Код произведения: 4743
Автор: Искандер Фазиль
Наименование: Рассказы о Чике
Фазиль Искандер.
Рассказы о Чике
Чик - играющий судья
Был жаркий солнечный день начала лета. Ребята в парке играли в футбол.
Играли улица на улицу. Третья Подгорная против Четвертой Подгорной, на
которой жил Чик. Девочки и малышня с обеих улиц следили за игрой. Они были
болельщиками и зрителями. Среди девочек были Сонька и Ника. Они сидели на
траве. На Нике был такой широкий сарафан, что он сейчас расстилался вокруг
нее, как голубой парашют. Казалось, она только что с небес тихо опустилась
сюда.
Воротами служили сброшенные одежды мальчиков. Некоторые мальчики
разделись до трусов, но Чик, пришедший сюда в майке, в коротких штанах и
сандалиях, так и играл.
Настоящую боевую форму футболиста носил только один мальчик, капитан
команды Третьей Подгорной. Звали его Гектор. На нем была настоящая
динамовская майка с закатанными рукавами и с голубой полосой на груди,
настоящие динамовские трусы, сидевшие на нем, как юбка, настоящие гамаши и
ботинки.
Дело в том, что старший брат капитана играл в местной взрослой команде
и было только не ясно, сам брат выдал ему всю эту одежду или он у него ее
украл на время игры.
Чик был капитаном своей команды и нападающим. Чик одинаково хорошо, а
иногда и одинаково плохо, бил правой и левой ногой. Он никакой разницы не
чувствовал между правой и левой ногой. Ему было все равно, какой ногой
лупить мяч, что правой, что левой.
Он гордился этим. Он до того удивительно не отличал правую ногу от
левой, что иногда ему приходилось сранивать ногу с соответствующей рукой,
чтобы определить, какая, собственно, это нога - правая или левая. Чик
гордился таким свойством своих ног, но другие этого не замечали или из
зависти делали вид, что не замечают.
Сонька и Ника внимательно следили за его игрой и, если ему удавалось
красиво обвести игрока или тем более забить гол, они хлопали в ладоши и
кричали:
- Молодец, Чик! Браво, Чик!
Но Сонька чересчур восторженно следила за его игрой. "Молодец, Чик!" -
кричала она, как только он ударял по воротам, еще не дождавшись результатов
удара. Это было хорошо и уместно, когда Чик забивал гол. Это было уместно и
тогда, когда вратарь ловил трудный мяч. Но это бывало довольно глупо, когда
Чик промахивался, и мяч летел мимо ворот.
- Ненавижу, когда кричат под ноги! - говорил Чик в таких случаях,
взглянув на Соньку. В такие минуты ему казалось, что ее крик или ожидание ее
крика помешали ему хорошо пробить мяч.
Бочо, друг Чика, сейчас играл против него, потому что он был с Третьей
Подгорной. Чик впервые играл против Бочо. Все знали, что Чик победил Бочо в
честной драке, в невыгодных условиях, когда вокруг были одни друзья Бочо.
Они не вмешались в драку, но Чик же не знал об этом заранее. Чик побеждал
Бочо и в обыкновенной борьбе. Но Бочо как-то слишком быстро рос и тяжелел.
Чику это было довольно обидно, тем более что сам он рос гораздо медленнее и,
кажется, совсем не тяжелел.
И вот во время игры в футбол, когда Чик прорывался к воротам
противника, Бочо иногда его догонял и, как бы не нарушая правил, наваливался
на него и оттеснял от мяча. Но ведь Чик был сильнее Бочо, куда же в этих
случаях испарялась его сила? Да, Бочо был тяжелее Чика и Чик как-то смутно
угадывал, что тут все зависит от тяжести Бочо. Чик, в сущности говоря, был
близок к открытию закона о действии массы, помноженной на ускорение. Но Чик
так и не открыл этого закона. Чик воспринимал давящую тяжесть Бочо во время
борьбы за мяч как тяжесть нахальства. Но какое он имеет право на тяжесть
нахальства и именно во время игры?
Ведь всем известно, что Чик победил Бочо в честной драке да еще в
невыгодных условиях, когда кругом были одни друзья Бочо. Неужто прямо сейчас
снова затевать драку? Но это как-то глупо и даже нечестно, все поймут, что
дело в том, что Бочо часто срывает атаки Чика, переигрывает его. Это было бы
нехорошо. Но сам Бочо должен помнить о той драке? Не ему ли Чик тогда
поставил фонарь? Нет, ничего не помнит! Пользуясь тем, что он одинаково бьет
обеими ногами, Чик уходил от Бочо с правого края на левый, но тот
преследовал его и там. Видно, капитан ему заранее сказал: "Твоя задача
держать Чика. И мы выиграем". Вот он и прилип к нему.
Да, странные вещи происходят в мире. Прошлым летом Чик отдыхал в горах
в доме дедушки. И вот Чик в конце лета приезжает на школьные занятия в город
и встречает на улице Бочо. И что он видит? Пока Чик бегал по горам и пил
козье молоко, Бочо здесь так вырос, что перерос его чуть ли не на полголовы.
Чику как-то стало больно и неприятно, как будто Бочо его обманул и предал.
Да, Чик чувствовал себя преданным. Как будто Бочо должен был его
предупредить, прислать в Чегем телеграмму, что ли: "Чик, принимай меры. Я
очень быстро расту. Все еще твой Бочо".
Да и какие меры Чик мог принять? Нажимать на мамалыгу? На копченое
мясо? Или часами висеть на какой-нибудь ветке? Но ведь так только руки
вытянутся? Да, Чик чувствовал, что Бочо его предал, но ему было бы ужасно
стыдно в этом признаться. Чик изо всех сил сдерживался, чтобы Бочо не
заметил его остолбенения. Но вдруг Бочо, глядя на Чика, стал ухмыляться. До
чего же неприятная ухмылка!
- Ты чего ухмыляешься? - дрогнувшим голосом спросил Чик.
- Да так, ничего, - ответил Бочо, продолжая ухмыляться.
- Нет, ты скажи честно!
- Я так просто...
- Я же знаю, что ты чего-то думаешь!
- Да ничего я не думаю Чик.
- Нет, ты что-то думаешь и от того разлыбился.
- Не обижайся, Чик, но ты какой-то маленький стал.
Лучше бы Чик этого не слышал! Внутри у него все похолодело. Но Чик взял
себя в руки и постарался вспомнить, что по этому поводу говорят в Чегеме.
- Плохое дерево быстро растет, - сказал Чик.
- Какое такое плохое дерево? - просипел Бочо с некоторой тревогой.
- Например, ольха, - пояснил Чик, - у нее слабая древесина, и она
быстро растет. А грецкий орех, дуб, самшит - они растут медленно. Зато у
них мощные мускулы. Даже топор затупляется, когда рубят самшит.
- То дерево, а то люди, - уперся было Бочо, но усмехаться перестал.
- Хочешь, давай поборемся?
- Давай, - согласился Бочо и усмешкой напомнил о своем теперешнем
преимуществе.
- С подножкой включительно, - предупредил Чик.
- Идет.
Они вцепились друг в друга. Чик с трудом обхватил потолстевшее тело
Бочо. Он сразу почувствовал, что устойчивости в нем прибавилось. Но Чик
хорошо помнил и о своем преимуществе: ему все равно было какой ногой ставить
подножку, что левой зацепить, что правой. А Бочо надеялся, что теперь его
Чик не может свалить.
Они некоторое время кряхтели, сцепившись друг с другом, и Чик пару раз
для понта цеплял его ногу своей правой ногой, но Бочо успевал отцеплять.
Ноги его теперь казались тяжелыми, как колонны. И когда Чику удалось отвлечь
внимание Бочо на свою правую ногу, он заплел его ногу своей левой ногой и
изо всех сил толкнул его назад. Бочо рухнул, как гнилая ольха. Чик сел на
него, показывая, что преимущество надолго, если не навсегда, остается за
ним.
Чик тогда удивился, что свалил Бочо даже легче, чем раньше. Он не
понимал, что обида за так неожиданно и так насмешливо выросшего Бочо
придавала ему дополнительные силы. Да и горный воздух с козьим молоком,
видно, не прошли даром. Но Чик тогда решил, что Бочо слишком быстро нарастил
мясо и это мясо еще не приспособилось к борьбе и даже мешает старым
мускулам.
Но, оказалось, что Чик не совсем прав. Оказалось, в футболе эта лишняя
тяжесть помогает Бочо. И главное, Бочо во время игры начисто забывал, кто
победил в честной драке, в невыгодных условиях, когда кругом были друзья
Бочо, и кто рухнул, как гнилая ольха, когда они в последний раз боролись.
Нет, только пыхтит, догоняя Чика, и довольно удачно оттесняет его от мяча
нахальной тяжестью своего тела.
В сущности иногда надо было давать штрафной за грубую игру. И Чик,
когда Бочо особенно нахально отбирал у него мяч, замирал на месте в
полусогнутом виде, показывая судье, что любой другой мог свалиться от этого
грубого толчка и только он удержался за счет одинаковой цепкости своих ног.
Но судья, ради которого Чик замирал в этой неудобной позе, или не смотрел на
него или руками показывал: мол, продолжайте игру, все правильно.
Ничего себе - все правильно! И это было тем более обидно, что игру
судил Оник, сын Богатого Портного. Они жили не только на одной улице, но и в
одном доме. И сейчас Оник форсит своей честностью, показывая всем: вот мы с
Чиком живем в одном доме, а я ему не подсуживаю, я честный судья.
Ничего себе честный! Да другой на месте Чика отлетал бы от Бочо,
пропахав землю метров на пять! И если Чик не отлетал за счет своих ног, то
значит все честно?!
Да и какой Оник судья! Просто отец Оника, Богатый Портной, достал ему
настоящий судейский свисток, и поэтому его в последнее время назначают
судьей. Правда, Оник быстроног. Что есть, то есть. Везде поспевает, хотя то
и дело свистит по поводу и без повода. А когда Бочо наваливается на Чика,
как дикий кабан, он никак не может продуть в свой свисток.
И Чик, продолжая играть, все сильней и сильней злился на Оника. У него
сердце не кусается! Так в Чегеме называли тостокожих, равнодушных людей.
Чик считал, что это метко замечено.
И вдруг пришло возмездие.
В парк, где они играли, явился Богатый Портной с кружкой молока и
поджаристой булкой. Родителями Оника считалось, что у него слабые легкие и
его надо время от времени прикармливать. Богатый Портной иногда и в школу
приносил Онику пирожки с мясом или что-нибудь еще не менее вкусное. Это
длилось так долго, что в классе уже к этому привыкли и почти не смеялись,
когда Богатый Портной, не дожидаясь звонка, просовывал свою голову в дверь
класса и предлагал Онику пирожки.
Но принести булку и кружку с молоком сюда в парк, где идет непримиримая
игра улица на улицу, где многие даже не знают о пирожках, годами носимых в
класс, потому что учатся совсем в другой школе, а многие и вообще не знают,
что Богатый Портной со своими закидонами - отец Оника, это было слишком.
- Оник, молоко и булочка! - крикнул Богатый Портной таким
естественным голосом, как будто это общеизвестный в мировом футболе завтрак
судьи.
Оник быстро взглянул на отца и, махнув рукой, побежал туда, где
сцепились игроки. Он делал вид, что этот курчавый мужчина с ленточкой
сантиметра на шее, с кружкой молока в одной руке и с поджаристой булкой в
другой, не такое уж большое отношение имеет к нему. На что он надеялся?
Трудно сказать. Во всяком случае, Оник, как и все слабохарактерные люди,
пытался оттянуть то, что будет ему неприятно.
Чик ожидал, что Богатый Портной сейчас скажет: "Мой Оник симпатичка!"
- и все попадают от смеха. Но Богатый Портной вел себя здесь посдержанней,
чем в школе или на своей улице, хотя ленточку сантиметра с себя не снял
перед тем, как идти в парк. Может быть, нарочно, чтобы удивленным встречным
другие люди говорили: "Как, вы не знаете его? Так это ж Богатый Портной".
Видя, что Оник не сразу его признал. Богатый Портной решил немного
переждать.
- Оник, пей молоко и суди отсюда! - крикнул через некоторое время
Богатый Портной, надеясь, что нашел вариант, при котором и сын будет есть, и
игра не будет останавливаться. Интересно, подумал Чик, как это он будет
судить, булькая свистком в молоке?
- Потом! Потом! - резко крикнул Оник, пробегая мимо отца и продолжая
делать вид, что между этим человеком с ленточкой сантиметра на шее и им,
строгим судьей, большой близости нет, хотя некоторая близость, может, и
существует. Чик заметил, что Оник ни разу отца не назвал папой. Все еще
надеялся, что пронесет.
Уже некоторые игроки и зрители стали посмеиваться Над этой странной
картиной, тем более что никто не подозревал, что у Оника, бегающего, как
борзая, слабые легкие. Чик вообще сомневался, что у Оника слабые легкие,
просто, по мнению Чика, Богатый Портной хотел иметь более упитанного сына.
Том более никому из тех, что учились в другой школе, в голову не
приходило, что сына со слабыми легкими надо ловить где попало и подсовывать
ему булочку с молоком. Между тем, Оник, раздраженный присутствием отца, еще
чаще стал свистеть невпопад.
- Оник, хенца не было! - вдруг громким голосом вмешался Богатый
Портной в спор Оника с игроками, - клянусь твоей жизнью! Покушай булочку с
молоком и тогда точнее будешь судить!
И тут стали смеяться и игроки, и зрители. Гектор, капитан Третьей
Подгорной, выбрав на поле место потравянистей, повалился, как бы обессилев
от смехотворности происходящего, и стал дрыгать ногами в воздухе, гордясь
своими пятнистыми гамашами.
- Папа! - крикнул Оник и, покраснев от ярости, топнул ногой: -
Сколько раз я тебе говорил: не приходи, когда я играю с ребятами!
С этими словами он швырнув свисток на поле, побежал в глубь парка и
через минуту скрылся за деревьями.
- Оник, - растерянно выдохнул Богатый Портной, глядя ему вслед и уже
совершенно бесплодно протягивая туда булку и кружку с молоком. Такой силы
сопротивления он не ожидал. Такого не бывало. И тут Чик почти
бессознательно, пользуясь его растерянностью и желая, чтобы всем снова стало
смешно, подошел к нему и смиренно сказал:
- Дядя Сурен, я поем булочку с молоком.
Раздался новый взрыв хохота. Богатый Портной окончательно растерялся и
крепко задумался. Он до того крепко задумался, что лоб у него вспотел и он
рукой, сжимающей булку, подобрал один конец ленточного сантиметра, висевшего
у него на шее, и вытер лоб. Чик ясно видел, как он соображает, или ему
казалось, что он это ясно видит.
...С кружкой молока и булкой в руках плутать по парку в поисках
удравшего Оника глупо и бесполезно... Первая мысль Богатого Портного.
...Уносить домой кружку с молоком и булку, еще глупей, потому что это
бросит тень на его прозвище, которым он тайно гордится... Вторая мысль
Богатого Портного.
...Съесть эту булку самому, запивая ее молоком, на глазах у хохочущих
пацанов было бы совсем глупо... Третья мысль Богатого Портного.
И так как четвертая мысль, видимо, не последовала, он с ненавистью
протянул кружку и булку Чику.
Чик взял этот тяжелый дар. Некоторые стали снова смеяться, а некоторые
даже аплодировали Чику. Чик надкусил хрусткую булку и хлебнул жирное,
вкусное молоко.
- Чик, оставь сорок! - крикнул кто-то в шутку, и все опять
рассмеялись.
Чик прекрасно себя чувствовал. Оник сейчас был забыт. Все смеются, но
это сейчас не обидный смех, смеются молодечеству Чика. Через две минуты он
умял булку и, выпив все молоко, вернул кружку Богатому Портному. Сумрачно
приняв кружку, тот сильно плеснул ею, по-видимому, пытаясь выплеснуть оттуда
дух Чика, потому что больше оттуда выплеснуть было нечего. После этого он
повернулся и, время от времени нервно взмахивая кружкой, может, все еще
вытряхивая дух Чика, вышел из парка.
- Кто же будет судить? - спросил Гектор.
- Я буду судить! - крикнул Чик, как бы чувствуя, что раз он съел
предназначенное судье, он и должен судить. Он подбежал к свистку Оника,
подобрал его и вытер о штаны.
- А кто будет за тебя играть? - спросил Бочо своим сиплым голосом,
как бы умоляя Чика дать еще потолкать себя. Видно, не натолкался.
- Я буду играющий судья! - крикнул Чик уверенно. Столь лихо съеденная
булка и выпитое молоко придавали ему уверенность в себе. Бедный Чик, он не
знал, что нельзя быть судьей и игроком одновременно. Впрочем, об этом не
знали и до сих пор не знают многие взрослые люди, от чего вся мировая
история скособочивалась то в одну, то в другую сторону. В зависимости от
того, кто кому подсуживал.
- Восемь - восемь! Игра продолжается! - громко закричал Чик и
протяжно свистнул в свисток.
Чик судил и играл. И сначала все было хорошо. Только разыгрывая
комбинацию, ему приходилось жестами показывать, кому куда бежать и кому он
собирается подавать мяч, потому что изо рта у него торчал свисток. Поначалу
было странно свистеть самому себе и самому пробивать штрафной или
выбрасывать мяч из аута.
Несколько раз он, ненарочно, а от избытка чувств, свистком останавливал
игру. Один раз так остановил игру, когда Гектор прорывался к воротам. Чик
хотел крикнуть беку, чтобы он выбегал навстречу атакующему капитану, а
вместо этого свистнул в свисток. Игра остановилась.
Гектор был в ярости. С криком "Что я сделал не так?!" он ринулся на
Чика с тем, чтобы подраться с ним. Но Бочо вцепился в своего капитана, чтобы
избежать драки. Когда игра останавливалась, Бочо иногда вспоминал, что они с
Чиком друзья. Гектор был в такой ярости, что проволок Бочо несколько шагов,
истошно крича: "Что я сделал не так?!"
- За попытку драться с судьей - последнее предупреждение! - холодно
сказал ему Чик, но в душе чувствовал смущение. Он неправильно остановил
игру.
Команда Третьей Подгорной подняла галдеж, и Чик с трудом оправдался,
что свистнул невольно, потому что хотел предупредить бека. После этого все
игроки были расставлены так, как они стояли до свистка.
Игра снова началась, но теперь и защита была внимательней и разъяренный
капитан действовал не слишком точно. Атака была отбита, а Гектор, подтягивая
гамаши, злобно исподлобья взглянул на Чика, показывая, что это ему даром не
пройдет.
Через некоторое время Чик не дал себя оттолкнуть Бочо, обвел его,
прорвался к воротам и долбанул мяч в правый угол. Это был верный гол,
вратарь даже не успел шелохнуться в сторону мяча. Но, к несчастью, Чик в
момент удара от избытка чувств опять свистнул в свисток. Черт бы его побрал!
- Офсайт! - очнувшись, крикнул вратарь.
- Офсайт! Офсайт! - подхватили игроки его команды.
Это было чудовищной ложью. Чик вынул свисток изо рта и крикнул:
- Какой офсайт! Я же сам прорвался! Мне никто не подавал!
- Ничего не знаю - офсайт! - крикнул вратарь, - ты свистнул! Я
решил - офсайт и потому не взял мяч!
Чик задохнулся от возмущения.
- Ты и не мог его взять! - крикнул Чик, - я свистнул случайно!
Гектор радостно побежал за мячом, принес его и, поставив на штрафной
площадке, приготовился выбивать.
- Когда я атакую и ты свистком останавливаешь игру - это ничего, -
ехидно сказал он, - а когда из-за твоего свистка наш вратарь не прыгнул на
мяч, ты не виноват!
Это была чудовищная несправедливость, но Чик им ничего не мог
втолковать. Да, он во время прорыва их капитана ошибочно свистнул. Но там
еще бабка надвое сказала, забьет он гол или нет. А тут готовый гол. Ну и
что, что свистнул! Ясно же - вратарь даже не шелохнулся, он не мог взять
этот мяч!
Все-таки после долгих споров решили, что этот мяч будет разыгран.
Отстоять розыгрыш мяча было нелегко. Чик расставил всех игроков там, где они
стояли до его удара по воротам. Но за это команда Гектора потребовала, чтобы
он бил в тот же угол, куда он ударил тогда.
Чик до хрипоты доказывал, что это полная глупость, что, если вратарь
будет ждать мяч именно в этот угол, он, конечно, его возьмет. Но на это
противники дружно утверждали, что он сам говорил: тогда вратарь шелохнуться
не успел. Вратарь стоит на том же месте, Чик будет бить с того же
расстояния, значит, вратарь и сейчас шелохнуться не успеет. Чтобы продолжить
игру, Чик вынужден был пойти на эту гнилую уступку.
Чик внимательно оглядел вратаря и ворота. Он должен был бить с места,
как в атаке. Чтобы окончательно затерроризировать вратаря тем, что он
одинаково бьет обеими ногами, Чик то одну ногу отставлял для удара, то
другую. То одну, то другую.
- Старый фраерский номер Чика, - крикнул Гектор, - делает вид, что
ударит правой, а сам ударит левой.
Чик проглотил обиду и уже вынужден был ударить правой. Чик волновался,
что может опять сначала ударит, а потом свистнет. Он даже слегка обалдел от
всех этих дел и про себя повторял: сначала свисток, потом удар, сначала
удар, тьфу, сначала свисток, свисток!
Свисток! Удар! Вратарь и на этот раз шелохнуться не успел, но, увы,
теперь мяч пролетел мимо ворот. Чик слишком круто взял, но что он мог
сделать, если вратарь заранее знал, в какой угол он будет бить. К тому же
Гектор своим подлым замечанием заставил его изменить отработанный прием.
Чик так долго терроризировал вратаря возможностью ударить любой ногой,
что теперь, когда он промазал, все это со стороны могло показаться
смешноватым.
Чик это признавал.
Но Гектор дико захохотал и, найдя глазами место на поле, которое было
потравянистей, шлепнулся на него и задрыгал ногами, как бы потеряв все силы
от смехотворности Чика. Кое-кто из игроком заулыбался и раздался смех со
стороны зрительниц. Чик быстро посмотрел на Соньку и Нику. У Ники лицо было
грустное, а Сонька рванулась ему навстречу своим веснущатым лицом и громко
крикнула:
- Чик, ты все равно прав!
Гектор продолжал кататься по траве, дрыгать ногами в гамашах и делать
вид, что не может остановить свой фальшивый смех.
- Я умру от этого фраерского номера Чика, - говорил он, как бы с
трудом продавливая слова сквозь смех, - этот номер уже даже в Армавире не
хавают...
И Чик не выдержал. Что-то лопнуло внутри. Он выплюнул свисток и
громовым голосом закричал:
- Я убью тебя, гадина!
Да, у Чика был голос нешуточной силы! Гектор, до этого изнемогавший от
смехотворности Чика, вдруг с необычайной бодростью вскочил и, увидев, что
Чик мчится на него, побежал. Чик гнался за ним, как Ахиллес за Гектором
вокруг Трои! Они дважды успели обежать поле, на котором играли, причем
Гектор, надо полагать в отличие от гомеровского Гектора, успевал оглянуться
и показать язык своему преследователю. Это только раскаляло Чика. Расстояние
между ними сокращалось, возмездие было неминуемо, но тут вдруг на Чика
бросился Бочо и, проволочившись за ним всей своей тяжестью несколько метров,
закричал:
- Чик, ты же судья!
И Чик вдруг остыл. В конце концов, все видели, как этот герой бежал от
него вокруг игрового поля. Кто-то подал ему свисток, Чик вытер его о штаны,
сунул в рот и засвистел в знак продолжения игры.
Игра возобновилась. Чик теперь очень боялся, как бы случайно не
свистнуть в ненужном месте. Это как-то сковывало, мешало играть. И теперь
иногда он опаздывал дать свисток, там, где это было необходимо.
Через некоторое время два капитана схлестнулись в центре поля. Чик
принял на голову мяч и так удачно, что повел его головой в сторону ворот
противника. Он успел пять раз отбить мяч, подавая его себе на голову и рвясь
к воротам противника! Гектор, как смешной козлик, прыгал рядом с ним,
стараясь собственной головой добраться до мяча, но это ему никак не
удавалось. Конечно, со стороны это выглядело красиво, и Сонька, не утерпев,
закричала:
- Браво, Чик!
И тут голова Чика промахнулась, мяч упал ему на грудь, отскочил и
ударился о руку Гектора, все еще подпрыгивающего возле него, как козлик. Чик
свистком остановил игру, взял в руки мяч, поставил его на место, где
проштрафился Гектор, и приготовился бить.
И тут вдруг многие начали смеяться. Даже Апести из команды Чика ехидно
улыбнулся, а потом рассмеялся, что было особенно обидно. Гектор, который до
этого пять раз неудачно пытался в прыжке боднуть мяч, сейчас зашелся в
притворном хохоте, добежал до травянистого места и опять повалился, громко
хохоча и дрыгая ногами. Такого фальшивого пацана Чик никогда не встречал.
Если на тебя на самом деле напал неудержимый смечах, почему ты не падаешь
там, где стоял, а ищешь место потравянистей?!
Кровь опять ударила в голову Чика! Чего они смеются? Он же совершенно
ясно видел, как мяч ударил в руку Гектора. Штрафной! Какого черта они
смеются?!
- Хенц! Хенц! - громко закричал Чик и, вложив в рот свисток,
приготовился бить, одновременно руками показывая, чтобы его игроки шли
вперед. Но они не двигались, и многие из них уже смеялись вместе с
противниками. Измена! Бунт на корабле! Однако вместе с игроками смеялись и
болельщицы. Чик метнул взгляд в сторону Соньки и Ники.
- Чик, ты прав! - громко крикнула Сонька и героически рванулась к
нему своим веснущатым лицом. Но Ника, Ника! Красивая Ника улыбнулась ему
снисходительной улыбкой старшей сестры и покачала головой. Какое
снисхождение?! Какая там старшая сестра, когда они однолетки?! Фальшь!
Фальшь!
Голубой парашют сарафана все еще безмятежно расстилался вокруг нее. И
Чику вдруг захотелось подбежать к ней, стать ногами на ее безмятежный
парашют, схватить ее под голые руки и вырвать ее из парашюта! Но Чик не мог
сделать этого. Он знал, что его неправильно поймут.
Чик, сдерживая себя из последних сил, вынул свисток изо рта и громко
крикнул:
- Бью штрафной! Хенц!
Тут к смеявшимся присоединились и те, что не смеялись до этого. Гектор,
катавшийся по траве, стал делать вид, что от смеха сходит с ума и начал
кусать траву.
- Чик, хенц был у тебя! - крикнул Бочо, подскочив к нему.
- У меня?! - взревел Чик. От возмущения он больше ничего не мог
сказать. Он швырнул свисток на землю, показывая, что ни играть с этими
варварами, ни судить их больше не намерен. Футбол для них слишком культурная
игра!
- Да, Чик, у тебя был хенц! - повторил Бочо умоляющим, дружеским
голосом.
И тогда Чик побежал к Гектору, который все еще катался по траве. Если
даже все ослепли и никто не заметил, что мяч ударил его по руке, сам он, сам
он никак не мог этого не почувствовать!
Чик схватил его за шиворот и приподнял его голову над травой.
- Мяч тебя ударил по руке или нет?! Ударил или нет?! - вопрошал Чик,
держа его за шиворот и тряся его.
Тот мотал головой и делал вид, что не может ничего сказать от душащего
его хохота. Наконец, он выплюнул себе на ладонь клок травы и показал Чику.
Что это могло означать? Что он сумасшедший и не отвечает за свои слова? Нет,
он издевается!
Проклятье! Чик тряс его, держа за шиворот, а тот, разинув рот, тянулся
к траве, словно в самом деле сошел с ума и теперь жить не может без этой
травы. Тут несколько игроков вместе с Бочо подскочили к Чику и стали
оттаскивать от своего капитана. Они что-то объясняли ему. Чик сперва ничего
не понимал, но потом до него стало доходить. Он бросил Гектора и начал
прислушиваться к ним.
- Мяч сперва ударил тебя по руке, а потом отскочил и ударил по руке
Гектора, - донеслось до него сквозь шум в голове.
- Мяч ударил меня по груди! - крикнул Чик и выпятил свою широкую
грудь, показывая, что было куда попасть мячу.
- Чик, ты прав. Они врут! - героически крикнула Сонька.
- Он сразу ударил тебя по груди и по руке! - сиплым голосом настаивал
Бочо и даже хлопнул его ладонью по груди и предплечью, показывая куда попал
мяч. Он ударил его довольно увесисто, чтобы до Чика лучше дошло.
- Да! Да! По груди и по руке! - подхватили другие ребята и каждый
считал своим долгом, как можно крепче хлопнуть Чика по тому месту, куда
ударил мяч. От этих однообразных, увесистых ударов Чик как-то отрезвел и с
тоской подумал: а может, так оно и было?
"Но почему, почему я не почувствовал, что он ударил меня по груди и по
руке одновременно?" Чик вспомнил, с какой яростью иногда футболисты налетали
на судью, который их штрафовал, они не понимали, что допустили нарушение
правил. И он успокоился. Он только подумал, как, оказывается, трудно быть и
судьей и игроком в одно и то же время.
Чик поднял свисток, вытер его о штаны и сунул в рот. Гектор, забыв, что
он сумасшедший, жующий траву, подбежал к мячу, чтобы бить штрафной. Только
теперь в обратную сторону.
Игра продолжалась. Счет был двенадцать - одиннадцать в пользу команды
Чика. Чик был уязвлен. Получалось, что он, подсуживая себе, подсуживает
своей команде, а это было нечестно.
Поэтому он теперь строго следил за нарушениями своей команды. Особенно
строго он следил за Анести. Он помнил его ехидную улыбочку и ехидный смех,
когда противники смеялись над ним. Но Чик был бы очень удивлен, если бы ему
сказали, что именно этим обстоятельством вызвано его пристальное внимание к
игре Анести.
По слухам, которые сам же Анести распространял и поддерживал, он на
Четвертой Подгорной лучше всех играл головой. Но Чик что-то не мог
припомнить, чтобы Анести в атаке пять раз подряд головой ударил мяч. Стоя на
месте, он и десять, и двадцать раз мог отбить головой мяч, если в это время
его никто не атакует. А ты попробуй в атаке вести мяч головой, не отпуская
его пять раз, когда рядом Гектор подпрыгивает, как козлик, и толкает. Но
Анести больше всего на свете любил играть головой и всю игру просил, чтобы
ему накидывали мяч на голову. Но его никто не слушал. Разве что с аута
подадут или иногда с корнера. А он всю игру кричит по-гречески:
- Алихора со кифале! Дос со кифале! (Скорее на голову! Давайте на
голову!).
Он всегда об этом кричал по-гречески, делая вид, что скрывает от
враждебной команды свой невероятно хитрый замысел. Но все и так понимали,
что он кричит, да и в команде противника было несколько греков, не считая
капитана Гектора.
Игра шла полным ходом, как вдруг Анести прорвался с мячом, обвел одного
защитника, обвел второго, столкнулся с третьим и упал. Анести быстро
подставил ногу защитнику, который отнял у него мяч, и тот тоже упал. Анести
вскочил и овладел мячом. Но тут раздался строгий свисток судьи. Чик сурово
показал рукой в сторону своих ворот: вот что значит - честный судья!
Но вдруг всполошилась вся его команда.
- Судью на мыло, - закричал Анести, - Чик подкуплен!
- Чик, ты ошибся! - стали кричать пацаны из его команды. Они ему
объяснили, что хотя Анести лежа и подставил ногу хавбеку, но он это сделал в
отместку, потому что сам хавбек, столкнувшись с Анести, сделал ему подножку,
и Анести упал. А Чик проморгал этот момент.
При этом самые горячие из них подходили к Чику, подставляли собственную
ногу и пытались Чика завалить через нее, чтобы ему было яснее, как и почему
упал Анести. Но Чик, пользуясь тем, что у него обе ноги были одинаково
устойчивые, не давал себя завалить, тем самым показывая, что никакой
подножки не было и Анести мог устоять на ногах. Однако, в душе он был сильно
смущен.
Ему вдруг показалось, что он видел, как хавбек ставит подножку Анести.
Почему же он не свистнул, а свистнул тогда, когда Анести уже на земле сам
подставил ногу хавбеку? Чик не мог понять, что с ним случилось: он видел, но
не заметил? Или заметил, но не видел? Чик сейчас никак не мог понять, что
ему очень хотелось оштрафовать Анести и поэтому так получилось. Но он этого
не понимал и потому обратился к хавбеку:
- Эдик, только честно, была подножка?
Хавбек блудливо опустил глаза и, пожав плечами, сказал:
- Не знаю. Я не хотел ставить подножку.
Тут Анести подбежал к Чику и, дергая его за майку, стал кричать:
- Олух царя небесного! Разве судья спрашивает у нарушителя, ставил он
подножку или нет?
За такую наглость можно было и звездануть Анести, но Чик сдержался:
нельзя, чтобы судья сам начинал на поле драку. К тому же он был виноват
перед Анести. Сильно виноват. Теперь ясно, что хавбек ему первым поставил
подножку, а Чик этого как бы не заметил.
В конце концов решили, что этот спорный мяч надо разыграть. Спорящие
игроки стали друг против друга. Чик должен был подбросить мяч между ними.
Когда Чик с мячом в руке подошел к ним, Анести, как ни в чем не бывало,
шепнул ему:
- Дос со кифале.
Чик сделал суровое лицо, показывая, что ни при каких обстоятельствах он
не отклонит мяч в сторону Анести. И в то же время он чувствовал себя перед
ним виновным. Сейчас он забыл, как ехидно улыбался Анести, но помнил, как он
был близко от ворот противника, когда ему сделали подножку, а Чик этого не
заметил. Чик точно подкинул мяч между игроками, но мяч сам почему-то стал
падать ближе к Анести.
Великий игрок головой в прыжке достал мяч, но вместо того, чтобы
перекинуть его через хавбека и ринуться в атаку, он попал мячом ему в грудь,
и тот сам пошел в атаку.
Через несколько минут Чику удалось уйти от преследующего его Бочо и
забить гол. И эта была самая прекрасная минута в игре! Это был чистый и
честный гол, никто даже пикнуть не посмел.
Вратарь от досады так ударил по мячу, что мяч вышел на аут и застрял на
мушмале. Стали камнями пытаться его сбить, он он так плотно застрял, что не
падал.
- Я залезу на мушмалу и стряхну его! - крикнул Чик. Пока Чик залезал
на дерево, игроки вспомнили, что им хочется пить и все побежали к колонке.
Этот парк когда-то принадлежал какому-то богачу. Сейчас это был
государственный парк. Здесь было много деревьев мушмалы. Когда она
поспевала, сюда ребят не пускали, боясь, что они оборвут все плоды. В это
время по парку верхом на лошади ездил свирепый сторож с камчой, и редко кто
осмеливался воровать мушмалу. Очень уж свиреп был этот сторож с камчой. Но
сейчас урожай уже собрали, и парк никто не сторожил.
Чик залез на дерево. Пробираясь по ветке в сторону мяча, Чик отодвинул
руками рогатульку с кожистыми листьями и вдруг увидел под ними две
великолепные двойчатки мушмалы. Ярко-рыжие плоды как бы томились от своей
сахаристости. Чик осторожно сорвал одну двойчатку и с удовольствием высосал
каждый плод, брызжущий сладким соком. Он выплюнул скользкие косточки. Второй
двойчаткой он решил угостить девочек. Он отломал черенок, на котором они
росли, и взял его в зубы, чтобы руки были свободны. Он двинулся дальше по
ветке, пробираясь к мячу. Два сладких плода, странно и аппетитно щекоча его
губы, торчали изо рта. Мгновеньями Чику хотелось, клацнув зубами, вобрать в
рот эту сладкую и сочную двойчатку, выплюнув череночек вместе с косточками.
Но Чик терпел, все время чувствуя щекочущее губы прикосновение плодов, он
хотел обязательно угостить девочек. Одновременно он шарил глазами по веткам
в поисках забытых сборщиками плодов. Он думал, что если ему попадутся еще
две мушмалы, он эти съест, а те сорвет девочкам. Но больше ни одной мушмалы
не заметил.
Чик близко подполз к мячу и, сев верхом на ветку, стал ее трясти. Мяч
все не падал. Рискуя вместе со сломанной веткой слететь вниз, Чик сильней и
сильней ее тряс. Наконец мяч тяжело скатился с ветки и упал вниз. Чик быстро
дополз до ствола. Он спешил. Он хотел успеть угостить мушмалой девочек, пока
ребята не вернулись с водопоя. Он не хотел, чтобы над ним смеялись за то,
что он угощает девочек. Продолжая сжимать зубами черенок с плодами,
щекочущими губы, Чик соскользнул с дерева.
- Это вам, - сказал Чик и, стараясь быть небрежным, подал двойчатку
Нике.
- О, Чик, - сказала Ника, принимая двойчатку. Она слегка покраснела и
взглянула на Чика с благодарностью.
- Спасибо, Чик! - вспыхнула Сонька всеми своими веснушками и взяла у
Ники свою мушмалу. Каждая из них положила сладкий плод в рот и, разжевывая
его и чувствуя, какой он вкусный, каждая из них стала оглядывать ближайшую
мушмалу в поисках забытых сборщиками плодов. Если бы они нашли глазами
мушмалу, Чику пришлось бы снова лезть на дерево.
Чик находил такое поведение девочек не слишком приличным. Девочки
вообще должны есть более сдержанно, чем мальчики. И тем более, когда их
угощают мушмалой, не зыркать глазами по дереву: "Мало! Дай еще! Чик, ты
только раззудил нам аппетит!"
Но, слава Богу, они ничего не выискали на дереве. А то пришлось бы
снова карабкаться по стволу, чтобы не портить первое угощение. Нет, девочки
ничего не отыскали на дереве и, облизываясь, опустили глаза. Чику просто
повезло. Те двойчатки удачно прятались за листьями маленькой веточки, и
сборщики забыли отвернуть эти ушастые листья.
Пришли ребята с водопоя, и игра была продолжена. Напившись воды, Бочо
окончательно осатанел. Он ни на шаг не отходил от Чика. Видно, Гектор после
того, как Чик забил последний гол, дал ему нагоняй и велел еще плотнее
наседать на Чика. И он наседал и наседал и часто оттеснял Чика от мяча.
И Чик ничего не мог поделать. Потное тело Бочо во время бега
приобретало неостановимую, толкающую мощь. Но Чик удерживался на ногах и,
уже устав от многих споров, не свистел, не назначал штрафной.
Но обида в нем копилась и копилась. Он мрачнел и мрачнел, и ему было
горько, что ни один игрок его команды, хотя бы не возмутится вслух, что с
Чиком играют грубо, не дают ему прорваться к воротам. Может, дело в том, что
он сам был судьей и сам должен наказывать за грубую игру? Должен-то должен,
но себя защищать трудно, особенно, когда ты сам судья.
И Чик пошел в последнюю атаку, пытаясь из всех сил оторваться от Бочо.
Но Бочо дышал у самого уха, наседал и наседал своим тяжелым, потным телом, а
Чик цепко удерживал мяч и уже был в штрафной площадке, и уже собирался
ударить по воротам, безразлично, правой или левой, как вдруг Бочо его так
толкнул, что Чик, отлетев на несколько метров, растянулся на пыльной траве.
Обида его была столь велика, что он на мгновенье задохнулся, обо всем забыл,
выплюнул свисток и закричал во все горло:
- Куда смотрит судья?!
Этого уже нельзя было исправить. Смеялись обе команды, смеялись
зрители. Гектор мгновенно выбрал место потравянистей, ласточкой прыгнул на
него и зашелся в хохоте, цапая зубами траву. Смеялась Ника, смеялась даже
всегда преданная Сонька! И лишь один Бочо не смеялся, видимо, чувствуя, что
на этот раз переборщил. Но Чик его не замечал.
Чик вскочил и побежал в глубь парка, куда час назад бежал Оник. Об
Онике он сейчас не помнил. Добежав до самшитовой клумбы, где плотным зеленым
кольцом росли корявые, густокурчавые деревца, он решил войти в это укрытие,
чтобы больше никогда не видеть людей. Он вошел в клумбу и увидел Оника. Оник
лежал на траве и внимательно приглядывался к чему-то на земле.
- Что ты тут делаешь? - спросил Чик.
- Слежу за муравьями, - ответил Оник, не оборачиваясь на Чика, - сто
раз интересней футбола.
Чик подошел к нему и заметил перед ним шевелившийся муравейник. Он лег
рядом с Оником и стал следить за муравьями. И вдруг все, что было на
футболе, отодвинулось куда-то далеко, как будто ничего и не было. Казалось,
они следят за другой жизнью на другой планете. Из муравейника в муравейник
деловито шныряли муравьи. Один из них тащил дохлую осу, долго, упорно, а
главное, абсолютно уверенный, что дотащит.
Чику этот муравей показался похожим на его чегемского дедушку. Вот так
и тот, бывало, с огромной вязанкой ореховых веток на плече - корм для
козлят, целый зеленый холм - карабкается из котловины Сабида. Казалось,
муравьи - это люди какой-то другой планеты, где все живут дружно, каждый
делает свое дело и никто ни над кем не смеется.
- Пахан ушел? - как-то безразлично спросил Оник, не отрываясь от
муравьев.
- Ушел, - сказал Чик и положил руку на плечо Оника. Он сказал об
этом, как о случившемся давным-давно, в другой жизни.
Оник продолжал следить за муравьями.
- А где мой свисток? - спросил он, не отрываясь от муравейника.
- Там, - сказал Чик, тоже не отрываясь от муравейника. Подробней
почему-то объяснять не хотелось.
- Там, - повторил Чик, и они надолго замолкли над муравейником.
Страшная месть Чика
Чик, уткнувшись лицом в горячую гальку, лежал на берегу моря. Хотя море
было теплое и ласковое, он сильно промерз. Дело в том, что сегодня он
доучивал Лгсика плавать. И это было нелегко.
Чик дней десять трудился, и наконец Лгсик поплыл. Не так уж далеко он
проплыл, всего метров пять, но это не имело значения. Главное - поплыл, а
еще главнее то, что он перестал бояться глубины. Он уже мог плавать в таком
месте, где не доставал ногами дно. Конечно, Лгсик со своей неуклюжей рукой и
хромающей ногой хорошо никогда не будет плавать. Он и ходит-то неважно, а
бегать совсем не может.
Зато теперь он не будет, как маленький, барахтаться на мелководье, а
отплывет от берега, пусть и недалеко. Главное - теперь он не боится глубины
и не тонет от испуга. Этого Чик добивался в последние дни и наконец добился.
И теперь он отдыхал в полузабытьи, прижимаясь промерзшим телом к горячей
гальке. Когда учишь кого-нибудь плавать, сильно мерзнешь, потому что стоишь
по пояс в воде и все время что-то показываешь и говоришь, вместо того чтобы
окунуться в воду и самому поплыть. Но зато дело сделано: Лгсик плавает!
Сверху пекло солнце, снизу горячая галька, и Чик быстро согревался. Чик
любил праздник летнего моря. И сейчас он слышал голоса и смех людей, что
были в воде. В море люди говорили и смеялись совсем по-другому, чем в
обычной жизни. Они говорили и смеялись так, как будто сидят за большим
веселым столом.
- Соук-су, холодная вода! - кричал мальчишка, проходя по берегу с
кувшинчиком, горлышко которого было перевязано марлей, и с кружкой в руке.
- Вареная кукуруза! - предлагали женщины и, похрустывая галькой,
проходили мимо.
- Инжир! Свежий инжир! - взвизгивали другие продавцы, пронося в
плетеных корзинах, прикрытых инжировыми листьями, свои сочные, сладкие
плоды.
Чик знал забавную привычку продавцов, проходящих со своим товаром по
пляжу. Каждый раз, встречаясь друг с другом, они обидчиво поглядывали на
соперника и спешили скорее отдалиться от него. И что было особенно смешно -
продавец инжира, скажем, встретившись с продавцом инжира, нисколько не
смущаясь, проходил по пространству пляжа, уже пройденному другим продавцом.
Казалось бы, чего туда идти, там только что прошел продавец инжира, и,
если кто хотел купить инжир, он уж купил. Но что еще забавнее, и в самом
деле вдруг находились новые покупатели, хотя за несколько минут до этого они
не хотели покупать инжир. Чик еще ничего не знал о силе назойливости
рекламы, но уже задумывался о ее успешных результатах.
Чик вспомнил, как он вчера обедал в доме Славика, мальчика из их
класса. Он много раз бывал у Славика, но обедал впервые. Это была очень
интеллигентная семья. Отец Славика был профессором, и мать его была какой-то
научной шишкой, но до профессора, кажется, еще не дотягивала.
И отец, и мать, оба работали в обезьяньем питомнике. Чик заметил, что
самые интеллигентные люди города занимались обезьянами. Чик слышал, что люди
произошли от обезьян и от этого испытывал легкую обиду за человечество. Но
почему самые интеллигентные люди города возятся с обезьянами? Может, они
хотят вывести из обезьян новую, более удачную породу людей? Кто его знает.
Войдя в столовую, Чик так и ахнул. Обедать собиралось всего четыре
человека, а Чику показалось, что на столе с полтысячи тарелок. Борщ
почему-то был не в кастрюле, а в какой-то белой вазе. Вилки, ножи и ложки не
просто лежали на скатерти, а были разложены возле каждого под какими-то
таинственными углами и напоминали римские цифры. Рядом с ложками и вилками
лежали какие-то куски белой, туго накрахмаленной материи величиной чуть ли
не с наволочку. Служанка, что-то туповато вычислив, взяла Чика за плечи и
усадила его рядом со Славиком с тайной, как показалось Чику, настойчивостью,
как если бы Чик рвался сесть во главу стола.
Когда все уселись за стол, Чик старался исподтишка следить за тем, что
будут делать другие, чтобы делать так самому. Он сразу же углядел в хлебнице
аппетитную горбушку, но сдержал себя, не зная, в каком порядке в
интеллигентных домах берут хлеб из хлебницы.
Вдруг все схватились за куски материи, лежавшие на столе, и, с треском
раздергивая их, стали укладывать на коленях. Оказалось, что это салфетки!
Чик видел в кино, как люди затыкают их за ворот рубахи, словно в
парикмахерской, но он никак не мог представить, что взрослые, вроде детей,
раскладывают салфетки на коленях.
Чик разодрал хрустящую, сопротивляющуюся салфетку и положил ее на свои
голые колени. Он был в коротких штанах. И сразу же от этой салфетки у него
ноги зачесались. Но чесаться было стыдно, и Чик терпел и, главное, боялся,
что эта белоснежная тугая салфетка свалится на пол и от этого произойдет
скандал. Проще было бы положить кусок фанеры на колени и обедать. Боясь, что
салфетка свалится, Чик старался не шевелить ногами. Оказывается, когда
стараешься не шевелить ногами, ужасно хочется ими пошевелить.
Ноги у него быстро одеревенели оттого, что хотелось ими пошевелить. Чик
несколько завозился с салфеткой, то и дело уточняя симметричность
расположения ее на коленях, и упустил очередность, с которой в
интеллигентных домах берут хлеб из хлебницы.
Все получилось в один миг. Когда он поднял глаза, каждый взял себе
кусок хлеба, а Славик, конечно, цапнул облюбованную Чиком горбушку. Чик
потянулся за хлебом, стараясь не побеспокоить салфетку, как капризную кошку,
готовую в любой момент спрыгнуть на пол.
Потом служанка стала разливать борщ по тарелкам, а сидевший рядом с
вазой профессор передавал их дальше. Так как Чик сидел последним, он получил
первую тарелку. Этот обычай передавать друг другу тарелки Чику понравился.
Ничего не скажешь - хороший обычай. Чик был не такой дурак, чтобы, получив
тарелку, сразу же наброситься на борщ. Он выждал, когда все получили свои
тарелки, дождался, чтобы все взялись за ложки, и принялся есть.
Но при этом он ни на мгновенье не забывал о проклятой салфетке. Мало
того, что ноги у него одеревенели и он все еще боялся ими шевельнуть, он к
тому же сидел на цыпочках для полной горизонтальности салфетки на коленях.
Колени его все еще чесались в тех местах, где салфетка прикасалась к
ним, словно салфетка была блохастой, хотя умом Чик понимал, что такая
салфетка никак не может быть блохастой. Потом стало еще хуже. Ноги стали
чесаться и в тех местах, где салфетка не притрагивалась к ним, как если бы
блохи перепрыгивали с одного места на другое. Чик уже не знал, что и
подумать.
Тем не менее с первым он неплохо справился и успел заметить, что хлеб
из хлебницы, во всяком случае, со второго захода, берут не по старшинству, а
кто как захочет. И теперь он с некоторым сожалением сообразил, что не было
бы большой ошибки, если бы он ту горбушку сразу же потянул к себе.
В том же порядке раздали и второе: золотисто поджаренную картошку с
сочными котлетами. Потом каждый взял себе в отдельную тарелку салат из
помидоров, огурцов и всякой зелени. Все приступили ко второму. И тут,
оказывается, Чик совершил крупную ошибку.
- Чик, запомни, пожалуйста, - сказала мама Славика, - вилку надо
всегда держать в левой руке.
Чик был поражен, как громом. Салфетка упала на пол. Чик от смущения
сначала наступил на нее, словно боясь, что она двинется куда-нибудь дальше,
а потом поднял ее и опять положил на колени. Делая все это, он отчасти
выигрывал время, чтобы. оправдать свою ошибку.
- А я левша, - неожиданно для себя сказал Чик, - у меня правая рука
вместо левой, а левая рука вместо правой.
- Ты левша?! - глупо удивился Славик, - вот уж не замечал?!
Мог бы промолчать этот Славик. Чик же не говорит его родителям, что они
тут разводят китайские церемонии, а их сын, когда они на работе, в носках
бегает по двору и даже в футбол иногда играет в носках. А может быть, Славик
любит бегать по двору в носках, потому что ему надоедают эти церемонии?!
- Да, левша, - подтвердил Чик, - но я никому об этом не говорю и
стараюсь жить, как правша. Я уже так натренировал свои ноги, что мне все
равно, где правая, где левая... А руки еще не дотренировал...
Чик в самом деле во время игры в футбол одинаково бил что правой, что
левой ногой, но получилось это как-то само собой, без всякой тренировки.
Вообще-то Чик несколько навязчиво преувеличивал значение того, что обе его
ноги бьют по мячу с одинаковой силой.
- Левше тем более удобней вилку держать левой рукой, - сказала мама
Славика, - так что запомни, Чик.
Чик взял вилку в левую руку и почувствовал адское неудобство есть левой
рукой. Особенно когда приходится думать о салфетке, которая лежит на
коленях. Когда за долгие годы твоей одиннадцатилетней жизни все, что
попадало в рот, попадало при помощи правой руки, оказывается, невероятно
неудобно переходить на левую руку. Кажется, легче было бы зажать вилку
пальцами ноги и есть. Тем более, там ему было все равно, что правая, что
левая нога.
Профессор, видно, все это понял и решил помочь Чику.
- Сделаем для левши исключение, - сказал он и подмигнул Чику, -
можешь есть правой рукой.
Чик сразу понял, до чего этот человек добрый и скрытно веселый. Не
успел он досказать свои слова, как вилка сама перелетела с левой руки Чика в
правую. Чику сразу стало легко, легко, и даже ноги под салфеткой вдруг
перестали чесаться.
Вообще Чик терпеть не мог всякие там китайские церемонии. Он считал,
что за едой нельзя сморкаться, чавкать, рыгать. Почему? Потому что другому
это может быть противно, и от этого у него может испортиться аппетит. Но
почему у другого человека испортится аппетит, если ты вилку держишь в правой
руке? Глупо, глупо! Но Чик на этом не останавливался, он шел дальше. Он даже
считал, что за едой можно и чихнуть, но при одном условии - что твой чих
строго направлен в твою собственную тарелку, а не в чужую.
Так размышлял Чик, лежа на берегу моря на горячей гальке. Вдруг он
почувствовал, что к его голой спине прикоснулось то ли перышко, то ли еще
что-то и скользнуло по ней. Ощущение было необыкновенно приятное. Приятность
была такая сладостная, что Чику захотелось, чтобы она длилась, длилась и
длилась.
По тихой усмешке, которая сопровождала это прикосновение, Чик понял,
что это Ника так шутит. Она сидела рядом. Такой сладкой шутки Чик никогда в
жизни не испытывал. Но ведь она вечно так не может проводить перышком по
моей спине, подумал Чик. Скоро ей это надоест, и сладость исчезнет. Что бы
такое сделать, чтобы она долго-долго проводила перышком по моей спине,
подумал Чик. Только он так подумал, как Ника сама подсказала ему, что надо
делать.
- Он спит, а у него мурашки ходят по спине, - шепнула Ника Соньке, и
они обе тихо захихикали.
Ах, они думают, что я заснул? Пусть думают. Но если я никак не буду
давать о себе знать, ей это быстро надоест, и она перестанет проводить
перышком по моей спине. Надо как-то поощрить ее...
- Мухи проклятые, - сонным голосом пробурчал Чик и, продолжая лежать
ничком, вывернул руку и шлепнул ею по спине.
Девочки снова хихикнули, а Чик сделал вид, что снова заснул.
Теперь и Сонька какой-то палочкой стала водить по его спине, и две
волны сладости растекались по ней. Чик внимательно прислушался к своей
спине, чтобы определить, какая из сладостей слаще. Но оказалось, обе
одинаково сладостны. Чик очень удивился. Ему нравилась Ника, а не Сонька,
хотя он и ценил ее преданность. А спине, оказывается, все равно, она с
одинаковой благодарностью принимала обе сладости.
- Мухи проклятые, - бубнил Чик время от времени и шлепал, якобы
сонной рукой по спине. Девочки тихо хихикали и снова брались за дело. Такая
игра обеспечивала длительность блаженства. Девочки все ждали: когда же Чик
догадается, что это не мухи его беспокоят? Да никогда не догадается!
Блаженствуя, Чик уносился мечтами в будущее. Сейчас он хозяйственно
думал, кого бы приспособить почесывать ему спину. Хотелось регулярности в
этом сладостном деле. А как быть, когда станет взрослым?
Раньше Чик чаще всего мечтал стать великим революционером. Но иногда он
мечтал стать великим разбойником. Чику и в голову не приходило, что обе эти
мечты недалеко ушли друг от друга. Иногда некоторые пацаны и взрослые
здорово надоедали Чику своей подлостью, бесчестностью и нахальством. Ах, вы
не можете жить честно, яростно думал Чик в такие минуты, тогда дрожите от
страха перед великим разбойником!
Но сейчас Чик как-то отодвинул мечту о великом разбойнике или великом
революционере. Сейчас Чик захотел стать тихим, скромным царем. Он был
уверен, что для царя всегда найдется человек, который время от времени будет
почесывать ему спину. Скорее всего пером от жар-птицы. Чик чувствовал, что
разбойнику или революционеру не подходят такого рода удовольствия.
Разбойнику подавай бутылку рому, а для революционера самое сладкое
удовольствие - втайне от полиции расклеивать прокламации.
А тихому, скромному царю подходит такое блаженство. И Чик решил стать
царем. Вопрос о мировой революции он как-то легко отодвинул на
неопределенное будущее. Все зависело от того, как долго царь может
блаженствовать, подставляя спину под перо жар-птицы. Если к старости он
перестанет чувствовать сладость прикосновения пера к спине, тогда можно
вернуться и к вопросу о мировой революции.
Раньше Чику иногда хотелось не очень скоро, а так лет в пятнадцать
погибнуть на баррикадах в борьбе за мировую революцию.
И уложили их вдвоем,
Вдвоем у баррикады.
Так говорилось в сладостно-горьких стихах, которые Чик любил. Там какая-то
мама и ее сын погибают на баррикадах. Чика и раньше смущало, что его мама
никогда не пойдет умирать на баррикады, да и его не пустит. Легче было бы ее
заставить облить керосином и поджечь собственный дом, чем пойти на
баррикады. И раньше в мечтах он надеялся без разрешения сбежать на
баррикады. Но сейчас ему полностью расхотелось умирать на баррикадах. К
черту баррикады!
Ведь Чик раньше никогда не знал, что в мире существует такая сладость,
как почесывание спины перышком или там щепочкой. Это было даже намного
слаще, чем арбуз в жаркий летний день. Так думал Чик, прислушиваясь к своей
спине и стараясь определить время, когда надо будет делать вид, что
отгоняешь мух, чтобы подзадорить девочек на новые почесывания. И вдруг все
изменилось.
- Это Чик тут валяется? - раздался над Чиком дерзкий мальчишеский
голос.
- Да, - ответила Ника.
- Эй, ты, Чик! - крикнул мальчишка. Чик почувствовал какую-то
тревогу. Но так не хотелось прерывать блаженство, что он, сонно приподняв
голову, присел, всем своим видом показывая, что проснулся ненадолго и сейчас
снова завалится спать.
- Чего тебе? - спросил Чик.
- Чего тебе, - передразнил его мальчишка. - Тебя отлупцевал Рыжик с
горы? Отлупцевал. А ты тут нюни распустил с девчонками.
Опять эта дурацкая сплетня о Рыжике! Чик оглядел мальчишку, который
стоял перед ним в сатиновых трусах. Вид у него был воинственный и
угрожающий. Он был из компании мальчиков, которые купались недалеко от них.
Сейчас все они сидели на берегу и поглядывали в сторону Чика. Там было пять
человек. Чик еще раньше заметил среди них мальчика из своей школы. Легко
было догадаться, что это он рассказал дурацкую сплетню о том, что Рыжик
якобы победил его в драке. Чем глупее слух, тем дольше он живет. Но Чик
никак не мог понять, за что злится на него этот совсем незнакомый ему пацан.
А дело было в том, что мальчику из его школы, который сидел в этой
компании, нравилась Ника. Ему неприятно было видеть ее в команде Чика. А
когда он увидел, что Ника шутливо поглаживает перышком спину Чика, он
окончательно рассвирепел. И он, конечно, рассказал про Рыжика и представил
Чика этому сорванцу как очень легкую добычу. Вот в чем было дело!
- Все это глупость, - миролюбиво сказал Чик, он все еще надеялся
поблаженствовать после ухода этого мальчишки, - никакой Рыжик меня никогда
не лупцевал.
- Да какая там глупость! - раздраженно воскликнул мальчишка. - Да я
сам тебя сейчас отлупцую!
С этими словами он вдруг наклонился и два раза подергал Чика за чуб.
Это была неслыханная дерзость! Надо было вскочить и дать ему по морде! Но,
расслабленный блаженством, Чик растерялся. Боевитость куда-то улетучилась.
Он был уверен, что, если начнется драка, на него налетят и все остальные.
Может быть, кроме мальчика, который учился в его школе, хотя именно он,
конечно, рассказал про Рыжика. Да, да, Чик сдрейфил, но все это было так
неожиданно, так странно, особенно после этой обволакивающей сладости,
которая его размагнитила. А ведь недаром и в школе говорили, и в газетах
писали, что кругом враги и надо быть всегда бдительным.
Если бы Чик сразу вскочил и врезал бы мальчишке, может быть, и драки не
было бы, может быть, их растащили бы, но сейчас уже было поздно. Мальчишка
этот решительными шагами пошел к своим, и даже по затылку его было видно,
что он, унизив Чика, победно улыбается, а все остальные из их компании
глядели на Чика и издевательски похохатывали.
- Чик, не связывайся с ними! Это хулиганы! - крикнула Сонька.
Тяжесть унижения сковала Чика. Он тоскливо оглядел пляж в поисках
какого-нибудь знакомого более взрослого мальчика, который отсек бы остальных
из этой компании, и Чик вступил бы в честную драку со своим обидчиком.
Но ни одного знакомого на пляже не было. Пляж был заполнен отдыхающими
из других городов или незнакомыми земляками, которые только и делали, что
поглаживали усы и заигрывали с приезжими девушками. Вот уж кому было не до
Чика, так этим горделивым усачам!
Мир померк. Чик сидел ни жив, ни мертв. Теперь его не радовало ласковое
солнце, не радовало любимое море, и он с каким-то особенным стыдом и
омерзением вспоминал, как он беспечно блаженствовал, когда ему почесывали
спину. Тогда у него мелькала мысль, что это награда свыше за его нелегкие
труды по обучению Лгсика плаванью. Ведь награда совпала именно с тем днем,
когда Чик, наконец, научил Лгсика плавать. Кто-то сверху присматривался к
нему: интересно, хватит ли у Чика терпения научить беднягу Лгсика плаванью?
Ты смотри, хватило терпения! Научил! Надо его наградить за это! И наградил
сладостным почесываньем.
Что же случилось потом? Чик не мог понять. Может, он на слишком многие
годы вперед рассчитывал эту сладость, хотя пока ничем не заслужил ее на
многие годы вперед. Получилось, как в сказке о золотой рыбке. Чик оказался у
разбитого корыта своей чести.
Чик так помрачнел, что вся его команда это заметила. -
- Чик, не горюй, - сказала Ника, - они все просто дураки.
- Чик, - попытался утешить его Оник, - того, кто из нашей школы, ты
всегда поймаешь. Это он рассказал про Рыжика.
Конечно, этого дурачка Чик всегда мог поймать и дать ему по морде. Чик
удивлялся, что тот осмелился рассказать про него такое. По всем расчетам
Чика он не должен был осмелиться рассказать это. Тут что-то не
состыковывалось. Но Чик также знал, что, не отомстив главному обидчику, он
не имеет права притрагиваться к этому дурачку. Это было бы подло и даже
трусливо. "Но ведь я и так струсил", - пронзила Чика брезгливая боль.
- Пошли домой, - сказал Чик и стал одеваться. Вся команда его стала
одеваться.
Когда они покидали пляж, тот, что учился в их школе, вдруг запел
дразнилку, которую иногда напевали глупые пацаны при виде Лгсика:
- Лгсик, а-а-сто-рож-но, упадешь!
Вся компания расхохоталась. Лгсик, как всегда в таких случаях, глупо
заулыбался. И теперь вдруг Чик понял, что Лгсик своей улыбкой скрывает боль,
которую он испытывает от оскорбления. Надо будет ему обязательно дать по
морде, подумал Чик про мальчика из их школы, но только после того, как я
отомщу главному обидчику. Чик обернулся на компанию, поймал глазами того,
кто два раза трепанул его за чуб, и громко сказал:
- Встретимся один на один! - Но сам почувствовал, что слова его
прозвучали неубедительно. Даже фальшиво.
- Да хоть со всей твоей хромоногой командой! - крикнул тот в ответ, и
вся компания загоготала.
Чик покидал поле битвы с поникшей головой. Вернее, поле несостоявшейся
битвы. Никогда ему не было так плохо. Почему, почему все это случилось?
Почему он испугался? Конечно, они могли напасть всей сворой. Но ведь могли и
не напасть. Неужели, думал Чик, ему сейчас стало необыкновенно плохо, потому
что до этого было необыкновенно хорошо?
Он сейчас осознал свою первую ошибку, которая, может быть, оказалась
главной. Когда его окликнул этот пацан и оскорбительно стал говорить о том,
что Рыжик его отлупцевал, надо было резко его оборвать. А Чик слишком
добродушно ему ответил, надеясь снова лечь и продолжить блаженство. Может,
тот, кто сверху, наградив его этой сладостью за то, что он научил Лгсика
плавать, сказал: "Хватит! Научил одного мальчика плавать и уже захотел,
чтобы всю жизнь тебе почесывали спину. Размечтался! Получай!"
Стыд. Стыд. Стыд. Несколько дней после этого случая Чик ходил по
городу, надеясь встретиться с этим пацаном один на один. Но тот как сквозь
землю провалился. Чик его так нигде и не встретил. Через некоторое время
боль обиды притупилась и днем почти не чувствовалась. Но по ночам иногда и
через несколько месяцев всплывало. И Чик от боли и стыда извивался на
скомканной простыне.
Иногда в такие минуты ему хотелось стать сообщником какой-нибудь
бандитской шайки и, поймав этого мальчика, напугать его до смерти. Да, Чик
иногда чувствовал блатную романтику. И он думал: или - или. Или всеобщая
честность, или, если это невозможно, пусть все дрожат от страха при виде
тебя.
Прошел год. Чик со своей взрослой двоюродной сестрой, которую звали
Лена, возвращался из Чегема, где гостил у дедушки.
У тети Лены было красивое лицо и могучие голые руки. Платье у нее было
с короткими рукавами. По дороге в Анастасовку и на пароме через Кодор, и в
ожидании парома они встречали немало молодых людей. Взглянув на лицо тети
Лены, молодые люди сами светлели лицом и выражали желание поближе с ней
познакомиться. Но потом, разглядев ее могучие руки, они как бы съгживались и
увядали. Тетя Лена, замечая все это, презрительно улыбалась, как бы говоря:
да не бойтесь вы, приблизьтесь, может, и не ударю.
В селе Анастасовка Чик и тетя Лена подоспели к отходящему на Мухус
автобусу. Тетя Лена держала корзину со всякой деревенской снедью. А Чик
держал в одной руке живого петуха, а в другой живую курицу. Чик держал их за
связанные лапки.
Курица вела себя смиренно, но петух снизу вверх злобно поглядывал на
Чика и время от времени норовил клюнуть Чика в ногу. Было похоже, что он не
мог простить ему своего унижения оттого, что его держат вниз головой, да еще
на глазах у курицы.
Чик устал от этого петуха не потому, что он был довольно тяжелый, а
потому, что он все время требовал внимания и надо было держать его
достаточно далеко от голых ног. Петух вдруг, ни с того, ни с сего как,
взорвется, как захлопает рыжими крыльями, как потянется разинутым клювом к
его ноге! Чику надоело быть бдительным и то петуха отдергивать от ноги, то
ногу отдергивать от петуха. И он был рад, когда у входа в автобус тетя Лена
обернулась и взяла у него петуха и курицу и обоих зажала в одной руке. Между
прочим, петух даже не пикнул и не попытался укусить ее голую руку. Продолжая
держать в другой руке корзину, она вошла в автобус. Чик за ней.
- Вот свободное место, - кивнула она ему, - а я пойду сяду дальше.
Чик хлопнулся на свободное место и только тут заметил, что рядом с ним
сидит какой-то мальчик. Мальчик, круто повернувшись, смотрел в окно. Автобус
запыхтел и пошел в сторону Мухуса, трясясь и подпрыгивая на выбоинах шоссе.
Чик был в радостном, возбужденном состоянии. Как ни хорошо было в доме
дедушки, Чик, в конце концов, был городским мальчиком и через некоторое
время начинал скучать по городу.
Кроме того, вдали от города, среди могучей горной природы Чика начинала
донимать мысль о Боге, о том, кто создал Землю и кто тайно следит за всем
тем, что происходит на Земле.
Научное объяснение появления нашей планеты Чик отвергал как
антинаучное. Говорили, вроде наша планета образовалась от осколка какой-то
взорвавшейся звезды. Но земля имеет форму шара, она круглая. А если разбить
хоть камень, хоть кирпич, хоть что - осколки никогда не бывают круглыми.
Неужели ученые сами не могли допетрить до этого? Это - во-первых. А
во-вторых - откуда взялась та взорвавшаяся звезда? Конечно, они могли
сказать, что та взорвавшаяся звезда образовалась от другой, еще более
огромной взорвавшейся звезды. А откуда взялась эта, другая звезда? Так можно
было спрашивать до бесконечности. Ответа не было и не могло быть. Чик это
понимал. Всг уходило в тоскливую бесконечность. Очень тоскливую. Гораздо
приятней было думать, как деревенские: Бог всг создал! И всг! Чур, больше ни
о чгм не спрашивать!
Иногда Чику казалось, что Он сверху следит за всем, что происходит на
Земле, и даже за всеми нашими мыслями. Бывало, лежишь себе на бычьей шкуре
под сенью старой яблони, думаешь о чем-нибудь добром, хорошем, и вдруг -
порыв ветерка, и с яблони шлеп созревшее яблоко, и катится по косогору двора
чуть ли не прямо тебе в рот. Ну, не чудо ли это?! Конечно, это награда за
твои хорошие мысли. Иногда вроде и не было хороших мыслей в этот миг, а
яблоко шлепнулось и катится в твою сторону. Никакого противоречия. Чик
припоминал что-то хорошее что он подумал или сделал вчера или чуть раньше.
Всевышний просто немного опоздал, но не забыл вознаградить.
А иногда бежишь босой по горной тропе и вдруг как саданет по пальцам
ноги какой-то корень, торчащий над тропой, и ты извиваешься от боли и
подпрыгиваешь на одной ноге: за что? Ведь я ничего плохого не думал в это
мгновенье! И вдруг припоминаешь: а ведь я позавчера снял и съел вкуснейшую
пенку с молока, когда все вышли из кухни. Ты смотри, даже такие мелочи
замечает и наказывает!
Но иногда, и это бывало довольно часто, Чику казалось, что Бог там,
наверху, все прозевал. Например, крестьяне проклинают Сталина за то, что он
придумал колхозы, и проклинают, как догадывался Чик, правильно. И проклинают
достаточно громко, а он там ничего не слышит. Во всяком случае, Сталин
смеется себе в усы и живет. Ты же Бог, ты же всесильный, превратись на
минуту в человека-невидимку, подойди к Сталину на мавзолее и хотя бы дерни
его за ус. Нет, не дергает! А может, и дергал, но в киножурналах со Сталиным
на мавзолее ничего такого не показывали. Так дергал он его за ус или не
дергал? Полная неясность. Да, в горах, среди могучей природы Чик слишком
часто думал о началах и концах, и от этого становилось тоскливо.
И вот сейчас, когда автобус мчал его к родному городу, Чик был весел,
никакая космическая печаль его не задевала, и ему захотелось поболтать с
мальчиком, сидящим рядом. Но мальчик упорно продолжал глядеть в окно.
- Ты что, первый раз в этих местах? - спросил Чик.
- Нет, - ответил мальчик тусклым голосом после тусклой паузы.
- Ты из Мухуса? - спросил Чик.
- Какая разница, - ответил мальчик таким голосом, как будто Чик его
замучил своими вопросами. Он продолжал упорно глядеть в окно.
- Как какая? - удивился Чик. - Я вижу по твоему голосу, что ты из
Мухуса.
Чик хорошо отличал говор сельчан от говора городских людей.
- Может, из Мухуса, а может, и нет, - уныло ответил мальчик,
продолжая глядеть в окно.
- Странный ты какой-то, пацан, - сказал Чик, - а чего ты все время в
окно пялишься?! Так можно и башку вывернуть.
- Куда хочу, туда и смотрю, - ответил мальчик, в упорно продолжая
глядеть в окно.
И тут Чик понял, что этот мальчик почему-то не хочет, чтобы Чик видел
его лицо. В окно можно было смотреть, и не так уж выворачивая голову.
- Может быть, - мирно предположил Чик, - у тебя родимое пятно на
лице, и ты стыдишься его? У нас в школе есть такой. Ничего страшного. Я даже
притрагивался к его пятну и потом этой же рукой ел хлеб с повидлом.
- Какое там еще пятно, - пробурчал мальчик, упрямо продолжая смотреть
в окно.
И тут Чик догадался, что этот мальчик не хочет быть узнанным. Чик
попытался по его затылку восстановить в памяти его лицо. Но лицо не
восстанавливалось. Интересно, что Чик, стараясь понять, почему этот мальчик
скрывает свое лицо, ни разу не подумал о том пацане, который его унизил на
берегу моря. Чик столько раз мысленно встречался с ним в городе, что свыкся
с тем, что только в городе его и может встретить. Но почему, почему этот
мальчик скрывает от него свое лицо?
И Чик решил его перехитрить. Он замолк и больше ничего у него не
спрашивал. Автобус грохотал по разбитому шоссе, мальчик упорно продолжал
глядеть в окно. Так продолжалось довольно долго. Наконец автобус остановился
на какой-то промежуточной станции.
Чик тихо встал и тихо вышел из автобуса. Он снаружи, с улицы посмотрел
на мальчика и понял, кто это. Это был он, тот самый, который дергал его за
чуб! Но какое у него было сейчас бледное, скучное лицо! Он Чика так и не
заметил. Уставился в одну точку и застыл. Чик быстро впрыгнул в автобус,
боясь, что новые пассажиры займут его место. Тихо уселся. Мальчик, как и
прежде безразличный к жизни автобуса, продолжал смотреть в окно. Бедняга не
понимал, что теперь это глупо!
Чик почувствовал необыкновенный прилив сил. Он ощутил свое полное
превосходство над этим мальчиком. Раз он так упорно отворачивается, значит,
он его ужасно боится. Какое нахальное и воинственное было у него лицо там,
на берегу, и какое жалкое теперь!
Автобус пошел дальше. Мальчик все еще с глупым упорством смотрел в
окно.
- Можешь не отворачиваться, - сказал Чик торжественно, - я тебя
узнал. Вот мы и встретились один на один.
После долгого молчания последовали почетные условия перемирия.
- Я тебя всего два раза дернул за чуб, - сказал мальчик, всг еще
глядя в окно, - можешь и ты дернуть меня за чуб... три раза...
Сравнил! Дергать его за чуб здесь, в автобусе, где его никто не знает,
и дергать Чика за чуб на пляже, на виду у команды Чика и у всех своих подлых
друзей!
Мальчик упорно продолжал смотреть в окно.
У Чика в голове вертелись эпизоды из гангстерских рассказов, которые
обильно печатались в журнале "Вокруг света", какие-то случаи из воровской
жизни диккенсовских героев и из других книг.
- Тут чубом не отделаешься, - сказал Чик. - Ты думаешь, зачем я
ездил в горы? Я в шайке. Там бывают нужны такие пацаны, как я. Я пролезаю в
форточку, а потом изнутри дома открываю двери.
Чик не учел, что в южных домах, в Абхазии, вообще не бывает форточек.
Но и мальчик от страха, видно, об этом не подумал.
- Но сейчас мы ездили в дремучий лес, - сказал Чик, - чтобы казнить
одного предателя. Наши люди здесь в автобусе. Они одеты под крестьян.
- Как казнить? - тоскливо спросил мальчик.
- Казнить самой страшной казнью, - сказал Чик, - он предал милиции
малину.
- Какой казнью? - почти рыдающим голосом спросил мальчик, все так же
упорно продолжая смотреть в окно.
Чик хотел сказать, что его разорвали, привязав к двум деревьям. Но
потом отказался от этой мысли. Местные деревья были не настолько гибки,
чтобы их наклонять друг к другу. Он хотел, чтобы всг было правдоподобно. Он
вспомнил менее свирепую, но более изысканную казнь.
- Привязали его голого к дереву, в дупле которого осиное гнездо, -
сказал Чик, - теперь его осы закусают до смерти. Ты представляешь? Ты
висишь, а тебя день и ночь кусают осы. Потом глаза ему выклюют вороны, а
тело сожрут медведи и волки...
- Шакалы тоже? - горестно полюбопытствовал мальчик, продолжая
смотреть в окно.
- Шакалам тоже кое-что перепадет, - сказал Чик, - они будут
догрызать косточки.
Потом Чик бодро, со множеством подробностей рассказал мальчику, как
родственник Ясон, забравшись ночью в чужую квартиру, вынужден был убить
проснувшегося хозяина. Все было так, как рассказывал Ясон, с той только
разницей, что Чик первым влезал в окно, а уж вслед за ним, Ясон. Чик долго и
вдохновенно рассказывал об этом.
На следующей остановке мальчик вдруг встал и, наконец повернувшись к
Чику бледным лицом, попросил его:
- Пропусти, пожалуйста, мне сходить.
Чику стало жалко мальчика, но он уже не мог остановиться. Изо всех сил
ухватившись за железную перекладину переднего сиденья, он преградил ему
путь.
- Сиди, - приказал Чик, - дольше будешь ехать, дольше будешь жить.
Мальчик покорно сел. Автобус поехал дальше. Тут Чик выложил ему условия
предстоящей драки. Можно на кулаках. Можно и на ножах. У Чика оказывается,
два ножа. И он благородно предоставляет мальчику право выбора оружия. Драка
должна произойти у обломков приморской крепости. Без свидетелей. Кстати,
недалеко от того места, где мальчик трепал его за чуб, а Чик вынужден был
терпеть, потому что нельзя было рисковать: в ту ночь предстояло Дело.
На следующей остановке мальчик, побелев, как бумага, снова встал и
пролепетал, что ему надо сходить. Чик прекрасно знал, что ему не надо
сходить. Он снова изо всех сил сжал перекладину переднего сиденья и
преградил ему путь. И мальчик покорно сел.
Но вот автобус въехал в город, доехал до остановки и затормозил. Люди
стали выходить. Чик немного растерялся, он не знал, как быть дальше. Уже
многие люди вышли, а Чик все сидел, и мальчик замер в ожидании своей судьбы.
- Чик, ну что ты там завозился! - крикнула тетя Лена на весь автобус
и стала приближаться к нему. Она властно протянула ему своей богатырской
рукой петуха и курицу. И Чику ничего не оставалось, как встать и осторожно
взяв сначала в правую руку петуха, левой зажать лапки курице. Он
почувствовал, что для знаменитого, хоть и маленького разбойника у него
сейчас довольно глупый вид. Принимал участие в страшной казни и на тебе
петуха и курицу!
Теперь мальчик глядел то на Чика, то на петуха и курицу, и словно
просыпался от летаргического сна. Образ, нарисованный Чиком, как-то не
вязался с обликом мальчишки, которому женщина, правда, с могучими руками,
небрежно сует петуха и курицу с перевязанными лапами. Нет, человеку такой
профессии не суют в руки петуха и курицу. А если даже и сунули, он должен
был со смехом бросить их в лицо тому, кто сунул. И было совсем не похоже,
что Чик может бросить этой женщине в лицо петуха и курицу.
- Я тебе прощаю все, - сказал Чик, стараясь опередить пробуждение
мальчика, - только не имей привычки дергать за чуб незнакомых пацанов.
Можешь не на того нарваться... А это так... Для понта...
С этими словами Чик слегка развел руками, и тут петух вдруг взорвался,
захлопал крыльями, заклокотал и неожиданно укусил Чика возле колена. Было
больно так, как будто петух вколотил гвоздь в голень Чика! Было больно так,
как будто бы сто ос ужалили его одновременно и в одно и то же место! Но
мальчик, все еще просыпаясь от летаргического сна, глядел на Чика, и Чик
выдержал боль, он не вскрикнул и даже не взглянул на месте укуса. Он только
отвел подальше от ноги петуха.
- У тебя кровь, - вдруг сказал мальчик и кивнул на ногу Чика.
Чик небрежно опустил глаза. В самом деле струйка крови поползла по
голени. Чик поднял глаза и сказал:
- Разве это кровь...
Мальчик теперь с разинутым ртом уставился на Чика. Было похоже, что
выход из летаргического сна был приостановлен.
- Чик, что ты там остолбенел? - крикнула тетя Лена уже с улицы. Чик
спрыгнул с подножки и легко догнал ее. Он шел быстро и плавно, стараясь не
расплескать гнев петуха. Он больше не чувствовал себя оскорбленным этим
мальчиком. Он даже удивлялся, почему ему так больно было вспоминать, как
этот мальчик потрепал его за чуб.
Каким наглецом тот был на пляже и каким покорным стал в автобусе!
Конечно, Чик его довел. Но ведь, еще ничего не зная о разбойничьих подвигах
Чика, он уже отвернулся к окну, чтобы Чик его не заметил. Значит, уже
боялся.
Чик посмотрел на ногу. Боль все еще слегка пульсировала. Полоска крови
начала подсыхать. И вдруг Чика поразило неожиданное открытие. Это он,
Всевидящий, наслал на Чика укус петах, потвму что Чик переусердствовал,
пугая этого мальчика. А год назад наслал на Чика этого же мальчика, потому
что тогда Чик переусердствовал, размечтавшись о блаженном почесывании своей
спины. Как все связано! Вот мудрость того, Кто все видит и слышит, да не
сразу раскумекаешь, что к чему! Для этого надо иметь хорошую черепушку. Что,
что, подумал Чик, а кумпешка у меня работает. Но тут Чик вдруг осекся,
догадавшись, что может грянуть наказание за хвастовство, да и петух
подозрительно встрепенулся и клокотнул.