Код произведения: 3366
Автор: Гуин Урсула Ле
Наименование: Направление дороги
Урсула Ле Гуин.
Направление дороги
OCR: Леопард Веша
Аннотация
Известная американская писательница Урсула Ле Гуин родилась в 1929
году. Первый ее рассказ, "Апрель в Париже", был опубликован в 1962
году (переведен на русский язык). За ним последовали многочисленные
новеллы, повести и романы, принесшие писательнице славу основательницы
"этнографического" направления в современной научной фантастике и
удостоенные многих литературных премий. В 1980 году издательство "Мир"
выпустило первый сборник произведений Ле Гуин на русском языке.
В предлагаемой новелле писательница в аллегорической форме ставит
вопрос об отношении бесчеловечной западной цивилизации к природе.
x x x
На обочине скоростной дороги э 18 штата Орегон южнее объезда Мак
Минвилл стоит дерево. В прошлом году у него обломилась большая ветка,
но от этого оно не стало менее величественным. Проезжать мимо него
приходится несколько раз в году, но никогда не встает оно с
достоинством и умением старого мастера служить Относительности.
Они не всегда были столь требовательны. Когда-то они не понуждали
нас двигаться быстрее чем галопом, да и это случалось редко. Чаще
всего легкой трусцой. Истинным удовольствием было приближаться к
пешему. Хватало времени выполнить все как следует. А он, как это
обычно делают люди, двигал руками и ногами, глядя перед собой на
дорогу, а чаще по сторонам или прямо на меня, и я приближался к нему
медленно и незаметно, вырастая все больше и больше, точно согласовывая
скорость приближения и скорость роста таким образом, что в тот самый
момент, когда я из маленького пятнышка вырастал до своих полных
размеров - тогда во мне было шестьдесят футов, - я оказывался рядом с
человеком, нависал над ним, принимал устрашающие размеры, высился над
ним, окутывая его своею густой тенью. Но он все же не пугался. Даже
дети не боялись, хотя завороженно смотрели на меня, когда я проходил
мимо и начинал уменьшаться.
Иногда кто-либо из взрослых задерживал меня при встрече и ложился у
моих ног, прислонившись ко мне спиной, и порой долго лежал так. Я и не
думал возражать. У меня есть чудесный холм, с которого открываются
дали, есть доброе солнце, хороший ветер - почему бы не постоять
спокойно часок-другой. Ведь это всего лишь относительная
неподвижность. Надо только посмотреть на солнце, чтобы понять, как
быстро на самом деле движешься; и к тому же растешь непрерывно,
особенно летом. Как бы то ни было, меня всегда трогала их
доверчивость, когда они засыпали у моих ног, позволяя мне прислоняться
к ним, таким маленьким и теплым. Люди нравились мне. В отличие от птиц
они редко одаривали нас, деревья, изяществом, но белкам я их все же
предпочитал.
Тогда лошади работали у человека: и это меня тоже радовало.
Особенно мне нравилась рысца - в этом аллюре я достиг совершенства.
Ритмические движения вверх и вниз в сочетании с пульсирующим ростом,
покачиванием и пикирующими бросками создавали иллюзию полета. Галоп
был менее приятен. Он более резок, неровен, казалось, что тебя бросает
порывами сильного ветра, как молодое деревце. Да к тому же все:
медленное приближение и вырастание, сам момент нависания, затем
медленное отступление и уменьшение - все это пропадало при галопе. В
него надо было бросаться сломя голову, трандада-трандада-трандада! А
человек был слишком занят ездой, лошадь - бегом, они даже взглянуть на
меня не удосуживались. Впрочем, случалось такое нечасто. Ведь лошади
тоже смертны и, как существа неукорененные, легко уставали; вот люди и
не утомляли их, если не спешили по неотложным делам. Да у них вроде
тогда и не было столько неотложных дел.
Много лет прошло с тех пор, как я пускался последний раз в галоп,
и, сказать по правде, я бы не возражал попробовать еще разок. В нем
есть все же что-то энергично-воодушевляющее.
Помню, как я увидел первый автомобиль. Как почти все мы, я принял
его за смертное неукорененное существо какого-то нового для меня вида.
Я был немного удивлен, так как думал, что за сто тридцать два года
своей жизни изучил всю местную фауну. Новое всегда волнует просто
потому, что оно новое, и я с вниманием следил за этим существом. Я
приблизился к нему довольно быстро, прежде я сказал бы рысцой, но
аллюр был другой, соответствующий непривлекательному виду этого
создания, - неудобный, скачущий, рваный. Но уже через две минуты,
раньше чем я вырос на фут, я уже знал, что это не смертное существо -
укорененное, неукорененное или какое-либо еще. Оно было сделано
людьми, как и повозки, в которые впрягали лошадей. Я, признаться,
подумал, что оно сделано настолько плохо, что, перевалив через холм на
западе, больше уже не вернется, и я от души надеялся на это, потому
что мне не доставили никакого удовольствия эти дергающиеся скачки. Но
оно стало ходить по расписанию, которого в силу обстоятельств пришлось
придерживаться и мне. Каждый день в четыре часа мне приходилось
приближаться к нему, когда оно, дергаясь и трясясь, появлялось с
запада, расти, зависать над ним и снова уменьшаться. А в пять мне
снова приходилось возвращаться с востока заячьими подскоками - совсем
несолидно для моих шестидесяти футов, - раскачиваясь во все стороны до
тех пор, пока мне наконец не удавалось избавиться от этого маленького
противного монстра, расслабиться и подставить ветви дуновениям
вечернего ветерка.
Их всегда было двое в машине: молодой мужчина за рулем и
недовольная пожилая женщина, закутанная в меха, на заднем сиденье.
Может быть, они и говорили друг с другом, но я никогда не слышал ни
слова. Я был свидетелем многих бесед на дороге в те дни, но ни одна из
них не была рождена в этой машине. Верх ее был открыт, но она
производила столько шума, что перекрывала все голоса, даже песенку
остановившегося у меня в тот год воробья. Шум был почти так же
отвратителен, как тряска.
Я принадлежу семье с твердыми принципами, обладающей высоким
чувством собственного достоинства. У нас, вязов, есть девиз: "Ломаюсь,
но не гнусь", и я всегда старался придерживаться его. Когда простая
механическая поделка заставляла меня прыгать и трястись, - здесь,
понимаете, была затронута не моя личная гордость, а фамильная честь.
Яблони во фруктовом саду, что у подножия холма, по-видимому, не
возражали; впрочем, покорство было в их природе. За столетия их гены
были изменены людьми. К тому же у них преобладало стадное чувство - ни
одно садовое дерево не может иметь по-настоящему собственного мнения.
Я держал свое мнение при себе.
И был очень доволен, когда автомобиль прекратил совершать набеги на
нас. Целый месяц его не было, и весь месяц я с радостью ходил для
людей, и бегал рысью для лошадей, и даже двигался вприпрыжку, если
видел ребенка, держащегося за руку матери, стараясь, хотя и не совсем
успешно, оставаться в фокусе его глаз.
Но на следующий месяц - это был сентябрь, потому что ласточки
улетели несколькими днями раньше, - появилась другая машина, новая, и
неожиданно поволокла и меня, и дорогу, и наш холм, и сад, и поля, и
крышу фермерского дома, подбрасывая и дергая, с востока на запад. Я
двигался быстрее, чем при галопе, быстрее, чем когда-либо раньше. И,
едва успев зависнуть, был вынужден снова припасть к земле.
На следующий день появилась еще одна, другая.
Год от года, с каждой неделей, с каждым днем они становились все
более обычным явлением. Порядок Вещей вобрал их в себя, и они стали
его главной чертой. Дорогу перемостили, расширили и покрыли чем-то
очень гладким и противным, похожим на улиточью слизь, на чем не было
ни колеи, ни луж, ни камней, ни цветов, ни тени. Прежде на дороге
встречалось множество маленьких неукорененных существ - кузнечиков,
муравьев, лягушек, мышей, лис и разных других животных. Они, как
правило, были слишком малы, чтобы я двигался для них, - они не смогли
бы и разглядеть-то меня как следует. Теперь, набравшись опыта,
большинство из них избегало дороги, остальных давили колеса. Очень
многие кролики погибли прямо у моих ног именно так. И я благодарен
судьбе за то, что я вяз и что, хотя ветер может выворотить меня с
корнем, хотя меня могут срубить или спилить, ни при каких
обстоятельствах никто меня не раздавит.
Новый уровень мастерства требовался от меня, когда на дороге
появлялось одновременно несколько автомобилей. Едва я поднялся над
травой тоненьким прутиком, как ясно понял основную хитрость движения в
двух направлениях сразу. Я усвоил ее без особых размышлений, просто в
силу обстоятельств, когда увидел пешего, идущего с востока, и конного
на западе. Мне надо было идти в двух направлениях одновременно, что я
и сделал. Я думаю, это как раз то, что удается нам, деревьям, без
труда. Несмотря на волнение, мне удалось миновать всадника, а затем
удалиться от него, в то время как я еще приближался вперевалку к
пешему, и миновал его (в те дни не могло быть и речи о нависании!),
только когда исчез из поля зрения наездника. В тот первый раз, когда
мне, такому молодому, удалось все сделать правильно, я был горд собой,
хотя не так уж все и сложно. С тех пор я делал так бесчисленное
количество раз даже во сне. Но задумывались ли вы, какое мастерство
требуется от дерева, когда ему приходится увеличиваться одновременно,
но с несколько отличной скоростью и несколько отличным образом для
каждого из сорока автомобилей, движущихся в противоположных
направлениях, и в то же самое время уменьшаться для сорока других, не
забывая, однако, нависать над всеми ними в нужный момент? Минуту за
минутой, час за часом, С рассвета до заката и даже во тьме ночной?
А моей дороге отдыхать не приходилось, она работала целый день под
почти не прекращающимся потоком машин. Она работала, и я тоже работал.
Мне уже больше не надо было так трястись и подпрыгивать, но
приходилось бежать все быстрее и быстрее; с чудовищной скоростью
расти, зависать и стягиваться в ничто за мгновение - все в спешке, не
имея времени порадоваться движению, без отдыха, снова, снова и снова.
Очень немногие водители давали себе труд посмотреть на меня да же
мельком. Казалось, они вообще ничего не видели. Просто таращили глаза
на дорогу перед собой. Похоже, они верили в то, что куда-то
направляются, к чему-то стремятся. К их автомобилям спереди были
прикреплены маленькие зеркальца, на которые они время, от времени
поглядывали, чтобы увидеть место, где они уже побывали, после чего их
взгляд опять застывал, прикованный к дороге впереди. А я-то думал, что
только жуки так заблуждаются. Жуки всегда в спешке, а вверх никогда не
смотрят. Я всегда был крайне низкого мнения о жуках. Но они по крайней
мере, не вмешивались в мою жизнь.
Признаюсь, что в благословенной темноте тех ночей, когда луна не
серебрила мою крону, а я не заслонял звезд своими ветвями, когда я мог
отдохнуть, то порой всерьез думал о том, чтобы перестать выполнять
свой долг перед общим Порядком Вещей - перестать двигаться. Ну, не
совсем всерьез. Наполовину всерьез. Просто от усталости. Но если даже
глупенькая вербочка у подножия холма сознавала свой долг и
подскакивала, ускорялась, вырастала и уменьшалась для каждого
автомобиля на дороге, то как мне, вязу, не следовать ему? Честь
обязывает, и каждое мое семя, перед тем как упасть, уже знало свой
долг,
Вот уже пятьдесят или шестьдесят лет прошло с тех пор, когда,
согласившись поддерживать Порядок Вещей, я внес свою долю в
поддержание у людей иллюзии, что они куда-то движутся. И я бы рад
поддерживать ее и дальше. Но произошли настолько страшные события, что
я хочу выразить протест. Я не против того, чтобы двигаться в двух
направлениях сразу, растя и уменьшаться одновременно, даже нестись с
противоестественной скоростью шестьдесят или семьдесят миль в час. Я
готов продолжать все это, пока меня не срубят или не выкорчуют. Это
моя работа. Но я гневно протестую против превращения меня в нечто
вечное.