустить
провожающих. Гревшийся там на солнце старик поспешно убрался восвояси, и
дверь его домишки тотчас бесшумно захлопнулась.
Ден пожал каждому провожающему руку, хлестнул ослика и, крикнув: "Эй,
берегись!", покатил, теперь уже один, по дороге - садиться в тюрьму.