Код произведения: 6415
Автор: Лавров Александр, Лаврова Ольга
Наименование: Любой ценой
Ольга Лаврова, Александр Лавров.
Любой ценой
Следствие ведут ЗнаТоКи
Источник: О. Лаврова, А. Лавров. Полуденный вор. М., 1991.
Подготовка текстов: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
В тюремной камере, которая служит для содержания под странжей до суда,
- двухъярусные койки, небольшой тяжелый стол, четыре тумбочки, четыре
табуретки. Высоко расположенное, забранное решеткой окно. И все. Вынужденное
безделье, глухота грязноватых стен. Скучно. Нервно: судьба еще не
окончательно решена. Люди, что рядом, с тобой временно, ты им никто, они
тебе - никто. Словом, скверно...
В камере трое. Один - молодой коренастый парень, другой, долговязый,
- постарше. Третий - лет сорока, с мягко очерченнным лицом и живыми карими
глазами. Это Тобольцев, подследнственный Знаменского.
Компания "забивает козла". Игра идет без азарта, под харакнтерный
"камерный" разговор.
- Сейчас главный вопрос - как она меня видела: спереди или сбоку,
тревожится парень. - Если сбоку, пожалуй, не опознает, а?
- Одно из двух: либо опознает, либо не опознает, - говорит Тобольцев.
- Если опознает, скажу, что полтинник на том месте обронил. Поди
проверь, чего я искал.
- Ну-ну, скажи, - Тобольцев спокоен, почти весел.
- Хорошо тебе, Тобольцев. Твоя история смирная, бумажная. А ему думать
надо!..
- Не думать, а выдумывать, - роняет Тобольцев.
Парень вскидывается:
- Да если не выдумывать, это ж верный пятерик! Тогда все, что там, -
машет он на окно, - все только через пять лет! Через пять лет, ты
понимаешь?
- Понимаю. Я отсюда тоже не на волю пойду.
С лязгом открывается дверь, арестованные встают - положенно. Конвоир
вводит новичка. Тот упитан, смазлив, с юношеским пушком на щеках; одет
щеголевато, на плече сумка иностранной авиакомпании.
- Старший по камере! - вызывает конвоир. Тобольцев делает шаг вперед.
- Укажите койку, объясните порядок поведения.
- Слушаюсь, гражданин начальник, - говорит Тобольцев.
Дверь запирается, щелкает глазок. Холина молча разглядыванют: он
кажется чужаком здесь, среди заношенных пиджаков.
- Здравствуйте, - с запинкой произносит Холин.
- Здравствуйте, - вежливо отзывается Тобольцев.
- С благополучным прибытием! - фыркает парень.
- Раз прибыли, давайте знакомиться.
Холин поспешно протягивает руку.
- Холин, Вадим.
- Тобольцев.
Холин оборачивается к парню - тот демонстративно усаживанется за стол,
а долговязый вместо руки Холина берется за его сумку.
- Разрешите поухаживать... Ишь, вцепился в свой ридикюль. Там указ об
амнистии, что ли?
- В основном белье, - Холин пугливо выпускает сумку. - Есть хорошие
сигареты, - Холин, торопясь, лезет в карман, пускает пачку по кругу.
Парень с удовольствием затягивается.
- Каким ветром в нашу преступную среду?
- Даже не знаю... взяли прямо на улице, совершенно неожинданно...
Говорят, "по приметам"...
- Садись, - приглашает Тобольцев. - И, вообще, начинай учиться
сидеть.
Холин осторожно опускается на табурет.
- А все-таки - за что ж такого молодого и культурного?
- Не говорит - не приставай, - урезонивает парня Тобольцев.
- Нет, пожалуйста... но ведь меня, собственно, ни за что... Нет, вы не
смейтесь. Ну якобы я кого-то ограбил, чуть ли не убил... а я там даже и не
был, честное слово!
- Якобы кого-то якобы ограбил. Может, при якобы свидетенлях? И дома
якобы вещи нашли?
Оба - молодой и пожилой - гогочут. Рады развлечься.
Холин снова встает, озирается: нары, зарешеченное окошко, чужие руки
роются в его сумке... И этот издевательский смех.
- Нет, я тут не смогу, - отчаянно говорит он Тобольцеву. - Я должен
вырваться! Любой ценой!..
- Бывалые люди утверждают: вход руль, выход - два, - серьезно
сообщает Тобольцев.
x x x
Рабочий стол Знаменского завален пухлыми бухгалтерскими папками.
Расчищен только уголок для диктофона. Крутятся каснсеты, доверительно звучит
негромкий, чуть картавый говорок Тобольцева. Знаменский сосредоточенно
вслушивается, останавнливает запись, думает. Стучат в дверь.
- Входите!
Появляются Томин и Кибрит. Вид торжественный.
- Дорогой Паша! - начинает Томин. - Знаешь ли ты, что пятнадцать лет
назад, день в день...
- Может, мне тоже встать? - озадачен Знаменский.
- Пожалуй. Так вот, пятнадцать лет тому назад... что произошнло?
- Мм... Всемирный потоп состоялся несколько раньше. Чемнпионат Европы
наши выиграли позже...
- Безнадежно, - смеется Кибрит. - Пал Палыч, пятнадцать лет назад ты
впервые пришел на Петровку!
- Да бросьте!.. Неужели целых пятнадцать?..
- Да, поздравляем.
- От благодарных сослуживцев! - говорит Томин, водружая поверх папок
новенький "дипломат", который прятал за спиной.
- Ну прямо с ног сбили. С вашего позволения... - он садится на диван.
- А ты помнишь свой первый протокол. "Я, такой-то и такой-то..."? -
спрашивает Кибрит, пристраиваясь рядом.
- Еще бы!
- А первого подследственного помнишь?
- Первое дело, Зиночка, я не двинул с мертвой точки. Подследнственных
у меня вовсе не было. Только потерпевший. Но потернпевшего вижу как сейчас.
Длинный, энергичный блондин по кличке "Визе"... однорукий. Он лежал с
ножевым ранением в больнице на Стромынке. Посмотрел на меня умными глазами и
очень любезно объяснил, что пырнули его свои же блатные дружнки, но он
надеется выздороветь. А когда выздоровеет, то сочтется с кем надо без моей
помощи. И он таки, наверное, счелся. Хватинло одной руки!
- Рассказываешь, как о первой любви, - хмыкает Томин.
- Да ведь и сам помнишь первого задержанного.
- Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того
хлипкий и несчастный - прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень,
очень стеснялся... пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и
не попытался удрать. И так, знаете, резво...
- А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, -
вздыхает Кибрит. - Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно
многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по
имени-отчеству.
- Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу
понял, что за каждым поворотом подстерегает неожинданность. За любым.
- Вообще или конкретно? - уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.
- Конкретно. Есть минут пять?
Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжанинем
перематывается лента. Новый щелчок - и возникают голоса:
- Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль...
- Ну почему так, Тобольцев?
- Да ведь должность моя самая простецкая и преступления
соответственные. Чего со мной беседовать? Даже по делу интерес небольшой -
двадцатая спица в колесе... А если про жизнь, то какая моя судьба? Сплошная
глупость. Но вы... вы сейчас очень важный для меня человек. Только и жду,
что скажете да как посмотрите... Я ведь двум детям отец! На мне долг
неимоверный, а я - вот... Эх!..
Знаменский останавливает запись.
- Диагноз?
- Очень искренно, Пал Палыч, - говорит Кибрит.
- Этой записи полтора месяца. Были на полном доверии. А неделю назад
Тобольцев отказался выйти из камеры на допрос.
- И потому ты забуксовал в бумажных дебрях? - Томин кивает на горы
папок.
- Да нет, "заело" чисто по-человечески.
x x x
И как еще заело! Все уже в этой хозяйственной тягомотине распутано,
рассортировано, еще чуток - и с плеч долой. Поведенние Тобольцева ничего не
изменит. Но - весьма любопытно. Да и самолюбие задевает.
Надо вызвать его сюда, решает Знаменский. Давненько в тюрьнме, смена
обстановки встряхнет.
Однако если б Знаменский понаблюдал, как Тобольцев в сопнровождении
конвоира поднимается по внутренней лестнице Петровки, то понял бы, что номер
не удался. Явственно постаревнший, безучастный, Тобольцев не проявляет
никакого интереса к окружающему, свойственного любому человеку, запертому в
чентырех стенах и вдруг попавшему "наружу". К Знаменскому он входит не
здороваясь и мешковато садится у стола.
- Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило
нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не
намерены?
Тобольцев молчит.
- Вы слышите меня, Тобольцев?
- Да, гражданин следователь.
Знаменский открывает одну из папок. Пустяки в ней, предлог, чтобы
Тобольцева раскачать.
- Осталось уточнить пять-шесть цифр. Они пока со слов Беляневой. Она
возлагает на вас вину за приписки в нарядах с июля по сентябрь. Вот,
ознакомьтесь.
- Вы мне зачитывали на прошлом допросе, - не поднимает головы
Тобольцев.
- Да. И тогда вы собирались опровергнуть ее показания. Так? Почему не
слышу ответа?
- Все верно говорите, гражданин следователь.
- И что же, Василий Сергеич? Будете опровергать?
- Как хотите... Как проще.
- Я ищу не простоту, а правду, - сердится Знаменский. - Убедите
меня, что Беляева лжет.
- Июль и половину августа я был на втором участке, - безо всякого
выражения сообщает Тобольцев. - Там велись срочные работы, и был приказ по
тресту. На первом и четвертом участке в то время я не бывал и нарядов не
закрывал.
Знаменский переворачивает несколько листов дела.
- Но вот подшит наряд, на нем подпись: "Тобольцев". Рука ваша или нет?
Тобольцев равнодушно взглядывает.
- Моя, гражданин следователь. Подсунули, небось, среди буманжек,
подписал дуриком.
Знаменский всматривается в Тобольцева, почти не слушая его.
- Василий Сергеич... Что стряслось?
Обойдя стол, он становится перед Тобольцевым, чтобы попасть в поле его
зрения.
- Что на вас навалилось?.. Вы здоровы?
Тобольцев роняет лицо в ладони:
- Пал Палыч... очень прошу... свидание с детьми.
x x x
Случается, когда Пал Палычу нужно что-то понять и об этом можно
рассказать, не нарушая служебной тайны, он советуется с матерью.
Подследственные - частенько люди с изломанной психикой, а Маргарита
Николаевна - чуткая женщина, да к тому же психиатр. Вот и сегодня
встревожил Пал Палыча Тобольцев, и дома покоя нет.
- А ты не усложняешь, Павлик? - за разговором Маргарита Николаевна
хлопочет на кухне. - Может, просто реакция на окончание дела? Пока
следствие, голова занята: как сказать, да что сказать. Человек до поры мог
почти не думать о наказании. А теперь заслониться нечем, и разом навалилось
то, что ждет. Вот и срыв.
- Это, мать, не про Тобольцева. У него другая тактика выживанния: чего
нельзя миновать, к тому надо приспособиться. Мы с ним толковали о суде, о
колонии, он был готов все это перенести.
- Стало быть, что-то личное... дурное известие... Достань стонловую
ложку.
- Я бы знал. Мне обязаны сообщать то, что сообщают ему.
- Ну, не герметически же он закупорен. Плохая новость щелку найдет.
- Да все, что могло случиться плохого, вроде бы уже случилось. Давай
нож поточу, не режет ведь... Жена от него ушла пять лет назад и уехала с
новым мужем куда-то аж в Каракумы. Дети остались с ним и с тещей.
- Дети маленькие?
- Десять и семь.
- С ними благополучно?
- Попросил свидания, значит, живы-здоровы... Пахнет уже вкусно... Этот
Тобольцев, как заноза в мозгах!
- Хорошо, хоть аппетит не пропал.
- Аппетит зверский!
x x x
А дня через три утром не успел Знаменский снять плащ, как позвонили из
Бутырки. Тобольцев слезно и в срочном порядке просится побеседовать. Пал
Палыч покачал головой над густо исписанным листком календаря, но поехал...
На этот раз Тобольцев здоровается и не отворачивается, но снова на себя
не похож: им владеет мрачное возбуждение.
- Итак, явился на ваш призыв, - говорит Знаменский. - Слушаю.
Тобольцев набирает воздуху, смотрит круглыми карими глазами и молчит.
- Вы собираетесь сообщить новые обстоятельства по делу? -
подсказывает Знаменский, хотя чувствует: вряд ли.
Не в силах усидеть, Тобольцев вскакивает с привинченного к полу
табурета.
- Нет, я... - Он топчется у стола, опираясь на него нетвердой рукой.
- Пал Палыч, я убил человека!
Знаменский реагирует, словно на шутку:
- Убили? Это кого же?
- Фамилию не знаю... то есть тогда не знал.
- Странные вещи с вами творятся, Василий Сергеич. Сядьте, постарайтесь
успокоиться... Ребята приезжали?
- Да, вчера. Поглядел, простился, - от волнения он картавит порой до
непонятности.
- Почему "простился"?
- Больше вряд ли увижу.
Спятил мужик, что ли? Помолчав, Знаменский включает дикнтофон.
- Ну ладно, выкладывайте.
- Четырнадцатого июня, примерно в семь тридцать вечера я зашел в
винный магазин на Таганской улице, чтобы выпить, - начинает Тобольцев
заученно. - Там ко мне привязался пожилой незнакомый человек, полный такой,
в черном плаще. Из магазина он вышел вместе со мной и что-то все говорил, но
я его не слушал. - Он приостанавливается, обеспокоенный: - Вы не пишете
протокол?
- Успеется. Дальше?
- Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него
отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос
какие-то документы, вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я
разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер.
- С чего вы взяли?
- Потому что он умер.
- Место, где это произошло? - резко спрашивает Знаменский, уже с
внутренним ознобом.
- В Товарищеском переулке.
Выключив диктофон, Знаменский звонит, представляется.
- Вечером четырнадцатого июня в Товарищеском переулке зарегистрировано
нападение на мужчину?.. Да, жду.
- Вы мне что - не верите?
Знаменский не отвечает, прижимая трубку к уху. На том конце провода
начинают зачитывать текст с карточки учета преступленний:
"... обнаружен труп Киреева Д.Т., шестидесяти четырех лет. По
заключению судмедэксперта, причиной смерти явился удар по голове, вызвавший
разрыв сосудов в части мозга, пораженной недавно перенесенным Киреевым
незначительным инсультом. Подозреваемый был задержан дружинниками при
попытке огранбить тело потерпевшего, однако..."
Знаменский машинально записывает, переспрашивает:
- Когда?.. Его фамилия?.. И кто ведет дело?.. Ясно, спасибо.
Потом долго смотрит на Тобольцева.
- Вы правы, тот человек умер.
За время телефонного разговора Тобольцев снова ушел в себя.
- Не угадаешь, где она подстережет, стерва безносая, - бормончет он.
- Слушайте, Тобольцев, откуда вся эта дичь? Пухнет, обрастанет
подробностями!
- Не обременяйте вы себя, Пал Палыч... Мне так и так хана.
Знаменский снова включает диктофон и стремительно задает вопросы:
- Итак, он упал, а вы сразу ушли?
- Да.
- Тихо-мирно потопали себе дальше?
- Да. Такой вот подлец перед вами.
- А сегодня, одиннадцатого сентября, вдруг приспичило поканяться?
- Я больше не мог. Мысль, что за мое преступление сидит невиновный...
Знаменский перебивает:
- Да если вы сразу ушли, Василий Сергеич, откуда вам знать, что
пристававший к вам человек умер, что кого-то арестовали!
- Да парень уже месяц со мной в камере.
Знаменский поражен. Верить? Не верить? Нажимает кнопку вызова конвоира.
- Будьте добры, список содержащихся в тридцать первой камере.
Дожидаясь списка, меряет шагами следственный кабинет.
- Бурное утро... Сюрприз за сюрпризом.
- Такая уж моя злая судьба, - после долгой паузы шепчет Тобольцев.
Возвращается конвоир. Да, задержанный по подозрению Холин сидит с
Тобольцевым.
- Подследственного отправите отсюда в другую камеру.
- Переселяете меня?
- По одному делу вместе находиться нельзя.
Тобольцев выпрямляется, вытягивается в струну. Вялости как не бывало.
- Разве Холина не выпустят? - вскрикивает он. - Как же это: я
признался, а его не выпустят?
Ни разу он при Пал Палыче не впадал в столь лихорадочное волнение.
x x x
Слово в слово повторил Тобольцев свою историю и в присутстнвии
следователя, ведшего дело Холина.
И теперь Знаменский отправляется к коллеге с ответным визитом. Ноги
несут его быстро, проезжую часть пересекают недисциплинированно, на красный
свет. Вот и здание прокуратунры. Вестибюль, лестница, коридор. Перед нужной
дверью Знанменский приостанавливается, делает официальное лицо.
- Здравствуйте.
- День добрый, Пал Палыч. Прошу.
Холин, сидящий за приставным столиком, впивается в Пал Палыча глазами.
- В разговоре примет участие еще один сотрудник, - говорит ему
Панюков.
Холин привстает и даже отвешивает Пал Палычу нечто вроде поклона.
- Пожалуйста... Очень приятно.
- За приятность не ручаюсь, - осаживает Холина Панюков. -
Расскажите, что произошло четырнадцатого июня.
- Черный день в моей жизни, - произносит Холин печально. -
Представьте: иду по улице, хороший вечер, хорошее настроенние, хорошая
сигарета. - Он обращается к Знаменскому, понимая, что сегодня рассказ
адресован ему. - Завернул в подворотнню, чтобы бросить окурок, и вдруг
вижу: кто-то лежит у стены...
- В первом варианте Холин заметил лежащего, проходя мимо по переулку.
На месте проверили - выяснилось, что заметить невозможно: темно. Теперь
возникла деталь с подворотней и окурком.
- Да, сначала я упустил эту мелочь, - Холин неприязненно покосился на
Панюкова. - Но о чем она говорит? Только о том, что у меня есть привычка не
сорить на тротуаре. Воспитанный человек поймет. Рассказывать дальше?
- Да, конечно.
- Уже столько раз повторял, что заучил наизусть. Значит, я увидел, что
лежит пожилой мужчина, а рядом валяется бумажник с документами. Я решил, что
человеку плохо, подобрал бумажнник, чтобы не пропал, и хотел бежать за
помощью. Но вдруг налетели два парня, дружинники, и схватили меня. Вот так я
был задержан "на месте преступления".
- Гражданин Холин забыл добавить, что при появлении друнжинников он
бросил бумажник, а по дороге в милицию сбежал и два месяца скрывался, -
снова вмешивается Панюков.
- Неужели лучше, чтобы я удрал с бумажником? Зачем мне чужой бумажник?
Я думаю, в подобной ситуации любой испугалнся бы. Представьте, парни
вообразили бог знает что, никаких объяснений не слушали, бумажник считали
"железной уликой"!.. Я хотел переждать, пока утихнет шум. Я не думал, что
все так серьезно! Ведь, когда я побежал, я не знал, что он мертвый! Я же не
знал! Вы верите? - взывает он к Знаменскому.
Последние фразы прозвучали с неожиданной искренностью, и Знаменский
кивает:
- Пожалуй, не знали.
- Наконец-то! Наконец нашелся человек, который способен поверить! Я
догадываюсь, кто вы и почему пришли, и вы пониманете, что я догадываюсь.
Зачем притворяться, Пал Палыч? Позвольте вас так называть.
- Хорошо, не будем притворяться. Но я пришел не ради вас, а затем,
чтобы понять поведение Тобольцева. Если вы согласитесь кое-что разъяснить.
- Собственно, я готов.
- Расскажите Пал Палычу, как развивались ваши отношения с Тобольцевым,
- говорит Панюков.
- Видите ли, началось случайно. Мне было очень тяжело в камере, а
Тобольцев казался симпатичнее других, и я поделился с ним своей бедой. -
Холин излагает историю гладко, без запиннки. - Он выслушал, расспросил и
вдруг замкнулся, помрачнел... И вот однажды мы остались одни, и он во всем
признался. Я его умолял меня спасти. Вчера он наконец решился. Такое
счастье! - Холин потупляется, а следователи обмениваются быстрым взгляндом.
- Когда Тобольцев вам признался, то как он изложил суть преступления?
Постарайтесь как можно точнее. - У Панюкова скучающий тон, но он готовит
небольшой проверочный трюк.
- Четырнадцатого июня вечером Тобольцев зашел выпить в магазин на
Таганской улице, - уверенно чешет Холин. - Там к нему привязался
незнакомый человек, полный, в черном плаще, и позже в Товарищеском переулке
у них вышла ссора...
- В черном плаще? - перебивает Панюков. - Помнится, он сказал в
синем.
- В синем?.. - на мгновение Холин теряется. - Да нет же, в черном!
Неужели он перепутал, подонок?! Маразматик!
- Не вам бранить Тобольцева, - одергивает Панюков.
- По-вашему, должен благодарить? Он кого-то ухлопал, а я мучайся? Еще
неизвестно, почему он тот бумажник не спер! Может, это я его спугнул!
- А в бумажнике были деньги?
Холин разом остывает и вспоминает, что он порядочный и
благовоспитанный.
- Откуда я знаю? Не имею привычки копаться в чужих вещах. Я хотел
только человеку помочь, а вы...
- А я, - ничего. Кстати, цвет плаща Тобольцев мог и перепунтать. -
Следователь для виду заглядывает в папку. - Э-э, да я сам перепутал.
Действительно, черный плащ.
- Ох... - облегченно выдыхает Холин.
- Испугались? Чего ж вам пугаться? Скажите, беседа с Тобольнцевым
состоялась утром, вечером? Давайте восстановим для Пал Палыча картину во
времени и пространстве.
- Раз мы были вдвоем, то, очевидно, других вызвали на допрос. Значит,
с утра или после обеда...
- Вы стояли? Сидели у стола?
- Вероятно, сидели...
- И с чего он начал?
- Собственно... вряд ли я вспомню.
- Хоть некоторые фразы должны всплыть, если вы сосредотончитесь.
- Н-нет. В тот момент я настолько разволновался, все смешанлось. Очень
жаль, раз вам это важно, - он по-прежнему обращанется к Знаменскому,
стараясь выдерживать доверительный тон.
- Число тоже не вспомните?
- Примерно с неделю назад. В камере дни так сливаются.
- Мы за эту неделю дважды встречались, Холин. Вы и не заикнулись о
Тобольцеве!
- Вы не из тех, кто верит! - огрызается Холин и снова "со всей душой"
к Знаменскому: - Я не располагал уликами, Пал Палыч! А Тобольцев колебался.
Он должен был морально дозреть.
Следователь холодно наблюдает эти заигрывания Холина.
- Удовлетворены, Пал Палыч?
- Есть маленькая неясность. - Знаменский в свою очередь хочет
прозондировать Холина.
- Прошу.
- Для безвинно арестованного, Холин, вы ведете себя на редкость
спокойно. Месяц в заключении - и ни жалоб, ни возмунщенных писем в разные
инстанции. Между тем темперамента вы не лишены. Какое-то неестественное
смирение...
- Справедливо замечено, - поддерживает Панюков. - Если вы
действительно не виновны.
- То есть как, "если действительно"? - жалобно и вместе раздраженно
вскрикивает Холин. - А признание Тобольцева? Почему "если"? Может, он не
все сказал? Пал Палыч! Он сказал, что был пьяный?
- Да.
- Сказал, что ударил по голове?
- Да.
- И что Киреев как упал, так и не поднялся?
- Да.
- И после всего вы... - оборачивается Холин к Панюкову, - вы
намекаете, будто это против меня, что я не жаловался?! Ловко повернули!
Человек верит в советское правосудие, что оно спонсобно разобраться, а вы -
вон как! Теперь стану жаловаться, будьте покойны! Выгораживаете убийцу!
Считаете, нашли неснмышленыша? Я требую освобождения!
Панюков выглядывает за дверь.
- Арестованный больше не нужен.
- Прощайте, Пал Палыч! - драматически произносит Холин с порога.
- Ну-с, я видел вашего "претендента на убийство", вы - моего. Как
говорится, дистанция огромного размера. Холин - сплошнное самообожание,
самомнение и самосохранение...
- Однако при нынешнем положении вещей... - вздыхает Знаменский.
- Согласен, может вывернуться, - мрачнеет и Панюков. - Даже не
уверен теперь, что добьюсь продления срока ареста. Ох уж этот Тобольцев!
Фокусник...
Панюкову вспоминается добрая и несчастная физиономия.
А Знаменский размышляет о Вадиме Холине. Следователь обязан быть
объективным. Но обязан и соображать, когда ему врут. Парень врет. Его
угодливые интонации вдвойне противны потому, что фальшивы. В
действительности я для него - милинцейский придурок, - думает Пал Палыч.
"Сплошное самообожанние и самомнение", как сказал Панюков. Кратко и верно. И
объективно.
x x x
С подобной характеристикой вполне согласился бы отец Вадинма, если б
вдруг решил открыть душу. Но этого он не делает никогда. И никому.
Супруги Холины разительно не похожи друг на друга. Он - высок, худ,
замкнут и молчалив. По лицу трудно понять, какие чувства он испытывает, если
испытывает вообще. Она - небольншого росточка, кругленькая, румяная,
говорливая. Любая эмоция сразу выплескивается наружу. Жизнь Холиной - это
дом, хозяйнство и главное - дети: двое сыновей, которых она страстно,
безмерно любит.
Старший, двадцатипятилетний Дмитрий, сидит за столом, отдавая должное
материнской стряпне. А младший, ее маленьнкий, ее Вадик, - невыносимо даже
подумать - томится за решеткой!
Сегодня впервые за долгие-долгие недели Холина утешена. В который раз
уже перечитывает она какой-то рукописный листок. Ее немного выцветшие, но
ясные глаза сияют, губы дрожат, и счастливая слезинка скатывается по щеке.
- Он снова будет дома, с нами! Ах, Митенька! Возблагодарим судьбу!
- Благодарить надо меня и Киру Михайловну.
- Кира Михайловна получила и еще получит, мне ничего не жалко! А для
тебя награда - само освобождение Вадика. Разве нет?
- Еще бы! Кому охота писать в анкете: "брат судим"?
- Митя, ты циник, - ласково упрекает мать.
- Угу. А идеалист пальцем бы не шевельнул, чтобы расхлебынвать вашу
кашу.
Она подсаживается к сыну и гладит его по плечу.
- Почему ты так говоришь: "вашу кашу"?
- А чью же? Если бы вы с ним поменьше нянчились...
- Вспомни, как часто мы бывали строги! - перебивает мать.
- Ну да, ты прятала ботинки, когда он собирался на очередную пьянку.
Но если братец влипал в историю, его вызволяли всеми средствами.
- Ах, Митя, о чем мы спорим? С тобой разве не нянчились? Нанимали
репетиторов, устраивали в институт. Все твои покронвители жуют папиными
зубами.
Холин-старший в это время укладывает в потрепанный чемонданчик
зубоврачебные инструменты и протезы. Руки двигаются автоматически, быстро и
экономно. Захлопнув крышку, он выхондит в смежную комнату.
- Куда ты? - удивляется мать.
- Примерить мост директору магазина "Ковры".
- И ты уйдешь сейчас, когда у нас такая радость?
Отец молча направляется в переднюю.
- Подожди ликовать, - замечает Дмитрий. - Письмо полученно не для
того, чтобы перечитывать его на ночь. С ним надо идти в органы.
Холина бежит за мужем.
- Отец, ты слышишь?
Тот проводит расческой по жидким волосам и одевается.
- Отец, надо идти в органы!
Холин разражается длиннейшей по его меркам речью:
- Хватит того, что я плачу. Мите нужна квартира - плачу, у Вадика
неприятности - плачу. Зубными мостами, которые я сделал, я вымостил детям
дорогу в жизнь. А уж куда они по ней придут, это... - Он снимает дверную
цепочку и отпирает серию замков.
x x x
У Знаменского маленькое заседание: друзья прослушивают признание
Тобольцева.
- ...Гражданин, который привязался, мне надоел, и я старался от него
отделаться. Тогда он стал мне грозить, вынул бумажник и совал мне под нос
какие-то документы: вроде раньше он был начальник и прочее. Тогда я
разозлился и ударил его. Он упал, а я ушел. Все... А он там же умер.
- С чего вы взяли?
- Потому что он умер.
Знаменский прерывает запись:
- Ну и дальше в том же роде.
Томин разводит руками.
- "Что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной, помню...".
Вообще-то, среди уголовников оно не в диковинку. Какая-нибудь шестерка
вешает на себя тяжеленный жернов, чтобы прикрыть туза. Но шестерке приказано
и ей обещано.
- Саша, Холин для Тобольцева - не туз.
- А что такое Холин?
- Пухленький, красивенький, наглый. Не слишком умен, но хитер
бесспорно. Прямо кожей чувствует опасность. При всем том - воспитанный
мальчик, студент. Боюсь, нравится девушкам.
Томин хмыкает.
- Сколько лет дочери Тобольцева?
- Семь, Саша.
- Какая версия рухнула! - комментирует Кибрит.
- Смейся-смейся! Интересно, что ты предложишь?
- Совсем просто - подкуп.
- Давайте обсудим, - соглашается Знаменский. - Тобольцев очень любит
ребят, ценит свободу. За его провинности причитанется два-три года. Ради
денег принять чужой позор и большой срок?.. Да он и не корыстолюбив.
- А махинации с нарядами?
- Втянулся по слабодушию. Малосильная бригада села к концу месяца на
мель, пришли женщины, ревут. Пожалел. Дальше - больше. Разумеется, потом он
имел и незаконную прогрессивку и прочее, но дышал не этим. Причина того, что
с ним сейчас творится, спрятана глубоко...
- Между ним и Холимым должна существовать связь. Четкая и доказуемая!
Иначе остается поверить, что их судьбы удивительнно пересеклись над телом
Киреева - раз, в камере - два. - Томин увлекся: загадка всегда интересна.
- Вообще-то, поверить можно и в это, - говорит он, оседлав стул. - Тогда
представим: на Тобольцева обрушился двойной удар. По его вине один челонвек
умер, другой сел. И юный узник постоянно рядом, как живой укор. Следуют
душевная борьба, отказы явиться на допрос и, наконец, решение покаяться.
- А в результате убийство с целью ограбления чрезвычайно удобно
делится на двоих: одному - случайное убийство, другому - неверно
истолкованная попытка помочь потерпевшему, - протестующе доканчивает
Знаменский.
- Ладно, Паша, ищем связь.
- Берешься?
- Что делать... Когда был убит Киреев?
- Четырнадцатого. Тобольцев арестован шестнадцатого.
- Очень хорошо. Кстати, на что Холин польстился?
- Киреев выиграл пятьсот рублей и прямиком из сберкассы забежал
отметить. Продавщица помнит - разменяла ему сотеннную купюру. А, по словам
кассирши сберкассы, возле Киреева крутился парень, похожий на Холина. Но на
опознание она засмущалась: такой, говорит, молоденький, не возьму греха на
душу...
- Ясно. Что-то наука примолкла. Начнешь по обыкновению прибедняться;
ах, да что же я могу?
- А что я, по-твоему, могу? Работа проделана три месяца назад. Если
следователь Холина не возражает, я бы поглядела протокол осмотра, экспертизы
- но только для очистки совести.
- Ну, а ты сам?
- Я, Саша, не буду лентяйничать за твоей широкой спиной. Намечена
большая охота за мелкими подробностями.
- Разбежались.
x x x
Знаменский бродит по двору, где произошло убийство, разгляндывает
окружающее. Подворотня. Здесь, у стены дома, лежало тело. Фотографии и план
места происшествия позволяют точно восстановить картину. Только тогда здесь
было темно и безлюднно...
Узким проходом двор соединяется с соседним. И в этом, соседннем,
Знаменскому бросается в глаза шеренга мусорных баков. Он останавливается и
долго созерцает их: похоже, зрелище доставлянет ему удовольствие...
x x x
Попасть на Петровку, 38 просто так нельзя. Но если бы Знаменнский не
разрешил выдать пропуск Ирине Семеновне Холиной (когда ему позвонили, что та
уже минут двадцать плачет в проходнной), она, кажется, проскребла бы дыру в
стене голыми руками.
Холина влетает с радостным, светлым лицом.
- Здравствуйте, Вы Павел Павлович, да? А я - мать Вадика. Вот таким,
в точности таким я вас и представляла! Разрешите присесть...
- Присаживайтесь. Но вы абсолютно не по адресу. Дело Холинна веду не
я.
- Когда речь идет о судьбе ребенка, мать не станет считаться с
формальностями. Как мне было не прийти к человеку, от которонго сейчас все
зависит!
- От меня ровным счетом ничего не зависит. И в противопонложность вам
я обязан считаться с формальностями.
- Но, Павел Павлович! Вообразите, что я бросилась бы вам в ноги прямо
на улице?! Разве вы могли бы оттолкнуть меня? Забудьте, что мы на
официальной почве. Я столько слышала о вашей отзывчивости...
- От кого же?
- Ах, достаточно взглянуть, чтобы убедиться: вы порядочный человек,
выросли в приличной семье, и потому к вам обращаются словно к родному, вот
как я. Нет-нет, не мешайте мне сказать правду. Вы честный, вы добрый, вы не
отвернетесь от материнсконго горя!
Знаменский согласился принять Холину, поддавшись импульнсу, в котором
больше всего было, пожалуй, любопытства. Теперь сам не рад. Женщина
заполняет комнату потоком взволнованных фраз, и выставить ее уже не так-то
просто.
- Не знаю, чего вы ждали от меня с моими необычайными достоинствами,
но я не имею права разрешить Холину даже внеочередную передачу.
- Как вы его... по фамилии... больно слышать. Если б только вы ближе
знали Вадика! Конечно, это моя кровь, и я немного приснтрастна, но Вадик
такой... такой... - Она не находит достаточно красноречивых слов и вдруг
выпаливает. - Вы с ним похожи! Нет, серьезно, похожи!
- В ваших устах это, вероятно, комплимент...
- Еще бы!
- ...но мы нисколько не приблизились к цели вашего визита.
- Мне бы хотелось, чтобы вы поняли жизнь Вадика до того, как с ним
случилось это несчастье.
- Убийство человека вы называете "несчастье с Вадиком"?
- Боже мой, Павел Павлович!.. Да ведь уже точно известно, что Вадик не
убивал!
- А кто же?
- Разумеется, Тобольцев.
До сих пор Знаменскому все казалось ясным: беззаветная, слепая
родительская любовь, готовая горы свернуть ради "своей крови". Сколько их,
таких отцов и матерей, которые месяцами, а то и годами высиживают в разных
приемных и исступленно добинваются освобождения, оправдания, помилования...
Но упоминание о Тобольцеве разом выводит Холину из разрянда
просительниц и делает наступательной стороной.
- Откуда же это вам известно?
- Из его собственноручного письма!
Она достает и протягивает Знаменскому письмо. Тот, все больнше хмурясь,
читает. И если дотоле он вел разговор с сухой усмешнкой, то теперь не на
шутку озабочен, и болтовня Холиной приобнретает для него серьезный
информационный интерес: послание это от Тобольцева.
- Как вы его получили?
- Вынула из почтового ящика.
- Когда?
- Позавчера утром.
- Позвольте взглянуть на конверт.
- Конверт?.. Конверт... - она открывает сумочку, суетясь, что-то в
ней перебирает, затем решительно щелкает замком. - Я поищу дома... но вряд
ли он сохранился...
- Он был надписан тем же почерком? - Знаменский спрашинвает на всякий
случай, уже поняв, что тут правды от Холиной не услышишь.
- Да... или нет... Я спрошу мужа, письмо вынимал он... А вы
недоверчивы. Но нет-нет, таким и должен быть настоящий следонватель -
бдительным, проницательным! Вами невольно любунешься, Павел Павлович.
Самое смешное, что свои дифирамбы Знаменскому она произнносит искренне.
Лишь бы он не задавал каверзных вопросов.
- Скажите, у вас есть мать?
- Есть.
- Громадный привет ей! Передайте, что она воспитала замечантельного
сына! Уж я-то знаю, чего это стоит. Мы, например, не дали Вадику всего, что
могли. В детстве, например, мы его, по-моему, недопитали.
- Недо... что?
- Недопитали. В смысле калорийности, витаминов. Ведь для растущего
организма - это все! Но Вадик рос не один. Митя, старший, то кончал
десятилетку, то учился в институте, потом писал диплом, защищал, решалась
будущая карьера. Нет-нет да и отрежешь кусочек пожирнее. А Вадика это
ранило. Мы с мужем по старинке, не учитывая требований современной
молодежи... словом, ограничивали Вадика. А на поверку вышло, что это его
толкало... - она запинается.
- На что?
- Ну... вынуждало занимать на стороне. А Вадик впечатлинтельный,
нервный, ну просто как струна, как струна. Потому, я думаю, он и попал в эту
глупую историю.
- Думаете, от нервов?.. На конверте был целиком проставлен ваш адрес?
Или только фамилия?
- На конверте?.. Я спрошу мужа. Отчего вас интересует коннверт? Ведь
главное - содержание, бесспорная вещественная улика!
- Кто вы по профессии?
- Я зубной врач, муж - зубной техник. Ему шестьдесят семь, но он
удивительный, просто удивительный труженик.
- Еще не на пенсии?
- Ах что вы, разве можно! Мы не мыслим себя без работы. Мой муж
говорит: работа держит человека, как оглобли старую лоншадь, убери оглобли
- лошадь упадет и не поднимется. Он замечательный мастер. Замечательный. С
его протезами люди живут и умирают.
- Ирина Семеновна, объясните же наконец, каких результатов вы ждете от
нашей беседы?
- Но... даже странно... я жду освобождения Вадика.
- Тут решает следователь Панюков.
- Однако вы должны передать Тобольцева в ведение Панюкову, и вот тогда
уже... если мы правильно поняли в юридической консультации...
- Пока Тобольцев остается моим подследственным.
- Но это значит... Значит, его признание вас не убедило?!
- Всякое признание нуждается в проверке. Тобольцев не понхож на
убийцу.
У Холиной перехватывает дыхание.
- Этот жулик и пьяница?! Он не похож, а мой сын похож?! Как вы можете
говорить такое матери? Матери!!
- Вашего сына я не знаю.
- Но вы же видели Вадика! И я столько рассказала о нем, ответила на
все интересующие вас вопросы!
- Мои вопросы были, скорее, данью вежливости, Ирина Семенновна. Если
бы я имел право допрашивать по-настоящему, я задал бы иные. К примеру,
откуда вам известно, что я видел Холина? Почему вы поверили письму от
человека, о существованнии которого не должны были и слышать? Как успели
собрать о нем сведения? Где в течение двух месяцев скрывался от следствия
Вадим Холин?
Ошеломленная и испуганная, женщина поднимается.
- Я вижу... вероятно, мне лучше уйти.
- Прошу пропуск, отмечу. Письмо вы оставляете?
- Нет...
Она судорожно роется в сумочке и выкладывает на стол квадрантик
фотобумаги.
- Фотокопия? Даже это успели... Вы знаете, что у Тобольцева двое
детей?
- И что же? - с дрожью произносит Холина. - Что?.. Пожернтвовать
ради них собственным сыном? Отдать на заклание Вадинка?! - Она трепещет от
жестокости Знаменского, от негодованния, от сдерживаемых слез.
- О-о, как я в вас обманулась! Вы неспособны понять материннское
чувство!..
x x x
Томин, как и обещал, ищет связь. Вот сейчас беседует с тещей
Тобольцева. Открытая швейная машинка, остывший утюг, сментанное детское
платьице, брошенное на спинку стула, свидетельнствует о том, что визита
Томина не ждали. А выражение лица женщины - о том, что визит вдобавок и
тревожный и неприятнный.
- Ты ко мне пришел не чай пить, - волнуясь говорит она, - пришел по
своей работе. А работа твоя серьезная. Стало быть, чего-то ты у меня ищешь.
- Верно.
- Чего же? Когда следователь вызывал, я все понимала, про что
разговор. А вот твои какие-то вопросы... Дело-то на Василия, почитай,
кончилось? - уже несколько лет как перебралась она в город присматривать за
внучатами, но говор выдает деревенскую жительницу.
- Практически, кончилось.
- И он ничего не таил, за чужой спиной не прятался?
- Нет.
- Ну раз честно повинился и все уж за ним записано, чего еще надобно?
Чего ты пытаешь, с кем он водил компанию и прочее подобное?
Томин обходит стол, стоящий посреди комнаты. Вокруг полузанбытый
"догарнитурный" уют... Томин вздыхает.
- Ваш зять, Прасковья Андреевна, последнее время начал вести себя
несколько... неожиданно. Вдруг что-то его словно подкосило.
- Батюшки, али приболел? То-то он и с лица спал и голос будто чужой...
- На здоровье не жалуется. А вот не случилось ли на воле чего такого,
что ему уже и жизнь не мила?
Прасковья Андреевна внезапно улыбается.
- Это надо, чтобы мы с ребятами в одночасье перемерли, Василий -
мужик легкий, сроду не задумывается.
- На свидании он никому ничего не просил передать? Родным, друзьям?
- Никому ничего. Да и родни-то, почитай, нету.
- А Холины вам кем доводятся?
- Не слыхала про таких.
- Может, кто по службе? Или друзья вашей дочери?
- Сроду не слыхала. А памятью бог не обидел. Спроси, какая погода
прошлым годом на Покров стояла, - и то скажу!
- Замечательное качество... Прасковья Андреевна, буду откнровенен.
После свидания ваш зять сообщил о себе новые факты, которые следствие
вынуждено учитывать.
- Новые факты? Хуже прежних?
- Увы.
- И что же... могут срок набавить?
- Могут.
- Господи, да как же я с детьми?.. Ведь ему срок - и мне срок! Три
года я себе назначила... Три года, бог даст, вытяну... а коли больше...
Батюшки мои, батюшки!
- Прасковья Андреевна, ваши показания могут...
- Нет уж! Я теперь и совру, - недорого возьму.
- Врать вы не умеете.
- Соврала бы, коли догадаться, что ему на пользу. Только навряд
догадаюсь. А значит, мое дело молчать.
- О чем молчать? Вы могли бы разве сказать что-то дурное?
- Про Васю? Даже ни словечка! И ко мне - ровно к матери, и отец -
каких поискать! Раньше, верно, выпивал. Людмила и причину развода написала,
что, мол, пьющий. Ну потом как бритвой отрезало. В субботу грамм двести -
больше ни-ни. Серндечную ответственность за ребят имел... Ты его, конечно,
за преступника считаешь, а, по моему разумению, сел Вася за бумажнки. Этих
бумажек расплодилось, что клопов, и в каждой подвох, ее и так и эдак
повернуть можно. Вот и повернули... Засадите Васинлия надолго - что нам
тогда?
- Да не хотим мы его на долгий срок засаживать, за то и бьемся!
- При твоей должности резону нет за Василия биться.
- Есть резон биться, Прасковья Андреевна, и, надеюсь, добьнемся. Но
для этого нужна вся правда... Я дам вам честное слово, - помолчав, говорит
Томин. - И вы мне поверите. И ради зятя, ради детей скажете то, чего не
договорили... когда рассказывали о свидании.
Женщина вздрагивает и в замешательстве тычется по комнате - тут
поправит, там подвинет... Наконец опускается на продавнленный диван,
обнаруживает в руке скомканное платьице, разгнлаживает на коленях. И глядит
на Томина испытующе и сурово.
- Ну, смотри. Иначе ты - не человек, так и знай на всю жизнь!.. На
работе Васю сильно любили. Он много кому, бывало, помогал. И решили люди
тоже помочь в беде. Собрали на детей вроде как складчину. Большие деньги.
Четыре тысячи рублей. Я до них пока не касаюсь. И вещи Васины, которые велел
продать, не трогаю. Пенсию носят, а еще с прошлого месяца хожу в семью по
соседству - подрабатываю. Обед готовлю, приберу, куплю чего. Так что ребята
сыты, в милостыне не нуждаюсь. И думала я деньги вернуть.
- Кому?
- Да тем, которые собрали. Сказала Васе, а он говорит: бери, мать, это
дело моей совести. Тогда я взяла.
Томин подсаживается на диван. Все. Больше ей скрывать неченго. Надо из
этого выжимать максимум.
- Вы зятю сумму назвали?
- Само собой.
- Удивился?
- Вроде бы и нет, - женщина озадачена.
- Обрадовался?
- Тоже вроде не очень...
- Но, Прасковья Андреевна, кто же передал вам деньги?
- Перевод пришел по почте. А раньше женщина позвонила: от
сочувствующих, дескать, сослуживцев. И все.
- У вас сохранился корешок перевода?
Женщина отворачивает накидку на комоде - под накидкой разные памятные
бумажки и среди них - почтовый бланк.
- Бери... Навел ты на меня сомнение.
- Не говорите о своем сомнении никому. И обо мне тоже ни другу, ни
врагу, понимаете? Это важно. - Он вырывает листок из блокнота. - Мой
телефон. Если хоть соринка новая - немедленнно звоните!
Женщина сует бумажку с номером туда же, под накидку. Томин встает и
делает вид, что готов уйти, но приостанавливается.
- Проверю напоследок вашу память. Чем занимался Тобольцев накануне
ареста?
- А ничем, - печально отвечает Прасковья Андреевна. - Три дня
безвылазно дома сидел... Нет, вру, в воскресенье водил ребят в кино.
Приключения этих... непобедимых... то ли неукротимых...
- Неуловимых?
- Вот-вот. В понедельник даже на работу не пошел, отгул, говорит. Со
стиркой мне подсобил, рыбу чистил. Не знал, чем угодить напоследок,
сердешный... А во вторник его забрали. Шестнадцатого числа.
- Но четырнадцатого, в субботу, он с кем-то выпивал, верно?
- С кем же было пить, если из дому ни ногой? С ребятами, что ли? Нет,
те дни он в рот не брал.
x x x
Знаменский и Холин появляются в проходной Бутырки почти одновременно.
Пал Палыч входит с улицы, а из внутренних двенрей конвоир выпускает
возбужденного Холина.
- Премного благодарен, товарищ сержант, дальнейшее сопронвождение
излишне. - Тут Холин замечает Знаменского. - О-о, товарищ следователь? Вы
сюда? А я отсюда.
- Вижу.
- И не рады, да? А вы закройте на меня глаза!
Хлопает наружная дверь, врывается Холина с букетом.
- Вадик! Сыночек!.. Ах, как мило - Павел Павлович тоже тебя
встречает!
"Как мило, как мило, как мило..." - звучит в ушах Знаменсконго, пока
он идет долгими, тоскливыми тюремными коридорами. Ему навстречу с
противоположной стороны ведут на допрос Тонбольцева...
В следственном кабинете не разгуляешься: шагов пять в длину, четыре в
ширину. Но сегодня знакомая дежурная, оценив расстнроенную физиономию Пал
Палыча, дала ему кабинет особый - таких у нее всего два-три, для
"парадных", что называется, случанев. Здесь просторно, и можно вышагивать
туда-сюда, что Знаменнский и делает, то удаляясь от Тобольцева, то
приближаясь, то оказываясь у него за спиной. И это кружение поневоле
заставляет Тобольцева следить за Пал Палычем и оборачиваться на голос.
- Имеются две психологические загадки, - говорит Знаменснкий на ходу.
- Номер первый. Человек после мучительных коленбаний сознался в
преступлении. Он обязательно скидывает с себя долю тяжести. А вам, я смотрю,
ничуть не полегчало.
Тобольцев молчит.
- Номер второй. Ни разу вы не поинтересовались, что же мне за это
будет? Хотя по поводу приписок срок волновал вас чрезвынчайно. Молчите.
Собственная судьба вам безразлична... Тогда порадуйтесь за Холина.
- Отпустили?
- Отпустили. Свеженький, побритый. Мамаша встретила с цветами... Не
наблюдаю восторга.
- Злитесь вы нынче.
- Злюсь. Состоялся ошеломляющий разговор, и оба собеседнника - и вы и
Холин - дружно забыли, как он состоялся!.. Ладно, давайте работать. - Он
мимоходом включает диктофон: - В магазине на Таганке было много народу?
- Обыкновенно.
- Пиво было?
- Не знаю, при мне не спрашивали.
- Никто не спрашивал пива?!
- Откуда оно вечером, Пал Палыч?
- Пол-очка в вашу пользу. Вернее, в пользу Холина.
Знаменский поворачивается к столу и быстро раскладывает веером
несколько фотографий.
- Прошу поближе. Который из них Киреев?
- Не вспомню... - мается Тобольцев.
- Ох, Василий Сергеич, туго вам придется на суде!
- Нет, Пал Палыч, мне уже будет все равно, - произносит Тобольцев
вдруг совершенно безмятежно.
"Почему?!" - просится у Знаменского с языка. Но он не произносит этого
вслух. Если прозвучала не пустая фраза, если вырвалось что-то подспудное,
Тобольцев уклонится от ответа и все.
- Мать Холина нанесла мне визит, - сообщает Пал Палыч в затылок
Тобольцеву.
Тобольцев живо оглядывается.
- Да?
- Да, представьте. Ругала вас пьяницей и жуликом.
- А!.. - отмахивается Тобольцев.
- Подарила копию трогательного письма: "Глубоко раскаиванюсь в своем
ужасном поступке... не сплю ночей... обещаю загландить перед вами..." Слеза
прошибает.
- Считал долгом попросить прощения.
- Логичней бы у семьи Киреева, не находите?
Тобольцев растерянно моргает и морщится. Знаменский прав.
- Там оплакивают мужа, отца, деда троих внуков... Как вы переслали
письмо, минуя администрацию?
- Пал Палыч, лишнего врать не хочется, а если правду, то поврежу
человеку, который ни при чем... А какая она - мать Холина?
- Его мать? - Знаменский удивлен.
- Ну да. Любит его?
- До полной бессознательности. Чтобы накормить своего волчонка, не
жаль чужих ягнят.
- Ага, это хорошо.
- Хорошо?!
- А что ж? Я ради своих тоже готов в лепешку. Ради ребят не грех...
Знаменский останавливается против него и спрашивает в лоб:
- Что за история со складчиной в их пользу?
- Теща проболталась? - дрогнув, картавит Тобольцев.
- Поскольку идет допрос, ваша функция - отвечать.
- Понял, куда клоните... Кто же я есть в ваших глазах? Что я,
по-вашему, продал?! У меня дети растут, им отец нужен. Какие деньги отца
заменят?.. Да если б возможность вырваться... какие тут деньги... да я бы...
я бы стены разнес! Но судьба заставляет... Надо.
- Тот же старый добрый вариант: "заела совесть"?
- Заела совесть.
- И гложет раскаяние?
- Гложет, - упрямо повторяет Тобольцев.
- И убитый Киреев в глазах стоит?
- И стоит!
Знаменский не напоминает про неопознанную фотографию. Его устраивает
как раз та точка, к которой он подвел Тобольцева.
x x x
К подворотне в Товарищеском переулке подъезжает милицейнский
микроавтобус. Из него выходят Знаменский, Панюков, Тобольцев, трое
конвойных, фотограф, сотрудник с магнитофонном, понятые.
- Сейчас, Василий Сергеич, проверим, что у вас в глазах стоит, -
весело говорит Знаменский.
Все входят в подворотню. Тут тон Знаменского делается казеннным:
началась официальная процедура, следственный эксперинмент.
- Будьте добры, Тобольцев, укажите место, где, по вашим словам, вы
совершили убийство.
Тобольцев осматривается, как бы сверяясь с внутренним планном. Арочная
подворотня выводит в небольшой дворик. Справа и слева от подворотни - две
двери, перед ними ступеньки, над ступеньками двускатные навесы, крытые
железом, - бывший "собственный дом, вход со двора".
Между сумрачной пещерой подворотни и одной из дверей перпендикулярно к
стене в две шеренги выстроены шесть мусорных баков - те самые, которыми в
соседнем дворе прошлый раз любовался Знаменский.
- Вон там, у подъезда, - говорит Тобольцев.
- Подойдите ближе. И понятых прошу. Где упал Киреев?
Тобольцев огибает мусорные баки, не обращая на них вниманния.
- Тут вот... слева от дверей.
- И как лежало тело?
Тобольцев неопределенно поводит рукой.
- Поточнее, пожалуйста. Куда головой? На спине, на боку?
- Лицом вниз.
- Параллельно стене или под углом?
- Нетрезвый я был... Кажется, вот так.
Он очерчивает над землей силуэт. Знаменский и следователь Панюков
переглядываются.
- А место происшествия имеет прежний вид? - продолжает Знаменский. -
Чего-нибудь не хватает? Что-то лишнее?
Тобольцев растерянно переступает с ноги на ногу.
- Я правильно показал, где лежал-то он?
- Не совсем. Кроме того, тут кое-что нарочно изменено, чего не
заметить нельзя.
Тобольцев вскидывает на Знаменского печальные карие глаза:
- Эх, Пал Палыч, напрасно вы...
x x x
Пользуясь записной книжкой, ластиком и карандашом, Знанменский
изображает для Кибрит картину места происшествия.
- Подворотня. Стена дома. Дверь. Мусорные баки мы поставинли вот так.
Их приходится огибать по дороге к подъезду.
- Очень хорошо!
- Хорошо, да не совсем. Сегодня получаю от Тобольцева письменное
заявление...
Входит Томин.
- Привет, Саша, как раз вовремя. Тобольцев сумел связаться с Холиным.
Теперь он припомнил, что баков раньше не было!
- Связь у меня в кармане! - Томин усмехается, довольный произведенным
эффектом. - Но прежде вынужден огорчить - при всех твоих симпатиях к
Тобольцеву он вульгарно куплен! Складчина - выдумка, опросил сослуживцев и
ручаюсь.
- Между прочим, вариант с подкупом выдвинула я! - вворачинвает
Кибрит. - Только Пал Палыч отверг.
- И продолжаю отвергать. Давай связь!
- Паша, ты непрошибаем. - Сдвинув в сторону построение Знаменского из
ластика и карандашей, Томин разворачивает свои заметки. - Круг знакомых
Тобольцева. Круг друзей-приятенлей Холиных. Одну фамилию обнаруживаем в
обоих списках.
- Грибеник Кира Михайловна, - читает Знаменский.
- Да, гражданка Грибеник. Отбывает срок, работая в медчасти Бутырки. В
прошлом - комбинации с бюллетенями. А ее муж - сослуживец Дмитрия Холина,
старшего брата.
- Шурик, умница...
- Погоди, Зинаида, сольный номер инспектора Томина не кончен. - Он
достает новый листок. - Это график посещений Тобольцевым врача, а это даты,
когда Грибеник имела свидание с мужем. Что-нибудь просвечивает?
Знаменский подсчитывает в уме.
- Ярким светом! Саша, ты своротил гору!
- Еще бы! Но предстоит еще покрутиться в медчасти. Поедем вместе?
- Поехали. Возьму Тобольцева в оборот.
Повеселевший Знаменский открывает сейф, чтобы убрать папки, но
спохватывается:
- Да, Зина, ведь ты с чем-то пришла!
- Это по поводу следов крови. Я выписала из протокола осмотра. Видишь
- форма капель, высота падения, дорожка брызг... а тут снова... По пути
прочтешь и разберешься.
x x x
На сей раз кабинет обычный, следователь с допрашиваемым сидят друг
против друга как пришитые.
- И не надоело со мной возиться, Пал Палыч? - безучастно спрашивает
Тобольцев.
- Надоело. Сегодня решил твердо: я не я, но докажу, что ваша история
- чистейший самооговор!
- Я буду стоять на своем.
- Не устоите, Василий Сергеич. Начнем с картины преступленния. Вы
ударили. Он упал. Вы ушли. Так?
- Так.
- А вот и не так! У меня в руках копия документа, которого Холин, по
счастью, не видел. Беднягу Киреева сначала, оказыванется, били в подворотне.
Он, вероятно, упал на колени - кровь капала с небольшой высоты. Затем
тянется редкая цепочка канпель к подъезду - человек вскочил и пытался
убежать. Его настигли и добили. И все это сделали вы? С досады, что
привязалнся безобидный старик?
От сознания, что все рушится, Тобольцев вскипает:
- А если я хотел его убить?.. Да вот, хотел!.. Понимал, что
сегодня-завтра арестуют, все вокруг ненавидел!
- Полно, Василий Сергеич, Вы же дома сидели. Возились с ребятами,
помогали теще стирать. Не выпивали. Никуда не выхондили. Это называется
алиби. Прошу - показания Прасковьи Андреевны.
Тобольцев берет протокол, читает, закусив губу, шепчет:
- Она меня выгораживает.
- Да откуда ей знать, что нам важно ваше поведение четырнаднцатого
июня?
- Могла напутать... - Он хватается за последнюю надежду. - И я мог
напутать. Ошибся же про мусорные баки! Вспомнил - поправился!
- Потому что держали связь с Холиным. Через Киру Михайнловну. -
Знаменский невольно улыбается, видя глубокую растенрянность Тобольцева. -
После выезда в Товарищеский переулок немедленно побежали в медчасть - зуб
заболел. Ну и, естественнно, "вспомнили" и поправились... Все, Василий
Сергеевич. Вам остается только объяснить, ради чего вы рвались в убийцы. Ни
один суд не признает вас виновным!
- Суд? - горько хмыкает Тобольцев. - До суда, Пал Палыч, дожить
надо...
- Что за настроение?
Тобольцев роняет голову на руки. Больше у него нет сил таитьнся. Он
рассказывает, что с ним случилось - рассказывает взахлеб, с подробностями,
крепко впечатавшимися в память.
А случилось вот что. Недели две назад вызвали его в медсаннчасть на
осмотр: можно ли разрешить прогулки (добаливал ангинной).
В коридоре ожидали еще несколько арестованных. Кира Минхайловна,
сестра, сидя за столиком возле стеллажа с историями болезни, распределяла
кого к какому врачу. С зеками держалась участливо, душевно. Сама в
аккуратном халатике, приятная такая женщина. Тобольцев, грешным делом,
засмотрелся и не против был, что сестра очереди не соблюдала - всех вперед
него выкликннула.
Оставшись с Тобольцевым наедине, она медлила и вроде бы смущалась.
Потом вдруг ласково спрашивает:
- Что у вас... с горлом?
- Застудил немножко. Курил в форточку.
- Такой молодой! - "нечаянно" вырывается у Грибеник.
Тобольцев понимает ее внимание по-своему:
- Не старый, конечно. Хотя - двое ребят.
- И дети есть!.. - ахает женщина.
- А что?
- Нет-нет, ничего... Извините... Вот порошки, принимайте по одному на
ночь. Когда боли резко усилятся, придется увеличить дозу.
- У меня что-нибудь нашли?.. Доктор что-то сказал не по-русски...
- Дайте я сама прощупаю. Сглотните. Да-а... Под мышку не отдает?
- С какой стати - под мышку?
- В подобных случаях бывает... Я ведь врач-онколог, это по опухолям.
Хороший специалист.
- И что же со мной?
Грибеник "спохватывается" и говорит наигранно-бодрым тонном:
- Поболит - пройдет.
- Вы скрываете...
- Ах, дернуло же меня!..
- Что-то серьезное?
- Я не имею права, Тобольцев!
- Опухоль, да?.. Неужели рак?!
Грибеник горестно молчит.
- Операция?
- Вы толкаете меня на служебное преступление. Но я не в силах
обманывать... Эту форму пока лечить не умеют.
Тобольцев отшатывается и что-то беззвучно шепчет. Он прикнладывает
ладонь к горлу, сглатывает, прислушивается к ощущеннию.
- Но... я нормально себя чувствую...
- Вот и чудесно! И забудьте все, что я сказала! - снова подчеркнуто
бодро советует Грибеник.
- Никакой надежды?.. - Тобольцева начинает бить дрожь. - И сколько
же я?..
- Не могу... не поворачивается язык.
- Очень вас прошу!.. Надо хоть как-то подготовиться...
- Месяц-два - предел. Такая форма, что под конец будет, как взрыв...
бедный вы, бедный... Если надо что-то передать близким, я для вас рискну -
и погладила по плечу...
- Вот так в пять минут жизнь рухнула! - убивается теперь Тобольцев в
следственном кабинете.
Сведя брови, Знаменский пишет несколько фраз, вызывает конвоира и
передает ему записку со словами: "Майору Томину".
- Ну вот, я силком вырвал правду у нее. Вы - силком у меня. Что
толку?..
- Очень болит, Василий Сергеич?
Тобольцев осторожно поводит шеей.
- Пока терпимо.
- Она могла ошибиться.
- Она же не от себя только - прочла в истории болезни. Это все
пройдено: перестрадал, смирился... Холин, конечно, погань, но если
рассудить, что я ему продал? Два месяца за решеткой, никому не нужных.
Восемь тысяч посулили. Четыре вперед, четынре после. Семье без отца ой как
пригодятся! А моих забот - запомнить, где и кого стукнул. Да перед вами
стыд стерпеть.
- До суда дотянуть не надеялись?
- Ни в коем случае - детям такое пятно!.. Хотели вы добра, Пал Палыч,
а последнее утешение отняли. Далась вам эта правда!
Входит Томин, держа историю болезни, здоровается с Тобольцевым, тот не
отвечает.
Знаменский раскрывает тонкую медицинскую папочку. В ней две-три записи
на одной странице. Прочтя их, Пал Палыч обменнивается с Томиным понимающим,
облегченным взглядом.
- Введите, - говорит Томин в коридор.
Конвоир впускает Грибеник.
- С этой женщиной вы беседовали в медчасти?
- Она не виновата. Она меня пожалела и помогла...
- Погодите с рыцарскими порывами. Вам известен человек, который вам
благодарен, гражданка Грибеник?
- Похоже, один из наших арестантов.
- Ваша медицинская специальность?
Грибеник молчит.
- Забывчивы женщины, беда! - вмешивается Томин. - Не по опухолям
она. Окулист у нас Кира Михайловна. По глазным болезням.
- Горло не меньше болит, Василий Сергеич? - спрашивает Знаменский.
Тобольцев машинально щупает горло и сплевывает, неотрывно глядя на
Грибеник.
- Зачем вы сказали Тобольцеву, что у него злокачественная опухоль?
- Может быть, мне показалось... там написано по-латыни... в истории
болезни.
- Будьте добры, пальчиком: где тут по-латыни или по-английнски,
по-испански, по-марсиански написано "рак"?
Грибеник отворачивается от папки.
- Вы поняли, Василий Сергеич?
- Нет, я не... Невозможно же... Да как же так?!
- Грибеник - добрая знакомая Холиных.
Тобольцев вскакивает как подброшенный, беспорядочно менчутся руки,
душат бессвязные слова:
- Ты!.. Заживо похоронила... Гадина ты подлая... подлая. Тебе бы, как
мне...
Захлебываясь слезами, он странно топчется и шатается, словно пьяный в
гололед.
- Неужели жить буду?.. Буду жить...
- Гражданка Грибеник, вы когда-нибудь слышали слово "сонвесть"?
- Это понятие не юридическое, - она смотрит на Знаменсконго
вызывающе.
- Давайте о юридических понятиях. Вам оставалось по старому делу...
- Пять месяцев, - подсказывает Томин.
- А нового не будет. Нет статьи. Я ведь тут не врач, а так, на
побегушках. Мало ли что сболтнешь в коридоре?
- Номер не пройдет. Вы участвовали в организации двух преснтуплений:
укрывательство убийцы и самооговор невинного челонвека!
- Ничего я не организовывала... Не докажете!
Слово берет Томин.
- Кира Михайловна, вы самонадеянны. О вашем знакомстве с семьей
Холиных людям известно. Обман Тобольцева очевиден. Если добавить
оригинальную деталь, что последнее время на свидания с вами приходит не муж,
а Дмитрий Холин, то, пожалуй, для начала довольно. А дальше еще поработаем.
Грибеник начинает всхлипывать.
Томин подходит к Знаменскому, который отвернулся к зарешенченному окну,
тихонько спрашивает:
- Паша, ты что? Тобольцев плачет с радости, Грибеник со страху, а
ты-то что невесел?
- Да знаешь, ненавижу, когда приходится ненавидеть!..
x x x
В квартире Холиных семья за ужином.
- Кушай, Вадик, кушай, ты так осунулся, - приговаривает счастливая
мать.
- По-моему, мы больше осунулись, пока он сидел... - замечает старший
брат. - Иди же, папа!
- Сейчас, - тот в соседней комнате возится с протезами.
- А можно не стучать челюстями, когда люди едят? - оборанчивается к
нему Вадим.
- Он у себя в камере привык к тишине! - качает головой отец.
- Вадик, нехорошо, - на мягких тонах журит мать. - Папа для вас всю
жизнь, не разгибая спины...
- Оставь его, он глуп, - бормочет отец, садясь за стол.
Некоторое время все едят в молчании. Но вот Вадим отодвиганет тарелку и
поднимается.
- Куда? - настораживается отец.
- Прогуляться-проветриться.
- Твои прогулки слишком дорого обходятся семье.
- Мама, он спятил! Он хочет снова запереть меня в четырех стенах!
- Сядь, говорю тебе! И затихни до суда. Еще неизвестно, чем все
кончится, - поддерживает отца Дмитрий.
- Митя, но Вадик столько перестрадал, - робко вступается мать. -
Иногда ему все-таки нужно развлечься?
- Он не умеет развлекаться прилично, мама.
- Ах, Вадим, Митя по-своему прав. Он опытней, прислушивайнся к мнению
брата. Митя все имеет, добился хорошей должности и пожинает плоды...
- Доби-ился! Без вас он заведовал бы в бане мочалками!
- А где бы ты был без родителей?
- Между прочим, в институт я прекрасно поступил сам!
- Мальчики, мальчики, перестаньте ссориться! - страдает мать. -
Вадик, ведь разговор только о том, чтобы ты немножко потерпел.
- А я не могу терпеть. Организм не позволяет. Я не желаю пожинать
плоды, когда на макушке засветит плешь!
- Он глуп, - повторяет отец, который один еще продолжает жевать.
- Зачем ты так, Вадик? Ведь ты всех нас любишь! - Мать пытается
обнять его. Вадим увертывается.
- Люблю? Да чем вечно клянчить у вас то трояк, то сотнягу, лучше пойти
и трахнуть кого-нибудь по башке!
- Вадик, мы никогда ничего для тебя не жалели! - скорбно восклицает
мать.
- Да, кое-что я получал. Периодически. Но когда мне нужно было
позарез, вы в воспитательных целях показывали мне кукиш.
- Заткнись! - обрывает Дмитрий. - Не хватает обвинять мать с отцом!
Ты хоть представляешь, во сколько обошлось тебя вытанщить? А еще во сколько
обойдется!
- Отдайте половину этого мне, и я внесу гениальное рацпреднложение.
- Какое?
- С Тобольцева довольно. Купите против него свидетеля. Очевидца и
дешевле и надежней.
- Откуда же очевидец? - изумляется мать. - Митя?
Митя задумывается.
- Вообще-то... найти, пожалуй, можно.
- Отец, ты слышишь?
- Оставьте меня.
- Но как умный человек...
- Я не умный человек. Я не имею на это времени - я делаю зубы. Кому
вставить? Пожалуйста, хоть в три ряда, как у акулы. Дальше меня не касается.
- Не сердись, семье нужен твой совет.
- Сколько с меня причитается за право спокойно жить в своем доме?! -
Он встает, уходит в свою комнату, и слышно, как запирает дверь.
Пока Холина провожает его взглядом, Вадим быстро выпивает рюмку коньяку
и выскакивает в переднюю, закусывая пирожком. Дмитрий направляется следом.
Вадим уже кинул на руку пальто, брат преграждает ему дорогу. Кажется, они
готовы подраться. И тут раздается звонок в дверь. На площадке стоят Томин и
два милиционера.
- Добрый вечер, - говорит Томин.
- Здрасьте, - автоматически откликается Дмитрий и пятится.
Вадим застывает с недоеденным пирожком.
- Вадим Холин?
- Д-да...
- Старший инспектор уголовного розыска Томин.
Пятясь, Дмитрий кричит:
- Мама, к вам пришли!
Кругленькой, растревоженной наседкой выбегает мать.
- Вадик, что такое? Кто вы? В чем дело?! - налетает она на Томина.
Вадим на мгновение приободряется:
- Да, собственно, в чем дело?
- О вас, Вадим, тюрьма плачет, - доверительно сообщает Томин. - В
три ручья.
- Опять?! - Глаза Холиной мечут голубые молнии. - Это провокация!
Вам здесь нечего делать! Мы будем немедленно жаловаться прокурору!
- Именно он подписал постановление на арест. Я только выполняю его
поручение.
- Вадик, не бойся!.. Не волнуйся... Мы все сделаем! Я последннюю
рубашку!.. Митя!.. Отец!..
Но Митя скрылся в комнате, и отец не отзывается.
- Вадик, мальчик мой! Мы спасем тебя! Любой ценой. Любой ценой!
x x x
Холина потом часами толклась в районной прокуратуре, в городской, в
судах всех инстанций, в приемных мыслимого и немыслимого начальства. Она
нанимала адвокатов, писала бесконечные кассации, жалобы и прошения; из года
в год слала посылнки по далекому северному адресу; она поседела и
сморщилась. Она перенесет все и останется любящей матерью.
Осуждать? Крутить пальцем у виска? Или снять шляпу перед такой
верностью чувства?
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского