Код произведения: 2809
Автор: Гашек Ярослав
Наименование: Рассказы
Ярослав Гашек.
Рассказы
Origin: Сайт "Ярослав Гашек - лучшие рассказы" www.gashek.dem.ru
ШКОЛА ПРОВОКАТОРОВ
В начале войны полицейские власти в Праге по указанию из Вены решили,
что нужен специальный курс политических дисциплин для повышения квалификации
шпиков, чтобы они тем успешнее провоцировали чехов на крамольные
высказывания.
Выяснилось, что в этом отношении далеко не все филеры на высоте. Так,
филер Завесский не знал, сколько политических партий В Чехии. Браун путал
национальных социалистов с социал-демократами и, однажды, арестовав
националиста, повел его, приговаривая:
-Я вас, социал-демократов, в бараний рог согну!
Фабер допустил такую же ошибку с анархистами и аграрниками. Он заявил
задержанному анархисту:
- Мы вам, аграрникам, покажем, где раки зимуют!
Старый служака Сточес не знал, что такое "рескрипт". В полиции он не
раз слышал, что это политически опасная вещь, и потому при ближайшем обыске
у одного подозрительного субъекта изъял и представил начальству таинственный
листок со словами: "Resorcini-0,5; Aqua destillata -300. Доктор Самоед".
Сверху было написано: "Рецепт". Бедняга-филер спутал его с
рескриптом...
При покойном начальнике полиции Крщикове никто не заботился о том,
чтобы, например, объяснить шпикам значение Белогорской битвы. А это важно:
ведь за такие разговоры можно упечь в тюрьму немало людей. Начинается с
разговора о Белой горе, а кончается скамьей подсудимых. Ясное дело!
Филера Когоута однажды, в дни ноябрьских сборищ, послали в Бржевнов,
дав ему две кроны на пиво и поручив спровоцировать кого-нибудь после
собрания в Гражданском клубе на разговор о Белой горе. Агент вернулся ни с
чем и доложил, что он спросил в трактире одного из гостей, показавшегося ему
подозрительным, какого тот мнения о Белой горе. На это последовал ответ,
что, мол, от Бржевнова до Белой горы всего три четверти часа ходьбы, а от
Мотола - и того меньше.
Одним словом, в политике агенты были сущие младенцы, и не раз
случалось, что они беспокоили начальство по совершеннейшим пустякам. Такой
случай был со швейцаром нашего дома. Агент Браун забрал его за то, что в
пятидесятилетний юбилей правления императора Франца-Иосифа он, будто бы сидя
в кофейне, демонстративно рассуждал об Эдисоне и о битве при Ватерлоо.
Агенту показалось это подозрительным. Ведя арестованного в полицию, он
обратил его внимание на то, что сегодня такой знаменательный день.
- Уж не думаешь ли ты, продажная шкура, - накинулся на него швейцар,-
что фонограф изобретен императором Францем-Иосифом? Это - изобретение
Эдисона. Почитай вчерашнюю "Политику".
Шпик Фабер однажды донес на меня, что я в ресторане говорил о
недостатке углекислоты в пиве, которое продается в Вене, в парламентском
буфете. Я сказал:
- В Вене должны были бы знать, что пока в Австрии не войдут в обиход
бомбы с углекислотой, никому и в рот не захочется взять это пиво.
Из этих небольших примеров видно, что сотрудники государственной
полиции в Праге валили в одну кучу социал-демократов и националистов, бомбы,
баллоны, рецепты и рескрипты, правящего монарха и изобретателя Эдисона,
анархистов и аграрников и т. д. Все это, разумеется, вредно сказывалось на
их работе.
Правда, и по этим донесениям людей сажали в тюрьму, но давалось это
нелегко. Следственные чиновники прилагали все усилия к тому, чтобы
арестованный по подозрению в крамольных речах не мог выпутаться, и часто
добивались своего: ведь на допросах обычно человек нервничает, будь он сто
раз невиновен. Его всегда можно запутать и спровоцировать на какое-нибудь
недозволенное заявление. Но повторяю: для следственных властей это был
каторжный труд.
По этим-то причинам и была организована школа для провокаторов.
Политически натасканный шпик не растеряется ни на каком чешском митинге. Он
первый предложит антиавстрийскую резолюцию, а потом гаркнет, как это делал
полицейский комиссар Хум: "Ага, голубчики, попались!"
Так возникла школа провокаторов в Праге. Там, разумеется, не вдавались
в высокие материи, а выявляли и изучали те бунтарские чувства и замыслы,
которые давно уже зреют в сердцах чешских граждан.
В полиции была отведена специальная комната для занятий и вывешено
расписание:
"От 9 до 10. Изучение причин неизбежного развала Австро-Венгрии.
От 10 до 11. Почему чехам не следует воевать против русских и сербов?
От 11 до 12. Организация подпольных партий.
От 12 до 1 ч. Наиболее распространенные оскорбления монарха и членов
императорского дома, а также другие предосудительные слова и выражения.
С 2 до 4. Общие основы провокаторского искусства и предварительное
определение кары за недозволенные высказывания (в пределах от 2 до 15 лет
тюрьмы)".
Эта прекрасная программа еще больше понравилась агентам, когда на
учебные пособия им выдали по пятьдесят крон. Для самых тупоголовых агентов
устроили дополнительные вечерние занятия. Словом, все было организовано
наилучшим образом. Занятия шли полным ходом. Полицейские агенты усердно
штудировали дома свои записи, используя для этого каждую свободную минуту.
В семье филера Брауна не знали, что и думать. Госпожа Браунова со
слезами жаловалась соседям:
- Право, не знаю, похоже, что мой Браун совсем спятил. Целый вечер
перечитывает какие-то листки и кричит: "Итак, господа, после трехсот лет
рабства пришло время решительных действий! Монархия - истукан на глиняных
ногах; достаточно толкнуть его, и он рассыплется..." Я говорю ему: "Ты с ума
сошел, мы же останемся без хлеба". А он как поглядит на меня да как зыкнет:
"Молчи, дура, не суйся в политику!" И снова бегает по комнате, заглядывает в
свою бумажку и бормочет: "Хватит! Довольно мы молчали, со времен Белой горы
и по сегодняшний день! Я стрелять в русских не буду. И в сербов тоже не
буду. Надеюсь, и вы, сударь? Разрешите представиться..." Ну, я, известно,
хожу и реву. А он ругается, что я ему заниматься мешаю. "Брось,-говорю,-ты,
Христа ради, все эти глупости, доведут они тебя до тюрьмы". А он опять свое:
ничего, мол, ты не смыслишь. Приказал мне сесть против себя за стол, это
будто бы он с кем-то в пивной разговаривает, И давай рассказывать мне, что
наш всемилостивейший император и вся его семья дегенераты... не то
денатураты... уж и не помню. А потом вдруг как зашепчет: мы, мол, организуем
тайное общество! Завтра соберемся здесь, и я вас научу, как взрывать поезда.
Ладно? Придете? В таком случае разрешите представиться..."!
И так всю неделю. Право, не знаю, что мне с ним делать. Больше всего я
боюсь за нашего Эмиля. Мальчик и заниматься бросил, глядя на отца. Глаз с
него не сводит, когда тот ходит по комнате и ораторствует перед комодом о
казни на Староместской площади.
В самом деле, Эмиль глаз не спускал с папаши. Речи отца ему очень
нравились. Эмиль был славный мальчик и старательный первоклассник. Как сын
сыщика он принадлежал к числу директорских любимчиков, сидящих в первом
ряду. Товарищи презирали его, изводили и называли "штрейкбрехером". Они не
допускали Эмиля, к участию в школьных политических спорах, которые во время
войны стали еще оживленнее. Ему нечего было сказать, когда школьники, чьи
отцы были призваны в армию, рассказывали друг другу: "Папа, уезжая на фронт,
сказал, что при первой же возможности перебежит к противнику".
Однажды австрийские войска взяли в плен три десятка сербов где-то на
Драве, и официальные реляции трубили о грандиозной победе на сербском
фронте. "Австрийские войска заняли Драву..."-гласили газетные заголовки. По
этому случаю директор гимназии Кох, ярый австрияк, ходил по классам,
произнося патриотические речи и провозглашая славу императору. Гимназисты
были обрадованы и старались растянуть потеху, чтобы избавиться от уроков.
В первом классе, как и во всех остальных, директор разглагольствовал о
том, что австрийская монархия сильна и могущественна, а следовательно,
каждый патриот должен радоваться решению великого императора вступить в
войну. Под конец он призвал учеников провозгласить троекратное "ура"
"обожаемому монарху".
Гимназисты заорали "ура", и только Эмиль Браун, сидевший у самой
кафедры, не раскрывал невинных детских уст и не присоединялся к общему
восторженному реву.
Директор подошел к нему.
- Почему ты молчишь, мальчик?
Безмятежно глядя на директора, Эмиль ответил:
- Потому что мы не признаем Франца-Иосифа своим государем. Нам, чехам,
несладко живется под габсбургской державой. Так каждый вечер говорит мой
папа. Кому же знать, как не ему, ведь он служит в полиции... А недавно к нам
заходила госпожа Фаберова и рассказала маме, что мужу ее дали в полиции
листок с речью насчет того, что "пора нам придушить австрийскую гидру". То
же самое говорил и папаша, а мне он oелел изображать гостей в трактире и
повторять за ним, что Габсбургская династия - просто шайка жуликов...
Спустя пять минут школьный привратник вел Эмиля к родителям.
Папаша-полицейский, прочитав грозное письмо директора о подстрекательских
речах своего сына, горько усмехнулся и воскликнул:
- Да, наша система оправдывает себя? Именем закона, Эмиль Браун, вы
арестованы.
И, не обращая внимания на слезы жены, потащил сына в участок. На улице
он все толкал его в шею и приговаривал:
- Мы вам, социалистам, зададим перцу!
Таковы были блестящие результаты специального политического курса для
этих новоявленных Брутов, агентов австрийской полиции.
Расправившись с сыном, Браун вернулся домой и грозно уставился на
супругу:
- Ты сознаешься, что считаешь членов правящей фамилии! дегенератами?
Несчастная кивнула головой.
- Именем закона вы арестованы, госпожа Браунова, - объявил достойный
супруг, но поскольку это, как-никак, была его жена, он повез ее в участок та
извозчике.
К вечеру Браун доставил туда же престарелую глухую тетку. Он подсунул
ей письменное признание в том, что она состоит в тайном обществе,
организовавшем Сараевское убийство.
Старушка с перепугу его подписала.
На следующий день в школе провокаторов были выпускные испытания, и
Браун сдал их с отличием.
Эмиля, снисходя к его малолетству, суд приговорил к трем годам тюрьмы;
мамашу Браунову, учитывая смягчающие вину обстоятельства, - к пяти годам, а
глухая тетка получила восемь лет.
Но все это сущая мелочь по сравнению с теми результатами, какие
принесла за три года войны политическая грамотность Брауна: несколько
десятков чехов его стараниями заработали в совокупности тысячу двести лет
тюрьмы.
ДЕЛО ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВАЖНОСТИ
Его высочество владетельный князь Оксенгаузен впал в слабоумие
настолько явное, что это заметили даже его министры, которые и сами отнюдь
небыли титанами ума. Не станем рассказывать о том, как долго кабинет
министров обсуждал этот вопрос, ходил, как говорится, вокруг да около, пока
решился признать, что его высочество князя Аладара XXI постигло умственное
расстройство, которое нельзя характеризовать иначе, как полным маразмом, и
что он больше неспособен управлять княжеством. Только министр двора был в
душе не согласен с этим заключением, но не стал возражать, опасаясь, как бы,
коллеги, чего доброго, не объявили идиотом и его - в доказательствах не было
бы недостатка, - и потому проголосовал вместе со всеми; решение было
вынесено единогласно.
Для того чтобы установить регентство, нужно было эту догадку не
сведущих в медицине лиц подкрепить свидетельством врача-специалиста.
Премьер-министр взял на себя нелегкую миссию поговорить с придворным
лейб-медиком его высочества. Вызвав медика к себе, он сказал:
- Дорогой господин медицинский советник, я пригласил вас, чтобы
обсудить состояние здоровья его высочества. Мои коллеги того мнения, что
несомненные и богатые душевные дарования нашего высокородного князя в
последнее время...
- ...развиваются сверх всяких ожиданий?.. Вы совершенно правы, ваше
превосходительство!,.
- Вы угадали мою мысль, господин медицинский советник. Эти редкостные
дарования его высочества развиваются не только сверх всяких ожиданий... но и
в совершенно неожиданном направлении... гм... гм... Одним словом, все это
просто поразительно. Вчера я имел честь сопровождать его высочество на
прогулке. По дороге нам попались силки, расставленные птицеловом. Его
высочество стал расспрашивать меня об их устройстве. Я объяснил ему, что
птицы прилипают к веткам, намазанным клеем, и так попадают в руки птицелову.
Его высочество со свойственной ему благосклонностью выслушал мои объяснения,
а o потом соизволил осведомиться: "А что, если прилипнет сам птицелов? Тогда
он попадет в лапки к птичкам?"
- Гени-аль-ная острота! Гениальная! - смеясь, воскликнул лейб-медик. -
Вот видите, ваше превосходительство, его высочество становится все
остроумней?
"Этот тип тоже впал в слабоумие", - подумал премьер-министр и не стал
больше задерживать лейб-медика.
Неторопливо шагая восвояси, лейб-медик размышлял о том, что означает
этот разговор. Премьер-министр как будто недоволен его ответом... Что же
нужно премьеру? Лейб-медика вдруг осенило: да, да, несомненно! Эти люди
замышляют что-то против его высочества. Они хотят, чтобы он, лейб-медик, дал
неблагоприятное заключение о повелителе. Кто знает, что здесь готовится! А
что, если после Турции и Португалии пришел черед и Оксенгаузену? И это
министры его высочества! Но он, лейб-медик, раскроет их гнусный заговор. Он
изобличит их!
На другой день лейб-медик узнал, что в Оксенгаузен прибыл из Берлина
знаменитый невропатолог, профессор Гшейдтле, и был принят в личной аудиенции
князем, а после этого имел долгую беседу с премьер-министром. Лейб-медик
решил идти ва-банк. Он надел парадную форму и отправился с визитом к
приезжей знаменитости.
- Как жаль, - сказал он после нескольких приветственных фраз, - что мы
такому прискорбному обстоятельству обязаны знакомством с вами, уважаемый
профессор. Профессор посмотрел на лейб-медика с удивлением, но потом сказал:
- Ах да, вы ведь личный врач его высочества и, конечно, в курсе
событий. Поистине это весьма огорчительно. Но что поделаешь! Его высочество
безнадежен. Я полагаю, что ваш и мой Диагноз совпадают: о выздоровлении не
может быть и речи. Его высочество по воле божьей навсегда останется
слабоумным. Править княжеством он, конечно, неспособен. Или вы иного мнения?
- О нет, отнюдь нет, уважаемый профессор, - ответил лейб-медик, у
которого даже дыхание перехватило. - А как долго наша столица будет иметь
честь видеть вас в своих стенах?
- Я уезжаю сегодня вечером, господин медицинский советник.
Но вечером профессор не уехал. Когда он уже садился в экипаж, кто-то
положил ему руку на плечо и арестовал именем закона.
- За что? - недоумевал профессор,
- За оскорбление достоинства его княжеского высочества, которое вы
допустили в разговоре с лейб-медиком. И бедняга профессор был посажен в
тюрьму. Прокуратура, восхищенная своей распорядительностью, не скрывала
случившегося от жителей города. Прокурор явился к министру юстиции с
докладом. Когда он повторил злополучную фразу профессора о слабоумии князя,
министр прервал его гневным возгласом:
- Скажи он это о вас и о лейб-медике, это была бы самая бесспорная
истина в мире!
Прокурор вернулся от премьера в полном недоумении. Кабинет министров
собрался на экстренное заседание и констатировал, что внутриполитическая
обстановка сильно осложнилась.
- Не можем же мы на основании отзыва одного профессора отправить его
высочество на покой, -сказал премьер. - Нужны заключения других ученых. Но
если они признают, что князь здоров, то оскандалимся мы. Если же они решат,
что его высочество - идиот, придется упечь в тюрьму другого осла -
лейб-медика, а иначе весть о его диагнозе распространится по всей стране.
Что же, спрашивается, делать?
- Надо избавиться от лейб-медика.
- Легко сказать. А как?
- Давайте посадим его в тюрьму, - предложил министр юстиции.
- За что?
- Вот еще! Уж если нам надо кого-нибудь посадить, повод всегда
найдется.
- Вызовем его сюда.
- Это идея!
Но посланный вернулся ни с чем. Лейб-медик велел передать, что считает
кабинет министров сборищем заговорщиков и государственных изменников и не
желает с ними разговаривать. Министра юстиции это привело в восторг.
- Вот он и попался! - воскликнул он. - Этого мне и нужно! Разве не
оскорбление его высочества - утверждать, будто князь может почтить своим
доверием изменников и заговорщиков? В тот же день лейб-медик был посажен в
тюрьму и даже оказался в камере по соседству с берлинским профессором.
Само собой разумеется, что эти два ареста стали величайшей сенсацией в
столице. Кабинет министров развил бешеную деятельность: он разослал
телеграфные приглашения различным медицинским светилам, которые могли бы
дать заключение об умственных способностях Аладара XXI. Но светила, прочтя в
газетах о том, что произошло в княжестве Оксенгаузен, воздержались от
поездки, решив, что это попросту ловушка, чтобы заманить новых людей и
арестовать их под предлогом оскорбления высочества.
Кабинет министров был в отчаянии, а князь день ото дня дурел. Прошла
неделя. Его высочество уже нельзя было выпускать из тесного круга самых
близких людей, ибо и постороннему стало бы ясно, в каком он состоянии.
Спустя две недели кабинет министров снова собрался обсудить положение.
Министр иностранных дел доложил о безуспешных переговорах с заграничными
медицинскими светилами, присовокупив, что таким путем ничего сделать не
удастся. Премьер-министр подумал и сказал:
- А нужно ли, собственно, что-нибудь делать?
- То есть как так?
- Наш венценосный князь впал в слабоумие, это факт. Но этот факт уже не
нов, а в княжестве все идет своим порядком Разница лишь в том, что его
высочество не занимается государственными делами. А разве так уж нужно,
чтобы он занимался?
Никаких светил в Оксенгаузен больше не приглашали. Его высочества
Аладар XXI остался князем Оксенгаузенским.
ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ИЗБИРАТЕЛЯ
Одинокий пенсионер Блажей мирно благоденствовал у себя на даче, пока не
наступили областные выборы. В небольшом провинциальном городке оказалась
уйма кандидатов. Чтобы перечислить их всех, придется прибегнуть к
алфавитному порядку: Адам, Билечек, Борек, Велиш, Ганс, Гумбал, Жмола,
Зайчик, Клабура, Матушек, Обалка, Рыбный, Сикора, Танин, Укршинский, Филин,
Хадера, Якеш.
Все эти кандидаты печатали свои воззвания и листовки, имели врагов и
приверженцев и ожесточенно боролись за голоса. Когда началась избирательная
кампания, звонок у дверей Блажея не переставал звонить. Приходили какие-то
потрепанные личности, которых Блажей никогда в глаза не видел, и настойчиво
предлагали одну из кандидатур. Некоторые говорили:
- Не подумайте, что я его друг-приятель и агитирую по знакомству.
Другой простодушно сообщал:
- Я от господина Жмолы, сударь. Уж вы подайте голос за него, он вам
этого по гроб жизни не забудет.
Приходили люди, которые говорили:
- Окажите ваших милостев...
Другие, наоборот, изъяснялись вполне грамотно, не плевали на ковер и
употребляли исключительно негативные обороты:
- На свете нет человека достойнее господина Выходила, не извольте
голосовать ни за кого другого, сударь. Он человек весьма умеренный и
скромный...
Другие кратко заверяли:
- Он просто ангел...
От большинства этих посетителей разило водкой; от тех, что посолиднее,-
пивом; от самых представительных - мятным ликером.
В результате этих посещений из передней исчезли стоячая вешалка с
одеждой и половичок, укрепленный на цепочке (вместе с цепочкой). Один из
агитаторов, проходя по двору, захватил мимоходом курицу для своего
кандидата.
Агитатор одного независимого кандидата был застигнут при попытке
открыть платяной шкаф. Он объяснил, что спутал его с входной дверью, и
перевел разговор на восхваление своего нанимателя.
Блажей был совсем подавлен этой бурной предвыборной деятельностью. Он
понуро слонялся по комнатам и, услышав звонок, вздрагивал и спешил
подкрепиться рюмкой коньяку. Однажды ему прислали по почте копченый окорок,
а на другой день явился какой-то тип и залебезил:
- Изволили отведать ветчинки, сударь? Как масло! Тает на языке! А?
Господин Хадера знает, как коптить ветчину. И вообще, человек он душевный,
бескорыстный, патриот в полном смысле слова. За правду - горой! Теперь таких
мало! Теперь всякий голодранец лезет в кандидаты. А господин Хадера
выступает лишь затем, чтобы доказать, что все это пустословие ничего не
стоит. Господин Хадера покажет, что лишь скромность, патриотизм и усердие...
Еще через день Блажею прислали письмо и бочонок бархатного пива с соседней
пивоварни: В письме говорилось:
"Уважаемый сосед! В эпоху разнообразных девизов позволю себе послать
вам и свой девиз: "Пить, как пили чехи в старину, крепко блюсти отцовские
обычаи и не давать себя в обиду".
Надеюсь, что вы, милостивый государь, не отдадите свой голос тем, кто
хочет извести старый чешский дух".
Подпись гласила: "Независимый кандидат-пивовар Клабура". На бочонке
была пометка: "Когда выпьете все, посылайте без церемоний за другим
бочонком. Блюстители старых чешских обычаев должны жить дружно".
Вскоре Блажей получил несколько анонимных писем и узнал из них, что
кандидат Адам - вор. Билечек - бандит, Борек - мошенник, Велиш - шулер, Ганс
- развратник, Гумбал - убийца, Жмола - хам и т. д., вплоть до буквы "я".
Письма приходили целую неделю, и Блажей все чаще спускался в погреб
подкрепиться пивом кандидата Клабуры.
В конце недели снова начались визиты. Эти посетители уже не просили, а
требовали. Перепуганный Блажей, пожимая руки напористым соискателям, обещал
свой голос пятерым из них, а оставшись наедине, с горя опять приналег на
пиво. За месяц до выборов к нему явилась депутация вегетарианского кружка и
предложила баллотироваться от их организации. В кружке целых двенадцать
человек, и они очень популярны. Кружок будет его поддерживать, выберет
почетным членом, и все это обойдется только в двести крон. Блажей напоил
депутацию коньяком и выставил ее за дверь. С этого вечера у него начались
головные боли, и перед сном он долго щипал себя за нос и твердил придушенным
голосом: "Нос, носа, носу, нос, о носе, с носом..."
Утром он нашел на дверях пять разноцветных плакатов. Блажей прочел их,
и ему вдруг захотелось мяукать. Помяукав с полчаса, он содрал плакаты и с
жутким смехом повалился на кушетку. Через часок он выглянул на крыльцо и
увидел, что дверь и вся передняя стена дома залеплены избирательными
плакатами. Блажей уставился на них. В глазах у него зарябило и плакаты
слились в какой-то необыкновенный цвет. Блажей стал подергивать плечами,
прищелкивать пальцами и восклицать:
- Вкушайте манну небесную. Щелкает бич возмездия. Лисички-сестрички...
Потом заперся в комнате ж запрыгал через, кресла, причем ему казалось,
что кто-то кричит в углу: "Крапиве мороз не страшен!".
Раздался звонок. Блажей побежал отворить. Кто-то сунул ему в руки
разноцветные бумажки. Это были листовки. Блажей машинально поблагодарил и
стал читать: "Твердо полагаясь на неутомимую энергию кандидата Обалки, мы
убеждены, что только этот безупречный человек способен отстоять наши
интересы..."
Через четверть часа новый звонок - и снова листовки:
"Избиратели! Те из вас, которые сумеют полностью оценить энергию
кандидата Танина, отдадут свои голоса только ему..."
Чтение прервал звонок. На этот раз зеленые листки: "Милостивый
государь! Вы, безусловно, принадлежите к лучшим сынам нашей родины и желаете
ей процветания. Деятелем, который неутомимо и упорно работает на этом
поприще, является кандидат Укршинский..."
Блажей с ужасом обнаружил свою подпись на всех трех листовках. Его имя
стояло в графе "Члены Клуба избирателей".
Разразившись судорожным смехом, он открыл клетку и выпустил канарейку в
окно. Затем пятью выстрелами из револьвера изрешетил портрет своего бывшего
шефа, приговаривая;
- Гей, на кичку, гип, гип, селям-алейкум, катись кувырком...
После этого Блажей свалился на пол и заснул. Чуть свет он вскочил и
выглянул на улицу. Стены дома были сплошь залеплены плакатами. Через них
тянулась намалеванная надпись "Голосуйте за Билечка. Клабура - жулик".
Блажей принялся танцевать. Он протанцевал три раза круг дома. Плакаты
начали ему нравиться. Недолго думая, взял щетку, обмакнул ее в чернила и
вывел крупными буквами на плакатах: "Здесь разрешается лепить плакаты".
Затем оделся и отправился в город. Там он навестил кандидатов Якеша, Адама,
Билечека, Клабуру, Матушека, Обалку, Хадеру, Укршинского, Велиша и заверил
каждого, что будет голосовать только за него. По дороге Блажей зашел в
муниципалитет и попросил включить в кандидатские списки своего покойного
дедушку. Блажея весьма деликатно вывели из ратуши, поскольку кандидат
муниципалитета рассчитывал на его голос, и объяснили, что это не совсем
удобно.
Вернувшись домой, он страшно обрадовался, увидев, что плакаты кое-где
налеплены даже на окна. И яростно оплевал те окна, где не было плакатов.
Под двери было подсунуто множество листовок и воззваний, "Не отдавайте
свой голос тем, у кого нет громких лозунгов и заманчивых обещаний..." -
говорилось в них. Это окончательно но взвинтило Блажея. Он принялся обнимать
свою старую служанку и предлагать ей супружество. Затем уселся у дверей
целый день ничего не ел, с отчаянно веселым лицом принимая листовки. К
вечеру Блажей перечитал их все до единой, разделся догола, натянул трусики и
с замирающим сердцем стал ждать утра. Утром он появился в таком виде на
городском базаре, вопя истошным голосом:
- Адам, Билечек, Борек, Велиш, Ганс, Укршинсий, Филин, Хадера, Якеш!..
Это были имена кандидатов, которые довели его прискорбного состояния.
Бог им простит...
Прибор Торнадо-400, используется как отпугиватель грызунов и крыс, мышей.