Код произведения: 1624
Автор: Брэдбери Рэй
Наименование: Рассказ о любви
Рэй Брэдбери.
Рассказ о любви
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Молекулярное кафе". Пер. - Р.Облонская.
OCR spellcheck by HarryFan, 22 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
То была неделя, когда Энн Тейлор приехала преподавать в летней школе в
Гринтауне. Ей тогда исполнилось двадцать четыре, а Бобу Сполдингу не было
еще четырнадцати.
Энн Тейлор запомнилась всем и каждому, ведь она была та самая
учительница, которой все ученики старались принести прекраснейший апельсин
или розовые цветы и для которой они спешили свернуть зеленые и желтые
шуршащие карты мира еще прежде, чем она успевала их попросить. Она была та
девушка, что, казалось, всегда проходила по старому городу в зеленой тени,
под сводами дубов и вязов, шла, а по лицу ее скользили радужные тени, и
скоро она уже притягивала к себе все взгляды. Она была точно воплощение
лета - дивные персики - среди снежной зимы, точно прохладное молоко к
кукурузным хлопьям ранней ранью в июньский зной. Если хотели кого-то
поставить в пример, на ум сразу приходила Энн Тейлор. И редкие погожие
дни, когда в природе все находится в равновесии, точно кленовый лист,
поддерживаемый легкими дуновениями благодатного ветерка, считанные эти дни
походили на Энн Тейлор и ее именем и должны бы называться в календаре.
А что до Боба Сполдинга, он сродни тем мальчишкам, кто октябрьскими
вечерами одиноко бродит по городу, и за ним устремляются облетевшие
листья, точно стая мышей в канун Дня всех святых, а еще его можно увидеть
по весне на Лисьей речке, когда он неторопливо плывет в знобких водах,
точно большая белая рыбина, а к осени лицо у него подрумянивается и
блестит, точно каштан. Или можно услыхать его голос в верхушке деревьев,
где гуляет ветер; и вот он уже спускается с ветки на ветку и одиноко
сидит, глядя на мир, а потом его можно увидеть на полянке - долгими
послеполуденными часами он сидит одиноко и читает, и только муравьи
ползают по книжкам, или на крылечке у бабушки играет сам с собой в
шахматы, или подбирает одному ему ведомую мелодию на черном фортепьяно у
окна. С другими ребятами его не увидишь.
В то первое утро мисс Энн Тейлор вошла в класс через боковую дверь, и,
пока писала славным круглым почерком свое имя на доске, никто из ребят не
шелохнулся.
- Меня зовут Энн Тейлор, - негромко сказала она. - Я ваша новая
учительница.
Казалось, комнату вдруг залило светом, словно подняли крышу, и в
деревьях зазвенели птичьи голоса. Боб Спеллинг держал в руке только что
приготовленный шарик из жеваной бумаги. Но, послушав полчаса мисс Тейлор,
тихонько разжал кулак, уронил шарик на пол.
В тот день после уроков он принес ведро с водой и тряпку и принялся
мыть доски.
- Ты что это? - обернулась к нему мисс Тейлор, она сидела за столом и
проверяла тетради.
- Доски какие-то грязные, - ответил Боб, продолжая свое дело.
- Да, знаю. А тебе правда хочется их вымыть?
- Наверно, надо было попросить разрешения, - сказал он и смущенно
приостановился.
- Сделаем вид, что ты попросил, - сказала она с улыбкой, и, увидав эту
улыбку, он молниеносно разделался с досками и так неистово принялся
вытряхивать из окна тряпки, что казалось, на улице пошел снег.
- Да, мэм.
- Что ж, Боб, спасибо.
- Можно, я их буду мыть каждый день? - спросил он.
- А может быть, пускай и другие попробуют?
- Я хочу сам, - сказал он, - каждый день.
- Ладно, несколько дней помоешь, а там посмотрим, - сказала она.
Он все не уходил.
- По-моему, тебе пора домой, - наконец сказала она.
- До свидания. - Он нехотя пошел из класса и скрылся за дверью.
На другое утро он очутился у дома, где она снимала квартиру с
пансионом, как раз когда она вышла, чтобы идти в школу.
- А вот и я, - сказал он.
- Представь, я не удивлена, - сказала она.
Они пошли вместе.
- Можно, я понесу ваши книги? - попросил он.
- Что ж, Боб, спасибо.
- Пустяки, - сказал он и взял книги.
Так они шли несколько минут, и Боб всю дорогу молчал. Она бросила на
него взгляд чуть сверху вниз, увидела, как он идет - раскованно, радостно,
и решила, пусть сам заговорит первый, но он так и не заговорил. Они дошли
до школьного двора, и он отдал ей книги.
- Пожалуй, лучше я теперь пойду один, - сказал он. - А то ребята еще не
поймут.
- Кажется, я тоже не понимаю, Боб, - сказала мисс Тейлор.
- Ну как же, мы - друзья, - серьезно, с обычным своим прямодушием
сказал Боб.
- Боб... - начала было она.
- Да, мэм?
- Нет, ничего. - И она пошла прочь.
- Я - в класс, - сказал Боб.
И он пошел в класс, и следующие две недели оставался каждый вечер после
уроков, ни слова не говорил, молча мыл доски, и вытряхивал тряпки, и
свертывал карты, а она меж тем проверяла тетради, тишина стояла в классе,
время - четыре, тишина того часа, когда солнце медленно склоняется к
закату, и тряпки шлепаются одна о другую мягко, точно ступает кошка, и
вода капает с губки, которой протирают доски, и шуршат переворачиваемые
страницы, и поскрипывает перо, да порой жужжит муха, в бессильном гневе
ударяясь о высоченное прозрачное оконное стекло. Иной раз тишина стоит
чуть не до пяти, и мисс Тейлор вдруг замечает, что Боб Сполдинг застыл на
задней скамье, смотрит на нее и ждет дальнейших распоряжений.
- Что ж, пора домой, - скажет мисс Тейлор, вставая из-за стола.
- Да, мэм.
И кинется за ее шляпой и пальто. И запрет вместо нее класс, если только
попозже в этот день не должен прийти сторож. Потом они выйдут из школы и
пересекут двор, уже пустой в этот час, и сторож не спеша складывает
стремянку, и солнце прячется за магнолиями. О чем только они не
разговаривали.
- Кем же ты хочешь стать, Боб, когда вырастешь?
- Писателем, - ответил он.
- Ну, это высокая цель, это требует немалого труда.
- Знаю, но я хочу попробовать, - сказал он. - Я много читал.
- Слушай, тебе разве нечего делать после уроков, Боб?
- Вы это о чем?
- О том, что, по-моему, не годится тебе столько времени проводить в
классе, мыть доски.
- А мне нравится, - сказал он, - я никогда не делаю того, что мне не
нравится.
- И все-таки.
- Нет, я иначе не могу, - сказал он. Подумал немного и прибавил: -
Можно вас попросить, мисс Тейлор?
- Смотря о чем.
- Каждую субботу я хожу от Бьютрик-стрит вдоль ручья к озеру Мичиган.
Там столько бабочек, и раков, и птичья. Может, и вы тоже пойдете?
- Благодарю тебя, - ответила она.
- Значит, пойдете?
- Боюсь, что нет.
- Ведь это было бы так весело!
- Да, конечно, но я буду занята.
Он хотел было спросить, чем занята, но прикусил язык.
- Я беру с собой сандвичи, - сказал он. - С ветчиной и пикулями. И
апельсиновую шипучку. И просто иду по берегу речки, этак не спеша. К
полудню я у озера, а потом иду обратно и часа в три уже дома. День
получается такой хороший, вот бы вы тоже пошли. У вас есть бабочки? У меня
большая коллекция. Можно начать собирать и для вас тоже.
- Благодарю, Боб, но нет, разве что в другой раз.
Он посмотрел на нее и сказал:
- Не надо было вас просить, да?
- Ты вправе просить о чем угодно, - сказала она.
Через несколько дней она отыскала свою старую книжку "Большие надежды",
которая была ей уже не нужна, и отдала Бобу. Он с благодарностью взял
книжку, унес домой, всю ночь не смыкал глаз, прочел от начала до конца и
наутро заговорил о прочитанном. Теперь он каждый день встречал ее
неподалеку от ее дома, но так, чтобы оттуда его не увидели, и чуть не
всякий раз она начинала: "Боб..." - и хотела сказать, что не надо больше
ее встречать, но так и недоговаривала, и они шли в школу и из школы и
разговаривали о Диккенсе, о Киплинге, о По и о других писателях. Утром в
пятницу она увидела у себя на столе бабочку. И уже хотела спугнуть ее, но
оказалось, бабочка мертвая и ее положили на стол, пока мисс Тейлор
выходила из класса. Через головы учеников она взглянула на Боба, но он
уставился в книгу; не читал, просто уставился в книгу.
Примерно в эту пору она вдруг поймала себя на том, что не может вызвать
Боба отвечать. Ведет карандаш по списку, остановится у его фамилии,
помедлит в нерешительности и вызовет кого-нибудь до или после него. И
когда они идут в школу или из школы, не может посмотреть на него. Но в
иные дни, когда, высоко подняв руку, он губкой стирал с доски
математические формулы, она ловила себя на том, что отрывается от тетрадей
и долгие мгновения смотрит на него.
А потом, в одно субботнее утро, он, наклонясь, стоял посреди ручья,
штаны закатаны до колен - ловил под камнем раков, вдруг поднял глаза, а на
берегу, у самой воды - мисс Энн Тейлор.
- А вот и я, - со смехом сказала она.
- Представьте, я не удивлен, - сказал он.
- Покажи мне раков и бабочек, - попросила она.
Они пошли к озеру и сидели на песке, Боб чуть поодаль от нее, ветерок
играл ее волосами и оборками блузки, и они ели сандвичи с ветчиной и
пикулями и торжественно пили апельсиновую шипучку.
- Ух и здорово! - сказал он. - Сроду не было так здорово!
- Никогда не думала, что окажусь на таком вот пикнике, - сказала она.
- С каким-то мальчишкой, - подхватил он.
- А все равно хорошо.
- Я рад.
Больше они почти не разговаривали.
- Это все не полагается, - сказал он позднее. - А почему, понять не
могу. Просто гулять, ловить всяких бабочек и раков и есть сандвичи. Но
если б мама и отец узнали, и ребята тоже, мне бы не поздоровилось. А над
вами стали бы смеяться другие учителя, правда?
- Боюсь, что так.
- Тогда, наверно, лучше нам больше не ловить бабочек.
- Сама не понимаю, как это получилось, что я сюда пришла, - сказала
она.
И день этот кончился.
Вот примерно и все, что было во встречах Энн Тейлор с Бобом Спеллингом,
- две-три бабочки-данаиды, книжка Диккенса, десяток раков, четыре сандвича
да две бутылочки апельсиновой шипучки. В следующий понедельник до уроков
Боб ждал-ждал у дома мисс Тейлор, но почему-то так и не дождался.
Оказалось, она вышла раньше обычного и была уже в школе. И ушла она из
школы тоже рано, у нее разболелась голова, и последний урок вместо нее
провела другая учительница. Боб походил у ее дома, но ее нигде не было
видно, а позвонить в дверь и спросить он не посмел.
Во вторник вечером после уроков оба они опять были в притихшем классе,
Боб ублаготворение, словно вечеру этому не будет конца, протирал губкой
доски, а мисс Тейлор сидела и проверяла тетради, тоже так, словно не будет
конца мирной этой тишине, этому счастью. И вдруг послышался бой часов на
здании суда. Гулкий бронзовый звон раздавался за квартал от школы, от него
содрогалось все тело и осыпался с костей прах времени, он проникал в
кровь, и казалось, ты с каждой минутой стареешь. Оглушенный этими ударами,
уже не можешь не ощутить разрушительного течения времени, и едва пробило
пять, мисс Тейлор вдруг подняла голову, долгим взглядом посмотрела на часы
и отложила ручку.
- Боб, - сказала она.
Он испуганно обернулся. За весь этот исполненный отрадного покоя час
никто из них не произнес ни слова.
- Подойди, пожалуйста, - попросила она.
Он медленно положил губку.
- Хорошо.
- Сядь, Боб.
- Хорошо, мэм.
Какое-то мгновенье она пристально на него смотрела, и он наконец
отвернулся.
- Боб, ты догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить?
Догадываешься?
- Да.
- Может, лучше, если ты сам мне скажешь, первый?
Он ответил не сразу:
- О нас.
- Сколько тебе лет, Боб?
- Четырнадцатый год.
- Пока еще тринадцать.
Он поморщился.
- Да, мэм.
- А сколько мне, знаешь?
- Да, мэм. Я слышал. Двадцать четыре.
- Двадцать четыре.
- Через десять лет мне тоже будет почти двадцать четыре, - сказал он.
- Но сейчас тебе, к сожалению, не двадцать четыре.
- Да, а только иногда я чувствую, что мне все двадцать четыре.
- И даже ведешь себя иногда так, будто тебе уже двадцать четыре.
- Да, ведь правда?
- Посиди спокойно, не вертись, нам надо о многом поговорить. Очень
важно, что мы понимаем, что происходит, ты согласен?
- Да, наверно.
- Прежде всего давай признаем, что мы самые лучшие, самые большие
друзья на свете. Признаем, что никогда еще у меня не было такого ученика,
как ты, и еще никогда ни к одному мальчику я так хорошо не относилась. -
При этих словах Боб покраснел. А она продолжала: - И позволь мне сказать
за тебя - тебе кажется, ты никогда еще не встречал такую славную
учительницу.
- Ох нет, гораздо больше, - сказал он.
- Может быть, и больше, но надо смотреть правде в глаза, надо помнить о
том, что принято, и думать о городе, о его жителях, и о тебе и обо мне. Я
размышляла обо всем этом много дней, Боб. Не подумай, будто я что-нибудь
упустила из виду или не отдаю себе отчета в своих чувствах. При некоторых
обстоятельствах наша дружба и вправду была бы странной. Но ты незаурядный
мальчик. Себя, мне кажется, я знаю неплохо и знаю, я вполне здорова, и
душой и телом, и каково бы ни было мое отношение к тебе, оно возникло
потому, что я ценю в тебе незаурядного и очень хорошего человека, Боб. Но
в нашем мире, Боб, это не в счет, разве только речь идет о человеке
взрослом. Не знаю, ясно ли я говорю.
- Все ясно, - сказал он. - Просто будь я на десять лет старше и
сантиметров на тридцать выше, все получилось бы по-другому, - сказал он, -
но ведь это же глупо - судить человека по росту.
- Но все люди считают, что это разумно.
- А я - не все, - возразил он.
- Я понимаю, тебе это кажется нелепостью, - сказала она. - Ведь ты
чувствуешь себя взрослым и правым и знаешь, что тебе стыдиться нечего.
Тебе и вправду нечего стыдиться, Боб, помни об этом. Ты был совершенно
честен, и чист, и, надеюсь, я тоже.
- Да, вы тоже, - подтвердил он.
- Быть может, когда-нибудь люди станут настолько разумны и справедливы,
что сумеют точно определять душевный возраст человека и смогут сказать:
"Это уже мужчина, хотя его телу всего тринадцать лет", - по какому-то
чудесному стечению обстоятельств, по счастью, это мужчина, с чисто мужским
сознанием ответственности своего положения в мире и своих обязанностей. Но
до тех пор еще далеко, Боб, а пока что, боюсь, нам нельзя не считаться с
возрастом и ростом, как принято сейчас в нашем мире.
- Мне это не нравится, - сказал он.
- Быть может, мне тоже не нравится, но ведь ты не хочешь, чтобы тебе
стало еще много хуже, чем сейчас? Ведь ты не хочешь, чтобы мы оба стали
несчастны? А этого не миновать. Поверь мне, для нас с тобой ничего не
придумаешь... необычно уже и то, что мы говорим о нас с тобой.
- Да, мэм.
- Но мы по крайней мере все понимаем друг про друга и понимаем, что
правы, и честны, и вели себя достойно, и в том, что мы понимаем друг
друга, нет ничего дурного, и ни о чем дурном мы и не помышляли, ведь
ничего такого мы себе просто не представляем, правда?
- Да, конечно. Но я ничего не могу с собой поделать.
- Теперь нам надо решить, как быть дальше, - сказала она. - Пока об
этом знаем только мы с тобой. А потом, пожалуй, узнают и другие. Я могу
перевестись в другую школу...
- Нет!
- Тогда, может быть, перевести в другую школу тебя?
- Это не нужно, - сказал он.
- Почему?
- Мы переезжаем. Будем теперь жить в Мэдисоне. Переезжаем на следующей
неделе.
- Не из-за всего этого, нет?
- Нет-нет, все в порядке. Просто отец получил там место. До Мэдисона
всего пятьдесят миль. Когда буду приезжать в город, я смогу вас видеть,
правда?
- По-твоему, это разумно?
- Нет, наверно, нет.
Они еще посидели в тишине.
- Когда же это случилось? - беспомощно спросил Боб.
- Не знаю, - ответила она. - Этого никто никогда не знает. Уже сколько
тысячелетий никто не знает и, по-моему, не узнает никогда. Люди либо любят
друг друга, либо нет, и порой любовь возникает между теми, кому не надо бы
любить друг друга. Не могу понять себя. Да и ты себя, конечно, тоже.
- Пожалуй, я пойду домой, - сказал он.
- Ты на меня не сердишься, нет?
- Ну что вы, нет, не могу я на вас сердиться.
- И еще одно. Я хочу, чтобы ты запомнил: жизнь всегда воздает сторицею.
Всегда, не то невозможно было бы жить. Тебе сейчас худо, и мне тоже. Но
потом непременно придет какая-то радость. Веришь?
- Хорошо бы.
- Поверь, это правда.
- Вот если бы... - сказал он.
- Если бы что?
- Если бы вы меня подождали, - выпалил он.
- Десять лет?
- Мне тогда будет двадцать четыре.
- А мне тридцать четыре, и, наверное, я стану совсем другой. Нет, я
думаю, это невозможно.
- А вы бы хотели? - воскликнул он.
- Да, - тихо ответила она. - Глупо это, и ничего бы из этого не вышло,
но я очень, очень бы хотела...
Долго он сидел молча. И наконец сказал:
- Я вас никогда не забуду.
- Ты славно сказал, но этому не бывать, не так устроена жизнь. Ты
забудешь.
- Никогда не забуду. Что-нибудь да придумаю, а только никогда вас не
забуду, - сказал он.
Она поднялась и пошла вытирать доски.
- Я вам помогу, - сказал он.
- Нет-нет, - поспешно возразила она. - Уходи, Боб, иди домой, и не надо
больше мыть доски после уроков. Я поручу это Элен Стивенс.
Он вышел из школы. Во дворе обернулся напоследок и в окно еще раз
увидел мисс Энн Тейлор - она стояла у доски, медленно стирала написанные
мелом слова, рука двигалась вверх-вниз, вверх-вниз.
На следующей неделе он уехал из города и не был там шестнадцать лет.
Жил он в каких-нибудь пятидесяти милях и все же ни разу не побывал в
Гринтауне, но однажды весной, когда было ему уже под тридцать, вместе с
женой по пути в Чикаго остановился в Гринтауне на один день.
Он оставил жену в гостинице, а сам пошел бродить по городу и наконец
спросил про мисс Энн Тейлор, но сперва никто не мог ее вспомнить, а потом
кто-то сказал:
- А, да, та хорошенькая учительница. Она умерла в тридцать шестом,
вскоре после твоего отъезда.
Вышла ли она замуж? Нет, помнится, замужем не была.
После полудня он пошел на кладбище и отыскал ее могилу. "Энн Тейлор,
родилась в 1910-м, умерла в 1936-м", - было написано на надгробном камне.
И он подумал: двадцать шесть лет. Да ведь я теперь старше вас на три года,
мисс Тейлор.
Позднее в тот день гринтаунцы видели, как жена Боба Сполдинга шла ему
навстречу, шла под вязами и дубами, и все оборачивались и смотрели ей
вслед - она шла, и по лицу ее скользили радужные тени; была она точно
воплощение лета - дивные персики - среди снежной зимы, точно прохладное
молоко к кукурузным хлопьям ранней ранью, в июньский зной. И то был один
из считанных дней, когда в природе все в равновесии, точно кленовый лист,
что недвижно парит под легкими дуновениями ветерка, один из тех дней,
который, по общему мнению, должен бы называться именем жены Боба
Сполдинга.