Код произведения: 15333
Автор: Бровкин Владимир Николаевич
Наименование: Летним днем
Владимир Николаевич Бровкин
ЛЕТНИМ ДНЕМ
Бабка Марья с трехлетним внуком Юриком гоняла на озеро гусей, а теперь
неторопливо возвращалась с ним домой.
Шли они с внуком потихоньку, да помаленьку и шли так совсем не потому,
что их занимало ласковое утреннее солнце - дел по хозяйству дома пропасть,
а потому, что старому да малому в рысь много не набегаешь. По ихней прыти
только того и осталось, что гонять на озеро гусей.
Поначалу все внук норовил было бежать передом, но быстро подустал,
начал кукситься и теперь тоже тихонько плелся рядом с бабушкой.
А раньше на озеро гусей гонял старший внук Васька, но вот уже третий
день мать берет его с собой на свеклу. Нынче-то людям сахару слишком уж
много требуется, зубы свои люди совсем беречь перестали, потому-то и
загонки с каждым годом становятся все больше и больше.
В нынешний год вышло по полтора гектара на человека. Зайдешь с одного
края, другого не видно. Однойто колупаться на пол-лета, а парню еще зимой
двенадцать лет исполнилось - он рядок, другой пройдет, а матери все помощь.
Выходя с Харченкова переулка в улицу, бабка Марья увидела бабку
Крупенчиху. Та что-то ковырялась в ограде.
Крупенчиху бабка Марья давно не видела; сказывали, что поехала та в
гости к сыновьям и дочерям.
- С гостей вернулась, - заключила бабка Марья.
Да и что ей в самом деле не разъезжать. Села да поехала. И хоть дочь у
нее работает дояркой, так внуки у Крупенчихи большие - всегда за хозяйством
доглядят.
Вон самая младшая - Верка, и та уже невеста, школу напрок кончит.
Девка большая - все по дому сделает.
Потому Крупенчиха и разъезжает по гостям.
А тут вот который год собираешься в Белибердянск, да что.с того толку.
Собираться-то собираешься, да никак не вырвешься.
Правда, кроме Белибердянска бабке Марье шибко-то ехать некуда, свои
дети все рядом живут. А в Белибердянске у бабки Марьи живет, сестра родная.
И езды-то до Белибердянска от станции всего два часа, да некогда все - все
дела с ног валят. А не дела, так хворь. Собралась в эту зиму кое-как, да
расхворалась некстати. Вот тебе и съездила. Летом же - огород. Да и за
внуком еще нужен глаз. Сноха только зимой дома сидит. Летом же все на
полосе торчит.
Правда, внука можно бы на время в детский сад определить, так опять же
сноха говорит: "Прям, по гостям посеред лета разъезжаться. Будто дела
нету!" Вот и поговори.
Так вот и откладывается уже который раз поездка в Белибердянск.
- Здорово, подруга, - подойдя к ограде, заулыбалась бабка Марья. - А я
вот гусей на озеро с мальчонкой гоняла, назад с проулка выхожу, вижу,
Пелагея дома, по ограде уже снует, дай-ка, думаю, подойду - давненько я
что-то ее не видела. Чай, подруга, с гостей вернулась? Слыхала я, что по
гостям ты нынче разъезжала.
- Здорово, здорово, - обрадованно отвечает Крупенчиха, обтирая руки о
подол фартука. - Да ты проходи,, проходи в ограду-то, чего же ты на улице
стоишь.
Бабка и внук вошли.
- А я, подруга, только что вчера с отпусков своих вернулась. К
сыновьям да к дочкам в гости ездила, на внучаток глядела - всех
перепроведовала. Весь белый свет пообъезднла-пооблетела. Теперь мне и
помирать не страшно.
И Крупенчиха с ходу начинает бойкий рассказ про свои путешествия и о
том, как в поезд села, и о том, как с него потом слезла, и о том, какие в
поезде были попутчики, да что те попутчики говорили, да что она сама им
говорила, и так далее и тому подобное, и все это пересыпая такой массой
подробностей, что не то что за день, за год всего, возьмись слушать, не
переслушаешь.
- Что и говорить, досыта по гостям-то накаталасьнаездилась. А теперь
вот я дома.
Тут Крупенчиха делает перерыв.
А бабке Марье тоже хочется поделиться своими заботами-, целый день
одна, по соседям же живет все народ молодой, стариков не держат, а со
внуком-то много ли натолкуешь.
Поэтому бабка Марья, пользуясь перерыбом, начинает свое рассказывать:
- А я, милая моя, говорила уже тебе, гусей отгоняла с внуком вот на
озеро. Допречь-то гусей отгонял старший - Васька, да вот Ваську мать на
свеклу берет - теперь гонять нам.
А гуси-то нонче совсем неважно вывелись. Совсем неважно. Только и
осталось от четырех гусих десять гусенят, да и то трое так совсем
никудышные. Один до того квелый, того гляди не сегодня завтра подохнет.
А склались хорошо, хорошо склались. Да ведь что толку, половину -
болтуны.
А как в прямушку их высадили, так крыса натакалась на них, натакалась,
милая моя, да так пять штук и утащила. Да двое где-то на озере отбились.
А когда склались, думали, ну гусей нонче не пересчитать, а их вот на
тебе - десяток осталось, да и с теми неизвестно, что будет. Вон оно как
дело-то с гусями. А ведь до того хорошо гуси водились, до того хорошо - по
сорок, а то и больше бывало. В осень рубить уморишься, перо дергать
умаешься.
А теперь, на тебе - ни мяса, ни пера.
Я Таське говорю: "На кой леший их держать, когда толку никакого нет.
Порубить надо. Одна кругота с ними.
Больше-то ничего. Кружишься, кружишься, а толку-то никакого".
И уже четвертый год, подруга, такая вот песня с гусями.
Да и к чему их держать, ну посуди сама. Что ли пять девок во дворе на
выданье. Были бы девки - тогда другое дело, тогда плачь, а держи. А так и
не к чему. Перины-то справлять некому. Вот и говорю Таське. снохе-то: "Все,
нонче с гусями последний год. Хватит с ними ручаться".
- Ой, подруга, - не дослушав до конца, перебивает бабку Марью
Крупенчиха, - да чего же это мы посреди двора-то выстроились. Пойдем хоть
на крылечко присядем.
Бабки садятся на крыльцо.
Внука же, однако, заинтересовало корыто с водой. Бабка у озера еле-еле
оттащила внука от воды; глядя на здоровенную ребятню, пропадающую у озера
целыми днями, внук поднял рев.
Кое-как справилась бабка с развоевавшимся внуком.
Как только бабка Марья оттащила внука от корыта, разговор продолжила
Крупенчиха.
- Да, - говорит она, - хорошо по гостям, а душа-то все-таки болит, как
там, дома-то? Да и к городской жизни я непривычная. Хоть в том же Чаевске у
старшего сына. Сидишь на восемнадцатом этаже, как на каланче, точно ангел.
А аэропланы того и гляди - за голову заденут. Днем только одно занятие -
глядишь с балкона вниз, на улицу, ровно как в пропасть какую, потому как в
квартире, кроме телевизора, ни одной живой души Да и тот что пень. Ему ведь
ничего не расскажешь. Поговорить-то совсем не с кем. Сын со снохой утром -
скок и на работу. И внуков тоже с утра по учреждениям разводят. Внуки-то
там нонче, что казенные. Вот и выходит, что только вечером у нас и
свиданка. Город, правда, хороший - неплохой город, зря плохого ничего не
скажу.
Они меня водили по городу, на базар сводили, и даже удумали в театр
сводить. Да ведь кабы я в нем что понимала; скачут как черти в ступке да
визжат - это шибко хорошо означает по-нонешнему.
Я им и говорю: "Да за что же тут деньги платить - билет то, поди, не
пятак стоит?" "Не пятак", - отвечают. Вот то-то.
"Да за что же, - спрашиваю, - им хорошие деньги платить? Нет, чтобы
вышли, да спели как полагается, лолюдски".
А про магазины, скажу прямо - все есть Всякий фрукт, всякий продукт:
мясо, колбаса всех сортов Но ведь все купить надо, что ни кинься:
морковочку купи, лучок купи, за головкой чеснока тоже надо в магазин
бежать. Конечно, молодым в городе оно, может быть, и ничего, но только нам,
старикам, там не слишком понравится. Больно уж суматошно.
И прожила я у Василия ровно две недели.
А уж от него я полетела в иную державу на космическом аэроплане, к
дочери Клавдии. Там она нонче у меня проживает. Тоже в городе. Уже двое
внуков, квартира хорошая.
- Как же та держава именуется? - любопытствует бабка Марья.
Крупенчиха морщит лоб, но вспомнить никак не может.
По ее грамоте название слишком мудреное.
- Вот леший, - говорит она, - запамятовала, милая моя. Такие названия
нонче пошли, что язык поломаешь, а не выговоришь. На конверте где-то был
адрес записан. Не то держава та именуется Петунией, не то Плетунией. А то,
может, и еще как - памяти-то тоже совсем не стало. Навроде как
Петуния-планета.
- А! - с понятием кивает головой бабка Марья; хотя сама бабка Марья за
свою жизнь не то что на космическом аэроплане, на простом-то никуда не
летала и дальше Белибердянска города никуда не ездила, - вишь вот,
страна-то далекая. Чай, поди, и не наша?
- Не наша, не наша, - отвечает Крупенчиха.
- Разговор-то у них тоже, поди, не наш, коли страна не наша.
По-каковски хоть говорят-то?
- Да по-разному. Которые по-своему, которые же понашему.
- Ну тогда еще ничего, - соглашается бабка Марья - а то, к примеру, с
вокзала с того же выйдешь и спросить не знаешь как. Ты им свое, а они
по-своему: "Хэрдэмэрдэ". Поди, пойми.
Но тут ее внимание от разговора отвлекает внук, который снова стал
проявлять повышенный интерес к корыту с водой.
- Юрка, чертенок, да ты отойдешь от воды, окаянный, или нет?! Вот я
сейчас прут возьму, вот как возьму!
Внук ретируется от корыта, занявшись поломанной одноногой куклой,
валявшейся посреди двора.
- А дочка-то по-ихнему умеет? - возвращается в разговор бабка Марья.
- Умеет, научилась. А как же, уже седьмой год, как живет там. Да так
шустро она говорит по-ихнему, что я прямо-таки подивилась.
Удивляется бабка Марья: "Это же надо куда умчалась, вот куда бес
затаращил. Мало, знать, места дома. На небеса все кинулись жить. Все
норовят подальше от дома, в город да на другую державу. Про свеклу небось
никто не вспомнит, что ее полоть нужно. Весь народ нынче на месте не сидит.
Совсем не сидит. Вон у Нюрки Татаринцевой сын завербовался, говорят, на
какую-то Меркурию - заработки будто там больно уж хорошие. А Матвейкина
Ивана взять - вишь, в колхозе не ложилось, на Марсию двинул.
Говорят, что Иванс председателем не поладил, потому на Марсию и уехал.
Да ведь только на таких, как он, председателей хороших не напасешься. Якобы
там тоже на трактор устроился работать. Приезжал к сестре в отпуск -
сжубрился весь. Видать, не впрок жилье-то на Марсии.
А куда там, хвалится: "Я, мол, там живу так, что лучше и не надо. Как
я живу - вам такой жизни и вовек не приснится. Денег у меня куры не клюют".
Гляди-ка, дружок, как бы заместо тех курочек жареный петушок не завелся.
Это так бабка Марья про себя думает.
"А Клавка-то Крупенчихина чем лучше? Тоже в девках намоталась. Что уж
поминать-то, помолчим уж про то.
Да и за первым-то мужем чего только не было. Прорабатывала такое, что
в хорошем кине. Вот и домоталась. Теперь на эту самую Петунию попала. Может
быть, дети-то пошли, так маленько одыхалась да одумалась на этой на самой
на Плетунии.
Да-а, вон она какая нонче пошла, жизнь-то. Беда, да и только, что
творится на белом свете".
Про все это думает бабка Марья. Но вслух, понятное дело, не говорит.
Болтин что лишнего, да вдруг невпопад.
Нет уж, оборони господь бог от этого.
А что до того, что Крупенчиха свою дочь-то нахваливает, так всякому
человеку свое-то положено хвалить. Про свое-то кто худое скажет.
- А не страшно лететь-то было?
- Что ты милая! Думала поначалу-то, так богу душу отдам. Поначалу-то
шибко страшно было. А потом как будто вроде бы и ничего.
- И народу в аэроплане не сказать чтобы много. Да культурно все,
чисто. Сели мы в этот аэроплан, да и полетели. Я даже забыла, что лечу в
небесах. С соседкой разговорилась - к дочери тоже в гости летела. Летим да
промеж себя толкуем.
Только я в окошечко возьми да глянь. Глянула, да так вся и обмерла:
ночь кругом стоит, все черным-черно; да все это со всех сторон звездочками
усыпано. Словно как будто отрубя раструсили кругом. Жуть берет. Где что -
ничего не понятно. Думаю про себя: "Как бы не заблудились. Разве поймешь -
куда летим-то".
Слава богу, долетели - видимо, летчик парень битый попался, дорогу
знал хорошо, потому и не заплутал.
Прилетела, а они меня уже ждут на вокзале. "Мы, - говорят, - ждали,
ждали, да уж стали думать, как бы что не случилось - один аэроплан
прилетел, другой да третий, Да наконец-то тебя видим".
Да обнимаемся, да целуемся.
Зять бегает, хлопочет. Все "мама" да "мама".
- А какого же обличья там народ?
- Да хороший народ, видный, - отвечает Крупенчиха.
По правде-то сказать, совсем на наш народ народ Петунии не .похож. Да
только неловко про то Крупенчихе говорить. Первое время Крупенчиху даже
оторопь взяла, как приехала. Уж больно чудны люди там. А зять, так тем
более рук нет, заместо них какие-то крюки, щупальцами называются, да аж
целых шесть штук. А ноги.- навроде куриных. Одно человеческое - голос.
Не понравилось Крупенчихе обличье, оx как не понравилось.
Потому и молчит Крупенчиха: скажи, обсмеют А что поделаешь. Раз
сошлись, да детки пошли, пусть живут.
Лишь бы жили хорошо.
- Как зять-то, - допытывается бабка Марья, - непьющий? В рюмку-то не
заглядывает?
- Нет, нет, - отмахивается Крупенчиха, - да оборони господь. Не
замечено пока ничего дурного. Нет, нет, и не пьет и не курит.
Обходительный, культурный
- Это хорошо. А то ведь не приведи бог, коли мужик из тех, кто выпить
не любит. Вот Пушкарев-то Егор, что неделю назад устроил. Заявился домой,
ни тяти, ни мамы не видит, а сам Дуське - вынь да положь деньги еще на
поллитру - видишь ли, не все еще успел выпить. Та ругаться стала. Да и сама
посуди, какое бабе терпение иметь надо - ведь каждый день до сшибачки.
Не дала она ему денег, так ты знаешь, что он тогда устроил.
Сел на трактор заехал в огород, да и давай по нему взад-вперед трактор
гонять. То гонять - то гонять, а потом еще в самой середине как развернулся
три раза. Назло значит сделал - вот так, мол, тебе, коли денег на бутылку
не даешь.
- Матушки мои! - всплескивает руками Крупенчиха, - Да неужели?
- Да милая моя, вот такое дело устроил. Все как есть передавил. Хоть
бы нарочно что осталось. Вот ведь какие нонче дела-то пошли. Не дашь на
бутылку, так я тебе что-либо назло устрою. Дуська-то говорит, боюсь, а
вдруг в другой раз дом начнет трактором будать. А что? Ума хватит. Зальет
шары-то, а потом ему все едино, огород так огород - дом так дом. Уж такая
нонче этим пьяницам воля дадена, уж такая воля. А что дальше будет? Я не
знаю.
- Ох уж эта христова рюмочка, - вздыхает Крупенчиха. - И до чего она
только не доводит людей. Оставил семью без огорода и нет ничто. Поди,
ничего не вырастет теперь-то. Теперь если что и пересадить - поздно уже.
- Да знамо дело, теперь ничего в зиму не будет. Да ты сама, милая,
посуди. На одноконке по огороду круг сделай, что останется? А это на такой
махине забрякался. Все ведь перебуровил.
Бабки еще долго и подробно обсуждают все детали происшедшего события.
Разговор продолжается.
Давно бабки не виделись, все-то новости друг дружке хочется
пересказать.
Но и день тоже не стоит на месте.
Солнце в небе поднимается все выше и выше, ближе к полуденному
пригорку.
Разговор, может быть, затянулся бы до самого обеда, но тут бабка Марья
вспоминает, что дома стоит непоеный теленок.
- Батюшки-свегы! - хлопает она рукой. - Расселась, а? И
сижу-посиживаю, словно и дел у меня никаких нет. А дома теленок стоит
непоеный, кто бы напоил. Да и обед идти готовить надо. Придут домой,
спросят: где, подруга, обед-то? Нет обеда. Так что пойдем домой.
Бабка Марья кряхтит, подымаясь.
А поговорить еще охота. Еще много кое-чего могла бы рассказать бабка
Марья Крупенчихе; и про то, как мается с поясницей, и про то, что сон вчера
видела какой-то чудной, и про зятя своего Сергея, что дом нынче строиться
взялся, про недополотые в огороде грядки, про соседеймолодоженов
Михайловых. Да и про многое-многое другое.
- Вот ведь жизнь. - расправляя поясницу, говорит она, - даже на
старости лет и то присесть некогда. Все в бегах да в делах.
Не успела бабка Марья последние слова досказать, глядь, а внук, снова
полезший в корыто, на этот раз купать куклу-инвалида, залез в воду ногой,
как был в обузке, да поскользнулся по осклизлому дну и упал. Зашибся и
поднял крик.
Бабка кинулась подымать внука.
- Только гляди да гляди. Не иначе куда-нибудь да залезет. Ведь не сам
ты залез, а леший туда тебя занес. Да не реви, не реви. Лезть не надо было.
Ведь снова устряпался - черт и черт. Прямо не настираешься.
Бабка Марья снимает с внука башмак и выливает воду, выжимает мокрую
рубаху и штаны.
Немного погодя бабка начинает жалеть пострадавшего внука:
- Не плачь, внучек, не плачь. Где вава, покажи? Вот где вава - дай-ка
я на нее подую.
- Ух, мы ее, - сердито грозит бабка Марья пальцем в сторону одноногой
куклы, - мы ее!
Остатки слез бабушка аккуратно утирает кончиком своего платка и
поправляет влажную запачканную рубашку.
- Не плачь, золотко, не плачь. Сейчас мы с тобой домой пойдем. И я
тебя переодену и переобую. Не плачь, мой хороший.
Из внуковой груди вырывается вздох облегчения.
- Ну ладно, подруга, - обращается она к Крупенчихе, - мы, пожалуй,
пойдем домой. Заходи тоже, в гости-то. Заходи, подруга, посидим, потолкуем.
- Да зайду. Как не зайти. Дай вот только разберусь чуток с делами.
Тогда и зайду, - заверяет ее Крупенчиха..
Бабка с внуком направляются к калитке.
Они идут домой широкою деревенской улицей, а над, ними, в голубых
высях, немного опережая их, перекатывается с боку на бок ласковое июльское
солнышко.
1976 г.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 02.09.2003 16:43