Код произведения: 43
Автор: Абрамов Александр, Абрамов Сергей
Наименование: Апробация
Александр Абрамов, Сергей Абрамов.
Апробация
----------------------------------------------------------------------
Сборник "НФ-12".
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 August 2000
----------------------------------------------------------------------
В лабораторию академик вошел со смутным чувством предубежденности, от
которого так и не мог отделаться. "Трудно быть объективным, когда заранее
убежден в практической бесперспективности открытия, с которым тебе
предстоит познакомиться, - думал он. - Честно говоря, я не должен был
соглашаться на апробацию". Ему вспомнились те же сомнения, побудившие его
самого безжалостно отвергнуть проблему, которой он отдал десять лет жизни
в науке. Как удивлялся и шумел мир! "Человек, заглянувший в будущее, от
него отворачивается" - были и такие газетные аншлаги. Да, он заглянул,
действительно заглянул одним глазком в замочную скважину Времени. Его
приборы, проникшие в область подсознательного, могли воссоздать зрительный
образ человека и среды в любой день и год его предстоящей жизни. Но это
был один вариант будущего - вероятностный вариант. Дерево Времени
ветвисто, и кто мог предсказать, по какой ветви направится капля соха,
идущая от корней... А создавать лишь одну из возможных картинок Завтра -
дело киношников, а не ученых. Открытие оказалось бесперспективным. И
ученый ушел.
Сейчас его снова приглашали к замочной скважине Времени. Только дверь
отворялась не в будущее, а в прошлое. Прогноз Кларка относил
материализацию воспоминаний к половине двадцать первого века, ученик
академика обогнал этот прогноз больше чем на пятьдесят лет. "Зачем вы
пришли ко мне? - спросил академик пригласившего его кибернетика. - Только
по праву ученика? Зыбкое право: я наименее подходящий человек для
апробации вашего опыта". "Именно поэтому, - сказал кибернетик, - если я не
сумею убедить вас сейчас, ваше "против" наверху неизбежно".
Итак, от него ждали одобрения. Старый ученый с любопытством оглядел
обстановку аппаратной, показавшейся ему очень знакомой. Цветные провода с
присосками, извлекавшие из головы испытуемого нужные отпечатки памяти,
загадочные сенсорные устройства, заключенные в пластмассовую оболочку с
глазками индикаторов, пульт с кнопками, и шкала со стрелкой, преследующей
Время, даже большой стекловидный экран мнемовизора - точь-в-точь
телевизорный в бездействии, такой же темный, мутный и лиловато
поблескивающий, - все это он, казалось, знал и трогал в своей бывшей
лаборатории. Невольно он искал что-то новое и невиданное. Таким, пожалуй,
оказалось только световое табло над экраном, сейчас матовое и погасшее.
- Зачем это? - спросил академик.
- Мы показываем здесь крупно дату, чтобы вызвать ассоциативную связь.
Кибернетик с надеждой и тревогой всматривался в лицо своего бывшего
учителя, а тот рассеянно отводил глаза.
- С чего начнем, юноша? - он все еще называл кибернетика юношей, хотя
тому уже было за сорок.
- Садитесь в кресло, профессор. Правое, а налево, у пульта - я.
Против стекловидного экрана стояли привинченные к полу два кресла с
обивкой из бледно-зеленого пенопласта. "Модерн, - неодобрительно подумал
академик, - а на пульте, вероятно, всякие стереоскопические и
стереофонические штучки". Он сел нарочно с размаха, неловко и грузно, но
кресло устояло, а изящная обивка его легко прогнулась, объяв старческие
телеса академика. "Модерн с удобствами", - отметил он, уже смягчившись, а
вслух спросил:
- Воспоминания записываются!
- Обязательно. На специально обработанную магнитную пленку. Изображение
и звук.
- В цвете?
- Конечно. Полная иллюзия жизни. Тона естественные, не очень
контрастные.
- Значит есть и мемориотека?
- Пока всего несколько записей. Большинство мои.
Академик никак не мог настроить себя на серьезный доброжелательный
разговор. Не хотелось спрашивать, а спросилось:
- И среди них, конечно, уникум? Самый счастливый день в вашей жизни?
- Скорее наоборот, - усмехнулся кибернетик. - Хорошо получился
прескверный день. Разговор с женой накануне нашего разрыва.
- Покажите?
Кибернетик смутился.
- Это очень уж личное, профессор.
- А есть не личное? Что-нибудь non multa, sed multum [не много, но
многое (лат.)].
- Есть, - в глазах у кибернетика мелькнула смешливая искорка. - Ваш
экзамен. Когда вы меня провалили.
Он достал катушку с пленкой, вложил в щель Прибора, закованного в белую
пластмассовую броню, и нажал кнопку на пульте. Экран осветился изнутри,
как подсвеченный утренним солнцем туман, что-то вспенилось в нем и
растаяло. Возник длинный экзаменационный стол, какие были в ходу четверть
века назад. За столом сидел помолодевший лет на двадцать академик - тогда
еще ординарный профессор, с проседью на висках, ныне, увы, совсем
золотящихся от пожелтевшей с возрастом седины. Стол, катушки с магнитными
лентами, листки белой бумаги - все это было отлично видно. Только костюм
на экзаменаторе-как-то странно менял цвет.
- Плохо помню, - признался смущенный кибернетик, - несколько отпечатков
памяти наплывают друг на друга, ложатся несинхронно, в разбивку.
Его самого видно не было - перед столом, как в телевизионном кадре,
возникали только большие руки, протягивались ниоткуда и пропадали за
невидимой рамкой, жестикулирующие, навязчивые, хватающие то карандаш, то
бумагу. "Это понятно, - думал академик. Воспоминание, записанное или не
записанное, воссоздает только то, что видит и фиксирует глаз".
Сначала тихо, потом все громче и громче доносился разговор экзаменатора
со студентом. Звук был чистый, без характерных недостатков магнитной
записи.
- Можно ли раскрыть механизм, с помощью которого мозг принимает
решения, связанные с условной адаптацией к среде?
Для нынешнего академика его вопрос, прозвучавший два десятилетия назад,
показался элементарным, чуть ли не детским. Но студент долго молчал. Потом
сказал неуверенно:
- Я думаю, профессор...
- Вы думаете или это установила наука?
- Простите, не уверен. Кажется экспериментально установлено, что у
некоторых людей в подобной ситуации имеет место некоторое возрастание
альфа-частоты.
- А если у человека нет альфа-ритмов?
Молчание. Академику свой голос показался неожиданно и неприятно
звонким, а молчание кибернетика-студента свидетельством лености и
невежества. Тогда он, вероятно, думал так же и как жестоко ошибся! Теперь
он спросил с кресла, а не из-за стола, и не экзаменующегося студента, а
сидевшего рядом ученого:
- Сократить можно?
- Конечно, - согласился кибернетик и тронул другую кнопку. Стол исчез в
клубах тумана, послышалось жужжание прокручиваемой катушки, потом туман
снова растаял и стол с молодым академиком опять возник впереди.
И тут же академик услышал свой вопрос из глубины прошлого.
- А что такое Е-волна?
- Expectancy wave. Волна ожидания.
- В чем же ее физиологическая сущность?
Молчание. Мелькнули руки, на мгновение закрывшие стол. Правая рука
подтянула рукав левой.
- Не является ли Е-волна признаком кратковременной памяти?
Молчание.
- Не помните. Плохо. А какую память вы используете, заглядывая а
шпаргалку под рукавом?
- Выключайте, - сказал сегодняшний академик.
Ему показалось, что кибернетик спрятал улыбку, выключая экран.
- Радуетесь, видя мою ошибку?
- Почему вашу - мою! - поправил кибернетик.
- Сотни заурядпрофессоров и до и после меня порой не умели разглядеть
под маской нерадивого студента будущего ученого.
Академик процедил эту реплику из чувства справедливости и тут же
оборвал:
- Ну, в теперь о ваших ошибках, юноша.
- На экзамене?
- Нет, в записи. Вы не только забыли цвет моего костюма, но и мое лицо.
Тогда я брил усы, а не подстригал, как сейчас. Не очень уверен я и в
воссоздании текста. Вероятно, у меня получалась бы несколько иная картина.
- Давайте сравним, - предложил кибернетик.
Академик отрицательно махнул головой и долго молчал, прежде чем
спросить:
- Будете прикреплять к голове ваши присоски?
- Это не больно.
- Но противно. И гипнотрон?
- Без гипноза. Легкий шок, и вы увидите все, что хотели вспомнить.
- Самый счастливый день в моей жизни, - иронически отозвался академик.
- А разве не было такого? Самого-самого.
- Не помню. Мне, как и вам, почему-то вспоминается его антипод. Вы
что-нибудь слышали о моем увлечении в молодости?
Кибернетик понимающе усмехнулся.
- Я впервые услышал о нем, когда мне было семь лет. Мой отец играл
против вас в команде автозаводцев. Вы взяли тогда и кубок, и первенство.
Академик помолодел, буквально физически помолодел, и на на двадцать, а
на сорок лет - такой окрыленной молодостью сверкнули его глаза.
Но так молодеют только глаза.
- Я тогда кончил университет и вскоре защитил диссертацию, - произнес
он, опустив синеватые веки. - Наука отзывала меня со стадиона: все труднее
и труднее становилось совмещать игры и тренировки с интегрированной
иерархией нервных процессов. Кроме того, я старел...
- В тридцать-то лет?
- В спорте стареют и раньше. Болельщики не видели этого, даже тренер не
замечал, а я знал; утрачивается скорость, быстрота реакции, точность
удара. А я был игроком экстра-класса, лучшим спортсменом десятилетия по
международной анкете. Надо было ужа уходить, а я тянул, сгорая на поле и в
аппаратной, на скамье запасных и у сенсорных счетчиков. Я бросил футбол
после матча на кубок чемпионов, выигранный "Спартаком", но уже в
переигровке, без меня. Мой же матч мы проиграли. И я ушел.
- Хотите увидеть оба тайма? - спросил кибернетик.
- Зачем? Перегружать приборы...
- И сердце.
- И сердце. Вы правы... - а про себя подумал: и память тоже - все это
прошло, забылось, стоит ли снова всерьез переживать то, что сегодня
кажется милым и забавным - не больше! Достаточно последней четверти часа,
последних пятнадцати минут после гола Пирелли, восходящей тогда "звезды"
миланцев.
Академик покорно предоставил себя привычным рукам кибернетика.
Холодные, чуть влажные присоски коснулись висков и затылка. Мелькнули
перед глазами потянувшиеся к приборам провода. Кибернетик перевел какой-то
рычаг на панели, и экран ожил, знакомо осветившись изнутри позолоченным
солнцем туманом.
- Сосредоточьтесь.
"На чем? - спросил себя академик. - На растерянном лице Головко, не
поймавшем мяч в броске после удара Пирелли? На последовавшей контратаке
Флягина, пробившего миланский заслон почти на углу вратарской площадки, но
так и не сумевшего послать мяч в ворота. В последнее мгновение, правда, он
все-таки успел перекинуть его на одиннадцатиметровую отметку, куда рвался
Карнович, плотно прикрытый Джакомо и Паче. Кто же взял мяч?" Воспоминания
теснились, сбивая друг друга. Память академика никак не могла вытянуть их
из сорокалетней глубины времени. Может быть, это сделает прибор
кибернетика?
На какую-то долю секунды у него потемнело в глазах - он перестал видеть
и слышать. Это был тот самый шок, о котором говорил ему собеседник. Шок
безболезненный и мгновенный. И сразу из темноты и тишины на него
навалилось зеленое поле, ревущая гора трибун и полосатые футболки
миланцев. Прибор не обманул академика: он воспроизвел в точности все то,
что видел и зафиксировал глаз и что отпечаталось в ячейках памяти. Видел
пятнистый мяч, рванувшийся с ноги Флягина, миновавший Паче и на какие-то
несколько сантиметров ускользнувший от Карновича в центре вратарской
площадки. Академик увидел и свою ногу, срезавшую его полет в незащищенный
угол ворот. Гол? Нет, штанга!
Все это академик видел как бы двойным зрением - с любой точки поля,
куда уносила его ожесточенная погоня за мячом, и с кресла в ореоле
спектральной проводки. Раздваивалось и сознание, даже эмоции. Он как бы
жил на поле, чувствовал, как саднит шрам на колене, слышал свое дыхание,
ощущал упругую жесткость травы, и ни на мгновение не упускал мяча из виду,
ни одной траектории, ни одной прострельной прямой. И в то же время мог
прикидывать, рассчитывать и оценивать все с сорокалетней дистанции. Глазам
открывался то один, то другой угол поля, даже в толчее на вратарской
площадке он видел просветы, которые откроются мгновеньями позже. Вот он
вторично обвел Джакомо, но бить по воротам не смог - слишком велик был
угол прострела. Вторым же, сегодняшним зрением академик предвидел пустоту
на правом фланге, в которую вот-вот ворвется Карнович. Если б он мог
подсказать это своему "я" тогда на поле... Три раза по крайней мере он
замечал грубейшие ошибки, которые делал и не сознавал в проекции прошлого,
и это двойное зрение, двойное сознание, двойное смятение чувств было так
мучительно, что ему хотелось крикнуть: "Довольно! Остановите!", но вместо
этого не с кресла, а с угла вратарской площадки доносился протяжный стон:
"Точней, Флягин, точней!".
Еще необычней казалось виденное кибернетику. Он смотрел матчи с трибун
стадионов и на экране стереовизора, снятые "летающей камерой" и
безлинзовой оптикой. Но ничего подобного он не видел. На этот раз "камера"
была в глазах перемещавшегося по полю игрока, и на экране воссоздавалось
лишь то, что видели эти глаза. Поле то удлинялось, то съеживалось, то
подымалось отвесной стеной, то обрушивалось зеленым откосом. Полосатые и
пурпурные футболки то закрывали всю площадь экрана, то уменьшались,
перемещаясь от ворот к центру, мяч крутился огромный, как луна в зеркале
телескопа, или где-то витал далеким беленьким шариком. Иногда на экране
виднелись только бегущие ноги, или бутсы, бьющие по мячу, или
окровавленные колени, или ворота, вставшие дыбом. А все объяснялось
просто: объект воспроизводимой памяти падал, вставал, перебегал поле,
подавал угловой, бил пенальти.
Да, был и такой эпизод в этой судорожной пятнадцатиминутке, в этом
яростном штурме ворот миланцев. Итальянскую команду устраивала ничья, но
пенальти в их ворота давал почти верную победу "Спартаку". Сразу все
стихло, даже перепалка вокруг судьи - память академика уже не
воспроизводила звуков. Он смотрел только на мяч, который аккуратно
устанавливал судья на одиннадцатиметровой отметке. Даже миланский вратарь
тонул в мутном тумане; мяч в памяти академика точно укладывался в рамку
ворот, Вратаря он воспринимал как штангу, которую не имел права задеть.
Кибернетик увидел престранное зрелище. Ворота и мяч помчались от него,
как снятые наездом киносъемочной камеры. Экран пересекла нога - заведенный
край трусов, голое колено, чулки со щитками и мяч, рванувшийся от ноги
косоприцельным прострелом. Мгновение - и он исчез за воротами, пролетев на
какой-нибудь сантиметр рядом со штангой.
Кибернетик искоса взглянул на сидевшего рядом: глаза его были прикрыты
руками. Без слов сочувствия, без вопросов кибернетик выключил
преобразователь памяти. Экран погас.
- Снимайте присоски, - сказал академик и прибавил с горечью: - Вы
понимаете теперь, почему этот матч был для меня последним?
Кибернетик ничего не ответил, молча освободил голову академике от
проводки, переключил какие-то рычажки на панели и, присев к столу, записал
что-то в толстой бухгалтерской книге.
- Что вы записываете? - спросил академик.
- Показатели приборов. Чистоту звука, резкость изображения, коэффициент
точности...
- А коэффициент полезности?
- Не понимаю.
- Какую пользу людям принесет показанная вами кувырколлегия? Историкам
футбола? Дипломантам спортивных вузов? Клубным музеям? Кинодокументы и
магнитная лента выполнят эту задачу точнее и проще.
- Ваша проба не записывалась.
- А ваша? Кому вы ее покажете? Жене, когда она состарится? Или внукам,
когда они подрастут?
- Над фонографом Эдисона тоже смеялись, а он положил начало
звукозаписи.
- Несопоставимые величины! - закричал академик. - Есть и другие.
Микроскоп привел нас в микромир, а лазер к космическому видению. Но куда
приведет материализация времени? К механическим игрушкам для взрослых
детей. Я бросил свою, потому что не мог стабилизовать время, вы тоже - я
уверен в этом! - бросите вашу, потому что не можете его изменить.
- Не все в науке нужно рассматривать с точки зрения практической
пользы.
- Все! Не сейчас, так в будущем.
- Значит, вето?
- На что вето? На игру со временем? Да! На кинематографию памяти? Что
же до аппарата, то пока вы создали только игрушку - отдайте ее врачам или
криминалистам: она им пригодится. И не останавливайтесь на полпути. Ищите
ключ к тайнам человеческой памяти, к ее коду, к ее совершенствованию.
Будьте ее хозяином, а не копиистом.
Академик встал и, не прощаясь, пошел к выходу. У двери он остановился и
долго стоял так, не касаясь дверной панели и не оборачиваясь к молчавшему
кибернетику.
- А жаль, - вдруг произнес он, не двигаясь, - честное слово, жаль.
- Не люблю, когда меня жалеют, - вспыхнул кибернетик.
Академик оглянулся - глаза его снова помолодели.
- Я думал не о вас, - сказал он.
- А о ком?
- О себе. После этого матча мне предложили заменить уходившего на
пенсию тренера. Я отказался. А зря! Кто знает, может, это была
невосполнимая потеря для футбола. Может, именно мне удалось бы создать
чудо-команду - голубую мечту болельщика. А, как вы думаете?
Кибернетик в растерянности не сразу нашелся: шутит академик или говорит
всерьез? Да шутит же - за академиком это водилось: несколько ироничный
взгляд на собственную персону.
И кибернетик в тон ответил:
- Это не в компетенции моей "игрушки".
Академик рассмеялся и вышел.