Эллисон Харлан / книги / Красотка Мэгги Деньгоочи



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 15615
Автор: Эллисон Харлан
Наименование: Красотка Мэгги Деньгоочи


                               ХАРЛАН ЭЛЛИСОН

                          КРАСОТКА МЭГГИ ДЕНЬГООЧИ

                             перевод М. Гутова


     - Кажется,  вы  пишете  фантастику?  -  частенько  спрашивают меня. Как
правило,  незнакомые  люди,  узнавшие  меня  в очередном аэропорту. Обычно я
вежливо  киваю. Но затем меня нередко спрашивают: - А как... э-э... вы стали
этим заниматься?
     Восхитительный  вопрос.  Разумеется,  на  него  нет  разумного  ответа,
остается  только  нести  всякую  чепуху,  Потому  что  это идиотский вопрос,
словно  вас  спрашивают:  "А  как вы начали заниматься сексом?" Ответ здесь,
естественно,  очевидный:  просто  начал  заниматься,  и все. Если его слегка
модифицировать,  чтобы  он  касался  вопроса  о  писательстве - в отличие от
секса,  которым  может  заниматься  даже  бездарь,  -  то  лучшее, что можно
ответить, звучит так:
     "Если у вас есть талант, вы просто начинаете писать".
     Если,  однако,  отбросить  скромность,  то можно сказать, что вы "стали
заниматься"  писательством,  потому  что  у  вас  поразительная  способность
ощущать  чувства  людей,  замечать  все вокруг, вплоть до мельчайших деталей
того,  как  люди говорят и думают, как себя ведут, как одеваются, что думают
о  себе  и  других,  как ведут себя в компании, как стремятся к своим целям,
как  сами  сажают  себя  в  лужу, как считают разумным то, что на самом деле
есть  предрассудки,  что  совершают  ради собственного благополучия и какими
особыми  способами  подсознательно  уничтожают  себя,  как  действует на них
критика,  как они реагируют на любовь, какую часть дня проводят в стремлении
отомстить, а какую - настраивая мир вокруг себя...
     Короче,  отвечая на столь идиотский вопрос, надо сказать: узнайте людей
как   можно   лучше,  и  из  хранилища  накопленных  знаний  прорастут  идеи
рассказов.  Потому  что таков отрет на другой невежественный вопрос, который
задают   писателям   (обычно   слушателями   на  лекциях,  домохозяйками  из
пригородов и ортодоксами на вечеринках с коктейлями): "Где вы берете идеи?"
     И  если  вы  намерены быть писателем, то вам лучше смириться с тем, что
оба  этих  вопроса  вам будут задавать миллион раз до самой могильной плиты.
Потому  что  почти  каждый  думает,  что  может быть писателем; очень многие
способны  вовремя догадаться, что нельзя стать физиком-ядерщиком, виртуозным
скрипачом  или  даже  пристойным автомехаником, не потратив несколько лет на
учебу,  тренировку  и  накопление  практического опыта, зато каждый считает,
что  где-то  в  голове  у  него  уже имеется великий роман, жаль только, что
некогда  сесть и его написать. Чушь, конечно, но если бы вы могли обернуться
сидящей  на  стене мухой и послушать, сколько чокнутых приходит к писателю и
заявляет:  "У меня такая необычная жизнь, по-настоящему суперинтересная, так
почему  бы  вам  не  написать  про нее, а деньги мы разделим пополам", то вы
сами  поняли бы, в чем заключается сердцевина этого печального писательского
опыта.
     Потому  что  суть  состоит  в  том,  что  сколько  бы  у вас ни имелось
сенсационных  идей  для  рассказов, вы не станете писателем до тех пор, пока
не  узнаете  людей  и  пока  люди в ваших рассказах не оживут. Лучший в мире
сюжет  так  и останется цепочкой событий, если вдоль этой цепочки не побегут
живые,  дышащие  люди;  и  наоборот - даже скучнейший сюжет может показаться
захватывающим, если в нем действуют привлекательные персонажи.
     В  идеале наделенный талантом автор должен переплавить оба компонента в
повествование,  которое заставит вас верить и сочувствовать, потому что люди
в  нем реальные и интересные, а происходящие с ними события - нестандартны и
поразительны.  Но  если бы мне пришлось выбирать, то я выбрал бы людей, а не
сюжет,  потому  что,  как сказал Уильям Фолкнер, принимая Нобелевскую премию
10  декабря  1950 года: "...только проблемы человеческого сердца в конфликте
с  самим  собой могут стать достойными описания, потому что только это стоит
описывать, только это стоит мук и пота".
     А  на  подобный  вопрос  я  могу  ответить  вот  что: идите и проживите
множество  дней  и  ночей,  неустанно  наблюдая, накапливайте огромный запас
знаний  о  людях,  а  затем просто садитесь и начинайте проводить еще больше
дней  и ночей наедине со своей машинкой, перенося этих людей на бумагу свежо
и  захватывающе.  Но  как  можно  сказать такое тому, кто задал этот вопрос?
Если  он  вообще  задан,  то  почти  наверняка  спросивший никогда не станет
писателем.  Это  одна  из  тех  вещей,  которые  писатель  знает  и понимает
интуитивно. Вопрос же означает, что такой, интуиции у человека нет.
     И  даже  если  бы  я ответил секретной формулой, что уже раскрыта выше,
разве  не  задали бы мне следующий вопрос: "А где вы берете людей, о которых
пишете?" А это по сути повторение вопроса "Где вы берете идеи?"
     Что  ж,  чтобы  только  приблизиться  к  ответу,  потребовалось бы эссе
размером  с  это, но, поскольку и я, и вы уже здесь, почему бы не поговорить
на эту тему?
     Например, откуда взялась Мэгги?
     Отчасти  я  списал ее с женщины по имени Шаун (которая, когда я положил
перед  ней  опубликованный  рассказ  и сказал, что она послужила моделью для
Мэгги,  взглянула  на  меня  так,  словно  я  был  выскочившим  из табакерки
чертиком;  она  не  увидела себя в этом персонаже, а я именно этого и хотел.
Мэгги  родилась  от  Шаун, но Шаун не Мэгги, однако и Мэгги не Шаун, если вы
поняли  мою  мысль; имеются точки сходства, и общее поведение: для меня, как
для  творца  одинаковое,  но порожденное моим воображением существо не может
быть взято из жизни один к одному.
     Но  рассказ  о  том,  как  родилась Мэгги, возможно, сможет ответить на
вопрос:  откуда  берутся  идеи  и  персонажи?  Поэтому  я  расскажу, как это
произошло.
     С  Шаун  я познакомился в 1963 году здесь же, в Лос-Анджелесе. Она была
(и  осталась)  чрезвычайно  красивой  женщиной  с властными манерами и таким
"чувством  себя", что оно громко заявляло о ее присутствии даже тогда, когда
она  входила в переполненное людьми помещение. Я сам видел, как целые группы
заядлых  спорщиков  мгновенно  смолкали  и не сводили с Шаун глаз, когда она
входила  в  комнату.  Она  высокая,  элегантно  одевается, лицо у нее такое,
каким  я  его  описал  в  рассказе,  и  все  это в сумме дает такую женщину,
подобную которой вряд ли встретишь дважды за двадцать лет.
     Я  понятия не имею, чем она на самом деле зарабатывает себе на жизнь; я
уверен,  что  она не девушка по вызову, но в равной мере уверен и в том, что
она  принадлежит  к  числу  тех  женщин,  которые, пользуясь своей необычной
женственностью  и  чувственностью,  охмуряют  богатых мужчин и заправляют их
жизнью  ровно  столько,  сколько  требуется, чтобы расстаться с ними заметно
богаче,  чем  в  день знакомства. Она, разумеется, оценивает себя достаточно
высоко  и  не  продается  задешево.  Она,  как я это вижу, принадлежит к тем
женщинам,  про  которых Тулуз-Лотрек сказал: "Женщины никогда не отдают свою
любовь,  они  ее  одалживают...  под  самые  высокие  проценты".  Прошу вас,
обратите  внимание  на  отличие, которое я хочу подчеркнуть: она не шлюха, а
женщина,  которая  пользуется  сексом просто как инструментом для достижения
жизненных целей.
     Это  важное отличие, потому оно помогает понять суть характера Мэгги. В
рассказе  Мэгги  живет  с  Нунсио, но она совершенно ясно дает понять своему
любовнику,  что  не  принадлежит  ему,  что она сама себе хозяйка. Если бы я
сделал  ее  плоской  как  блин,  просто  куском  мяса, то вряд ли бы рассказ
настолько  подобрался к сердцу темы, насколько он, как мне кажется, смог это
сделать.   Подобные,   зачастую  тонкие  и  тональные  различия  в  описании
характера,  как  раз  и могут составить разницу между рисунком оригинального
персонажа  и бездарным наброском, который всего лишь очередная карикатура...
В  данном  случае  она  стала  бы  еще  одной шлюхой с золотым сердцем, этим
стертым  клише  душещипательных  фильмов  и дешевых романов тридцатых годов,
созданных  авторами,  более  озабоченными утверждением собственного махизма,
чем поворотом зеркала жизни под новым углом.
     Однако, я отвлекся. Вернемся к рассказу...
     Меня  физически  влекло  к  Шаун,  но  меня удерживало на расстоянии то
внутреннее  предупреждение,  которое  у  меня  всегда  появляется  при  виде
порогов,  водопадов,  водоворотов  и  быстрых течений. Что бы там про нас ни
говорили,  мы  ни разу с ней не переспали. Тревожный звоночек внутри был для
меня  важнее  секса.  И  мы  каким-то  странным образом стали друзьями; Шаун
превратилась  в  одного  из  тех  иноземных  тотемов, которого каждый из нас
держит  в  своем  мире  для доказательства того, насколько мы уравновешены и
"нормальны",   а  я  обернулся  для  нее  кем-то  вроде  всезнающего  эльфа,
способным  поддерживать  интересный  разговор  во время скучных обедов; тем,
кто  всегда готов поднять трубку среди ночи, когда раздается полный отчаяния
звонок.
     Как-то  вечером  мы  приехали в ее небольшой домик, и она весьма сильно
напилась.  Я перенес ее в спальню- в точности такую, что описана в рассказе,
хотя я ее вовсе не описывал.
     (А  это  еще  что  за чертовщина?! Он ее или описывал, или не описывал?
Сразу оба варианта не бывают.
     Неправильно.   Бывают   оба   варианта  сразу;  фактически  вы  обязаны
обеспечить  оба  варианта,  если  хотите,  чтобы описание заработало, а ваши
персонажи  стали  живыми.  Потому  что  -  ив  этом  главное писатель должен
стремиться  не  к репортерски-точному воссозданию жизни, а к многозначности,
к  измененному  и  возвышенному  восприятию жизни, которая кажется реальной.
Тогда  писатель  сможет  отобрать  те  элементы,  что  работают лучше всего,
выглядят  самыми  прочными  и  точнее всего выражают мысль. А в писательском
ящичке   с   инструментами   лучшим   приспособлением  для  достижения  этой
многозначности  является  близкое  знакомство  с биографиями персонажей. Все
невысказанное,   все  мельчайшие  детали,  которые  никогда  не  попадут  на
печатную  страницу,  должны  тем не менее существовать в тени, по ту сторону
слов.
     Стены  в спальне Шаун были обклеены ворсистыми обоями, кроваво-красными
и  черными.  Огромная  кровать  с  орнаментированным  изголовьем из кованого
железа.  Здесь  повсюду,  в  каждом  предмете, избранном для помещения сюда,
ощущалась  чувственность.  Ванная  комната была продолжением спальни, вплоть
до  золотых  кранов  в  форме дельфинов над раковиной и ванной. По-своему то
было  эхо  роскошного  новоорлеанского  дома  удовольствий, и хотя ни на что
конкретное  нельзя  было  указать пальцем, подтверждая сходство, создавалось
общее  впечатление...  как  бы  это  назвать...  мэгговости. Спальня служила
продолжением  ее  потребностей,  ее  стремлений,  ее  прошлого, ее надежд на
будущее, ее стиля и ее фасада.
     Мне  не  довелось  описывать сцену, происходящую в спальне Шаун, но эта
спальня  незримо присутствует в рассказе и дает подробнейшее описание Мэгги.
Для  меня физическое существование этой спальни стало венцом представлений о
том,  кто  такая  Шаун,  и  память  о ней незримо витала у меня над головой,
когда  я  писал  рассказ.  Поэтому,  хотя  я  и  не  изобразил этот элемент,
повествуя о Мэгги, она там есть не как информация, а как дух, настроение.)
     Той  ночью  мы могли бы заняться любовью, но настороженность, которую я
давно в себе заметил, заставила меня накрыть ее одеялом и тихонько уйти.
     После этого я два года не видел Шаун.
     В  четверг,  7  октября  1965  года  я  был  в  Лас-Вегасе,  и мы снова
встретились.  Я  написал  (а  затем  жутко  переписал)  сценарий  фильма под
названием  "Оскар"  для студии "Embassy Pictures" Джозефа Е. Левайна. Хотя я
писал  его  для  Стива  Мак-Куина  и  Питера Фолка, они пригласили сниматься
Стивена  Бойда  и  Тони  Беннета,  и,  чтобы разрекламировать первую (и, как
оказалось,  последнюю)  роль  Беннета  в  кино, Левайн перевез всю съемочную
группу  вместе  со  специалистами  по  рекламе из Голливуда в Лас-Вегас, где
Беннет должен был выступать в отеле "Ривьера".
     А  теперь  краткое отступление, которое отступлением вовсе не является.
Люди  функционируют  в  контексте  своего окружения; это настолько очевидное
замечание,  что  мне  не  следовало  бы  его и делать, но зачастую даже меня
удивляет  наивность  тех,  кто  хочет  быть  писателем,  но  задает  вопросы
наподобие:
     "Где вы берете идеи?", поэтому я и привожу его здесь.
     Поняв  это  утверждение,  вы  поймете,  что персонаж можно описать и за
счет  его  окружения.  То  есть одни люди подпитываются эмоционально, живя в
сельской  местности,  а  другие  -  в больших городах. Писатель может облечь
плотью  героя,  связав его или ее со сценой, на которой герой функционирует.
В  ЛасВегасе,  как  мне  кажется,  успешно  обитают лишь личности совершенно
определенного  типа.  Сельская  Мышь  здесь  бы  не выжила, и даже Городской
Крысе пришлось бы несладко. Потому что Вегас не город.
     Это   культурная   искусственность,   неестественная   опухоль  посреди
пустыни.  Он  никогда не стал бы процветать, не будь на свете жадности, снов
наяву  и  присущей Американскому Характеру особенности, требующей исполнения
желаний  в  Диснейлендах  всех  разновидностей.  Облик  Вегаса  мне  видится
каким-то  лавкрафтовским:  мрачный  и  зловещий  тип,  который  поблескивает
улыбкой  Борджиа под невинным солнцем Невады, вытягивая радость и надежду из
душ  неудачников всего мира - как, например, Костнера. (И отступление внутри
отступления:  быть  может,  нужен разум фантаста, чтобы увидеть в Вегасе эти
качества;  я знаю десятки человек, которые живут в Вегасе и рассказывают мне
о  церквях,  школах  и хорошей жизни, но у меня мурашки бегут по коже всякий
раз,  когда  я  оказываюсь  неподалеку.  Потребовался другой фантаст, Ричард
Матесон,  чтобы  ощутить  то,  что  ощущаю в этом городе я - такое чувство у
него   возникло,   когда   он   писал   сценарий  "Бродящего  в  ночи"  (The
Night-Stalker),  и  тем  самым  подтвердило  мне то, что я не единственная и
одинокая душа, ощутившая кошмар за сиянием неона.)
     И  еще  мне кажется - продолжая разговор об описаниях персонажей, - что
весьма  эффективным  приемом  для  создания оригинальных персонажей является
помещение  его в специально сотворенное окружение, где он будет действовать,
подпитываясь  неосязаемыми  вибрациями  этого  окружения,  будь  то  трущобы
Гарлема,  старинный  особняк в луизианской глубинке или казино в Лас-Вегасе.
И  вновь  на  сцене должна появиться интуиция писателя. Вот видите, не таким
уж это оказалось и отступлением.
     Итак.  Лас-Вегас.  Особое  место,  вызывающее  особое  ощущение. Трепет
запретного  секса,  напряженность,  предчувствие  опасности  и  возбуждения,
особые звуки в воздухе.
     Я  присутствовал  на выступлении Беннета в "Ривьере" - черный галстук и
фрак,  множество  красоток  и  много блеска, - а затем продюсеры и остальная
команда  "Оскара"  разошлись  по  личным  номерам. Кто-то трахать девочек из
шоу,  кто-то  спать, кто-то играть в казино. Хотя перевалило за полночь, сна
у  меня не было ни в одном глазу, поэтому я уселся за стол для "блэкджека" и
принялся играть.
     Прошло  примерно  полчаса, и тут мне на плечо опустилась чья-то рука. Я
обернулся  и  увидел Шаун, выглядящую необычайно соблазнительно и внезапно -
щелк!  -  столь  безупречно  вписывающуюся  в окружение казино, что я понял,
даже  не  задумываясь, что Шаун рождена для Вегаса, и наоборот, Вегас создан
для  Шаун.  Как  в  поговорке:  если  бы  Вегас или Шаун не существовали, их
следовало бы изобрести друг для друга.
     Я  обменял  свои  фишки  на  деньги.  (Личное  примечание:  персонаж по
фамилии  Костнер не является Автором. Нередко поступками персонажа управляет
личность  автора,  но в случае Костнера, неудачника и проигравшего - во всех
жизненных  смыслах  этих  слов  -  я черпал из других источников. В рассказе
Костнер  проигрывает  за  игровыми  столами.  В  реальной  жизни я постоянно
выигрываю.  Это  то,  что  в писательстве называется "играть против Синдрома
Портноя".)  Мы  вышли  прогуляться  на  автостоянку.  Шаун  сказала мне, что
танцует  в  массовке  в  одном  из  казино. Это показалось мне странным. Она
никогда  не  упоминала,  что  умеет  танцевать,  а  чтобы  танцевать  даже в
массовке  в  крупном  отеле  Вегаса, женщина должна уметь это делать хорошо.
Есть,  разумеется,  и  так  называемые  "обнаженные статуи", которые стоят с
обнаженной  грудью  и  стараются  выглядеть  элегантно,  но  у меня возникло
острое  ощущение,  что  Шаун  мне  солгала.  Возможно,  она  тогда проводила
какую-то  махинацию и не желала, чтобы я про это знал. Впрочем, это не имеет
значения.  Она  добавила, что живет в Вегасе, и почему бы мне не зайти к ней
в гости.
     Наверное,  то  был  единственный момент в наших отношениях, который мог
завершиться постелью.
     И  должен  признаться, я уже был готов согласиться. Но что-то в глубине
сознания  покусывало  меня;  нечто  о  Шаун,  о  Лас-Вегасе,  о  ночи  и  ее
электрической  безотлагательности.  Я  отказался,  она  села в свою машину и
уехала,  а перед этим мы обменялись обычными притворными обещаниями время от
времени встречаться.
     Я  торчал  на  стоянке  и  пытался  освободить  путь наружу тому самому
предчувствию,  что  копошилось  в  глубинах  моего  сознания. Поймите: в тот
момент  я  отрешился  от  реальности.  Если  и существует момент, на который
писатель,  пытаясь  изолировать  мгновение  творчества,  когда  в его голове
рождается   рассказ,  может  указать  пальцем,  тот  самый  момент,  который
философы   пытались  изолировать  с  самого  начала  записанной  летописцами
истории,  то  это  должны  быть  моменты подобные тому, который я пережил на
автостоянке  отеля  "Ривьера" в Лас-Вегасе. Потому что нечто уже вскипало во
мне,  все  реле  в подсознании замкнулись, все вычисления завершились, а вся
информация пропущена через процессор и обработана.
     Я  вернулся  в  казино  и  сел  за  игровой  стол. Но играть не стал. Я
размышлял  и  инстинктивно  вернулся  на территорию, где зародилась исходная
мысль.  Дилера  все больше раздражало, что я лишь занимаю место, но потом он
стал сдавать карты сбоку от меня.
     Звуки.   Именно  сплав  звуков  в  конце  концов  переключил  мысли  из
подсознания   в  сознание.  Непрерывное  пощелкивание  игровых  автоматов  -
щелчки,  вращение,  звон  монет... звуки людей, делающих ставки на будущее в
надежде   сбежать   от  настоящего...  колесо  фортуны...  голоса  крупье  и
дилеров...
     И все кусочки мозаики встали на свои места.
     Шаун.  Лас-Вегас.  Коварство игровых автоматов. Поклонение современному
божеству,  олицетворенному  шансом  и  отчаянием,  родившимся  после  смерти
удачи.
     Я бросился прочь от игрового стола и помчался вверх по лестнице.
     Я  всегда  путешествую  с машинкой. Куда бы я ни отправился, она всегда
со  мной, потому что я обнаружил, что невозможно предсказать, когда наступит
озарение.  Машинка  уже ждала меня, я сорвал с себя одежду и начал печатать.
(Для  понимания того, что будет написано ниже, важно знать, что я часто пишу
обнаженным.  Это  не  какая-то там причуда художника, тут нет ничего дурного
или  зловещего, просто мне так удобнее. Когда я пишу, то часто расхаживаю по
комнате  и  становлюсь  очень  разгоряченным  по  мере  того,  как рождается
рассказ.  Иногда я разыгрываю перед собой диалоги персонажей в лицах и сам с
ними  разговариваю.  Итак:  я  писал обнаженным в номере отеля в Лас-Вегасе,
где кондиционеры нагоняют почти арктический холод.)
     Я  обнаружил,  что  самым  трудным  делом  в  написании любого рассказа
является  правильное создание персонажа. Обычно это делается от ядра наружу.
Ядром  я называю ту конкретную функцию, которую персонаж выполняет в сюжете.
Если,  к  примеру,  от  персонажа  потребуются тяжелые физические усилия, то
можно  погубить все, наделив его неадекватными физическими характеристиками:
калека, туберкулезник, коротышка, подросток...
     Если  необходимо, чтобы персонаж ухватил какуюлибо абстрактную идею или
пришел  к  некоему  глубоко  философскому  или  моральному решению, то автор
может   сам   вырыть   себе   яму,  сделав  вымышленного  героя  неотесанной
деревенщиной,  или  аморальным  типом, или настолько униженным, что принятие
каких-либо   серьезных   решений   вообще   окажется  для  него  в  принципе
невозможным...
     Все  это, естественно, эмпирические правила. Можно достигнуть неплохого
контрапункта,  поместив  калеку  в  ситуацию,  в  которой  она или он должен
преодолеть  свою  немощь  и  спасти  все  и  всех, или же, аналогично, можно
сыграть  на  ноте  гуманности,  если  взять  персонажа,  которому никогда не
приходилось  разбираться  в тонких этических различиях, и ткнуть его носом в
необходимость этим заняться. Но в целом, общие правила сохраняют силу.
     Иногда  бывает  также  трудно  решить,  кем  будет  ключевой персонаж -
мужчиной или женщиной.
     Традиционно    в    художественной   литературе   такими   персонажами,
спасителями  и  героями, служат мужчины. Я во многом приписываю это мужскому
шовинизму. Подсознательному сексизму.
     В  рассказе о Мэгги проблема оказалась еще более сложной. Из-за стиля и
формата,  который  я  решил  использовать,  Мэгги  не  могла  стать ключевым
персонажем.  Но  она  должна  была стать протагонистом, сильнейшей фигурой в
рассказе.  Костнер,  чтобы  совершить  то,  что  ему предстояло, должен быть
неудачником,  слабым  че-ловеком,  поддающимся  манипулированию. Из таких не
получаются  ключевые  персонажи,  вызывающие  симпатию.  Поэтому  я разделил
ключевой   момент   и   ввел   Костнера  в  настоящем  времени,  а  Мэгги  в
ретроспективе   (и  произвел  слияние  только  в  цепочке  снов,  где  Мэгги
"обладает"  мужской  силой  Костнера); но я разбросал кусочки Мэггиперсонажа
повсюду,  где  действует  Костнер,  поэтому  ее  присутствие всегда остается
центральным.
     Когда  я  писал  рассказ  - всю ночь и следующий день, - я стал одержим
Мэгги.  Она  оказалась  одним  из самых захватывающих персонажей, когда-либо
созданных  мной.  Вообще-то,  смешно:  я не создавал Мэгги, она создала себя
сама.  Вот  почему  я  считаю этот рассказ одним из своих лучших. Потому что
она   настолько   права,   настолько   зрима  и  реальна,  что  подтверждает
предупреждение  Фолкнера  о  единственной реальной причине, по которой стоит
писать,   и  она  воплощает  священнейшее  усилие  писательства:  становится
реальной  личностью.  Величайшие книги это те, в которых действует персонаж,
наделенный  мощной аурой многозначности... и вам никогда его не забыть. Пип,
Раскольников,  Гек  Финн,  Квазимодо,  капитан  Ахав,  Роберт  Джордон, Джей
Гэтсби,  Бен  Райх,  леди Макбет, Галли Джимсон, князь Мышкин, Шерлок Холмс,
Уинстон  Смит, Туан Джим, девушкаптица Рима, сестра Кэрри - все они пылают в
памяти   и  живут  там,  когда  книга  уже  закрыта.  Читатель  давно  забыл
запутанные  повороты сюжета или изящество стиля, но персонаж остается у него
в  голове.  Как  будто  он  жил,  по-настоящему  жил;  и за этот подарок, за
контакт с особой личностью, читатель готов отдать автору любые сокровища.
     Я  пытался  вдохнуть  жизнь  в Мэгги, но и она подпитывала энергией мои
труды,  заставляя  изображать  ее именно так, а не иначе. Вновь, как это уже
неоднократно  случалось  прежде, власть над рассказом захватил сам персонаж.
И  мне  кажется,  что  если  писатель  работает хорошо, если он контролирует
материал,  даже  не  зная,  в  каком  направлении движется повествование, то
ключевой  персонаж ему поможет. Чем сильнее персонаж зафиксирован в сознании
своего  творца,  тем  больше  он  станет  требовать, чтобы рассказ о нем был
записан  правильно,  уводя  автора из одного места в другое, направляя сюжет
туда,  куда  автору даже в голову бы не пришло его направить. Это чудесное и
одновременно пугающее ощущение.
     Мэгги  оказалась  настолько  сильна,  что  я  писал  и писал, позабыв о
времени,  о месте и даже о потребностях собственного тела. И Мэгги по-своему
затянула  внутрь  и  меня,  как  она  поступила с Костнером. Сидя в холодном
номере  отеля,  я  заработал сперва острую пневмонию, а под конец свалился с
плевритом.  Насколько  мне  помнится,  я рухнул на второй день писательства.
Меня  самолетом доставили в ЛосАнджелес и поместили в госпиталь, где я через
некоторое  время  пришел  в  себя  и стал требовать машинку, чтобы завершить
рассказ.
     Самое  поразительное в последующих событиях то, что я не помню, когда и
как  написал  целые  куски  рассказа.  Две  типографски отличающиеся секции,
следующие  сразу  после  описания  сердечного приступа у Мэгги и ее кончины,
были,  очевидно,  написаны,  когда  я погружался в кому. Воистину, это очень
странные  секции:  одна  словно пытается описать момент смерти, а другая - в
исходной  рукописи  -  не  напечатана,  а  написана  слегка дрожащей рукой и
такими  мелкими  буковками,  что  мне пришлось перепечатать весь кусок перед
отправкой  издателю.  Кажется,  я попытался описать, каково чувствовать себя
душой без тела, запертой внутри игрового автомата.
     Все  это доказывает, по крайней мере мне, что Мэгги оказалась настолько
мощным  персонажем,  что  каким-то  магическим  способом попыталась написать
рассказ  о  себе.  Кстати,  это не единственный случай. Почти каждый хороший
писатель,  с  кем  мне  доводилось  разговаривать,  рассказывал  мне сходную
историю:  в  тот  или  иной  момент  персонаж  брал управление в свои руки и
отказывался  делать  то,  что  писатель  для него запланировал. Некоторые не
желали   влюбляться  по  приказу,  другие  отказывались  умирать,  а  третьи
заявляли,  что  их  жизни  более  важны,  чем  жизни тех персонажей, которых
писатель выбрал на главные роли. Случается.
     Когда  я  только  начинал,  Альгис  Бадрис  как-то  сказал мне: "Нельзя
описать  персонаж, сказав, что он выглядит в точности как Гэри Грант, только
уши  у  него  побольше".  Я  вспомнил  давно  написанный Бадрисом рассказ, в
котором  злодей  был  бюрократом,  жевавшим  шоколадные  батончики  во время
трудного   разговора   с  главным  героем.  Этот  штрих  был  ключом  к  его
характеру...  Не  помню  как...  я это читал почти пятьдесят лет назад... но
эта  деталь  характера  помнится  мне  до  сих пор, хотя сам рассказ я давно
позабыл.  Но Альгис, говоря об ушах Гэри Гранта, разумеется, имел в виду то,
что   в   описании   персонажа   нет  мелочей.  Нужно  пробовать,  искать  и
комбинировать,  пока  из  набора  возможных человеческих качеств не сложится
конкретная личность, подходящая для конкретного рассказа.
     Далее,  нельзя  говорить,  каков  персонаж  на  самом  деле,  это  надо
показать.  Правдивость того, что персонаж говорит о себе, нужно сравнивать с
его  поступками.  Важно, что говорят о нем другие персонажи, как они на него
реагируют  -  все это способы, при помощи которых мы видим, как раскрывается
суть  этой  личности,  а  не просто слышим, что нам о нем говорит всеведущий
автор.
     Речевые  особенности персонажа, то, как он одевается, его привычки, его
запахи,   его  манера  поведения...  все  это  части  тщательно  выписанного
портрета,  но  надо  помнить,  что не следует раскрывать о персонаже больше,
чем  необходимо для его понимания и идентификации (в зависимости от важности
персонажа).  Чехов однажды сказал: "Если в первом акте на сцене висит ружье,
то  во  втором  оно  должно  выстрелить". Другими словами, не надо вязнуть в
киселе  излишних  подробностей,  если  в  них  нет  нужды для сюжета или для
усиления правдоподобности персонажа.
     Помните:  персонажи  обитают  не в вакууме. Они живут в контексте своей
эпохи,   места   жительства,   своего  прошлого  и  реакций  на  них  других
персонажей.  В  них  должна быть внутренняя целостность. Полианну никогда не
арестуют  за  торговлю  наркотиками.  Это  попросту не пройдет. Никто вам не
поверит.  У  маркиза  де  Сада  никогда  не выйдет книга в издательстве, где
печатают  Библии.  Это  нелогично,  а  писателю и без того приходится тяжело
трудиться,  чтобы  перебороть  недоверие читателя и заставить его поверить в
написанное  -  особенно  если  он  работает  в  жанре  фантастики, - так что
незачем  валить  в  общую  кучу  еще  и  нелогично  действующий персонаж, не
вписывающийся в контекст.
     Я  случайно  встретился с Шаун через пару лет после написания "Мэгги" в
Вегасе  -  уже здесь, в Лос-Анджелесе. Выглядела она замечательно. Возможно,
чуточку  постарше,  но  загорелую  и цветущую. На ней была серая, как яичная
скорлупа,  шляпка,  сдвинутая  на  глаз,  и  она  только  что  вернулась  из
Гватемалы или Уругвая, или откуда-то из тех мест.
     Я  сказал  ей,  что собираюсь написать эту статью и кое-что в ней будет
про нее. Она рассмеялась и поцеловала меня в щечку.
     - Надеюсь,  ты  не  станешь  и сейчас убеждать людей, будто я послужила
моделью для той ужасной личности, - сказала она. - Никто в это не поверит!
     Может,  и  нет.  Но  у  меня  возникло  чувство,  что  как раз сейчас в
Гватемале  или  в  Уругвае,  или еще где-то в тех местах, есть некий богатый
мужчина,  который  стал чуть беднее, проведя пару недель с Мэгги, и уж он-то
мне поверит.
     Восьмерка  вниз, дама наверх, крупье перевернул четыре карты, и Костнер
решил больше не рисковать. Он стоял, крупье открылся. Шесть.
     Крупье  походил  на  персонажа  из  фильмов  Джорджа  Рафта  1935 года:
холодные,  как  арктический  лед,  ромбовидные глаза, длинные наманикюренные
пальцы  нейрохирурга, прямые черные волосы, бледный лоб. Он сдавал карты, не
поднимая глаз. Тройка. Тройка. Пять. Пять. Двадцать одно.
     Костнер  видел,  как крупье смел в ящик его последнюю тридцатку - шесть
пятидолларовых  жетонов.  Продулся.  В  ноль.  В Лас-Вегасе, штат Невада. На
игровой площадке Западного мира.
     Он  встал  с  удобного  кресла и отвернулся от стола с блэкджеком. Игра
началась  по  новой, - волны сомкнулись над головой утопленника. Он там был,
его  не  стало,  никто  и  не  заметил.  Никто  не  заметил, как он разорвал
последнюю  связь  со  спасением.  Теперь  у  него  есть выбор: либо бродягой
добираться  до  Лос-Анджелеса  и  там  начинать  новую  жизнь...  либо сразу
застрелиться.
     Ни один вариант не сулил большой радости.
     Сунув  руки  в  карманы  изношенных  и  грязных брюк, Костнер побрел по
проходу  между  лязгающими  и  звенящими  игровыми  автоматами  и  столами с
блэкджеком. И остановился. В кармане что-то оставалось.
     Пятидесятилетняя  матрона  в  прозрачной  накидке,  туфлях  на  высоком
каблуке  и  распахнутой  блузке  играла  сразу  на двух автоматах. Зарядив и
дернув  рычаг  одного, она не дожидалась результата и переходила ко второму,
в  левой  руке  сжимая неистощимый бумажный стаканчик с монетами по двадцать
пять  центов.  Механические  движения, застывшее лицо и остекленевший взгляд
придавали  ей  сюрреалистический  вид. И лишь когда ударил гонг, означающий,
что  кто-то  сорвал  джекпот,  она  вскинула  голову.  В этот момент Костнер
осознал  всю аморальность узаконенного азарта и расставленных перед обычными
людьми  приманок  Лас-Вегаса.  В  лишенное  времени  мгновение,  когда  гонг
известил,  что  чья-то  отравленная  душа  выиграла  ничтожный джекпот, лицо
женщины  было серым от ненависти, зависти, похоти и преданности игре. Уловка
азарта радужный червячок в океане паршивой рыбы.
     А в кармане Костнер нашел серебряный доллар.
     Он вытащил и осмотрел монету.
     Орел был в истерике.
     Костнер   резко   остановился.   До   границы  нищеты  и  безысходности
оставалось  полшага.  Но он еще не ушел, он еще здесь. И у него есть доллар,
что  на  языке ловцов удачи называется последний шанс. Один бакс. Серебряный
доллар.  Извлеченный  из  кармана,  пустота  которого  не могла сравниться с
бездной, в которую можно угодить.
     Будь что будет, подумал Костнер и повернул к игровым автоматам.
     Он  был  уверен,  что  долларовые  машины  давно вышли из употребления.
Министерство  финансов  объясняло это нехваткой серебряных монет. Но рядом с
"однорукими  бандитами"  по  пять  и  двадцать  пять центов стоял долларовый
автомат  -  с  выигрышным  джекпотом  в  две  тысячи долларов. Костнер глупо
улыбнулся. Если уж уходить, то хлопнуть напоследок дверью.
     Он  вставил серебряный доллар в щель и ухватился за тяжелую маслянистую
рукоять.   Сверкающий   литой   алюминий   и   штампованная  сталь.  Большой
пластмассовый  шар, удобно приспособленный под изгиб руки, тяни целый день и
не устанешь.
     Не вспомнив о молитве, Костнер потянул за рукоять.
     Она  родилась в Тасконе, от чистокровной индианки чероки и случившегося
в  тех  местах  бродяги.  Мать  обслуживала водителей грузовиков, отец хотел
бифштекс  и  что-нибудь  еще.  Мать  только  что  пережила неприятную сцену,
смутно   начавшуюся   и  неудовлетворительно  завершившуюся.  Она  хотела  в
постель.  И что-нибудь еще. Спустя девять месяцев на свет появилась Маргарет
Анни  Джесси,  с  темными волосами и светлым личиком. Рожденная для нищеты..
Спустя  двадцать  три  года, продукт Мисс Клэрол и Берлитц, живая картина из
журнала "Вог", Маргарет Анни Джесси стала просто Мэгги.
     Длинные  стройные ноги подростка, широкие бедра, что неизменно вызывают
у  мужчин  желание  стиснуть  их  руками,  плоский живот, срезанная до кости
талия,  подходящая  под  любой  стиль,  от брюк-диско до изысканных вечерних
платьев,  маленькая  грудь - не больше соска, как у дорогих шлюх в рассказах
0'Хары...  и  никакой  подкладки,  забудь про эти баллоны, крошка, есть дела
поважнее,  -  атласная шея, работы Микеланджело гордо вознесенный столб... и
лицо.
     Несколько  воинственный  подбородок, но, если бы ты, крошка, каждый раз
давала  по  морде  тем,  кто тебя лапает, у тебя был бы такой же; узкий рот,
дерзкая,  обидчивая нижняя губка, такую не хочется выпускать изо рта; нижняя
губка,  словно  наполненная  медом,  выпяченная, готовая ко всему, что может
произойти.  Нос  отбрасывает идеальную тень, раздувающиеся ноздри. Про такое
лицо  говорят:  орлиное,  классическое,  благородное;  скулы  выступают  как
полоска  земли  после  десяти  лет  скитания  в  океане,  скулы, сохранившие
смуглость,  как  промелькнувшую тень, восхитительные скулы на восхитительном
лице;  вскинутый  взор  древних  царств,  а  глаза  смотрят  на  тебя как из
замочной  скважины,  в  которую  ты  осмелился  заглянуть;  многоопытные,  в
общем-то, глаза - они говорят, что ты можешь получить свое.
     Светлые  волосы,  пышная  копна,  мягкие,  развевающиеся,  в  старинном
стиле,  мужчинам  нравятся такие волосы, не эта плоская пластиковая нашлепка
на  голове,  не торчащие в разные стороны дикие пряди и не жесткая свисающая
лапша,  как стало модно среди посетительниц дискотек. Такие волосы, сводят с
ума мужчин, в них можно погрузить руки и притянуть это лицо к себе.
     Готовая   к   действию  женщина,  отлаженный  механизм,  совершенный  и
конкретный  сплав  мягкости  и  стимула.  Двадцать  четыре года и чертовская
решимость  никогда  не  сорваться  в  бездну  нищеты, которую мать всю жизнь
называла  честностью,  пока  не сгорела вместе с вонючим вагончиком где-то в
Аризоне  из-за вспыхнувшего на сковородке жира. И слава Богу, хоть перестала
канючить   деньги   у   своей   девочки,  подающей  напитки  в  стрипбаре  в
Лос-Анджелесе.   (Наверное,   где-то   есть   место  и  скорби  по  мамочке,
отправившейся  туда,  куда  попадают жертвы пожаров из-за вспыхнувшего жира.
Оглядитесь получше, может, найдете.)
     Мэгги.
     Генетический  урод.  Доставшийся  от матери гордый разрез глаз индианок
чероки  и развратная польская голубизна невинных глаз папаши, от которого не
осталось  даже  имени. Голубоглазая Мэгги, крашеная блондинка. Это лицо, эти
ноги все стоит пятьдесят баксов за ночь, и, похоже, ей нравится.
     Невинная   как  ирландка,  голубоглазая  полька  Мэгги  с  французскими
ногами.  Чероки. Ирландка. Женщина до мозга костей, за раз тратящая на рынке
месячную  квартплату,  одних овощей на восемьдесят баксов, на эти деньги два
месяца  можно заправлять "мустанг"; не говоря о трех визитах к специалисту с
Беверли-Хиллз  по поводу легкой одышки после ночи траха, пилорамы, шнуровки,
продажи своего пота и стонов. Да вот, одышка.
     Мэгги,   Мэгги,  Мэгги,  хорошенькая  Мэгги  Деньгоочи,  приехавшая  из
Таскона,  края  вагончиков  и  лихорадки, с таким желанием жить, что сама ее
жизнь  превратилась  в  калейдоскоп  бешеных  усилий.  И если надо лежать на
спине  и  рычать,  как  пантера  в  пустыне, значит, так она и будет делать,
потому   что  нет  ничего  хуже  бедности,  грязи,  зуда,  несвежего  белья,
лопнувших  туфель,  волос  на теле, вшей и стыда за собственное ничтожество.
Ничего!
     Мэгги.  Проститутка.  Разносчица напитков. Проныра. Сорвиголова. И если
хорошо заплатят, в Мэгги-Мэгги-Мэгги появляется ритм и звукоподражание.
     Мэгги  встречалась  с  Нунсио,  сицилийцем.  Темные глаза и бумажник из
крокодиловой  кожи  с  отделениями  для  кредитных  карточек. Кутила, мажор,
игрок. Они двинули в Лас-Вегас.
     Мэгги  и  сицилиец.  Ее  голубые глаза и его отделения для карточек. Но
главное - ее голубые глаза.
     Барабаны  за  тремя окошечками закрутились, и Костнер понял, что шансов
у  него  нет. Джекпот в две тысячи долларов. Круг за кругом, сливаясь в одну
полосу.  Три  колокольчика  или  два колокольчика и полоска джекпота, значит
18,  три  сливы  или  две сливы и полоска джекпота, значит 14, три апельсина
или два апельсина и джек...
     Десять,  пять,  два  бакса  за одну вишню в первой позиции. Что-то... Я
тону... Что-то...
     Вращение...
     Круг за кругом...
     Похоже, происходило нечто, непредусмотренное правилами казино.
     Барабаны один за другим остановились - клац, клац, клац - и застыли.
     Три  полоски  смотрели  на Костнера. Но слова "ДЖЕКПОТ" не было. С трех
полос   на   него   смотрели   три   голубых  глаза.  Очень  голубых,  очень
требовательных.
     Двадцать   серебряных  долларов  со  звоном  посыпались  в  ящик  внизу
автомата.  В  кабинке  крупье  вспыхнул оранжевый свет, а над головой игрока
загремел гонг.
     Управляющий  зала  игровых  автоматов  кивнул  поджавшему губы старшему
крупье   и  направился  к  неряшливому  человеку,  вцепившемуся  в  рукоятку
автомата.
     Выигрыш  -  двадцать  серебряных  долларов  -  лежал нетронутый в ящике
автомата.  Оставшиеся  тысячу  девятьсот  восемьдесят  долларов  должен  был
выплатить кассир казино.
     Костнер  пережил  момент  непонятной  дезориентации: он тупо смотрел на
три  голубых  глаза;  барабаны  игрового  автомата  остановились,  и яростно
затрезвонил гонг.
     Посетители   казино   прервали   игру   и   обернулись   посмотреть  на
счастливчика.  Облепившие  стол  с  рулеткой  бледные  игроки  из Детройта и
Кливленда  на  секунду  оторвали  водянистые  глаза  от  скачущего  шарика и
воззрились  на  обтрепанного  типа  у  "однорукого  бандита".  Они  не могли
разглядеть,  что  это был джекпот на две штуки, и их воспаленные глаза снова
потонули  в  клубах  сигарного  дыма.  Близкие  к  играющим  на автоматах по
темпераменту   игроки   в  блэкджек  оживились,  закрутились  на  стульях  и
разулыбались.   Но  они  понимали,  что  автоматы  стоят,  чтобы  развлекать
старушек, пока настоящие игроки ведут бесконечный бой за двадцать одно.
     Даже  старый  неудачник  у  входа  в казино, давно негодный к настоящей
игре  и  лишь  милостью администрации оставленный на сочном пастбище азарта,
перестал  бессмысленно  выкрикивать  "Еще  один  выигрыш  Колеса Фортуны!" и
посмотрел  в  сторону Костнера и оглушительного гонга. Спустя мгновение он с
тупой  настойчивостью  зомби повторил свою фразу, теперь уже, как всегда, ни
к кому не относящуюся.
     Звук  гонга  донесся  до Костнера как будто издалека. Гонг означал, что
он  выиграл две тысячи долларов. Он еще раз взглянул на карту выплаты призов
на  передней  панели  автомата.  Три  полоски  со  словом "ДЖЕКПОТ" означали
ДЖЕКПОТ. Две тысячи долларов.
     Но  на  полосках не было слова "ДЖЕКПОТ". Серые прямоугольные полоски с
голубым глазом посередине каждого.
     Голубые глаза?
     Где-то  произошло  замыкание,  и  в  Костнера  ударили  миллионы  вольт
электричества.   Волосы  дыбом  встали  у  него  на  голове,  из-под  ногтей
выступила  кровь,  глаза превратились в студень, и каждый нерв его тела стал
радиоактивен.  Где-то далеко, не здесь, Костнера неведомым образом соединили
с... голубыми глазами?
     Гонг  стих,  исчез и обычный шум казино: звон жетонов, гудение голосов,
выкрики крупье... Костнер погрузился в тишину.
     Связанный с кем-то неведомым, далеким, с голубыми глазами.
     Спустя  мгновение  все  прошло,  он  был  один,  он  задыхался,  словно
гигантская  рука сдавила его, подержала и... отпустила. Костнер привалился к
игровому автомату.
     - Все в порядке, приятель?
     Кто-то  тряс  его  за плечо и не давал упасть. Сверху все еще трезвонил
гонг,  но  Костнер  не мог отдышаться от перенесенного путешествия. С трудом
сфокусировав  зрение,  он  разглядел  стоящего перед ним плотного человека -
управляющего залом игровых автоматов.
     -Да... Все в порядке. Немного голова закружилась.
     - Похоже,  вы  сорвали  хороший  куш,  дружище.  Управляющий улыбнулся,
улыбка  получилась  зловещей: смесь растянутых мускулов и условных рефлексов
и ни тени жалости.
     - Да,  здорово...  -  Костнер  попытался  улыбнуться  в  ответ. Его еще
трясло от пережитого электрического похищения.
     - Дай-ка  я  проверю,  -  проворчал  управляющий  и посмотрел на панель
автомата. - Да, три полоски, все правильно. Вы выиграли.
     Только  тогда  до  Костнера дошло. Две тысячи долларов! Он посмотрел на
игральный автомат и увидел...
     Три   полоски   со   словом  "ДЖЕКПОТ".  Никаких  глаз,  только  слово,
означающее  деньги.  Костнер  испуганно  оглянулся;  ему  показалось, что он
сходит с ума. Откуда-то, не из казино, раздался высокий мелодичный смех.
     Костнер  выгреб  двадцать  серебряных  долларов.  Управляющий зарядил в
автомат  монету  и  потянул  ручку,  чтобы  сбросить джекпот. Затем проводил
Костнера к кассе, стараясь говорить негромко и вежливо.
     Возле  окошечка кассы управляющий кивнул усталому кассиру, проверяющему
счета по огромной вращающейся картотеке.
     - Барни,       джекпот      на      долларовом      "Вожде",      номер
пять-ноль-ноль-один-пять.   -  Он  осклабился  Костнеру,  который  попытался
улыбнуться в ответ. Получилось с трудом, будто все мышцы застыли.
     Кассир пометил что-то в своих записях и обратился к Костнеру:
     - Предпочитаете  чек  или  наличные,  сэр?  Настроение  возвращалось, и
Костнер пошутил:
     - А чек потом примут?
     Все трое рассмеялись, и Костнер добавил:
     - Да, чек подойдет.
     Чек  был  выписан  и  проштампован на две тысячи. - Двадцать долларов -
подарок казино, - сказал кассир, передавая документ Костнеру.
     Он  долго  вертел  чек  в руках, все еще не веря свалившейся удаче. Две
штуки. Снова на золотой дороге.
     Возвращаясь  вместе  с  Костнером  в  зал  игровых  автоматов,  плотный
управляющий вежливо поинтересовался:
     - Как вы намерены распорядиться суммой?
     На  мгновение  Костнер  растерялся.  Особых  планов  у  него  не  было.
Неожиданно его осенило, и он ответил:
     - Буду играть на этом автомате.
     Управляющий   улыбнулся:  прирожденный  неудачник.  Вначале  зарядит  в
автомат  двадцать  серебряных  баксов, потом разменяет чек и перепробует все
игры.  Блэкджек,  рулетка,  баккара,  фаро...  Спустя  два  часа  две тысячи
вернутся в казино. Так было всегда.
     Проводив  Костнера  к  игровому  автомату,  управляющий похлопал его по
плечу:
     - Удачи, дружище.
     Едва он отвернулся, Костнер вложил доллар и потянул за ручку.
     Управляющий  не  успел  сделать  пяти  шагов,  когда за спиной раздался
щелчок  остановившихся  барабанов, звон двадцати серебряных долларов-жетонов
и рев проклятого гонга.
     Она  знала,  что сукин сын Нунсио - свинья, каких, мало. Ходячая грязь.
Куча  дерьма с ушами. Чудовище в нейлоновых трусах. Мэгги успела поиграть во
многие   игры,   но  от  предложения  сицилийского  извращенца  ее  едва  не
вывернуло.
     Она   чуть   не   поперхнулась.  А  сердце,  о  котором  специалист  из
Беверли-Хиллз сказал, что его нельзя напрягать, застучало как сумасшедшее.
     - Ах ты, свинья! Грязная, вонючая свинья, ты понял, Нунсио?
     Она  выпрыгнула  из постели и принялась натягивать одежду. Она не стала
возиться  с  лифчиком,  просто  натянула на маленькие груди, еще пылающие от
любовных укусов Нунсио, широкий свитер.
     Он  сидел  на  кровати, ничтожный маленький человечек с седыми висками,
лысой  головой  и мокрыми глазами. Он и сам чувствовал себя свиньей, но в ее
присутствии  ничего не мог с собой поделать. Он любил эту проститутку, любил
шлюху,  которую  содержал.  Такое  со свиньей Нунсио случилось впервые, и он
был  беспомощен.  Имей  он  дело с какой-нибудь обычной телкой, проституткой
или  шлюхой  в  Детройте,  он  бы  вылез из двуспальной кровати и от души ей
врезал.   Но  Мэгги...  Мэгги  вила  из  него  веревки.  Он  и  предложил-то
всего-навсего...  ну...  чтобы  жить  вместе,  потому что с ней ему было так
хорошо. Но она разозлилась. Хотя что особенного в этой затее?
     - Нам надо поговорить, дорогая... Мэгги...
     - Ты.  грязная  свинья,  Нунсио!  Дай  мне  денег,  я  иду  в казино, и
запомни, что до конца дня я не хочу видеть твою мерзкую рожу!
     После  этого  она  вывернула  его  бумажник  и карманы, взяла восемьсот
шестнадцать  долларов,  а  он сидел на кровати, глядя в никуда. Перед ней он
был  беспомощен.  Он  украл  ее  из  мира, о котором знал только то, что это
класс, и она могла делать с ним все, что хотела.
     Генетический  урод  Мэгги,  голубоглазая  статуэтка,  хорошенькая Мэгги
Денъгоочи,  наполовину  чероки,  наполовину  все  остальное,  хорошо усвоила
уроки жизни. Она являла собой совершенную модель "высшего класса".
     - До  конца  дня,  ты  понял?  -  Она  смотрела на него, пока Нунсио не
кивнул;  после  чего Мэгги спустилась вниз - капризничать, играть, злиться и
удивляться самой себе.
     Мужчины   провожали  ее  взглядами.  Она  несла  себя  как  вызов,  так
мальчик-оруженосец  несет флаг своего рыцаря, так выходит на помост призовая
сука. Рожденная для тоски. Чудо мимикрии и желания.
     Азартной   Мэгги   не   была.  Никогда  в  жизни.  Ей  просто  хотелось
насладиться  собственной  яростью  к  сицилийцу,  постоять у скользкой грани
бездны  и  доказать  себе,  что  она  не  зря  приехала  из  Беверли-Хиллз в
Лас-Вегас.  Вообразив,  как  Нунсио  наверху  принимает  очередной  душ, она
разозлилась  еще  больше.  Мэгги  купалась  три  раза в день. Но он - другое
дело.  Он  знал,  что  она  не переносит его запаха; временами он пах мокрым
мехом,  и  она,  конечно,  не  считала  нужным молчать. Поэтому Нунсио мылся
постоянно,  и  это  ее  бесило.  Ванная никогда не была частью его культуры.
Жизнь  Нунсио была отмечена всевозможными мерзостями, и чистота в его случае
казалась  более  непристойной, чем грязь. Для Мэгги все обстояло по-другому.
Для  нее  купание  было  необходимостью.  Ей требовалось постоянно смывать с
себя  краски  мира, чтобы, оставаться чистой, мягкой и белой. Подарком, а не
существом  из  мяса  и  волос.  Хромированным  инструментом, не подверженным
ржавчине и коррозии.
     Когда  они  прикасались  к  ней - мужчины, бесчисленные Нунсио, - на ее
белоснежной  вечной  коже оставались пятнышки кровавой ржавчины, мазки сажи,
паутина. Ей надо было купаться. Часто.
     Она  гордо  проследовала  между  столов  и  автоматов,  неся  в сумочке
восемьсот  шестнадцать  долларов.  Восемь  стодолларовых купюр и шестнадцать
долларов  по  одному.  В  кассе  она  разменяла  шестнадцать мелких купюр на
серебряные доллары-жетоны.
     "Вождь"  ждал.  Сейчас  она до него доберется. Мэгги играла на "Вожде",
чтобы  позлить сицилийца. Он просил ее играть на автоматах по пять, двадцать
пять  или  по  десять  центов, а она всегда доставала его тем, что за десять
минут заталкивала в "Вождя" долларов пятьдесят-сто, монету за монетой.
     Она  с  уважением  оглядела  машину  и  вставила  первый  доллар. Потом
потянула  ручку. Ну и свинья же этот Нунсио. Еще один доллар, опять потянула
-  сколько,  интересно,  они  будут  крутиться? Барабаны вращались, клацая и
позвякивая,  сливаясьижужжа,  гудяметаллом,  повторповторповтор,  в то время
как  голубоглазая  Мэгги  ненавидела,  и  ненавидела,  и  думала только о не
нависти,  о  днях  и  ночах,  проведенных  со  свиньей, и о тех, которые еще
предстоит  провести;  если бы только у нее были деньги, все деньги, что есть
в  этом  зале,  в  этом казино, в этом отеле, в этом городе прямо сейчас вот
прямосейчас  -  и  не  надо  больше  гудеть,  клацать, позвякивать и жужжать
(повторповторповтор),  и она станет свободнойсвободной-свободной, и никто во
всем  мире  больше  не прикоснется к ее телу, и свинья тоже не прикоснется к
ее  белоснежному  телу,  и  вдруг  одновременно  с крутящимися перед главами
долларомзадолларомзадолларом  одновременно  с гудением и клацанием барабанов
с  вишнями, и колокольчиками, и полосками, и сливами, и апельсинами возникла
острая  больболъболь  острая  боль!боль!боль!  в груди, в сердце, в самой ее
серединке  - игла, скальпель, ожог, столб пламени, представляющий собой боль
в чистейшем ее виде, чистую чистую БОЛЬ!
     Мэгги,   красотка   Мэгги   Деньгоочи,   которая  хотела  получить  всю
наличность   в   долларовом  игровом  автомате,  Мэгги,  прошедшая  путь  от
лихорадки   и   грязи   до  трех  ванн  в  день  и  дорогого  специалиста  с
Беверли-Хиллз,   эта   самая  Мэгги  вдруг  почувствовала  судорогу,  дрожь,
коронарные сосуды разорвались, и Мэгги рухнула на пол казино. Мертвая.
     Мгновение  назад  она  сжимала  рукоять  автомата,  всеми  фибрами души
ненавидя  всех  свиней, с которыми сводила ее жизнь, каждой своей клеточкой,
каждым  хромосомом  она  заклинала  эту  машину  высосать  из своего чрева и
отдать  ей  все  деньги,  до  последней  серебряной  крошки, и вот наступает
следующее  мгновение,  а может, еще идет предыдущее... но сердце разрывается
и убивает ее, Мэгги падает на пол, по-прежнему касаясь "Вождя".
     На полу.
     Мертвая.
     Мгновенная смерть.
     Лгунья. Вся ее жизнь - ложь.
     Мертвая на полу.
     Вырванный  из  времени  момент:  свет  мелькает  и крутится в хлопковой
сладкой  вселенной  вниз  по бездонному туннелю, разделенному на секции, как
козлиный  рог  рог изобилия, ставший округлым, скользким и мягким, как живот
червяка  бесконечные  ночи  с похоронным перезвоном из тумана из невесомости
неожиданное  цифровое  познание несущаяся в прошлое память слепое бормотание
безмолвная  сова  отчаяния,  попавшая  в  пещеру  призм медленно осыпающийся
песок  вечный  вой  края  разломившегося мира поднимающаяся пена - так тонут
изнутри   запах   ржавчины   грубые  зеленые  углы,  которые  горят  память,
бормочущая  бессвязная  слепая  память  семь  никаких  вакуумов  застывшие в
янтаре  булавки  вытягиваются  и  сокращаются  будто  живой  воск простудная
лихорадка  запах  остановки  над  головой это остановка перед адом или раем,
это  преисподняя  одна  в  ловушке  в съеденном тумане бездорожья беззвучный
вопль  беззвучное  жужжание  беззвучное  вращение вращение вращение вращение
вращение вращение вращениеееееееееееееее.
     Мэгги  хотела  получить все серебро машины. Она умерла, вложив в машину
свое   желание.   И   оказалась   внутри   нее,  в  середине  промасленного,
хромированного  механизма,  ставшего ее преисподней и чистилищем. Темница ее
последней  страсти,  куда  в  самый  последний  момент  жизни/смерти она так
захотела.  Мэгги  оказалась  внутри,  став  духом,  навеки заточенным в душе
машины. В преисподней. Попалась. Попалась.
     - Надеюсь,  вы  не  станете  возражать,  если  я  приглашу  механика, -
издалека  донесся  до  Костнера  голос  менеджера  зала  игровых  автоматов.
Менеджер   подозвал   управляющего,   который,   услышав   гонг,  растерянно
затоптался   на   месте.  -  Надо  удостовериться,  что  никто  не  повредил
механизма. Понимаете, о чем я говорю?
     Он  взмахнул левой рукой, в которой была трещотка, какими любят греметь
дети. Откуда-то тут же появился механик.
     Костнер  едва  соображал,  что  происходит.  Вместо  предельной ясности
мышления,  потока  адреналина в венах, как всегда бывает с игроками, которым
начинает  везти,  вместо отчаянного нетерпения - предвестника крупной удачи,
к  Костнеру пришло онемение, он воспринимал происходящее так же отстраненно,
как стакан воспринимает пьяный разгул.
     К  ним  подошел усталого вида седой человек в сером пиджаке, с серым от
несвежего  воздуха  лицом.  В руках он держал кожаную сумку с инструментами.
Механик  осмотрел  щель,  потом  развернул  стальной  корпус и ключом открыл
заднюю крышку автомата.
     На  мгновение  Костнер  увидел  рычаги,  передачи,  пружины, арматуру -
сердце  машины.  Механик  молчаливо  осмотрел  механизм,  кивнул, после чего
закрыл и запер заднюю стенку и еще раз глянул на переднюю панель.
     - Никто  не  багрил,  -  проворчал  он  и  отошел. Костнер уставился на
менеджера.
     - Никто  не  лазил  в автомат, он это имел в виду. У нас это называется
"багрить".  Некоторые  пытаются  запустить  машину  кусочками пластмассы или
проволокой.  Мы  не  допускали  мысли,  что это имело место в данном случае,
но...  вы  понимаете,  надеюсь,  две тысячи долларов - солидный выигрыш, тем
более  два  раза подряд... в общем, вы понимаете. Если делать это при помощи
бумеранга...
     Костнер поднял бровь.
     - ...да,  и  такое  бывает. Еще один способ. Так что иногда мы проводим
подобные  проверки.  Главное,  что  все  в  порядке, вы можете получить свой
выигрыш.
     Костнеру выплатили еще раз.
     После  этого он вернулся к "Вождю" и долго смотрел на автомат. Девушки,
меняющие  деньги,  свободные от смены крупье, старушки в нитяных перчатках -
чтобы  на руках не оставалось мозолей от рукоятки, уборщик мужского туалета,
туристы,  праздные  наблюдатели,  пьяницы,  горничные,  посыльные,  игроки с
мешками   под   глазами,   танцовщицы   с  огромными  грудями  и  маленькими
любовниками - все пытались сообразить, что сделает потрепанный игрок.
     Костнер не двигался, он просто смотрел на машину... и все замерли.
     Автомат смотрел на Костнера.
     Три голубых глаза.
     Во  время  второго  выигрыша  его  снова  пронзил  разряд тока, и когда
барабаны  остановились,  с полосок опять смотрели три голубых глаза. Костнер
уже  понял,  что  это нечто большее, чем везение, ибо никто другой этих глаз
не видел.
     Поэтому  он  просто  стоял перед машиной и ждал. Автомат говорил с ним.
Внутри  черепа,  где  никогда, кроме него, никого не было, кто-то двигался и
говорил  с  ним. Девушка. Прекрасная девушка. Ее звали Мэгги, и она говорила
с ним.
     Я  ждала  тебя.  Я  ждала  тебя  очень давно, Костнер. Как, ты думаешь,
почему  ты  выиграл  джекпот?  Потому  что  я  ждала тебя, и я хочу тебя. Ты
выиграешь  их  все.  Потому  что  я хочу тебя, потому что ты мне нужен. Люби
меня, я Мэгги, и мне очень одиноко. Люби меня.
     Костнер  так  долго  смотрел на игровой автомат, что его взгляд врос во
взгляд  трех  голубых  глаз  на  полосках джекпота. Он знал, что никто кроме
него  не  может  видеть  этих  глаз,  не может слышать голос, и вообще никто
кроме него не знает про Мэгги.
     Он был для нее всем. Он был ее вселенной.
     Костнер  вставил в щель еще один серебряный доллар. Управляющий смотрел
на  него,  механик  смотрел на него, менеджер зала игровых автоматов смотрел
на  него,  три  девушки, меняющие деньги, смотрели на него, не говоря уже об
игроках, многие из которых смотрели, не вставая со своих мест.
     Барабаны  завертелись,  ручка с треском вернулась в исходное положение,
через  секунду  барабаны  остановились, двадцать серебряных долларов-жетонов
со  звоном  посыпались  в  ящик,  а  какая-то  женщина  за  столом  с крэпом
истерически захохотала.
     И как безумный зашелся гонг.
     Управляющий залом подошел к Костнеру и негромко произнес:
     - Мистер   Костнер,  нам  потребуется  около  пятнадцати  минут,  чтобы
привести машину в порядок. Надеюсь, вы понимаете.
     Двое  рабочих  сняли  "Вождя"  с  подставки  и  утащили  в мастерскую в
дальнем конце казино.
     В   ожидании  результата  менеджер  развлекал  Костнера  историями  про
багорщиков,   которые   прячут  в  одежде  хитроумные  магниты,  о  мастерах
бумеранга  с  пружинами  в  рукавах,  о  мошенниках  с крошечными сверлами и
проволочками,  которым  ничего  не  стоит  незаметно  просверлить в автомате
дырку. При этом он неизменно повторял, что Костнер должен его понять.
     Но Костнер знал, что менеджер зала сам ничего не понимает.
     Когда "Вождя" принесли на место, один из механиков сказал:
     - Все в порядке. Внутрь никто не лазил. Работает отлично.
     Голубые глаза исчезли с полосок джекпота.
     Костнер знал, что они вернутся.
     Ему выплатили выигрыш.
     Он  сыграл  еще раз. Потом еще. И еще. За ним установили наблюдение. Он
выиграл еще раз. И еще.
     И еще.
     Собралась  огромная  толпа. С быстротой молнии слух разнесся вначале по
кварталу,  потом  по  всему  центру  Лас-Вегаса, по всем казино, где игра не
прекращается   круглый  год  и  круглые  сутки.  Люди  устремились  в  отель
посмотреть  на  потрепанного игрока с усталыми карими глазами. Толпу было не
остановить.  Люди  валили,  привлеченные  запахом успеха, который исходил от
Костнера потрескивающими электрическими разрядами.
     А  он  выигрывал.  Снова  и  снова. Тридцать восемь тысяч долларов. Три
голубых  глаза  упорно  смотрели  на  него  с полосок джекпота. Ее избранник
выигрывал. Мэгги Деньгоочи.
     Наконец  руководство  казино решило переговорить с Костнером. "Вождя" в
очередной   раз   сняли  для  осмотра  специалистами  компании,  а  Костнера
пригласили в главный офис.
     Лицо  владельца  казино показалось Костнеру смутно знакомым. Где он мог
его видеть? По телевизору? В газетах?
     - Мистер Костнер, меня зовут Жюль Хартсхорн.
     - Приятно познакомиться.
     - Вам вроде как неплохо везет сегодня?
     - Я долго проигрывал.
     -Вы понимаете, что подобная удача исключена?
     - В нее трудно поверить, мистер Хартсхорн.
     - Мне  тоже.  Мы  твердо  убеждены,  что  происходит одно из двух. Либо
машина  вышла  из  строя  и нам не удается это определить, либо вы являетесь
искуснейшим багорщиком, каких только приходилось встречать.
     - Я не мошенничаю.
     - Как   видите,   мистер  Костнер,  я  улыбаюсь.  А  улыбаюсь  я  вашей
наивности.  Вы допускаете, что я поверю вам на слово? Я бы с радостью кивнул
и   согласился:  мол,  разумеется,  вы  не  обманываете...  Только  выиграть
тридцать  восемь  тысяч  долларов  за девятнадцать джекпотов подряд на одной
машине  невозможно!  Подобное  не  имеет  даже  математической  вероятности,
мистер  Костнер.  Скорее три черные планеты врежутся в наше солнце в течение
следующих  двадцати  минут.  Это  так  же  невозможно, как если бы Пентагон,
Китай  и  Кремль  нажали  ядерные  кнопки  в  одну и ту же микросекунду. Это
абсолютно исключено, мистер Костнер. И тем не менее это произошло.
     - Мне очень жаль.
     - Не думаю.
     - Вы правы. Мне нужны деньги.
     - Кстати, для чего, мистер Костнер?
     - Честно говоря, еще не решил.
     - Понятно.  Хорошо,  мистер  Костнер,  давайте подойдем к делу с другой
стороны.  Я  не  могу  запретить  вам  играть, и если вы будете выигрывать и
дальше,  я  обязан  буду  вам  заплатить.  И я не собираюсь посылать за вами
небритых  головорезов.  Наши  чеки  принимаются  везде.  Лучшее,  на  что  я
надеюсь,  мистер  Костнер,  -  это приток посетителей. Сейчас здесь собрался
весь  Лас-Вегас, все ждут, когда вы опустите в автомат очередной доллар. Это
не  покроет  мои убытки, если вы будете выигрывать дальше, но и не повредит.
О  вас  мечтает  потереться каждый неудачник в этом городе. Я хочу попросить
вас о небольшой услуге.
     - Постараюсь не отказать, учитывая вашу щедрость.
     - Шутите?
     - Простите. Так что вы хотели?
     - Чтобы вы поспали часов десять.
     - А вы за это время еще раз посмотрите автомат?
     -Да.
     - Если  я  собираюсь  выигрывать  дальше,  подобный  шаг  был бы с моей
стороны  ошибкой.  Вы  поменяете  все  потроха в автомате, и я не выиграю ни
цента, даже если всажу в него все тридцать восемь тысяч.
     - Мы имеем лицензию штата Невада, мистер Костнер.
     - Я  тоже  из хорошей семьи. Но посмотрите на меня. Бродяга с тридцатью
восемью тысячами долларов в кармане.
     - С машиной ничего не сделают, мистер Костнер.
     - Тогда зачем вам десять часов?
     - Ее   надо   тщательно  перебрать  в  заводских  условиях.  Мы  должны
устранить  все  неполадки,  вроде  усталости  металла или сточенного зубца в
шестеренке,  дабы  подобное  не  повторилось на остальных машинах. К тому же
это  лишнее  время  для распространения слухов. Толпа нам на руку. Многие из
этих  ротозеев  здесь  застрянут,  и  я  постараюсь  за их счет хоть немного
покрыть связанные с вами расходы.
     - Мне поверить вам на слово?
     - Мы будем долго работать и после вашего ухода, мистер Костнер.
     - Только если я перестану выигрывать.
     - Хорошее замечание, - улыбка Хартсхорна больше напоминала судорогу.
     - Так что спорить вроде и не о чем?
     - У  меня  к вам было только одно предложение. Если вы хотите вернуться
в зал, я не имею права вас задерживать.
     - И бандиты меня не пошерстят?
     - Простите?
     - Я сказал, и банди...
     - У вас несколько странная манера изъясняться. Я вас не понимаю.
     - Конечно, вы меня не понимаете.
     - Перестаньте  читать  "Нэшнл  Инквайр".  Вы  имеете  дело  с  законным
бизнесом. Я просто попросил вас об одолжении.
     - Отлично,  мистер Хартсхорн. Я не спал трое суток. Десять часов мне не
повредят.
     - Я  распоряжусь,  чтобы  вам  предоставили  тихую  комнату  на верхнем
этаже. И... спасибо, мистер Костнер.
     - Не тревожьтесь.
     - Боюсь, это невозможно.
     - За последнее время произошло много невозможных вещей.
     Костнер повернулся уходить, когда Хартсхорн закурил и произнес:
     - Кстати, мистер Костнер...
     Костнер остановился.
     -Да?
     Все  плыло,  в  ушах стоял страшный звон. Хартсхорн дрожал на периферии
зрения,  как  молния в прерии. Как воспоминание, которое хочется забыть. Как
хныканье  и  мольба  в  голосе Мэгги, зазвучавшем в клетках его мозга. Голос
Мэгги. Все еще здесь... еще говорит...
     Они хотят нас разлучить.
     Костнер  не  мог  думать  ни  о  чем, кроме обещанных десяти часах сна.
Неожиданно  это стало важнее денег, важнее забвения, важнее всего. Хартсхорн
что-то  говорил, но Костнер его не слышал. Слух пропал, теперь он мог только
видеть,  как  шевелятся  резиновые  губы  владельца  казино.  Костнер потряс
головой, желая хоть как-то привести себя в чувство.
     Перед  ним  стояло  с  полдюжины  Хартсхорнов, то сливаясь в одного, то
расползаясь по всей комнате. И голос Мэгги.
     Здесь  тепло.  И  одиноко.  Если  ты  придешь ко мне, нам будет хорошо.
Пожалуйста, приходи быстрее.
     - Мистер Костнер?
     Голос  Хартсхорна  долетал издалека, казалось, он говорит через плотную
бархатную  завесу. Костнер из последних сил собрался. Усталые глаза с трудом
различали предметы.
     - А  вы  слышали,  что  произошло  с  этой  машиной шесть недель назад?
Весьма примечательная история.
     - А именно?
     - Девушка, играя на ней, умерла.
     - От чего?
     - Сердечный  приступ.  В  тот  самый  момент,  когда  она  потянула  за
рукоятку. Мгновенная смерть. Рухнула на пол - и конец.
     Некоторое  время  Костнер  молчал.  Ему очень хотелось спросить, какого
цвета были глаза девушки, но он боялся, что Хартсхорн скажет: "Голубые".
     Он стоял, держась за ручку двери.
     - Похоже,  вам  крупно  не везет с этой машиной, а? Хартсхорн загадочно
улыбнулся:
     - Ситуация может повториться.
     Костнер почувствовал, как сжались его челюсти.
     - Хотите сказать, если я умру, большим невезением это не будет?
     Улыбка   Хартсхорна   превратилась  в  навсегда  припечатанный  к  лицу
иероглиф.
     - Советую вам хорошо выспаться, мистер Костнер.
     Во  сне  она  пришла к нему. Длинные шелковистые бедра и мягкий золотой
пух,  на  руках.;  голубые,  словно  из  прошлого,  глаза, затуманенные, как
лавандовое  поле,  упругое тело, единственное тело, когда-либо принадлежащее
Женщине. К нему пришла Мэгги.
     Здравствуй, я странствую так давно...
     - Кто  ты?  - удивленно спросил Костнер. Он стоял на холодной равнине -
или  это  плато?  Вокруг них, а может, вокруг него одного, кружил ветер. Она
была  прелестна, он видел ее очень хорошо - или через дымку? Голос у нее был
глубокий и сильный - или нежный и теплый, как расцветший ночью жасмин?
     Я Мэгги. Я люблю тебя. Я ждала тебя.
     - У тебя голубые глаза.
     Да. Они любят.
     - Ты очень красивая.
     Спасибо. (С женским кокетством.)
     - Но почему я? Почему это произошло со мной?
     Ты девушка, которая... которой стало плохо...
     Я  -  Мэгги.  А  тебя  я  выбрала потому, что я тебе нужна. Ты ведь так
давно одинок.
     Тогда  Костнер  понял.  Прошлое  развернулось  перед  его  взором, и он
увидел  себя.  Он  всегда  был  одинок.  Даже ребенком, несмотря на добрых и
заботливых  родителей,  которые  не  имели ни малейшего представления о том,
кто  он  такой,  кем  он хочет стать и в чем его дар. Из-за этого он убежал,
еще  подростком, и с тех пор он всегда один и всегда в дороге. Года, месяцы,
дни,  часы...  а  он все один. Случались временные привязанности, основанные
на еде, сексе или внешнем сходстве.
     Но  не  было  человека,  к  которому он хотел бы прильнуть, прижаться и
кому он хотел бы принадлежать.
     Так  было  до  Сюзи, с которой пришел свет. Он открыл для себя аромат и
запах  наступающей  весны.  Он  смеялся,  по-настоящему  смеялся и знал, что
теперь  все  будет  хорошо.  Он  излил  на  нее  всего себя, он отдал ей все
надежды,  все тайны, все нежные мечты; и она приняла его; впервые в жизни он
почувствовал,  что  значит  иметь свое место в этом мире, иметь дом в сердце
другого человека.
     Они  прожили  довольно долго. Он помогал ей, воспитывал сына от первого
брака,  о  котором  Сюзи  не говорила никогда. А потом вернулся ее муж. Сюзи
знала,   что   рано  или  поздно  он  к  ней  вернется.  Существо  темное  и
безжалостное,  с  отвратительным  характером,  но  Сюзи  принадлежала  ему с
самого  начала, и Костнер понял, что служил для нее лишь перевалочной базой,
кошельком,  которым  она  пользовалась,  пока не вернулся в родное гнездо ее
бродячий ужас. Она попросила его уйти.
     Сломленный  и  ограбленный  изнутри,  как,  только  может быть ограблен
мужчина,  Костнер  ушел  без  скандала,  ибо  сопротивление было высосано из
него.   Он  двинул  на  Запад,  добрался  до  Лас-Вегаса,  где  окончательно
опустился на дно. И нашел
     Мэгги. Во сне он нашел голубоглазую Мэгги.
     Я  хочу,  чтобы  ты  принадлежал  мне. Я люблю тебя. Ее слова как гроза
бушевали  в  мозгу  Костнера.  Она  была  его,  наконец-то  кто-то особенный
принадлежал только ему.
     - Я  могу  тебе  доверять?  Я  всегда боялся верить. Особенно женщинам.
Всегда.  Но  я  хочу верить. Мне так нужно, чтобы кто-то был рядом... Это я,
навсегда.  Навсегда.  Ты  можешь  мне  верить.  И  она  пришла  к нему. Тело
доказало  правду  ее  слов  лучше любых слов. Они встретились на продуваемой
всеми  ветрами  равнине  мысли,  и он любил ее самозабвенно и счастливо, как
никогда   никого  не  любил  раньше.  Она  слилась  с  ним,  вошла  в  него,
растворилась  в  его  крови,  его  мыслях,  его  тоске,  и он вышел из этого
слияния чистым и гордым.
     - Да,  я  могу  тебе  верить, я хочу тебя, я твой, - прошептал Костнер,
лежа рядом с ней в туманном и беззвучном сне..- Я - твой.
     Она  улыбнулась  улыбкой  спокойствия  и  освобождения;  так  улыбаются
женщины, верящие своему мужчине. И Костнер проснулся.
     "Вождя"  установили  на место. Публику пришлось отгородить вельветовыми
шнурами. Несколько человек сыграли на автомате, но джекпот не выпадал.
     Костнер вошел в казино, и охрана засуетилась.
     Пока  он  спал,  его  одежду  перетрясли  в поисках проволочек и прочих
приспособлений для багрения. Ничего.
     Он подошел к автомату и долго смотрел на него. Хартсхорн был там же.
     - Устали?  -  мягко  заметил  владелец казино, глядя в измученные карие
глаза Костнера.
     - Есть   немного,   -   Костнер  попытался  улыбнуться,  но  улыбка  не
получилась.  -  Мне  приснился  странный сон... Про девушку... - Он решил не
продолжать.
     Хартсхорн улыбался. Жалостной, участливой и понимающей улыбкой.
     - В  этом  городе  очень  много девушек. Учитывая ваш выигрыш, у вас не
должно быть проблем.
     Костнер кивнул, вставил в щель первый доллар и потянул ручку.
     Барабаны  завертелись  так  яростно, что Костнер растерялся. Неожиданно
все  накренилось,  живот  скрутило  от  обжигающей боли, голова на длинной и
тонкой  шее  щелкнула,  и  все,  что  было  за  глазами,  выгорело. Раздался
страшный  скрежет  раздираемого  металла,  рассекаемого  экспрессом воздуха,
визг,  словно  сотню мелких животных разодрали на части и выпустили из живых
кишки,  невыносимая  боль,  завывание  ночного  ветра,  срывающего  пепел  с
вулканических  гор.  И тонкий, всхлипывающий голос, уносимый в ослепительный
свет:
     Свобода! Свобода! Ад или рай, неважно! Свобода!
     Песнь   души,   вырвавшейся   из   вечного   заточения,   крик  джинна,
освобожденного из темной бутылки.
     В  этот  момент влажной беззвучной пустоты Костнер увидел, как барабаны
со щелчком выставились в последнюю комбинацию.
     Один, два, три. Голубые глаза.
     Только вот обналичить чеки ему уже не придется.
     Толпа  испустила  единый  крик ужаса, когда он боком завалился на лицо.
Последнее одиночество...
     "Вождя"  унесли. Он приносил несчастье. Игроки требовали убрать автомат
из  казино.  Так что его демонтировали. И возвратили на заводпроизводитель с
категорическим   требованием   переплавить   на   металлолом.  Никто,  кроме
оператора  печи-плавильни,  куда  через  секунду  должен  был  быть  сброшен
автомат, не догадался посмотреть на последнюю комбинацию "Вождя".
     - Глянь-ка.  Вот  чудеса,  -  сказал оператор кочегару и показал на три
стеклянных окошка.
     - Ни  разу не видел такого джекпота, - согласился кочегар. - Три глаза.
Наверное, старая модель.
     - Да,  встречаются  очень  старые  игры,  - проворчал оператор и уложил
автомат на ведущий в печь конвейер.
     - Надо  же,  три  глаза.  Как  тебе  такое?  Три карих глаза. - С этими
словами он двинул рычаг, и "Вождь" пополз к ревущему аду плавильни.
     Три карих глаза.
     Три  очень усталых карих глаза. Три попавших в ловушку карих глаза. Три
очень обманутых карих глаза.
     Встречаются очень старые игры.

Электроинструмент - молоток makita. МАКИТА-СЕРВИС.