Текст получен из библиотеки 2Lib.ru
Код произведения: 6514
Автор: Лем Станислав
Наименование: Рассказы о пилоте Пирксе
Stanislaw Lem "Opowiesci o pilocie Pirxie", 1968
Станислав Лем
"Рассказы о пилоте Пирксе"
Испытание (Test)
Патруль (Patrol)
Терминус (Terminus)
Условный рефлекс (Odruch warunkowy)
Альбатрос (Albatros) Дознание (Rozpraawa)
Рассказ Пиркса (Opowiadanie Pirxa)
Охота на Сэтавра (Polowanie)
Несчастный случай (Wypadek)
Испытание
- Курсант Пиркс!
Голос Ослиного Лужка заставил его очнуться. Он как раз представил себе,
что в часовом кармашке старых гражданских брюк, спрятанных на дне шкафа,
завалялась двухкроновая монетка. Серебряная, звенящая, забытая. Еще минуту
назад он точно знал, что там ничего нет - разве что старая почтовая
квитанция,- но постепенно уверил себя, что монета там могла быть, и, когда
Ослиный Лужок назвал его имя, он уже в этом не сомневался. Он прямо-таки
осязал ее округлость и видел, как она распирает кармашек. Можно сходить в
кино, и полкроны еще останется. А если только на хронику, останется
полторы; крону он отложил бы, а на остальное сыграл бы на автоматах. А
вдруг автомат заест, и он начнет без конца сыпать монеты прямо в
протянутую ладонь - только успевай рассовывать по карманам и опять
подставлять руку... случилось же такое со Смигой! Он уже сгибался под
тяжестью неожиданно привалившего к нему богатства, когда его вызвал
Ослиный Лужок.
Преподаватель, заложив, как обычно, руки за спину и опираясь на здоровую
ногу, спросил:
- Курсант Пиркс, что бы вы сделали, если бы в патрульном полете встретили
инопланетный корабль?
- Я бы приблизился,- проговорил он глухим, почему-то огрубевшим голосом.
Аудитория замерла. Это обещало быть поинтереснее лекции.
- Очень хорошо,- отечески подбодрил его Ослиный Лужок.- И что же дальше?
- Я бы затормозил,- выпалил курсант Пиркc, чувствуя, что вышел далеко за
переднюю линию своих познаний. Он лихорадочно искал в опустевшей вдруг
голове какие-то параграфы "Поведения в Пространстве". Ему казалось, что он
в жизни туда не заглядывал. Он скромно потупил глаза и увидел, что Смига
что-то шепчет одними губами. Он угадал подсказку и повторил ее вслух,
прежде чем смысл сказанного дошел до него:
- Я бы им представился.
Весь курс застонал от смеха. Даже Ослиный Лужок не смог удержаться. Однако
серьезность очень скоро вернулась к нему.
- Курсант Пиркc, завтра зайдете ко мне с бортовым журналом.
Курсант Берет!
Пиркc сел так осторожно, точно стул был из стекла, еще не совсем
остывшего. Он даже не очень-то обижался на Смигу - такой уж он был, Смига,
не мог пропустить удачной оказии. Он не слышал ни слова из того, что
говорил Берст,- тот чертил на доске кривые, а Ослиный Лужок, как обычно,
приглушал ответы электронного Вычислителя, так что отвечавший в конце
концов запутывался в расчетах. Устав разрешал прибегать к помощи
Вычислителя, но у Ослиного Лужка была собственная теория на этот счет:
"Вычислитель - тот же человек,- говорил он,- и может оплошать". Пиркc и на
Ослиного Лужка не обижался. Он вообще ни на кого не обижался. Почти
никогда. Пять минут спустя он уже стоял перед магазином на улице Диерхоф и
разглядывал выставленные в витрине газовые пистолеты. Из них можно было
стрелять холостыми зарядами - пулевыми и газовыми, полный комплект шесть
крон, вместе с сотней патронов. Понятно, на Диерхоф он тоже был только в
мечтах.
После звонка курсанты двинулись к выходу,- но без крика и топота, как
первый или второй курс; в конце концов они уже не дети! Чуть ли не
половина курса пошла в столовую - есть там пока было нечего, зато можно
было встретить новую официантку. Говорят, хорошенькая. Пиркс медленно
спускался по лестнице, минуя остекленные стеллажи, заставленные звездными
глобусами, и надежда на то, что в кармашке действительно есть монета,
таяла с каждым шагом. На последней ступеньке он уже точно знал, что ее там
никогда не было.
У арки ворот стояли Берст, Смига и Паярц, с которым они полгода сидели за
одним столом на космодезии. Он еще тогда замазал тушью все звезды в атласе
Пиркса.
- У тебя завтра пробный полет,- сказал Берст, когда Пиркc поравнялся с
ними.
- Порядок,- отозвался он флегматично. Его так просто не разыграешь.
- Не веришь - прочти! - Берст ткнул пальцем в стекло доски приказов.
Пиркс хотел пройти дальше, но голова повернулась сама. В списке было
только три имени. "Курсант Пиркс",- значилось там черным по белому, в
самом верху.
Несколько мгновений он ничего не видел.
Потом откуда-то издалека услышал собственный голос:
- Ну так что? Я же сказал - порядок.
Дорожка вела между клумбами. В этом году тут было множество незабудок,
искусно высаженных в виде приземляющейся ракеты. Лютики изображали
выхлопной огонь, но они уже отцвели. Пиркс не видел ни клумб, ни дорожки,
ни незабудок, ни Ослиного Лужка, поспешным шагом вышедшего из бокового
флигеля Института, чуть было не налетел на него в воротах и отдал честь
перед самым его носом.
- А, Пиркс! - сказал Осиный Лужок.- Вы ведь завтра летите? Хорошей тяги!
Может, вам посчастливится встретить тех - инопланетян.
Здание общежития находилось напротив, в парке, за большими плакучими
ивами. Оно стояло у пруда, и каменные колонны бокового крыла высились над
самой водой. Кто-то пустил слух, будто эти колонны привезены прямо с
Луны,- вздор, разумеется,- но первокурсники со священным трепетом вырезали
на них инициалы и даты. Где-то там было и имя Пиркса - он усердно выдолбил
его четыре года назад.
В своей комнате - такой маленькой, что он жил в ней один,- он долго не мог
решить, стоит ли открывать шкаф. Он точно помнил, где лежат старые брюки.
Их запрещалось оставлять у себя, потому-то он их и оставил. Ну, какой еще
от них прок? Он зажмурился, присел на корточки, через приоткрытую дверцу
сунул руку вовнутрь - и ощупал кармашек. Ну конечно, он так и знал. Там
ничего не было.
Он стоял в ненадутом комбинезоне на стальном помосте, под самой крышей
ангара, цепляясь локтем за трос, протянутый вместо поручней: обе руки у
него были заняты. В одной он держал бортовой журнал, в другой - шпаргалку.
Шпаргалку одолжил ему Смига - говорили, что с ней летал весь курс. Неясно,
правда, как она возвращалась обратно, ведь после первого пробного полета
курсантов сразу же отправляли на север, на Базу, и зубрежка к выпускным
экзаменам шла уже там. Но, видно, как-то она возвращалась,- может, ее
сбрасывали на парашюте? Конечно, это была только шутка.
Он стоял на пружинящей стальной доске, над сорокаметровой бездной, и
коротал время, пробуя угадать, будут ли его обыскивать,- это, увы,
случалось. В пробные полеты курсанты брали самые неожиданные и строжайше
запрещенные вещи: от плоских фляжек с водкой и жевательного табака до
фотографий знакомых девушек. Не говоря уж, само собой, о шпаргалках. Пиркс
долго искал на себе место, где бы ее спрятать. Он перепрятывал се раз
пятнадцать - в ботинок под пятку, между двумя носками, за край ботинка, во
внутренний карман комбинезона, в маленький звездный атлас - карманные
брать разрешалось; подошел бы футляр для очков, но, во-первых, футляр
понадобился бы громадный, во-вторых, он не носил очков. Чуть позже он
сообразил. что в очках его бы не приняли в Институт.
Итак, он стоял на стальном помосте в ожидании обоих инструкторов и Шефа, а
те почему-то опаздывали, хотя старт был назначен на девятнадцать сорок, а
часы уже показывали девятнадцать двадцать семь. Будь у него кусочек
пластыря, он, пожалуй, прилепил бы шпаргалку под мышкой. Говорят,
коротышка Джеркес так и сделал, а когда инструктор дотронулся до него,
запищал, что, дескать, боится щекотки,- и проскочил. Но Пиркс не был похож
на человека, который боится щекотки. Он это знал и не обманывался на свой
счет. Поэтому он просто держал шпаргалку в правой руке; потом, вспомнив,
что придется здороваться за руку со всей троицей, переложил шпаргалку в
левую, а бортжурнал - из левой в правую. Манипулируя таким образом, он
незаметно привел в движение стальной помост - тот уже раскачивался, как
трамплин. И тут он услышал шаги. Идущих он увидел не сразу - под крышей
ангара было темно.
Явились все трое, как обычно ради такой оказии - в мундирах, стройные и
подтянутые, особенно Шеф. А на нем, на курсанте Пирксе, был комбинезон,
который даже без воздуха выглядел как двадцать сложенных вместе доспехов
регбийного игрока, к тому же по обе стороны высокого ворота свисали
разъемы кабелей ближней и дальней радиосвязи, на шее болтался шланг
кислородного аппарата с вентилем на конце, в спину врезался резервный
баллон, в двойном противопотном белье было дьявольски жарко, но пуще всего
его донимало устройство, благодаря которому в полете не надо отлучаться по
нужде (впрочем, в ракете первой ступени, служившей для пробных полетов,
отлучиться было бы некуда).
Помост вдруг начал подпрыгивать. Кто-то шел сзади - это был Берст, в таком
же комбинезоне; он четко отдал честь рукой в огромной перчатке и
остановился так близко от Пиркса, словно всерьез решил спихнуть его вниз.
Когда начальство двинулось наконец вперед, Пиркс удивленно спросил:
- Ты тоже летишь? Тебя же не было в списке.
- Брендан заболел. Я за него,- ответил Берст.
Пирксу стало как-то не по себе. В конце концов это была редкая, прямо-таки
единственная возможность хотя бы на миллиметр подняться к недосягаемым
высотам, на которых пребывал Берст, словно бы вовсе о том не заботясь. У
них на курсе он был не только самым способным - с этим Пиркс еще
примирился бы, он даже питал уважение к математическим талантам Берста, с
тех пор как имел случай наблюдать его мужественный поединок с электронным
Вычислителем: Берст стал отставать лишь при извлечении корней четвертой
степени; мало того, что он был из состоятельной семьи и не имел нужды
предаваться мечтам о монетах, завалявшихся в старых штанах,- но он к тому
же показывал превосходные результаты в легкой атлетике, прыгал как черт,
отлично танцевал и, что тут скрывать, был очень хорош собой, чего нельзя
было сказать о Пирксе.
Они шли по длинному помосту между решетчатыми консолями перекрытия, мимо
выстроенных в ряд ракет, пока полумрак не сменился солнечным светом: здесь
перекрытие было уже раздвинуто на протяжении двухсот метров. Над огромными
бетонированными воронками, которые вбирали в себя и отводили пламя
выхлопа, высились рядом две конусообразных громадины - во всяком случае,
Пирксу они показались громадинами: сорок восемь метров в высоту и
одиннадцать в диаметре в самом низу, у ускорителей. К люкам, уже открытым,
были переброшены мостики, но проход загораживали маленькие красные флажки
на гибких флагштоках и свинцовых подставках. Пиркс знал, что сам отодвинет
флажок, когда на вопрос, готов ли он выполнить задание, ответит "готов",-
и сделает это впервые в жизни. И тут же им овладело предчувствие, что,
отодвигая флажок, он споткнется о трос и непременно растянется на
помосте,- такое случалось. А если с кем-то случалось, то с ним случится
наверняка: временами ему казалось, что он невезучий. Преподаватели
смотрели на это иначе - дескать, он ротозей, растяпа, и вечно думает о чем
угодно, только не о том, о чем полагалось бы думать. И правда, мало что
давалось ему с таким трудом, как слова. Между его поступками и мыслями,
облеченными в слова, зияла... не то чтобы пропасть, но, во всяком случае,
какой-то зазор, который осложнял ему жизнь. Преподаватели не догадывались
о том, что Пиркс мечтатель. Об этом не догадывался никто. Считалось, что
он вообще ни о чем не думает. А это было не так.
Краешком глаза он увидел, что Берст уже стоит, как положено, в одном шаге
от переброшенного к люку ракеты мостика, вытянувшись по стойке "смирно" и
прижав руки к ненадутым резиновым сочленениям комбинезона.
Он подумал, что Берсту к лицу даже этот чудной наряд, словно сшитый из
сотни футбольных мячей, и что комбинезон Берста действительно не надут,
тогда как его собственный надут как-то неравномерно, и поэтому в нем так
неудобно ходить, приходится так широко расставлять ноги. Он сдвинул их как
можно теснее, но каблуки все равно не сходились. Почему же они сходились у
Берста? Непонятно. Впрочем, если бы не Берст, он начисто забыл бы о том,
что надо встать по стойке "смирно" спиной к ракете, лицом к трем людям в
мундирах. Сперва они подошли к Берсту - допустим, лишь потому, что тот
начинался на "Б", но и это не было чистой случайностью, вернее, было
случайностью не в пользу Пиркса: ему всегда приходилось подолгу маяться в
ожидании вызова, и он всякий раз нервничал - уж если должно случиться
что-то плохое, то лучше бы сразу.
Он с пятого на десятое слышал, что говорили Берсту, а тот, вытянувшись в
струнку, отвечал так быстро, что Пиркс ничего не понял. Потом они подошли
к нему, и, когда Шеф начал говорить, Пиркс вдруг вспомнил, что лететь
должны были трое, а не двое, куда же девался третий? К счастью, он все же
услышал слова Шефа и в последнюю минуту успел выпалить:
- Курсант Пиркс к полету готов!
- Мда-а...- протянул Шеф.- И курсант Пиркс заявляет, что здоров телом и
духом... гм... в пределах своих возможностей? Шеф любил украшать
стереотипные вопросы подобными завитушками и мог себе это позволить - на
то он был и Шеф. Пиркс подтвердил, что здоров.
- На время полета произвожу вас, курсант Пиркс, в пилоты,- произнес Шеф
сакраментальную фразу.- Задание: вертикальный старт на половинной мощности
ускорителей. Выйти на эллипс Б-68. Затем ввести поправку для выхода на
постоянную орбиту с периодом обращения 4 часа 26 минут. На орбите ждать
два корабля прямой связи типа ИО-2. Вероятная зона радарного контакта -
сектор III, спутник ПАЛ, допустимое отклонение шесть угловых секунд.
Установить радиотелефонную связь с целью согласования маневра. Маневр:
сойти с постоянной орбиты курсом 60 градусов 24 минуты северной широты,
115 градусов 3 минуты 11 секунд восточной долготы. Начальное ускорение 2,2
g. Конечное ускорение по истечении 83 минут - ноль. Поддерживая
радиотелефонную связь, пилотировать оба ИО-2 в строю треугольником до
Луны, выйти на временную орбиту в ее экваториальной зоне согласно
указаниям Луны-ПЕЛЕНГ, убедиться, что ведомые корабли находятся на орбите,
сойти с нее и, выбирая ускорение и курс самостоятельно, вернуться на
постоянную орбиту в зоне спутника ПАЛ. Там ожидать дальнейших приказаний.
Курсанты говорили, что скоро взамен нынешних шпаргалок появятся
электронные - электромозги размером с вишневую косточку; дескать, сунешь
их в ухо или под язык, и они всегда и везде подскажут, что хочешь. Но
Пиркс в это не верил, полагая - вполне основательно,- что если что-нибудь
такое появится, то курсанты будут уже не нужны. Пока что ему пришлось
самому повторить задание - и ошибся он только раз, зато основательно,
спутав минуты и секунды времени с минутами и секундами долготы. После
чего, потный как мышь в своем противопотном белье под толстой оболочкой
комбинезона, стал ждать дальнейшего развития событий. Повторить-то он
повторил, но смысл задания еще не начал доходить до него. Единственной
застрявшей в голове мыслью было:
"Ну и досталось же мне сегодня!"
В левой руке он сжимал шпаргалку, правой протянул Шефу бортовой журнал.
Устный пересказ был просто педантством: все равно задание вручалось в
письменном виде, с вычерченным начальным отрезком курса. Шеф вложил
конверт с заданием в кармашек, приклеенный к обложке журнала, вернул
журнал Пирксу и спросил:
- Пилот Пиркс, к старту готовы?
- Готов! - ответил пилот Пиркс. В эту минуту ему хотелось лишь одного:
очутиться в рулевой рубке. Только бы расстегнуть комбинезон, хотя бы у шеи!
Шеф отступят на шаг.
- По раке-е-там! - крикнул он великолепным, стальным голосом, который, как
колокол, перекрыл глухой, неустанный гул огромного ангара.
Пиркс развернулся кругом, схватил красный флажок, споткнулся о трос
ограждения, в последний момент удержал равновесие и тяжело, словно Голем,
вступил на узенький мостик. Он был еще только на середине, когда Берст
(сзади он все же смахивал на футбольный мяч) уже входил в свою ракету.
Пиркс спустил ноги внутрь, ухватился за толстую обшивку люка, съехал по
эластичному желобу вниз, не притрагиваясь к перекладинам ("перекладины -
только для умирающих пилотов",- говаривал Ослиный Лужок), и начал
задраивать люк. Они отрабатывали это на тренажерах, а потом на настоящем
люке, снятом с ракеты и установленном посреди учебного зала. Сотни, тысячи
раз, до осточертения - левая рукоятка, правая рукоятка, пол-оборота,
проверить герметичность, обе рукоятки до конца, дожать, проверить
герметичность под давлением, задраить внутреннюю крышку люка, выдвинуть
противометеоритный экран, покинуть входной туннель, запереть дверцу
кабины, дожать, рукоятка, вторая рукоятка, стопор, все.
Пиркс подумал, что Берст, должно быть, давно уже сидит в своем стеклянном
колпаке, тогда как он сам еще доворачивает маховик затвора,- и тут же
вспомнил, что они ведь стартуют не одновременно, а с шестиминутным
интервалом, так что спешить некуда. И все-таки лучше заранее сидеть на
своем месте с включенным радиофоном - по крайней мере услышишь команды,
которые отдают Берсту. Интересно, у него-то какое задание? Свет в кабине
включился автоматически, как только он задраил наружную крышку люка.
Заперев свою лавочку на все засовы, он по маленькому ступеньчатому скату,
выстланному шершавым и в то же время мягким пластиком, перешел на место
пилота. Бог знает, почему в этих маленьких одноместных ракетах пилот сидел
в большой - три метра в диаметре - стеклянной банке. Банка эта, хотя и
совершенно прозрачная, была, конечно, не из стекла и к тому же пружинила
наподобие толстой, очень твердой резины. Этот пузырь, с раскладывающимся
креслом пилота посередине, помещался внутри самой рулевой рубки, слегка
конусообразной, так что пилот в своем "зубоврачебном кресле" (так его
именовали курсанты) мог свободно вращаться по вертикальной оси и сквозь
прозрачные стенки пузыря, в котором он был заключен, видел все циферблаты,
индикаторы, передние, задние, боковые экраны, табло обоих вычислителей и
астрографа и, наконец, святая святых - траектометр, на матовом, выпуклом
стекле которого яркой, толстой чертой обозначался путь ракеты относительно
неподвижных звезд в проекции Гаррельсбергера. Элементы этой проекции надо
было знать наизусть и уметь читать ее по приборам в любом положении, даже
вися вверх ногами. Слева и справа от сидящего в кресле пилота
располагались четыре главные рукоятки реактора и рулевых отклоняющих дюз,
три аварийные рукоятки, шесть рычагов малого пилотажа, рычаги пуска и
холостого хода, регуляторы мощности тяги и продувки дюз; над самым полом -
большое спицевое колесо климатизаторной и кислородной регулировки,
рукоятки противопожарного устройства и катапульты реактора (на случай
возникновения неконтролируемой ядерной реакции), тросик с петлей,
закрепленной на верхней части шкафчика с термосами и едой, а под ногами -
тормозные педали с мягким покрытием и петлями в виде стремян и еще педаль
аварийной эвакуации: если на нее нажать (для этого надо было ногой разбить
ее колпачок), пузырь катапультировался вместе с креслом, пилотом и
ленточно-кольцевым парашютом.
Кроме этой главной цели - спасения пилота в случае неустранимой аварии,-
насчитывалось еще не меньше восьми крайне важных причин, из-за которых
понадобился стеклянный пузырь, и в более благоприятных условиях Пиркс даже
сумел бы одним духом перечислить их все, но ни одна из них не казалась ему
(да и другим курсантам) достаточно веской.
Расположившись как следует, он, с немалым трудом сгибаясь в поясе,
принялся ввинчивать все свисавшие и торчавшие из него трубки, кабели и
провода в разъемы, которыми ощетинилось кресло (причем всякий раз, когда
он наклонялся вперед, комбинезон мягкой булкой упирался ему в живот), и,
конечно, перепутал кабель радиофона с обогревательным; хорошо еще, что у
них была разная резьба, но ошибку он заметил только тогда, когда пот потек
с него в три ручья; наконец сжатый воздух, шипя, мгновенно наполнил
комбинезон, и Пиркс со вздохом облегчения откинулся назад, прилаживая
руками оба набедренно-наплечных ремня. Правый защелкнулся сразу, но левый
почему-то не поддавался. Ворот, надутый, как автомобильная шина, не
позволял оглянуться, он безуспешно тыкал вслепую широкой застежкой ремня,-
а в наушниках уже заговорили приглушенные голоса:
-...Пилот Берст на АМУ-18! Старт по радиофону по счету ноль. Внимание -
готов?
- Пилот Берст на АМУ-18 готов к старту по радиофону по счету ноль! -
мгновенно отчеканил Берст.
Пиркс выругался - и карабин защелкнулся. Он откинулся в мягкое кресло,
такой обессиленный, словно только что вернулся из долгого-долгого,
межзвездного рейса.
- До старта - двадцать три... До старта - двадцать два...
Два...- бубнило в наушниках.
Говорят, однажды, услышав громовое "Ноль!", стартовали оба курсанта сразу
- тот, кому полагалось, и другой, ожидавший рядом своей очереди,- и
вертикальными свечами шли в каких-то двухстах метрах друг от друга, рискуя
в любое мгновенье столкнуться. Так, во всяком случае, рассказывали на
курсе. И будто бы с тех пор запальный кабель подключают в последний
момент, дистанционно, это делал сам комендант космодрома из своей
остекленной кабины управления,- так что весь этот отсчет был просто
блефом. Но как там на самом деле, никто не знал.
- Ноль! - загремело в наушниках, и одновременно до Пиркса донесся
приглушенный, протяжный грохот, кресло слегка задрожало, чуть сдвинулись с
места искорки света в прозрачной оболочке, под которой он лежал
распростертый, уставившись в потолок - то есть в астрограф, в индикаторы
циркуляции охлаждения, тяги главных дюз, вспомогательных дюз, плотности
потока нейтронов, изотопных загрязнений и еще восемнадцать других, из
которых половина следила исключительно за самочувствием ускорителя; дрожь
ослабла, стена глухого грохота прошла где-то рядом и таяла там, вверху,
будто в небе поднимали невидимый занавес; гром уходил все дальше, как
обычно, становясь все больше похожим на отголоски далекой грозы; наконец
наступила тишина.
Что-то зашипело, зажужжало - он даже не успел испугаться. Это
автоматическое реле включило заблокированные прежде телеэкраны: если рядом
кто-нибудь стартовал, объективы закрывались снаружи, чтобы их не повредило
слепящее пламя атомного выхлопа.
Пиркс подумал, что такие автоматические устройства очень полезны,- так он
размышлял о том и о сем, пока вдруг не почувствовал, что волосы встают у
него дыбом под выпуклым шлемом. "Господи, я же лечу! Я, я сейчас
полечу!!!" - мелькнуло у него в голове.
Он судорожно начал готовить рукоятки к старту - то есть дотрагиваться до
них в нужном порядке, считая про себя: раз, два, третья... а где
четвертая? - потом эта... так, вот этот индикатор... и педаль... нет, не
педаль... ага, вот она... красная рукоятка, зеленая, потом на автомат...
так... или красная после зеленой?!
- Пилот Пиркс на АМУ-27! - прервал его размышления голос, ударяющий в
самое ухо.- Старт по радиофону по счету ноль! Внимание - готов?
"Еще нет!" - порывалось что-то крикнуть устами пилота Пиркса, но он
ответил:
- Пилот Бе... пилот Пиркс на АМУ-27 готов... э-э... к старту по радиофону
по счету ноль!
Он чуть было не сказал "пилот Берст", потому что хорошо запомнил, как тот
отвечал. "Дубина!" - выругал он себя самого в наступившей тишине. Автомат
(и почему это у всех автоматов голос унтер-офицера?) отрывисто лаял:
- До старта шестнадцать... пятнадцать... четырнадцать...
Пилот Пиркс обливался потом. Он силился вспомнить что-то ужасно важное -
он знал, что это вопрос жизни и смерти,- и никак не мог.
- ...до старта шесть... пять... четыре...
Мокрыми пальцами он стиснул стартовую рукоятку. Хорошо хоть шероховатая.
Неужели все так потеют? Наверное, все...- тут наушники рявкнули:
- Ноль!!!
Его рука сама - совершенно сама - потянула за рукоятку и, доведя ее до
середины, застыла. Пророкотало. Словно эластичный пресс упал ему на грудь
и на голову. "Ускоритель",- успел он подумать, и в глазах потемнело.
Однако не очень сильно и лишь на мгновенье. Когда зрение вернулось к нему
- хотя разлившаяся по всему телу тяжесть не отпускала уже ни на миг,-
экраны, во всяком случае те три, что были прямо перед ним, бурлили как
убегающее из миллиона кастрюль молоко.
"Ага, пробиваю облако",- догадался он. Теперь мысли текли медленней,
как-то сонливо, зато он был совершенно спокоен. Спустя какое-то время им
овладело чувство, будто он - всего только зритель этой, немного смешной,
картины: детина развалился в "зубоврачебном кресле" и ни рукой, ни ногой;
облака исчезли, небо еще отдает синевой, но какой-то поддельной, словно
подведенное тушью, а на нем как будто бы звезды - или это не звезды? Да,
это были звезды. Стрелки сновали по потолку, по стенам, каждая на свой
лад, каждая что-то показывала, и за всеми надо следить, а у него только
пара глаз. Однако в ответ на короткий, повторяющийся писк в наушниках его
левая рука сама - снова сама - потянула за рукоятку выбрасывателя
ускорителя. Сразу стало полегче - скорость 7,1 в секунду, высота 201
километр, заданная траектория старта на исходе, ускорение 1,9, можно
сесть, и вообще - теперь-то все только и начинается!
Он медленно возвращался в сидячее положение, нажимая на подлокотники и
поднимая тем самым спинку кресла,- и вдруг застыл в ужасе.
- Где шпаргалка?!
Это и была та невероятно важная вещь, которую он никак не мог вспомнить.
Он обшаривал глазами пол, словно вокруг и в помине не было полчищ
подмигивающих со всех сторон индикаторов. Шпаргалка валялась под самым
креслом,- он наклонился, ремни, разумеется, не пустили, времени уже не
было, и с таким чувством, словно он стоит на самом верху высоченной башни
и валится вместе с ней в пропасть, он достал из наколенного кармана
бортовой журнал и вынул из конверта задание. Ничего не понять - где же,
черт подери, орбита Б-68? Ага, вот эта! - он глянул на траектометр и начал
входить в поворот. Даже странно - пока все шло как надо.
На эллипсе Вычислитель благосклонно выдал данные для поправки, он опять
маневрировал, соскочил с орбиты, слишком резко притормозил, в течение
десяти секунд ускорение достигало 3g, но ему это было хоть бы что,
физически он был очень крепок ("будь у тебя мозги как бицепсы,- говаривал
Ослиный Лужок,- из тебя, глядишь, и получился бы толк"); с поправкой вышел
на постоянную орбиту, по радиофону сообщил данные Вычислителю, тот ничего
не ответил, на его табло проплывали синусоиды холостого хода, Пиркс
прорычал данные еще раз - ну конечно, забыл переключиться,- переключил
радиофон, и на табло выскочила мерцающая вертикальная линия, а все
окошечки дружно показывали одни единицы. "Я на орбите!" - обрадовался он.
Да, но период обращения - 4 часа 29 минут, а надо - 4 и 26. Теперь он уже
совершенно не соображал, допустимо такое отклонение или нет. Он напрягал
память, даже подумал, не отстегнуть ли ремни,- шпаргалка лежала под самым
креслом, но черт его знает, может, в ней этого и нет,- и вдруг вспомнил,
что говорил им на лекциях Кааль: "Орбиты рассчитываются с погрешностью 0,3
процента"; на всякий случай ввел данные в Вычислитель: погрешность была в
норме. "Ну, более-менее",- сказал он себе и лишь теперь осмотрелся
по-настоящему. Сила тяжести исчезла, но он был привязан к креслу на
совесть и только ощущал необычайную легкость. Передний экран: звезды,
звезды и белесо-бурая полоска в самом низу, боковой экран - ничего, лишь
чернота и звезды. Нижний экран - ага! Пиркс с любопытством разглядывал
Землю: он мчался над ней на высоте от 700 до 2400 километров на разных
участках орбиты - Земля была огромная, заполняла целый экран, он как раз
пролетал над Гренландией - ведь это Гренландия? - пока он соображал, что
это, под ним была уже Северная Канада. Вокруг полюса сверкали снега, океан
был фиолетово-черный, выпуклый, гладкий, словно отлитый из металла,
облаков удивительно мало, точно по выпуклой поверхности кое-где
расплескали жидкую кашицу. Пиркс взглянул на часы.
Он летел уже одиннадцать минут.
Теперь надо было поймать позывные ПАЛа и, проходя через его зону, следить
за радаром. Как называются те два корабля? РО? Нет, ИО,- а номера? Он
заглянул в листок с заданием, сунул его в карман вместе с бортовым
журналом и шевельнул ручку настройки у себя на груди. Эфир заполняло
попискиванье и потрескиванье, ПАЛ - какой у него код? Ага, Морзе,- он
напрягал слух, поглядывал на экраны, Земля неторопливо вращалась под ним,
звезды быстро проплывали в экранах, а ПАЛ куда-то запропастился - не
видать его, не слыхать.
Вдруг он услышал жужжание.
"ПАЛ? - подумал он и тут же отбросил эту мысль.- Глупости, спутники не
жужжат. А что тогда жужжит?"
"Ничего не жужжит,- ответил он сам себе.- Так что же это?"
Авария?
В общем-то он даже не испугался. Что еще за авария при выключенном
двигателе? Жестянка разваливается сама по себе, что ли? А может, короткое
замыкание? Замыкание! Господи Боже! Инструкция на случай пожара 111-А:
"Пожар в пространстве на орбите", параграф... а, чтоб им всем! - все
жужжит и жужжит, он едва различал попискиванье далеких сигналов.
"Ну прямо как муха в стакане",- вконец ошалев, подумал он, перебегая
глазами от индикатора к индикатору,- и тут он ее увидел.
Это была муха-гигант, черная, с зеленоватым отливом, из тех омерзительных
мух, что, кажется, созданы лишь для того, чтобы отравлять людям жизнь,
настырная, наглая, дурацкая и в то же время шустрая муха; она каким-то
чудом (а как же еще?) забралась в ракету и теперь летала снаружи
стеклянного пузыря, жужжащим комочком тычась в светящиеся циферблаты.
Пролетая над Вычислителем, в наушниках она гудела как четырехмоторный
самолет: там, над верхней рамой Вычислителя, помещался еще один микрофон,
резервный, им можно было пользоваться без ларингофона, встав с кресла,
когда кабели внутренней связи отключены. Зачем? На всякий случай. Таких
устройств было множество.
Он проклинал этот микрофон - боялся, что не услышит ПАЛ.
Муха, точно ей было этого мало, начала расширять зону облетов. Несколько
минут, не меньше, он невольно водил за ней глазами, пока наконец не сказал
себе строго, что плевать ему на эту муху. Жаль, нельзя подсыпать туда
какого-нибудь дуста.
- Хватит!
В наушниках зажужжало так, что он скривился. Муха прохаживалась по
Вычислителю. Стало тихо - она чистила крылышки. Что за мерзкая тварь!
В наушниках возник ритмичный, далекий писк: три точки, тире, две точки,
два тире, три точки, тире - ПАЛ.
"Ну, а теперь надо глядеть в оба!" - сказал он себе, еще немного приподнял
кресло, чтобы видеть три экрана сразу, еще раз проследил за вращением
фосфоресцирующего поискового луча на экране радара и стал ждать. На радаре
ничего не было, но по радио кто-то вызывал:
- А-7 Земля-Луна, А-7 Земля-Луна, сектор три, курс сто тринадцать,
вызывает ПАЛ ПЕЛЕНГ. Дайте пеленг. Прием. "Вот незадача, как я теперь
услышу мои ИО!" - встревожился Пиркс.
Муха взвыла в наушниках и куда-то пропала. Минуту спустя его сверху
накрыла тень - словно на лампу уселась летучая мышь. Это вернулась муха.
Она сновала по стеклянному пузырю, будто желала дознаться, что там такое
внутри. Тем временем в эфире становилось тесно: он увидел ПАЛ (тот и
впрямь походил на палицу - восьмисотметровый алюминиевый цилиндр со
сферической шишкой обсерватории на конце); Пиркс летел над ним примерно в
четырехстах километрах или чуть больше - и постепенно его обгонял.
- ПАЛ ПЕЛЕНГ вызывает А-7 Земля-Луна, сто восемьдесят запятая
четырнадцать, сто шесть запятая шесть. Отклонение возрастает линейно.
Конец.
- Альбатрос-4 Марс-Земля вызывает ПАЛ-Главный, ПАЛ-Главный, иду на
заправку сектор два, иду на заправку сектор два, горючее на исходе. Прием.
- А-7 Земля-Луна вызывает ПАЛ ПЕЛЕНГ...
Дальше он не расслышал - все перекрыло жужжание. Наконец муха затихла.
- ПАЛ-Главный Альбатросу-4 Марс-Земля, заправка квадрант семь,
Омега-Главная, заправка переносится, Омега-Главная. Конец. "Они нарочно
тут собрались, чтобы я ничего не услышал",- подумал Пиркс.
Противопотное белье плавало на его теле. Муха с бешеным жужжанием кружила
"над Вычислителем, словно во что бы то ни стало хотела догнать собственную
тень.
- Альбатрос-4 Марс-Земля, Альбатрос-4 Марс-Земля вызывает ПАЛ-Главный,
направляюсь квадрант семь, направляюсь квадрант семь, прошу вести меня по
ближней радиосвязи. Конец. Удаляющееся попискиванье радиофона потонуло в
нарастающем жужжании. Потом из него выделились слова:
- ИО-2 Земля-Луна, ИО-2 Земля-Луна вызывает АМУ-27, АМУ-27.
Прием.
"Интересно, кого это он вызывает?" - подумал Пиркс и вдруг подпрыгнул в
своих ремнях.
"АМУ",- хотел он сказать, но охрипшее горло не пропустило ни звука. В
наушниках жужжало. Муха. Он закрыл глаза.
- АМУ-27 вызывает ИО-2 Земля-Луна. Нахожусь квадрант четыре, сектор ПАЛ,
включаю позиционные. Прием. Он включил позиционные огни - два боковых
красных, два зеленых на носу, один голубой сзади - и ждал. Кроме мухи,
ничего не было слышно.
- ИО-2-бис Земля-Луна, ИО-2-бис Земля-Луна, вызываю...
Снова жужжание.
"Наверно, меня?" - подумал он в отчаянии.
- АМУ-27 вызывает ИО-2-бис Земля-Луна, нахожусь квадрант четыре, граничный
сектор ПАЛ, все позиционные включены. Прием. Теперь оба ИО отозвались
одновременно; он включил селектор очередности, чтобы приглушить
отозвавшегося вторым, но в наушниках жужжало по-прежнему. Конечно, муха.
"Я, наверно, повешусь",- подумал он. Ему не пришло в голову, что в
невесомости даже такой выход невозможен. На экране радара он увидел оба
своих корабля: они шли за ним параллельными курсами в каких-нибудь девяти
километрах друг от друга, то есть в опасной близости; как ведущий, он
должен был их развести на безопасное расстояние - 14 километров. Он как
раз уточнял на радаре положение пятнышек, означающих корабли, когда на
одно из них уселась муха. Он швырнул в нее бортжурналом, тот не долетел,
шлепнулся о стекло пузыря и, вместо того чтобы соскользнуть по нему,
отскочил вверх, ударился о крышку стеклянной банки и принялся свободно
порхать - невесомость! Муха даже не соизволила отлететь - она отошла
пешком.
- АМУ-27 Земля-Луна вызывает ИО-2, ИО-2-бис. Вас вижу, у вас бортовое
сближение. Приказываю перейти на параллельные курсы с поправкой ноль
запятая ноль один. По завершении маневра перейти на прием. Конец.
Пятнышки начали медленно расходиться, может быть, они что-то ему говорили,
но он уже слышал только муху. Та оглушительно разгуливала по микрофону
Вычислителя. Бросать в нее было уже нечем. Бортжурнал парил над ним, мягко
шелестя страницами.
- ПАЛ-Главный вызывает АМУ-27 Земля-Луна. Освободите граничный квадрант,
освободите граничный квадрант, принимаю транссолнечный. Прием.
"Вот наглость, транссолнечного еще не хватало - какое мне до него дело?!
Преимущество у кораблей, идущих в строю!" - подумал Пиркс и закричал,
вложив в этот крик всю свою бессильную ненависть к мухе:
- АМУ-27 Земля-Луна вызывает ПАЛ-Главный. Квадранта не покидаю, чихать я
хотел на транссолнечный, иду в строю треугольником: АМУ-27, ИО-2,
ИО-2-бис, эскадра Земля-Луна, ведущий АМУ-27. Конец.
"Зря я насчет транссолнечного,- подумал он.- Теперь накинут штрафные очки.
Холера их всех возьми. А за муху кто схлопочет штрафные? Тоже я".
С этой мухой только ему могло так повезти. Великое дело, муха! Он живо
вообразил, как покатывались бы со смеху Смига с Берстом, узнай они об этой
дурацкой мухе. В первый раз после старта он вспомнил о Берсте. Но времени
на размышления не было -
ПАЛ все заметнее начинал отставать. Они летели втроем уже пять минут.
- АМУ-27 вызывает ИО-2, ИО-2-бис Земля-Луна. Время двадцать ноль семь.
Маневр выхода на параболический курс Земля-Луна начинаем в двадцать ноль
десять. Курс сто одиннадцать...- читал он с листка, который ему только что
удалось, акробатически изогнувшись, поймать над головой. Ведомые
отозвались. ПАЛ уже скрылся из виду, но Пиркс все еще слышал его - то ли
его, то ли муху. Вдруг жужжание как бы раздвоилось. Ему захотелось
протереть глаза. Ну да. Их уже было две. Откуда вторая-то вылезла? "Теперь
они меня доконают",- спокойно, совершенно спокойно подумал он.
Было даже что-то утешительное в убеждении, что не стоит уже стараться, не
стоит зря трепать нервы - они его все равно угробят. Это продолжалось
секунду - потом он взглянул на часы: о Господи, именно это время он сам
назначил для начала маневра и даже не взялся еще за рукоятки!
Но тысячи изнурительных тренировок не пропали, как видно, даром - он
вслепую, не отрывая глаз от траектометра, нашел обе рукоятки, потянул
левую, потом правую. Двигатель глухо отозвался, что-то зашипело, он
почувствовал удар по голове и даже вскрикнул от неожиданности. Бортовой
журнал корешком врезался ему в лоб - под самым козырьком шлема - и теперь
закрывал лицо. Смахнуть его он не мог - обе руки были заняты, В наушниках
гудели и клокотали любовные игрища мух на Вычислителе. "В полет должны
выдавать револьвер",- подумал он, чувствуя, как бортжурнал, тяжелея от
перегрузки, расплющивает ему нос. Он бешено мотал головой - только бы
увидеть траектометр! Журнал уже весил добрых три килограмма; наконец он со
стуком упал на пол,- ну да, было почти 4g. Пиркс сразу же сбросил
ускорение до величины, необходимой для маневрирования, и поставил рукоятки
на стопор,- теперь индикатор показывал 2g. Неужели мухам это нипочем? Вот
именно, нипочем. Они чувствовали себя превосходно. Так ему предстояло
лететь 83 минуты. Он посмотрел на экран радара: оба ИО шли следом,
дистанция между ними и его кормой возросла километров до семидесяти -
потому что несколько секунд ускорение доходило до 4g и он выскочил вперед.
Не страшно.
Теперь у него было немного свободного времени, до самого конца полета с
ускорением, 2g - не Бог весть что такое. Сейчас он весил сто сорок два
кило - всего лишь. А ведь он, бывало, по полчаса просиживал в лабораторной
карусели при 4g. Конечно, приятного было мало: руки и ноги словно
чугунные, а головой и пошевелить нельзя - темнеет в глазах. Он еще раз
проверил положение обоих кораблей у себя за кормой. Интересно, что теперь
делает Берст? Он представил себе его лицо - небось хоть в кино снимай...
Один подбородок чего стоит! Нос прямой, глаза серые, даже серо-стальные,-
уж он-то точно не взял с собой никаких шпаргалок! Впрочем, и ему шпаргалка
пока не понадобилась. Жужжанье в наушниках стало тише - обе мухи ползали
над его головой по стеклянному верху банки, их тени задевали его лицо, в
первый раз его даже передернуло. Он посмотрел вверх - черные мушиные лапки
на концах были приплюснуты, брюшки отливали в свете ламп металлическим
блеском. Фу, гадость!
- Порыв-8 Марс-Земля вызывает Треугольник Земля-Луна, квадрант
шестнадцать, курс сто одиннадцать запятая шесть. Идете сходящимся со мной
курсом, схождение через одиннадцать минут тридцать две секунды, прошу
изменить курс. Прием. "Ну надо же! - екнуло у него в груди.- Лезет,
болван, напрямик - видит же, что я в строю!"
- АМУ-27, ведущий Треугольник Земля-Луна ИО-2, ИО-2-бис, вызывает Порыв-8
Марс-Земля. Иду в строю, курс не меняю, выполняйте маневр расхождения.
Конец.
Одновременно он искал этого наглеца на радаре - и нашел! В каких-то
полутора тысячах километров!
- Порыв-8 вызывает АМУ-27 Земля-Луна, у меня пробита гравиметрическая
система, немедленно выполняйте маневр расхождения, точка схождения курсов
сорок четыре ноль восемь, квадрант Луна четыре, граничная зона. Прием.
- АМУ-27 вызывает Порыв-8 Марс-Земля, ИО-2, ИО- 2-бис Земля-Луна, выполняю
маневр расхождения время двадцать тридцать девять, одновременный поворот
за ведущим на расстоянии видимости, отклонение к северу сектор Луна один
ноль запятая шесть, включаю двигатели малой тяги. Прием.
Еще продолжая говорить, он включил обе нижние рулевые дюзы. Ведомые
ответили сразу, выполнили поворот, звезды проплыли в экранах, "Порыв"
поблагодарил - он летел к Луне Главной. Пиркс, в неожиданном приливе
воодушевления, пожелал ему мягкой посадки, это считалось хорошим тоном,
тем более что у того была авария,- он видел его в тысяче километров от
себя с включенными позиционными огнями,- потом снова вызвал свои ИО, и
началось возвращение на прежний курс - ужас! Известное дело - сойти с
курса легче легкого, а вот поди отыщи потом нужный отрезок параболы!
Другое ускорение - он не успевал вводить данные, по Вычислителю ползали
мухи, потом замельтешили перед радаром, их тени носились по экрану. И
откуда у этих тварей столько сил? Прошло добрых двадцать минут, прежде чем
он вышел на заданный курс.
"А у Берста, должно быть, дорога как пылесосом вычищена,- подумал Пиркс.-
Впрочем, что ему! Он и так управится одной левой!"
Он включил автомат тяги, чтобы на 83 минуте согласно заданию сбросить
ускорение до нуля,- и тут увидел такое, что насквозь промокшее
противопотное белье показалось ему сшитым изо льда. С распределительного
щита медленно, по миллиметру, сползала белая крышка. Ее, как видно, плохо
закрепили, и во время рывков при маневрировании (он действительно дергал
слишком уж резко) зажимы ослабли. Между тем ускорение все еще было l,7g,
крышка сползала медленно, словно кто-то тянул ее вниз невидимой ниткой,- и
вдруг соскочила, ударилась о стекло колпака снаружи, соскользнула по нему
и осталась лежать на полу. Заблестели четыре оголенных медных провода
высокого напряжения, а под ними - предохранители.
"Ну, и чего я, собственно, перепугался? - сказал он себе.-
Крышка упала, подумаешь. С крышкой, без крышки, не все ли равно?"
И все-таки ему было тревожно - такого случаться не должно. Если слетает
крышка с предохранителей, то может и корма отвалиться.
До конца полета с ускорением оставалось всего двадцать семь минут, когда
он сообразил, что после выключения тяги крышка станет невесомой и начнет
летать по кабине. Пожалуй, еще наделает бед? Да нет, вряд ли. Слишком
легка. Даже стеклышка не разобьет. Э-э, обойдется.
Он поискал взглядом мух,- гоняясь друг за дружкой, жужжа, мельтеша, они
описывали круги вокруг банки, пока не уселись под предохранителями. Он
потерял их из виду.
На экране радара он нашел оба своих ИО - на заданном курсе. Передний экран
заполнял огромный, вполнеба, лунный диск. Когда-то они проходили
селенографическую практику в кратере Тихо, и Берст с помощью обычного
переносного теодолита смог вычислить... э-э, к дьяволу, чего он только не
может! Пиркс попытался отыскать Луну Главную на внешнем склоне кратера
Архимеда. Она глубоко зарылась в скалы и была почти не видна; лишь по
сигнальным огням можно было бы различить отутюженную посадочную площадку -
разумеется, ночью, но теперь там светило солнце. И хотя станция лежала в
полосе тени от кратера, контраст с ослепительно сверкающим диском был так
резок, что слабые сигнальные огни совершенно терялись. Луна выглядела так,
словно на нее не ступала нога человека, от Лунных Альп на равнину Моря
Дождей ложились длинные-длинные тени. Он вспомнил, как перед полетом на
Луну - всей группой, и летели они простыми пассажирами - Ослиный Лужок
попросил его проверить, видны ли с Луны звезды седьмой величины, а он,
осел, согласился с величайшей готовностью! У него начисто вылетело из
головы, что днем с Луны звезд вообще не видно: слишком слепит глаза сияние
солнца, отраженное от лунной поверхности. Ослиный Лужок потом еще долго
донимал его этими "звездами с Луны". Лунный диск понемногу распухал на
экранах - в переднем он уже вытеснял последние клочки черного неба.
Странно - жужжание стихло. Он глянул направо - и остолбенел.
Одна муха сидела на выпуклом боку предохранителя и чистила крылышки,
другая с ней заигрывала. В каких-то миллиметрах от них блестел кабель.
Изоляция кончалась чуть выше - все четыре провода, толщиной почти с
карандаш, были оголены, напряжение не слишком высокое, 1000 вольт, поэтому
и расстояние между ними было небольшим - семь миллиметров. Он случайно
знал, что семь. Как-то они разбирали всю проводку, и за то, что он не знал
расстояния между проводами, ассистент наговорил ему всякого. Муха
покончила с флиртом и теперь ползала по голому проводу. Понятно, это ей
ничем не грозило. Но если бы ей вздумалось перелезть на другой... Как
видно, это-то ей и вздумалось: она зажужжала и уселась на крайнем медном
проводе. Как будто во всей кабине не нашлось другого места! Если ее
передние лапки окажутся на одном проводе, а задние на другом...
Ну и что? В худшем случае будет короткое замыкание, впрочем, муха,
пожалуй, не так уж и велика. А даже если... что ж, закоротит на секунду,
предохранитель автоматически выключит ток, муха сгорит, автомат опять
включит ток, вот и все,- зато от мухи он будет избавлен! Как
загипнотизированный, он смотрел на щит высокого напряжения. И все-таки
лучше бы этой твари не пробовать. Короткое замыкание - один дьявол знает,
чем это может кончиться.
Вроде бы ничем - но лучше не надо.
Время: еще восемь минут на постепенно убывающей тяге. Скоро конец. Он еще
не перевел взгляд с циферблата, как что-то сверкнуло - и свет погас. На
какую-то треть секунды, не дольше. "Муха!" - успел он подумать, с
затаенным дыханием ожидая включения автомата. Автомат сработал.
Свет зажегся, но оранжевый, тусклый, и тут же предохранитель щелкнул
опять. Темень. Автомат снова включил ток. Выключил. Включил. И так пошло -
без конца. Свет загорался вполнакала, в чем дело? В мгновенных,
периодически повторяющихся проблесках света он с трудом разглядел: от мухи
- эта тварь втиснулась-таки между проводами - остался обугленный трупик,
он-то и продолжал соединять провода.
Нельзя сказать, чтобы он очень уж испугался. Он был неспокоен, да, но
разве после старта он успокаивался хоть на минуту? Часы были плохо видны.
Табло индикаторов имели автономное освещение, радар тоже. Тока хватало
ровно настолько, чтобы ни аварийные огни, ни резервная цепь не
включалась,- но не настолько, чтобы было светло. До выключения двигателей
оставалось четыре минуты.
Ему не приходилось об этом заботиться: редуктор выключит двигатель
автоматически. Ледяная струйка пробежала у него по спине - как же
выключит, если в сети замыкание? Он было засомневался: может, это не та
цепь, а другая? - пока не сообразил, что это главные предохранители, Для
всей ракеты и всех цепей. Но реактор, реактор-то сам по себе?.. Реактор -
да. Но не автомат. Он ведь сам его включил. Значит, надо теперь отключить.
Или лучше не трогать? Может, все-таки обойдется?
Конструкторы не учли, что в кабину может попасть муха, что крышка может
сползти и будет замыкание - да какое! Свет мигал не переставая. Что-то
надо было делать. Но что? Очень просто: переключить главный рубильник -
сзади, под полом. Он отключит главную цепь и подсоединит аварийную. Только
и всего. Ракета сконструирована не так уж бестолково, все предусмотрено, и
даже с запасом надежности.
Интересно, а Берст тоже сразу бы до этого додумался? Как ни обидно -
пожалуй, да. И даже... но оставалось всего две минуты! Он не успеет
выполнить маневр! Пиркс рванулся в своих ремнях. Он же напрочь забыл о тех!
Он закрыл глаза и сосредоточился.
- АМУ-27 ведущий Земля-Луна вызывает ИО-2, ИО-2-бис. У меня замыкание в
рулевой рубке. Маневр выхода на временную стационарную орбиту над
экваториальной зоной Луны выполню с опозданием... э-э... неопределенной
продолжительности. Выполняйте маневр самостоятельно в установленное время.
Прием.
- ИО-2-бис ведущему АМУ-27 Земля-Луна. Выполняю маневр выхода на временную
стационарную орбиту над экваториальной зоной совместно с ИО-2. У тебя
девятнадцать минут до Диска. Желаю удачи. Конец.
Едва дослушав, он отвинтил кабель радиофона, кислородный шланг, второй
кабель, поменьше,- ремни он отстегнул еще раньше. Когда он вставал с
кресла, автомат редуктора вспыхнул рубиновым светом. Кабина периодически
выныривала из темноты в мутно-оранжевый полусвет. Двигатель не включился.
Рубиновый огонек глядел из полутьмы, словно спрашивая совета. Послышалось
монотонное гудение - сигнал тревоги. Автомат не смог выключить двигатели.
С трудом удерживая равновесие, он бросился туда, за кресло. Рубильник
помещался в кассете, вделанной в пол. Кассета - заперта на ключ. Так и
есть, заперта. Он рвал на себя крышку - та не поддавалась. Где ключ?
Ключа не было. Он дернул еще раз - впустую.
Он выпрямился. Смотрел перед собой невидящими глазами - на передних
экранах сияла уже не серебристая, а белая, как горные снега, огромная
Луна. Зубчатые тени кратеров проплывали по ее диску. Включился радарный
альтиметр - или он работал уже давно?
Под его мерное тиканье из полутьмы выскакивали зеленые цифирки:
расстояние - двадцать одна тысяча километров.
Свет непрерывно мигал, предохранитель выключал и включал ток. Но кабина
уже не погружалась во тьму: призрачное сияние Луны наполняло ее и лишь
ненамного ослабевало, когда лампы загорались полуживым светом.
Корабль летел все прямо и прямо, продолжая набирать скорость при
остаточном ускорении 0,2g,- а Луна притягивала его все сильнее. Что
делать?! Он еще раз метнулся к кассете, пнул ногой крышку - сталь даже не
дрогнула.
Сейчас! О Господи! Как он мог так поглупеть! Надо... надо всего лишь
попасть туда, за прозрачную стенку! Ведь можно же! У самого выхода, где
стеклянный пузырь, сужаясь, переходит в воронку, которая заканчивается у
люка, под табличкой "ТОЛЬКО ПРИ АВАРИИ РАСПРЕДЕЛИТЕЛЯ" есть покрытый
красным лаком рычаг. Стоит его перевести, и стеклянная банка приподнимется
почти на метр - можно пролезть, каким-нибудь кусочком изоляции очистить
провода и...
В один прыжок он очутился у красного рычага. "Болван!" - мысленно рявкнул
он на себя, вцепился в стальной рычаг и рванул его так, что в плечах
хрустнуло. Рукоятка выскочила во всю длину отливающего маслом стального
прута,- а банка даже не шелохнулась. Он ошалело таращился на нее - в
глубине виделись экраны, заполненные сияющей Луной, свет по-прежнему мигал
над его головой,- он дернул еще раз, хотя рукоятка и так была уже
выдвинута до предела... Все напрасно...
Ключ! Ключ от кассеты с рубильником! Он ничком бросился на пол, заглянул
под кресло. Там валялась только шпаргалка... Лампы непрестанно мигали,
предохранитель включал и выключал ток. Когда огни гасли, все вокруг
становилось белым, как скелет, словно выструганным из костей.
"Конец!" - подумал он. Катапультироваться вместе с банкой? Вместе с
креслом, в капсуле? Нельзя, парашют не сработает, на Луне ведь нет
атмосферы. "На помощь!!!" - хотелось ему крикнуть, но звать было некого -
он был один. Что делать?! Должен же быть какой-нибудь выход!
Он снова рванулся к рукоятке - рука чуть не выскочила из суставов. От
отчаяния хотелось заплакать. Так глупо, так глупо... Где ключ? Почему
механизм заело? Альтиметр... Он бросил взгляд на табло: девять с половиной
тысяч километров. На сверкающем диске ясно виднелись зубчатые края
Тимохариса. Ему почудилось, будто он уже видит то место, где врежется в
покрытую пемзой скалу. Будет гром, вспышка и...
Вдруг, в секундном проблеске света, его бешено скачущие глаза упали на
четверной ряд медных жил. Там отчетливо чернел уголек, соединявший
провода,- все, что осталось от мухи. Выставив плечо, он отчаянно,
по-вратарски прыгнул вперед, удар был страшный, он чуть не лишился
сознания. Стенка не дрогнула. Он вскочил, тяжело дыша, с окровавленным
ртом, готовый снова броситься на стеклянную стену.
Посмотрел вниз.
Рукоятка малого пилотажа. Для больших, порядка 10g, но кратковременных
ускорений. Действовала она напрямую, через механическое сцепление. И на
долю секунды давала аварийную тягу. Но ею он мог лишь прибавить скорость,
то есть - еще быстрее долететь до Диска. А не затормозить. Тяга была
слишком кратковременной. А торможение должно быть непрерывным. Значит,
малый пилотаж - бесполезен?
Он кинулся к рукоятке, падая, схватил ее, рванул, уже без амортизирующей
защиты кресла; ему показалось, что кости у него разлетаются, так его
бросило о пол. Он дернул еще раз. Еще один страшный, мгновенный прыжок
ракеты! Он ударился головой оземь, если бы не пенопласт - разбился бы
вдребезги.
Предохранитель звякнул - и мигание вдруг прекратилось.
Кабину залило нормальное, спокойное сияние ламп. Мгновенные ускорения
малого пилотажа двойным ударом выбили трухлявый уголек, застрявший между
проводами. Замыкание было устранено. Чувствуя соленый привкус крови во
рту, он прыгнул в кресло, словно нырял с трамплина, но промахнулся,
пролетел высоко над спинкой,- страшный удар о верх пузыря, лишь отчасти
смягченный шлемом.
Как раз тогда, когда он отталкивался для прыжка, заработавший автомат
выключил двигатель. Остаточная сила тяжести исчезла. Корабль, теперь уже
по инерции, камнем падал прямо на скалистые руины Тимохариса.
Он оттолкнулся от потолка. Кровавая слюна - его собственная
- серебристо-красными пузырьками плавала возле него. Отчаянно извиваясь,
он вытягивал руки к спинке кресла. Выгреб из карманов все, что там было, и
швырнул за спину.
Сила отдачи медленно, мягко подтолкнула его, он опускался все ниже,
пальцы, вытянутые так, что лопались сухожилия, царапнули ногтями
никелированную трубку и впились в нее. Теперь он уже не отпустил. Головой
вниз, как гимнаст, выполняющий стойку на брусьях, подтянулся, поймал
ремни, съехал по ним вниз, обернул их вокруг туловища - застежка...
застегивать было некогда, он зажал конец ремня зубами - держало. Теперь
руки на рукоятки, ноги - в стремянные педали!
Альтиметр: до Диска - тысяча восемьсот километров. Ну что, успеет
затормозить? Исключено! 45 километров в секунду! Нужно выполнить разворот,
глубокий выход из пике - только так! Он выключил рулевые дюзы - 2, 3, 4g!
Мало! Мало! Дал полную тягу на разворот. Сверкающий ртутью диск, до сих
пор словно бы встроенный в экран, дрогнул и начал все быстрее уплывать
вниз. Кресло поскрипывало под растущей тяжестью тела. Корабль описывал
дугу над самой поверхностью Луны, дугу огромного радиуса, ведь скорость
была громадная. Рукоятка стояла не шелохнувшись, доведенная до упора. Его
все глубже вдавливало в губчатое сиденье, дыхание перехватывало -
комбинезон не был соединен с кислородным компрессором, он чувствовал, как
прогибаются ребра, сероватые пятна замелькали перед глазами. Ежесекундно
ожидая потери зрения, он все же не отрывал глаз от рамки радарного
альтиметра, перемалывавшего в своих окошечках цифры, один ряд выскакивал
за другим: 990 - 900 - 840 - 760 километров...
Он знал, что идет на полной тяге, и все-таки продолжал выжимать рукоятку.
Он делал самый крутой поворот, какой только был возможен, и все же
продолжал терять высоту - цифры по-прежнему уменьшались, хотя все
медленнее и медленнее - он все еще был в нисходящей части огромной дуги. С
трудом - глазные яблоки едва поворачивались - он скосился на траектометр.
Экран аппарата, как и обычно при полете в опасной близости от небесных
тел, показывал не только траекторию корабля, вместе с ее слабо мерцающим
вероятным продолжением, но и профиль участка лунной поверхности, над
которым выполнялся маневр. Обе кривые - полета и лунного профиля - почти
сходились.
Пересекались они или нет?
Нет. Но его дуга почти касалась поверхности. Было неясно, проскользнет он
над Диском - или врежется в грунт. Погрешность составляла семь-восемь
километров, и Пиркс не мог знать, где проходит кривая: над скалами или под
ними.
В глазах темнело - 5g делали свое. Но сознания он не терял. Лежал,
ослепший, стиснув пальцы на рукоятках, чувствуя, как понемногу сдают
амортизаторы кресла. В то, что пришел конец, он не верил. Просто не мог
поверить. Уже и губы отказывались пошевелиться - и в наступившей для него
темноте он медленно считал про себя: двадцать один... двадцать два...
двадцать три... двадцать четыре.
При счете "пятьдесят" мелькнула мысль: вот оно, столкновение
- если ему вообще суждено случиться. И все-таки он не разжал ладоней. Ему
становилось все хуже: удушье, звон в ушах, во рту полно крови, в глазах -
кровавая темень...
Пальцы разжались сами - рукоятка медленно сдвинулась, он уже ничего не
слышал, ничего не видел. Тьма постепенно серела, дышать становилось легче.
Он хотел открыть глаза,- но они оставались все время открытыми и теперь
горели огнем: пересохла роговица.
Он сел.
Гравиметр показывал 2g. Передний экран - пуст. Звездное небо. Луны ни
следа. Куда девалась Луна?
Она осталась внизу - под ним. Из своего смертельного пике он взмыл ввысь -
и теперь удалялся от нее с убывающей скоростью. Как близко он прошел над
Луной? Альтиметр, конечно, зарегистрировал, но в эту минуту у него были
дела поважнее, чем выпытывать цифровые данные у прибора. Лишь теперь до
его сознания дошло, что сигнал тревоги наконец-то замолк. Много пользы от
такого сигнала! Уж лучше бы подвесили колокол. Погост - так погост. Что-то
тихонько зажужжало - муха! Та, вторая! Жива, проклятая тварь! Она кружила
над самой банкой. Во рту у него торчало что-то отвратительное, шершавое, с
привкусом полотна - конец предохранительного ремня! Он все еще сжимал его
в зубах. И даже не замечал этого.
Он застегнул ремни, положил ладони на рукоятки: теперь надо вывести ракету
на заданную орбиту. Обоих ИО, конечно, и след простыл, но он должен
дотянуть, куда следует, и доложить о себе Луне Навигационной. А может,
Луне Главной, ведь у него авария? Черт их разберет! Или сидеть тихо?
Исключено! Когда он вернется, увидят кровь, даже стеклянный верх забрызган
красным (теперь он это заметил), впрочем, регистрирующее устройство
записало на пленку все, что тут творилось,- и безумства предохранителя, и
его борьбу с аварийной рукояткой. Хороши эти АМУ, нечего сказать! А еще
лучше те, что подсовывают пилотам такие гробы! Но пора уже было
рапортовать, а он все еще не знал, кому; он отпустил плечевой ремень,
нагнулся и протянул руку к шпаргалке, валявшейся под креслом. В конце
концов, почему бы и не заглянуть в нее? Хоть теперь пригодится.
И тут позади он услышал скрип - точь-в-точь будто отворилась какая-то
дверь.
Никакой двери там не было, он знал это точно, а впрочем, привязанный
ремнями к креслу, не мог обернуться,- но на экраны упала полоса света,
звезды поблекли, и он услышал приглушенный голос Шефа:
- Пилот Пиркс!
Он хотел вскочить, ремни не пустили, он опять упал в кресло
- с ощущением, будто сходит с ума. В проходе между стенками кабины и
пузыря появился Шеф. Шеф стоял перед ним в своем сером мундире, серыми
глазами смотрел на него - и улыбался. Пиркс не понимал, что такое с ним
происходит.
Стеклянная оболочка приподнялась - он машинально начал отстегивать ремни,
встал,- экраны за спиной Шефа внезапно погасли, словно их ветром задуло.
- Совсем неплохо, пилот Пиркс,- сказал Шеф.- Совсем неплохо.
Пиркс все еще не соображал, что с ним, и, стоя навытяжку перед Шефом,
сделал нечто ужасное - повернул голову, насколько позволял надутый ворот.
Весь проход вместе с люком раздался по сторонам - как будто ракета здесь
лопнула. В полосе вечернего света виднелся помост ангара, какие-то люди на
нем, тросы, решетчатые консоли... Пиркс с полуоткрытым ртом взглянул на
Шефа.
- Подойди-ка, дружище,- сказал Шеф и медленно протянул ему руку. Пиркс
пожал ее. Шеф усилил пожатие и добавил: - От имени Службы Полетов выражаю
тебе признательность, а от своего собственного - прошу извинения. Это...
это необходимо. А теперь зайдем-ка ко мне. Ты сможешь умыться.
Он направился к выходу. Пиркс пошел за ним, ступая тяжело и неуклюже. На
воздухе было холодно и дул слабый ветерок: он проникал в ангар через
раздвинутую часть перекрытия. Обе ракеты стояли на прежних местах - только
к их носовым частям тянулись, провисая дугой, длинные, толстые кабели.
Раньше этих кабелей не было.
Стоявший на помосте инструктор что-то ему говорил. Через шлем было плохо
слышно.
- Что? - машинально переспросил он.
- Воздух! Выпусти воздух из комбинезона!
- А, воздух...
Пиркс повернул вентиль - зашипело. Он стоял на помосте. Двое в белых
халатах чего-то ждали перед тросами ограждения. Нос ракеты казался
распоротым. Мало-помалу его охватывала какая-то странная слабость...
изумление... разочарование... все отчетливее перераставшее в гнев.
Рядом открывали люк второй ракеты. Шеф стоял на помосте, люди в белых
халатах что-то объясняли ему. Из люка послышался слабый шорох...
Какой-то коричневый, полосатый, извивающийся клубок выкатился оттуда,
смутным пятном мелькала голова без шлема, захлебывалась ревом...
Ноги под ним подогнулись.
Этот человек...
Берст врезался в Луну.
Патруль
На дне коробочки стоял домик под красной крышей с крохотными черепичками.
Он был похож на малину - даже лизнуть хотелось. Если коробочку потрясти,
из окружавших домик кустов выкатывались, словно розовые жемчужинки, три
поросенка. И тотчас же из норы под лесом - лес был лишь нарисован на
внутренней стенке коробочки, но будто живой - выбегал черный волк и,
щелкая при малейшем движении зубастой, красной изнутри пастью, мчался к
поросятам, чтобы их проглотить. Должно быть, внутри у него был магнитик.
Требовалась немалая ловкость, чтобы этому помешать. Постукивая по дну
коробочки ногтем мизинца, надо было завести поросят в домик, через дверку,
которая не всегда к тому же распахивалась. Вещица не больше пудреницы - а
можно скоротать с ней полжизни. Но теперь, в невесомости, она была
бесполезна. Пилот Пиркс не без грусти поглядывал на рычаги ускорителей.
Одно небольшое движение - и тяга двигателей, даже самая слабая, устранит
невесомость, и, вместо того чтобы без толку таращиться в черную пустоту,
он занялся бы судьбой поросят.
К сожалению, регламент не предусматривал включения атомного реактора ради
спасения трех розовых поросят. Больше того: лишние маневры в пространстве
категорически запрещались. Как будто это было бы лишним маневром!
Пиркс медленно спрятал коробочку в карман. Пилоты брали с собой куда более
странные вещи, особенно в дальние патрульные рейсы - такие, как этот.
Раньше начальство Базы сквозь пальцы смотрело на пустую трату урана ради
запуска в небеса, вместе с пилотами, всяких курьезных вещиц, вроде
заводных птичек, клюющих рассыпанные по столу крошки, механических
шершней, гоняющихся за механическими осами, китайских головоломок из
никеля и слоновой кости, - и никто уже не помнил, что заразил Базу этим
безумием маленький Аарменс: отправляясь в патруль, он просто отбирал
игрушки у своего шестилетнего сына.
Такая идиллия продолжалась довольно долго, почти год, - пока ракеты не
начали пропадать без вести.
Впрочем, в те спокойные времена пилоты не жаловали патрульные рейсы, а
зачисление в группу, прочесывающую пустоту, считалось знаком личной
немилости со стороны Шефа. Пиркса назначение в патрульную группу вовсе не
удивило; это как корь - раньше ли, позже ли, каждый должен через это
пройти. Но потом не вернулся Томас, большой, грузный Томас, который носил
ботинки сорок пятого размера, обожал розыгрыши и воспитывал пуделей -
самых умных в мире, конечно. Даже в карманах его комбинезона можно было
найти шкурку от колбасы и кусочки сахара, а Шеф подозревал, что порой он
тайком проносит в ракету пуделя, - хотя Томас божился, что ничего такого
ему и в голову не приходило. Возможно. Этого никто уже не узнает, потому
что однажды в июле, вечером, Томас взлетел, взяв с собой два термоса с
кофе - он всегда очень много пил, - а третий оставив в кают-компании Базы,
чтобы, вернувшись, выпить такого кофе, какой он любил - смешанный с гущей
и сваренный с сахаром. Термос ждал его очень долго. На третий день в семь
утра истек срок "допустимого опоздания", и имя Томаса записали мелом на
доску в навигационной рубке. Такого у них еще не случалось - лишь самые
старшие пилоты помнили время, когда аварии были делом обычным, и даже
любили рассказывать товарищам помоложе леденящие кровь истории о тех
временах, когда метеоритная тревога объявлялась с упреждением в пятнадцать
секунд - как раз вовремя, чтобы успеть попрощаться с семьей. По радио,
разумеется. Но это и в самом деле было давным-давно. Доска в навигационной
всегда пустовала и, собственно, оставалась там лишь в силу инерции. В
девять вечера было еще довольно светло. Все дежурные пилоты вышли из
радиорубки и стояли, задрав головы к небу, на газонах, окружавших огромную
бетонированную посадочную площадку. Шеф вернулся из города вечером, снял с
катушек все ленты с записями сигналов автоматического передатчика Томаса и
поднялся в остекленную башню обсерватории, маленький купол которой
вращался как обезумевший, зыркая во все стороны черными раковинами
радаров. Томас полетел на маленьком АМУ, и, хотя, как утешал их сержант из
группы заправщиков, атомного топлива на АМУ хватило бы, чтобы облететь
половину Млечного Пути, все смотрели на него как на полного идиота, а
кто-то даже смачно его обругал, ведь кислорода у Томаса было всего на пять
суток, да еще восьмичасовой неприкосновенный запас. Четыре дня кряду
восемьдесят пилотов Станции, не считая множества прочих - всего почти пять
тысяч ракет, - прочесывали сектор, в котором пропал Томас. И не нашли
ничего, будто он растворился в пространстве.
Вторым был Уилмер. Его, правду сказать, мало кто любил; собственно, для
этого не было ни одного серьезного повода - зато множество мелких. В
разговоре он никому не давал закончить - непременно старался вставить
словцо. По-дурацки смеялся, совершенно некстати, и чем больше этим
раздражал окружающих, тем смеялся громче. Когда ему не хотелось утруждать
себя точной посадкой, он садился прямо на траву, выжигая ее до самых
корней, на метр в глубину. Но стоило кому-нибудь залететь в его сектор на
четверть миллипарсека, как он немедленно подавал рапорт, - даже если это
был его товарищ по Базе. Были и другие причины, уже совершенно пустяшные,
о которых и говорить-то неловко, - он, например, вытирался чужими
полотенцами, чтобы подольше не пачкать собственное, - но, когда он не
вернулся на Базу, все вдруг обнаружили, что Уилмер - отличный парень и
надежный товарищ. Снова безумствовал радар, пилоты летали без смены и вне
расписания, радисты из службы прослушивания не уходили домой и спали на
смену у стены, на лавке, - даже обед им приносили наверх; Шеф, уехавший
было в отпуск, вернулся спецрейсом, пилоты прочесывали сектор четверо
суток, а настроение у всех было такое, что за не согнутый, как положено,
шплинт в какой-нибудь гайке готовы были шею свернуть механику; приехали
две комиссии экспертов, АМУ-116, как две капли воды похожий на ракету
Уилмера, разобрали буквально до винтика, как часы, - без малейшего
результата.
Правда, в секторе было тысяча шестьсот триллионов кубических километров,
но он считался спокойным - ни случайных метеоритов, ни постоянных
метеоритных потоков; даже орбиты старых, уже сто лет не появлявшихся комет
не пересекали его, а известно, что такая комета иногда рассыпается на
кусочки где-нибудь рядом с Юпитером, в "мельнице" его возмущений, и потом
мало-помалу сорит на старой орбите осколками распавшегося ядра. Но в этом
секторе не было решительно ничего - ни один спутник, ни один астероид не
залетали сюда, не говоря уж о целом их поясе; и как раз потому, что
пустота была в нем такая "чистая", пилоты не любили тут патрулировать.
Тем не менее Уилмер был уже вторым пилотом, исчезнувшим здесь, а его
регистрационная лента - разумеется, десятикратно прокрученная,
сфотографированная, скопированная и пересланная в Институт - сообщила
ровно столько же, сколько лента Томаса, то есть ничего. Какое-то время
сигналы приходили, а потом перестали. Автоматический передатчик высылал их
довольно редко - раз в час. После Томаса осталось одиннадцать, после
Уилмера - четырнадцать таких сигналов. И это все.
После второго исчезновения начальство развило бурную деятельность. Сперва
проверили все ракеты - атомные реакторы, газораспределение, каждый винтик;
за поцарапанное стекло корабельных часов можно было остаться без отпуска.
Потом заменили часовые механизмы всех передатчиков, словно это они были
виноваты! Теперь контрольные сигналы передавались каждые восемнадцать
минут. В этом не было еще ничего плохого, напротив; плохо было то, что на
взлетной площадке стояли теперь два офицера самого высокого ранга и
безжалостно отбирали все без изъятия - клюющих и поющих птичек, бабочек,
карманные игры, - целая груда конфискованных мелочей вскоре выросла в
кабинете Шефа. Злые языки говорили даже, что дверь кабинета так часто
заперта потому, что, дескать, он сам во все это играет.
Только в свете этих событий можно по-настоящему оценить незаурядное
искусство пилота Пиркса, который несмотря ни на что сумел пронести на борт
своего АМУ домик с тремя поросятами. Правда, радости от этого было мало -
разве только моральное удовлетворение.
Патрульный полет тянулся уже девятый час. Тянулся - это самое подходящее
слово. Пилот Пиркс сидел в своем кресле, опутанный ремнями, как мумия,
только руки и ноги оставались свободны, - и с апатией поглядывал на
экраны. Шесть недель они летали парами, соблюдая дистанцию в триста
километров, но потом База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст,
абсолютно пуст, и даже одной патрульной ракеты было для него чересчур
много; но нельзя же оставлять "дыру" на звездных картах, так что полеты,
теперь уже одиночные, продолжались. Пиркс стартовал восемнадцатым, считая
с отмены парных полетов.
За неимением лучших занятий он размышлял о том, что же все-таки случилось
с Томасом и Уилмером. На Базе о них теперь почти и не вспоминали, но в
патрульном рейсе человек достаточно одинок, чтобы позволить себе даже
самые бесплодные размышления. Пиркс летал уже почти три года (два года
четыре месяца, если быть совершенно точным) и считал себя старым волком.
Космическая скука прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к
позерству. Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в
приемной дантиста - с той только разницей, что дантист не приходил.
Звезды, понятно, не двигались, Земли не было видно совсем, или, если уж
очень повезет, она появлялась на экране в виде крохотного обрезка
посиневшего ногтя, да и то лишь в первые два часа полета, а потом
становилась звездой, похожей на остальные, только постепенно
перемещавшейся. На Солнце, как известно, смотреть вообще нельзя. В этих
условиях китайские головоломки и карманные игры становились делом
первостепенной важности. Однако обязанностью пилота было висеть в коконе
из предохранительных ремней, следить за обычными экранами и экраном
радара, время от времени докладывать Базе, что ничего не случилось,
проверять индикаторы холостого хода реактора; иногда - но это уж крайне
редко - из патрулируемого сектора приходила просьба о помощи или даже
сигнал SOS, и тогда надо было гнать во весь дух; но такая удача выпадала
не чаще одного-двух раз в год. Если во все это хорошенько вдуматься,
станет ясно, что даже самые невероятные мысли и фантазии пилотов,
прямотаки преступные с точки зрения Земли и обычных пассажиров ракет, были
в высшей степени человеческими. Когда вокруг тебя полтора триллиона
кубических километров пустоты, в которой не найдешь даже щепотки
папиросного пепла, желание, чтобы хоть что-нибудь произошло, пусть даже
это будет ужасная катастрофа, превращается в настоящую манию. За свои сто
семьдесят два патрульных рейса пилот Пиркс прошел через разные стадии:
делался сонным, мрачнел, чувствовал себя стариком, впадал в чудачества,
был близок к мысли о каком-нибудь, отнюдь не тихом умопомешательстве и,
наконец, начал, почти как в курсантские годы, выдумывать всякие истории,
нередко настолько замысловатые, что для их завершения не хватало и целого
рейса. И все-таки продолжал скучать.
Забираясь в лабиринт своих одиноких раздумий, Пиркс хорошо понимал, что
ничего он, конечно, не выдумает и тайна исчезновения двух его товарищей
останется неразгаданной: разве не бились над ней, который ух месяц, лучшие
эксперты Базы и Института - известно, с каким результатом! Конечно, лучше
было бы пустить в ход волка и трех поросят: занятие, быть может, столь же
бесплодное, но более невинное, это уж точно. Однако двигатели молчали, и
включать их не было ни малейшего повода, ракета мчалась по отрезку
невероятно вытянутого эллипса, так что поросятам приходилось ждать лучшей
поры.
Итак: что же случилось с Томасом и Уилмером?
Профан, мыслящий прозаически, начал бы с предположения, что их ракеты с
чем-то столкнулись, скажем, с метеоритом или скоплением космической пыли,
с остатками кометного ядра или хотя бы с обломком старой ракеты. Однако
вероятность такого события просто ничтожна - куда легче наткнуться на
крупный бриллиант, лежащий посреди оживленной улицы.
Со скуки - только со скуки - Пиркс начал подбрасывать Вычислителю цифры,
составлять уравнения, подсчитывать вероятность столкновений, - пока не
получилась такая цифра, что Вычислителю пришлось срезать восемнадцать
последних знаков, чтобы она поместилась в его окошках.
Впрочем, пустота была и вправду пуста. Ни остатков старых комет, ни
скоплений космической пыли - ничего. Корпус старой ракеты, конечно, мог
сюда залететь - чисто теоретически, как и в любую другую точку Космоса, -
через невообразимо большое количество лет. Но Томас и Уилмер заметили бы
его издалека, самое малое за 250 километров, а если бы он выскочил прямо
из-за Солнца, метеоритный радар поднял бы тревогу не меньше чем за
тридцать секунд до столкновения; а если бы пилот прозевал сигнал тревоги -
скажем, задремав, - то маневр расхождения был бы выполнен автоматически.
Допустим даже, что автомат отказал; такое чудо могло случиться раз - но не
дважды на протяжении считанных дней. Вот такие примерно гипотезы предложил
бы профан, которому невдомек, что пилота подстерегает уйма опасностей
посерьезнее встречи с метеоритом или трухлявым кометным ядром. Ракета,
даже такая маленькая, как АМУ, состоит почти из ста четырнадцати тысяч
жизненно важных деталей, - жизненно важных, то есть таких, выход которых
из строя ведет к катастрофе. Потому что менее важных деталей в ней миллион
с лишним. Но если такая беда и случится, ракета после смерти пилота не
разлетится бесследно и никуда не исчезнет, - по старому присловью пилотов,
в пустоте ничего не пропадает, и, если ты оставил там портсигар,
достаточно рассчитать элементы его траектории, а потом явиться на то же
место в надлежащее время, и портсигар с астрономической точностью, секунда
в секунду, влетит тебе прямо в руки. В пространстве каждое тело бесконечно
кружит по своей орбите, и корпуса ракет, потерпевших аварию, почти всегда
рано или поздно отыскиваются. Большие Вычислители Института вычертили
свыше сорока миллионов орбит, по которым могли двигаться ракеты пропавших
пилотов, и все они были проверены, то есть прозондированы
узконаправленными лучами самых мощных радарных систем, какими располагает
Земля. С известным уже результатом. Это не значит, конечно, что
прозондировали всю Солнечную систему. В ее безмерности ракета невообразимо
мала - гораздо меньше, чем атом по сравнению с земным шаром; но искали
повсюду, где ракеты могли находиться, при условии, что пилоты не покинули
свои сектора с максимальной скоростью. Но с чего бы им убегать из своих
секторов? Ведь они не получали никаких сигналов, никаких вызовов, и
случиться с ними ничего не могло - это было доказано. Получалось, что
Уилмер и Томас вместе со своими ракетами испарились, как капли воды,
упавшие на раскаленную плиту, - или же, что...
Профан с воображением, в отличие от прозаического профана, объяснил бы
таинственное исчезновение происками таящихся в пространстве чужезвездных
существ, столь же высокоразвитых, сколь и злокозненных.
Но астронавтика развивалась не первый год, и в этих существ уже мало кто
верил, раз во всем исследованном Космосе их не нашли. Число анекдотов о
"существах", пожалуй, превысило количество кубических километров в
Солнечной системе, и за исключением зеленых новичков, которые пока что
летали лишь в кресле, подвешенном к потолку лабораторного зала, никто не
дал бы за их существование даже клочка старой бумаги. Возможно, жители
отдаленных звезд существуют, - но только очень уж отдаленных. Несколько
примитивных моллюскообразных, несколько видов лишайников, бактерий,
водорослей, инфузорий, неизвестных на Земле, - вот, собственно, весь улов
экспедиций за долгие годы. Впрочем, допустим даже, что эти создания
существуют, - неужели им больше нечего делать, кроме как подстерегать
крохотные патрульные корабли в неимоверно, безнадежно пустом уголке
пространства? Да и как они ухитрились бы подкрасться к ним незамеченными?
Вопросов, превращавших эту гипотезу в сплошную, гигантскую несообразность,
было много, так много, что игра окончательно теряла смысл. И хотя на
девятом часу полета Пиркс не остановился бы перед самыми замысловатыми
допущениями, все же ввиду этих непреложных, отрезвляющих истин ему
приходилось совершать насилие над собой, чтобы хоть на минуту поверить в
демонических пришельцев со звезд.
Несмотря на невесомость, он уставал сидеть в одном положении и время от
времени менял наклон кресла, к которому был пристегнут; потом поочередно
посматривал направо и налево, причем, как ни странно, вовсе не видел
трехсот одиннадцати индикаторов, контрольных лампочек, пульсирующих
экранов и циферблатов, - ведь мы не вглядываемся в черты лица, знакомого
так хорошо и так давно, что вовсе не нужно изучать изгиб его рта, рисунок
бровей или расположение морщинок на лбу, чтобы знать, что оно выражает.
Циферблаты и контрольные лампочки сливались для Пиркса в единое целое,
которое говорило ему, что все в порядке. Глядя же прямо перед собой, он
видел оба передних звездных экрана, а между ними - свое собственное лицо,
окаймленное утолщенным по сторонам, закрывающим часть лба и подбородка,
желтым шлемом.
Между звездными экранами располагалось зеркало, не слишком большое и
размещенное так, что пилот видел в нем только себя - и ничего больше.
Неизвестно было, почему и зачем оно там. То есть, конечно, это было
известно, но мудреные доводы в пользу такого решения мало кого убеждали.
Придумали их психологи. Мол, как ни странно это звучит, но человек,
особенно если он долго находится в одиночестве, временами теряет контроль
над своим сознанием и своими эмоциями и ни с того ни с сего может впасть в
гипнотическое оцепенение, даже сон без сновидений, с открытыми глазами, и
не всегда способен очнуться вовремя. А некоторые оказываются во власти
неизвестно откуда взявшихся галлюцинаций, маниакальных страхов или
внезапного возбуждения, и, дескать, лучшее средство против всего этого -
контроль за собственным лицом. Правда, целыми сутками видеть собственную
физиономию, словно впечатанную в стену, и волей-неволей следить за всеми
ее ужимками - занятие не слишком приятное. Об этом мало кто знает, кроме
пилотов патрульных ракет. Начинается все невинно: ты состроишь
какую-нибудь гримасу, чуть скривишься или улыбнешься собственному
отражению, а потом уже идут одна за другой гримасы все более дикие; так
всегда бывает, когда ситуация столь неестественная затягивается дольше,
чем в силах выдержать человек. К счастью, Пиркса, в отличие от некоторых
его товарищей, собственное лицо заботило мало. Понятно, никто этого не
проверял - да и как проверишь? - но, по слухам, иные в приступе скуки или
какого-то уж совершенно немыслимого отупения вытворяли такое, о чем тяжело
рассказывать, - к примеру, плевали в собственное отражение, а потом,
устыдившись, были вынуждены делать строжайше запрещенные вещи -
отстегивать ремни, вставать и в невесомости идти, вернее плыть, к зеркалу,
чтобы успеть его очистить перед посадкой. Утверждали даже, будто Вюрц,
который врезался на тридцать три метра в глубь бетонной плиты, слишком
поздно спохватился, что надо вытереть зеркало, и занялся этим, когда
корабль уже входил в атмосферу.
Пилот Пиркс никогда ничего такого не делал и, что важнее, не ощущал ни
малейшей охоты плюнуть в зеркало, - а борьба с этим искушением кое-кого,
говорят, доводила чуть ли не до помешательства; смеяться над этим мог лишь
тот, кто ни разу не патрулировал в одиночку. Пиркс всегда, даже если его
изводила жесточайшая скука, умел отыскать для себя нечто устойчивое и на
этот стержень наматывал все остальные, сбивчивые и неясные мысли и
чувства, словно запутанную, бесконечную нить. Циферблат - самый обычный,
часовой - показывал одиннадцать ночи. Через тринадцать минут ракете
предстояло достигнуть самой удаленной от Солнца точки своей орбиты. Пиркс
несколько раз кашлянул, проверяя микрофон, зачем-то предложил Вычислителю
извлечь корень четвертой степени из 8769983410567396, даже не посмотрел на
результат, который Вычислитель выдал с величайшей поспешностью,
перемалывая в своих окошечках цифирки и нервно их перетряхивая, словно от
этого результата зависело Бог знает что; подумал, что после посадки сперва
выбросит через люк перчатки - просто так, потом закурит и пойдет в
столовую, где сразу закажет что-нибудь жареное, острое, с красным перцем и
еще кружку пива - он любил пиво, - и тут он увидел светлое пятнышко. Он
смотрел на левый передний экран вроде бы невидящим взглядом и всеми
мыслями был уже в столовой, он даже чувствовал запах хорошо поджаренной
картошки - ее готовили специально для него, - и все же, едва этот
светлячок вплыл в середину экрана, он весь так напрягся, что взлетел бы
под потолок, если бы не ремни.
Экран - имевший около метра в диаметре - выглядел как черный колодец.
Почти точно в центре светилась Ро Змееносца, Млечный Путь двойной полосой
рассекало темное, тянувшееся почти до самого края зияние пустоты, а по обе
стороны от него искрился рассыпанный порошок звезд. В эту неподвижную
картину размеренно вплыла светлая точечка, маленькая, но гораздо более
заметная, чем любая звезда. Не то чтобы она светила особенно ярко - нет,
Пиркс заметил ее сразу потому, что она двигалась.
В пространстве встречаются движущиеся светлые точки. Это позиционные огни
ракет. Обычно они выключены, и зажигают их лишь по радиовызову, для
опознания. Позиционные огни у ракет разные - у пассажирских одни, у
грузовых другие; свои огни у быстрых баллистических, у патрульных, у ракет
космической службы, заправщиков и так далее. Расположение и цвет огней
совершенно различны, не бывает огней одного только цвета - белого. Белого
цвета нет, чтобы всегда можно было отличить ракету от звезд. Ведь если
одна ракета летит точно вслед другой, ее пилоту белый позиционный огонь
покажется неподвижным, и он будет введен в заблуждение. А этого следует
избегать.
Но светлячок, лениво вплывший в экран, был совершенно белым,
- Пиркс почувствовал, что глаза у него мало-помалу лезут на лоб.
Он даже не моргал, так боялся потерять его из виду. И только почувствовав
жжение в глазах, моргнул, но все осталось как было. Белая точка спокойно
перемещалась по экрану, до противоположного края ей оставалось всего
сантиметров пятнадцать. Еще минута - и она уйдет за экран.
Руки пилота Пиркса сами, без помощи зрения, отыскали нужные рукоятки.
Реактор, работавший на холостом ходу, мгновенно пробудился, и ракету
швырнуло вперед. Пиркса вдавило в губчатое кресло, звезды в экранах
сдвинулись с мест, Млечный Путь стекал наискось вниз, словно был и вправду
из молока, зато светлячок замер: нос ракеты шел точно за ним, был нацелен
на него, как нос гончей - на затаившуюся в кустах куропатку. Вот что
значит сноровка! Весь маневр не занял и десяти секунд. За все это время
Пиркс еще ничего не успел подумать, и лишь теперь его осенила мысль, что
это, должно быть, галлюцинация - такого ведь не бывает. Эта мысль делала
ему честь. Обычно люди слишком доверяют собственным чувствам и, встретив
на улице умершего знакомого, скорее готовы поверить в его воскресение, чем
в то, что сами они повредились в уме.
Пилот Пиркс сунул руку в кармашек, устроенный в обшивке кресла, достал
оттуда флакончик, вставил в обе ноздри выходившие из горлышка стеклянные
трубочки и потянул носом, так что слезы выступили на глазах. Психран,
говорят, прерывал даже каталептическое состояние йогов и явление ангелов
Господних. Однако светлячок по-прежнему плыл в середине левого экрана.
Сделав, что полагалось, Пиркс сунул флакончик на прежнее место, слегка
сманеврировал рулями и, убедившись, что идет за светлячком сходящимся
курсом, взглянул на радар, чтобы оценить расстоя ние до движущегося
объекта.
И это было вторым потрясением: экран метеорадара был пуст; поисковый луч
яркой, фосфоресцирующей полоской кружил и кружил по экрану, не регистрируя
никакого свечения - решительно никакого. Пилот Пиркс, разумеется, не
подумал, будто перед ним дух в светящемся ореоле. В духов он вообще не
верил, хотя, бывало, рассказывал о них знакомым женского пола, но к
спиритизму это отношения не имело.
Пиркс просто решил, что то, за чем он летит, не является природным
космическим телом: такие тела всегда отражают пучок радарных лучей. Только
искусственные тела, снабженные особым покрытием, которое поглощает, гасит
и рассеивает сантиметровое излучение, не дают радиоэха.
Пилот Пиркс откашлялся и размеренно произнес, чувствуя, как мышцы гортани
мягко нажимают на ларингофон:
- АМУ-111 Патрульной Службы вызывает объект, летящий в секторе тысяча сто
два запятая два, приблизительным курсом на сектор тысяча четыреста четыре,
с одним белым позиционным огнем. Сообщите свои позывные. Сообщите свои
позывные. Прием.
И стал ждать, что будет дальше.
Проходили секунды, минуты - ответа не было. Зато пилот Пиркс заметил, что
светлячок бледнеет, - а значит, удаляется от него. Радарный дальномер был
бесполезен, но на крайний случай оставался оптический. Пиркс выдвинул ногу
далеко вперед и нажал на педаль. Дальномер съехал сверху - он походил на
бинокль. Левой рукой Пиркс приставил его к глазам и стал наводить на
резкость.
Пятнышко он поймал почти сразу - и разглядел еще кое-что. В объективе оно
выросло до размеров горошины, видимой метров с пяти, то есть, учитывая
масштаб расстояний, было просто громадным. Вдобавок по его круглой, но
словно бы несколько сплюснутой поверхности медленно проплывали - справа
налево - еле заметные потемнения, будто кто-то водил толстым черным
волосом перед самым объективом. Потемнения были мглистые, неотчетливые, но
направление их движения не менялось - только справа налево.
Пиркс принялся крутить регулятор фокусировки, однако пятнышко упорно не
желало попадать точно в фокус; тогда при помощи второй призмы, специально
для этого предназначенной, он рассек изображение надвое и начал сдвигать
разъединенные половинки; когда же это ему удалось, взглянул на шкалу - и
остолбенел в третий раз.
Светящийся объект летел в четырех километрах от него! Как если бы кто-то,
выжимая полную скорость на гоночной машине, очутился в пяти миллиметрах от
другой машины - четырехкилометровое сближение в пространстве столь же
опасно и недопустимо.
Пирксу оставалось сделать уже немногое. Датчик наружной термопары он
нацелил на светлячок, ручкой дистанционного управления перемещал визир до
тех пop, пока тот не совпал с молочно светящейся точкой, и краешком глаза
уловил результат: 24 градуса по Кельвину. Стало быть, светлячок имел
температуру окружающего пространства - всего на 24 градуса выше
абсолютного нуля.
Теперь он, собственно, был совершенно уверен, что это пятнышко не может ни
существовать, ни светиться, ни тем более двигаться; но так как оно
по-прежнему плыло перед самым его носом, Пиркс продолжал лететь за ним
вслед. Светлячок тускнел все заметнее и все быстрее. Минуту спустя Пиркс
убедился, что до него уже сто километров, - и прибавил скорость.
И тут случилось, пожалуй, самое удивительное.
Сначала светлячок позволял себя догонять - до него было 80, 70, 50, 30
километров, - а потом снова ушел вперед. Пиркс увеличил скорость до 75
километров в секунду. Светлячок - до 76. Пиркс снова прибавил тягу - но
теперь уже всерьез. Он дал половинную мощность дюз, и ракету швырнуло
вперед. Тройная перегрузка вдавила его в подушки кресла. АМУ обладал
небольшой массой покоя и разгонялся в темпе гоночного автомобиля. Через
минуту он давал уже 140.
Светлячок - 140.5.
Пилот Пиркс почувствовал, что ему становится жарко. Он дал полную
мощность. АМУ-111 весь запел, как натянутая струна. Указатель скорости
ракеты относительно неподвижных звезд быстро полз вверх: 155 - 168 -177-
190 - 200.
При двухстах Пиркс посмотрел в дальномер - выдающееся достижение,
достойное десятиборца, ведь ускорение доходило до 4 g. Светлячок все
отчетливее приближался, рос - сперва он был в двух десятках, потом в
десяти, наконец, в шести километрах; минута, и вот он уже в трех. Теперь
он был много крупнее - словно горошина, видимая на расстоянии вытянутой
руки. Мглистые потемнения проплывали по его диску. По яркости он не
уступал звездам второй величины, но это был именно диск, а не точка.
АМУ-111 выкладывался до конца. Пиркс им гордился. В маленькой кабине ничто
не дрогнуло даже при скачке на полную мощность - вибрации ни следа. Тяга
шла точно по оси, шлифовка дюз идеальная, реактор тянул как зверь.
Светлячок приближался - но теперь очень медленно. Он уже был в двух
километрах, когда Пиркс принялся лихорадочно размышлять.
Уж очень странно все это выглядело. Светлячок не принадлежал никакому
земному кораблю. Космические пираты? Просто смешно. Их нет и в помине, да
и что им делать в секторе, который еще более пуст, чем старая бочка?
Светлячок двигался очень быстро, свободно менял скорость, разгонялся и
тормозил одинаково резко. Когда хотел - убегал от ракеты, а теперь
понемногу позволял себя догонять. И это не нравилось Пирксу больше всего.
Именно так ведет себя... приманка. Скажем, червяк перед носом у рыбы. И
конечно, сразу же мелькнула мысль о крючке.
"Ну, погоди у меня", - подумал Пиркс и внезапно так тормознул, будто перед
ним выскочил по меньшей мере астероид, хотя радар был по-прежнему пуст, а
на экранах ничего не менялось. Он инстинктивно втянул голову в плечи и
плотно прижал подбородок к груди, чувствуя, как автомат стремительно
наполняет комбинезон дополнительной порцией сжатого кислорода, чтобы
ослабить шок торможения, - и все же на какое-то время его сознание
помутилось. Стрелка гравиметра прыгнула на минус 7, завибрировала и
медленно сползла на минус 4. АМУ-111 сразу сбросил почти треть скорости -
он делал теперь 145 километров в секунду. А где светлячок? Уж не пропал
ли? - встревожился Пиркс. Нет, вот он. Но далековато. По оптическому
дальномеру - в 240 километрах. АМУ пролетал больше за две секунды. Значит,
сразу же после его маневра светлячок резко сбавил скорость! Вот тогда-то -
позже он сам удивлялся, что только тогда, - ему пришло в голову, что это,
должно быть, и есть то загадочное нечто, которое встретили Томас и Уилмер.
До этой минуты он вообще не думал об опасности. А теперь вдруг его охватил
страх. Впрочем, совсем ненадолго. Конечно, такого просто не может быть, -
ну, а если это все-таки огни чужого, инопланетного корабля? Пятнышко явно
к нему приближалось, снижало скорость, теперь оно было уже в 60-50-30
километрах, он сам чуть прибавил и поразился тому, как моментально оно
выросло, - оно висело у него на носу, в двух километрах, было опять совсем
рядом!
Еще в одном кармашке кресла лежал бинокль - ночной,
двадцатичетырехкратный; использовали его очень редко: если, скажем, радар
отказал, а надо подойти к планетному спутнику с теневой стороны. Но теперь
бинокль очень помог. При таком увеличении он видел пятнышко все равно что
в неполных ста метрах: это был небольшой диск, меньше, чем видимая с Земли
Луна, белый как молоко, но молоко разбавленное. По диску проплывали
вертикальные полоски потемнений. Когда пятнышко наползало на звезды, те
исчезали не сразу, а чуть погодя, словно самый краешек диска был несколько
более разрежен и прозрачен, чем середина. Но вокруг молочного пятнышка
ничто не заслоняло звезд. При таком увеличении он разглядел бы ракету
величиной со шкаф. Но там ничего не было. Никакой ракеты. Это не был
чей-то позиционный или выхлопной огонь. Наверняка нет.
Просто - обособленный, белый, летающий светлячок.
Можно было с ума сойти.
Ему страшно захотелось выстрелить в молочное пятнышко. Это не так уже
просто - на АМУ-111 нет никакого оружия. Уставом не предусмотрено его
применение. В кабине имелось лишь два объекта, пригодных для
выстреливания: он сам и шар-зонд. Патрульные ракеты устроены так, что
пилот может катапультироваться в герметической капсуле с помощью
ленточного выбрасывателя. Делается это лишь в крайнем случае, и, конечно,
катапультировавшись, обратно вернуться уже нельзя. Значит, оставался
шар-зонд. Это очень простое устройство - резиновый тонкостенный баллон,
пустой, свернутый так плотно, что похож на копье, с алюминиевым покрытием,
чтобы лучше был виден. Не всегда можно доверять показаниям
аэродинамометра, и если надо узнать, вошел ли корабль в атмосферу и нет ли
разреженного газа прямо по курсу, то пилот выстреливает зонд, а тот,
надувшись автоматически, мчится, чуть обгоняя ракету. Он виден как светлое
пятнышко даже в пяти-шести километрах. Попадая в газовую среду, пусть
очень разреженную, шар от трения разогревается и лопается; значит, пора
начинать торможение.
Пиркс попытался нацелить нос ракеты точно в маленький мглистый диск.
Вместо радара он воспользовался оптическим визиром. Попасть в столь малый
предмет почти с двухкилометровой дистанции необычайно трудно. Он все же
попробовал, - но оказалось, что светлячок не желает становиться мишенью.
Едва лишь Пиркс, осторожно маневрируя рулевыми дюзами, начинал перемещать
нос АМУ, как маленький диск спокойно уходил чуть в сторону и снова мчался
впереди - в центре левого звездного экрана. Диск выполнил этот маневр
четырежды, всякий раз немного быстрей, словно все лучше разбирался в
намерениях Пиркса. Он не желал, чтобы нос АМУ был нацелен точно в него, и
летел с незначительным боковым отклонением.
Это было невероятно. Чтобы с расстояния в два километра заметить
микроскопическое движение носа ракеты, надо располагать каким-то
гигантским телескопом - которого не было и следа. Тем не менее диск
выполнял маневр уклонения с опозданием максимум в полсекунды.
Его тревога росла. Он уже сделал все возможное, чтобы опознать этот
необыкновенный летающий объект, но не продвинулся ни на шаг. И, сидя
неподвижно, с руками, постепенно немеющими на рукоятках, вдруг подумал: то
же самое, должно быть, случилось и с теми. Они увидели светлячок; пытались
узнать его позывные, приняв его за какой-то корабль; не дождавшись ответа,
погнались за ним, набирая скорость; должно быть, тоже разглядывали его в
бинокль и заметили пробегающие по диску полоски, - возможно, даже стреляли
по нему зондами, а потом... сделали что-то такое, из-за чего уже не
вернулись.
При мысли, как близок он сам к тому, чтобы повторить их участь, его
охватил даже не страх, а отчаяние. Точь-вточь как в кошмарном сне - кто
он, Пиркс или Уилмер? - а может, Томас? Потому что тогда все было, как и
теперь, в этом он больше не сомневался. Он сидел точно в ступоре,
совершенно уверенный, что спасения нет. И, что самое страшное, даже не мог
представить себе, какая именно опасность ему угрожает - в совершенно
пустом пространстве...
Пустом?
Да, сектор был пуст, но ведь он гнался за светлячком больше часа, достигая
230 километров в секунду! Вероятно - нет, даже наверное, - он уже на самой
границе сектора, а то и за ней. Что там дальше? Следующий сектор - 1009,
еще полтора триллиона километров пустоты. Пустота, на миллионы километров
кругом одна пустота, - а в двух километрах перед носом ракеты
пританцовывало белое пятнышко.
Что могли сделать теперь - именно теперь - Уилмер и Томас? Да, Уилмер и
Томас. Потому что он - он должен сделать что-то совершенно другое. Иначе
он не вернется.
Он еще раз нажал на тормоз. Стрелка вибрировала. Скорость снижалась. 30,
22, 13, 5 километров в секунду. Вот уже только 0.9. Наконец, лишь
несколько сот метров в секунду - стрелка легонько подрагивала возле нуля.
С точки зрения устава он остановился. В пустоте всегда имеешь какую-то
скорость - относительно чего-нибудь. Стоять, как столб, врытый в землю,
невозможно.
Светлячок уменьшался. Уходил все дальше и дальше - все тускнел и тускнел,
- потом перестал уменьшаться. И начал расти - увеличивался опять, пока не
остановился, как и он. В двух километрах от носа ракеты.
Чего не сделали бы Уилмер и Томас? Чего они наверняка бы не сделали? Они
не стали бы убегать от какого-то маленького, паршивого, дурацкого
светлячка, от глупого молочного пятнышка! Он не хотел разворачиваться:
развернувшись, он потерял бы из виду пятнышко, оставил бы его за кормой, а
то, что там происходит, видеть труднее - нужно выворачивать голову к
боковому экрану. Впрочем, он не хотел оставлять его за кормой. Он хотел
видеть его как следует и непрерывно. И поэтому дал задний ход, используя
тормозные дюзы для ускорения. Пилот должен это уметь - это относится к
простейшему пилотажу. Ускорение: минус lg, минус 1.6, минус 2... Ракета
шла не так идеально, как на обычной тяге. Нос немного рыскал на курсе -
все же тормозные дюзы предназначены для замедления, а не для разгона.
Пятнышко как будто заколебалось. Еще несколько секунд оно шло на убыль,
закрыло собой Альфу Эридана, сползло с нее, потанцевало между маленькими
безымянными звездами - и, наконец, потянулось за Пирксом.
Оно не желало от него отвязаться.
"Спокойно, только спокойно, - сказал он себе. - В конце концов, что оно
может мне сделать? Подумаешь - маленькое, светящееся дерьмо. Мне-то что до
всего этого? Мое дело патрулировать сектор. Да пошло оно к чертовой
матери". Говоря себе это, он, конечно, ни на миг не отрывался от пятнышка.
С той минуты, как он его заметил, прошло почти два часа. Временами глаза
начинало жечь, и они немного слезились. Он таращил их изо всех сил и
по-прежнему летел задним ходом. Пятясь, особенно быстро не полетишь.
Тормозные дюзы не рассчитаны на непрерывное действие. Он летел на восьми
километрах в секунду и обливался потом.
Что-то было не так с его шеей - словно кожу на горле щипчиками оттягивали
вниз, к грудной клетке... и сухость во рту. Он не обращал на это внимания,
у него были дела поважнее, чем пересохший рот и оттянутая кожа на шее.
Несколько раз он впадал в какое-то странное состояние - не чувствовал
собственных рук. Ноги он чувствовал. Правая выжимала тормозную педаль.
Не отрывая глаз от светлячка, попробовал пошевелить руками. Пятнышко
подходило как будто ближе - до него оставалось 1.9, даже 1.8 километра.
Выходит, догоняло его?
Он попробовал поднять руку - и не смог. Вторую... - даже не то, что не
смог, он просто не чувствовал рук, словно их не было вовсе. Попытался
взглянуть на них - шея не слушалась. Она была жесткой, твердой как дерево.
Его охватила паника. Почему он до сих пор не сделал того, что было его
неукоснительным долгом? Почему, заметив пятнышко, не вызвал немедленно
Базу и не доложил о нем?
Потому что стыдился. Уилмер и Томас, наверное, тоже. Можно представить
себе, какой хохот поднялся бы в радиорубке. Светлячок! Белый светлячок,
который сперва удирает от ракеты, а потом за ней гонится! Вот уж
действительно! Да ты ущипни себя и проснись, ответили бы ему.
Теперь ему было все равно. Он еще раз взглянул на экран и сказал:
- АМУ-111 Патрульной Службы вызывает Базу...
То есть хотел сказать. Но не смог. Вместо голоса - какое-то невнятное
бормотанье. Он напряг все силы - изо рта вырвался рев. Тогда-то - только
тогда - его взгляд соскользнул с экрана и упал на зеркало. Перед ним, в
кресле пилота, в круглом желтом шлеме сидело чудовище.
У чудовища были огромные, набрякшие, выпученные глаза, полные смертельного
ужаса, лягушачий рот, растянутый и как будто разорванный по уголкам -
между губами болтался темный язык. Вместо шеи - какие-то струны,
беспрерывно дрожавшие, нижняя челюсть утопала в них; и это страшилище с
серым, стремительно распухшим лицом, ревело.
Он пытался закрыть глаза - и не мог. Хотел опять посмотреть на экран - не
мог. Чудовище, прикованное к креслу, содрогалось все яростнее, словно
пробуя разорвать ремни. Пиркс смотрел на него, и это было все, что он мог
еще сделать. Сам он не чувствовал ничего, никаких конвульсий. Чувствовал
только, что задыхается - не может вдохнуть.
Где-то совсем рядом он слышал нестерпимый скрежет зубов. Он уже
окончательно перестал быть Пирксом, ничего не помнил, не было у него ни
тела, ни рук - только нога, выжимавшая тормоз. Да еще зрение, мутневшее
все сильнее. Перед глазами роились маленькие белые пятнышки. Он пошевелил
ногой. Нога тоже подрагивала. Он поднял ее. Чудовище в зеркале было
пепельно-серым - пена стекала с губ. Глаза совершенно вылезли из орбит.
Оно билось в конвульсиях.
Тогда он сделал последнее, что еще мог. Выбросил ногу вверх и что было сил
ударил себя коленом в лицо. Ужасная, сверлящая боль в разбитых губах,
кровь брызнула на подбородок, он ослеп.
- А-а-а-а... - стонал он. - А-а-а-а...
Это был его голос.
Боль куда-то пропала, он опять ничего не чувствовал. Что это? Где он? Его
не было нигде. Не было ничего... Он долбил, уродовал коленом лицо, визжа
как помешанный, - но рев прекратился. Он услышал свой собственный,
рыдающий, захлебывающийся кровью крик.
У него уже были руки. Они были как деревянные и при малейшем движении
болели так нестерпимо, точно полопались все сухожилия, - но он мог ими
двигать. На ощупь, онемевшими пальцами, начал отстегивать ремни. Ухватился
за подлокотники. Встал. Ноги тряслись, все тело словно было разбито
молотом. Цепляясь за тросик, протянутый наискось через кабину, подошел к
зеркалу. Обеими руками оперся о раму.
В зеркале стоял пилот Пиркс.
Он уже не был серым - лицо было все в крови, с разбитым, распухшим носом.
Кровь текла из рассеченных губ. Щеки были фиолетово-синие, набрякшие, под
глазами - черные мешки, на шее, под кожей, все еще что-то подрагивало, но
слабей и слабей, - и это был он, Пиркс. Он долго вытирал кровь с
подбородка, сплевывал, откашливался, делал глубокие вдохи, слабый, как
ребенок.
Он отступил на шаг. Взглянул на экран. Корабль по-прежнему летел задним
ходом - уже без тяги. Лишь по инерции. Белый маленький диск плыл за ним, в
двух километрах от носа ракеты. Держась за тросик, он подошел к креслу.
Думать он вообще не мог. Руки начали трястись лишь теперь, но это было
следствие шока, - это он знал, этого он не боялся. Чтото изменилось возле
самого кресла...
Крышка кассеты автоматического передатчика была вдавлена внутрь. Он
толкнул ее - крышка упала. Внутри - настоящее крошево. Как это случилось?
Должно быть, он сам ударил ногой по кассете. Когда?
Он сел в кресло, включил рулевые дюзы, вошел в поворот. Маленький белый
диск дрогнул, поплыл по экрану, дошел до самого края - и, вместо того
чтобы исчезнуть, отскочил как мячик! Вернулся в центр!
- Ну, гнида! - крикнул он с ненавистью и омерзением.
И из-за этой дряни он сам чуть было не перешел на
"стационарную орбиту"! Ведь если при повороте светлячок не уходит за край
экрана, значит, его вообще нет, - значит, его порождает экран. Ведь экран
- не окно, в ракете нет никаких окон. Есть телевизионное устройство; там,
снаружи, под бронезащитой, находятся объективы, а в самой ракете -
аппаратура, преобразующая электрические импульсы в изображение на катодном
экране. Выходит, испортилась? Таким странным образом? А у Томаса с
Уилмером - тоже? Как это было возможно? И... что с ними стало потом?
Но сейчас у него были другие заботы. Он включил аварийный передатчик.
- АМУ-111 Патрульной Службы вызывает Базу. АМУ-111 Патрульной Службы
вызывает Базу. Нахожусь на границе секторов 1009 и 1010, экваториальная
зона, обнаружил аварию, возвращаюсь... Когда шесть часов спустя Пиркс
приземлился, начались дотошные исследования, занявшие целый месяц. Сперва
специалисты взялись за телевизионную аппаратуру. Аппаратура была новая,
усовершенствованная - на всех АМУ Патрульной Службы стояла такая.
Установили ее год назад, и работала она превосходно. Ни одной
неисправности за все это время.
После долгих мучений электронщики наконец установили механизм
возникновения светлячка. Через несколько тысяч часов полета вакуум в
катодных трубках нарушался: на внутренней поверхности трубки накапливался
блуждающий заряд, и на экране возникало молочное пятнышко. Заряд
перемещался, подчиняясь довольно сложным закономерностям. Когда ракета
рывком набирала скорость, он расползался вширь, словно распластываясь на
внутреннем стекле экрана, и казалось, будто пятнышко приближается. При
включении заднего хода заряд уплывал в глубь трубки, а затем, если
ускорение не менялось, постепенно возвращался в середину экрана. Он мог
перемещаться по экрану в любом направлении, но охотней всего
концентрировался в центре - если ракета шла по стационарной орбите, без
тяги. И так далее, и так далее, - исследования заряда затягивались, а его
динамика описывалась уже шестиэтажными формулами. Оказалось также, что
более сильные световые импульсы (в пределах трубки - электрические)
рассеивают заряд. Он накапливался, только если интенсивность импульсов,
принимаемых трубкой, крайне слаба - как это бывает в космической пустоте,
вдали от Солнца. Стоило солнечному лучу лишь раз скользнуть по экрану, и
заряд на целые часы рассеивался.
К таким примерно выводам пришли электронщики - получилась целая книга,
напичканная математикой. Потом за дело взялись врачи, психологи, светила в
области астроневрозов и астропсихозов. И после продолжавшихся не одну
неделю исследований установили, что блуждающий заряд пульсировал
(невооруженному глазу это представлялось мелкими потемнениями,
проплывающими по светлому диску). Частота пульсаций, слишком коротких,
чтобы глаз мог воспринимать каждую из них в отдельности, накладывалась на
тэта-ритм головного мозга и раскачивала колебания потенциалов коры, - пока
не наступал внезапный припадок, схожий с эпилептическим. Этому
способствовал полный внешний покой, отсутствие каких-либо раздражителей,
кроме световых, и длительное, упорное всматривание в мерцающее пятнышко.
Специалисты, которые все это открыли, конечно, прославились. Каждый
электронщик знает сегодня эффект Ледье - Харпера - возникновение
блуждающих зарядов в высоком вакууме катодной трубки; а каждый астробиолог
- атаксическо-кататоническо-клонический синдром Нуггельхеймера. Особа
Пиркса осталась неведомой миру науки. И только очень внимательные читатели
некоторых вечерних газет узнали из набранных петитом заметок, что лишь
благодаря ему судьба Томаса и Уилмера, которые, разогнав до предела свои
корабли в погоне за светлячком, затерялись в беспредельности Космоса,
больше ни одному пилоту не угрожает. Так слава обошла Пиркса стороной, но
он этим вовсе не огорчился. И даже искусственный зуб, вместо выбитого
коленом, вставил за собственный счет.
Терминус
1
От остановки до ракетодрома путь был неблизкий, особенно если тащить
чемодан. Над призрачно белеющими полями стояла предрассветная мгла, по
шоссе в серебристых клубах тумана, посвистывая шинами, проносились
грузовики; на поворотах стоп-сигналы вспыхивали красным светом.
Перекладывая чемодан из одной руки в другую, Пиркс посмотрел вверх. Туман,
должно быть, оседал - просвечивали звезды. Пиркс невольно поискал курсовую
для Марса Серая мгла вдруг заколебалась. Неправдоподобно зеленый огонь
насквозь прошил темноту. Пиркс машинально открыл рот: приближался гром, а
за ним - горячий вихрь. Земля задрожала. В одно мгновение над равниной
взошло зеленое солнце. Снег до самого горизонта засверкал ядовитым
блеском, тени от придорожных столбов побежали вперед, а все, что не стало
ярко-зеленым, почернело, словно обуглилось. Растирая зеленые ладони. Пиркс
смотрел, как один из призрачно освещенных стрельчатых минаретов, которые,
казалось, по странному капризу зодчего сгрудились в центре окаймленной
холмами котловины, отрывается от земли и величественно поднимается в небо,
опираясь на огненный столб. Когда грохот стал материальной силой,
заполнившей все вокруг, Пиркс, закрыв лицо ладонями, увидел сквозь пальцы
далекие башни, строения, цистерны, окруженные алмазным ореолом. Окна
Управления порта пылали, словно за ними бушевал пожар; все очертания
начали колебаться и изгибаться в раскаленном воздухе, а виновница всего
этого с торжествующим ревом исчезала в высоте, оставив на земле огромный
черный дымящийся круг. Спустя минуту с усеянного звездами неба хлынул
крупный теплый дождь - сработал эффект конденсации.
Пиркс поднял свою ношу и пошел дальше. Взлет ракеты будто сломил ночь: с
каждой минутой светлело - уже было видно, как оседает во рвах тающий снег
и вся равнина выплывает из облаков тумана. За сетчатым забором, сверкающим
от воды, тянулась защитная стенка для людей из ракетодромной команды, со
скатами, покрытыми дерном. Ноги скользили по мертвой, набухшей водой
прошлогодней траве, но Пиркс слишком спешил и не стал искать ступенек
ближайшего перехода, с разгона взбежал наверх и увидел ее издалека.
Она стояла особняком, высоченная, как башня, выше других ракет. Таких не
строят уже давно. Он обходил разлившиеся на бетоне мелкие лужицы; дальше
их почти не было: вода мгновенно испарилась от теплового удара,
четырехугольные плиты сухо и резко, как летом, звенели под каблуками. Чем
ближе он подходил, тем выше приходилось задирать голову. Обшивка выглядела
так, будто ее послойно покрывали клеем, обмазывали глиной и обертывали
какимто тряпьем. Раньше к вольфраму подмешивали асбестовый карбоволокнит.
Стоило кораблю два-три раза обгореть при торможении в атмосфере, и он
покрывался лохмотьями, словно его пытались ошкурить. Срывать их не имело
смысла - из-за страшного сопротивления воздуха на старте сейчас же
появлялись новые.
А устойчивость, управляемость - хоть сразу в Космический Трибунал:
состав преступления налицо.
Он шел не спеша, хотя чемодан уже порядком оттянул руки: хотел как следует
осмотреть корабль снаружи. Ажурная конструкция трапа вырисовывалась на
фоне неба - совсем как лестница Иакова. Обшивка ракеты была серая, цвета
камня; впрочем, все еще было серым: раскиданные по бетону пустые ящики,
баллоны, обломки ржавого железа, бухты металлических тросов. Беспорядочно
разбросанные, они свидетельствовали о спешке, с которой производилась
погрузка. Не доходя шагов двадцать до трапа, Пиркс поставил чемодан и
огляделся. Похоже, груз на месте; огромная, на гусеничном ходу погрузочная
платформа была отодвинута, ее крюки висели в воздухе метрах в двух от
корпуса. Он обошел стальную опору, которой черневший на фоне утреннего
неба корабль упирался в бетон, и оказался возле кормы. Железобетон осел
под колоссальным давлением опоры, от нее во все стороны разбегались стрелы
трещин.
"Заплатят и за это", - подумал Пиркс о владельцах корабля, вступая в тень,
отбрасываемую кормой.
Он остановился под воронкой первой дюзы, запрокинул голову. Ее край,
слишком высокий, чтобы до него можно было дотянуться, покрывали толстые
наслоения копоти. Пиркс потянул носом воздух. Хотя двигатели молчали уже
давно, он различал резкий, характерный запах ионизации.
- Иди-ка сюда, - проговорил кто-то у него за спиной.
Он обернулся, но никого не увидел, только снова услышал тот же голос -
будто всего в трех шагах.
- Эй, есть тут кто? - крикнул Пиркс.
Его голос глухо прозвучал под черным, ощерившимся десятками дюз куполом
кормы. Он перешел на другую сторону и увидел копошащихся вдали, метрах в
трехстах, людей. Выстроившись в ряд, они тянули по земле тяжелый топливный
шланг. Больше не было никого. Он с минуту еще прислушивался, наконец
снова, на этот раз сверху, долетело неясное бормотание. Видимо, это был
эффект воронкообразных отверстий: они действовали как рефлекторы,
концентрируя звуки. Он вернулся за чемоданом и направился к трапу.
Занятый своими мыслями - что это были за мысли, он не смог бы ответить, -
Пиркс не заметил, как одолел шестиэтажную лестницу. Наверху, на платформе
с алюминиевыми поручнями, он не обернулся, чтобы взглядом проститься с
Землей. Это даже не пришло ему в голову, Прежде чем толкнуть дверь люка,
он провел пальцем по обшивке. Терка, да и только! Поверхность напоминала
изъеденный кислотами камень.
- Ничего не поделаешь... сам того хотел, - пробормотал он.
Дверца люка подалась с трудом, словно была камнями привалена. Шлюзовая
камера походила на бочку изнутри. Он провел пальцами по трубам, растер
сухую пыль. Ржавчина.
Протискиваясь через внутренний люк. Пиркс успел заметить, что уплотняющая
прокладка подремонтирована. Вверх и вниз шли вертикальные колодцы
коридоров, освещенные ночными лампами, свет их вдали сливался в голубую
полоску. Где-то шумели вентиляторы, гнусаво чмокал невидимый насос. Пиркс
выпрямился. Окружающую его громаду с броневой обшивкой и палубами он
ощутил как продолжение собственного тела. 19 тысяч тонн, черт побери!
По дороге в рубку Пиркс никого не встретил. Коридор заполняла абсолютная
тишина, точно корабль был уже в космическом пространстве. Мягкая обивка
стен была в пятнах; изношенные тросы, служившие опорой при невесомости,
свисали вниз. Десятки раз перерезанные и сращенные соединения
трубопроводов напоминали обгоревшие клубни, вынутые из затухающего костра.
По пандусам он дошел до шестиугольного помещения с овальными
металлическими дверями в каждой стене; пневматиков не было, вместо них -
веревки, обмотанные вокруг медных ручек.
Окошки цифровых индикаторов таращились стеклянными бельмами. Пиркс нажал
кнопку информатора. Щелкнуло реле, в металлической коробке зашелестело, но
экран остался темным.
"Ну, что теперь? - подумал Пиркс. - Бежать жаловаться в СТП?" Он открыл
дверь. Рубка походила на тронный зал. В стеклах мертвых экранов, словно в
зеркалах, Пиркс увидел себя: в шляпе, которая от дождя совсем потеряла
форму, с чемоданом, в осеннем пальто, он казался случайно забредшим сюда
горожанином. На возвышении стояли вызывающие уважение своими размерами
кресла пилотов, раскидистые, с широкими сиденьями, принимающими форму
человеческого тела, - в них погружаешься по грудь. Он поставил чемодан на
пол и подошел к ближнему. Его заполняла тень, словно призрак последнего
штурмана. Пиркс ударил ладонью по спинке - поднялась пыль, в носу
засвербило, он начал яростно чихать и вдруг рассмеялся. Пенопластовая
прокладка поручней истлела от старости. Вычислители - таких Пиркс еще не
видывал. Их создатель, наверно, души не чаял в кафедральных органах.
Циферблатов на пульте было полным-полно: требовалась сотня глаз, чтобы
наблюдать за всеми сразу. Он медленно повернулся. Переводя взгляд со стены
на стену, он видел хитросплетения латаных кабелей, изъеденные коррозией
изоляционные плиты, отполированные прикосновениями рук, стальные штурвалы
для ручного задраивания герметических переборок, поблекшую краску на
приборах противопожарной защиты. Все было такое запыленное, такое старое...
Пиркс пнул амортизаторы кресла. Из гидравликов сразу потекло. "Другие
летали - ну, и я смогу", - подумал он, вернулся в коридор и через дверь
напротив попал в бортовой проход. Рядом с подъемником Пиркс заметил на
стене темный бугорок. Приложил ладонь - точно: пломба на пробоине. Поискал
рядом другие следы, но, по-видимому, здесь заменили целую секцию - потолок
и стены были гладкими. Он снова взглянул на пломбу. Цемент застыл комками.
Ему почудилось, что он различает неясные отпечатки рук, работавших в
страшной спешке. Пиркс вошел в подъемник и съехал вниз, к реактору. В
окошечке неторопливо проползали светящиеся цифры: пять... шесть... семь...
Счет палуб шел сверху.
Внизу было холодно. Коридор изгибался дугой, разветвлялся; в конце
продолговатого низкого тамбура Пиркс увидел вход в камеру реактора. Тут
было еще холоднее: пар от дыхания белел в свете запыленных ламп. Пиркс
встряхнул головой. Холодильники? Они, наверно, где-то здесь. Он
прислушался. Плиты обшивки дрожали, слегка позвякивая. Он прошел под низко
нависшими сводами, глухо вторившими его шагам; ему все время казалось, что
он где-то глубоко, в подземелье. Рукоятка герметичных дверей никак не
хотела поддаваться. Он нажал сильнее - рукоятка не дрогнула. Пиркс уже
хотел стать на нее ногой, но разобрался в механизме замка: сначала надо
было вытащить предохранительный шплинт.
За этими дверями оказались еще одни, двустворчатые на вертикальной оси,
толстые, будто вели в сокровищницу. Лак на стали потрескался. На уровне
глаз можно было различить оставшиеся красные буквы:
ОП... СНО... ТЬ
Пиркс очутился в тесном, очень темном проходе. Когда он ступил ногой на
порог, что-то щелкнуло, прямо в лицо ударил белый свет, и тотчас вспыхнуло
табло с черепом над скрещенными костями. "Ну и боялись же они тогда", -
подумал Пиркс.
Когда он начал спускаться в камеру, металлические ступени глухо загудели.
Помещение, куда он попал, напоминало дно высохшего рва: прямо перед ним на
высоту двух этажей поднималась похожая на крепостную стену выпуклая
защитная стена реактора, покрытая зеленовато-желтыми бугорками. Это были
пломбы на местах прежних утечек. Пиркс попытался их пересчитать, но, когда
взобрался на помост и увидел всю стену сверху донизу, отказался от своей
затеи: в некоторых местах из-под пломб уже не было видно бетона. Помост,
поддерживаемый железными столбиками, отделялся от остальной части камеры
прозрачными стенами, будто на него насадили стеклянный ящик. Пиркс
догадался, что это свинцовое стекло, предохраняющее от жесткого излучения;
но все равно этот памятник атомной архитектуры казался ему бессмыслицей.
Под небольшим козырьком торчали лучеобразно растопыренные счетчики
Гейгера, нацеленные в чрево котла. В особой нише Пиркс обнаружил
циферблаты - все мертвые, кроме одного. Реактор был на холостом ходу.
Пиркс спустился вниз и, став на колени, заглянул в контрольный колодец.
Зеркала перископа почернели от старости. Многовато радиоактивного шлака;
впрочем, Марс - не Юпитер, можно обернуться за десять дней. Похоже, что
топлива хватит на несколько таких рейсов. Он привел в действие кадмиевые
тормозные стержни. Стрелка дрогнула и нехотя передвинулась в другой конец
шкалы. Проверил опоздание - сойдет! Лишь бы контролер СТП смотрел сквозь
пальцы. В углу что-то шевельнулось. Два зеленых огонька. Пиркс уставился
на них и вздрогнул: они медленно двигались. Пиркс подошел ближе. Это был
кот. Черный, худой. Кот тихо мяукнул и прижался к его ноге. Пиркс
улыбнулся и оглянулся. Высоко на железной полке в клетках медленно
копошилось что-то белое. Время от времени между проволочными прутьями
поблескивали черные бусинки глаз. Белые мыши. Их возили иногда на старых
кораблях как живые индикаторы радиоактивности. Пиркс наклонился, хотел
погладить кота, но тот ускользнул из-под руки, повернулся к самой темной,
суженной части камеры, тихо мяукнул, выгнул спину и, напружинив лапы,
направился к бетонному скату, за которым чернело нечто вроде
прямоугольного прохода. Кончик поднятого хвоста напряженно задрожал, кот
крался дальше, он уже был еле виден в полумраке. Пиркс, заинтересованный,
пригнув голову, следил за ним. В покатой стене виднелись полуоткрытые
квадратные дверцы, за ними что-то слабо поблескивало. Сначала Пирксу
показалось, что это бухта металлического троса. Кот настороженно
всматривался в эти светлые отблески, напрягшийся хвост слегка подрагивал.
- Ну, что еще? Нет там ничего, - пробурчал Пиркс и, присев на корточки,
заглянул в темноту. Там кто-то сидел. Матовые блики лежали на скорчившейся
фигуре. Кот, тихонько мяукая, пошел к дверцам. Глаза Пиркса привыкали к
темноте: он все отчетливее различал острые, поблескивающие, высоко
поднятые колени, тускло отсвечивающие металлические наколенники и
охватившие их сегментированные металлические руки. Только голова
скрывалась в тени. Кот мяукнул. Одна рука со скрипом шевельнулась,
высунулась наружу и, опершись железными пальцами об пол, образовала
наклонный помост, по которому кот молниеносно шмыгнул вверх и устроился на
плече сидящего.
- Эй ты, - сказал Пиркс, обращаясь то ли к коту, то ли к тому созданию,
которое медленно, будто преодолевая огромное сопротивление, начало убирать
руку. Слова Пиркса подействовали. Железные пальцы стукнулись о бетон.
- Кто там? - послышался голос, искаженный, словно он шел из железной
трубы. - Терминус говорит - кто?
- Что ты тут делаешь? - спросил Пиркс.
- Терминус... я... холодно... плохо... вижу... - прогудел голос.
- Присматриваешь за реактором? - спросил Пиркс. У него не было надежды
узнать что-нибудь от автомата, обветшавшего, как и весь корабль, но
зеленые кошачьи глаза почему-то мешали ему оборвать разговор.
- Терминус... реактором, - загудело в бетонном убежище. - Я...
реактором... реактором, - повторял автомат с каким-то глуповатым
самодовольством.
- Встань! - крикнул Пиркс, ибо ничего другого не пришло ему в голову.
Внутри заскрежетало. Пиркс отступил на шаг, глядя, как из тьмы выдвигаются
и выворачиваются наружу две металлические перчатки с растопыренными
пальцами, как они хватаются за края ниши и начинают вытягивать туловище,
которое протяжно затрещало. Металлическое туловище согнулось, автомат
вылез наружу и начал распрямляться, скрежеща и скрипя суставами. На
запыленных сочленениях пластин панциря выступили капли масла. Похожий
больше на рыцаря в латах, чем на автомат, робот медленно раскачивался из
стороны в сторону.
- Здесь твое место? - спросил Пиркс.
Стеклянные глаза автомата, медленно оглядывая все вокруг, разошлись в
разные стороны, и косоглазие придало плоскому металлическому лицу
выражение совершенной тупости.
- Пломбы... приготовлены... два... шесть... восемь... фунтов... плохо...
видно... холодно...
Голос исходил не из головы, а из широкой грудной клетки автомата. Кот,
свернувшись в клубок, смотрел на Пиркса с высоты железного плеча.
- Пломбы... готовы, - скрипел Терминус; руки его непрестанно двигались, и
эти движения были элементами хорошо знакомой Пирксу операции: соединенными
в лопатку ладонями Терминус захватывал что-то из воздуха и бросал куда-то
вперед. Так переменными движениями пломбируют радиоактивную течь.
Оксидированное туловище раскачивалось все сильнее, черный кот царапнул
когтями по железу, но не удержался и с сердитым фырканьем черной полосой
ринулся вниз, скользнув по ноге Пиркса. Автомат словно не заметил этого.
Он умолк. Только руки судорожно подергивались - остаточные, гаснущие
движения казались затухающим, немеющим эхом его слов. Наконец он замер.
Пиркс взглянул на стену реактора, всю в подтеках, покрытую темными пятнами
цементных пластырей, окаменевшую от старости, и повернулся к Терминусу.
Тот был, вероятно, очень стар - кто знает, может, даже старше корабля.
Правое плечо, видимо, меняли, на бедрах и голенях виднелись явные следы
сварки - около швов металл, раскаленный и остывший, стал почти темно-синим.
- Терминус! - крикнул Пиркс роботу совсем так, будто обращался к глухому.
- Иди на свое место!
- Слушаю. Терминус.
Автомат попятился как раз к открытому убежищу и, скрежеща, стал
протискиваться внутрь. Пиркс оглянулся, ища кота, но тот исчез. Пиркс
вернулся наверх, задраил герметичные двери и на лифте поднялся на
четвертую палубу, в навигационную кабину.
Широкая и низкая, с почерневшими дубовыми панелями и балочным потолком,
она напоминала корабельную каюту. Здесь были судовые иллюминаторы в медных
кольцевых рамах. Сквозь стекла проникал дневной свет. Такая была мода лет
сорок назад - даже пластиковые покрытия стен делали под дерево. Пиркс
распахнул иллюминатор и чуть не стукнулся головой о стену. Иллюзию дневном
освещения создавали скрытые лампы. Он захлопнул окно и отвернулся. Со
столов свисали карты неба, бледно-голубые, как моря в географическом
атласе; по углам валялись рулоны использованной кальки, испещренные
курсовыми кривыми; чертежная доска под точечным рефлектором вся была
исклевана циркулями. В углу стоял письменный стол, перед ним - дубовое
кресло на шаровом шарнире, дающем возможность устанавливать его в любой
плоскости. Сбоку тянулись вделанные в панель рассохшиеся библиотечные
шкафы. Настоящий Ноев ковчег.
Не потому ли агент после подписания договора сказал; "Вам достался
исторический корабль?"
Старый - еще не исторический.
Пиркс принялся один за другим выдвигать ящики стола и наконец нашел
судовой журнал - большой, в залоснившемся кожаном переплете со стершимся
тиснением и потускневшими металлическими застежками. Пиркс все еще стоял,
словно не решался занять огромное просиженное кресло. Он открыл журнал. На
первой странице стояла дата пробного рейса и фотограмма технического акта
верфи. Пиркс заморгал: тогда его еще не было на свете. Он поискал
последнюю запись - сейчас она была самой важной. Все совпадало с тем, что
ему сказал агент: корабль уже неделю загружался машинами и всякой мелочью
для Марса. Старт, намеченный на двадцать восьмое, отложен, три дня идут
начисления за простой. Вот почему такая спешка! Начисления за простой в
земном порту могут разорить и миллионера.
Он медленно перелистывал страницы, не читая поблекших записей, замечая
только отдельные стереотипные обороты речи, курсовые данные, результаты
вычислений - не задерживался ни на чем, будто искал в журнале что-то
другое. Из потока записей вынырнула одна - в верху страницы: "Корабль
отправлен на верфи Амперс-Харт для ремонта I категории".
Дата была трехлетней давности.
Ну, и что же они там улучшили? Он не отличался чрезмерным любопытством,
однако проглядел опись работ, удивляясь все больше и больше: сменили
носовую броню, шестнадцать палубных секций, шпангоуты крепления реактора,
герметичные переборки.
Новые переборки и шпангоуты?
Правда, агент что-то говорил о какой-то давней аварии. Но это была не
обычная авария, а скорее катастрофа.
Пиркс начал листать страницы в обратном порядке, - может, удастся узнать
что-нибудь из записей, сделанных до ремонта. Нашел порт назначения - Марс.
Груз - мелкие товары. Экипаж: первый офицер - инженер Пратт, второй -
Вайн, пилоты Поттер и Нолан, механик - Симон. А командир?
Еще страница - и Пиркс вздрогнул. Дата приемки корабля - девятнадцать лет
назад. И подпись: первый навигатор - Момссен. Момссен!
Пиркса бросило в жар.
Как это Момссен? Ведь не тот же это Момссен? Ведь... ведь там... был
другой корабль!
Но дата совпадала: с тех пор прошло девятнадцать лет.
Минутку. Только не спешить. Не спешить.
Он снова взялся за бортовой журнал. Размашистый, четкий почерк. Выцветшие
чернила. Первый день полета. Второй, третий. Умеренная течь реактора: 0.4
рентгена в час. Наложили пломбу. Вычисления курса. Ориентация по звездам.
Дальше, дальше!
Пиркс не читал - глаза стремительно бегали по строчкам.
Есть!
Дата, которую он заучивал в школе еще мальчишкой, и под ней:
"В 16.40 по корабельному времени принято метеоритное предупреждение
Деймоса об облаке, идущем с юпитеровой пертурбации Леонид, со скоростью
сорок километров в секунду встречным курсом. Прием метеоритного
предупреждения подтвержден. Объявлена тревога. При постоянной течи
реактора 0.4 рентгена в час начат обходной маневр полной тягой с
ориентировочным выходом на Дельту Ориона".
Ниже, с новой строки:
"В 16.51 по корабельному времени на..."
Больше на странице ничего не было. Ничего - никаких знаков, каракулей,
пятен, ничего, кроме непонятно почему удлиненной, а не закругленной, как
положено, вертикальной черточки последней буквы "а". В извилистой линии
длиной в несколько миллиметров, которой, сползая со строки на белую
равнину листа, обрывалась запись, было все: грохот попаданий, воющий свист
вырывающегося из корабля воздуха, крики людей, у которых лопались глазные
яблоки...
Но ведь тот корабль назывался иначе. Иначе! Как? Это походило на сон:
Пиркс никак не мог вспомнить название, столь же известное, как название
корабля Колумба!
Господи, как же назывался корабль - последний корабль Момссена?! Он
бросился к книжному шкафу. Толстый том справочника Ллойда сам попался под
руку. Название, кажется, начиналось на "К". "Космонавт"? Нет. "Кондор"?
Нет. Что-то подлиннее, какая-то драма, герой или рыцарь...
Он бросил том на письменный стол и, прищурившись, начал внимательно
осматривать стены. На панели между книжным шкафом и шкафом с картами
висели приборы: гигрометр, индикатор излучения, регистратор углекислого
газа...
Он по очереди перевернул их. Никаких надписей. Впрочем, они вроде были
новые.
Там, в углу!
Привинченное к дубовой плите, светилось табло радиографа. Таких уже не
делают: смешные, отлитые из латуни украшения окружали диск... Пиркс быстро
выдвинул шурупы, осторожно вытащил их кончиками пальцев, дернул рамку -
она осталась у него в руке - и перевернул металлическую коробочку. Сзади,
на золотистой латуни, было выгравировано одно слово: "КОРИОЛАН".
Это был тот самый корабль.
Он оглядел кабину. Значит, здесь, в этом кресле, тогда, в последний миг,
сидел Момссен?
Пиркс открыл справочник Ллойда на букве "К". "Корсар"... "Кориолан"...
Корабль Компании... 19 тысяч тонн массы покоя... выпущен с верфи...
реактор ураново-водяной, система охлаждения... тяга... выведен на линию
Земля - Марс. Потерян после столкновения с потоком Леонид. Спустя
шестнадцать лет найден патрульным кораблем в афелии орбиты... После
ремонта первой категории, проведенного в Амперс-Харт, выведен Южной
компанией на линию Земля - Марс... Груз - мелкие товары... страховой
тариф... Нет, не то... Есть! ... под названием "Голубая звезда".
Пиркс закрыл глаза. Как тут тихо. Изменили название. Наверно, чтобы
избежать трудностей с вербовкой команды. Так вот почему агент... Он стал
припоминать, что говорили на Базе, - это их патрульный корабль отыскал
остов "Кориолана". Метеоритные предупреждения в те времена всегда
приходили слишком поздно. Опубликованное комиссией заключение было
кратким: "Несчастный случай. Виновных нет". А экипаж? Было доказано, что
не все погибли сразу; среди уцелевших оказался командир, и он сделал все,
чтобы люди, отрезанные друг от друга секциями искореженных палуб,
понимавшие, что надежды на спасение нет, не пали духом и держались до
последнего баллона кислорода - до конца. Было еще что-то, какая-то жуткая
подробность, о которой несколько недель твердила пресса, пока ее не
заслонила новая сенсация. Что это было?
Вдруг он увидел огромный лекционный зал, доску, исчерченную формулами, у
которой, весь измазанный мелом, терзается Смига, а он, Пиркс, склонив
голову над выдвинутым ящиком стола, украдкой читает распластанную на дне
газету. "Кто может пережить смерть? Только мертвый". Ну да! Точно! Лишь
один уцелел в катастрофе, потому что не нуждался ни в кислороде, ни в пище
и мог пролежать, придавленный обломками, шестнадцать лет - автомат!
Пиркс встал. Терминус! Наверняка, наверняка Терминус! Он тут, на корабле.
Стоит только захотеть, решиться...
Чепуха! Механический идиот, машина для пломбирования пробоин, глухая и
слепая от старости. Пресса в извечном стремлении выжать кричащими
заголовками максимум сенсации из любого происшествия превратила его в
таинственного свидетеля трагедии, которого комиссия якобы слушала при
закрытых дверях. Пиркс припомнил тупой скрежет автомата. Чепуха, явная
чепуха!
Пиркс захлопнул судовой журнал, бросил в ящик и взглянул на часы. Восемь.
Надо торопиться. Он отыскал документацию груза. Трюмы были уже задраены,
портовый и санитарный контроль пройден, таможенные декларации подписаны -
все готово. Он просмотрел товарный сертификат и удивился отсутствию полной
спецификации. Машины - ладно, но какие машины? Какая тара? Почему нет
диаграммы загрузки с вычисленным центром тяжести? Ничего, кроме общего
веса и схематичного эскиза размещения груза в трюмах. В кормовом отсеке
всего 300 тонн - почему? Может, корабль ходит на уменьшенной тяге? И о
таких вещах он узнает случайно, чуть ли не в последний момент?! Пиркс все
торопливее рылся в папках, в скоросшивателях, разбрасывал бумаги, - но не
мог найти ту, которую искал; история Момссена постепенно улетучивалась из
памяти, - случайно взглянув на вынутый из оправы радиограф, он даже
вздрогнул от удивления. В этот момент ему попался список, из которого он
узнал, что в нижнем трюме, прилегающем дном к защитной плите реактора,
уложено сорок восемь ящиков продовольствия. И опять в спецификации
оказалось лишь общее определение: "скоропортящиеся пищевые продукты".
Почему же их поместили там, где вентиляция хуже всего, а температура во
время работы двигателей наиболее высокая? Нарочно, чтобы испортились, так,
что ли?
Послышался стук.
- Войдите! - сказал он, как попало рассовывая в папки разбросанные по
столу бумаги.
Вошли двое. С порога отрапортовали:
- Боман, инженер-атомник.
- Симс, инженер-электрик.
Пиркс встал. Симс - молодой, щуплый человечек с бегающими глазами на
беличьем лице - то и дело покашливал. В Бомане Пиркс с первого взгляда
признал ветерана. Его лицо покрывал загар с характерным оранжевым
оттенком, какой придает коже длительное воздействие небольших,
наслаивающихся доз космического облучения. Он едва доходил Пирксу до
плеча: во времена, когда Боман начинал летать, еще принимался во внимание
каждый килограмм веса на борту. Он был худ, но лицо казалось распухшим,
под глазами темнели мешки, как у всех, кто не первый год подвергается
сильным перегрузкам. Нижняя губа не закрывала зубов.
"Вот и я когда-нибудь буду так выглядеть", - подумал Пиркс, идя им
навстречу и протягивая руку.
2
Ад начался в девять. На ракетодроме все шло как обычно: очередь на старт,
каждые шесть минут бормотание мегафонов, сигнальные ракеты; потом гул,
рев, грохот двигателей на пробе полной тяги. После каждого старта
каскадами опадала высоко взбитая пыль. Она не успевала осесть, а с
командной вышки сообщали, что путь открыт. Все спешили, стараясь урвать
хотя бы несколько минут, как всегда бывает в грузовом порту в часы пик;
почти все корабли шли на Марс, отчаянно требовавший машин и зелени, - люди
там месяцами не видели овощей, гидропонические солярии еще только
строились.
К очередным ракетам тем временем подвозили краны, бетономешалки, части
конструкций, кипы стекловаты, цистерны с цементом, нефтью, тюки с
лекарствами. По сигналу люди укрывались кто где - в противолучевых рвах, в
бронированных тягачах, но не успевал бетон остыть, как они опять
возвращались к работе. В десять, когда солнце, все в дыму, красное, словно
опухшее, поднялось над гopизoнтом, защитные бетонные стенки между
стартовыми площадками были уже изрыты, закопчены, разъедены огнем.
Глубокие трещины наспех заделывали быстро застывающим цементом, который
грязными фонтанами бил из шлангов; антирадиационные команды в
большеголовых скафандрах выскакивали из транспортеров и струями сжатого
песка счищали радиационные загрязнения; повсюду под рев сирен метались
разрисованные красно-черными шашечками вездеходы контроля. На башне
командного пункта кто-то драл глотку в мегафон, на вершинах острых шпилей
крутились огромные бумеранги радаров, - одним словом, все было так, как и
должно быть.
Пиркс разрывался на части. Оставалось еще принять на палубу доставленное в
последний момент свежее мясо, загрузить питьевую воду, проверить
температуру холодильников (минимальная составляла минус пять, контролер
СТП покачивал головой, но в конце концов смилостивился и подписал);
компрессоры, только что вышедшие из капитального ремонта, при первой же
пробе потекли. Голос Пиркса постепенно уподоблялся иерихонской трубе.
Вдруг выяснилось, что вода размещена плохо: какой-то кретин закрыл вентили
прежде, чем заполнились нижние баки. Пиркс подписывал бумаги - ему
подсовывали по пять штук сразу, - не зная, что подписывает.
На часах было одиннадцать, до старта час - и тут новости! Командный пункт
не разрешал взлет из-за чрезмерных радиоактивных осадков, которые дает
старая система дюз, - у корабля должен быть вспомогательный бороводородный
привод, как у "Гиганта" - грузовой ракеты, что стартовала в шесть, Пиркс,
уже охрипший от крика, вдруг успокоился. Диспетчер отдает себе отчет в
том, что говорит? Он что, только сейчас заметил "Голубую звезду"? Тут
могут быть большие, очень большие неприятности. О чем идет речь?
Дополнительная защита? Из чего? Мешки с песком? Сколько? Пустячок - три
тысячи штук! Пожалуйста! Он все равно стартует в назначенное время.
Компания будет оштрафована? Пожалуйста, штрафуйте!
Пиркс потел. Все будто сговорились: электрик ругал механика, который не
проверил аварийную систему; второй пилот выбежал на пять минут, и до сих
пор на корабле его нет - прощается с невестой; фельдшер вообще исчез;
сорок бронированных мамонтов подъехали к кораблю, окружили его, и люди в
черных комбинезонах бегом принялись таскать мешки с песком, семафор на
командной вышке только и делал, что подгонял их; пришла какая-то
радиограмма, вместо пилота ее принял электрик, забыл записать в
радиожурнал, да это и не его дело. У Пиркса голова шла кругом, он только
притворялся, будто понимает происходящее.
За двадцать минут до старта Пиркс принял драматическое решение:
приказал перекачать всю воду из носовых резервуаров на корму. Будь что
будет, самое худшее - вода закипит; зато устойчивость лучше. В одиннадцать
сорок проверка двигателей. Теперь отступать некуда. Оказалось, на корабле
есть стоящие люди, особенно ему пришелся по вкусу инженер Боман - того не
было ни видно, ни слышно, а все шло как часы: продувка дюз, малая тяга,
полная. Второй пилот, мулат, возвратился от невесты в унылом настроении.
Все уже лежали в креслах, когда объявился фельдшер. За шесть минут до
взлета, когда командная вышка выкинула сигнал "К старту", они были готовы.
Динамик ревел, хрипел, бормотал; наконец стрелка автомата замерла на нуле
- путь открыт. Старт!
Пиркс, разумеется, знал, что 19 тысяч тонн - это не патрульная скорлупка,
где места хватает только чтобы широко улыбнуться; корабль не блоха, сам не
подскочит, надо давать тягу, но - ничего подобного он не ожидал. На
циферблате половина мощности, весь корпус дрожит, грозя разлететься на
куски, а индикатор нагрузки на опоры показывает, что они еще не оторвались
от бетона. У Пиркса мелькнула мысль, что "Звезда" зацепилась за что-то, -
говорят, такие вещи случаются раз в сто лет, - но в этот момент стрелка
сдвинулась. Огненный столб поднял "Звезду", она дрожала, стрелка
гравиметра как сумасшедшая плясала по шкале. Пиркс, вздохнув, откинулся в
кресте, расслабил мускулы. Теперь он при всем желании ничего сделать не
мог. Ракета шла вверх. Тут же они получили по радио предупреждение за
старт на полной мощности - это увеличивает радиоактивное заражение.
Компания будет дополнительно оштрафована. Компания? Очень хорошо, пусть
платит, черт ее побери! Пиркс только поморщился, он даже и не пытался
спорить с командным пунктом, доказывать, что стартовал на половинной тяге.
Что ж теперь - садиться обратно, вызывать комиссию и требовать
протокольного распечатывания записи в уранографах?
Впрочем, сейчас Пиркса занимало совсем другое - прохождение через
атмосферу. В жизни он еще не летал на корабле, который бы так трясся.
Подобные ощущения могли бы, наверное, испытывать люди в передней части
средневекового тарана, пробивающего стену. Все кругом прыгало, их так
мотало в ремнях, что душа вон, гравиметр никак не мог решиться: показывал
то 3.8, то 4.9, бесстыдно подбирался к пятерке и, словно испугавшись, тут
же слетал на тройку. Словно у них дюзы были набиты клецками. Они шли уже
на полной мощности, и Пиркс обеими руками прижимал шлем к голове, иначе не
слышал голоса пилота в шлемофоне - так ревела "Звезда"! Это не был
победный баллистический грохот. Ее борьба с земным притяжением напоминала
агонию, полную отчаяния. Добрых две минуты казалось, что они не стартуют,
а висят неподвижно, изо всех сил отталкивая от себя планету, - так ощутимы
были мучительные усилия "Звезды"! Все будто расплылось от вибрации, и
Пирксу показалось, что он слышит треск лопающихся швов, но это уже была
чушь: в таком аду не услышать даже гласа труб, призывающих на Страшный
суд. Температура оболочки носа... о, это был единственный индикатор,
который не колебался, не отступал, не прыгал и не задерживался, а спокойно
лез вверх, словно перед ним был еще целый метр места на шкале, а не самые
последние, красные цифры - 2500, 2800. Когда Пиркс взглянул туда, в запасе
оставались всего две черточки. А "Звезда" не достигла даже орбитальной
скорости; все, чего они добились к четырнадцатой минуте полета, - это 6.6
километра в секунду! Его вдруг ошеломила жуткая мысль, как в кошмаре,
которые порой бывают у пилотов, - что "Звезда" вообще не оторвалась от
Земли, а мелькнувшие на экранах облака - попросту пар, бьющий из лопнувших
охладительных труб! Но дело все же обстояло не так плохо: они летели.
Фельдшер лежал белый как мел и страдал. Пиркс подумал, что от его
медицинской помощи пользы будет мало. Инженеры держались хорошо, а Боман
даже не вспотел - лежал себе с закрытыми глазами, седой, спокойный,
худенький, как мальчишка. Из-под кресел, из амортизаторов летели брызги -
поршни дошли почти до упора. Пиркса интересовало, что будет, если они и
вправду дойдут.
Он привык к совершенно другому, современному расположению циферблатов, и
потому взгляд его все время попадал не туда, когда он хотел
проконтролировать тягу, охлаждение, скорость, состояние оболочки, и прежде
всего, вышли ли они на синергическую. Пилот, с которым они перекрикивались
по внутренней связи, как будто немного растерялся: то выходил на курс, то
сходил с него; колебания, разумеется, небольшие, дробные, но при
пробивании атмосферы достаточно, чтобы один борт начал нагреваться сильнее
другого и на обшивке возникли колоссальные термические напряжения, -
последствия могут быть ужасными. Пиркс себя утешал, что, если уж эта
косматая скорлупина выдержала столько стартов, она выдержит и этот.
Стрелка термопары дошла до конца шкалы: 3500 градусов - ровно столько у
них было снаружи; если ничего не сменится, то через десять минут оболочка
начнет расползаться - карбиды тоже не вечны. Какова толщина обшивки?
Показатели отсутствовали; во всяком случае, она порядком обгорела. Пирксу
становилось жарко, но только от переживаний - внутренний термометр, как и
при старте, показывал двадцать семь градусов. Они поднялись на шестьдесят
километров, атмосфера практически осталась внизу, скорость 7,4 километра в
секунду. Шли немного ровнее, но почти на тройном ускорении - "Звезда"
двигалась, как свинцовая болванка. Казалось, никакими средствами ее не
разогнать как следует - даже в пустоте. Почему? Пиркс понятия не имел.
Спустя полчаса они вышли на курс "Арбитра" - за этим последним из
пеленгующих спутников предстояло выйти на трассу Земля - Марс. Все
выпрямились в креслах. Боман массировал лицо. Пиркс чувствовал, что и у
него немного набрякли губы, особенно нижняя. У других глаза налились
кровью, опухли, они сухо кашляли, хрипели, но это было нормально и обычно
проходило через час. Реактор работал так себе. Правда, тяга не
уменьшилась, но и не возросла, хотя в пустоте должна была увеличиться, -
этого почему-то не происходило. Законы физики, похоже, были для "Звезды"
не столь обязательны. Ускорение было почти нормальным, земным, скорость -
11 километров в секунду. Предстоял еще разгон до нормальной крейсерской
скорости, чтобы не тащиться до Марса целые месяцы. Пока они шли прямо на
"Арбитр".
Пиркс, как всякий навигатор, ждал от "Арбитра" одних только неприятностей:
или заметят слишком длинный, недозволенный инструкцией выхлопной огонь,
или помехи радиоприему из-за ионизационных разрядов в дюзах, а может быть,
потребуют, чтобы Пиркс переждал, пока пропустят какой-то более важный
корабль. Но на этот раз ничего не случилось.
"Арбитр" пропустил их сразу и еще послал вдогонку радиограмму:
"Глубокого вакуума". Пиркс ответил, и на этом обмен космическими
любезностями окончился.
Они легли на курс. Пиркс приказал увеличить тягу, ускорение возросло,
теперь можно было двигаться, размяться, встать. Радиотехник, выполнявший
одновременно обязанности кока, пошел в камбуз. Всем хотелось есть,
особенно Пирксу, который с утра ничего не ел, а при старте изрядно
попотел. В рубке повышалась температура - внутрь с опозданием проникал жар
раскаленной обшивки. Пахло жидким маслом, вытекшим из гидравликов и
разлившимся лужицами вокруг кресел. Боман спустился к реактору проверить,
нет ли нейтронной течи. Пиркс наблюдал за звездами и разговаривал с
электриком. Оказалось, у них есть общие знакомые. У Пиркса впервые с того
момента, как он ступил на палубу, немного полегчало на душе. Какая уж она
ни есть, эта "Звезда", а 19 тысяч тонн - не фунт изюму. Вести такой гроб
гораздо труднее, чем обычную грузовую ракету, а стало быть, и чести
больше, и опыт накапливается.
В полутора миллионах километров за "Арбитром" на них обрушился первый
удар: пообедать не удалось. Кок-радиотехник бессовестно подвел. Больше
всех скандалил фельдшер; оказалось, у него больной желудок, перед самым
стартом он купил несколько кур и одну отдал радиотехнику, - теперь в
бульоне полно перьев. Остальным достались бифштексы - с ними можно было
провозиться до второго пришествия.
- Закаленные они, что ли? - сказал второй пилот и так ткнул вилкой
бифштекс, что он выпрыгнул из тарелки.
Нечувствительный к насмешкам радиотехник посоветовал фельдшеру процедить
бульон. Пиркс чувствовал, что должен вмешаться в их спор, но не знал, как
это сделать. Ему было смешно.
Пообедав консервами, Пиркс вернулся в рубку. Приказал пилоту провести
контрольное фиксирование звезд, вписал в судовой журнал показания
гравиметров, взглянул на циферблаты реактора и аж присвистнул. Не реактор,
а вулкан: кожух разогрелся до восьмисот градусов - и это через четыре часа
полета! Криоген циркулировал под максимальным давлением - двадцать
атмосфер. Пиркс задумался. Самое худшее как будто уже позади. Посадка на
Марсе не проблема - притяжение наполовину меньше, атмосфера разреженная.
Как-нибудь сядем. А вот с реактором надо что-то делать. Он подошел к
Вычислителю и подсчитал, сколько еще идти с такой тягой, чтобы набрать
крейсерскую скорость. При скорости меньше 80 километров получится
громадное опоздание.
Семьдесят восемь часов - ответил Вычислитель.
За семьдесят восемь таких часов реактор взорвется. Лопнет как яйцо. В этом
Пиркс не сомневался. Он решил набирать скорость рывками, понемногу.
Правда, это несколько усложнит курс, к тому же временами придется лететь
без тяги и, значит, без гравитации, а это не так уж приятно. Другого
выхода, однако, не было. Он приказал пилоту не сводить глаз с
астрокомпаса, а сам съехал на лифте вниз, к реактору. Идя полутемным
коридором через грузовые трюмы, он услышал приглушенный грохот, будто по
железным плитам двигался целый отряд. Пиркс ускорил шаги. Вдруг под ногами
у него черной полосой метнулся кот, и сразу где-то рядом хлопнула дверь.
Когда он добрался до освещенного грязными лампами главного коридора, все
уже утихло. Перед ним была пустота почерневших стен, и только в глубине
какая-то лампочка вздрагивала от недавнего сотрясения.
- Терминус! - крикнул Пиркс наугад.
Ответило только эхо. Он вернулся и по бортовому переходу добрался до
тамбура реактора. Бомана, который спустился сюда раньше, уже не было.
Иссушенный воздух жег глаза. В воронках вентиляторов бушевал горячий
ветер, шумело и гудело, как в паровой котельной. Реактор, как и полагается
реактору, работал беззвучно - выли работавшие с предельной нагрузкой
агрегаты охлаждения. Километры замурованных в бетон труб, по которым
бежала ледяная жидкость, издавали странные бормочущие стоны, будто
жаловались на что-то. Стрелки помп за чечевицами стекол дружно склонились
вправо. Среди циферблатов светился как месяц, самый важный - отмечающий
плотность потока нейтронов. Стрелка почти касалась красной черты -
картина, которая любого инспектора СТП могла довести до инфаркта.
Шероховатая от цементных латок, похожая на скалу бетонная стена полыхала
мертвенным жаром, плиты помоста слегка вибрировали, передавая телу
неприятную дрожь, свет ламп маслянисто расплывался в мигающих дисках
вентиляторов; одна из белых сигнальных ламп заморгала, потом погасла;
вместо нее вспыхнул красный сигнал. Пиркс спустился под помост, где
находились выключатели, но оказалось, что Боман опередил его: таймер был
установлен на разрыв цепной реакции через четыре часа. Пиркс не тронул
его, только проверил счетчики Гейгера. Они спокойно тикали. Индикатор
показывал небольшую утечку - 0.3 рентгена в час. Пиркс заглянул в темный
угол камеры. Там было пусто.
- Терминус! - крикнул он. - Эй! Терминус!
Ответа не было. В клетках белыми пятнышками беспокойно метались мыши:
видно, они плохо себя чувствовали в этой поистине тропической жаре. Пиркс
вернулся наверх, запер за собой дверь. В холодном коридоре его зазнобило -
рубашка была мокрой от пота. Сам не зная зачем, Пиркс побрел по темным,
сужающимся в конце коридорам кормы, пока путь не преградила глухая стена.
Он прикоснулся к ней ладонью. Стена была теплая. Пиркс вздохнул, пошел
обратно, поднялся на четвертую палубу в навигаторскую и принялся
вычерчивать курс. Когда он с этим управился, часы показывали девять. Пиркс
удивился: он не заметил, как пролетело время. Потушил свет и вышел. Входя
в лифт, он почувствовал, что пол мягко уходит из-под ног: автомат в
соответствии с программой выключил реактор.
В слабо освещенном ночными лампами коридоре средней части корабля мерно
шумели вентиляторы. Свет, казалось, дрожал в сталкивающихся потоках
воздуха. Пиркс слегка оттолкнулся от двери лифта и поплыл вперед. В
боковом отсеке коридора было еще темнее. В голубоватом сумраке он
проплывал мимо дверей кают, в которые до сих пор так и не удосужился
заглянуть. Выходы резервных люков, обозначенные рубиновыми лампочками,
чернели своими воронками. Плавно, будто во сне, двигался он под выгнутыми
сводами, распластавшись над своей огромной тенью, пока не вплыл через
приоткрытые двери в большую, необжитую кают-компанию. Под ним в полосе
света ряды кресел обступали длинный стол. Пиркс повис над столом, словно
водолаз, исследующий трюмы затонувшего корабля. В слабо поблескивающих
стеклах затанцевали отражения ламп, рассыпались голубыми огоньками и
погасли. За кают-компанией открывалось другое, еще более темное помещение
- даже привыкшие к темноте глаза Пиркса ничего не могли разглядеть. Он
кончиками пальцев коснулся эластичной поверхности, не зная, потолок это
или пол. Слегка оттолкнулся, развернулся, как пловец, и бесшумно двинулся
дальше. В бархатной черноте мерцали, отсвечивая, продолговатые,
расставленные в ряд предметы. Он почувствовал холод гладкой поверхности -
умывальники. Ближайший был в черных пятнах. Кровь? Пиркс осторожно
попробовал рукой - тавот. Еще одна дверь. Пиркс, остановившись в воздухе,
открыл ее. В сером полумраке перед его лицом возникли призрачным хороводом
какие-то бумаги, книги и, слабо прошелестев, исчезли. Он снова
оттолкнулся, на этот раз ногами, и, окруженный клубами пыли, которая не
оседала, а тянулась за ним рыжим шлейфом, вынырнул через открытую дверь в
коридор. Цепочка ночных огней горела не мигая - казалось, голубая вода
залила палубы. Он подплыл к протянутому под потолком тросу. Петли, когда
он выпускал их из рук, медленно извивались, словно разбуженные
прикосновением.
Пиркс насторожился. Где-то неподалеку послышался стук: кто-то бил молотком
по металлу. Пиркс поплыл на этот звук, то нараставший, то гаснувший, и
наконец увидел! вделанные в пол ржавые рельсы, по которым когда-то
доставлялись в главные трюмы грузовые платформы. Теперь он летел быстро,
чувствуя, как воздух обтекает лицо. Звук становился все громче. Под
потолком Пиркс заметил дюймовую трубу, выходящую из поперечного коридора,
- старую линию трубопровода. Пиркс дотронулся до нее - труба задрожала.
Удары соединялись в группы, по два, по три. Вдруг он понял. Морзянка!
- Внимание...
Три удара.
- Внимание...
Три удара.
- Я-з-а-п-е-р-е-б-о-р-к-о-й, - грохотала труба.
Буквы лепились одна к другой.
- Л-е-д-в-е-з-д-е...
Лед? Он сначала не понял. Какой лед? Что это значит? Кто...
- К-о-н-т-е-й-н-е-р - л-о-п-н-у-л, - отозвалась труба.
Пиркс не снимал с нее ладони. Кто передает? Откуда? Он попытался себе
представить, как идет трубопровод. Это был аварийный канал, он шел с кормы
и имел ответвления на всех горизонтах. Кто это упражняется! Что за идея!
Пилот?
- П-р-а-т-т - о-т-з-о-в-и-с-ь - П-р-а-т-т...
Пауза.
У Пиркса перехватило дух. Это имя поразило его как удар. Какое-то
мгновение он расширенными глазами смотрел на трубу, потом бросился вперед.
"Это второй пилот", - подумал он. Добрался до поворота, оттолкнулся и,
набирав скорость, полетел в рубку, а труба звенела над ним:
- В-а-й-н - э-т-о - С-и-м-о-н...
Звуки стали удаляться. Он потерял трубу из вида - она свернула в
поперечный коридор. Пиркс резко оттолкнулся от стены, влетел в коридор и
сквозь облако пыли разглядел колено и глухой конец трубы, заделанный
ржавой заглушкой. Труба кончалась тут - она не шла в рубку. Значит..,
значит, это с кормы? Но... там... никого нет...
- П-р-а-т-т - в - ш-е-с-т-о-м - в - п-о-с-л-е-д-н-е-м...- звенела труба.
Пиркс, словно летучая мышь, висел под потолком, вцепившись в трубу
согнутыми пальцами. Кровь стучала в висках. После короткой паузы снова
послышались удары:
- ...б-а-л-л-о-н-е - о-с-т-а-л-о-с-ь - т-р-и-д-ц-а-т-ь - д-о
- н-у-л-я...
Три удара.
- М-о-м-с-с-е-н - о-т-з-о-в-и-с-ь - М-о-м-с-с-е-н...
Пиркс огляделся. Было совсем тихо, только заслонка вентилятора хлопала за
поворотом под порывами ветра, и выдуваемый мусор, лениво кружась, тянулся
вверх, отбрасывая тени на потолок, словно там целыми роями носились
большие нескладные ночные бабочки. Вдруг посыпались стремительные удары:
- П-р-а-т-т - П-р-а-т-т - П-р-а-т-т - М-о-м-с-с-е-н - н-е -
о-т-в-е-ч-а-е-т - в - с-е-д-ь-м-о-м - е-с-т-ь - к-и-с-л-о-р-о-д -
м-о-ж-е-ш-ь - л-и - п-р-о-й-т-и - п-р-и-е-м... Пауза. Свет ламп не
менялся, мусор и пыль медленно кружились.
Пиркс хотел отпустить трубу, но не мог - ждал. Труба зазвучала:
- С-и-м-о-н - М-о-м-с-с-е-н-у - П-р-а-т-т - в - ш-е-с-т-о-м
- з-а - п-е-р-е-б-о-р-к-о-й - с - п-о-с-л-е-д-н-и-м - б-а-л-л-о-н-о-м -
М-о-м-с-с-е-н - о-т-з-о-в-и-с-ь - М-о-м-с-с-е-н... Последний тяжелый удар.
Труба долго вибрировала. Пауза. Потом несколько непонятных ударов и
быстрая дробь:
- С-л-а-б-о - д-о-х-о-д-и-т - с-л-а-б-о - д-о-х-о-д-и-т...
Тишина.
- П-р-а-т-т - о-т-з-о-в-и-с-ь - П-р-а-т-т - п-р-и-е-м...
Труба дрогнула. Словно совсем издалека доходили отрывистые удары. Три
точки, три тире, три точки - SOS. Каждый следующий удар был слабее. Еще
два тире, еще одно. И протяжный замирающий звук, словно кто-то скреб или
царапал трубу. Это можно было услышать лишь в такой абсолютной тишине.
Пиркс оттолкнулся и головой вперед полетел вдоль трубы - сворачивал вслед
за ней, поднимался, опускался, рассекая головой воздух. Открытая шахта.
Наклонный спуск. Сужающиеся коридоры. Одни, вторые, третьи ворота грузовых
отсеков. Стало темнее. Боясь потерять трубу, он скользил по ней пальцами -
черная затвердевшая грязь обдирала ладони. Палубы остались позади, он
находился в помещении без полов и потолков, отделяющем внешнюю оболочку от
трюмов; между поперечными балками темнели распухшие тела резервных баков,
сверху кое-где пробивались пыльные полосы света. Он посмотрел вверх и
увидел в черной шахте две цепочки ламп, свет которых казался рыжим от
пыли, тянувшейся за Пирксом длинным облаком как дым невидимого пожара.
Воздух тут был затхлый, душный, пахло нагретым железом. Пиркс парил среди
еле заметных металлических конструкций, а труба протяжно звенела:
- П-р-а-т-т - о-т-з-о-в-и-с-ь - П-р-а-т-т...
Трубопровод разветвлялся. Пиркс зажал руками оба отростка, чтобы
определить, откуда идет звук, но так и не разобрал. Наугад свернул влево.
Какой-то люк. Сужающийся, черный как уголь туннель. В конце - круг света.
Пиркс выскочил из туннеля и оказался в тамбуре реакторной.
- Э-т-о - В-а-й-н - П-р-а-т-т - н-е - о-т-в-е-ч-а-е-т... - звенел труба,
когда он открывал первые двери. В лицо ударил горячий воздух. Пиркс
поднялся на помост. Выли компрессоры. Теплый ветер растрепал ему волосы.
Он видел сбоку бетонную стену реактора; светились циферблаты, красными
каплями дрожали огоньки сигналов.
- С-и-м-о-н - В-а-й-н-у - с-л-ы-ш-у - М-о-м-с-с-е-н-а - п-о-д-о - м-н-о-й,
- грохотала труба рядом с ним. Она выходила из стены и дугой спускалась
вниз до соединения с главным трубопроводом. Перед развилкой,
раскорячившись, стоял Терминус и делал молниеносные движения, будто
боролся с невидимым противником. Полными горстями он швырял цементное
тесто, расплющивал хлопками, придавал форму и переходил к следующему
отрезку - тогда наступала пауза. Пиркс вслушался в ритм его работы.
Ходящие шатунами руки выстукивали:
- М-о-м-с-с-е-н - б-р-о-с-ь - ш-л-а-н-г - П-р-а-т-т - т-е-р-я-е-т -
к-и-с-л-о-р-о-д...
Терминус застыл с поднятыми руками, повиснув в воздухе напротив
собственной, почти человеческой тени. Его квадратная голова наклонялась то
вправо, то влево: он проверял следующее соединение. Наклонился. Сложив
ладони совком, набрал цемент. Замахнулся. Руки вошли в ритм - труба
задрожала от ударов:
- Н-е - о-т-в-е-ч-а-е-т - н-е - о-т-в-е-ч-а-е-т...
Пиркс перевесил ноги через перила и плавно спустился вниз.
- Терминус! - крикнул он, еще не коснувшись пола.
- Слушаю, - тотчас ответил автомат. Его левый глаз повернулся к человеку,
правый продолжал ходить в орбите, следя за руками, которые облепляли трубу
цементом, выбивая:
- П-р-а-т-т - о-т-з-о-в-и-с-ь - П-р-а-т-т - п-р-и-е-м...
- Терминус! Что ты стучишь?! - крикнул Пиркс.
- Утечка. Четыре десятых рентгена в час. Заделываю места утечек,
- глухим басом ответил автомат, а его руки одновременно отбивали:
- Э-т-о - В-а-й-н - М-о-м-с-с-е-н - о-т-з-о-в-и-с-ь -
М-о-м-с-с-е-н...
- Терминус! - снова крикнул Пиркс, глядя то на металлическое лицо со
скошенным на него левым глазом, то на мелькающие металлические ладони.
- Слушаю, - так же монотонно повторил автомат.
- Что ты... передаешь морзянкой?
- Заделываю утечки, - ответил низкий голос.
- С-и-м-о-н - В-а-й-н-у - и - П-о-т-т-е-р-у - П-р-а-т-т-а - н-о-л-ь -
М-о-м-с-с-е-н - н-е - о-т-в-е-ч-а-е-т... - гремело железо под его
мелькающими руками. Тяжелое цементное тесто расплющивалось, стекало, руки
подхватывали его, пришлепывали, прижимали к закругленной поверхности. На
какой-то момент поднятые вверх руки застыли, потом автомат наклонился,
набрал новую порцию цемента; посыпалась лавина стремительных ударов:
- М-о-м-с-с-е-н - М-о-м-с-с-е-н - М-о-м-с-с-е-н - о-т-з-о-в-и-с-ь -
М-о-м-с-с-е-н - М-о-м-с-с-е-н - М-о-м-с-с-е-н -
М-о-м-с-с-е-н...
Ритм бешено ускорялся, трубопровод дрожал и стонал под градом ударов, это
походило на бесконечный крик.
- Терминус! Перестань! - Пиркс бросился вперед и схватил автомат за
покрытые маслом локти - они выскользнули у него из рук. Терминус замер,
напрягшись. Было слышно только протяжное чавканье помп за бетонной стеной.
Корпус автомата лоснился, залитый маслом, - оно стекало по его
столбообразным ногам. Пиркс отступил.
- Терминус... - проговорил он тихо, - что ты... - И осекся.
Металлические ладони с громким лязгом сомкнулись. Они потерлись друг о
друга, сдирая остатки присохшего цемента, которые не упали вниз -
затанцевали в воздухе, расплываясь, как круги дыма.
- Что ты... делал? - спросил Пиркс.
- Заделываю утечки. Четыре десятых рентгена в час. Можно продолжать?
- Ты выстукивал морзянкой. Что ты передавал?
- Морзянкой, - монотонно повторил автомат и добавил: - Не понимаю. Можно
заделывать дальше?
- Можно, - буркнул Пиркс, глядя на огромные, медленно распрямляющиеся
руки. - Да, можно...
Пиркс ждал. Терминус отвернулся от него. Он набрал левой рукой цемент и
молниеносным движением бросил на стену. Укрепил, расплющил, разгладил -
три удара. Теперь правая рука поспешила к левой, и труба забубнила:
- П-р-а-т-т - л-е-ж-и-т - в - ш-е-с-т-о-м...
- М-о-м-с-с-е-н...
- О-т-з-о-в-и-с-ь - М-о-м-с-с-е-н..,
- Где Пратт?! - дико крикнул Пиркс.
Терминус, железные руки которого мелькали в свете ламп, как блестящие
полосы, тотчас ответил:
- Не знаю.
Одновременно он выстучал с такой скоростью, что Пиркс едва успел разобрать:
- П-р-а-т-т - н-е-о-т-в-е-ч-а-е-т...
И тут случилось что-то странное. На серию, отбиваемую правой рукой,
наложилась другая, гораздо более слабая, - ее выстукивали пальцы левой.
Сигналы перемешались, и несколько секунд трубопровод дрожал от грома
двойных ударов, из которых вынырнула замирающая серия:
- М-р-з-н-у-т-р-у-к-и - н-е-м-г-у - у-ж...
- Терминус... - одними губами прошептал Пиркс, отступая к металлическим
ступеням. Автомат не слышал. Его туловище, лоснящееся от масла,
подрагивало в такт движениям рук. Даже не слушая, по одним отблескам
маслянистого металла Пиркс мог прочесть:
- М-о-м-с-с-е-н - о-т-з-о-в-и-с-ь...
3
Пиркс лежал на спине. Тьма в его глазах роилась блестками. Пратт шел в
глубь корабля. Так? У него кончился кислород. Те двое не могли ничем
помочь. А Момссен? Почему он не отвечал? Может, был уже мертв? Нет, Симон
его слышал. Он был где-то близко, за стеной. За стеной? Значит, в
помещении Момссена был воздух. Иначе Симон ничего бы не слышал. Что он
слышал? Шаги? Почему они его вызывали? Почему он не отвечал?
Разбитые на точки и тире голоса агонии. Терминус. Как это случилось? Его
нашли под грудой обломков на дне камеры. Наверное, в том месте, где
трубопровод выходил наружу. Заваленный обломками, он мог слышать людей.
Почему, ведь тяжести не было? Что мешало ему двигаться? Пожалуй, холод.
Автоматы не могут двигаться при очень низкой температуре. Масло застывает
в суставах. Жидкость в гидравлике замерзает и разрывает маслопроводы.
Действует только металлический мозг - только мозг. Он мог слышать и
фиксировать слабеющие сигналы; они сохранились в электронных витках его
памяти, словно это было вчера. А сам он ничего не знает? Как так может
быть? Не знает, что сигналы накладывают отпечаток на ритм его работы?
Может, он лжет? Нет, автоматы не лгут.
Усталость заливала Пиркса, как черная вода. Может, не полагалось это
слушать? Было в этом что-то мерзкое - наблюдать агонию, запечатленную во
всех подробностях, следить за ее развитием, чтобы потом анализировать
каждый сигнал, мольбу о кислороде, крик. Этого нельзя делать, если не
можешь помочь. Сознание его помутилось, он не знал, о чем думает, но все
еще беззвучно повторял одними губами, словно возражал кому-то:
- Нет. Нет. Нет.
Потом не было уже ничего.
Очнулся он в полной темноте. Хотел сесть, но пристегнутое ремнями одеяло
не пустило. Он на ощупь управился с ремнями, зажег свет. Двигатели
работали. Пиркс набросил халат. Несколько раз согнул колени, оценивая
ускорение. Тело весило больше ста килограммов. Полтора g примерно? Ракета
меняла курс, он явственно ощущал вибрацию; встроенные шкафы протяжно,
предостерегающе скрипели, дверцы одного из них открылись, гневно каркая;
все незакрепленные предметы, одежда, ботинки понемногу перемещались в
сторону кормы, словно объединенные каким-то тайным, неожиданно вдохнувшим
в них жизнь намерением. Пиркс подошел к шкафчику внутренней связи, открыл
дверцу. Внутри стоял аппарат, похожий на старинный телефон.
- Рубка! - крикнул Пиркс в микрофон и поморщился от звука собственного
голоса - так болела голова. - Говорит первый. Что там?
- Поправка курса, капитан, - ответил далекий голос пилота, - нас чуточку
снесло.
- Сколько?
- Ше... семь секунд.
- Как реактор? - нетерпеливо спросил он.
- Шестьсот двадцать в кожухе.
- А в трюмах?
- Бортовые по пятьдесят два, килевые - сорок семь, кормовые - двадцать
девять и пятьдесят пять.
- Какое отклонение, Мунро?
- Семь секунд.
- Допустим, - ответил Пиркс и бросил трубку.
Пилот, разумеется, соврал. Для семисекундной поправки не требовалось таких
ускорений. Отклонение от курса он оценил в несколько градусов.
Дьявольски греются эти трюмы. Что в кормовом? Продукты? Он сел за
письменный стол.
"Голубая звезда" Земля - Марс. Владельцу корабля. Реактор нагревает груз.
Нет спецификации груза на корме. Прошу указаний. Навигатор Пиркс".
Пиркс еще писал, когда двигатели смолкли и сила тяжести исчезла, - нажав
на карандаш, он вдруг взлетел в воздух. Нетерпеливо оттолкнулся от
потолка, опять уселся в кресло и перечитают радиограмму. Подумав, разорвал
листок и сунул клочки в ящик. Сонливость прошла совершенно, осталась
только головная боль. Одеваться не хотелось: в невесомости это
оборачивалось сложной процедурой, состоящей из серии неуверенных скачков и
возни с отдельными частями туалета. Пиркс выплыл из каюты, как был, - в
халате поверх пижамы.
Голубизна ночного освещения скрадывала плачевное состояние внутренней
обшивки. В четырех ближайших нишах зияли чернотой выходы мерно дышащих
вентиляционных каналов, валявшийся повсюду мусор стягивался к ним словно
ил, увлекаемый подводным течением. Бесконечная тишина заполняла корабль.
Вслушиваясь в нее, почти без движения повиснув перед своей огромной тенью,
которая наискось лежала на стене, Пиркс прикрыл глаза. Случалось, люди
засыпали в таком положении, а это небезопасно: любой импульс двигателей
для маневра мог швырнуть беззащитное тело на пол или потолок. Пиркс не
слышал ни вентиляторов, ни ударов своего пульса. Ему казалось, ночную
тишину корабля он может отличить от любой другой. На Земле ощущаются
какие-то границы тишины, ее недолговечность, краткость; среди лунных гор
человек несет с собой собственное маленькое молчание, запертое в
скафандре, но усиливает каждый скрип ремней, каждый хруст суставов, даже
дыхание и удары пульса.
Только корабль ночью растворяется в черном ледяном безмолвии. Пиркс поднес
часы к глазам. Скоро три. "Если так пойдет и дальше - мне конец". Он
оттолкнулся от выпуклой переборки и, словно гасящая скорость птица,
раскинув руки, спланировал на порог каюты. Издалека, будто из железного
подземелья, до него долетел еле слышный звук:
- Банг-банг-банг...
Три удара.
Чертыхнувшись, он захлопнул дверь, снял халат и, не глядя, швырнул его в
воздух; халат медленно вздулся и, словно гротескный призрак, поплыл вверх.
Пиркс погасил свет, лег, накрыл голову подушкой.
- Идиот! Проклятый железный идиот! - повторял Пиркс, зажмурившись и дрожа
от непонятной ярости. Но усталость быстро взяла верх: незаметно он снова
уснул.
Пиркс открыл глаза около семи. Еще в полусне поднял руку. Она не упала -
тяжести не было. Пиркс оделся. Направляясь в рубку, невольно прислушался.
Было тихо.
Перед дверями он задержался. На матовых стеклах лежали зеленоватые, словно
под водой, отблески радарных экранов. Внутри был полумрак. Плоские полосы
дыма плавали перед экранами. Слышалось слабое треньканье - какая-то земная
музыка, ее перебивали космические помехи. Пиркс сел позади пилота, ему не
хотелось даже проверять гравиметрические записи.
- Когда включите тягу?
Пилот был догадлив.
- В восемь. Но, если хотите вымыться, капитан, могу дать сейчас.
Разницы никакой.
- Э, нет. Пусть уж будет порядок, - буркнул Пиркс.
Наступило молчание, только в динамике жужжала однообразная механическая
мелодия. Пиркса опять стало клонить в сон. Временами он погружался в
дремоту, и тогда из тьмы выползали большие зеленые кошачьи глаза. Пиркс
моргал, глаза превращались в светящиеся циферблаты; он балансировал на
грани яви и сна, когда динамик вдруг захрипел и произнес:
- Говорит Деймос. Семь тридцать. Передаем еженедельную метеоритную сводку
для внутренней зоны. Под влиянием гравитационного поля Марса в потоке
Драконид, уже покинувшем сферу Пояса, возникло краевое завихрение. Сегодня
оно будет проходить через секторы 83, 84 и 87. Метеоритная станция Марса
оценивает размеры облака в четыреста тысяч кубических километров. В связи
с этим секторы 83, 84 и 87 объявляются закрытыми для навигации до особого
сообщения. Передаем состав облака, полученный нами непосредственно с
баллистических зондов Фобоса. По последним данным облако состоит из
микрометеоритов классов X, XY, Z...
- Хорошо, что это нас не касается, - заметил пилот, - я только что
позавтракал, представляете, каково сейчас было бы давать полный ход!
- Сколько мы делаем? - спросил, вставая, Пиркс.
- Больше пятидесяти.
- Да? Неплохо, - буркнул Пиркс.
Он проверил курс, записи уранографов, величину утечки - она держалась на
одном уровне - и пошел в каюткомпанию. Там уже сидели оба офицера. Пиркс
ждал, не заговорит ли кто-нибудь о ночных стуках, но разговор все время
вертелся вокруг тиража лотереи, которого с нетерпением дожидался Симс. Он
рассказывал о коллегах и знакомых, которым посчастливилось выиграть.
Позавтракав, Пиркс направился в навигаторскую, чтобы вычертить пройденный
отрезок пути. Но вскоре он воткнул циркуль в доску, вытащил из ящика
судовой журнал и отыскал состав последнего экипажа "Кориолана".
"Офицеры: Вайн и Пратт. Пилоты: Нолан и Поттер. Механик:
Симон..." Пиркс сосредоточенно вглядывался в размашистый почерк командира.
Потом бросил журнал в ящик, закончил чертеж и, захватив рулон, отправился
в рубку. Через полчаса он точно рассчитал время прибытия на Марс. На
обратном пути заглянул через стеклянную дверь в каюткомпанию. Офицеры
играли в шахматы, фельдшер сидел у телевизора с электрогрелкой на животе.
Пиркс заперся в каюте и просмотрел радиограммы, взятые у пилота. Он не
заметил, как его сморил сон. Несколько раз ему казалось сквозь дремоту,
будто включились двигатели, и он силился проснуться, но не просыпался, а
лишь видел во сне, как встает, идет в рубку, находит ее пустой и в поисках
когонибудь из команды начинает плутать по лабиринту черных как уголь
кормовых коридоров. Очнулся Пиркс за столом, весь в поту, злой, потому что
понимал, какая предстоит ночь после стольких часов дневного сна. Когда под
вечер пилот включил двигатели, он воспользовался этим и принят горячую
ванну. Освежившись, пошел в кают-компанию, выпил приготовленный
радиотехником кофе и по телефону спросил вахтенного о температуре
реактора. Она приближалась к тысяче градусов, но еще не дошла до
критической. Около десяти его вызвала рубка: они прошли мимо какого-то
корабля, который спрашивал, нет ли у них врача. Пиркс, узнав, что речь
идет об остром приступе аппендицита, счел за благо не предлагать своего
медика, тем более что за ними в каких-нибудь трех миллионах километров шел
большой пассажирский корабль, выразивший готовность застопорить ход и
выслать врача.
День прошел вяло, без происшествий. В одиннадцать белый свет сменился на
всех палубах, за исключением рубки и камеры реактора, тлением голубоватых
ночных ламп. В каюткомпании чуть ли не до полуночи горела лампочка над
шахматной доской. Там сидел Симс и играл сам с собой. Пиркс пошел
проверить температуру в донных трюмах и по дороге наткнулся на
возвращавшегося от реактора Бомана. Инженер был настроен неплохо: утечка
не возрастала, охлаждение работало вполне исправно. Боман попрощался и
оставил Пиркса в пустом холодном коридоре. Слабая струя воздуха тянулась
вверх, остатки пропыленной паутины, окружавшей вентиляционные окна,
беззвучно трепетали. Пиркс долго ходил по коридору, соединяющему главные
трюмы, под его сводами, высокими, как в церкви.
Двигатели смолкли за несколько минут до полуночи. С разных концов корабля
до него долетели резкие и приглушенные, удаляющиеся и слабеющие звуки. Это
незакрепленные предметы, продолжая двигаться с ускорением, ударялись о
стены, потолки, полы. Эхо ударов наполнило вдруг оживший корабль, еще
мгновение дрожало в воздухе, потом угасло, и снова наступила тишина,
подчеркнутая мерным шумом вентиляторов. Пиркс вспомнят, что в
навигаторской ящик стола покоробился, и в поисках стамески спустился по
длинному, узкому, как кишка, коридору между трюмом левого борта и
кабельным туннелем на склад - пожалуй, самое пыльное место на корабле.
Вдобавок пыль, окутавшая его с ног до головы, не оседала, и он, едва не
задохнувшись, ощупью добрался до выхода. Пиркс был уже почти в центре
корабля, когда в коридоре раздались шаги. Тяжести не было - идти мог
только автомат. Действительно, звонким шагам сопутствовало хлопанье
прилипающих к полу магнитных присосок. Пиркс подождал, пока в проходе не
появился черный на фоне далеких ламп силуэт. Терминус шел, неуверенно
раскачиваясь и широко размахивая руками.
- Эй, Терминус! - крикнул Пиркс, выходя из тени.
- Слушаю.
Тяжелая фигура остановилась, корпус по инерции наклонился вперед, качнулся
и медленно вернулся в вертикальное положение.
- Что ты тут делаешь?
- Мыши, - ответил голос из-за грудного щита - казалось, из кольчатого
панциря говорит охрипший карлик. - Мыши спят неспокойно. Просыпаются.
Бегают. Хотят пить. Если хотят пить, им надо дать воды.
Мыши много пьют, когда высокая температура.
- А ты что делаешь? - спросил Пиркс.
- Высокая температура. Хожу. Всегда хожу, если высокая температура. Воду
мышам. Если выпьют и уснут - хорошо. Часты ошибки из-за высокой
температуры. Наблюдаю. Выхожу, возвращаюсь к реактору. Воду мышам...
- Ты несешь воду мышам? - спросил Пиркс.
- Да. Терминус.
- А где вода?
Автомат еще дважды повторил "высокая температура", и снова казалось, что в
нем спрятан человек, потому что Терминус в недоумении стал быстро и как-то
беспомощно подносить руки к глазам, объективы которых задвигались в
глазницах, следя за металлическими ладонями. Он проговорил:
- Нет воды. Терминус.
- Где же она? - настаивал Пиркс.
Прищурившись, он наблюдают за возвышающимся над ним роботом, который издал
несколько нечленораздельных звуков и неожиданно изрек басом:
- За... Забыл.
Пиркс растерялся - так беспомощно это прозвучало. С минуту, наверно, он
глядел на слегка покачивающийся стальной корпус.
- Забыл, да? Иди к реактору. Возвращайся. Слышишь?
- Слушаю.
Терминус заскрежетал, сделал разворот на месте и стал удаляться тем же
слишком твердым, одеревенелым, будто старческим шагом. На повороте он
споткнулся, тяжело взмахнул руками, восстанавливая равновесие, и исчез в
боковом проходе. Еще какое-то время слышалось эхо его шагов. Пиркс хотел
вернуться к себе, потом раздумал и, бесшумно плывя над полом, добрался до
шестого вентиляционного колодца. Передвижение по колодцам было запрещено
даже при выключенных двигателях, но он пренебрег запретом. Сильно
оттолкнулся от ограждения и за десять секунд пролетел семь этажей, которые
отделяли середину корабля от кормы. В камеру реактора он не вошел. В
стене, примерно посередине, виднелся длинный засов. Пиркс подплыл к нему,
открыл узкие дверцы. За дверцами было вделанное в сталь прямоугольное
оконце из свинцового стекла, образующее заднюю стенку клеток с мышами.
Благодаря этому можно было наблюдать за ними, не входя в камеру. За
стеклом он увидел грязные пустые донца клеток. Дальше за проволочными
сетками, в глубине камеры, поблескивал в свете высоко укрепленной лампы
облитый водой корпус робота. Автомат почти горизонтально висел в воздухе,
лениво двигая руками. Его панцирь был покрыт белыми мышами; они рысцой
бегали по наплечьям, по грудному щиту, скапливались там, где в углублениях
членистого живота большими каплями собралась вода: мыши слизывали ее,
подскакивали, взлетали в воздух. Терминус ловил их, они скользили между
его железными пальцами, их хвостики причудливо закручивались. Картина была
странная, такая комичная, что Пирксу стало смешно. Терминус совал
пойманных мышей в клетку, его мегалитическое лицо совсем приблизилось к
глазам Пиркса, но робот, по-видимому, не заметил его. Еще две-три мышки
летали по воздуху; Терминус поймал их, запер клетку и исчез из поля зрения
Пиркса, только гигантская тень, словно зацепившись за муфту главного
трубопровода, размазанным крестом легла на бетон реактора. Пиркс тихо
закрыл дверцы, вернулся в каюту, разделся и лег, но не мог уснуть. Он
принялся за записки астронавигатора Ирвинга; глаза горели, словно в них
попал песок, голова отяжелела, но спать все равно не хотелось. Он с тоской
подумал, что до утра далеко, накинул халат и вышел.
На пересечении главного коридора с бортовым он услышал в вентиляционном
отверстии звуки шагов и приложил ухо к решетке. Звук, искаженный эхом
стального колодца, шел снизу. Пиркс оттолкнулся от решетки, с минуту плыл
ногами вперед, потом по ближайшему вертикальному проходу попал на корму.
Шаги зазвучали громче, замерли, послышались снова. Автомат возвращался.
Пиркс поджидал его под самым потолком высокого в этом месте коридора. В
глубине коридора скрежетали шаги, потом звук исчез. Пиркс начал терять
терпение, но шаги возобновились, из прохода вынырнула длинная тень, и
вслед за ней показался Терминус. Он прошел под Пирксом так близко, что
было слышно биение его гидравлического сердца. Терминус сделал еще
несколько шагов, остановился и издал протяжное шипение. Потом он качнулся
вправо и влево, будто кланяясь железным стенам, и двинулся дальше. У
темного входа в боковой коридор робот снова остановился. Заглянул туда.
Протяжное шипение повторилось. Пиркс поплыл вслед за громадной фигурой.
- Ксс, ксс... - слышал он все отчетливее.
Терминус опять остановился перед очередным вентиляционным колодцем и
попытался просунуть голову через решетку. Потерпев неудачу, он зашипел,
медленно распрямился и заковылял дальше. Пирксу это надоело.
- Терминус! - крикнул он.
Автомат, как раз наклонявшийся, застыл, не окончив движения.
- Слушаю, - сказал он.
- Что ты опять тут делаешь?
Пиркс всматривался в приплюснутую металлическую маску, хотя она не была
лицом и по ней нельзя было ничего прочесть.
- Ищу... - ответил Терминус. - Ищу... кота.
- Что?!
Терминус начал выпрямляться. Он вытягивался вверх - медленно, чуть
поскрипывая суставами, в его движениях чудилось нечто угрожающее; руки
автомата безвольно свисали, словно он забыл о них.
- Ищу кота, - повторил он.
- Зачем?!
Терминус с минуту молчал, застыв, как железная статуя.
- Не знаю, - ответил он тихо, и Пиркс смутился.
Мертвая тишина, тусклый свет ламп, заржавевшие рельсы грузового пути и
закрытые ворота делали коридор похожим на штольню заброшенной шахты.
- Хватит, - сказал наконец Пиркс. - Возвращайся к реактору и не выходи
оттуда. Слышишь?!
- Слушаю.
Терминус повернулся и ушел. Пиркс остался один. Поток воздуха миллиметр за
миллиметром сносил его, висящего между полом и потолком, к открытой пасти
вентилятора. Он оттолкнулся ногой от стены, свернул к подъемнику и
помчался вверх, минуя по дороге черные зевы колодцев, из которых, словно
тиканье огромных часов, доносились слабеющие, удаляющиеся шаги автомата.
4
Пять следующих дней Пиркс был поглощен математикой. При каждом новом
включении реактор грелся все больше, а толку от его работы становилось все
меньше. Боман предполагал, что нейтронные отражатели доживают свой век.
Это подтверждала и медленно, но неуклонно возраставшая утечка. Пиркс
проделывал сложнейшие расчеты, стараясь правильно дозировать время тяги и
охлаждения. Когда реактор простаивал, Пиркс перебрасывал криоген с
бортовых трюмов в кормовые, где стояла настоящая тропическая жара. Это
бесконечное лавирование требовало терпения - Пиркс часами просиживал у
Вычислителя и методом проб и ошибок искал наилучшее решение. В результате
они прошли сорок три миллиона километров с ничтожным опозданием. На пятый
день полета наперекор пессимистическим предсказаниям Бомана они развили
нужную скорость. Реактор теперь мог остывать до самой посадки - выключая
его, Пиркс вздохнул с облегчением. Пилотируя эту старую грузовую ракету,
он видел звезды гораздо реже, чем на Земле. Впрочем, он ими не
интересовался, даже красным, как медяк, диском Марса - он был по горло сыт
курсовыми кривыми.
В последние сутки пути, поздним вечером, когда темнота, чуть разреженная
голубыми огнями, будто увеличивала корабль, он вспомнил о трюмах, куда до
сих пор не заглядывал.
Пиркс вышел из кают-компании, где Симс, как всегда, играл в шахматы с
Боманом, и на лифте спустился на корму. Он не видел и не слышал Терминуса
после встречи в коридоре. Пиркс только заметил, что кот куда-то бесследно
исчез, словно его никогда не было на корабле. В слабо освещенных
центральных помещениях корабля с тихим шелестом циркулировали воздушные
потоки. Когда Пиркс открыл дверь, в зале зажглись лампочки, покрытые
толстым слоем пыли. Он обошел трюм из конца в конец. Среди ящиков,
громоздившихся почти до самого потолка, оставался узкий проход. Пиркс
проверил натяжение закрепленных в полу стальных лент, которыми стягивались
пирамиды груза; он забыл закрыть за собой дверь, и оживший сквозняк
высасывал из темных углов кучи опилок, мусора, пакли, которые еле заметно
покачивались в воздухе, как ряска на воде.
Пиркс вышел в коридор, когда донеслись медленные, мерные удары:
- Внимание...
Три удара.
С минуту он дрейфовал в потоке воздуха, который поднимал его вверх. Хочешь
не хочешь - приходилось слушать. Переговаривались двое. Сигналы были
слабые, будто люди берегли силы. Один часто сбивался, словно забывал
азбуку Морзе. Иногда они подолгу молчали, иногда начинали выстукивать
одновременно. Черный коридор с редкими лампами казался бесконечным, и
шумящий в нем ветер будто исходил из бездонной пустоты.
- С-и-м-о-н - с-л-ы-ш-и-ш-ь, - медленно, неровно стучало в трубе.
- Н-е - с-л-ы-ш-у - н-е - с-л-ы-ш-у...
Пиркс яростно оттолкнулся от стены и, сжавшись, подогнув ноги, камнем
полетел вниз по слабо освещенным коридорам. Тонкая рыжеватая пыль вокруг
ламп сгущалась, и Пиркс понял, что корма недалеко. Тяжелые двери
реакторной были приоткрыты. Пиркс заглянул туда. В камере было холодно.
Компрессоры, остановленные на ночь, молчали, и только странным, почти
человеческим голосом бормотал скрытый в бетонной стене трубопровод, когда
пузыри воздуха пробивали дорогу в густеющей жидкости.
Терминус, забрызганный цементом, работал. Над его качающейся, словно
маятник, головой ожесточенно жужжал вентилятор. Пиркс, не прикасаясь к
ступеням лестницы, спустился вниз. Руки автомата слабо позвякивали, свежий
слой цемента приглушал их удары.
- Н-е - с-л-ы-ш-у - п-р-и-е-м...
Труба звенела все слабее. Пиркс стоял рядом с автоматом. Членистые
сегменты живота, заходившие один за другой, когда автомат наклонялся,
напоминали брюшко насекомого. В стеклянных глазах дрожали миниатюрные
отражения ламп. Уставившись в эти глаза, Пиркс вспомнил, что он совсем
один в этой пустой камере с отвесными стенами. Терминус не понимал, что
делает, он был машиной, передающей закрепленные в памяти серии звуков, -
ничего больше. Удары все слабели.
- С-и-м-о-н - о-т-з-о-в-и-с-ь, - с трудом разбирал Пиркс.
Ритм распадался. Пиркс притронулся к трубе в полуметре от согнувшегося
робота. Костяшки пальцев стукнули по металлу; в это время серия ударов на
миг оборвалась. Повинуясь внезапному порыву, не успев осознать, насколько
дико желание вмешаться в разговор давно ушедших лет, Пиркс начал быстро
выстукивать:
- П-о-ч-е-м-у - М-о-м-с-с-е-н - н-е - о-т-в-е-ч-а-е-т - п-р-и-е-м...
Почти одновременно с первым его ударом застучал и Терминус. Звуки слились.
Рука автомата замерла, словно услышав стук Пиркса, а когда он кончил,
принялась забивать цемент в щель соединения. Труба зазвенела:
- У - н-е-г-о - к-о-н-ч-а...
Пауза. Терминус нагнулся, чтобы зачерпнуть цементного теста. Что это было:
начало ответа? Пиркс, затаив дыхание, ждал. Автомат, выпрямившись,
стремительно бросал и трамбовал цемент, и по трубе неслись ускоряющиеся
удары:
- С-и-м-о-н - э-т-о - т-ы...
- Г-о-в-о-р-и-т - С-и-м-о-н - н-е - я - к-т-о - г-о-в-о-р-и-л - к-т-о -
г-о-в-о-р-и-л...
Пиркс втянул голову в плечи. Удары сыпались, как град:
- К-т-о - г-о-в-о-р-и-л - о-т-з-о-в-и-с-ь - к-т-о - г-о-в-о-р-и-л - к-т-о
- г-о-в-о-р-и-л - я - С-и-м-о-н - я -
В-а-й-н - к-т-о - г-о-в-о-р-и-л - о-т-з-о-в-и-с-ь...
- Терминус! - крикнул Пиркс. - Перестань! Перестань!
Стук прекратился. Терминус выпрямился, но его плечи и руки подергивались,
корпус била железная лихорадка, и по этим судорожным движениям Пиркс
продолжал читать:
- К-т-о - г-о-в-о-р-и-л - к-т-о - к-т-о...
- Перестань!!! - крикнул он еще раз.
Он смотрел на автомат сбоку - тяжелые плечи вздрагивали, и блики света,
отражаясь от панциря, повторяли:
- К-т-о - к-т-о...
Словно опустошенный бурей эмоций, прошедшей сквозь него, автомат
одеревенел. Поднимаясь над полом, он с грохотом стукнулся о горизонтальное
ответвление трубопровода и повис, будто зацепившись за трубу, совершенно
недвижно; но, вглядевшись, Пиркс уловил еле заметное подергивание
металлической руки:
- К-т-о...
Пиркс не помнил, как оказался в коридоре. Вентиляторы шумели. Пиркс плыл
навстречу идущему с верхних палуб потоку холодного сухого воздуха. Светлые
круги ламп скользили по его лицу. Двери каюты были приоткрыты. На столе
горела лампа, отбрасывая на пол узкие полоски света. Потолок тонул во
мраке. Кто это был? Кто звал его? Симон? Вайн? Но ведь их не было! Они
погибли девятнадцать лет назад!
Так кто же это? Терминус? Но он чинил трубопровод - и не более того. Пиркс
хорошо знал, что услышит, если попытается расспрашивать его, болтовню о
рентгенах, утечках и цементных пломбах. Терминус не подозревает, что его
рабочие движения складываются в какой-то призрачный ритм.
Одно ясно: запись - если это запись - не мертва. Кем бы ни были эти...
голоса, эти сигналы, с ними можно говорить. Если только хватит мужества...
Он оттолкнулся от потолка и неуверенно подплыл к противоположной стене. К
черту! Ему хотелось ходить, ходить быстрыми шагами, чувствовать свой вес,
ударять изо всей силы кулаком по столу! Это, на первый взгляд, такое
удобное состояние, когда предметы и собственное тело превращаются в
невесомые тени, оборачивалось кошмаром. Все, к чему он прикасался,
отодвигалось, отплывало, - неустойчивое, лишенное опоры, становилось
надутой пустотой, видимостью, сном... Сном?
Погоди. Если мне кто-то снится и я задаю ему вопрос, то, пока мне не
ответят, я не знаю ответа. А ведь приснившийся человек не существует за
пределами моего мозга, он лишь временно обособленная его часть. Каждый
раздваивается почти ежедневно, вернее, еженощно, давая мимолетно
возникающим в мозгу псевдоиндивидуальностям жизнь. Существам вымышленным
или существующим на самом деле. Разве не снятся нам зачастую мертвые?
Разве не разговариваем мы с ними? Мертвые...
Неужели Терминус?..
Неосознанно кружа по каюте, проплывая от одной стены к другой, Пиркс
добрался до дверей и ухватился за них. Ему был виден темный отрезок
коридора с падающей во тьму полосой света. Вернуться туда?
Вернуться - и не спрашивать?
Это какое-то физическое явление, более сложное, чем обычная запись:
автомат - не прибор для фиксирования звуков. В нем возникла запись,
наделенная некоторой самостоятельностью, способностью изменяться. Запись,
которой - как это ни странно звучит - можно задать вопросы и узнать...
все! Узнать о судьбе Симона, Нолана, Потера и об этом непонятном, пугающем
молчании командира... Можно ли представить себе какое-нибудь другое
объяснение?
Пожалуй, нет.
Пиркс был уверен в этом и все же не двинулся с места, словно ждал чего-то.
В конце концов нет ничего, кроме движения токов внутри железного ящика.
Никого живого, ни одного; там нет людей, гибнущих во тьме разбитого
корабля. Наверняка никого!
Выстукивать вопросы под стеклянным взглядом Терминуса? Но ведь они не
станут по порядку рассказывать свою историю, они начнут звать его, просить
кислорода, молить о спасении! Что ответить? Что они не существуют? Что они
"пceвдоиндивидуальности", изолированные островки электронного мозга, его
бред? Что их страх - только имитация страха, а их агония, повторяющаяся
каждую ночь, стоит не больше заигранной пластинки? Он не мог забыть
вызванный его вопросом стремительный взрыв ударов - крик, которым они,
полные изумления и внезапно проснувшейся надежды, призывали его, - эту
бесконечную, настойчивую, торопливую мольбу: "Отзовись! Кто говорил?
Отзовись!" Он еще чувствовал на кончиках пальцев отчаяние и неистовство
этих ударов. Они не существуют? А кто же его звал, кто молил о помощи? И
что изменится, если специалисты скажут, что за этими криками нет ничего,
кроме циркуляции зарядов и колебаний, возбужденных резонансом пластин?
Пиркс сел за стол. Выдвинул ящик. Яростно придавил вздыбившиеся с шелестом
бумаги, достал ту, которую искал, положил перед собой и старательно
разгладил, чтобы она не взлетела от дыхания. Одну за другой он стал
заполнять печатные рубрики:
Модель: AST-PM-105/0044
Тип: Универсальный, ремонтный
Название: Терминус
Род повреждения: Распад функций
Выводы:
Пиркс задумался. Он приближал перо к бумаге и опять отводил. Он размышлял
о невиновности машин, которых человек наделил способностью мыслить и тем
самым сделал их соучастниками своих сумасбродств. О том, что легенда о
Големе, машине, взбунтовавшейся и восставшей против человека, - ложь,
придуманная, чтобы люди, которые отвечают за все, могли эту
ответственность с себя сбросить.
Выводы: Сдать на слом.
И внизу страницы, не дрогнув ни одним мускулом лица, он подписался:
Первый пилот Пиркс.
Условный рефлекс
Случилось это на четвертом году обучения, как раз перед каникулами. К
тому времени Пиркс уже отработал все практические занятия, остались позади
зачеты на симуляторе, два настоящих полета, а также "самостоятельное
колечко" - полет на Луну с посадкой и обратным рейсом. Он чувствовал себя
докой в этих делах, старым космическим волком, для которого любая планета
- дом родной, а поношенный -скафандр - излюбленная одежда, который первым
замечает в космосе мчащийся навстречу метеоритный рой и с сакраментальным
возгласом "Внимание! Рой!" совершает молниеносный маневр, спасая от гибели
корабль, себя и своих менее расторопных коллег. Так, по крайней мере, он
себе это представлял, с огорчением отмечая во время бритья, что по его
виду никак не скажешь, сколько ему довелось пережить... Даже этот
паскудный случай при посадке в Центральном Заливе, когда прибор
Гаррельсбергера взорвался чуть ли не у него в руках, не оставил Пирксу на
память ни одного седого волоска! Что говорить он понимал бесплодность
своих мечтаний о седине (а чудесно было бы все же иметь тронутые инеем
виски!), но пускай бы хоть собрались у глаз морщинки, с первого взгляда
говорящие, что появились они от напряженного наблюдения за звездами,
лежащими по курсу корабля! Пиркс как был толстощеким, так и остался. А
поэтому он скоблил притупившейся бритвой свою физиономию, которой втайне
стыдился, и придумывал каждый раз все более потрясающие ситуации, из
которых в конце концов выходил победителем. Маттерс, который кое-что знал
о его огорчениях, а кое о чем догадывался, посоветовал Пирксу отпустить
усы. Трудно сказать, шел ли этот совет от души. Во всяком случае, когда
Пиркс однажды утром в уединении приложил обрывок черного шнурка к верхней
губе и посмотрелся в зеркало, его затрясло - такой у него был идиотский
вид. Он усомнился в Маттерсе, хотя тот, возможно, не желал ему зла;, и уж
наверняка неповинна была в этом хорошенькая сестра Маттерса, которая
сказала однажды Пирксу, что он выглядит "ужасно добропорядочно". Ее слова
доконали Пиркса. Правда, в ресторане, где они тогда танцевали, не
произошло ни одной из тех неприятностей, которых обычно побаивался Пиркс.
Он только однажды перепутал танец, а она была настолько деликатна, что
промолчала, и Пиркс нескоро заметил, что все остальные танцуют совсем
другой танец. Но потом все пошло как по маслу. Он не наступал ей на ноги,
в меру сил своих старался не хохотать (его хохот заставлял оборачиваться
всех встречных на улице), а потом проводил ее домой.
От конечной остановки нужно было еще порядочно пройти пешком, а он всю
дорогу прикидывал, как дать ей понять, что он вовсе не "ужасно
добропорядочен", - слова эти задели его за живое. Когда они уже подходили
к дому. Пиркс переполошился. Он так ничего и не придумал, а вдобавок из-за
усиленных размышлений молчал как рыба; в голове его царила пустота,
отличавшаяся от космической лишь тем, что была пронизана отчаянным
напряжением. В последнюю минуту метеорами, пронеслись две-три идеи:
назначить ей новое свидание, поцеловать ее, пожать ей руку (об этом он
где-то читал) - многозначительно, нежно и в то же время коварно и
страстно. Но ничего не получилось. Он ее не поцеловал, не назначил
свидания, даже руки не подал... И если б на этом все кончилось! Но, когда
она своим приятным, воркующим голоском произнесла "Спокойной ночи",
повернулась к калитке и взялась за задвижку, в нем проснулся бес. А может,
это произошло просто потому, что в ее голосе он ощутил иронию,
действительную или воображаемую, бог знает, но совершенно инстинктивно,
как раз когда она повернулась к нему спиной, такая самоуверенная,
спокойная... это, конечно, из-за красоты, держалась она королевой,
красивые девушки всегда так... Ну, короче, он дал ей шлепок по одному
месту, и притом довольно сильный. Услышал тихий, сдавленный вскрик.
Должно быть, она порядком удивилась! Но Пиркс не стал дожидаться, что
будет дальше. Он круто повернулся и убежал, словно боялся, что она
погонится за ним... На другой день, завидев Маттерса, он подошел к нему,
как к мине с часовым механизмом, но тот ничего не знал о случившемся.
Пиркса беспокоила эта проблема. Ни о чем он тогда не думал (как легко это
ему, к сожалению, дается!), а взял да отвесил ей шлепок. Разве так
поступают "ужасно добропорядочные" люди?
Он не был вполне уверен, но опасался, что, пожалуй, так. Во всяком случае,
после истории с сестрой Маттерса (с той поры он избегал этой девушки) он
перестал по утрам кривляться перед зеркалом. А ведь одно время он пал так
низко, что несколько раз с помощью второго зеркала пытался найти такой
поворот лица, который хоть частично удовлетворял бы его великие запросы.
Разумеется, он не был законченным идиотом и понимал, как смехотворны эти
обезьяньи ужимки, но, с другой стороны, ведь искал-то он не признаков
красоты, помилуй бог, а черты характера! Ведь он читал Конрада и с
пылающим лицом мечтал о великом молчании Галактики, о мужественном
одиночестве, а разве можно представить себе героя вечной ночи с такой
ряшкой? Сомнения не рассеялись, но с кривлянием перед зеркалом он
покончил, доказав себе, какая у него твердая, несгибаемая воля. Эти
волнующие переживания несколько улеглись, потому что подошла пора сдавать
экзамен профессору Меринусу, которого за глаза называли Мериносом. По
правде сказать, Пиркс почти не боялся этого экзамена. Он всего лишь три
раза наведывался в здание Института навигационной астродезии и
астрогнозии, где у двери аудитории курсанты караулили выходящих от
Мериноса не столько для того, чтобы отпраздновать их успех, сколько чтобы
разузнать, какие новые каверзные вопросики придумал Зловещий Баран. Такова
была вторая кличка сурового экзаменатора. Этот старик, который в жизни не
ступал ногой не то что на Луну, а даже на порог ракеты! - благодаря
теоретической эрудиции знал каждый камень в любом из кратеров Моря Дождей,
скалистые хребты астероидов и самые неприступные районы на спутниках
Юпитера; говорили, что ему прекрасно известны метеориты и кометы, которые
будут открыты спустя тысячелетие, - он уже сейчас математически рассчитал
их орбиты, предаваясь своему любимому занятию - анализу возмущения
небесных тел. Необъятность собственной эрудиции сделала его придирчивым по
отношению к микроскопическому объему знаний курсантов. Пиркс, однако, не
боялся Меринуса, потому что подобрал к нему ключик. Старик ввел свою
собственную терминологию, которой в специальной литературе никто другой не
применял. Так вот. Пиркс, движимый врожденной сметливостью, заказал в
библиотеке все труды Меринуса и - нет, вовсе он их не читал - попросту
перелистал и выписал сотни две мериносовских словесных уродцев. Вызубрил
их как следует и был уверен, что не провалится. Так оно и случилось.
Профессор, уловив, в каком стиле Пиркс отвечает, встрепенулся, поднял
лохматые брови и слушал Пиркса, как соловья. Тучи, обычно не сходившие с
его чела, рассеялись. Он словно помолодел - ведь он слушал будто самого
себя. А Пиркс, окрыленный этой переменой в профессоре и собственным
нахальством, несся на всех парусах, и, хотя полностью засыпался на
последнем вопросе (тут нужно было знать формулы и вся мериносовская
риторика не могла помочь), профессор вывел жирную четверку и выразил
сожаление, что не может поставить пять. Так Пиркс укротил Мериноса. Взял
его за рога. Куда больше страха он испытывал перед "сумасшедшей ванной" -
очередным и последним этапом накануне выпускных экзаменов.
Когда дело доходило до "сумасшедшей ванны", тут уж не помогали никакие
уловки. Прежде всего нужно было явиться к Альберту, который числился
обычным служителем при кафедре экспериментальной астропсихологии, но
фактически был правой рукой доцента, и слово его стоило больше, нежели
мнение любого ассистента. Он был доверенным лицом еще у профессора Балло,
вышедшего год назад на пенсию на радость курсантам и к огорчению служителя
(ибо никто так хорошо не понимал его, как отставной профессор). Альберт
вел испытуемого в подвал, где в тесной комнатке снимал с его лица
парафиновый слепок. Затем полученная маска подвергалась небольшой
операции: в носовые отверстия вставлялись две металлические трубки. На
этом дело кончалось.
Затем испытуемый отправлялся на второй этаж, в "баню". Конечно, это была
вовсе не баня, но, как известно, студенты никогда не называют вещи их
подлинными именами. Это было просторное помещение с бассейном, полным
воды. Испытуемый - на студенческом жаргоне "пациент" - раздевался и
погружался в воду, которую нагревали до тех пор, пока он не переставал
ощущать ее температуру. Это было индивидуально: для одних вода
"переставала существовать" при двадцати девяти градусах, для других - лишь
после тридцати двух. Но когда юноша, лежавший навзничь в воде, поднимал
руку, воду прекращали нагревать и один из ассистентов накладывал ему на
лицо парафиновую маску. Затем в воду добавляли какую-то соль (но не
цианистый калий, как всерьез уверяли те, кто уже искупался в "сумасшедшей
ванне"), - кажется, простую поваренную соль. Ее добавляли до тех пор, пока
"пациент" (он же "утопленник") не всплывал так, что тело его свободно
держалось в воде, чуть пониже поверхности. Только металлические трубки
высовывались наружу, и поэтому он мог свободно дышать. Вот, собственно, и
все. На языке ученых этот опыт назывался "устранение афферентных
импульсов". И в самом деле, лишенный зрения, слуха, обоняния, осязания
(присутствие воды очень скоро становилось неощутимым), подобно египетской
мумии, скрестив руки на груди, "утопленник" покоился в состоянии
невесомости. Сколько времени? Сколько мог выдержать. Как будто ничего
особенного. Однако в таких случаях с человеком начинало твориться нечто
странное. Конечно, о переживаниях "утопленников" можно было почитать в
учебниках по экспериментальной психологии. Но в том-то и дело, что
переживания эти были сугубо индивидуальны. Около трети испытуемых не
выдерживали не то что шести или пяти, а даже и трех часов. И все же игра
стоила свеч, так как направление на преддипломную практику зависело от
оценки за выносливость: занявший первое место получал первоклассную
практику, совсем не похожую на малоинтересное, в общем-то даже нудное
пребывание на различных околоземных станциях. Невозможно было заранее
предсказать, кто из курсантов окажется "железным", а кто сдастся:
"ванна" подвергала нешуточному испытанию цельность и твердость характера.
Пиркс начал неплохо, если не считать того, что он без всякой нужды втянул
голову под воду еще до того, как ассистент наложил ему маску; при этом он
глотнул добрую порцию воды и получил возможность убедиться, что это самая
обыкновенная соленая вода.
После того как наложили маску. Пиркс почувствовал легкий шум в ушах. Он
находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как было предписано, и
неподвижно повис в воде. Глаза он не мог открыть, даже если б захотел:
мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу. Сначала зазудело в
носу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску, конечно, почесаться было
нельзя. О зуде ничего не говорилось в отчетах других "утопленников";
по-видимому, это был его личный вклад в экспериментальную психологию.
Совершенно неподвижный, покоился он в воде, которая не согревала и не
охлаждала его нагое тело. Через несколько минут он вообще перестал ее
ощущать.
Разумеется, Пиркс мог пошевелить ногами или хоть пальцами и убедиться, что
они скользкие и мокрые, но он знал, что с потолка за ним наблюдает глаз
регистрирующей камеры; за каждое движение начислялись штрафные очки.
Вслушавшись в самого себя, он начал вскоре различать тоны собственного
сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с огромного расстояния.
Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд прекратился. Ничто его не
стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к маске, что Пиркс и забыл о
них. Он вообще ничего не ощущал. Но эта пустота становилась тревожащей.
Прежде всего он перестал ощущать положение собственного тела, рук, ног. Он
еще помнил, в какой позе он лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пиркс
начал соображать, давно ли он находится под водой, с этим белым парафином
на лице. И с удивлением понял, что он, обычно умевший без часов определять
время с точностью до одной-двух минут, не имеет ни малейшего представления
о том, сколько минут - или, может, десятков минут? - прошло после
погружения в "сумасшедшую ванну".
Пока Пиркс удивлялся этому, он обнаружил, что у него уже нет ни туловища,
ни головы - вообще ничего. Совсем так, будто его вообще нет. Такое
чувство не назовешь приятным. Оно скорее пугало. Пиркс будто растворялся
постепенно в этой воде, которую тоже совершенно перестал ощущать. Вот уже
и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал слух - безрезультатно. Зато
тишина, целиком наполнявшая его, сменилась глухим гулом, непрерывным белым
шумом, таким неприятным, что прямо хотелось уши заткнуть. Мелькнула мысль,
что прошло, наверное, немало времени и несколько штрафных очков не
испортят общей оценки: ему хотелось шевельнуть рукой.
Нечем было шевельнуть: руки исчезли. Он даже не то чтобы испугался -
скорее обалдел. Правда, он читал что-то о "потере ощущения тела", но кто
мог бы подумать, что дело дойдет до такой крайности? "По-видимому, так и
должно быть, - успокаивал он себя. - Главное - не шевелиться; если хочешь
занять хорошее место, надо вытерпеть все это". Эта мысль поддерживала его
некоторое время. Сколько? Он не знал. Потом стало еще хуже.
Темнота, в которой он находился, или, точнее, темнота - он сам,
заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на границе поля
зрения, - круги эти даже и не светились, а смутно белели. Он повел
глазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно: после
нескольких движений и глаза отказались повиноваться... Но зрительные и
слуховые феномены, эти мерцания, мелькания, шумы и гулы, были лишь
безобидным прологом, игрушкой по сравнению с тем, что началось потом.
Он распадался. Уже даже и не тело - о теле и речи не было - оно перестало
существовать с незапамятных времен, стало давно прошедшим, чем-то
утраченным навсегда. А может, его и не было никогда? Случается, что
придавленная, лишенная притока крови рука отмирает на некоторое время, к
ней можно прикоснуться другой, живой и чувствующей рукой, словно к обрубку
дерева. Почти каждому знакомо это странное ощущение, неприятное, но, к
счастью, быстро проходящее. Но человек при этом остается нормальным,
способным ощущать, живым, лишь несколько пальцев или кисть руки омертвели,
стали будто посторонней вещью, прикрепленной к его телу. А у Пиркса не
осталось ничего, или, вернее, почти ничего, кроме страха.
Он распадался - не на какие-то там отдельные личности, а именно на страхи.
Чего Пиркс боялся? Он понятия не имел. Он не жил ни наяву (какая может
быть явь без тела?), ни во сне. Ведь не сон же это: он знал, где
находится, что с ним делают. Это было нечто третье. И на опьянение
абсолютно не похоже.
Он и об этом читал. Это называлось так: "Нарушение деятельности коры
головного мозга, вызванное лишением внешних импульсов". Звучало это не
так уж плохо. Но на опыте...
Он был немного здесь, немного там, и все расползалось. Верх, низ, стороны
- ничего не осталось. Он силился припомнить, где должен быть потолок. Но
что думать о потолке, если нет ни тела, ни глаз?
- Сейчас, - сказал он себе, - наведем порядок. Пространство - размеры
- направления...
Слова эти ничего не значили. Он подумал о времени, повторял "время,
время", будто жевал комок бумаги. Скопление букв без всякого смысла. Уже
не он повторял это слово, а некто другой, чужой, вселившийся в него. Нет,
это он вселился в кого-то. И этот кто-то раздувался. Распухал. Становился
безграничным. Пиркс бродил по каким-то непонятным недрам, сделался
громадным, как шар, стал немыслимым слоноподобным пальцем, он весь был
пальцем, но не своим, не настоящим, а каким-то вымышленным, неизвестно
откуда взявшимся. Этот палец обособлялся. Он становился чем-то угнетающим,
неподвижным, согнутым укоризненно и вместе с тем нелепо, а Пиркс, сознание
Пиркса возникало то по одну, то по другую сторону этой глыбы,
неестественной, теплой, омерзительной, никакой... Глыба исчезла. Он
кружился. Вращался. Падал камнем, хотел крикнуть. Глазные орбиты без
лица, округлые, вытаращенные, расплывающиеся, если пробовать им
сопротивляться, наступали на него, лезли в него, распирали его изнутри,
словно он резервуар из тонкой пленки, готовый вот-вот лопнуть.
И он взорвался...
Он распался на независимые друг от друга доли темноты, которые парили, как
беспорядочно взлетающие клочки обуглившейся бумаги. И в этих мельканиях и
взлетах было непонятное напряжение, усилие, будто при смертельной болезни,
когда сквозь мглу и пустоту, прежде бывшие здоровым телом и превратившиеся
в бесчувственную стынущую пустыню, что-то жаждет в последний раз
отозваться, добраться до другого человека, увидеть его, прикоснуться к
нему.
- Сейчас, - удивительно четко произнес кто-то, но это шло извне, это был
не он. Может, какой-то добрый человек сжалился и заговорил с ним? С кем?
Где? Но ведь он слышал. Нет, это был не настоящий голос.
- Сейчас. Другие-то прошли сквозь это. От этого не умирают. Нужно
держаться.
Эти слова все повторялись. Пока не утратили смысл. Опять все расползалось,
как размокшая серая промокашка. Как снежный сугроб на солнце. Его
размывало, он, недвижимый, несся куда-то, исчезал. "Сейчас меня не
будет",- подумал он вполне серьезно, ибо это походило на смерть, а не на
сон. Только одно он знал еще: это не сон. Его окружали со всех сторон.
Нет, не его. Их. Их было несколько. Сколько? Он не мог сосчитать.
- Что я тут делаю? - спросило что-то в нем. - Где я? В океане?
На Луне? Испытание...
Не верилось, что это испытание. Как же так: немного парафина, какая-то
подсоленная вода - и человек перестает существовать? Пиркс решил покончить
с этим во что бы ни стало. Он боролся, сам не зная с чем, будто
приподнимал придавивший его огромный камень. Но не смог даже шелохнуться.
В последнем проблеске сознания он собрал остатки сил и застонал. И услыхал
этот стон - приглушенный, отдаленный, словно радиосигнал с другой планеты.
На какое-то мгновение он почти очнулся, сосредоточился - чтобы впасть в
очередную агонию, еще более мрачную, все разрушающую. Никакой боли он не
ощущал. Э, если б была боль! Она сидела бы в теле, напоминала бы о нем,
очерчивала бы какие-то границы, терзала бы нервы. Но это была
безболезненная агония - мертвящий, нарастающий прилив небытия. Он
почувствовал, как судорожно вдыхаемый воздух входит в него - не в легкие,
а в эту массу трепещущих, скомканных обрывков сознания. Застонать, еще раз
застонать, услышать себя...
- Если хочешь стонать, не мечтай о звездах, - послышался тот же
неизвестный, близкий, но чужой голос.
Он одумался и не застонал. Впрочем, его уже не было. Он сам не знал, во
что превратился: в него вливали какие-то липкие, холодные струи, а хуже
всего было то - почему ни один болван даже не упомянул об этом? - что все
шло через него насквозь. Он стал прозрачным. Он был дырой, решетом,
извилистой цепью пещер и подземных переходов. Потом и это распалось -
остался только страх, который не рассеялся даже тогда, когда тьма
задрожала, как в ознобе, от бледного мерцания - и исчезла.
Потом стало хуже, намного хуже. Об этом, однако, Пиркc не мог впоследствии
ни рассказать, ни даже вспомнить отчетливо и подробно: для таких
переживаний еще не найдены слова. Ничего он не смог из себя выдавить. Да,
да, "утопленники" обогащались, вот именно обогащались еще одним
дьявольским переживанием, которого профаны даже представить себе не могут.
Другое дело, что завидовать тут нечему. Пиркc прошел еще много состоянии.
Некоторое время его не было, потом он снова появился, многократно
умноженный; потом что-то выедало у него весь мозг, потом были какие-то
путаные, невыразимые словами мучения - их объединял страх, переживший и
тело, и время, и пространство. Все. Страха-то он наглотался досыта.
Доктор Гротиус сказал:
- Первый раз вы застонали на сто тридцать восьмой минуте, второй раз
- на двести двадцать седьмой. Всего три штрафных очка - и никаких судорог.
Положите ногу на ногу. Проверим рефлексы... Как вам удалось продержаться
так долго - об этом потом.
Пиркc сидел на сложенном вчетверо полотенце, чертовски шершавом и поэтому
очень приятном. Ни дать ни взять - Лазарь. Не в том смысле, что он внешне
был похож на Лазаря, но чувствовал он себя воистину воскресшим. Он
выдержал семь часов. Занял первое место. За последние три часа тысячу раз
умирал. Но не застонал. Когда его вытащили из воды, обтерли,
промассировали, сделали укол, дали глоток коньяку и повели в лабораторию,
где ждал доктор Гротиус, он мельком взглянул в зеркало. Он был совершенно
оглушен, одурманен, будто не один месяц пролежал в горячке. Он знал, что
все уже позади. И все же взглянул в зеркало. Не потому, что надеялся
увидеть седину, а просто так. Увидел свою круглую физиономию, быстро
отвернулся и зашагал дальше, оставляя на полу мокрые следы. Доктор Гротиус
долго пытался вытянуть из него хоть какие-нибудь описания пережитого.
Шутка сказать - семь часов! Доктор Гротиус теперь по-иному смотрел на
Пиркса: не то чтобы с симпатией - скорее с любопытством, как энтомолог,
открывший новый вид бабочки. Или очень редкую букашку. Возможно, он видел
в нем тему будущего научного труда?
Нужно с сожалением признать, что Пиркс оказался не особенно благодарным
объектом для исследования. Он сидел и придурковато хлопал глазами: все
было плоское, двумерное; когда он тянулся к какому-нибудь предмету, тот
оказывался ближе или дальше, чем рассчитывал Пиркс. Это было обычное
явление. Но не очень-то обычным был ответ на вопрос ассистента,
пытавшегося добиться каких-нибудь подробностей.
- Вы там лежали? - ответил он вопросом на вопрос.
- Нет, - удивился доктор Гротиус, - а что?
- Так полежите, - предложил ему Пиркс, - тогда сами увидите, каково там.
На следующий день Пиркс чувствовал себя уже настолько хорошо, что мог даже
острить по поводу "сумасшедшей ванны". Теперь он стал ежедневно
наведываться в главное здание, где под стеклом на доске объявлений
вывешивались списки с указанием места практики. Но до конца недели его
фамилия так и не появилась.
А в понедельник его вызвал шеф.
Встревожился Пиркс не сразу. Сначала он стал считать свои прегрешения.
Речь не могла идти о том, что впустили мышь в ракету "Остенса" - дело
давнее, да и мышь была крошечная, и вообще тут говорить не о чем. Потом
была эта история с будильником, автоматически включавшим ток в сетку
кровати, на которой спал Мебиус. Но и это, собственно, пустяк. И не такое
вытворяют в двадцать два года: к тому же шеф был снисходителен.
До каких-то пределов. Неужели он знал о "привидении"?
"Привидение" было собственной, оригинальной выдумкой Пиркса. Разумеется,
ему помогали коллеги - есть же у него друзья. Но Барна следовало проучить.
Операция "Привидение" прошла как по-писаному. Набили порохом бумажный
кулек, потом из пороха же сделали дорожку, трижды опоясавшую комнату, и
вывели ее под стол. Может, пороху насыпали действительно многовато. Другим
концом пороховая дорожка выходила через щель под дверью в коридор. Барна
заранее обработали: целую неделю по вечерам только и говорили, что о
призраках. Пиркс, не будь прост, расписал роли: одни парни рассказывали
всякие страсти, а другие разыгрывали из себя неверующих, чтобы Барн не
догадался о подвохе. Барн не принимал участия в этих метафизических
спорах, лишь иногда посмеивался над самыми ярыми апологетами
"потустороннего мира". Да, но надо было видеть, как вылетел он в полночь
из своей спальни, ревя, словно буйвол, спасающийся от тигра. Огонь
ворвался сквозь щель под дверью, трижды обежал вокруг комнаты и так рванул
под столом, что книги рассыпались. Пиркс, однако, переборщил - занялся
пожар. Несколькими ведрами воды пламя погасили, но осталась выжженная дыра
в полу и вонь. В известном смысле номер не удался. Барн не поверил в
привидения. Пиркс решил, что, наверное, все дело в этом "привидении".
Утром он встал пораньше, надел свежую сорочку, на всякий случай заглянул в
"Книгу полетов", в "Навигацию" и пошел, махнув на все рукой. Кабинет у
шефа был великолепный. Так, по крайней мере, Пирксу казалось. Стены были
сплошь увешаны картинами неба, на темно-синем фоне светились желтые, как
капельки меда, созвездия. На письменном столе стоял маленький немой лунный
глобус, вокруг было полным-полно книг, дипломов, а у самого окна стоял
второй, гигантский глобус. Это было подлинное чудо: нажмешь
соответствующую кнопку - и сразу вспыхивают и выходят на орбиту любые
спутники, - говорят, там были не только нынешние, но и самые старые,
включая первые, уже ставшие историческими спутники 1957 года. В это день,
однако, Пирксу было не до глобуса. Когда он вошел в кабинет, шеф писал.
Сказал, чтобы Пиркс сел и подождал. Потом снял очки - он начал носить их
всего год назад - и посмотрел на Пиркса, будто в первый раз в жизни его
увидел. Такая у него была манера. От этого взгляда мог растеряться даже
святой, не имевший на совести ни одного грешка. Пиркс не был святым. Он
заерзал в кресле. То проваливался в глубину, принимая позу неподобающе
свободную, словно миллионер на палубе собственной яхты, то вдруг сползал
вперед, чуть ли не на ковер и на собственные пятки. Выдержав паузу, шеф
спросил:
- Ну, как твои дела, парень?
Он обратился на "ты", значит, дела обстоят неплохо. Пиркс понял, что все в
порядке.
- Говорят, ты искупался.
Пиркс подтвердил. К чему бы это? Настороженность не покидала его.
Может, за невежливость по отношению к ассистенту...
- Есть одно свободное место для практики на станции "Менделеев".
Знаешь, где это?
- Астрофизическая станция на "той стороне"... - ответил Пиркс.
Он был несколько разочарован. Была у него тайная надежда, настолько
сокровенная, что он из суеверия даже самому себе в ней не признавался. Он
мечтал о другом. О полете. Столько ведь ракет, столько планет, а он должен
довольствоваться обычной стационарной практикой на "той стороне"...
Когда-то считалось особым шиком называть "той стороной" не видимое с Земли
полушарие Луны. Но сейчас все так говорят.
- Верно. Ты знаешь, как она выглядит? - спросил шеф.
У него было странное выражение лица - словно он не договаривал чего-то.
Пиркс на миг заколебался: врать или нет?
- Нет, - сказал он.
- Если возьмешься за это задание, я передам тебе всю документацию.
Шеф положил руку на кипу бумаг.
- Значит, я имею право не взяться? - с нескрываемым оживлением спросил
Пиркс.
- Имеешь. Потому что задание опасное. Точнее, может оказаться опасным...
Шеф собирался сказать еще что-то, но не смог. Он замолчал, чтобы лучше
приглядеться к Пирксу; тот уставился на него широко раскрытыми глазами,
потом медленно, благоговейно вздохнул - да так и замер, будто забыл, что
надо дышать. Зардевшись, как девица, перед которой предстал королевич, он
ждал новых упоительных слов. Шеф откашлялся.
- Ну, ну, - произнес он отрезвляюще. - Я преувеличил. Во всяком случае, ты
ошибаешься.
- То есть как? - пробормотал Пиркс.
- Я хочу сказать, что ты не единственный на Земле человек, от которого все
зависит... Человечество не ждет, что ты его спасешь. Пока еще не ждет.
Пиркс, красный как рак, терзался, не зная, куда девать руки. Шеф,
известный мастер на всякие штучки, минуту назад показал ему райское
видение: Пиркса-героя, который после совершения подвига проходит по
космодрому сквозь застывшую толпу и слышит восторженный шепот; "Это он!
Это он!", а сейчас, будто совсем не понимая, что делает, начал принижать
задание, сводить масштабы миссии к обыкновенной преддипломной практике и
наконец разъяснил:
- Персонал станции комплектуется из астрономов, их отвозят на "ту
сторону", чтобы они отсидели положенный им месяц, и только. Нормальная
работа там не требует никаких выдающихся качеств. Поэтому кандидатов
подвергали обычным испытаниям первой и второй категории трудности. Но
сейчас, после того случая, нужны люди, более тщательно проверенные. Лучше
всего подошли бы, конечно, пилоты, но, сам понимаешь, нельзя же сажать
пилотов на обычную наблюдательную станцию...
Пиркс понимал это. Не только Луна, но вся солнечная система требовала
пилотов, навигаторов и других специалистов - их было все еще слишком мало.
Но что это за случай, о котором упомянул шеф? Пиркс благоразумно молчал.
- Станция очень мала. Построили ее по-дурацки: не на дне кратера, а под
северной вершиной. С размещением станции была целая история, ради
сохранения престижа пожертвовали данными селенодезических исследований. Но
со всем этим ты познакомишься позже. Достаточно сказать, что в прошлом
году обвалилась часть горы и разрушила единственную дорогу. Теперь
добраться туда можно лишь днем, и то с трудом. Начали проектировать
подвесную дорогу, но потом работу приостановили, так как уже принято
решение перенести в будущем году станцию вниз. Практически станция ночью
отрезана от мира. Прекращается радиосвязь. Почему?
- Простите - что?
- Почему, я спрашиваю, прекращается радиосвязь?
Вот такой он был, этот шеф. Облагодетельствовал миссией, завел невинный
разговор - и вдруг превратил все это в экзамен. Пиркс начал потеть.
- Поскольку Луна не имеет ни атмосферы, ни ионосферы, радиосвязь там
поддерживается с помощью ультракоротких волн... С этой целью там построены
радиорелейные линии, сходные с телевизионными... Шеф, опершись локтями о
письменный стол, вертел в пальцах самопишущую ручку, давая понять, что
будет терпелив и дослушает до конца. Пиркс умышленно распространялся о
вещах, известных любому младенцу, чтобы отсрочить ту минуту, когда
придется вступить в область, где его знания оставляли желать лучшего.
- Такие передаточные линии находятся как на этой, так и на "той стороне",
- тут Пиркс набрал скорость, как корабль, входящий в родные воды. - На той
стороне их восемь. Они соединяют Луну Главную со станциями "Центральный
Залив", "Сонное Болото", "Море Дождей"...
- Это ты можешь опустить, - великодушно разрешил шеф. - И гипотезу о
возникновении Луны - тоже. Я слушаю... Пиркс заморгал.
- Помехи в связи возникают тогда, когда линия оказывается в зоне
терминатора. Когда некоторые ретрансляторы находятся еще в тени, а над
остальными уже восходит Солнце...
- Что такое терминатор, я знаю. Не надо объяснять, - задушевно сказал шеф.
Пиркс закашлялся. Потом высморкался. Но нельзя же тянуть до бесконечности.
- В связи с отсутствием атмосферы корпускулярное излучение Солнца,
бомбардируя поверхность Луны, вызывает... э-э-э... помехи в радиосвязи.
Именно эти препятствия препятствуют...
- Препятствия препятствуют - совершенно верно, - поддакнул шеф. - Но в чем
же они состоят?
- Это вторично возбуждаемое излучение, эффект. Но... Но...
- Но?.. - благосклонно повторил шеф.
- Новинского? - выкрикнул Пиркс. Вспомнил все же. Но и этого было мало.
- В чем заключается этот эффект?
Вот этого Пиркс и не знал. Вернее, раньше знал, но забыл. Вызубренные
когда-то сведения он донес до порога экзаменационного зала, как жонглер
несет на голове целую пирамиду из самых невероятных предметов, но
теперь-то экзамен остался позади... Шеф сочувственно покачал головой,
прерывая его бредовые измышления об электронах, вынужденном излучении и
резонансе.
- Н-да, - произнес этот безжалостный человек, - а профессор Меринус
поставил тебе четверку... Неужели он ошибся?
Пирксу показалось, что он сидит вовсе не в кресле, а на вулкане.
- Мне не хотелось бы огорчать его, - продолжал шеф, - так что пусть он
лучше ничего не узнает... Пиркс облегченно вздохнул.
- ... но я попрошу профессора Лааба, чтобы на выпускном экзамене...
Шеф многозначительно умолк. Пиркс замер. Не от этой угрозы: рука шефа
медленно отодвигала документы, которые Пиркс должен был получить вместе со
своей миссией.
- Почему не существует связь посредством кабеля? - спросил шеф, не глядя
на него.
- Потому что это дорого. Коаксиальный кабель соединяет пока только Луну
Главную с Архимедом. Но в течение ближайших пяти лет намечают всю
радиорелейную сеть сделать кабельной.
Не переставая хмуриться, шеф вернулся к первоначальной теме.
- Ну, ладно. Практически каждую ночь на Луне станция "Менделеев" отрезана
от всего мира на двести часов. До сих пор работа там шла нормально. В
прошлом месяце после обычного перерыва в связи станция не откликнулась на
позывные "Циолковского". На рассвете со станции "Циолковский" отправили
специальную команду. Выяснилось, что главный люк открыт, а в шлюзовой
камере лежит человек. Дежурными были канадцы Шалье и Сэвидж. В камере
лежал Сэвидж. Стекло его шлема треснуло. Он умер от удушья. Шалье удалось
найти лишь сутки спустя на дне пропасти под Солнечными Воротами. Причина
смерти - падение. В остальном на станции был полный порядок: нормально
работала аппаратура, сохранились нетронутыми запасы продовольствия и не
удалось обнаружить никаких признаков аварии. Ты читал об этом?
- Читал. Но в газете писали, что произошел несчастный случай.
Психоз... двойное самоубийство в припадке помешательства...
- Вздор, - перебил шеф.- Я знал Сэвиджа. Еще по Альпам. Такие люди не
меняются. Ну, ладно. В газетах писали чепуху. Прочти-ка доклад смешанной
комиссии. Послушай! Такие парни, как ты, в принципе проверены не хуже, чем
пилоты, но дипломов у вас нет, значит, летать вы не можете. А
преддипломную практику тебе так или иначе пройти надо. Если согласишься -
завтра полетишь.
- А второй кто?
- Не знаю. Какой-то астрофизик. В общем-то там нужны астрофизики.
Боюсь, что ему от тебя будет мало пользы, но, может, ты подучишься немного
астрографии. Ты понял, о чем идет речь? Комиссия пришла к выводу, что
произошел несчастный случай, но остается оттенок сомнения: ну, скажем,
неясность. Там произошло что-то непонятное. Что именно - неизвестно. Вот и
решили, что хорошо бы послать туда в следующую смену хоть одного человека
с психической подготовкой пилота. Я не вижу повода отказать им. В то же
время, наверно, ничего особенного там не случится. Разумеется, смотри в
оба, но никакой детективной миссии мы на тебя не возлагаем, никто не
рассчитывает, что ты откроешь какие-то дополнительные подробности,
проливающие свет на это происшествие, и это не твоя задача. Тебе что,
плохо?
- Что, простите? Нет! - возразил Пиркс.
- А мне показалось. Ты уверен, что сумеешь вести себя благоразумно?
У тебя, я вижу, голова закружилась. Я подумываю...
- Я буду вести себя рассудительно, - заявил Пиркс самым решительным тоном,
на какой был способен.
- Сомневаюсь, - сказал шеф. - Я посылаю тебя без особого энтузиазма.
Если б ты не вышел на первое место...
- Так это из-за "ванны"! - только сейчас понял Пиркс.
Шеф сделал вид, что не слышал. Он подал Пирксу сначала бумаги, потом руку.
- Старт завтра в восемь утра. Вещей бери как можно меньше. Впрочем, ты уже
бывал там, сам знаешь. Вот билет на самолет, вот броня на один из кораблей
"Трансгалактики". Полетишь на Луну Главную, оттуда тебя перебросят
дальше...
Шеф говорил еще что-то. Высказывал пожелания? Прощался? Пиркс не знал. Он
ничего не слышал. Не мог слышать, потому что был очень далеко, уже на "той
стороне". В ушах у него стоял грохот старта, а в глазах - белый, мертвый
огонь лунных скал, и на лице его было написано полнейшее остолбенение.
Сделав поворот налево кругом, он наткнулся на большой глобус. Лестницу
преодолел в четыре прыжка, словно и вправду был уже на Луне, где
притяжение уменьшается в шесть раз. На улице Пиркс чуть не угодил под
автомобиль, который затормозил с таким визгом, что прохожие остановились,
- но он даже не заметил этого. Шеф, к счастью, не мог наблюдать, как Пиркс
начинает вести себя "рассудительно", ибо снова погрузился в свои бумаги.
За последующие двадцать четыре часа с Пирксом, вокруг Пиркса, в связи с
Пирксом произошло столько всего, что временами он чуть ли не тосковал по
теплой соленой "ванне", в которой абсолютно ничего не происходит. Как
известно, человеку одинаково вредны и нехватка, и избыток впечатлений. Но
Пиркс таких выводов не делал. Все старания шефа как-то преуменьшить,
ослабить и даже принизить значение миссии не возымели, скажем прямо,
никакого действия. В самолет Пиркс вошел с таким выражением лица, что
хорошенькая стюардесса невольно отступила на шаг; впрочем, это было явное
недоразумение, так как Пиркс вообще ее не заметил. Шагал он так, словно
возглавлял железную когорту; уселся в кресло с видом Вильгельма
Завоевателя; кроме того, он был еще и Космическим Спасителем Человечества,
Благодетелем Луны, Открывателем Страшных Тайн, Победителем Призраков Той
Стороны - и все это лишь в будущем, в мечтах, что ничуть не портило ему
самочувствия, совсем наоборот, наполняло безграничной доброжелательностью
и снисходительностью по отношению к спутникам, которые и понятия не имели
о том, кто находится вместе с ними в чреве огромного реактивного самолета!
Он смотрел на них, как Эйнштейн в старости смотрел на малышей, играющих в
песке.
"Селена", новый корабль компании "Трансгалактика", стартовала с Нубийского
космодрома, из сердца Африки. Пиркс был доволен. Он, правда, не думал, что
со временем в этих местах установят мемориальную доску с соответствующей
надписью, - нет, так далеко он не заходил в мечтах. Но был довольно близок
к этому. Правда, в чашу наслаждений начала понемногу просачиваться горечь.
В самолете могли не знать о нем. Но на палубе межпланетного корабля?
Оказалась, что сидеть ему придется внизу, в туристском классе, среди
каких-то французов, которые были обвешаны фотоаппаратами и перебрасывались
чертовски быстрыми и совершенно непонятными репликами. Он - в толпе
галдящих туристов?! Никому не было до него дела. Никто не облачал его в
скафандр, не накачивал воздух, не спрашивал при этом, как он себя
чувствует, не прилаживал за спину баллоны. Пиркс утешил себя, что так
нужно для конспирации. Салон туристского класса выглядел почти так же, как
и в реактивном самолете, только кресла были побольше и поглубже да табло
на котором вспыхивали различные надписи, торчало под самым носом. Надписи
эти преимущественно запрещали всякие вещи: вставать, ходить, курить.
Напрасно пытался Пиркс выделиться из толпы профанов в астронавтике тем,
что принял вполне профессиональную позу, положил ногу на ногу и не
пристегнулся ремнем. Второй пилот приказал ему пристегнуться - и это был
единственный момент, когда кто-либо из экипажа обратил на него внимание.
Наконец, один из французов, видимо по ошибке, угостил его фруктовой
помадкой. Пиркс взял ее, старательно забил рот сладкой клейкой массой и,
покорно откинувшись во вздутую глубину кресла, предался размышлениям.
Постепенно он снова уверился в том, что миссия его крайне опасна, и
медленно смаковал ее ужас, словно закоренелый пьяница, которому попала в
руки покрытая плесенью бутылка вина наполеоновских времен. Ему досталось
место у окна. Пиркс решил, разумеется, вообще не глядеть в окно - столько
раз он уже это видел! Однако он не выдержал. Лишь только "Селена" вышла
на околоземную орбиту, с которой она должна была взять курс на Луну, Пиркс
прилип к окну. Уж очень захватывал момент, когда исчерченная линиями
дорог и каналов, испещренная пятнами городов и поселков поверхность Земли
словно очищалась от всяких следов человеческого присутствия; а потом под
кораблем извернулась пятнистая, облепленная хлопьями облаков выпуклость
планеты, и взгляд, перебегая с черноты океанов на материки тщетно старался
обнаружить хоть что-нибудь созданное человеком. С расстояния в несколько
сот километров Земля казалась пустой, ужасающе пустой, словно жизнь на ней
только начинала зарождаться, слабым налетом зелени отмечая самые теплые
места на планете.
Пиркс действительно видел это уже много раз. Но эта перемена всегда заново
ошеломляла его: было в ней нечто, с чем он не мог согласиться. Может
быть, первое наглядное свидетельство микроскопичности человека по
сравнению с космосом? Переход в сферу других масштабов, планетарных?
Картина ничтожности многовековых усилий человека? Или, наоборот, торжество
ничтожно малой величины, которая преодолела мертвую, ко всему безразличную
силу тяготения этой ужасающей глыбы и, оставив за собой дикость горных
массивов и щиты полярных льдов, ступила на берега других небесных тел? Эти
размышления, вернее, бессловесные чувства, уступили место другим, так как
корабль изменил курс, чтобы сквозь "дыру" в радиационных поясах над
Северным полюсом рвануться к звездам.
Долго смотреть на звезды ему не пришлось: на корабле зажглись огни.
Подали обед, вовремя которого двигатели работали, чтобы создать
искусственное тяготение. После обеда пассажиры опять легли в кресла, свет
погас, и теперь можно было разглядывать Луну. Они приближались к ней с
южной стороны. За полтораста-двести километров от полюса полыхал
отраженным солнечным светом кратер Тихо - белое пятно с выброшенными во
все стороны лучевидными полосами; изумительная правильность этих полос
поражала не одно поколение земных астрономов, а потом, когда загадка была
решена, стала предметом студенческих шуток. Какому же первокурснику не
внушали, что "белая шайба Тихо" - это и есть "дырка для лунной оси", а
лучевидные полосы - это попросту слишком толсто нарисованные меридианы!
Чем ближе подлетали они к висящему в черной пустоте шару, тем нагляднее
убеждались, что Луна - это застывший, запечатленный в отвердевших массивах
лавы облик мира, каким он был миллиарды лет назад, когда раскаленная Земля
вместе со своим спутником проносилась сквозь тучи метеоритов, остатков
планетообразования, когда град железа и камней неустанно молотил по тонкой
коре Луны, дырявил ее, выпуская на поверхность потоки магмы. И когда через
бесконечно долгий срок очистилось и опустело окружающее пространство, шар,
лишенный воздушной оболочки, сохранился как омертвелое поле боя, как немой
свидетель горообразовательных катаклизмов. А потом его изуродованная
бомбардировками каменная маска стала источником вдохновения для поэтов и
лирическим фонарем для влюбленных. "Селена", несшая на своих двух палубах
пассажиров и четыреста тонн груза, повернулась кормой к растущему лунному
диску, начала медленное, плавное торможение и, наконец, слегка вибрируя,
села в одну из больших воронок на космодроме.
Пиркс побывал здесь уже трижды, причем два раза прилетал в одиночку и
"собственноручно садился" на учебном поле, удаленном на полкилометра от
пассажирской посадочной площадки.
Сейчас он даже и не видел учебного поля, так как гигантский, обшитый
керамическими плитами корпус "Селены" передвинули на платформу
гидравлического лифта и спустили вниз в герметический ангар, где проходил
таможенный досмотр: наркотики? алкоголь? вещества взрывчатые, отравляющие,
разъедающие? Пиркс располагал небольшим количеством отравляющего вещества,
а именно плоской фляжкой коньяку, которую дал ему Маттерс. Она была
спрятана в заднем кармане брюк. Затем последовала санитарная проверка:
свидетельства о прививках, справка о стерилизации багажа - чтобы не
затащить на Луну какие-либо микробы; это Пиркс прошел быстро. У барьера он
задержался, думая, что, может, кто-нибудь встретит его. Он стоял на
антресоли. Ангар представлял собой огромное, вырубленное в скале и
забетонированное помещение с плоским полом и куполообразным сводом. Света
здесь было вдоволь, искусственного, дневного, он лился из люминесцентных
пластин; множество людей сновали во все стороны; на электрокарах развозили
багаж, баллоны со сжатым газом, аккумуляторы, ящики, трубы, катушки
кабеля, а в глубине помещения неподвижно темнело то, что вызвало всю эту
возню, - корпус "Селены", точнее, только его средняя часть, напоминавшая
огромный газгольдер; корма покоилась глубоко под бетонным полом, в
просторном колодце, а верхушка толстого тела ушла через круглое отверстие
в верхний этаж помещения.
Пиркс постоял, пока не вспомнил, что нужно заняться собственными делами. В
управлении космодрома его принял какой-то служащий. Он устроил Пиркса на
ночлег и сообщил, что ракета на "ту сторону" отправляется через
одиннадцать часов. Он куда-то торопился и больше ничего, собственно, не
сказал. Пиркс вышел в коридор, придя к убеждению, что тут форменный
кавардак. Он даже не знал толком, по какому маршруту полетит - через Море
Смита или напрямик к "Циолковскому"? И где все-таки его неизвестный
будущий напарник? А какая-то комиссия? А программа предстоящей работы? Он
думал об этом, пока раздражение не перешло в ощущение более материальное,
сосредоточившись в желудке, Пирксу захотелось есть. Он разыскал подходящий
лифт и, изучив табличку с надписью на шести языках, которая висела в
кабине, спустился в столовую для летного состава, но там узнал, что
поскольку он не пилот, питаться ему надлежит в обычном ресторане.
Только этого не хватало. Он направился было в проклятый ресторан и вдруг
вспомнил, что не получил свой рюкзак. Поднялся наверх, в ангар. Багаж уже
отправили в гостиницу. Пиркс махнул рукой и пошел обедать. Его затерло
между двумя потоками туристов: французы, прилетевшие вместе с ним,
направлялись в ресторан, и туда же шли какие-то швейцарцы, голландцы и
немцы, только что вернувшиеся с экскурсии селенобусом к подножию кратера
Эратосфена. Французы подпрыгивали, как обычно делают люди, впервые
испытывающие очарование лунной гравитации, под женский смех и визг
взлетали к потолку и наслаждались плавным спуском с трехметровой высоты.
Немцы держались более деловито: они вливались в просторные залы ресторана,
развешивали на спинках стульев фотоаппараты, бинокли, штативы, чуть ли не
телескопы; уже был подан суп, а они еще показывали друг другу осколки
горных пород, которые команды селенобусов продавали туристам в качестве
сувениров. Пиркс склонился над своей тарелкой, утопая в этой
немецко-французско-греческо-голландско-... бог знает еще какой суматохе, и
среди всеобщего энтузиазма и восхищения он, наверно, оставался
единственным мрачным человеком, поглощавшим второй обед за день. Какой-то
голландец, решив уделить ему внимание, поинтересовался, не страдает ли
Пиркс космической болезнью после ракетного полета ("Вы впервые на Луне,
да?"), и предложил ему таблетки. Это была капля, переполнившая чашу. Пиркс
не доел второе, купил в буфете четыре пачки сдобного печенья и отправился
в гостиницу. Вся его злость вылилась на портье, который хотел продать ему
"кусочек Луны", а точнее говоря, осколок остекленевшего базальта.
- Отвяжись, торгаш! Я был тут раньше тебя! - заорал Пиркс и, дрожа от
бешенства, прошел мимо портье, пораженного этим взрывом. В двухместном
номере сидел, устроившись под лампой, невысокий мужчина в полинялой
куртке, рыжеватый, седеющий, с загорелым лицом, на лоб его спадала прядь
волос. При появлении Пиркса он снял очки. Звали его Лангнер, доктор
Лангнер, он был астрофизиком и вместе с Пирксом направлялся на станцию
"Менделеев". Это и был его неведомый лунный компаньон. Пиркс, заранее
готовый к самому плохому, тоже назвался, пробурчал что-то себе под нос и
сел. Лангаеру было около сорока; по мнению Пиркса, этот старик неплохо
сохранился. Он не курил, вероятно, не пил и вроде даже не разговаривал.
Читал он три книги сразу: первая представляла собой логарифмическую
таблицу, страницы второй были сплошь усеяны формулами, а в третьей не было
ничего, кроме спектрограмм. В кармане он носил портативный арифмограф,
которым очень ловко пользовался при вычислениях. Время от времени он, не
отрываясь от своих формул, задавал Пирксу какой-нибудь вопрос; тот
отвечал, продолжая жевать печенье. В крошечном номере стояли двухъярусные
койки, в душевую не пролез бы человек солидной комплекции, всюду висели
таблички, заклинавшие на многих языках экономить воду и электричество.
Хорошо еще, что не запрещают глубокие вздохи: ведь кислород здесь тоже
привозной! Пиркс запил печенье водой из-под крана и убедился, что от нее
ломит зубы, - очевидно, резервуары с водой находились близко к поверхности
базальта. Часы Пиркса показывали без малого одиннадцать, на электрических
часах, висевших в номере, было семь вечера, а на часах Лангнера стрелки
перевалили за полночь.
Они переставили свои часы на лунное время, однако и это было ненадолго;
ведь на станции "Менделеев" было другое, свое время, как повсюду на "той
стороне".
До старта ракеты оставалось девять часов. Лангнер, ничего не сказав, ушел.
Пиркс расположился в кресле, потом пересел под лампу, попытался читать
какие-то старые, потрепанные журналы, лежавшие на столике, но не смог
усидеть и тоже вышел из комнаты. За поворотом коридор переходил в
небольшой холл, где напротив телевизора, вмонтированного в стену, были
расставлены кресла. Австралия передавала программу для Луны Главной -
какие-то соревнования легкоатлетов. Пирксу не было никакого дела до этих
соревнований, но он сидел и смотрел на экран, пока его не начало клонить
ко сну. Вставая с кресла, он взлетел на полметра, так как забыл о слабом
притяжении. Все стало ему как-то безразлично. Когда он сможет снять это
штатское тряпье? Кто выдаст ему скафандр? Где можно получить инструкции?
И вообще, что все это значит?
Он, может, и пошел бы куда-нибудь допытываться, даже скандалить, но его
компаньон, этот самый доктор Лангнер, по-видимому, находит их положение
совершенно нормальным, так не лучше ли держать язык за зубами? Передача
кончилась. Пиркс выключил телевизор и вернулся в номер.
Не так он представлял себе это пребывание на Луне! Пиркс принял душ.
Сквозь тонкую стенку были слышны разговоры в соседнем номере. Конечно, это
знакомые по ресторану туристы, которых Луна доводит до блаженного
исступления. Он сменил сорочку (нужно же чем-нибудь заняться), а когда
улегся на койку, вернулся Лангнер. С четырьмя новыми книгами. Пиркса
дрожь пробрала. Он начал понимать, что Лангнер - фанатик науки, нечто
вроде второго издания профессора Меринуса. Астрофизик разложил на столе
новые спектрограммы и, разглядывая их в лупу с такой сосредоточенностью, с
какой Пиркс не рассматривал даже фотографии своей любимой актрисы, вдруг
спросил, сколько Пирксу лет.
- Сто одиннадцать, - сказал Пиркс, а когда тот поднял голову, добавил:
- по двоичной системе.
Лангнер впервые улыбнулся и стал похож на человека. У него были крепкие
белые зубы.
- Русские пришлют за нами ракету, - проговорил он. - Полетим к ним.
- На станцию "Циолковский"?
- Да.
Эта станция находилась уже на "той стороне". Значит, еще одна пересадка.
Пиркс раздумывал, как они проделают оставшуюся тысячу километров. Наверно,
не в сухопутном экипаже, а в ракете? Однако он ни о чем не спросил. Не
хотелось выдавать свое невежество. Лангнер, кажется, говорил еще что-то,
но Пиркс уже заснул, так и не раздевшись. Проснулся он внезапно: Лангнер,
склонившись над койкой, тронул его за плечо.
- Пора, - только и сказал он.
Пиркс сел. Похоже было на то, что Лангнер все время читал да писал:
стопка бумаг с расчетами выросла. В первую минуту Пиркс подумал, что
Лангнер говорит об ужине, но речь шла о ракете. Пиркс навьючил на себя
набитый рюкзак, а лангнеровский был еще больше и тяжелый, будто камнями
набитый; потом выяснилось, что, кроме сорочек, мыла да зубной щетки, там
были только книги.
Уже без таможенного досмотра, без всякой проверки они поднялись на верхний
этаж, где их ждала лунная ракета, некогда серебристая, а теперь скорее
серая, пузатая, на трех растопыренных, коленчато-изогнутых ногах
двадцатиметровой высоты. Не аэродинамическая, так как на Луне нет
атмосферы. На таких Пиркс еще не летал. К ним должен был присоединиться
какой-то астрохимик, но он опоздал. Стартовали вовремя; полетели они
вдвоем.
Отсутствие атмосферы на Луне порождало множество хлопот: невозможно было
пользоваться ни самолетами, ни вертолетами - ничем, кроме ракет. Даже
машинами на воздушной подушке, такими удобными для передвижения по
пересеченной местности: ведь им пришлось бы тащить на себе весь запас
воздуха. Ракета движется быстро, но не везде может сесть; ракета не любит
ни гор, ни скал.
Это их пузатое, трехногое насекомое загудело, загремело и пошло свечой
вверх. Кабина была лишь раза в два больше гостиничной комнатушки. В
стенах - иллюминаторы, в своде - круглое окно, рубка пилота расположена не
наверху, а внизу, чуть ли не между выхлопными дюзами, чтобы пилот как
следует видел, куда садиться. Пиркс ощущал себя чем-то вроде посылки:
куда-то его посылают, неизвестно толком куда и зачем, неизвестно, что
будет потом... Вечная история.
Они вышли на эллиптическую орбиту. Кабина и длинные "ноги" ракеты приняли
наклонное положение. Луна проплывала под ними, огромная, выпуклая, -
казалось, на нее никогда не ступала нога человека. Есть такая зона в
пространстве между Землей и Луной, откуда величина обоих тел кажется
примерно одинаковой. Пиркс хорошо запомнил впечатление от первого полета.
Земля, голубоватая, затуманенная, с размытыми очертаниями континентов,
казалась менее реальной, чем каменная Луна с четко проступающим скалистым
рельефом - ее неподвижная тяжесть была почти осязаемой. Они летели над
Морем Облаков, кратер Буллиальд остался уже позади, на юго-востоке
виднелся Тихо в ореоле своих блестящих лучей, пересекших полюс и
протянувшихся на "ту сторону"; на большой высоте, - как обычно, возникало
трудно определимое представление о высшей точности, по законам которой все
это создавалось. Залитый солнечным светом Тихо был как бы центром
конструкции: белесыми своими "руками" он охватывал и прорезал Море
Влажности и Море Облаков, а северный его луч, самый большой, исчезал за
горизонтом, в направлении к Морю Ясности. Но, когда они, обогнув с запада
цирк Клавий, начали снижаться над полюсом и полетели уже по "той стороне"
над Морем Мечты, обманчивое впечатление правильности исчезало по мере
снижения, будто бы гладкая, темная поверхность "моря" теперь обнажала свои
неровности, расселины. На северо-востоке засверкало зубцы кратера Берне.
Они все теряли высоту, и теперь, вблизи, Луна предстала перед ними в своем
настоящем виде: плоскогорья, равнины, впадины кратеров и кольцеобразных
горных цепей - все было в одинаковой степени изрыто воронками - следами
космической бомбардировки. Кольца каменных обломков и лавы пересекались,
переплетались, будто тех, кто вел этот титанический обстрел, все еще не
удовлетворяли произведенные разрушения. Не успел Пиркс разглядеть массив
Циолковского, как ракету подтолкнули ненадолго включенные двигатели, она
приняла вертикальное положение, и Пиркс увидел уже лишь океан темноты,
поглотивший все западное полушарие, а за линией терминатора возвышалась,
сверкая своей макушкой, вершина Лобачевского. Звезды в верхнем окне ракеты
замерли неподвижно. Спускались они как в лифте, и это несколько напоминало
вхождение в атмосферу, так как ракета погружалась в столб огня от
собственных двигателей, общавшегося за кормой, и газы завывали, обтекая
выпуклости наружной брони. Автоматически откинулись спинки кресел, через
верхний иллюминатор Пиркс видел все те же звезды; они теперь стремительно
летели вниз, однако ощущалось мягкое, но довольно упорное сопротивление
гремящих двигателей, которые толкали ракету в обратном направлении. Вдруг
двигатели загрохотали во всю мощь. "Ага, становимся на огонь!" - подумал
Пиркс, чтобы не забыть, что он все же настоящий астронавт, хотя еще и без
диплома.
Удар. Что-то задребезжало, бахнуло, будто огромный молот бил по камням.
Кабина мягко скользнула вниз, вернулась вверх, вниз и опять вверх; так она
довольно долго сновала на яростно булькавших амортизаторах, пока три
двадцатиметровые, судорожно растопыренные "ноги" не вцепились как следует
в груды скальных обломков. Наконец пилот погасил это скольжение кабины,
несколько повысив давление в маслопроводе; послышалось легкое шипение, и
кабина повисла неподвижно.
Пилот вылез к ним через люк в середине пола и открыл стенной шкаф, в
котором - наконец-то! - оказались скафандры.
Пиркс несколько воспрянул духом, однако ненадолго. В шкафу было четыре
скафандра: один для пилота, а кроме того, большой, средний и маленький.
Пилот моментально влез в свой скафандр, только шлем не надел и ждал своих
спутников. Лангнер тоже управился быстро. Один Пиркс, красный, вспотевший
и злой, не знал, что делать. Скафандр среднего размера был ему мал, а
большой - чересчур велик. В среднем он упирался головой в донышко шлема, а
в большом болтался, как кокосовое ядро в высохшей скорлупе. Конечно, ему
давали добрые советы. Пилот заметил, что просторный скафандр всегда лучше
тесного, и посоветовал заполнить пустые места бельем из рюкзака. Он даже
предлагал одолжить свое одеяло. Но Пирксу сама мысль напихать что-то в
скафандр представлялась кощунственной, вся его душа астронавта становилась
от этого на дыбы. Завернуться в какие-то тряпки?! Он надел тот скафандр,
что поменьше. Спутники ничего не сказали. Пилот открыл отверстие шлюзовой
камеры, и они вошли туда; пилот повернул винтовое колесо и открыл выходной
люк.
Не будь рядом Лангнера, Пиркс сразу прыгнул бы и, возможно, ухитрился бы
при первом же шаге вывихнуть ногу: до поверхности было метров двадцать, и
если учесть вес скафандра, то даже при здешнем малом притяжении это было
все равно что прыгнуть со второго этажа на рассыпанную груду камней.
Пилот спустил за борт складную лестницу, и они сошли по ней на Луну.
И тут никто их не встречал цветами и не было триумфальных арок. Кругом -
ни души. На расстоянии менее километра от них возвышался бронированный
купол стации "Циолковский", освещенный косыми лучами жуткого лунного
солнца. За станцией виднелась вырубленная в скалах небольшая посадочная
площадка, но она была занята: на ней в два ряда стаяли транспортные
ракеты; они были куда больше, чем та, на которой прилетели Пиркс и Лангнер.
Их ракета, чуть-чуть скособочившись, покоилась на своей треноге; камни под
ее дюзами почернели, опаленные выхлопным огнем. К западу местность была
почти плоской, если можно назвать плоской ту безбрежную каменную россыпь,
из которой там и сям торчали обломки величиной с городской дом. К востоку
равнина поднималась - сначала отлого, а потом вереницей почти вертикальных
уступов переходила в главный массив Циолковского; его стена, обманчиво
близкая, лежала в тени и была черна как уголь. Градусов на десять выше
хребта пылало солнце; оно так слепило, что в ту сторону невозможно было
смотреть. Пиркс тотчас же опустил дымчатый фильтр над стеклом шлема, но
это мало помогло - разве что не пришлось щурить глаза.
Осторожно ступая по неустойчивым глыбам, они двинулись к станции. Свою
ракету они сразу же потеряли из виду, так как пришлось пересечь неглубокую
котловину. Станция господствовала над этой котловиной и над всей округой;
ее здание на три четверти углублялось в монолитную каменную стену, которая
была похожа на взорванную крепость, хранившую в своей памяти еще
мезозойские времена. Сходство остро срезанных углов с оборонительными
башнями крепости было поразительно, но лишь издалека: чем ближе они
подходили, тем заметнее "башни" теряли правильность формы, расплывались, а
черные полосы, бегущие по ним, оказывались глубокими трещинами. По лунным
понятиям местность тут была все же относительно ровная, и двигались они
быстро. Каждый шаг вздымал облачко пыли, этой знаменитой лунной пыли,
которая подымалась выше пояса, окутывала людей молочно-белым облаком и
никак не оседала. Шли они поэтому не гуськом, а в ряд, и когда уже у самой
станции Пиркс оглянулся, то увидел весь пройденный путь: его отмечали три
толстые змеистые линии, три извилистые косы пыли, более светлой, чем любая
земная.
Пиркс знал о ней много любопытного. Первые покорители Луны были поражены
этим явлением: насчет пыли они знали, но ведь даже самая мелкая пыль
должна была немедленно оседать в безвоздушном пространстве. А лунная пыль
почему-то не оседала. И, что особенно интересно, только днем. Под солнцем.
Оказалось, что электрические явления здесь протекают не так, как на Земле.
Там существуют атмосферные разряды, молнии, громы, огни святого Эльма. На
Луне, конечно, этого нет. Но камни, бомбардируемые излучением частиц,
заряжаются тем же зарядом, что и покрывающая их пыль. А поскольку
одноименные заряды отталкиваются, то и поднятая пыль из-за
электростатического отталкивания не садится иногда по целому часу. Когда
на солнце много пятен, Луна "пылит" больше. Во время спада солнечной
активности - меньше. Это явление исчезает лишь через несколько часов после
наступления ночи, здешней ужасной ночи, которую можно выдержать только в
специальных двухслойных скафандрах, сконструированных по принципу термоса
и тяжелых, даже здесь чертовски тяжелых.
Эти ученые размышления Пиркса прервались, когда они подошли к главному
входу станции. Приняли их радушно. Увидев научного руководителя станции
профессора Ганшина, Пиркс несколько растерялся. Он был весьма доволен
своим высоким ростом, так как полагал, что это в какой-то мере скрадывает
его толстощекую физиономию. Но Ганшин смотрел на Пиркса сверху вниз - не в
переносном, а прямом смысле слова. А его коллега, физик Пнин, был еще выше
- пожалуй, метра два.
Было там еще трое русских, а может, и больше, но они не показывались:
наверно, несли вахту. На верхнем этаже разместились астрономическая
обсерватория и радиостанция. Наклонный туннель, вырубленный в скале и
забетонированный, вел в отдельное помещение, над куполом которого
неустанно вращались огромные решетки радарных установок; через
иллюминаторы просматривалось на самой вершине хребта нечто вроде
ослепительно-серебристой, симметрично сплетенной паутины - это был главный
радиотелескоп, самый крупный на Луне. К нему можно было добраться за
полчаса по канатной подвесной дороге.
Потом выяснилось, что станция куда больше, чем кажется вначале. В ее
подземельях в огромных резервуарах хранились запасы воды, воздуха и
продуктов. В крыле станции встроенные в расщелину среди скал и совершенно
незаметные из котловины находились преобразователи лучистой энергии Солнца
в электричество. А еще было здесь совершенно изумительное сооружение -
огромная гидропонная оранжерея под куполом из кварца, армированного
сталью; кроме массы цветов и больших резервуаров с какими-то водорослями,
поставлявшими витамины и белки, в самой середине росла банановая пальма.
Пиркс и Лангнер съели по банану, выращенному на Луне. Пнин, посмеиваясь,
объяснил, что бананы не входят в ежедневный рацион сотрудников станции и
предназначены главным образом для гостей.
Лангнер, немного разбиравшийся в лунном строительстве, начал расспрашивать
о конструкции кварцевого купола, который поразил его больше, чем бананы;
это была действительно уникальная постройка. Поскольку ее окружало
безвоздушное пространство, купол должен был выдерживать постоянное
давление в девять тонн на квадратный метр, что при размерах оранжереи
давало внушительную сумму - две тысячи восемьсот тонн. Именно с такой
силой давил во всех направлениях заключенный здесь воздух, пытаясь
взорвать изнутри кварцевую оболочку. Конструкторы, вынужденные отказаться
от использования железобетона, погрузили в кварц сварные ребра, которые
всю мощь давления, без малого три миллиона килограммов, передавали вверх
на диск, изготовленный из иридия; снаружи этот диск удерживался прочными
стальными тросами, глубоко заякоренными в окружающие базальтовые скалы.
Так что это был единственный в своем роде "кварцевый воздушный шар на
привязи".
Из оранжереи они направились прямо в столовую. На станции как раз
наступило время обеда. Для Пиркса это уже третий обед: первый он съел в
ракете, второй - на Луне Главной. Похоже было, что на Луне только обедают.
Столовая, она же кают-компания, оказалась небольшой; стены были обшиты
деревом - не панелью, а сосновыми брусьями. Даже смолой пахло. После
ослепительных лунных пейзажей эта подчеркнуто "земная" обстановка была
особенно приятна. Впрочем, профессор Ганшин признался, что лишь верхний,
тонкий слой стен сделали из дерева - чтобы меньше тосковать по Земле.
Ни за обедом, ни после не говорилось о станции "Менделеев", о
происшествии, о несчастных канадцах, о предстоящем отлете - будто Пиркс и
Лангнер приехали погостить и бог знает сколько здесь пробудут. Русские
держались так, словно им нечем было заниматься, кроме беседы с гостями:
расспрашивали, что нового на Земле, как дела на Луне Главной; в порыве
откровенности Пиркс признался в своей стихийной неприязни к лунным
туристам и их манерам - похоже, что его слушали с одобрением. Лишь спустя
некоторое время можно было заметить, что то один, то другой из хозяев
покидает компанию, а потом вновь возвращается. Выяснилось, что они ходят в
обсерваторию, так как на Солнце появился удивительно красивый
протуберанец. Стоило произнести это слово, как для Лангнера перестало
существовать все остальное. Свойственное ученым бессознательное
самозабвение овладело всеми сидевшими за столом. Принесли фотографии,
потом продемонстрировали фильм, отснятый через коронограф. Протуберанец
был и впрямь исключительный: он протянулся на три четверти миллиона
километров и напоминал допотопное чудовище с огнедышащей пастью. Когда
зажгли свет, Ганшин, Пнин, третий русский астроном и Лангнер начали
переговариваться; глаза у них блестели, они были глухи ко всему
постороннему. Кто-то вспомнил о прерванном обеде; вернулись в столовую, но
и тут, отодвинув в сторону тарелки, все принялись что-то подсчитывать на
бумажных салфетках. Наконец Пнин сжалился над Пирксом, для которого эти
споры были китайской грамотой, и увел его в свою комнату, маленькую, но
привлекательную тем, что из ее широкого окна открывался вид на восточную
вершину хребта Циолковского. Солнце, низкое, зияющее как врата ада,
бросало в хаос скальных нагромождений другой хаос - теней, которые
чернотой своей поглощали контуры предметов, словно за каждой гранью
освещенного камня открывалась дьявольская пропасть, ведущая к самому
центру Луны. Каменные вершины, наклонные башни, шпили, обелиски будто
растворялись там, в этой пустоте, а потом где-то взметывались из
чернильной тьмы, словно окаменевшие языки пламени. Взгляд терялся среди
этого нагромождения совершенно не совместимых форм и находил облегчение
лишь в круглых черных ямах, напоминавших глазницы: это были воронки
маленьких кратеров, до краев наполненные тенью. Пейзаж был единственным в
своем роде. Пиркс уже бывал на Луне (об этом он раз шесть упомянул в
беседе), но не в такую пору, за девять часов до захода солнца. Они долго
сидели у окна. Пнин называл Пиркса коллегой, а тот не знал, как ему
отвечать, и мудрил с грамматикой изо всех сил. У русского была
фантастическая коллекция; фотоснимков, сделанных во время горных
восхождений: он, Ганшин и еще один их товарищ, который ненадолго улетел на
Землю, в свободное время занимались альпинизмом. Кое-кто пытался ввести в
обиход слово "лунизм", но термин этот не привился, тем более что
существуют ведь Лунные Альпы. Пиркс, который ходил в горы еще до того,
как стал курсантом, обрадовался, что встретил своего брата-альпиниста, и
начал расспрашивать Пнина, чем отличается лунная техника восхождения от
земной.
- Коллега, надо помнить об одном, - отвечал Пнин, - только об одном.
Делайте все, "как дома", пока возможно. Льда здесь нет - разве что в очень
глубоких расщелинах, да и там попадается чрезвычайно редко; снега,
разумеется, тоже, так что вроде тут очень легко, тем более что можно
упасть с высоты тридцати метров и ничего с тобой не случится, но об этом
лучше не думать.
- Почему? - очень удивился Пиркс.
- Потому что здесь нет воздуха, - объяснил астрофизик. - И сколько бы вы
ни ходили, все равно не научитесь правильно определять расстояние. Тут и
дальномер не очень-то поможет, да и кто ходит с дальномером? Взойдешь на
вершину, глянешь в пропасть - и кажется тебе, что в ней пятьдесят метров.
А в ней, может, действительно пятьдесят, а может, триста или все пятьсот.
Случилось мне однажды... Впрочем, вы знаете, как это происходит. Стоит
человеку раз внушить себе, что можно сорваться, так он обязательно рано
или поздно упадет. На Земле голову разобьешь - заживет со временем, а
здесь один хороший удар по шлему, стекло треснет - и все. Так что
держитесь, как в земных горах. Что там позволяете себе, то и здесь можно.
Кроме прыжков через расщелины. Поищите сначала камешек, швырните его на ту
сторону и проследите за полетом. По правде говоря, я, положа руку на
сердце, не советовал бы вообще прыгать. Ведь как обычно бывает: прыгнешь
раз-другой на двадцать метров, так тебе уж и пропасти не страшны, и горы
по колено - вот тут и жди несчастья. Горноспасательной службы здесь нет...
так что - сами понимаете...
Пиркс начал расспрашивать о станции "Менделеев". Почему она построена
почти на вершине, а не внизу? Трудная ли там дорога? Говорят, приходится
карабкаться?
- Карабкаться почти не приходится, но путь довольно опасный. Это потому,
что прошла каменная лавина. Из-под Солнечных Ворот. Она снесла дорогу...
Что касается расположения станции - мне об этом неловко говорить.0собенно
сейчас, после такого Несчастья. Но вы, наверно, читали о нем, коллега?..
Пиркс, ужасно сконфузившись, промямлил, что как раз в то время у него была
экзаменационная сессия, тот усмехнулся, но тотчас же посерьезнел.
- Так вот.. Луна является международным владением, но каждое государство
имеет здесь свою зону научных исследований - нам досталось это полушарие.
Когда стало известно, что радиационные пояса препятствуют прохождению
космических лучей на том полушарии, которое обращено к Земле, англичане
попросили у нас .разрешения построить станцию на нашей стороне. Мы не
возражали. Как раз в это время у нас самих велась подготовка к
строительству на хребте Менделеева, вот мы и предложили англичанам этот
район, с тем что они возьмут завезенные нами туда строительные материалы,
а рассчитываться будем потом. Англичане согласились, а затем передали все
канадцам, поскольку Канада входит в Британское сотрудничество. Нам,
разумеется, было все равно.
Поскольку мы уже произвели предварительную разведку района, один из наших
ученых, профессор Анимцев, вошел в состав группы канадских проектировщиков
с совещательным голосом как консультант, хорошо знающий местные условия. И
вдруг мы узнали, что англичане все же принимают участие в этом деле. Они
прислали Шэннера, и тот заявил, что на дне кратера могут возникнуть потоки
вторичной радиации, которые будут искажать результаты исследований. Наши
специалисты считали, что это невозможно, но решали все англичане: ведь это
их станция. Они постановили перенести станцию наверх.
Конечно, стоимость строительства возросла ужасающе. И всю разницу в
стоимости покрывали канадцы. Но дело не в этом. Мы денег в чужом кармане
не считаем. Они выбрали место для станции, начали проектировать дорогу.
Анимцев сообщил: "Англичане хотели сначала перебросить через две пропасти
мосты из железобетона, но канадцы возражают, потому что стоимость из-за
этого возрастет чуть ли не вдвое; они хотят вгрызться в хребет Менделеева
и направленными взрывами пробить два скальных выступа. Я им не советую:
это может нарушить равновесие кристаллического базальтового основания.
Они не слушают. Что делать?" Что же мы могли сделать? Они ведь не дети. У
нас опыт селенологических исследований побогаче, но, раз - они не хотят
прислушаться к совету, не будем навязываться. Анимцев записал особое
мнение, и на этом все кончилось. Начали взрывать скалу. Так первая
бессмыслица - неправильный выбор места - повлекла за собой вторую. А
результаты, к сожалению, не заставили себя долго ждать. Англичане
построили три противолавинные стены, сдали станцию в эксплуатацию, по
дороге пошли гусеничные транспортеры, - пожалуйста, полная удача. Станция
работала уже три месяца, когда у основания каменного навеса, под
Солнечными Воротами, под этой большой зазубриной на западной грани хребта,
показались трещины...
Пнин встал, вынул из шкафа несколько больших снимков и показал их Пирксу.
- Вот в этом месте. Здесь лежит, вернее, лежала полуторакилометровая
плита, местами нависшая над пропастью. Дорога пролегала примерно на одной
трети высоты, по этой красной линии. Канадцы встревожились. Анимцев (он
все еще находился там) объяснил им: разница между дневной и ночной
температурами составляет триста градусов, трещины будут расширяться, и тут
ничего не поделаешь. Разве подопрешь чем-нибудь плиту в полтора
километра?! Путь нужно немедленно перекрыть, а к станции, раз уж она
построена, провести подвесную канатную дорогу. Они же вызывают эксперта за
экспертом из Англии, из Канады, и разыгрывается форменная комедия:
экспертов, которые говорят то же, что наш Анимцев, немедленно отправляют
домой. Остаются только те, которые пытаются как-то управиться с трещинами.
Начинают пломбировать трещины цементом. Применяют глубокое нагнетание
раствора, подкосы, цементируют и цементируют, а конца не видно: что
зацементировано днем, лопается в первую же ночь. Уже бегут по расселинам
небольшие лавины, но их задерживают каменные стены. Возводят систему
клиньев, чтобы рассеивать более крупные лавины. Анимцев втолковывает, что
дело не в лавинах: вся плита может рухнуть! Я просто смотреть на него не
мог, когда он к нам приезжал. Он ведь из кожи вон лез: видел надвигающуюся
беду и ничего не мог поделать.
Скажу вам беспристрастно: у англичан есть прекрасные специалисты, но тут
дело было не в специальных селенологических проблемах, а в престиже:
построили дорогу и не могут отступиться. Анимцев в который уж раз заявил
протест и уехал. Потом дошло до нас известие, что начались споры и трения
между англичанами и канадцами - все из-за плиты, из-за этого краешка так
называемого Орлиного Крыла. Канадцы хотели взорвать ее - пусть разрушит
всю дорогу, но зато можно будет проложить новый, безопасный путь.
Англичане возражали. Впрочем, это была утопия. Анимцев подсчитал, что для
взрыва понадобился бы водородный заряд в шесть мегатонн, а конвенция ООН
запрещает применять радиоактивные материалы в качестве взрывчатых веществ.
Так они спорили и ссорились, пока плита не рухнула... Англичане писали
потом, что во всем виноваты канадцы, отвергшие первоначальный проект - эти
самые виадуки из железобетона.
Пнин с минуту смотрел на другой снимок, изображавший зазубрину хребта
почти в двойном увеличении; черными точками было обозначено место обвала,
который обрушился на дорогу и уничтожил ее вместе со всеми укреплениями.
- В результате станция временами недоступна. Днем туда можно легко
добраться - несколько небольших переходов по гребням, но, как я уже
говорил, дорога очень опасная. Зато ночью идти практически невозможно. У
нас тут Земли нет, сами знаете...
Пиркс понял, о чем говорит русский: на этой стороне долгие лунные ночи не
освещает огромный фонарь Земли.
- А инфракрасные здесь не помогут? -спросил он.
Пнин усмехнулся.
- Инфракрасные очки? Какой в них толк, коллега, если через час после
захода солнца поверхность камней остывает до ста шестидесяти градусов ниже
нуля... Теоретически можно бы идти с радароскопом, но вы пробовали
когда-нибудь ходить в горы с таким снаряжением? Пиркс признался, что не
пробовал.
- И не советую. Это самый сложный способ самоубийства. Радар хорош на
равнине, но не в горах...
В комнату вошли Лангнер и Ганшин: пора уже было отправляться. До станции
"Менделеев" - полчаса в ракете, еще два часа отнимет пеший путь, а через
семь часов зайдет солнце. Семь часов - запас немалый. Тут выяснилось, что
с ними полетит Пнин. Пиркс и Лангнер объясняли, что это не нужно, но
хозяева и слушать не хотели.
В последнюю минуту Ганшин спросил, не хотят ли они передать что-нибудь на
Землю - теперь случай представится не скоро. Правда, между станциями
"Менделеев" и "Циолковский" налажена радиосвязь, но через семь часов они
пересекут терминатор и возникнут сильные помехи. Пиркс подумал, что
недурно было бы послать сестре Маттерса привет с "той стороны", но не
отважился на это. Так что они поблагодарили и пошли вниз, но опять-таки
выяснилось, что русские проводят их до ракеты. Тут Пиркс не выдержал и
пожаловался на свой скафандр. Ему подобрали другой, а тот остался в
шлюзовой камере станции "Циолковский". Русский скафандр отличался своим
устройством от тех, с которыми был знаком Пиркс. Шлем имел не два фильтра,
а три: один предохранял от солнца в зените, другой - от низкого солнца, а
третий, темно-оранжевый, - от пыли. По-иному были расположены и воздушные
клапаны, и очень забавное устройство имелось в ботинках: можно накачать
подошвы воздухом - и ходи как на подушках. Камней вообще не чувствуешь, а
внешний слой подошвы идеально прилегает даже к самой гладкой поверхности.
Это была "высокогорная" модель. Кроме того, скафандр был наполовину
серебряный, наполовину черный. Повернешься черной стороной к солнцу -
начинаешь потеть, повернешься серебряной - по телу пробегает приятная
прохлада. Пирксу это показалось не слишком-то удачной выдумкой: ведь не
всегда можно повернуться к солнцу как захочешь. Задом наперед идти, что ли?
Русские ученые расхохотались. Они показали переключатель на груди:
он перемещал цвета. Можно было сделать скафандр черным спереди, а
серебряным сзади, и наоборот. Интересен был и способ, каким перемещались
цвета. Узкое пространство между прозрачной внешней оболочкой из твердого
пластика и собственно корпусом скафандра заполнялось двумя разными видами
красителей или, скорее, полужидких веществ, приготовленных на алюминии и
на угле. А перемещались они просто под давлением кислорода, поступавшего
из аппарата для дыхания.
Пора было идти к ракете. В первый раз Пиркс вошел в шлюзовую камеру
станции с солнечной стороны и был так ослеплен, что ничего не видел. Лишь
теперь он обратил внимание, что камера была сконструирована особым
образом: вся ее наружная стена двигалась вверх и вниз, как поршень. Пнин
объяснил, что благодаря этому можно одновременно впускать или выпускать
сколько угодно людей и не расходовать воздух попусту. Пиркс ощутил нечто
вроде зависти, потому что камеры Института были почтеннейшими ящиками,
устаревшими, по меньшей мере, на пять лет; а пять лет технического
прогресса - это целая эпоха.
Солнце как будто вовсе не снизилось. Странно было шагать в надувных
башмаках - словно и не касаешься почвы, но Пиркс освоился с этим, прежде
чем дошел до ракеты.
Профессор Ганшин придвинул свой шлем к шлему Пиркса и прокричал несколько
прощальных слов, потом они пожали друг другу руки в тяжелых перчатках, и
вслед за пилотом отлетающие влезли внутрь ракеты, которая чуть осела под
увеличившейся тяжестью.
Пилот подождал, пока провожающие отойдут на безопасное расстояние, и
запустил двигатели. Внутри скафандра угрюмый грохот нарастающей тяги
звучал, как за толстой стеной. Нагрузка возросла, но они даже не
почувствовали, как ракета оторвалась от площадки. Только звезды
заколебались в верхних иллюминаторах, а гористая пустыня в нижних
провалилась и исчезла.
Они летели теперь совсем низко и поэтому ничего не видели, только пилот
наблюдал за проплывавшим внизу призрачным ландшафтом. Ракета висела почти
вертикально, как вертолет. Нарастание скорости угадывалось по усилившемуся
грохоту двигателей и легкой вибрации всего корпуса.
- Внимание, снижаемся! - послышалось в шлемофоне. Пиркс не знал, говорит
это пилот по бортовому радио или Пнин. Откинулись спинки кресел. Пиркс
глубоко вздохнул, он стал легким - таким легким, что того гляди полетит;
он инстинктивно ухватился за подлокотники. Пилот резко затормозил, дюзы
запылали, завыли, языки пламени с невыносимым шумом устремились в обратную
сторону, вдоль обшивки корабля, перегрузка возросла, опять упала, и
наконец до ушей Пиркса донесся двойной сухой стук - они сели. А дальше
началось нечто неожиданное. Ракета, которая уже начала свои странные
колебания и качалась вверх-вниз, будто подражая мерным приседаниям
длинноногих насекомых, вдруг накренилась и под нарастающий грохот камней
стала заметно сползать с места.
- Катастрофа! - мелькнуло в уме у Пиркса. Он не испугался, но
непроизвольно напряг все мышцы. Его попутчики лежали неподвижно. Двигатели
молчали. Пиркс отлично понимал пилота: корабль, кренясь и колеблясь,
сползает вниз вместе с каменной осыпью, и если включить двигатели, то при
резком крене одной из "ног" они, не успев взлететь, либо опрокинутся, либо
ударятся о скалы.
Скрежет и грохот каменных глыб, катящихся под стальными лапами ракеты, все
слабел и наконец утих. Еще несколько струек гравия звонко пробарабанили по
металлу, еще какой-то обломок подался вглубь под нажимом шарнирной "ноги"
- и кабина медленно осела с креном градусов в десять. Пилот выбрался из
своего колодца слегка сконфуженный и начал объяснять, что изменился рельеф
местности: видимо, по северному склону прошла новая лавина. Он садился на
осыпь под самой стеной, чтобы доставить их поближе к цели.
Пнин ответил, что это не слишком-то удачный способ сокращать дорогу:
каменная осыпь - не космодром, и без необходимости рисковать не следует.
На этом короткий диалог кончился, пилот пропустил пассажиров в шлюзовую
камеру, и они по лесенке спустились на осыпь. Пилот остался в ракете - он
должен был ожидать возвращения Пнина, а Лангнер и Пиркс пошли с Ганшиным.
Пиркс считал, что хорошо знает Луну. Однако он ошибался. Район станции
"Циолковский" был просто прогулочной площадкой по сравнению с местом, где
они оказались сейчас. Ракета, накренившись на раздвинутых до предела
"ногах", ушедших в каменную осыпь, стояла всего в трехстах шагах от
границы тени, отбрасываемой главным массивом хребта Менделеева. Пылающее
в черном небе солнечное жерло почти коснулось зубцов цепи, и казалось,
зубцы в этом месте плавятся, но это был обман зрения. Однако отвесные
стены, возникшие из тьмы в километре-двух, не были иллюзией. К изрезанной
глубокими рытвинами равнине, представляющей собой дно кратера, сбегали из
расселин немыслимо белые треугольники осыпей; места свежих обвалов легко
распознавались по размытым очертаниям камней, окутанных медленно оседающей
пылью. Потрескавшуюся лаву на дне кратера тоже покрывал слой светлой пыли;
вся Луна была припудрена микроскопическими частицами метеоров - этого
мертвого дождя, миллионы лет падавшего на нее со звезд. По обе стороны
тропы - она, в сущности, была нагромождением глыб и обломков, таким же
диким, как все вокруг, и называлась так лишь потому, что была обозначена
вцементированными в камень алюминиевыми вехами, каждая из которых
увенчивалась чем-то вроде рубинового шарика, - по обе стороны этого пути,
нацеленного вверх по осыпи, стояли наполовину залитые светом, наполовину
черные, как галактическая ночь, стены, с которыми не могли сравниться даже
громады Гималаев.
Слабое лунное притяжение позволяло камням на века застывать в формах,
будто рожденных в кошмарном сне. Даже привыкшие к виду пропастей люди рано
или поздно терялись при восхождении к вершинам. Впечатление нереальности,
фантастичности окружающего ландшафта усиливалось и тем, что белые глыбы
пемзы от пинка ногой взлетали вверх, как пузыри, а самый тяжелый обломок
базальта, брошенный вниз по склону, летел неестественно медленно, долго и
падал беззвучно, будто во сне.
Когда они поднялись на сотню-другую шагов, цвет скал изменился. Реки
розоватого порфира с двух сторон окаймляли расселину, в которой шли Пнин,
Лангнер и Пиркс. Глыбы, громоздящиеся подчас в несколько этажей,
сцепившись заостренными краями, будто ждали легкого прикосновения, чтобы
ринуться вниз неудержимой лавиной.
Пнин вел их через этот лес окаменевших взрывов, шагая не очень быстро, но
безошибочно. Иногда камень, на который он ставил свою ногу в огромном
башмаке скафандра, шатался. Тогда Пнин замирал на мгновение и либо шел
дальше, либо обходил это место, по известным лишь ему приметам угадывая,
выдержит этот камень тяжесть человека или нет. К тому же звук, так много
открывающий альпинисту, здесь не существовал. Одна из базальтовых глыб
оторвалась без видимых причин и покатилась вниз - замедленно, словно во
сне, потом увлекла за собой массу других камней, которые яростными
скачками мчались все быстрее, и наконец белая как молоко пыль скрыла
дальнейший путь лавины. Это было совсем как в бреду: огромные глыбы
сталкивались совершенно беззвучно, и даже подрагивание почвы не ощущалось
сквозь надувные подошвы. За крутым поворотом Пиркс увидел след лавины, а
сама она уже казалась волнистым, спокойно стелющимся облаком. С невольным
беспокойством он начал искать взглядом ракету, но она была в безопасности,
стояла на прежнем месте, километрах в двух отсюда, и Пиркс видел ее
блестящее брюшко и три черточки-ножки. Будто странное лунное насекомое
присело на старой осыпи, которая раньше казалась Пирксу крутой, а отсюда
выглядела плоской, как стол.
Когда они приблизились к полосе тени, Пнин ускорил шаг. Пиркс был так
поглощен зрелищем дикой и грозной природы, что ему просто некогда было
взглянуть на Лангнера. Только сейчас он заметил, что маленький астрофизик
ступает уверенно и совсем не спотыкается.
Пришлось прыгать через четырехметровую расщелину. Пиркс вложил в прыжок
слишком много сил; он взмыл вверх и, бесцельно перебирая ногами, опустился
в добрых восьми метрах за противоположным краем пропасти. Такой лунный
прыжок мог обогатить человека опытом, не имевшим ничего общего с
паясничанием туристов в гостинице на Луне.
Они вошли в тень. Пока они находились сравнительно недалеко от залитых
солнцем скал, их отблески слегка освещали тьму, играли на выпуклостях
скафандров. Но вскоре мрак настолько сгустился, что путники потеряли друг
друга из виду. В тени была ночь. Сквозь все антитермические слои скафандра
Пиркс ощутил ее ледяной холод; он не добирался до тела, не жег кожу, но
будто напоминал о своем молчаливом, холодном присутствии: некоторые части
бронированного скафандра явственно задрожали, охладившись на двести с
лишним градусов. Когда глаза привыкли к темноте, Пиркс заметил, что
красные шары на верхушках алюминиевых мачт довольно ярко светятся; бусинки
этого рубинового ожерелья уходили вверх и исчезали в свете Солнца - там
растрескавшийся горный хребет устремлялся в долину, создавая три
гигантских крутых уступа, громоздившихся друг на друга; их разделяли узкие
горизонтальные выходы горных пластов, образуя нечто вроде острых карнизов.
Пирксу показалось, что исчезающая вдали шеренга мачт ведет к одной из этих
каменных палок, но он подумал, что это, пожалуй, невозможно. У самого
верха сквозь гребень, словно расколотый ударом молнии, прорывался почти
горизонтальный сноп солнечного света. Он напоминал возникший в глухом
молчании взрыв, брызгающий раскаленной белизной на скальные выступы и
расщелины.
- Вон там станция, - донесся через шлемофон близкий голос Пнина.
Русский остановился на границе ночи и дня, мороза и зноя, показывая рукой
куда-то вверх, но Пиркс не мог различать ничего, кроме чернеющих обрывов,
не посветлевших даже под Солнцем.
- Видите Орла?.. Так мы назвали этот хребет. Это голова, вон клюв, а это
крыло!..
Пиркс видел только нагромождение света в теней. Над восточной, искрящейся
гранью хребта торчала наклонная вершина; из-за отсутствия воздушной дымки,
размывающей очертания, она казалась совсем близкой. И вдруг Пиркс увидел
всего Орла. Крыло - это и была та стена, к которой они направлялись; выше,
на фоне звезд, выделялась голова птицы, наклонная вершина была клювом.
Пиркс посмотрел на часы. Прошло уже сорок минут. Значит, остается идти, по
меньшей мере, еще столько же.
Перед очередной полосой тени Пнин остановился, чтобы переключить свой
климатизатор. Пиркс воспользовался этим и спросил, куда ведет дорога.
- Туда, - Пнин показал рукой вниз.
Пиркс видел лишь пропасть, а на дне ее - конус осыпи, из которой торчали
огромные обломки скал.
- Оттуда откололась плита, - объяснил Пнин, указывая теперь на просвет в
гребне. - Это Солнечные Ворота. Сейсмографы на "Циолковском"
зарегистрировали сотрясение почвы; по нашим подсчетам, рухнуло вниз около
полумиллиона тонн базальта...
- Позвольте, - перебил его ошеломленный Пиркс. - А как же теперь
доставляют наверх грузы?
- Сами увидите, когда придем, - ответил Пнин и зашагал вперед.
Пиркс последовал за ним, пытаясь на ходу решить загадку, но ничего не
придумал. Неужели они таскают на спине каждый литр воды, каждый баллон
кислорода? Нет, это невозможно. Теперь они шли быстрее. Над пропастью
торчала последняя алюминиевая мачта. Темнота снова окутала их, и пришлось
зажечь фонарики на шлемах; белые пятна света мерцали, перескакивали с
одного каменного выступа на другой. Теперь они шли по карнизу, который
иногда сужался до ширины двух ладоней. Они шли, как по канату, по
совершенно плоской полке; ее шершавая поверхность служила хорошей опорой.
Правда, хватило бы одного неверного шага, легкого головокружения. "Почему
бы нам не пойти в связке?" - подумал Пиркс, и в эту минуту световое пятно
впереди замерло: Пнин остановился.
- Веревка, - сказал он.
Пнин подал конец веревки Пирксу, а тот, пропустив ее через специальный
карабин, бросил дальше, Лангнеру. Пока они не двигались, Пиркс мог,
прислонившись спиной к скале, посмотреть вниз. Вся воронка кратера лежала
перед ним как на ладони, черные лавовые ущелья казались сеточкой трещин,
приземистый центральный конус отбрасывал длинную тень.
Где была ракета? Пиркс не мог ее обнаружить. Где дорога? Эти извилины,
помеченные рядами алюминиевых мачт? Они тоже исчезли. Виднелось лишь
пространство каменного цирка в ослепительно ярком блеске и в полосах
черной тьмы, тянущихся от одной груды камней к другой; светлая каменная
пыль, присыпавшая скалы, подчеркивала рельеф местности с ее гротескными
группами кратеров, все уменьшавшихся; только в районе хребта Менделеева
были, наверное, сотни кратеров разного диаметра - от полукилометровых до
еле заметных; все они были идеально круглые, с пологим наружным скатом и
более крутым внутренним, в центре у них располагалась горка либо небольшой
конус, на худой конец - нечто наподобие пупка; самые маленькие из них были
точной копией средних, средние ничем не отличались от больших, и все это
находилось внутри огромного каменного колодца диаметром тридцать
километров.
Это соседство хаоса и точности раздражало человеческий разум; в этом
созидании и разрушении форм по единому образцу математическое совершенство
сочеталось с полнейшей анархией смерти. Пиркс посмотрел вверх, потом
назад: сквозь Солнечные Ворота по-прежнему хлестали потоки белого огня.
Через несколько сотен шагов, за узкой расщелиной, скала отступила; они все
еще шли в тени, но стало светлее от лучей, отражаемых вертикально торчащей
каменной палицей, которая вырастала из мрака чуть ли не на два километра.
Они перебрались через каменистую осыпь, и перед ними открылся довольно
пологий, ярко освещенный склон. Пиркс начинал ощущать странное
одеревенение - не мускулов, а разума, наверное оттого, что внимание было
перенапряжено: ведь на него обрушилось все сразу - и Луна с ее дикими
горами, и ледяная ночь вперемежку с приливами неподвижного зноя, и это
великое всепоглащающее молчание, среди которого человеческий голос, время
от времени звучащий в шлеме, кажется таким же неестественным и неуместным,
как попытка донести на вершину Маттергорна золотую рыбку в аквариуме.
Пнин свернул за последний пик, отбрасывавший тень, и весь вспыхнул, будто
облитый огнем. Тот же огонь брызнул в глаза Пирксу, прежде чем он
сообразил, что это - Солнце, что они выбрались на верхний, уцелевший
участок дороги.
Теперь они быстро шагали рядом, опустив на шлемах сразу по два
противосолнечных фильтра.
- Сейчас придем, - сказал Пнин.
По такой дороге действительно могли ездить машины, ее проделали в скале
управляемыми взрывами; она вела под навесом Орлинного Крыла на самую
вершину кратера; там было нечто вроде седловины с естественно
образовавшимся каменным котлом, срезанным снизу. Этот котел и помог
наладить снабжение станции после катастрофы. Грузовая ракета привозила
припасы, и специальный миномет, предварительно пристрелявшись по котлу,
начинал выстреливать в него контейнеры с грузом. Несколько контейнеров
обычно раскалывалось, но большинство выдерживало и выстрел, и удар о
скалу, потому что их бронированные корпуса отличались исключительной
прочностью. Раньше, когда не было еще ни Луны Главной, ни вообще
каких-либо станций, доставлять припасы экспедициям, углублявшимся в район
Центрального Залива, можно было, лишь сбросив контейнер с ракеты; а
поскольку парашюты были здесь совершенно бесполезны, приходилось так
конструировать эти дюралевые или стальные ящики, чтобы они выдержали самый
сильный удар. Их сбрасывали, словно бомбы, а участники экспедиции потом их
собирали - иной раз для этого приходилось обыскивать целый квадратный
километр пространства. Теперь эти контейнеры снова пригодились. За
седловиной дорога шла под самым гребнем к северной вершине Орлиной Головы;
метров на триста пониже сверкал бронированный колпак станции. Со стороны
склона станцию окружало полукольцо глыб: они катились в пропасть и
задержались, встретив на пути стальной купол. Несколько таких глыб лежало
на бетонной площадке у входа в станцию.
- Да неужели нельзя было найти места получше? - вырвалось у Пиркса.
Пнин, который уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы,
приостановился.
- Вы говорите совсем как Анимцев,- сказал он.
Пнин ушел - один - за четыре часа до захода солнца. Но, собственно, он
ушел в ночь: почти вся дорога, которую ему предстояло пройти, была уже
окутана непроглядной тьмой... Лангнер, знавший Луну, сказал Пирксу, что,
когда они шли, не было еще по-настоящему холодно - камни лишь начинали
остывать. Мороз как следует прихватит примерно через час после наступления
темноты.
С Пниным договорились, что он даст знать, когда доберется до ракеты.
Действительно, через час двадцать минут они услышали голос по радио.
Разговор был короткий, нельзя было терять ни секунды, тем более что
стартовать приходилось в трудных условиях: ракета стояла не вертикально, а
ее "ноги" довольно глубоко ушли в каменную осыпь и действовали, как якори
с балластом. Пиркс и Лангнер, отодвинув металлический ставень окна, видели
этот старт, - конечно, не самое начало, поскольку место стоянки заслоняли
выступы главного хребта. Но вдруг темноту, густую и бесформенную, прошила
огненная линия, а снизу взвилось рыжее зарево - это был свет выхлопных
огней, отраженный взметнувшейся пылью. Огненное копье уходило все выше и
выше, ракета совсем не была видна, только эта раскаленная струна, все
более тонкая, рвущаяся, распадающаяся на волокна, - нормальная пульсация
двигателя, работающего на полной мощности. Пиркс и Лангнер запрокинули
головы: огненная линия, отмечающая путь ракеты, проходила уже среди звезд;
потом она плавно отклонилась от вертикали и красивой дугой ушла за
горизонт.
Они остались вдвоем в абсолютной темноте, так как нарочно погасили все
огни, чтобы лучше видеть старт. Задвинули бронированный ставень, включили
свет и поглядели друг на друга. Лангнер слегка усмехнулся, ссутулившись,
подошел к окну, где лежал его рюкзак, и начал доставать из него книги.
Пиркс стоял, прислонившись к вогнутой стене. В голове у него все
перемешалось: холодные подземелья Луны Главной, узкие гостиничные
коридоры, лифты, туристы, подпрыгивающие до потолка и обменивающиеся
кусками оплавленной пемзы, полет на станцию "Циолковский", рослые русские
исследователи, серебряная паутинка радиотелескопа, еще один полет и,
наконец, эта дьявольская дорога сквозь каменный холод и зной, с
пропастями, глядящими прямо в стекло шлема. Он не мог поверить, что так
много уместилось в какие-нибудь несколько часов: время гигантски выросло,
охватило все эти картины, поглотило их, а теперь они возвращались, будто
борясь за первенство. Пиркс на мгновение сомкнул пылающие, сухие веки и
снова открыл глаза.
Лангнер по какой-то своей системе расставлял книги на полке. Пирксу
показалось, что он понял этого человека. Спокойные движения его рук,
выстраивающих книги в ровный ряд, не свидетельствовали об отупении и
равнодушии. Лангнера не угнетал этот мертвый мир, потому что он ему
служил: прибыл он на станцию по доброй воле, по дому не грустил, дом для
него - спектрограммы, результаты вычислений и то место, где эти вычисления
производились; он всюду мог чувствовать себя как дома, раз уж весь
сосредоточился на ненасытной жажде знаний; он знал, зачем живет. Никогда
бы Пиркс не сознался ему в своих романтических мечтах о великом подвиге!
Он, наверное, даже не усмехнулся бы, как минуту назад, а выслушал бы его и
вернулся к своей работе. Пиркс на мгновение позавидовал его уверенности.
Но вместе с тем он чувствовал, что Лангнер чужой, что им нечего сказать
друг другу, а ведь им предстояло вместе пережить надвигающуюся ночь, и
день, и еще одну ночь... Пиркс обвел взглядом кабину, будто впервые увидел
ее. Покрытые пластиком вогнутые стены. Закрытое бронированным клапаном
окно. Потолочные, вделанные в пластик лампы. Несколько цветных репродукций
между полками со специальной литературой; узенькая табличка в рамке, на
ней в два столбца написаны фамилии всех, кто жил здесь. По углам порожние
кислородные баллоны, консервные банки, наполненные разноцветными кусочками
минералов. Легкие металлические стулья с нейлоновыми сиденьями. Небольшой
рабочий стол, над ним лампа, укрепленная на шарнире. Сквозь приоткрытые
двери видна аппаратура радиостанции. Лангнер наводил порядок в шкафу,
набитом негативами. Пиркс вышел в прихожую; слева была кухонька, прямо -
выход в шлюзовую камеру, а справа - две крошечные комнаты. Он открыл свою.
Кроме койки, складного стула, выдвижного столика и полочки, там ничего не
было. Потолок с одной стороны, над койкой, был скошен, как в мансарде, но
не просто, а дугообразно, соответственно кривизне наружной брони. Пиркс
вернулся в прихожую. Дверь шлюзовой камеры была скруглена на углах, края
ее покрывал толстый слой герметизирующего пластика. Пиркс увидел спицевое
колесо и лампочку, которая загоралась, когда наружный люк был открыт и в
камере устанавливался вакуум. Сейчас лампочка не горела. Пиркс открыл
дверь. Автоматически вспыхнули две лампы, осветив узкое помещение с голыми
металлическими стенами и вертикальной лесенкой посередине - лесенка
упиралась в выходной люк в потолке. Под нижней ступенькой лесенки виднелся
слегка затертый шагами меловой контур. На этом месте нашли Сэвиджа: он
лежал на боку, скорчившись, и его не сразу смогли поднять, потому что
кровь, залившая ему глаза и лицо, примерзла к шероховатым плитам. Пиркс
поглядел на этот белесоватый абрис, еще напоминающий человеческий силуэт,
потом попятился и, заперев герметическую дверь, поднял глаза к потолку:
сверху доносились чьи-то шаги. Это Лангнер полез наверх по приставной
лесенке в противоположном конце коридора и возился в обсерватории.
Просунув голову в круглый люк в полу обсерватории, Пиркс увидел
зачехленный телескоп, напоминавший маленькую пушку, камеры астрографов и
два довольно больших аппарата: это были камера Вильсона и другая,
масляная, с устройством для фотографирования следов частиц. Станция была
предназначена для исследования космических лучей, и пластинки, которые
применяются для этой цели, валялись повсюду; их оранжевые пакеты лежали
между книгами, под полками, в ящиках столов, у кроватей, даже в кухоньке.
И это все? Собственно, все, если не считать больших резервуаров с водой и
кислородом, размещенных под полом и наглухо закрепленных в лунном грунте,
в массиве хребта Менделеева. Над каждой дверью висел круглый индикатор,
регистрирующий концентрацию углекислого газа в помещении. Над ним
виднелось ситечко климатизатора. Установка работала бесшумно. Она
всасывала воздух, очищала его от углекислого газа, добавляла необходимое
количество кислорода, увлажняла или осушала и опять нагнетала во все
помещения станции. Пиркс был рад каждому звуку, долетавшему из
обсерватории; когда Лангнер не шевелился, тишина так разрасталась, что
можно было расслышать ток собственной крови, совсем как в
экспериментальном бассейне, в "сумасшедшей ванне", но из бассейна можно
было вылезти в любую минуту... Лангнер спустился вниз и приготовил ужин
бесшумно и умело; когда Пиркс вошел в кухоньку, все было уже готово. Они
ели, обмениваясь дежурными фразами: "Передайте мне соль". - "Хлеб еще есть
в банке?" - "Завтра придется открыть новую". - "Кофе или чаю?" Только и
всего. Пирксу сейчас немногословность была по душе. Что они, собственно,
едят? Третий обед за день? Или четвертый? А может, это уже завтрак
следующих суток? Лангнер сказал, что должен проявить отснятые пластинки.
Он ушел наверх. Пирксу нечем было заняться. Он вдруг понял все. Его
прислали сюда, чтобы Лангнер не был в одиночестве. Пиркс ведь не
разбирается ни в астрофизике, ни в космических лучах. Разве станет Лангнер
обучать его обращению с астрографом! Вышел он на первое место, психологи
заверили, что такой человек не рехнется, поручились за него. Теперь
придется просидеть в этом горшке две недели ночи, а потом две недели дня,
неизвестно чего ожидая, неизвестно на что глядя... Это Задание, эта
Миссия, которая несколько часов назад казалась ему невероятным счастьем,
теперь предстала в своем подлинном облике - как бесформенная пустота. От
чего должен он охранять Лангнера и самого себя? Каких следов искать? И
где? Может, он считал, что откроет такое, чего не заметили лучшие
специалисты, входившие в состав комиссии, люди, годами изучавшие Луну?
Каким идиотом он был!
Пиркс сидел у стола. Надо вымыть посуду. И завернуть кран, потому что
утекала по капле вода, бесценная вода, которую привозили в виде
замороженных глыб и забрасывали из миномета по дуге в два с половиной
километра в каменный котел у подножья станции. Но он не двигался. Даже не
пошевелил рукой, безвольно лежавшей на краю стола. В голове были жар и
пустота, безмолвие и тьма, со всех сторон обступившие скорлупу станции. Он
протер глаза, они горели, будто их засыпало песком. С трудом встал, словно
весил вдвое больше, чем на Земле. Отнес грязную посуду к раковине, с
шумом бросил ее на дно, под струйку теплой воды. И, моя тарелки, соскребая
с них застывшие остатки жира, Пиркс усмехнулся, вспомнив свои мечты,
которые развеялись еще где-то на дороге к хребту Менделеева и остались так
далеко позади, были такими смешными и чуждыми, такими давними, что их
нечего было даже стыдиться.
С Лангнером можно было прожить хоть день, хоть год - это ничего не меняло.
Работал он усердно, но размеренно. Никогда не торопился. Не имел никаких
дурных привычек, никаких странностей и чудачеств. Если живешь с кем-нибудь
в такой тесноте, любой пустяк начинает раздражать: что твой компаньон
долго торчит под душем, что отказывается открыть банку со шпинатом, потому
что не любит шпината, что ему бывает весело, что он вдруг перестает
бриться и обрастает жуткой колючей щетиной, либо, порезавшись при бритье,
потом битый час разглядывает себя в зеркале и корчит рожи, будто он тут
один. Лангнер был не такой. Он ел все, хотя и без особого удовольствия.
Никогда не капризничал: нужно мыть посуду - моет. Не распространялся
подолгу о себе и своих научных трудах. Спросишь о чем-нибудь - ответит.
Пиркса он не сторонился. Но и не навязывался ему. Именно эта безличность
и могла бы раздражать Пиркса. Потому что первое здешнее впечатление -
когда физик, расставлявший книги на полке, показался ему олицетворением
скромного героизма, собственно не героизма, а достойного зависти,
стоически мужественного отношения к науке, - это впечатление исчезло, и
навязанный Пирксу компаньон казался ему бесцветным до тошноты. Но Лангнер
все же не вызывал у Пиркса ни тоски, ни раздражения. Потому что у Пиркса
оказалась - по крайней мере поначалу - масса дел. И дела эти были
захватывающие. Теперь, когда Пиркс знал и станцию, и ее окрестности, он
снова принялся изучать все документы комиссии.
Катастрофа произошла через четыре месяца после ввода станции в строй. Она
наступила не на рассвете и не в сумерки, как того можно было ожидать, а
почти в самый лунный полдень. Три четверти нависшей плиты Орлиного Крыла
рухнули - без каких-либо признаков, предвещавших катастрофу. Катастрофа
произошла на глазах у четырех человек: личный состав станции был тогда
временно удвоен, и все как раз стояли, ожидая колонну транспортеров с
припасами.
Расследование показало, что проникновение в глубь главной опоры Орла
действительно нарушило ее кристаллическую структуру и механическую
устойчивость всей системы. Англичане сваливали ответственность на
канадцев, канадцы - на англичан; лояльность партнеров по Британскому
содружеству проявились лишь в том, что они дружно умолчали о
предостережениях профессора Анимцева. Но как бы ни обстояло дело,
результаты были трагическими. Четверо людей, стоявших у станции, менее чем
в километре по прямой линии от места катастрофы, видели, как раскалывается
надвое ослепительно сверкающая скала, как разваливается на куски система
противолавинных клиньев и стен, как вся эта масса мчащихся глыб сносит
дорогу вместе с подпирающим ее скальным основанием и падает в долину,
которая за тридцать часов превратилась в море слегка клубящейся белой
пыли: разлив этой пыли, гонимой бешеным натиском лавины, через несколько
минут уже достиг противоположного склона кратера. В губительной зоне
обвала оказались два транспортера. Того, что замыкал колонну, вообще не
удалось найти. Его обломки были погребены под десятиметровой толщей
камней. Водитель второго транспортера пытался спастись. Он проскочил поток
лавины и выбрался на верхний, уцелевший участок дороги, но огромная глыба,
перемахнув через сохранившийся остаток противолавинной стены, сбросила
машину в трехсотметровую пропасть. Водитель успел открыть люк и упал в
поток мелких камней. Он один пережил своих товарищей, впрочем лишь на
несколько часов. Но эти несколько часов были сущим адом для остальных.
Этот человек, канадец французского происхождения по фамилии Роже, не
потерял сознания - или пришел в себя сразу после катастрофы - и из глубины
белой тучи, закрывшей все дно кратера, звал на помощь. Приемник в
радиоаппаратуре его скафандра был поврежден, но передатчик действовал.
Найти Роже было невозможно. Запеленговать его передатчик никак не
удавалось из-за многократного преломления волн, отражаемых глыбами, а
глыбы были величиной с большой дом, и спасатели двигались по этому
лабиринту, залитому молочной пылью, как по руинам города. Радар был
бесполезен из-за обилия сернистого железа в осыпавшейся породе. Через час,
когда из-под Солнечных Ворот ринулась вторая лавина, розыски пришлось
прекратить. Вторая лавина была небольшой, однако она могла предвещать
новые обвалы. И они ждали, а голос Роже все еще был слышен, и особенно
четко наверху, на станции: каменная воронка кратера действовала как
нацеленный вверх рупор. Через три часа прибыли русские со станции
"Циолковский" и двинулись в пылевое облако на гусеничных транспортерах;
машины становились дыбом и того гляди могли опрокинуться на движущемся
склоне: из-за слабого притяжения угол падения каменных осыпей на Луне
круче, чем на Земле. Цепочки спасателей прошли туда, где и гусеничные
машины не могли пройти, и трижды прочесали зыбкую поверхность осыпи. Один
из спасателей упал в расщелину; только немедленная отправка на станцию
"Циолковский" и быстрые действия врача помогли ему выжить. Но и тогда люди
не ушли из белой тучи, потому что все они слышали постепенно слабеющий
голос Роже.
Через пять часов он умолк. Но Роже был еще жив. Об этом знали все. В
скафандре, помимо обычной аппаратуры для радиотелефонной связи, есть
миниатюрный автоматический передатчик, соединенный с кислородным прибором.
Электромагнитные волны передают каждый вдох и выдох на станцию, где он
регистрируется специальным устройством вроде "магического глаза": зеленый
светящийся "мотылек" то расправляет "крылья", то складывает. Это
фосфоресцирующее мигание подтверждало, что потерявший сознание, умирающий
Роже все еще дышит; пульсация эта все замедлялась; никто не мог уйти из
помещения радиостанции, столпившиеся здесь люди бессильно ждали смерти
Роже.
Роже дышал еще два часа. Потом зеленый огонек в "магическом глазе"
замерцал, сжался и замер. Лишь через тридцать часов отыскали
изуродованный, окаменевший труп канадца и похоронили его в помятом
скафандре, как в металлическом гробу.
Потом проложили новую дорогу, точнее, ту горную тропу, по которой Пиркс
пришел на станцию. Канадцы хотели было ликвидировать станцию, но их
упрямые английские коллеги разрешили проблему доставки припасов
оригинальным способом, который впервые был предложен на Земле при штурме
Эвереста. Тогда его отклонили как нереальный. Реальным он оказался лишь на
Луне.
Эхо катастрофы прокатилось по всей Земле в многочисленных, порой
совершенно противоречивых версиях. Наконец, шум утих. Трагедия стала
очередной главой в летописи борьбы с лунными пустынями. На станции
посменно дежурили астрофизики. Так прошло шесть лунных дней и ночей. А
когда уже казалось, что на этой недавно так много испытавшей станции не
произойдет больше ничего сенсационного, станция "Менделеев" вдруг не
отозвалась на позывные, поданные на рассвете радистами станции
"Циолковский". И опять туда направилась команда с "Циолковского" - спасать
людей или, вернее, выяснить, чем объясняется молчание станции. Их ракета
опустилась у края большой осыпи, неподалеку от вершины хребта. До купола
станции они добрались, когда почти весь кратер был еще окутан непроглядной
тьмой. Только под самой вершиной искрился в горизонтальных лучах стальной
колпак станции. Входной люк был открыт настежь. Под ним, у основания
лесенки, лежал Сэвидж - в такой позе, будто он соскользнул со ступенек.
Смерть наступила в результате удушья: бронированное стекло его шлема
треснуло. Позже на внутренней стороне его рукавиц обнаружили еле заметные
следы каменной пыли, будто он возвращался после восхождения в горы. Но
следы эти могли иметь более давнее происхождение. Второго канадца, Шалье,
нашли только после тщательного осмотра близлежащих расщелин и откосов.
Спасатели, спустившись на тросах длиной триста метров, извлекли его тело
со дна пропасти под Солнечными Воротами. Труп лежал в нескольких десятках
метров от того места, где погиб и был похоронен Роже.
Все попытки восстановить картину случившегося сразу показались
безнадежными. Никто не мог выдвинуть правдоподобную гипотезу. К месту
происшествия прибыла смешанная англо-канадская комиссия. Часы Шалье
остановились в двенадцать, но неизвестно было, в полдень они разбились или
в полночь. Часы Сэвиджа остановились в два. Внимательный осмотр (а
расследование велось с идеальной тщательностью) показал, что пружина часов
раскрутилась до конца. Значит, часы Сэвиджа, по всей вероятности, не
остановились в момент его смерти, а шли еще некоторое время.
В помещении станции был обычный порядок. В станционном журнале, куда
заносились все существенные факты, не было ничего, что могло бы пролить
хоть луч света на происшедшее. Пиркс изучил этот журнал страницу за
страницей. Записи были лаконичны: в таком-то часу произведены
астрономические измерения, экспонировано столько-то пластинок, в такой-то
обстановке проведены следующие наблюдения. Среди этих стереотипных заметок
ни одна не имела хотя бы косвенной связи с тем, что произошло в эту
последнюю для Сэвиджа и Шалье лунную ночь.
Все здесь свидетельствовало о том, что смерть захватила работников станции
врасплох. Нашли открытую книгу, на полях которой Шалье делал пометки; она
лежала, прижатая другой книгой, чтобы страницы не закрывались, освещенная
электрической лампой. Рядом была трубка, она упала набок, и выпавший
уголек слегка опалил пластиковое покрытие стола. К тому же Сэвидж готовил
тогда ужин. В кухоньке остались открытые банки консервов, в миске белела
разведенная на молоке кашица для омлета, дверца холодильника была открыта,
а на белом столике стояли две тарелки, два прибора и нарезанный
зачерствевший хлеб...
Стало быть, один из них оторвался от чтения и отложил дымящуюся трубку,
как это делают, когда хотят ненадолго отлучится из комнаты. А другой
бросил готовить ужин, оставив сковородку с расплавленным жиром, даже не
захлопнул дверцы холодильника. Они надели скафандры и вышли в ночь.
Одновременно? Или один за другим? Зачем? Куда? Оба они пробыли на станции
уже две недели. Превосходно знали окружающую местность. Да и ночь была на
исходе. Через десять - пятнадцать часов должно было взойти солнце. Почему
они не дождались восхода, если оба - или один из них - решили спуститься
на дно кратера? О том, что таково было, по-видимому, намерение Шалье,
свидетельствовало место, где нашли его труп. Он, как и Сэвидж, знал, что
забираться на площадку под Солнечными Воротами, где дорога неожиданно
обрывается, - это сумасшествие. Пологий спуск становился в этом месте все
круче, будто приглашая спуститься вниз, но через несколько десятков шагов
уже зияла пропасть, образовавшаяся в результате обвала. Новая дорога
огибала это место, а потом шла вдоль линии алюминиевых вех. Это знал
каждый, кто хоть раз побывал на станции. И вдруг один из постоянных ее
сотрудников пошел именно туда, начал спускаться по плитам, ведущим к
пропасти. С какой целью? Чтобы совершить самоубийство? Но разве бывает
так, чтобы самоубийца оторвался от увлекательного чтения, оставив
раскрытую книгу, отложил дымящуюся трубку и пошел навстречу смерти?
А Сэвидж? При каких обстоятельствах треснуло стекло в его шлеме? Когда он
только выходил из дома или когда возвращался? Или он собирался искать
Шалье, который все не возвращался? Но почему он не пошел вместе с ним? А
если пошел, то как мог позволить ему спуститься к обрыву? На все вопросы
не было ответов...
Единственным предметом, оказавшимся явно не на своем месте, была пачка
пластинок, предназначенных для регистрации космических лучей. Она лежала в
кухне на белом столике, рядом с пустыми чистыми тарелками. Комиссия
пришла к следующим выводам. В тот день дежурил Шалье. Углубившись в
чтение, он вдруг спохватился, что время приближается к одиннадцати. В
этот час он должен был заменить экспонированные пластинки новыми.
Пластинки экспонировались вне станции. На сотню шагов выше по склону горы
был вырублен в скале неглубокий колодец. Стены его выложили свинцом, чтобы
на фотопластинки падали только вертикальные лучи, как требовали условия
тогдашних исследований. Итак, Шалье встал, отложил книгу и трубку, взял
пачку новых пластинок, надел скафандр, вышел через шлюзовую камеру,
направился к колодцу, спустился по ступенькам, вделанным в стену, сменил
пластинки и, взяв экспонированные, направился назад. На обратном пути он
заблудился. Кислородный аппарат у него не был испорчен; значит, разум его
помутился не от аноксии - кислородного голодания. Так, по крайней мере,
можно было предположить после осмотра разбитого скафандра.
Члены комиссии пришли к убеждению, что сознание Шалье внезапно помрачилось
- иначе бы он не сбился с дороги. Слишком хорошо он ее знал. Может, он
неожиданно заболел, упал в обморок, может, у него закружилась голова и он
потерял ориентировку? Во всяком случае, он шел, думая, что возвращается на
станцию, а на самом деле двигался прямо к пропасти, которая поджидала его
в каких-нибудь ста метрах. Сэвидж, видя, что Шалье долго не возвращается,
забеспокоился, бросил стряпню и попытался установить с ним радиосвязь.
Передатчик был настроен на ультракороткий диапазон местной связи. Конечно,
его могли включить и раньше, если б кто-нибудь из дежурных пытался,
несмотря на помехи, установить связь со станцией "Циолковский". Но,
во-первых, русские не слышали никаких радиосигналов, пусть даже искаженных
до полной непонятности. А во-вторых, это предположение казалось
малоправдоподобным еще и потому, что и Сэвидж, и Шалье прекрасно понимали
всю бессмысленность такой попытки как раз в период самых сильных
радиопомех, перед рассветом... Когда связаться с Шалье не удалось, ибо он
тогда уже погиб, Сэвидж, надев скафандр, выбежал в темноту и начал искать
товарища. Возможно, Сэвидж был так взволнован молчанием Шалье, его
необъяснимым, таким внезапным исчезновением, что сбился с пути; но скорее
он, пытаясь систематически прочесать окрестности станции, напрасно и
чрезмерно рисковал. Одно ясно: во время этих головоломных поисков Сэвидж
упал и разбил стекло шлема. У него хватило еще сил, зажав ладонью трещину,
добежать до станции и взобраться к входному люку, но прежде чем он задраил
люк, прежде чем впустил в камеру воздух, остаток кислорода улетучился из
скафандра и Сэвидж на последней лесенке упал в обморок, который через
несколько секунд парешел в смерть.
Такое истолкование трагедии не убедило Пиркса. Он тщательно ознакомился с
характеристиками обоих канадцев . Особое внимание уделил Шалье, ибо тот,
по-видимому, оказался невольным виновником гибели и своей, и своего
товарища. Шалье было тридцать пять лет. Он был известным астрофизиком и
опытным альпинистом. Отличался отменным здоровьем, никогда не болел;
головокружений у него не было. До этого он работал на "земном" полушарии
Луны, где стал одним из основателей Клуба акробатической гимнастики, этого
необычного спорта; лучшие из его приверженцев могли с одного прыжка
сделать десять сальто подряд и уверенно опуститься на полусогнутые ноги
или выдержать на своих плечах пирамиду из двадцати пяти спортсменов!
Неужели такой человек без всякой причины вдруг ослабеет или потеряет
ориентировку и не сумеет пройти по отлогому склону последние сто шагов до
станции, а свернет под прямым углом в ложном направлении, да еще и
перелезет в темноте через груду глыб, громоздящуюся позади станции именно
в этом месте?
И была еще одна деталь, которая, по мнению Пиркса (да и не только Пиркса),
казалось бы, прямо противоречила версии, записанной в официальном
протоколе. На станции сохранялся порядок. Но одну вещь нашли не на своем
месте - пачку фотопластинок на кухонном столе. Похоже было на то, что
Шалье действительно вышел, чтобы сменить пластинки. Что он сменил их. Что
вовсе не пошел прямо к пропасти, не карабкался через каменный вал, а
преспокойно вернулся на станцию. Об этом свидетельствовали пластинки.
Шалье положил их на кухонный стол. Почему именно туда? И где был в это
время Сэвидж? Комиссия решила, что экспонированные пластинки, обнаруженные
в кухне, принадлежат к предыдущей, утренней партии и что один из ученых
случайно положил их на стол. Однако возле трупа Шалье не нашли никаких
пластинок. Комиссия решила, что пачка пластинок могла выпасть из кармана
скафандра или из рук Шалье при падении в пропасть и исчезнуть в одном из
бесчисленных щелей среди каменной осыпи.
Пирксу казалось, что тут явно подгоняют факты под заранее принятую
гипотезу.
Он спрятал протоколы в ящик. Ему больше незачем было заглядывать в них. Он
знал их наизусть. Он сказал себе - даже не выразил этой мысли словесно,
ибо был непоколебимо в этом уверен, - что разгадка тайны скрыта не в
психике обоих канадцев. Не было никакого обморока, заболевания,
помрачнения сознания - причина трагедии была иная. Ее нужно было искать
либо на самой станции, либо в ее окрестностях. Пиркс начал с исследования
станции. Он не искал никаких следов - хотел лишь подробно изучить детали
оборудования. Спешить ему не приходилось, времени было достаточно.
Прежде всего он исследовал шлюзовую камеру. Меловой контур все еще
виднелся у основания лесенки. Пиркс начал с внутренней двери. Как обычно в
малых камерах подобного типа, устройство позволяло открывать либо
внутреннюю дверь, либо крышку верхнего люка. При открытом люке дверь
нельзя было открыть. Это исключало несчастные случаи, например, если один
открывает крышку, а другой в это время откроет дверь. Правда, дверь
открывалась внутрь и давление воздуха все равно захлопнуло бы ее с силой
почти в восемнадцать тонн, но между краем двери и фрамугой могла попасть
рука, какой-нибудь твердый предмет или инструмент - тогда произошла бы
молниеносная утечка воздуха в пустоту.
С крышкой входного люка дело обстояло еще сложнее, тем более что за ее
положением следил центральный распределительный аппарат в помещении
радиостанции. Когда крышку открывали, на пульте этого прибора загорался
красный сигнал. В тоже мгновение автоматически включался приемник зеленого
сигнала. Он представлял собой стеклянный глазок в никелированной оправе,
расположенный в центре тоже застекленного экрана локатора. Когда "мотылек"
в глазке мерно помахивал "крыльями", это значило, что находящийся вне
станции человек дышит нормально; кроме того, по расчерченному на сегменты
экрану локатора двигалась светящаяся полоска, показывая, где этот человек
находится. Эта светящаяся полоска вращалась по экрану соразмерно с
оборотами радарной антенны на куполе и позволяла наблюдать окрестности
станции в виде фосфорически мерцающих очертаний. Вслед за лучиком, бегущим
по кругу, как стрелка часов, на экране появлялось специфическое свечение,
возникающее в результате отражения радиоволн от всех материальных
объектов; человек, облаченный в металлический скафандр, вызывал на экране
особенно яркое свечение. Наблюдая за этим изумрудным продолговатым
пятнышком, можно было уловить его движение, так как перемещалось оно на
более слабо светящемся фоне, и таким образом определить, куда и с какой
скоростью идет человек. В верхнем части экрана видна была местность у
северной вершины, где находился колодец для экспонирования пластинок, а в
нижней части, обозначающей юг, то есть зону, в период ночи запретную, -
дорога к пропасти.
Механизмы "дышащего мотылька" и радиолокатора действовали независимо друг
от друга. Глазок питался от датчика, соединенного с кислородными клапанами
скафандра и работавшего на частотах, близких к инфракрасным, а луч
локатора работал на радиоволнах длиной полсантиметра. Аппаратура
располагала только одним локатором и только одним глазком, ибо по
инструкции лишь один человек мог находиться вне станции, а другой внутри
станции наблюдал за его состоянием; в случае необходимости он, конечно,
должен был поспешить на помощь товарищу. На практике при такой краткой и
безопасной отлучке, как для смены фотопластинок в колодце, оставшийся на
станции мог открыть настежь двери кухни и радиостанции и поглядывать на
приборы, не прерывая стряпни. Можно было также поддержать радиотелефонную
связь, за исключением предрассветных часов, потому что приближение
терминатора, граница света и тени, сопровождалось такой бурей тресков, что
разговаривать было практически невозможно.
Пиркс добросовестно изучил действие сигналов. Когда поднимали крышку люка,
вспыхивала красная лампочка на пульте. Зеленый "мотылек" светлел, но
оставался неподвижным, а его "крылышки" были намертво сжаты до толщины
нити, так как отсутствовали внешние сигналы, которые их расправляли.
Лучик локатора мерно кружил по экрану, и неподвижные очертания скалистой
окрестности возникали там, словно окаменевшие призраки. Он нигде не
усиливал и тем самым подтверждал показания "мотылька", что в радиусе его
действия вне станции нет ни одного скафандра. Разумеется, Пиркс наблюдал
за поведением аппаратуры и когда Лангнер выходил сменять пластинки.
Красная лампочка вспыхивала и почти немедленно гасла, потому что Лангнер
закрывал крышку люка снаружи. Зеленый "мотылек" начинал мерно
пульсировать. Через несколько минут пульсация немного ускорялась: Лангнер
довольно быстро поднимался по склону, и его дыхание, естественно,
учащалось. Яркий отблеск скафандра сохранялся на экране значительно
дольше, чем контуры скал, гаснувшие, как только удалялся луч. Потом
"мотылек" внезапно сжимался и замирал, а экран пустел, и свечение
скафандра гасло. Это происходило, когда Лангнер спускался в колодец,
свинцовые стены которого вставали на пути потока сигналов. Одновременно на
главном пульте вспыхивала пурпурная надпись Alarm!, а картина на экране
локатора менялась. Радарная антенна локатора, продолжая вращаться,
уменьшала угол наклона, поочередно прощупывая все более дальние сегменты
местности. Приборы ведь "не знали", что произошло: человек вдруг исчезал
из поля их электромагнитной власти. Через три-четыре минуты "мотылек"
снова расправлял "крылья", локатор обнаруживал исчезнувшего, и оба не
связанных между собой прибора отмечали появление человека. Лангнер,
выбравшись из колодца, возвращался на станцию. Сигнал Alarm продолжал,
однако, гореть - его нужно было выключить. Впрочем, через сто двадцать
минут это сделал бы выключатель с часовым механизмом, поставленный для
того, чтобы зря не расходовалась электроэнергия. Ночью она поступала
только из аккумуляторов, а днем их снова заряжало солнце. Изучив действие
этих приборов, Пиркс решил, что они не отличаются особой сложностью.
Лангнер в его эксперименты не вмешивался. Он считал, что канадцы погибли
именно при таких обстоятельствах, какие изложила комиссия в своих
протоколах; кроме того, он считал, что несчастные случаи вообще неизбежны.
- Пластинки? - ответил он на доводы Пиркса. - Никакого значения эти
пластинки не имеют! Когда расстроишься, еще и не такое делаешь. Логика
покидает нас гораздо раньше, чем жизнь. И человек начинает совершать
бессмысленные поступки...
Пиркс решил больше не спорить.
Кончалась, вторая неделя лунной: ночи. Пиркс после всех исследований знал
не больше, чем в самом начале. Мажет, и вправду этой трагедий суждено
навсегда остаться неразгаданной? Может, это одно из происшествий,
встречающихся раз на миллион, когда невозможно восстановить картину
случившегося?
Пиркс постепенно втянулся в сотрудничество с Лангнером. Надо же было в
конце концов что-то делать, заполнить чем-нибудь долгие часы. Он научился
обращаться с большим астрографом (значит, все же это была обычная
предвыпускная практика...), потом стал по очереди с Лангнером ходить к
колодцу, чтобы оставить там на несколько часов очередную партию
фотопластинок.
Долгожданный рассвет приближался. Истосковавшись по новостям, Пиркс долго
возился с радиоаппаратурой, но извлек лишь ураган треска и свиста,
предвещающий близкий восход солнца. Потом был завтрак; после завтрака они
проявляли пластинки. Над одной из них астрофизик долго корпел, так как
обнаружил на ней великолепный след какого-то мезонного распада; он даже
подозвал Пиркса к микроскопу, но тот был равнодушен к красотам ядерных
превращений. Потом был обед, потом Лангнер провозился часок с астрографами
и провел визуальные наблюдения звездного неба. Время приближалось к ужину,
Лангнер был уже на кухне, когда Пиркс (в этот день была его очередь менять
пластинки) сказал, что выходит наружу. Лангнер, погруженный в изучение
сложного рецепта на коробке с яичным порошком, пробурчал, чтобы он
поторопился: омлет будет готов через десять минут. Пиркс, уже в
скафандре, держа в руке пачку пластинок, проверил, хорошо ли прилегает
шлем к вороту, распахнул настежь двери кухни и радиостанции, вошел в
камеру, захлопнул за собой герметическую дверь, откинул верхнюю крышку и
выбрался наружу.
Его окутала та же тьма, что и в межзвездном пространстве. Земному мраку с
ней не сравниться, потому что атмосфера всегда немного светиться от
слабого возбужденного излучения кислорода. Пиркс видел звезды, и лишь по
тому, как прерывались то тут, то там узоры знакомых ему созвездий, он
понимал, что вокруг громоздятся скалы. Пиркс включил рефлектор на шлеме и,
шагая за бледным, мерно подрагивавшим кружком света, добрался до колодца.
Перебросил ноги в тяжелых башмаках через борт колодца (к здешней легкости
привыкают быстро, куда труднее опять привыкнуть к нормальному притяжению
на Земле), нащупал первую ступеньку, спустился вниз и занялся пластинками.
Когда он присел на корточки и наклонился над подставками, рефлектор
замигал и погас. Пиркс шевельнулся, хлопнул по шлему рукой - свет появился
снова. Значит, лампочка цела, только контакт не в порядке. Он начал
собирать экспонированные пластинки - рефлектор мигнул раз, другой и опять
погас. Пиркс сидел несколько секунд в кромешной тьме, не зная, что
предпринять. Обратная дорога не страшила его - он знал ее наизусть, к тому
же на куполе станции светились два огонька, зеленый и голубой. Но, идя на
ощупь, можно было разбить пластинки. Он еще раз хватил кулаком по шлему -
лампочка загорелась. Пиркс быстро записал температуру, вложил
экспонированные пластинки в кассеты; когда он начал укладывать кассеты в
футляр, проклятый рефлектор снова погас. Пришлось отложить пластинки,
чтобы еще несколько раз стукнуть по шлему и включить свет. Пиркс заметил,
что, пока он стоит выпрямившись, лампочка горит, а стоит ему нагнуться,
как она гаснет. Пришлось продолжать работу в неестественной позе. Наконец
свет погас уже окончательно, и никакие удары не помогали. Но сейчас не
могло быть и речи о возвращении на станцию, потому что вокруг лежали
пластинки. Пиркс прислонился к нижней ступеньке, отвинтил крышку
рефлектора, всадил ртутную лампочку поглубже в патрон и снова надел
крышку. Теперь свет горел, но, как назло, заело винт. Пиркс пробовал и так
и сяк, наконец, разозлившись, сунул стеклянную крышку в карман, быстро
собрал пластинки, разложил новые и полез вверх. До края колодца оставалось
всего с полметра, когда Пирксу показалось, что к белому свету его
рефлектора приметался какой-то другой, колеблющийся и угасающий; он
посмотрел вверх, но увидел лишь звезды над краем колодца. "Почудилось
мне", - решил Пиркс.
Он выбрался наверх, но его охватило какое-то непонятное беспокойство. Он
не шел, а бежал большими скачками, хотя лунные прыжки, вопреки мнению
многих, ничуть не ускоряют движения - прыжки длинные, но зато летишь в
шесть раз медленнее, чем на Земле. Он был уже у станции и положил руку на
перила, когда снова увидел, как что-то блеснуло, будто на юге выстрелили
из ракетницы. Он не увидел самой ракеты - все заслонял купол станции, -
только призрачный отблеск нависших скал: они вынырнули на секунду из
черноты и снова исчезли Пиркс молниеносно, как обезьяна, взобрался на
купол. Кругом была тьма. Будь у него ракетница, он выстрелил бы. Он
включил свое радио. Треск. Ужасный треск. Вдруг он подумал, что валяет
дурака. Какая ракета? Это наверняка был метеор. Метеоры не светятся в
атмосфере, потому что ее нет на Луне, но вспыхивают, когда с космической
скоростью врезаются в скалы. Пиркс быстро спустился в камеру, дождался,
пока стрелки показали необходимое давление - 0,8 килограмма на квадратный
сантиметр, открыл дверь и, стаскивая на ходу шлем, вбежал в прихожую.
- Лангнер! - крикнул он.
Молчание. Не снимая скафандра, Пиркс вбежал в кухню. Обвел ее взглядом.
Кухня была пуста! На столе - тарелки, приготовленные к ужину, в кастрюльке
- размешанная для омлета кашица, сковородка рядом с уже включенной
горелкой.
- Лангнер! - заорал Пиркс и, швырнув пластинки, бросился в помещение
радиостанции. Там тоже было пусто. Неизвестно откуда появилась у него
уверенность, что не стоит подниматься в обсерваторию, что Лангнера на
станции нет. Значит, эти вспышки все же были ракеты? Лангнер стрелял? Он
вышел наружу? Зачем? И идет по направлению к пропасти! Вдруг он увидел
Лангнера. Зеленый глазок мигал: Лангнер дышит. А бегавший по окружности
лучик радара выхватывал из мглы маленький яркий огонек - в самой нижней
части экрана! Лангнер шел к обрыву...
- Лангнер! Стой! Стой! Слышишь? Стой! - кричал Пиркс в микрофон, не
отрывая глаз от экрана.
Репродуктор тарахтел. Треск помех - больше ничего. Зеленые "крылышки"
махали, но не так, как при нормальном дыхании: они двигались медленно,
неуверенно, порой надолго замирали, будто кислородный аппарат Лангнера
перестал работать. А резкий блеск в радаре был очень далеко: на
координатной сетке, прочерчивающей стекло, он сверкал в самом низу экрана,
за полтора километра по прямой линии, значит, уже где-то среди огромных
вздыбившихся скал под Солнечными Воротами. И больше он не двигался. При
каждом обороте водящего луча он вспыхивал в том же самом месте. Лангнер
упал? Лежит там - без сознания?
Пиркс выскочил в коридор. Надо в шлюзовую камеру, наружу! Он кинулся к
герметической двери. Но, когда он пробегал мимо кухни, что-то бросилось
ему в глаза, черное, на белой скатерти. Фотопластинки, которые он принес и
машинально бросил здесь, испуганный отсутствием Лангнера... Это словно
парализовало Пиркса. Он стоял у дверей камеры, держа в руках шлем, и не
двигался с места.
"Все так же, как тогда. Все так же, - думал он. - Он готовил ужин и вдруг
вышел. Сейчас я выйду за ним и... и оба мы не вернемся. Через несколько
часов "Циолковский" начнет вызывать нас по радио. Ответа не будет..."
"Сумасшедший, иди! - кричало что-то в нем. - Чего ты ждешь? Он лежит там!
Может, его захватила лавина, она сорвалась с вершины, ты не слышал, ведь
здесь ничего не слышно, он еще жив, он не движется, но жив, он дышит,
торопись..."
Однако Пиркс не двигался. Вдруг он круто повернулся, бросился в помещение
радиостанции и внимательно присмотрелся к индикаторам. Никаких перемен не
было. Через каждые четыре-пять секунд - медленный взмах крылышек
"мотылька", подрагивающий, неуверенный. И блеск в радаре - на краю
пропасти...
Пиркс проверил угол наклона антенны: он был минимальным. Антенна уже не
охватывала территории, прилегающей к станции, - она посылала импульсы на
максимальное расстояние. Пиркс вплотную приблизил лицо к глазку. И тогда
он заметил нечто странное. Зеленый "мотылек" не только складывал и
расправлял "крылышки", но в то же время мерно подрагивал, будто на слабый
дыхательный ритм накладывался другой, гораздо более быстрый. Судорога
агонии? Конвульсии? Там умирал человек, а он с полуоткрытым ртом жадно
всматривался в движения катодного огонька, все те же - и замедленные, и
отмеченные иным ритмом. Вдруг, сам толком не понимая, почему он это
делает, Пиркс схватил кабель антенны и вырвал его из гнезда. Случилось
нечто поразительное: индикатор с отключенной антенной, оторванный от
внешних импульсов, не замер: "крылышки" все продолжали трепетать... Все в
том же непонятном оцепенении Пиркс бросился к пульту и увеличил угол
наклона радарной антенны. Далекая искорка, застывшая под Солнечными
Воротами, начала двигаться к рамке экрана. Радар выхватывал из мрака все
более близкие участки местности - и вдруг на экране появилась новая
вспышка, гораздо ярче и сильнее. Второй скафандр! Это наверняка был
человек. Он двигался. Медленно, мерно спускался вниз, сворачивал то влево,
то вправо, видимо обходя какие-то препятствия, и направлялся к Солнечным
Воротам, к той, другой, далекой искорке - к другому человеку?
У Пиркса глаза на лоб полезли. На экране действительно светились две
искры: близкая - движущаяся и далекая - неподвижная. На станции было
только два человека - Лангнер и он, Пиркс. Аппаратура показывала, что их
трое. Третьего быть не могло. Значит, аппаратура лгала. Он еще не успел
до конца продумать все это, как был уже в камере - с ракетницей и
патронами. Еще через минуту он стоял на куполе и палил сигнальными
ракетами, целясь в одном направлении - прямо вниз, в сторону Солнечных
Ворот. Пиркс едва успевал выбрасывать горячие гильзы. Тяжелая рукоятка
ракетницы прыгала у него в руке. Он не слышал, только ощущал легкую отдачу
после нажатия спускового крючка, потом расцветали полосы света, алмазная
зелень и пурпурное пламя, брызжущее красными каплями, и фонтаны сапфировых
звезд... Он все стрелял и стрелял. Наконец внизу, в нескончаемом мраке,
вспыхнул ответный огонек, и оранжевая звезда, взорвавшись над головой у
Пиркса, осветила его и осыпала, словно в награду, дождем пламенных
страусовых перьев. И вторая - дождем шафранного золота...
Он стрелял. И тот стрелял, возвращаясь: вспышки выстрелов все сближались.
Наконец в свете одной из вспышек Пиркс увидел призрачный силуэт Лангнера.
Он внезапно ослабел. Все его тело покрылось испариной. Даже голова. Он
весь взмок, будто из воды вылез. Не выпуская ракетницы, Пиркс уселся,
потому что ноги стали ватными. Он свесил их в открытый люк и, тяжело дыша,
ждал Лангнера, который был уже рядом.
Это случилось так. Когда Пиркс ушел, Лангнер, хлопоча в кухне, не следил
за приборами. Он посмотрел на них лишь через несколько минут. Точно
неизвестно, через сколько именно. Во всяком случае, это, по-видимому, было
тогда, когда Пиркс возился с гаснущим фонариком. Когда он исчез из поля
зрения радара, автомат начал уменьшать угол наклона антенны, и это
продолжалось до тех пор, пока кружащийся лучик не коснулся подножия
Солнечных Ворот. Лангнер увидел там сверкающую искру и принял ее за
отражение скафандра, тем более что ее неподвижность объясняли показания
"магического глаза"; этот человек (Лангнер, конечно, подумал, что это
Пиркс) дышал так, будто потерял сознание и задыхался. Лангнер тотчас надел
скафандр и бросился на помощь.
В действительности искорка в радаре фиксировала ближайшую из шеренги
алюминиевых мачт - ту, что стоит над пропастью. Лангнер, может, и
разобрался бы в своей ошибке, но ведь были еще показания глазка, которые,
казалось, дополняли и подтверждали то, что показывал радар. Газеты потом
писали, что глазком и радаром ведала электронная аппаратура вроде
электронного мозга, а в нем во время гибели Роже зафиксировался
дыхательный ритм умирающего канадца, и, когда возникла "аналогичная
ситуация", электронный мозг воспроизвел этот ритм. И что это - нечто вроде
условного рефлекса, вызванного определенной последовательностью
электрических импульсов. На самом деле все обстояло гораздо проще. На
станции не было никакого электронного мозга, а только автоматическое
управление, не имевшее никакой "памяти". "Неправильный ритм дыхания"
возникал потому, что был пробит маленький конденсатор; неисправность эта
давала о себе знать, лишь когда был открыт или не завинчен верхний входной
люк. Напряжение тогда перескакивало с одного контура на другой, и на сетке
"магического глаза" возникало "биение". Оно лишь на первый взгляд
напоминало "агональное дыхание", ибо, присмотревшись получше, можно было
без труда заметить неестественное дрожание зеленых "крылышек".
Лангнер уже шел к пропасти, где, как он думал, находится Пиркс, и освещал
себе путь рефлектором, а в особенно темных местах - ракетами. Два ракетных
выстрела и заметил Пиркс, возвращаясь на станцию. Через четыре-пять минут
Пиркс в свою очередь стал призывать Лангнера выстрелами из ракетницы - и
на этом приключение окончилось.
С Шалье и Сэвиджем было иначе. Сэвидж тоже, возможно, сказал Шалье:
"Возвращайся поскорей", как это сказал Пирксу Лангнер. А может, Шалье
спешил потому, что зачитался и вышел позже обычного? Во всяком случае, он
не завинтил люк. Этого было недостаточно, чтобы погрешность аппаратуры
привела к пагубным последствиям; потребовалось еще одно, случайное
сочетание факторов: что-то, по-видимому, задержало Шалье в колодце до тех
пор, пока антенна, поднимаясь при каждом обороте на несколько градусов, не
нашла наконец алюминиевую мачту над пропастью. Что задержало Шалье?
Неизвестно. Почти наверняка не поломка рефлектора: такое случается слишком
редко. Но из-за чего-то он запоздал с возвращением, а тем временем
появилась на экране роковая искорка, которую Сэвидж, как впоследствии и
Лангнер, принял за свечение скафандра. Опоздание должно было составить не
менее тринадцати минут: позднее это подтвердилось контрольными опытами.
Сэвидж пошел к пропасти, чтобы искать Шалье. Шалье, вернувшись, застал
станцию пустой, увидел то же, что и Пиркс, и в свою очередь пошел
разыскивать Сэвиджа. Возможно, Сэвидж, добравшись до Солнечных Ворот, с
опозданием понял, что на экране отражалась только металлическая трубка,
вбитая в каменную осыпь, но на обратном пути оступился и разбил стекло на
шлеме. Может, он и не разобрался в механизме этого явления, а просто после
тщетных поисков, не найдя Шалье, забрел на какую-то скалу и упал. Всех
этих подробностей выяснить не удалось. Так или иначе, оба канадца погибли.
Катастрофа могла произойти только перед рассветом. Потому что, если б не
было помех в радиоаппаратуре, тот, кто оставался внутри станции, мог
разговаривать с вышедшим наружу, даже находясь в кухне. Так могло
произойти лишь в том случае, если выходивший очень торопился. Тогда он не
завинчивал крышку люка. Лишь в этом случае сказывалась погрешность
аппаратуры. Да и вообще, если человек торопится, он может опоздать именно
потому, что хочет поскорее вернуться. Он может уронить пластинки, разбить
что-нибудь - мало ли что случается в спешке. Радарное отражение не
отличается особой четкостью: на расстоянии тысячи девятисот метров
металлическую веху легко принять за скафандр. При стечении всех этих
обстоятельств катастрофа была возможна и даже вполне вероятна. Для полноты
картины добавим, что оставшийся внутри должен был находиться в кухне либо
где угодно, но только не в помещении радиостанции, иначе он видел бы, что
его товарищ пошел по правильному пути, и не принял бы потом искорку на
южной части экрана за скафандр.
Труп Шалье, разумеется, не случайно нашли так близко от того места, где
погиб Роже. Он упал в пропасть, на краю которой стояла алюминиевая веха.
Веху поставили там, чтобы предостеречь людей. А Шалье шел к ней, думая,
что приближается к Сэвиджу.
Физический механизм явления был банально прост. Нужна была лишь
определенная последовательность случаев и наличие таких факторов, как
радиопомехи и незавинченная крышка люка в шлюзовой камере. Возможно,
более достоин внимания был механизм психологический. Когда аппаратура,
лишенная внешних импульсов, колебанием внутренних напряжений пускала в ход
"мотылька", а на экране появлялось ложное изображение скафандра, человек,
подходивший к прибору, воспринимал эту картину как реальную. Сначала
Сэвидж думал, что видит у пропасти Шалье, потом Шалье не сомневался, что
там находится Сэвидж. То же самое произошло впоследствии с Пирксом и
Лангнером.
Такой вывод было особенно легко сделать потому, что каждый из них
прекрасно знал подробности катастрофы, в которой погиб Роже, и как
особенно трагическую деталь помнил его долгую агонию, которую "магический
глаз" до конца аккуратно передавал на станцию. Так что если, как заметил
кто-то, и можно было вообще говорить об "условном рефлексе", то он
проявился не у приборов, а у самих людей. Они полусознательно приходили к
убеждению, что трагедия Роже каким-то непонятным образом повторилась,
избрав на этот раз жертвой одного из них.
- Теперь, когда мы все уже знаем, - сказал Тауров, кибернетик с
"Циолковского", - объясните нам, коллега Пиркс, как вы сумели разобраться
в обстановке? Несмотря на то что, как вы сами говорите, не понимали
механизма этого явления...
- Не знаю, - ответил Пиркс. В глаза ему била белизна залитых солнцем
вершин. Их зубья торчали в густой черноте неба, как кости, вываренные
добела. - Пожалуй, дело в пластинках. Я посмотрел на них и понял, что
швырнул их точно так же, как Шалье. Может, я все-таки ушел бы, да вот еще
одно... С пластинками - это в конце концов могло быть случайное стечение
обстоятельств... Но у нас на ужин был омлет, так же как у них в тот
последний вечер. Я подумал, что слишком уж много этих совпадений и что
дело тут не в чистой случайности. Так что... омлет... думаю, это он нас
спас...
- Люк остался открытым действительно из-за того, что жарился омлет, ради
которого вы так торопились: значит, рассуждали вы совершенно правильно, но
это вас не спасло бы, если б вы полностью доверяли аппаратуре, - сказал
Тауров. - С одной стороны, мы должны ей доверять. Без электронных
устройств мы и шагу не ступили бы на Луне. Но... за такое доверие иногда
приходится расплачиваться.
- Это правда, - отозвался Лангнер, вставая. - Я хочу сказать вам, коллеги,
что больше всего понравилось мне в поведении моего товарища. Что касается
меня, то с этой головокружительной прогулки я вернулся, не нагуляв
аппетита. Но он, - Лангнер положил руку на плечо Пиркса, - после всего,
что случилось, поджарил омлет и съел до последнего кусочка. Вот этим он
меня и удивил! Хоть я и раньше знал, что это человек сообразительный,
честный, можно сказать, добропорядочный...
- Какой, какой?! - переспросил Пиркс.
Альбатрос
Обед состоял из шести блюд, не считая дополнительных. Тележки с вином
бесшумно катились по стеклянным дорожкам. Высоко вверху над каждым столом
горела точечная лампа. Черепаховый суп подавали при лимонном свете. Рыбу -
при белом, с голубоватым отливом. Цыплят залил румянец с шелковисто-серым
теплым огоньком. За черным кофе, к счастью, не наступил мрак - Пиркс был
готов к самому худшему. Его утомил этот обед. Он пообещал себе, что отныне
будет есть только на нижней палубе, в баре. Зал этот был определенно не по
нем. Все время приходилось думать о локтях. Вдобавок - туалеты! Зал был
вогнутый - края выше, центр опущен чуть ли не на пол-яруса. Он походил на
гигантскую золотисто-кремовую тарелку, наполненную самыми яркими
тартинками на свете. Жесткие полупрозрачные платья дам шуршали за спиной
Пиркса. Время здесь проводили великолепно. Наигрывала музыка. Сновали
кельнеры - настоящие кельнеры, каждого можно было принять за дирижера
филармонии. "Трансгалактик" гарантирует: никаких автоматов, интимность,
деликатность, искренняя человеческая благожелательность,весь обслуживающий
персонал живой. Сплошные виртуозы своего дела. Пиркс пил черный кофе,
курил сигарету и старался найти в зале уголок, за которым можно было бы
остановить взгляд. Спокойный уголок для отдыха. Женщина, сидевшая с ним за
одним столом, ему нравилась. На ее декольтированной груди чернел шершавый
камешек. Не какой-нибудь хризопраз или халцедон. Ничего земного -
наверное, с Марса. Камешек этот, надо полагать, стоил целое состояние -
походил на осколок булыжника. Женщинам нельзя иметь столько денег.
Пиркс не возмущался. Не удивлялся. Он наблюдал. Постепенно у него возникло
желание размяться. Не пойти ли на прогулочную палубу? Он встал, слегка
поклонился и вышел. Проходя между гранеными колоннами, облицованными
какой-то зеркальной массой, Пиркс увидел собственное отражение. Из-под
узла галстука виднелась пуговица. А впрочем, кто еще носит эти самые
галстуки?
Он поправил воротничок уже в коридоре. Вошел в лифт. Поднялся на самый
верх - на обзорную палубу. Лифт бесшумно открылся. Здесь не было ни души.
Пиркс обрадовался этому. Часть вогнутого потолка над палубой, уставленной
шезлонгами, казалось гигантским черным окном, распахнутым навстречу
звездам. Шезлонги с грудами пледов пустовали. Только в одном из них лежал
кто-то, укрывшись с головой, - чудаковатый старикан, который приходил
обедать часом позже и ел один в пустом зале, закрывая лицо салфеткой,
когда чувствовал на себе чей-нибудь взгляд. Пиркс лег. Невидимые зевы
климатизаторов направляли на галерею палубы порывистые потоки ветра;
казалось, дует прямо из черных глубин неба. Конструкторы, услугами которых
пользовался "Трансгалактик", разбирались в деле. Шезлонги были удобные -
пожалуй, удобней, чем кресло пилота, хоть оно и было сконструировано на
основе тончайших математических расчетов. Пиркс начал зябнуть. Для этого и
нужны пледы. Он завернулся в них, словно нырнул в пух.
Кто-то подымался сюда. По лестнице, не в лифте. Соседка по столику.
Сколько ей лет? На ней было уже другое платье. А может, это вообще другая
женщина? Она легла через два шезлонга от него. Раскрыла книгу. Ветер
шелестел страницами. Пиркс смотрел теперь прямо перед собой. Отлично был
виден Южный Крест. Отрезанный оконной рамой светился клочок Малого
Магелланова Облака - светлое пятнышко на черном фоне. Он подумал, что
полет будет продолжаться семь дней. За это время многое может случиться.
Он нарочно пошевелился. Толстая, сложенная вчетверо бумага зашуршала во
внутреннем нагрудном кармане. Ему хорошо жилось на свете - место второго
навигатора уже ожидало его, он знал точный маршрут: с Северной Земли
самолетом до Евразии и далее в Индию. Из билетов составилась целая
книжечка - ее можно было читать, каждый бланк другого цвета, двойной,
отрезные талоны, золотые каемочки - все, что "Трансгалактик" давал
пассажирам в руки, прямо истекало серебром или золотом. Пассажирка в
третьем шезлонге очень хороша собой. Пожалуй, все же та самая. Сказать ей
что-то - или лучше не надо? Ведь он уже как будто представился ей. Это
чистое несчастье иметь такую короткую фамилию - не успеешь начать, а она
уже кончилась. "Пиркс" звучит совсем как "икс". Хуже всего бывает во время
телефонных разговоров. Сказать что-нибудь? Что? Он снова начал терзаться.
На Марсе он представлял себе это путешествие совсем иначе. Арматоры с
Земли оплатили ему перелет - у них, кажется, были какие-то дела с
"Трансгалактиком", и с их стороны это не было красивым жестом. А он, хоть
и налетал уже почти три миллиарда, никогда еще не бывал на чем-либо,
напоминающем "Титан". Грузовые корабли выглядят совсем иначе! Сто
восемьдесят тысяч тонн массы покоя, четыре реактора основного хода,
скорость движения 65 километров в секунду, тысяча двести пассажиров только
в одноместных и двухместных каютах с ваннами, номера люкс, гарантированная
постоянная гравитация, исключая старт и посадку, высший комфорт, высшая
безаварийность, сорок два человека экипажа и двести шестьдесят
обслуживающего персонала. Керамика, сталь, золото, палладий, хром, никель,
иридий, пластики, каррарский мрамор, дуб, красное дерево, серебро,
хрусталь. Два бассейна. Четыре кинозала. Восемнадцать станций прямой связи
с Землей - только для пассажиров. Концертный зал. Шесть главных палуб,
четыре - обзорных; автоматические лифты; заказ билетов на все ракеты в
пределах Солнечной системы на год вперед. Бары. Залы для игр.
Универсальный магазин. Уличка ремесленников - точная копия какого-то
земного переулка в старой части города, с винным погребком, газовыми
фонарями, луной, глухой стеной и кошками, которые прогуливаются по ней.
Оранжерея. И черт знает что еще. Надо лететь целый месяц, чтобы успеть
обойти все это хоть один раз. Соседка продолжала читать. Стоит ли женщинам
красить волосы в такой цвет? У нормального человека он вызывает... Но ей -
ей такой цвет почти к лицу. Пиркс подумал, что, если б он держал в руке
горящую сигарету, нужные слова сразу нашлись бы. Полез в карман.
Портсигар - никогда раньше у него не было портсигара, этот он получил в
подарок от Горака, на память, и носил в знак дружбы - будто стал чуть
тяжелее. Самую малость. Но он это уловил. Ускорение увеличилось? Пиркс
прислушался. Вон оно что.
Двигатели работали на большей мощности. Обычный пассажир совсем бы этого
не ощутил: машинный зал "Титана" был отделен от пассажирской части корпуса
четырьмя изоляционными переборками.
Пиркс выбрал бледную звездочку в самом углу окна и не сводил с нее глаз.
Если они просто увеличивают скорость, звездочка не двигается с места. Но
если она дрогнет...
Звездочка дрогнула. Медленно - очень медленно - поплыла в сторону.
"Поворот вокруг большой оси", - подумал он.
"Титан" летел по "космическому туннелю", где на пути не было ничего - ни
пыли, ни метеоритов, - ничего, кроме пустоты. Впереди, на расстоянии
тысячи девятисот километров от него, мчался лоцман "Титана", задачей
которого было обеспечить свободный путь для гиганта. Зачем? На всякий
пожарный случай, хотя путь и так был свободен. Ракеты точно придерживались
расписания, "Трансгалактику" был гарантирован полет без помех по
указанному отрезку гиперболы на основе соглашения, заключенного
Объединением астронавигационных компаний. Никто не мог занять его трассу.
Метеоритные сводки поступали теперь за шесть часов; с тех пор как тысячи
автоматических зондов стали патрулировать секторы за орбитой Урана,
ракетам практически перестала грозить какая-нибудь опасность извне. Пояс,
на орбитах которого между Землей и Марсом носились миллиарды метеоритов,
имел собственную патрульную службу, к тому же ракетные трассы проходили
вне плоскости эклиптики, в которой вращается вокруг Солнца грохочущий
метеоритный пояс. Прогресс - даже с того времени, когда Пиркс летал на
патрульной ракете, - был огромный.
Словом, у "Титана" не было ни малейшей необходимости лавировать -
препятствий не существовало. И все же корабль делал разворот. Теперь
Пирксу даже не надо было смотреть на звездное небо - он чувствовал это
всем телом. Зная скорость корабля, его массу и быстроту перемещения звезд,
он мог при желании высчитать кривизну траектории. "Что-то случилось, -
подумал Пиркс. - Но что?" Пассажирам ничего не сообщили. Скрывают
что-нибудь? Почему? Пиркс очень плохо разбирался в порядках на
пассажирских кораблях люкс. Зато он знал, что может случиться в машинном
отделении, в рулевой рубке... это не такое уж большое хозяйство. В случае
аварии корабль сохранил бы прежнюю скорость или уменьшил бы ее. А
"Титан"...
Это продолжалось уже четыре минуты. Следовательно, ракета повернула почти
на 45 градусов. Любопытно. Звезды остановились. Корабль шел прямым курсом.
Тяжесть портсигара, который Пиркс все еще держал в руке, возросла.
Они шли прямым курсом и увеличивали скорость. Сразу все стало ясно.
Еще секунду Пиркс сидел неподвижно, потом встал. Теперь он весил больше.
Сероглазая пассажирка взглянула на него.
- Случилось что-нибудь?
- Ничего особенного.
- Но что-то изменилось. Вы не чувствуете?
- Пустяки. Немного увеличиваем скорость, - сказал он.
Сейчас самое время было вступить с нею в разговор. Он взглянул на нее.
Цвет волос ничуть не мешал. Она была очень красива. Он пошел вперед.
Ускорил шаги. Женщина, наверное, подумала, что он спятил. На стенах палубы
пестрели разноцветные фрески. Через дверь с надписью "Конец палубы -
посторонним вход воспрещен" он прошел в длинный, пустой коридор,
отливающий металлом в свете ламп. Замелькали ряды дверей с номерами. Он
направился дальше, ориентируясь по слуху. Поднялся по ступенькам на
пол-этажа и остановился у других дверей. Стальных. "Вход только для
звездного персонала", - было написано на табличке. Ого! Какие красивые
названия придумал этот "Трансгалактик"! Двери были без ручек, они
открывались специальным ключом, которого у него не было. Он поднес палец к
носу.
Поразмыслил секунду. И отстукал морзянкой:
- Тап - тап - та-та-тап - тап-тап.
Он ждал с минуту. Дверь отворилась. Хмурое, покрасневшее лицо показалось в
щели.
- Чего вы хотите?
- Я пилот патрульной службы, - сказал он.
Двери открылись шире.
Он вышел. Здесь помещался резервный пульт управления - вдоль одной из стен
располагалась дублирующая система управления ракетными двигателями,
изменяющими направление. Напротив - экраны оптического контроля. У
аппаратов находилось несколько кресел, все они сейчас пустовали.
Приземистый автомат контролировал мерцание ламп на пульте. На узком
столике у стены стояли в кольцевых зажимах полупустые стаканы. В воздухе
чувствовался аромат свежесваренного кофе и своеобразный запах нагретого
пластика с еле уловимой примесью озона.
Вторая дверь была приоткрыта. Из-за нее доносился слабый писк умформера.
- SOS?- спросил Пиркс человека, который ему открыл.
Это был довольно полный мужчина со слегка припухшей, словно при флюсе,
щекой. На волосах - след от дуги наушников. Он был в серой на молниях
полурасстегнутой униформе "Трансгалактика". Рубашка вылезла из брюк.
- Да.
Мужчина как будто колебался.
- Вы из Патруля? - сказал он.
- С Базы. Летал два года на трансурановых орбитах. Я навигатор. Моя
фамилия Пиркс. Мужчина подал ему руку.
- Минделл. Ядерщик.
Не сказав больше ни слова, они прошли в другое помещение. Это была
радиорубка прямой связи. Очень просторная. Человек десять окружали главный
передатчик. Два радиотелеграфиста в наушниках что-то непрерывно писали,
аппараты стучали, под полом попискивало. Контрольные лампы горели на всех
стенах. Все это было похоже на междугородную телефонную станцию.
Телеграфисты почти лежали на своих конторках. На них были только рубашки и
брюки. Лица лоснились от пота, один был бледен, другой, постарше, со
шрамом на голове, выглядел так, будто ничего не случилось. Дуга наушников
разделяла волосы, и шрам был хорошо виден. Два человека сидели чуть
поодаль; Пиркс взглянул на них и узнал в одном командора. Они были немного
знакомы. Командор "Титана" был невысокий, седоватый, с маленьким,
невыразительным лицом. Положив ногу на ногу, он, казалось, рассматривал
носок собственного ботинка.
Пиркс бесшумно приблизился к людям, стоявшим около телеграфистов,
наклонился и стал читать через плечо того, со шрамом: "...шесть
восемнадцать запятая три иду полным ходом дойду восемь ноль двенадцать
конец".
Телеграфист придвинул левой рукой бланк и продолжал запись. "Луна Главная
Альбатросу четыре Марс тире Луна точка Имеет ли повреждения точка
Отвечайте Морзе запятая радиофон не доходит точка Сколько часов можете
держаться на аварийной тяге точка Пеленгованный дрейф ноль шесть запятая
двадцать один точка Прием". "Порыв Марс тире Луна Луне Главной точка Иду
полным ходом к Альбатросу сектор 64 точка У меня перегрет реактор точка
Несмотря на это иду дальше точка Нахожусь шесть нанопарсеков от пункта
запятая запеленгованного SOS точка Конец".
Вдруг второй радиотелеграфист, тот, бледный, издал какой-то
нечленораздельный звук - все стоявшие склонились над ним. Человек, который
впустил Пиркса, подал командору заполненные бланки. Второй телеграфист
писал:
"Альбатрос четыре всем точка Лежу в дрейфе эллипс Т-341 сектор 65 точка
Обшивка корпуса лопается дальше точка Кормовые переборки не выдерживают
точка Аварийная тяга реактора ноль три жэ точка Реактор выходит из-под
контроля точка Главная перегородка повреждена во многих местах точка
Повреждение на третьей палубе возрастает под действием аварийной тяги
точка Утечка теплоносителя продолжается точка Пытаюсь цементировать точка
Перевожу экипаж в носовой отсек точка Конец". У радиотелеграфиста тряслись
руки, когда он писал. Один из стоявших взял его за ворот рубашки, поднял,
вытолкал за дверь, вышел сам, но через минуту возвратился и сел на его
место.
- У него там брат, - пояснил он, ни к кому не обращаясь.
Пиркс наклонился теперь над старшим радиотелеграфистом, который вдруг
начал писать:
"Луна Главная Альбатросу четыре Марс тире Луна точка Идут к вам Порыв из
сектора 64 Титан из сектора 67 Баллистический восемь из сектора 44 Кобольд
семь ноль два из сектора 94 Цементируйте перегородки в скафандрах за
щитами при избыточном давлении точка Сообщите аварийный дрейф на данное
время точка Конец".
Человек, заменивший молодого телеграфиста, громко произнес:
"Альбатрос!", и все склонились над ним. Он писал: "Альбатрос четыре ко
всем точка Аварийный дрейф не установлен точка Шпангоуты корпуса плавятся
точка Теряю воздух точка Экипаж в скафандрах точка Машинное отделение
залито теплоносителем точка Щиты пробиты точка Первая пробоина в рубке
зацементирована точка Заливает главный передатчик точка Теперь буду
держать связь только по радиофону точка Ждем вас точка Конец". Пиркс хотел
закурить - курили почти все, и видно было, как дым синими лентами уносится
вверх, всасываемый вентиляционными отверстиями. Он искал по всем карманам
сигареты и не мог найти. Кто-то - он даже не видел кто - сунул ему в руку
открытую пачку. Он закурил. Командор сказал:
- Коллега Минделл,- на мгновение он закусил нижнюю губу,- полный ход.
Минделл сначала, по-видимому, был озадачен, но ничего не сказал.
- Дать предупреждение? - спросил человек, сидящий рядом с командором.
- Да. Я сам.
Он подтянул к себе микрофон и начал говорить:
- "Титан" Марс - Земля "Альбатросу-4". Идем к вам полным ходом.
Находимся на границе вашего сектора. Будем через час. Пробуйте выйти через
аварийный люк. Будем около вас через час. Идем полным ходом. Держитесь.
Конец.
Он оттолкнул микрофон и встал. Минделл говорил по внутреннему телефону у
противоположной стены:
- Ребята, через пять минут полный ход. Да, да, - отвечал он тому, кто
находился у другого конца провода. Командир вышел. Слышен был его голос в
другой комнате:
- Внимание! Внимание! Пассажиры! Внимание! Внимание! Пассажиры!
Передаем важное сообщение. Через четыре минуты наш корабль увеличивает
скорость. Мы получили сигнал SOS и спешим...
Кто-то закрыл дверь. Минделл коснулся плеча Пиркса.
- Держись за что-нибудь. Сейчас будет больше двух.
Пиркс кивнул головой, 2 g для него ровным счетом ничего не значило, но он
понимал, что теперь не время хвалиться своей выносливостью. Послушно
взявшись за подлокотник кресла, в котором сидел пожилой телеграфист, он
читал через его плечо:
"Альбатрос четыре Титану точка В течение часа не продержусь на палубе
точка Аварийный люк зажат лопающимися шпангоутами точка Температура в
рулевой рубке 81 точка Пар поступает в рубку точка Попытаюсь разрезать
носовую броню и выйти точка Конец".
Минделл выхватил у него из рук исписанный бланк и побежал в другую
комнату. Когда он открывал двери, пол слегка дрогнул, и все почувствовали,
что их тела наливаются тяжестью.
Вошел командор, он ступал с видимым усилием. Сел в свое кресло. Кто-то
подал ему подвесной микрофон. В руках он держал скомканный листок -
последнюю радиограмму с "Альбатроса". Командор расправил листок и долго
смотрел на него.
- "Титан" Марс - Земля "Альбатросу-4", - произнесен наконец. - Будем около
вас через пятьдесят минут. Подойдем курсом восемьдесят четыре запятая
пятнадцать. Восемьдесят один запятая два. Покидайте корабль. Мы найдем
вас. Найдем наверняка. Держитесь. Конец. Человек в расстегнутом кителе,
заменивший молодого связиста, вдруг вскочил и посмотрел на командора - тот
подошел к нему. Телеграфист снял с головы наушники, отдал их командору, а
сам принялся регулировать надсадно хрипящий репродуктор. Вдруг все
оцепенели. В кабине стояли люди, летавшие долгие годы, но такого никто из
них еще не слыхивал. Тот, чей голос доносился из репродуктора, смешанный с
протяжным шумом, словно отгороженный стеной огня, кричал:
- Альбатрос - всем - теплоноситель - рулевая рубка - температура -
невозможно - экипаж до конца - прощайте - проводка... Голос оборвался, и
слышен был только шум.
Из репродуктора послышался какой-то скрип. Было трудно держаться на ногах,
однако все стояли, сгорбившись, тяжело опираясь о металлические стены.
- "Баллистический восемь" Луне Главной, - отозвался сильный голос. - Иду к
"Альбатросу-4". Откройте мне путь через сектор 67, иду полным ходом,
маневрировать при обходах на могу. Прием".
Несколько секунд длилось молчание.
- Луна Главная ко всем в секторах 66, 67, 68, 46, 47, 48 и 96.
Объявляю секторы закрытыми. Все корабли, которые не идут полным ходом к
"Альбатросу-4", должны немедленно застопорить, поставить реакторы на
холостой ход и зажечь позиционные огни. Внимание, "Прорыв"! Внимание,
"Титан" Марс - Земля! Внимание, "Баллистический восемь"! Внимание,
"Кобольт семь ноль два"! К вам обращается Луна Главная! Открываю вам
свободную дорогу к "Альбатросу-4".
Всякое движение в секторах ведущего радиуса пункта SOS приостанавливается.
Начинайте торможение в нанопарсеке от пункта SOS. Следите за тем, чтобы
тормозные огни в оптическом радиусе "Альбатроса" были погашены, поскольку
его экипаж уже мог покинуть палубу. Удачи. Удачи. Конец.
Теперь отозвался "Порыв" - морзянкой. Пиркс вслушивался в звуки
поступающих сигналов.
"Порыв Марс - ЛУНА ко всем идущим на помощь Альбатросу точка Я вошел в
сектор Альбатроса точка Через 18 минут буду около него точка У меня
перегрет реактор запятая охлаждение повреждено точка После спасательных
работ буду нуждаться во врачебной помощи точка Начинаю тормозить полным
задним ходом точка Конец".
- Сумасшедший, - проговорил кто-то, и тогда все стоявшие до тех пор как
статуи начали искать глазами того, кто это сказал. Раздалось короткое,
гневное бормотание.
- "Порыв" будет первым, - заметил Минделл и взглянул на командора.
- Он сам будет нуждаться в помощи. Через сорок минут...
Он умолк. Репродуктор все хрипел и хрипел. Вдруг сквозь треск послышалось:
- "Порыв" Марс - Луна ко всем идущим на помощь "Альбатросу-4".
Нахожусь в оптическом радиусе "Альбатроса". "Альбатрос" дрейфует
приблизительно по эллипсу Т-348. Корма раскалена до вишневого цвета.
Сигнальные огни отсутствуют. "Альбатрос" не отвечает на позывные.
Останавливаюсь и приступаю к спасательным операциям. Конец. В другой
комнате отозвались зуммеры. Минделл и еще один мужчина вышли. У Пиркса от
напряжения одеревенели все мышцы. Боже! Как ему хотелось оказаться там!
Минделл возвратился.
- Что там? - спросил командор.
- Пассажиры спрашивают, когда можно будет танцевать, - ответил Минделл.
Пиркс даже не расслышал этих слов. Он смотрел в репродуктор.
- Скоро, - спокойно сказал командир. - Включите мне оптическую связь.
Мы подходим. Через несколько минут должны их увидеть. Коллега Минделл,
дайте второе предупреждение - мы будем тормозить на форсаже.
- Есть, - ответил Минделл и вышел.
Репродуктор загудел, и раздался голос:
- Луна Главная "Титану" Марс - Земля, "Кобольду семь ноль два"!
Внимание! Внимание! Внимание! "Баллистический восемь" заметил в центре
сектора 65 объект светимостью минус четыре. "Порыв" и "Альбатрос" не
отвечают на позывные. Возможен взрыв реактора на "Альбатросе". Для
обеспечения безопасности пассажиров "Титан" Марс - Земля должен
застопорить и немедленно отозваться. "Баллистический восемь" и "Кобольд
семь ноль два" действуют дальше по собственному усмотрению. Повторяю:
"Титан" Марс - Земля должен...
Все смотрели на командора.
- Коллега Минделл, - сказал он. - Застопорим в нанопарсеке?
Минделл смотрел на циферблат своих часов.
- Нет, командор. Мы входим в оптическую зону. Потребовалось бы 6 g.
- Тогда изменим курс.
- Все равно будет, по меньшей мере, три, - сказал Минделл.
- Ничего не поделаешь.
Командор встал, подошел к микрофону и заговорил:
- "Титан" Марс - Земля Луне Главной. Не могу застопорить, у меня слишком
большая скорость. Меняю курс обходным маневром на половинной мощности
двигателей и выхожу курсом двести два из сектора 65 в сектор 66. Прошу
открыть мне путь. Прием.
- Примите подтверждение, - обратился он к мужчине, который раньше сидел
рядом с ним. Минделл кричал что-то по внутреннему телефону. Неустанно
гудели зуммеры. На стенных табло вспыхивали огоньки. Вдруг вроде бы
потемнело - это кровь отхлынула от глаз. Пиркс широко расставил ноги.
"Титан" тормозил на повороте. Корабль едва заметно вибрировал, слышалось
протяжное, на высокой ноте гудение двигателей.
- Садитесь! - крикнул командор. - Мне не нужны здесь герои! Сейчас три!
Все сели на пол, вернее повалились на него. Он был покрыт толстым слоем
пенопласта.
- Ну и ну! Теперь там все перебьется! - пробурчал человек, сидевший рядом
с Пирксом. Командир услышал это.
- Страховое общество заплатит, - ответил он из своего кресла.
Кажется, было больше 3 g - Пиркс не мог поднять руку к лицу. Пассажиры,
наверное, все лежали в каютах, но что делалось в кухнях, в столовых! Он
представил себе оранжерею. Ведь этого ни одно дерево не выдержит. А внизу?
Целые вагоны битого фарфора! Недурное зрелище!
Репродуктор отозвался:
- "Баллистический восемь" ко всем. Нахожусь в оптической зоне
"Альбатроса". Он - в туче. Корма раскалилась. Прекращаю торможение и
высылаю в пространство отряды для поисков экипажа "Альбатроса". "Порыв" не
отвечает на позывные. Конец.
Ускорение уменьшилось. Кто-то показался в дверях, что-то крикнул. Уже
можно было встать. Все двинулись к дверям, ведущим в главную рулевую
рубку. Пиркс вышел последним. Экран размером восемь на шестнадцать метров
занимал всю переднюю стену - вогнутый, огромный, словно в кинотеатре для
гигантов. Все огни в рубке были погашены. В пространстве, на черном,
усыпанном звездами фоне, ниже главной оси "Титан", в левом квадранте,
тлела тонкая черточка, оканчивающаяся раскаленным вишневым угольком,
похожим на огонек папиросы. Она была ядром бледного, слегка приплюснутого
пузыря, от которого во все стороны расходились утончающиеся остроконечные
отростки. Сквозь это шаровидное все отчетливее пробивался свет наиболее
ярких звезд. Вдруг все подались вперед, словно желая войти в экран. Совсем
низко, в правом нижнем углу, сверкнула среди звезд белая точечка и
принялась быстро мигать. Это был "Порыв".
"В реакторе Альбатроса началась неуправляемая цепная реакция точка Имею
потери в людях точка Есть обожженные точка Прошу врачей точка Передатчик
поврежден взрывом точка Течь реактора точка Готов катапультировать реактор
запятая если не остановлю течь точка", - расшифровал Пиркс по мигающей
точечке.
"Альбатроса" уже не было видно. Среди звезд висело тяжелое
янтарно-бело-бурое облако дыма, увенчанное взбитой гривой. Оно оседало,
передвигалось в нижний левый угол экрана. "Титан" прошел над ним,
прокладывая новый курс из сектора катастрофы.
В темную комнату из дверей радиорубки упала длинная полоса света.
Слышался голос "Баллистического":
- "Баллистический восемь" Луне Главной. Застопорил в центральной части
сектора 65. "Порыв" в нанопарсеке подо мной оптически сигнализирует о
потерях в людях и о течи реактора, готов катапультировать реактор,
запрашивает врачебную помощь, которую ему окажу. Поиски экипажа
"Альбатроса" затруднены заражением вакуума радиоактивной тучей с
температурой на поверхности свыше 1200 градусов. Нахожусь в оптической
зоне "Титана" Марс - Земля, который движется около меня полным ходом,
выходя в сектор 66. Ожидаю прибытия "Кобольда семь ноль два" для
проведения совместных спасательных действий. Прием.
- Все по местам! - раздался громкий возглас. Одновременно вспыхнули
сигнальные огни в рулевой рубке. Началось движение, люди разошлись вдоль
стен в трех направлениях, Минделл отдавал приказания, стоя у
распределительного пульта; одновременно гудело несколько зуммеров. Наконец
зал опустел, и, кроме командора, Минделла и Пиркса, остался лишь молодой
телеграфист, который стоял в углу перед экраном и глядел на постепенно
рассеивающееся, все больше расплывающееся и меркнущее облако дыма.
- А, это вы, - сказал командор "Титана", словно только сейчас увидел
Пиркса, и подал ему руку, - "Кобольд" отзывается? - спросил он человека,
появившегося в дверях радиорубки.
- Да, командор, идет обратным.
- Хорошо.
Они постояли минуту, гладя на экран. Последний клок грязно-серой тучи
исчез. Экран вновь заполнился чистой, искрящейся звездами тьмой.
- Кто-нибудь спасся? - спросил Пиркс, точно командор "Титана" мог знать
больше его самого. Но тот был командором, а командор должен знать все.
- Вероятно, у них заело дроссели, - ответил командор.
Он был на голову ниже Пиркса. Волосы как из олова - то ли поседел, то ли
всегда были такие.
- Минделл, - бросил командор проходящему инженеру, - будьте любезны, дайте
отбой. Пускай танцуют. Вы знали "Альбатрос"? - спросил он, обращаясь к
Пирксу.
- Нет.
- Западная компания. Двадцать три тысячи тонн. Что там?
Радиотелеграфист приблизился и подал ему исписанный бланк. Пиркс прочел
первое слово "Баллистический..." и отступил на шаг. Однако теперь он мешал
людям, которые ежеминутно проходили через рулевую рубку, и поэтому стал у
самой стены в углу. Прибежал Минделл.
- Как "Порыв"? - спросил у него Пиркс. Минделл вытирал платком вспотевший
лоб. Пирксу казалось, что они знакомы целую вечность.
- Не так уж скверно, - засопел Минделл. - Система охлаждения реактора от
сотрясения при взрыве вышла из строя - эта дрянь всегда отказывает в
первую очередь. Имеются ожоги первой и второй степени. Врачи уже там.
- С "Баллистического"?
- Да.
- Командор! Луна Главная! - позвал кто-то из радиорубки, и командор вышел.
Пиркс стоял против Минделла, который машинально прикоснулся к свой опухшей
щеке и спрятал платок, в карман.
Пирксу хотелось расспросить его подробнее, но Минделл ничего не сказал,
только кивнул ему и пошел в радиорубку. Репродуктор говорил десятью
голосами, корабли из пяти секторов спрашивали об "Альбатросе", о "Порыве".
Луна Главная потребовала наконец, чтобы все замолчали, и пыталась
восстановить график движения ракет, который был нарушен в 65 секторе.
Командор сидел рядом с телеграфистом и что-то писал. Неожиданно
телеграфист снял наушники и отложил их. Будто они стали ему не нужны. По
крайней мере, так показалось Пирксу. Он подошел к нему сзади, хотел
спросить, что с людьми "Альбатроса" - удалось ли им выбраться. Тот
почувствовал его присутствие, поднял голову и взглянул Пирксу в глаза.
Пиркс ни о чем не спросил его. Он вышел из зала, отворив дверь с надписью:
"Вход только для звездного персонала".
Рассказ Пиркса
Фантастические романы? Да, я их люблю, но только плохие. Вернее, не то что
плохие, а выдуманные. На ракете у меня всегда есть под рукой книжки в этом
духе, чтобы на досуге прочесть пару страниц, хоть даже из середины, а
потом отложить. Хорошие - совсем другое дело; я их читаю только на Земле.
Почему? Откровенно говоря, толком не знаю. Не задумывался над этим.
Хорошие книги всегда правдивы, даже если в них описываются события,
которых никогда не было и не будет. Они правдивы в другом смысле - если в
них говорится, к примеру, о космонавтике, то говорится так, что словно
чувствуешь эту тишину, которая совсем не похожа на земную, это
спокойствие, такое абсолютное, нерушимое... И что бы в них ни
изображалось, а мысль всегда одна - человек там никогда не будет
чувствовать себя как дома.
На Земле ведь все какое-то случайное - дерево, стена, сад, одно можно
заменить другим, за горизонтом открывается другой горизонт, за горой -
долина; а там все выглядит совсем иначе. На Земле людям никогда не
приходит в голову, до чего это ужасно, что звезды неподвижны: лети хоть
целый год на предельной скорости - и никаких перемен не заметишь. Мы на
Земле летаем и ездим, и нам кажется, что мы знаем, что такое пространство.
Этого не передашь словами. Помню, однажды возвращался я из патрульного
полета, где-то у Арбитра слышал отдаленные разговоры - кто-то с кем-то
ругался из-за очереди на посадку - и случайно заметил другую ракету.
Парень думал, что он один в космосе. Он так кидал свой бочонок, будто
припадочный. Все мы знаем, как это бывает: пробудешь пару дней в космосе,
и одолевает тебя нестерпимая охота что-нибудь сделать, все равно что -
дать полный ход, помчаться куда-нибудь, крутануться на большом ускорении
так, чтоб язык высунуть... Прежде я думал, что это вроде неприлично -
человек не должен чересчур потворствовать себе. Но, по сути дела, тут лишь
отчаяние, лишь охота показать этот язык космосу. Космос не меняется так,
как меняется, к примеру, дерево, и поэтому, наверное, трудно с ним
свыкнуться.
Ну вот, хорошие книги как раз об этом и говорят. Ведь обреченные на смерть
не станут читать описание агонии - так и мы все слегка побаиваемся звезд и
не хотим слышать о них правду, когда оказываемся среди них. Это уж точно -
тут самое лучшее то, что отвлекает внимание; но мне, по крайней мере,
больше всего подходят именно вот такие звездные истории - ведь в них все,
даже космос, становится таким добропорядочным... Это добропорядочность для
взрослых, - конечно, там есть катастрофы, убийства и всякие другие ужасы,
но все равно они добропорядочные, невинные, потому что с начала до конца
выдуманные: тебя стараются напугать, а ты только посмеиваешься.
То, что я вам расскажу, - это и есть вот такая история. Только со мной она
вправду случилась. Ну да это неважно.
Было это в Год Спокойного Солнца. Как обычно, в этот период делали
генеральную уборку в Солнечной системе, подбирали и выметали массу
железного лома, который кружится на уровне орбиты Меркурия; на шесть лет,
пока строили большую станцию в его перигелии, там набросали в космос кучу
старых поломанных ракет, потому что работы велись по системе Ле Манса, и,
вместо того чтобы сдавать эти трупы ракет на слом, ими заменяли
строительные леса. Ле Манс был сильнее как экономист, чем как инженер:
станция, построенная по его системе, действительно обходилась втрое
дешевле, чем обычная, но доставляла такую уйму хлопот, что после Меркурия
никто уже не соблазнялся этой "экономией". Но тут Ле Мансу пришла в голову
идея - отправить этот ракетный морг на Землю: чего ж ему крутиться в
пространстве до скончания веков, если его можно переплавить в мартенах? Но
чтобы эта идея окупалась, приходилось посылать для буксирования такие
ракеты, которые были немногим лучше этих трупов. Я был тогда патрульным
пилотом с вылетанными часами, а это означает - был им лишь на бумаге и по
первым числам, когда получал зарплату. А летать мне до того хотелось, что
я согласился бы и на железную печку, лишь бы у нее была хоть какая-нибудь
тяга; поэтому нечего удивляться, что, еле успев прочитать объявление, я
отправился в бразильский филиал Ле Манса. Не хочу утверждать, что экипажи,
которые формировал Ле Манс (или, вернее, его агенты), уподоблялись кадрам
иностранного легиона или разбойничьему сброду - такие типы вообще не
летают. Но сейчас люди редко отправляются в космос, чтобы искать
приключений: их там нет, по крайней мере в принципе нет. Значит, на такой
вот полет решаются либо с отчаяния, либо вообще как-то случайно; и это уже
самый плохой материал, потому что служба наша требует больше стойкости,
чем морская, и тем, кому все безразлично, не место на ракете. Я не
занимаюсь психологическими изысканиями, а просто хочу объяснить, почему я
уже после первого рейса потерял половину команды. Мне пришлось уволить
техников, потому что их споил телеграфист, маленький метис, который
придумывал гениальнейшие способы, как контрабандой протащить алкоголь на
ракету. Этот тип играл со мной в прятки. Запускал пластиковые шланги в
канистры... впрочем, это неважно. Я думаю, он и в реактор запрятал бы
виски, если б это было возможно. Воображаю, до чего возмутили бы такие
истории пионеров астронавтики! Не пойму, почему они верили, что сам по
себе выход на орбиту превращает человека в ангела. Этот метис родом из
Боливии подрабатывал продажей марихуаны и делал мне все назло просто
потому, что его это развлекало. Но у меня бывали парни и похуже.
Ле Манс был важной персоной, деталями не интересовался, а только установил
финансовые лимиты, и мало того, что мне не удалось укомплектовать экипаж,
я еще вынужден был дрожать над каждым киловаттом энергии; никаких резких
маневров, ураганографы после каждого рейса проверялись, словно
бухгалтерские книги, - не уплыл ли куда, упаси боже, десяток долларов,
превратившись в нейтроны. Тому, что я тогда делал, меня нигде не обучали;
нечто подобное, может быть, творилось лет сто назад, на старых корытах,
курсировавших между Глазго и Индией. Я, впрочем, и тогда не жаловался, а
теперь, как вспомню об этом, так, стыдно признаться, расчувствуюсь.
"Жемчужина ночи" - ну и имечко! Корабль потихоньку разваливался, весь рейс
мы только и делали, что искали то течь, то короткое замыкание. Каждый
старт и каждая посадка совершались вопреки законам - не только физики;
наверное, у этого лемансовского агента были знакомства в порту Меркурия,
иначе любой контролер немедленно опечатал бы у нас все - от рулей до
реактора.
Ну вот, выходили мы на охоту в перигелий, искали радаром остовы ракет, а
потом подтягивали их и формировали "поезд". На меня тогда сваливалось все
сразу: скандалы с техниками, вышвыривание бутылок в пространство (там и
сейчас полным-полно "Лондон Драй Джин") и дьявольская математика - ведь во
время рейса я только и делал, что изыскивал приближенные решения задачи
многих тел. Но больше всего, как обычно, было пустоты. В пространстве и во
времени.
Я запирался в каюте и читал. Автора не помню, какой-то американец, в
названии было что-то о звездной пыли - нечто в этом духе. Не знаю, как эта
книга начиналась, - я стал читать примерно с середины; герой находился в
камере реактора и разговаривал по телефону с пилотом, когда раздался крик:
"Метеоры за кормой!" До этой минуты не было тяги, а тут он вдруг увидел,
что огромная стена реактора, сверкая желтыми глазами циферблатов,
наплывает на него с возрастающей быстротой: это включились двигатели, и
ракета рванулась вперед, а он, вися в воздухе, по инерции сохранял прежнюю
скорость. К счастью, он успел оттолкнуться ногами, но ускорение вырвало у
него трубку из рук, и он повис на телефонном шнуре; когда он упал,
распластавшись, эта трубка качалась над ним, а он делал нечеловеческие
усилия, чтобы ее схватить, но, конечно, он весил тонну и не мог пальцем
шевельнуть, потом как-то зубами поймал ее и отдал команду, которая их
спасла.
Эту сцену я хорошо запомнил, а еще больше мне понравилось, как описано
прохождение сквозь метеоритный рой. Облако пыли покрыло, заметьте, третью
часть неба, только самые яркие звезды просвечивали сквозь пылевую завесу,
но это еще ничего, а вот вскоре герой увидел - на экранах, конечно, - что
из этого желтого тайфуна исходит бледно светящаяся полоса с черной
сердцевиной; уж не знаю, что это должно было означать, но только я
наплакался со смеху. Как он все это прелестно себе вообразил! Эти тучи,
тайфун, эта трубка - я прямо воочию видел, как парень болтается на
телефонном шнуре, - ну а что в каюте его ждала необыкновенно красивая
женщина, это уж само собой разумеется. Была она тайным агентом какого-то
общества космической тирании или, может, боролась против этой тирании, уж
не помню. Во всяком случае, она была красива, как положено. Почему я так
распространяюсь об этом? Да потому, что это чтиво меня спасало. Метеоры?
Да ведь я остовы ракет по двадцать-тридцать тонн искал неделями и половину
из них даже в радаре не увидел. Легче заметить летящую пулю. Мне вот
однажды пришлось схватить за шиворот моего метиса, когда мы были в
невесомости; это наверняка труднее, чем тот номер с телефонной трубкой, -
мы ведь оба парили в воздухе, - но не так эффектно. Похоже, что я начал
брюзжать. Сам вижу. Но такая уж эта история. Двухмесячная охота кончилась,
у меня на буксире было сто двадцать - сто сорок тысяч тонн мертвого
металла, и я шел в плоскости эклиптики на Землю. Не по правилам? Ну, ясно!
У меня не было горючего для маневрирования, я ведь уже говорил.
Приходилось тащиться без тяги больше двух месяцев.
И тут случилась катастрофа. Нет, не метеоры - это ведь не в романе
происходило. Свинка. Сначала техник, обслуживавший реактор, потом оба
пилота сразу, а потом и остальные: морды распухли, глаза как щелки,
высокая температура, о вахтах уж и говорить не приходилось. Какой-то
взбесившийся вирус притащил на палубу Нгей, негр, который на нашей
"Жемчужине ночи" был коком, стюардом, экономом и еще там чем-то. Он тоже
заболел, а как же! Может, в Южной Америке у детей не бывает свинки? Не
знаю. В общем, у меня оказался корабль без экипажа. Остались на ногах лишь
телеграфист да второй инженер; но телеграфист с утра, прямо к завтраку,
напивался. Собственно, не совсем напивался - то ли голова у него была
такая крепкая, то ли он тянул понемножку, но в общем двигался он вполне
прилично, даже когда не было силы тяжести (ее не было почти все время, не
считая поправок курса). Алкоголь сидел у него в глазах, в мозгу, и каждое
свое распоряжение, каждый приказ мне приходилось неустанно контролировать.
Я мечтал о том, как я его отколочу, когда мы приземлимся; на ракете я не
мог себе этого позволить, да и вообще - как будешь бить пьяного? В трезвом
состоянии это был зауряднейший тип, опустившийся, недомытый, и у него была
милая привычка ругать самыми мерзкими словами то одного, то другого - при
помощи азбуки Морзе. Ну да, сидит себе за столом в кают-компании и
выстукивает пальцем; его раза два чуть не избили, все ведь понимали
морзянку, а припрешь к стенке - он божится, что это у него такой тик. От
нервов. Что это само собой получается. Я ему велел прижимать локти, так он
вел передачу ногой или вилкой - художник был в своем роде.
Единственным вполне здоровым и нормальным человеком был инженер. Да, но
оказалось, знаете ли, что он инженер-дорожник. Нет, правда. С ним
подписали контракт, потому что он согласился на половинный оклад, и агенту
это было вполне достаточно, а мне и в голову не пришло экзаменовать его,
когда он явился на борт. Агент только спросил его, разбирается ли он в
машинах. Он сказал, что да; ведь он и вправду разбирался в машинах - в
дорожных. Я велел ему нести вахту. Он планету от звезды не мог отличить.
Теперь вы уже более или менее понимаете, каким образом Ле Манс делал
большие дела. Правда, я тоже мог оказаться командиром подводной лодки; и,
если б можно было, я, наверное, разыграл бы эту роль и заперся в своей
каюте. Но я не мог этого сделать. Агент не был сумасшедшим. Он рассчитывал
если не на мою лояльность, то на мой инстинкт самосохранения. Я ведь хотел
вернуться на Землю; сотня тысяч тонн в пространстве ничего не весит, и
если избавишься от груза, то скорость не увеличится ни на миллиметр в
секунду; ну а я был не таким уж строптивым, чтобы сделать это просто так.
Вообще-то мне и такие мысли приходили в голову, когда я по утрам таскал то
одному, то другому вату, мази, бинты, спирт, аспирин; только и было у меня
удовольствия, что эта книжка о любви в пространстве, среди метеоритных
тайфунов. Я некоторые абзацы перечитал по десять раз. Там были все ужасные
происшествия, какие только возможно представить, - электронные мозги
бунтовали, у пиратских агентов передатчики были вмонтированы в черепа,
красивая женщина происходила из другой Солнечной системы; но о свинке я не
нашел ни слова. Ясное дело - тем лучше для меня. Мне она и так надоела.
Иногда мне даже казалось, что космонавтика - тоже. В свободные минуты я
старался выследить, где телеграфист прячет свои запасы. Не знаю, может, я
его переоцениваю, но мне кажется, что он и вправду умышленно выдавал мне
некоторые места, когда спиртное там подходило к концу, - просто для того,
чтобы я не пал духом и не махнул рукой на его пьянство. Потому что я и по
сей день не знаю, где был его главный тайник. Может, этот тип был уж так
пропитан алкоголем, что основной запас носил прямо в себе? Ну, в общем, я
искал, ползая по кораблю, словно муха по потолку, плавал по корме, по
центральной палубе, как бывает иногда во сне, и чувствовал, что я один как
перст. Вся братия лежала с распухшими физиономиями в каютах, инженер
торчал в рулевой рубке, изучая по лингафону французский язык, было тихо,
как на зачумленном корабле, и лишь иногда по вентиляционным каналам
доносилось рыдание или пение этого боливийского метиса. Под вечер его
разбирало, он ощущал ужас бытия.
Со звездами я мало имел дела, если не считать той книжки. Некоторые куски
я знал наизусть - к счастью, они уже улетучились у меня из головы. Я
дождаться не мог, когда кончится эта свинка, потому что такая жизнь на
манер Робинзона уж очень мне докучала. Инженера-дорожника я избегал, хоть
по-своему это был даже довольно порядочный парень и клялся мне, что, если
б не ужасные финансовые передряги, в которые его втянули жена с шурином,
он нипочем не подписал бы контракта. Однако был он из тех людей, каких я
не переношу, - которые откровенничают без всяких ограничений и торможений.
Не знаю, может, он только ко мне испытывал такое чрезвычайное доверие, но
вряд ли, потому что о некоторых вещах ну просто невозможно говорить, а он
способен был сказать все, я прямо корчился; к счастью, "Жемчужина ночи"
была большая, двадцать восемь тысяч тонн, - было где спрятаться. Вы,
наверное, догадываетесь, что это был мой первый и последний рейс для Ле
Манса. С тех пор я уже больше не позволял так нахально себя надувать, хоть
во всяких переделках побывал. Я бы и не рассказывал об этом, довольно
конфузном все же куске моей биографии, если б он не был связан с другой,
вроде бы не существующей стороной космонавтики. Помните, я ведь
предупредил вначале, что это будет история словно из той книжки.
Метеоритное предупреждение мы получили поблизости от орбиты Венеры, но
телеграфист то ли проспал, то ли просто не принял его - в общем, я лишь на
следующее утро услышал эту новость в известиях, которые передавала
космолокаторная станция Луны. Честно говоря, вначале мне это показалось
совершенно неправдоподобным. Дракониды давно прошли, пространство было
чистым, метеоритные рои вообще ходят регулярно; правда, Юпитер любит
всякие штучки с пертурбациями, но на этот раз он был не при чем - радиант
был совсем другой. Предупреждение, впрочем, было лишь восьмой степени,
пылевое, плотность роя очень небольшая, процент крупных осколков
ничтожный; ширина фронта, правда, значительная. Когда я посмотрел на
карту, то понял, что мы уже торчим в этом так называемом рое добрый час, а
то и два. Экраны были пусты. Я особенно не беспокоился; непривычно
прозвучало лишь второе сообщение, в полдень: радиолокаторы установили, что
рой - внесистемный.
Это был второй такой рой, с тех пор как существует космолокация. Метеоры -
это остатки комет, и они ходят себе по удлиненным эллипсам, привязанные
гравитацией к Солнцу, словно игрушки на нейлоновых шнурках. А рой
внесистемный, то есть пришедший в Солнечную систему из Галактики, - это
сенсация; правда, больше для астрофизиков, чем для пилотов. Есть, конечно,
и для нас разница, хоть вообще-то небольшая - в скорости. Внутрисистемный
рой не может иметь большой скорости - не больше чем параболическую либо
эллиптическую. Зато рой, входящий в Солнечную систему извне, может иметь -
и обычно имеет - гиперболическую скорость. Но практически различие
невелико, поэтому возбуждение охватывает метеоритологов и
астробаллистиков, а не нас.
Сообщение о том, что мы влезли в рой, не произвело на телеграфиста ни
малейшего впечатления. Я сказал об этом, когда мы обедали, как всегда,
включив двигатели на малую тягу: они давали поправку на курс, а тем
временем даже слабое притяжение облегчало нам жизнь. Не надо было сосать
суп через соломинку и впихивать себе в рот пасту из баранины, нажимая на
тюбик. Я всегда был сторонником нормального человеческого питания. Зато
инженер очень испугался. То, что я говорил о рое, словно о летнем
дождичке, он склонен был счесть признаком помешательства. Я ему коротко
объяснил, что, во-первых, рой пылевой и сильно разреженный и шансов
столкнуться с осколком, который способен повредить корабль, меньше, чем
шансов погибнуть от того, что тебе в театре свалится люстра на голову;
во-вторых, все равно ничего нельзя сделать, потому что "Жемчужина" не
может провести маневр расхождения; в-третьих, курс наш по чистой
случайности почти совпадает с траекторией роя, - значит, опасность
столкновения уменьшается еще в несколько сот раз. Что-то не похоже было,
чтоб я его убедил, но мне уже надоела психотерапия, и я предпочел
сосредоточить внимание на телеграфисте, то есть отрезать его хоть на пару
часов от запасов спиртного, потому что в конце-то концов в рое он был
нужнее, чем вне его. Больше всего я боялся сигнала SOS. Кораблей здесь
было порядочно, мы уже пересекли орбиту Венеры - на этой территории шло
весьма оживленное движение, и не только грузовых ракет. Я сидел у рации,
держа телеграфиста при себе, до шести часов палубного времени, - значит,
больше четырех часов на пассивном перехвате; к счастью, обошлось без
сигнала тревоги. Рой был так разрежен, что приходилось буквально часами
вглядываться в радарные экраны, чтобы заметить какие-то почти неуловимые
микроскопические искорки; да и то я не мог бы поручиться, что эти зеленые
привиденьица не были просто обманом зрения от усталости. Тем временем уже
не только радиант, но и весь путь этого гиперболического роя, который даже
имя успел получить - Канопиды (от звезды близ радианта), вычислили на Луне
и на Земле, и было известно, что он не достигнет орбиты Земли, минует ее,
выйдет из нашей системы вдалеке от больших планет и как появился, так и
исчезнет в бездне Галактики, чтобы никогда уже к нам не вернуться.
Инженер-дорожник, продолжая тревожиться, то и дело заглядывал в
радиорубку, а я выгонял его, требуя, чтобы он следил за рулями.
Разумеется, это было чисто фиктивное задание - у нас не было тяги, а без
тяги управлять нельзя, ну а, кроме того, он не смог бы выполнить и
простейшего маневра, да я бы никогда ему этого и не доверил. Но мне
хотелось его чем-нибудь занять и себя избавить от бесконечных приставаний.
А то он стремился выяснить, проходил ли я уже сквозь метеоритные рои, да
сколько раз, да пережил ли в связи с этим катастрофы, и серьезные ли, и
есть ли шансы спастись в случае столкновения... Вместо ответа я ему дал
"Основы космолоции и космодромии" Краффта; инженер книгу взял, но,
кажется, даже и не раскрывал ее - он ведь жаждал доверительных признаний,
а не сухих сведений.
Все это происходило, напоминаю вам, на корабле, где сила тяжести
отсутствовала. В этих условиях движения людей, даже трезвых, довольно
забавно изменяются - всегда надо помнить о каком-нибудь поясе, о
пристежке, иначе, нажав на карандаш при писании, рискуешь взлететь под
потолок, а то и шишку себе набить. У телеграфиста была своя система: он
таскал в карманах массу всяких гирек, гаек, ключей, и когда оказывался в
затруднительном положении, повиснув между потолком, полом и стенами, то
просто лез в карман и швырял первый попавшийся предмет, чтобы плавно
отлететь в противоположную сторону. Способ это был надежный и всегда
подтверждал правильность ньютоновского закона действия и противодействия,
однако он доставлял мало удовольствия окружающим, потому что брошенные
гирьки и гайки рикошетом отлетали от стен, и иной раз эти штучки,
способные весьма чувствительно стукнуть, подолгу носились в воздухе. Я
говорю об этом, чтобы придать дополнительный оттенок колориту нашего
путешествия.
В пространстве тем временем шло усиленное движение; многие пассажирские
корабли на всякий случай в соответствии с правилами изменяли трассы. Луне
было с ними немало возни; автоматические передатчики, которые морзянкой
передают орбитальные и курсовые поправки, рассчитанные на больших
стационарных вычислительных машинах, без устали строчили сериями сигналов
в таком темпе, что на слух не воспримешь. Да и фония была переполнена
голосами - пассажиры за бешеные деньги сообщали встревоженным
родственникам, что отлично себя чувствуют и никакой опасности нет; Луна
Астрофизическая передавала очередные сведения о зонах сгущения в
метеоритном рое, о его предполагаемом составе - словом, программа была
разнообразная и скучать у репродуктора особенно не приходилось. Мои
космонавты со свинкой, уже узнавшие, разумеется, о гиперболическом рое, то
и дело звонили в радиорубку, пока я не отключил их аппараты, заявив, что
опасность, а именно пробоину или потерю герметичности, они легко
распознают по отсутствию воздуха. Около одиннадцати я отправился
перекусить в кают-компанию; телеграфист, который, кажется, только этого и
ждал, исчез, будто растаял, а я слишком устал, чтобы его искать и даже
чтобы думать о нем. Инженер отбыл вахту; он уже немного успокоился и опять
жаловался в основном на шурина, а уходя к себе (зевал он, как кит), сказал
мне, что левый экран радара, должно быть, испортился: там в одном месте
какая-то зеленая искра. Сообщив это, он удалился; я приканчивал холодную
говядину из консервной банки - и вдруг, воткнув вилку в неаппетитно
застывший жир, окаменел. Инженер разбирался в показаниях радара, как я в
асфальте. Этот "испорченный" экран... В следующее мгновение я мчался к
рулевой рубке. Это так говорится, а на деле я двигался с той скоростью,
какая возможна, если ускорение получаешь, только хватаясь за что-нибудь
руками либо отталкиваясь ногами от выступов стен или потолка. Рулевая,
когда я наконец до нее добрался, была словно выстужена, огни на пультах
погасли, контрольные сигналы реактора еле мерцали, как сонные светлячки, и
только по экранам радаров неустанно вращались водящие лучи; я уже с порога
смотрел на левый экран.
В верхнем правом его квадранте светилась неподвижная точка; собственно,
как я увидел вблизи, пятнышко величиной с мелкую монету, сплюснутое, как
линза, идеально правильное по форме, светящееся зеленым фосфорическим
светом, словно маленькая, лишь с виду неподвижная рыбка в океане пустоты.
Если б это увидел нормальный вахтенный, - но не теперь, не теперь, а
полчаса назад! - он включил бы автоматический позиционный передатчик,
известил бы командира, запросил бы у этого корабля данные о курсе и
назначении, но у меня не было вахтенных, я опоздал на полчаса, я был один,
так что делал, ей-богу, все сразу - затребовал данные у корабля, зажег
позиционные огни, включил передатчик, начал разогревать реактор, чтобы
можно было в любой момент дать тягу (реактор был холодный, словно
давным-давно окоченевший покойник), - ведь время не ждало! Я успел даже
пустить в ход подручный полуавтоматический калькулятор, и оказалось, что
курс того корабля почти совпадает с нашим, разница была в долях минуты,
вероятность столкновения, в пустоте и без того исчезающе малая,
практически равнялась нулю.
Вот только корабль этот молчал. Я пересел на другое кресло и начал
сверкать на него морзянкой из палубного лазера. Он находился за нами на
расстоянии около девятисот километров, - значит, невероятно близко, и я
уже, по правде говоря, видел себя в Космическом трибунале (конечно, не за
"доведения до катастрофы", а просто за нарушение восьмого параграфа
Кодекса космолоции, именуемого ОС - опасное сближение). Думаю, что и
слепой увидал бы мои световые сигналы. Корабль этот вообще так упорно
торчал у меня в радаре и все не оставлял в покое "Жемчужину", а, наоборот,
даже понемногу к ней приближался, лишь потому, что мы с ним имели
сходящиеся курсы. Это были почти параллельные трассы; он передвигался уже
по краю квадранта, потому что шел быстрее. На глаз я оценил его скорость
как гиперболическую; действительно, два замера с десятисекундным
интервалом показали, что он делает девяносто километров в секунду. А мы
делали от силы сорок пять!
Корабль не отвечал и приближался; он выглядел уже внушительно, даже
слишком внушительно. Светящаяся зеленая линза, видимая сбоку, острое
веретенце... Я глянул на радарный дальномер: уж очень что-то вырос этот
корабль. Оказалось - четыреста километров. Я захлопал глазами: с такого
расстояния любой корабль выглядит как запятая. "Эх, чтоб ей, этой
"Жемчужине ночи"! - подумал я. - Все здесь не как положено". Я перевел
изображение на маленький вспомогательный радар с направленной антенной.
Корабль выглядел все так же. Я обалдел. "Может, это, - вдруг подумал я, -
тоже такой "поезд Ле Манса", как наш? Штук этак сорок ракетных остовов,
один за другим, отсюда и размеры... Но почему он так похож на веретено?"
Радароскопы работали, автоматический дальномер отстукивал да отстукивал:
триста километров... двести шестьдесят... двести... Я начал еще раз
пересчитывать курсы на приборе Гаррельсбергера, потому что это уже
попахивало опасным сближением. Известно, что с тех пор как на море начали
применять радар, все почувствовали себя в безопасности, - а суда
продолжают тонуть. И опять получилось, что он пройдет у меня под носом, на
расстоянии этак тридцати-сорока километров. Я проверил оба передатчика -
автомат, работающий на радиочастотах, и лазерный. Оба они были исправны,
но чужой корабль молчал.
До тех пор меня все еще терзали угрызения совести: ведь некоторое время мы
летели вслепую - пока инженер рассказывал мне о своем шурине и желал
спокойной ночи, а я поглощал говядину, - потому что некому было работать и
я все делал сам, но теперь у меня будто пелена с глаз спала. Охваченный
праведным гневом, я уже видел истинного виновника опасности в этом глухом,
молчаливом корабле, который пер себе на гиперболической скорости через
сектор и не изволил даже отвечать на прямые настойчивые обращения!
Я включил фонию и начал его вызывать. Я требовал то того, то другого:
чтобы он зажег позиционные огни и пустил сигнальные ракеты, чтобы сообщил
свое название, место назначения, фамилию арматора - все, конечно, в
условных сокращениях; а он летел себе спокойно, тихо, ни на йоту не меняя
ни скорости, ни курса, и был уже всего в восьмидесяти километрах от меня.
Пока он держался по бакборту, но все заметнее обгонял меня - ведь он шел
вдвое быстрее; и я знал, что, поскольку при подсчетах на калькуляторе не
принималась во внимание угловая поправка, мы при расхождении окажемся на
пару километров ближе, чем вычислено. Менее чем в тридцати километрах
наверняка, а чего доброго и в двадцати. Мне следовало тормозить, потому
что нельзя допускать такого сближения, но я не мог. За мной ведь тянулось
сто с чем-то тысяч тонн ракетных трупов; сначала мне пришлось бы отцепить
всю эту рухлядь, сам я с этим не справился бы, а экипаж занимался свинкой,
так что о торможении нечего было и думать. Тут могла бы пригодиться скорее
философия, чем космодромия: стоицизм, фатализм, а если калькулятор уже
совсем заврался, то, пожалуй, даже начатки эсхатологии. На расстоянии
двадцати двух километров тот корабль уже явно начал обгонять "Жемчужину".
Я знал, что теперь дистанция будет возрастать, так что все было вроде в
порядке; до тех пор я смотрел только на дальномер, потому что его
показания были самыми важными, и лишь теперь снова глянул на радароскоп.
Это был не корабль, а летающий остров, вообще неизвестно что. На
расстоянии двадцати километров он был величиной больше чем с мою ладонь;
идеально правильное веретено превратилось в диск - нет, в кольцо! Ясное
дело, вы уже давно подумали, что это был корабль "пришельцев", - ну,
поскольку он был длинной в десять миль... Легко сказать, но кто же верит в
корабли "пришельцев"? Первым моим побуждением было догнать его. Нет,
правда! Я ухватился за рычаг главной тяги, но не шевельнул его. У меня за
кормой было кладбище на буксире, ничего бы из этого не вышло. Я вскочил с
кресла и через узкую шахту пробрался в маленькую астрономическую каюту,
вмонтированную в броню, как раз над рулевой рубкой. Там, прямо под рукой,
было все, что мне нужно, - бинокль и ракеты. Я пустил три, одну за другой,
примерно по курсу этого корабля, и, как только вспыхнула первая, начал его
искать. Он был большой, как остров, но я его не сразу разглядел - ракета
попала в поле зрения, и блеск ее ослепил меня, - пришлось выждать, пока я
смогу видеть. Вторая ракета вспыхнула далеко в стороне, и это мне ничего
не дало; третья зажглась высоко над кораблем. В ее неподвижном, очень
белом свете я его наконец увидел. Смотрел я на него не больше пяти-шести
секунд, - ракета вдруг, как это иной раз случается, вспыхнула ярче и
погасла. Но в эти мгновения я разглядел сквозь ночной восьмидесятикратный
бинокуляр очень слабо, призрачно, но все же отчетливо освещенное с высоты
темное металлическое тело: я видел его будто с расстояния нескольких сот
метров. Корабль еле помещался в поле зрения; в самом его центре мерцало
несколько звезд, словно там он был прозрачным, как пустой туннель из
темной стали, летящий в пространстве. Но в последней яркой вспышке ракеты
я успел заметить: это нечто вроде сплюснутого цилиндра, свернутого, как
автомобильная шина; я мог смотреть сквозь его пустой центр, хоть он и не
находился на оси зрения; этот колосс был повернут углом к линии моего
зрения - словно стакан, который слегка наклонили, чтобы медленно выливать
из него жидкость.
Ясное дело, я вовсе не раздумывал над тем, что увидел, а продолжал пускать
ракеты; две не зажглись, третья почти сразу погасла, при свете четвертой и
пятой я его увидел - в последний раз. Ведь теперь он пересек трассу
"Жемчужины" и удалялся все быстрее; он находился уже в ста, в двухстах, в
трехстах километрах от меня, и визуальное наблюдение стало невозможным.
Я немедленно вернулся в рулевую рубку, чтобы как следует установить
элементы его орбиты; я собирался, сделав это, поднять на всех диапазонах
такую тревогу, какой еще не знала космолоция; я уже представлял себе, как
по начертанному мною маршруту ринутся стаи ракет, чтобы догнать этого
гостя из бездны.
Собственно, я был уверен, что он входил в состав гиперболического роя.
Глаз в известных обстоятельствах уподобляется фотоаппарату, и образ, хоть
на долю секунды представший в ярком свете, потом можно некоторое время не
только вспоминать, но и весьма детально анализировать, будто вы все еще
видите его. А я увидел в той предсмертной вспышке ракеты поверхность
гиганта: она была не гладкая, а изрытая, почти как лунная почва, свет
растекался по неровностям, буграм, кратерообразным впадинам; корабль,
должно быть, летел вот так уже миллионы лет, входил, темный и мертвый, в
пылевые туманности, выходил из них спустя столетия, а метеоритная пыль в
десятках тысяч столкновений грызла его, пожирала пустотной эрозией.
Не могу объяснить, откуда взялась у меня эта уверенность, но я знал, что
на этом корабле нет ни одной живой души, что катастрофа с ним произошла
миллионы лет назад и, может, не существует уже и цивилизация, выславшая
его!
Думая обо всем этом, я в то же время на всякий случай, для предельной
точности в четвертый, пятый, шестой раз рассчитывал элементы его орбиты и
результат за результатом, нажимая на клавишу, посылал в записывающее
устройство, потому что мне дорога была каждая секунда: корабль уже
выглядел на экране как зеленая фосфорическая запятая, сверкал как
неподвижный светлячок в крайнем секторе правого экрана - за две, за три
тысячи, за шесть тысяч километров от меня.
Когда я закончил расчеты, он уже исчез. Но мне-то что! Он был мертв, не
мог маневрировать, а значит, и не мог никуда удрать, не мог спрятаться:
правда, он летел на гиперболической скорости, но его легко мог догнать
любой корабль с мощным реактором, а элементы его движения я рассчитал с
такой точностью...
Я открыл кассету записывающего устройства, чтобы вынуть ленту и пойти с
ней на радиостанцию, - и застыл, внезапно обалдевший, уничтоженный...
Металлический барабан был пуст; лента давно уже, может несколько дней
назад, кончилась, новой никто не вложил, и я посылал результаты вычислений
в пустоту; они все до одного пропали; не было ни корабля, ни его следа -
ничего...
Я ринулся к экранам, потом, право же, хотел отцепить этот мой проклятый
балласт, выбросить лемансовские сокровища и пуститься - куда? Сам толком
не знал. Наверное в направлении... ну, примерно на созвездие Водолея, но
что ж это за цель! А может, все-таки?.. Если я сообщу по радио сектор - в
приближении, - а также скорость...
Это следовало сделать. Это было моей обязанностью, самой важной из всех,
если вообще у меня имелись еще какие-нибудь обязанности. Я поднялся лифтом
в центральную часть корабля, на радиостанцию, и уже установил было
очередность действий: надо вызвать Луну Главную и потребовать право
первенства для последующих моих сообщений, поскольку речь идет об
информации величайшей важности, - эти сообщения, по-видимому, будет
принимать не автомат, а дежурный координатор Луны; затем я дам отчет об
обнаружении чужого корабля, который пересек мой курс на гиперболической
скорости и, вероятно, входил в состав метеоритного роя. Немедленно
потребуют расчет элементов его движения. Мне придется ответить, что
расчеты я произвел, но у меня их нет, потому что барабан записывающего
устройства вследствие недосмотра был пуст. Тогда потребуют, чтобы я
сообщил имя пилота, который первым заметил этот корабль. Но я и это не
смогу сообщить, потому что вахту нес инженер-дорожник, а не космонавт;
затем, если все это еще не покажется слишком подозрительным, меня спросят,
почему я не поручил радисту систематически передавать данные по ходу
расчетов; а я должен буду объяснить, что радист не работал, потому что был
пьян. Если со мной после этого вообще захотят еще разговаривать через
триста шестьдесят восемь миллионов километров, которые нас разделяют, то
поинтересуются, почему кто-либо из пилотов не заменил радиста; тогда я
отвечу, что весь экипаж болен свинкой. Если мой собеседник до этого еще
будет иметь какие-то сомнения, тут уже он уверится, что человек, который
среди ночи морочит ему голову насчет корабля "пришельцев", либо не в своем
уме, либо пьян. Он спросит, зафиксировал ли я как-нибудь изображение этого
корабля - фотографируя его в свете ракет либо записывая показания радара
на ферроленте - или, по крайней мере, регистрировал ли я все запросы, с
которыми обращался к нему по радио. Но у меня не было ничего, совсем
ничего, я слишком спешил, я не думал, что снимки понадобятся, поскольку
вскоре земные корабли ринутся к необычайной цели, и не включил
записывающих устройств.
Тогда координатор сделает то, что я и сам сделал бы на его месте, - велит
мне отключиться и запросит все корабли в моем секторе, не заметили ли они
чего-то необычного. Так вот, ни один корабль не мог увидеть гостя из
Галактики, я был в этом уверен. Я с ним встретился лишь потому, что летел
в плоскости эклиптики, хоть это строжайшим образом воспрещается, так как
здесь всегда кружится метеоритная пыль, осколки перемолотых временем
метеоров или кометных хвостов. Я нарушил это запрещение, потому что иначе
мне не хватило бы горючего для маневров, долженствующих обогатить Ле Манса
сотней с лишним тысяч тонн ракетного лома. Значит, мне следовало бы сразу
предупредить координатора Луны, что встреча произошла в запрещенной зоне,
а это повлекло бы за собой неприятный разговор в дисциплинарной комиссии
Космического трибунала.
Наверное, обнаружение этого корабля значило куда больше, чем разговор в
комиссии да хоть бы и наказание, - однако при условии, что корабль
действительно догонят. Но вот это-то и казалось мне совсем безнадежным
делом. А именно я должен был потребовать, чтобы в плоскость эклиптики, в
угрожаемую зону, к тому же еще посещенную гиперболическим роем, бросили на
розыски целую флотилию кораблей. Координатор Луны не имел права этого
сделать, даже если б захотел; если б он стену лбом прошибал, до утра
вызывал КОСНАВ, Международную комиссию по делам исследования космоса и
черт знает кого там еще, начались бы заседания и совещания, и если б они
проходили бы в молниеносном темпе, то через какие-нибудь три недели уже
было бы вынесено решение. Но (это я рассчитал еще в лифте, у меня в ту
ночь мысль работала действительно с необычайной быстротой) чужой корабль
окажется к тому времени в ста девяноста миллионах километров от места
нашей встречи, а значит, за Солнцем, мимо которого пройдет настолько
близко, что оно изменит его траекторию, - и пространство, в котором
придется его искать, будет размером более десяти миллиардов кубических
километров. А то и двадцати.
Так все это выглядело, когда я добрался до радиостанции. Я уселся там и
попробовал еще оценить по достоинству - каковы шансы увидеть этот корабль
при помощи большого радиотелескопа Луны, самой мощной радиоастрономической
установки во всей системе. Но Земля с Луной находились как раз на
противоположной стороне орбиты по отношению ко мне, а значит, и к этому
кораблю. Радиотелескоп Луны был очень мощный, но все же не настолько,
чтобы на расстоянии четырехсот миллионов километров разглядеть тело
размером в несколько километров. На этом вся история и кончилась. Я порвал
листки с расчетами, встал и тихонько двинулся в свою каюту с чувством, что
совершил преступление. К нам прибыл гость из космоса - визит, который
случается раз в миллионы, да нет - в сотни миллионов лет. И из-за инженера
с его шурином, из-за моей небрежности он ускользнул у нас из-под носа,
чтобы растаять, как призрак, в беспредельном пространстве.
С этой ночи я жил в каком-то странном напряжении целых двенадцать недель -
за это время мертвый корабль должен был войти в зону больших планет и
навсегда исчезнуть для нас. Я просиживал на радиостанции все мало-мальски
свободное время, питая постепенно слабеющую надежду, что кто-нибудь его
заметит - кто-нибудь более сообразительный или попросту более счастливый,
чем я; но ничего такого не произошло. Разумеется, я никому об этом не
говорил. Человечеству нечасто подвертываются такие случаи. Я чувствую себя
виновным не только перед человечеством, но и перед той, другой
цивилизацией, и мне не суждена даже слава Герострата, потому что теперь,
через столько лет, никто уж мне, к счастью, не поверит. Да я и сам-то иной
раз сомневаюсь: может, ничего и не было, кроме холодной, неудобоваримой
говядины.
Охота на Сэтавра
Злой как черт, Пиркс вышел из Управления космопорта. И надо же, чтобы это
случилось именно с ним! Арматор не поставил груза - не поставил, и все
тут. В Управлении ничего не знали. Разумеется, пришла телеграмма:
"Опоздание семьдесят два часа, договорную неустойку перевожу ваш счет -
Энстранд". Больше - ни словечка. В торговом представительстве он тоже
ничего не добился. В порту становилось тесно, и Управление не
удовлетворяла договорная неустойка. Простой простоем, но лучше бы
навигатор стартовал и вышел на круговую. Двигатели можно выключить,
никакого расхода горючего, переждете эти три дня и вернетесь. Почему бы
вам этого не сделать?
Три дня болтаться вокруг Луны только из-за того, что подвел арматор! Пиркс
просто не знал, что возразить, но вовремя вспомнил про коллективный
договор. Ну а когда он козырнул нормами пребывания в космосе,
установленными профсоюзами, в Управлении пошли на уступки. Конечно, сейчас
не Год Спокойного Солнца. Дозы радиации небезвредны. Придется
маневрировать, укрываться от Солнца за Луну, играть в пятнашки, расходуя
горючее, а платить кто будет? Ясное дело, не арматор. Может, Управление
космопорта? А вам известно, во что обходятся десять минут полной тяги
реактора мощностью семьдесят миллионов киловатт? В конце концов он получил
разрешение на стоянку, но только на ближайшие семьдесят два часа плюс
четыре часа на погрузку всей этой проклятой мелочи, и - ни минуты больше!
Можно подумать, что они делают ему одолжение. Словно это его вина. А ведь
он прибыл с точностью до минуты, хотя шел с Марса не прямиком, ну а если
арматор... Из-за всего этого Пиркс совсем забыл, где находится, и с такой
силой нажал на ручку двери, что подпрыгнул к потолку. Ему стало неловко,
он оглянулся, но поблизости никого не было. Луна-сити, казалось, весь
вымер. Правда, километрах в двухстах к северу, между Ипатией и Торричелли,
начались большие работы. Инженеры и техники, которые месяц назад тут все
заполонили, уже выехали на Строительство. Большой проект ООН, Луна-11,
притягивал все новых людей с Земли. "На сей раз не будет хотя бы хлопот с
гостиницей", - подумал Пиркс, спускаясь по эскалатору на самый нижний этаж
подземного города. Плафоны, зажженные через один, излучали холодный
дневной свет. Экономят! Толкнув стеклянную дверь, он вошел в небольшой
зал. Свободные номера имелись, как же иначе. Сколько угодно. Оставив свой
чемоданчик, скорее несессер, у портье. Пиркс забеспокоился: проследит ли
Тиндалл за тем, как механики отшлифуют центральную дюзу? Ведь еще на Марсе
она плевала огнем, как средневековая митральеза! Лучше бы самому
присмотреть, хозяйский глаз все же... Однако Пирксу не хотелось снова
подниматься на двенадцатый этаж, тем более что все наверняка уже
разошлись. Должно быть, сидят в торговом салоне космодрома и слушают новые
пластинки. Пиркс шел, сам не зная куда; гостиничный ресторан был совсем
пуст, словно не работал, только за стойкой сидела рыжеволосая девушка и
читала книгу. А может, заснула над ней? Ее сигарета превратилась в длинный
столбик пепла на мраморной плите...
Усевшись, Пиркс перевел часы на местное время, и сразу сделалось поздно,
десятый час. А только что, пару минут назад, на борту был полдень. Вечная
карусель с внезапными перескоками времени была столь же мучительна, как и
вначале, когда он только учился летать. Пиркс съел обед, ставший ужином, и
запил его минеральной водой, которая была, пожалуй, теплее супа. Официант,
грустный и сонный, как настоящий лунатик, ошибся при расчете, однако не в
свою пользу, что было уже опасным симптомом. Пиркс посоветовал ему
провести отпуск на Земле, вышел потихоньку, стараясь не разбудить девушку,
спавшую за стойкой, взял у портье ключ и поехал в свой номер. Он не сразу
взглянул на бляшку и испытал какое-то странное ощущение, увидев цифры 173:
в этом самом номере он уже останавливался, когда впервые летел на "ту
сторону". Открыв дверь, он убедился все же, что либо это другая комната,
либо ее совсем перестроили. Нет, должно быть, ошибся - та была побольше;
он повернул все выключатели - темнота ему надоела, - заглянул в шкаф,
выдвинул ящик маленького письменного стола, однако не стал разбирать
чемодан, только бросил пижаму на кровать, а тюбик пасты и зубную щетку
положил на умывальник. Вымыл руки - вода, как полагается, была адски
холодной, удивительно, как это она не замерзала. Повернул кран теплой -
вылилось несколько капель. Подошел к телефону, чтобы позвонить
администратору, но опять передумал. Конечно, это скандал. Луну освоили, а
горячей воды в номере не допроситься! Включил радио. Как раз передавали
вечерний выпуск - лунные известия. Пиркс почти не слушал, раздумывая, не
послать ли телеграмму арматору. Разумеется, за его счет. Впрочем, и это
ничего не даст. Романтические времена космонавтики давно миновали, теперь
ты просто возница, зависишь от тех, кто грузит товар на телегу! Фрахт,
страховка, плата за простой... Радио что-то неразборчиво бормотало. Стоп,
что это оно говорит?.. Через кровать дотянулся к аппарату и повернул
ручку, "...по-видимому, остатки потока Леонид /1/ - наполнил комнату
мягкий баритон диктора. - Только один жилой сектор был поврежден прямым
попаданием и утратил герметичность. Люди, живущие в нем, находились по
счастливому стечению обстоятельств на работе. Остальные метеориты не
нанесли особых повреждений, за исключением одного, который пробил защитное
перекрытие складов. Как сообщает наш корреспондент, шесть универсальных
автоматов, предназначенных для работ на территории Строительства,
подверглись полному уничтожению. Была повреждена также линия высокого
напряжения и прервана телефонная связь, однако через три часа ее удалось
восстановить. Повторяем важнейшие сообщения. Сегодня утром состоялось
открытие Панафриканского конгресса..."
Пиркс выключил радио и сел. Метеориты? Какой-то поток? Конечно, сейчас
время Леонид, но ведь прогнозисты всегда накликают беду, точь-в-точь как
на Земле синоптики... Строительство - должно быть, то, к северу от города.
Но атмосфера есть атмосфера: ее отсутствие сильно дает о себе знать. Шесть
автоматов... вот вам, пожалуйста! Хорошо хоть люди целы. Дурацкая история,
однако, - пробило защитные покрытия! Да, этому проектировщику...
Пиркс почувствовал себя вконец измотанным. Время играло с ним чехарду.
Между Марсом и Землей у них, должно быть, выпал вторник, после
понедельника сразу же наступила среда; в результате не досчитались также
одной ночи. "Надо выспаться, и притом про запас", - подумал он, встал и
машинально шагнул в сторону крохотной ванной, но, вспомнив о ледяной воде,
вздрогнул, круто повернулся и через минуту лежал в постели. Куда ей до
космолетной койки! Рука автоматически поискала ремни для пристегивания
одеяла; не найдя их. Пиркс слегка усмехнулся - он и забыл, что в гостинице
внезапное исчезновение тяжести не угрожает...
Это была его последняя мысль; открыв глаза, он не сразу понял, где
находится. Царила тьма египетская. "Тиндалл!" - захотелось ему позвать
помощника, и неожиданно, совершенно непонятно почему, он вспомнил, как
помощник, охваченный ужасом, выскочил однажды в пижамных штанах из каюты и
отчаянно крикнул вахтенному: "Друг! Умоляю, скажи, как меня зовут?!"
Бедняга ошалел, потому что, выдумав себе какую-то желудочную болезнь,
уничтожил целую бутылку рому. Этим кружным путем мысль Пиркса тотчас
вернулась к действительности. Он встал, включил лампу, залез под душ,
вспомнил о воде и пустил сначала тоненькую струйку - вода была тепловатой;
он вздохнул, потому что мечтал о горячей ванне, но через минуту под
струями, бьющими в лицо, начал даже напевать. Он надевал чистую рубашку,
когда динамик - Пиркс и понятия не имел, что этот предмет находится в
номере, - проговорил басом:
"Внимание! Внимание! Передаем важное сообщение. Всех мужчин, способных
носить оружие, просят немедленно явиться в Управление космопорта, комната
номер 318, к инженер-капитану Аганяну. Повторяю. Внимание, внимание..."
Пиркс так удивился, что целую минуту неподвижно стоял в одной рубашке и
носках. Что это? Первоапрельские шуточки? Способных носить оружие? Может,
он еще спит? Взмахнув руками, чтобы быстрее надеть рубашку, он ушибся о
край стола, да так, что его бросило в жар. Нет, это не сон. Тогда что же?
Вторжение? Марсиане захватывают Луну? Что за вздор! Во всяком случае, надо
идти...
Он надевал брюки, а какой-то голос нашептывал ему, что все так и должно
было произойти... раз уж он здесь. Такая уж у него судьба - притягивать
приключения...
Когда Пиркс выходил из комнаты, стрелки показывали восьмой час. Он хотел
узнать у первого встречного, что же произошло, но в коридоре никого не
было, на эскалаторе тоже, словно только что прошла всеобщая мобилизация,
словно все уже где-то, черт знает где, дрались на передовой... Он бежал
вверх по эскалатору, который и без того двигался быстро. Спешил, словно и
в самом деле боялся, что упустит случай совершить героический подвиг.
Наверху он заметил ярко освещенный стеклянный киоск с газетами, подбежал к
окошку, чтобы задать наконец вопрос, но ларек пуст. Газеты продавал
автомат. Пиркс купил пачку сигарет и газету, которую просмотрел, не
сбавляя шага, однако не нашел в ней ничего, кроме описания метеоритной
катастрофы. Может, дело в ней? А тогда при чем тут оружие?.. Нет, конечно.
По длинному коридору он подошел к Управлению и увидел, наконец, людей.
Кто-то как раз входил в комнату номер 318, кто-то приближался к ней с
противоположного конца коридора. "Теперь уж я ничего не узнаю, не успею",
- подумал Пиркс, оправил китель и вошел. Это была небольшая комната с
тремя окнами, за которыми пылал искусственный лунный пейзаж неприятного
цвета раскаленной ртути. В более узкой части трапециевидной комнаты стояли
два письменных стола, а все пространство перед ними было уставлено
стульями, принесенными, видимо, второпях: почти все они были разными. В
комнате находилось человек четырнадцать-пятнадцать, в основном мужчины
среднего возраста и несколько юношей с нашивками курсантов космической
навигации. Отдельно сидел какой-то немолодой командор, другие стулья пока
пустовали. Пиркс уселся возле курсанта, который тут же рассказал ему, что
накануне они прилетели вшестером, чтобы пройти практику на "той стороне"
Луны, но в их распоряжении был только маленький аппарат, так называемая
"блоха", который взял лишь троих, остальным пришлось ждать своей очереди,
а тут внезапно случилась эта история. Не знает ли чего-нибудь навигатор?..
Но навигатор сам ничего не знал. По выражению лиц можно было определить,
что и остальные застигнуты врасплох необычным вызовом, - пожалуй, все они
пришли из гостиницы. Курсант, вспомнив, что обязан представиться, выполнил
несколько гимнастических упражнений, едва не опрокинув при этом стул.
Пиркс подхватил стул за спинку, но тут дверь отворилась и вошел невысокий
черноволосый человек с тронутыми сединой висками; у него были выбритые до
синевы щеки, мохнатые брови и маленькие проницательные глаза. Он молча
прошел между стульями к письменному столу, раскрутил подвешенный к потолку
рулон с картой "той стороны" в масштабе 1:1000000 и, потерев ребром ладони
мясистый нос, сказал безо всякого вступления:
- Здравствуйте, я Аганян. Объединенное руководство Луны-1 и Луны-11
временно уполномочило меня руководить операциями по обезвреживанию Сэтавра.
Присутствующие зашевелились, но Пиркс по-прежнему ничего не понимал, не
знал даже, что такое Сэтавр.
- Те из вас, кто слушал радио, знают, что здесь, - Аганян указал линейкой
на окрестности кратера Ипатии и Альфрагануса, - вчера выпал рой
метеоритов. Не буду говорить об ущербе, нанесенном остальными метеоритами;
но вот один из них, пожалуй самый большой, пробил перекрытия складов В7 и
R7, причем в последнем находилась партия Сэтавров, доставленных с Земли
всего четыре дня назад. В сообщениях передавалось, что все они уничтожены,
однако это не соответствует действительности.
Курсант, сидевший возле Пиркса, слушал с пунцовыми ушами, даже рот
приоткрыл, точно боялся упустить хотя бы одно слово. Аганян же продолжал
рассказывать:
- Обвалившийся свод раздавил пять роботов. Шестой уцелел. Точнее, был
поврежден - мы так считаем, поскольку он выбрался из-под развалин и с
этого момента начал вести себя, как, как...- Аганян не нашел подходящего
слова и, не закончив фразы, продолжал: - Склады находятся у боковой ветки
узкоколейной дороги, в восьми километрах от временной посадочной площадки.
Сразу же после катастрофы начались спасательные работы. В первую очередь
провели перекличку, чтобы выяснить, не погребен ли под развалинами
кто-нибудь из личного состава. Эта операция заняла примерно час; тем
временем обнаружилось, что сектор центрального управления работ потерял
герметичность, и операция затянулась до полуночи. Около часа ночи
выяснилось, что авария высоковольтной линии, питающей всю территорию
Строительства, а также нарушение телефонной связи были вызваны не
метеоритами - кабель был рассечен... лучом лазера. Пиркс зажмурился. Ему
упорно казалось, что он участвует в каком-то спектакле, ибо такие события
не могли происходить наяву. Фиолетовый лазер. Да неужели?! Может, его
провез марсианский шпион? Но инженер-капитан не походил на человека,
который поутру собирает постояльцев гостиницы, чтобы сыграть с ними глупую
шутку.
- Телефонную связь восстановили в первую очередь, - рассказывал Аганян, -
а тем временем малый вездеход аварийной службы, который добрался до места,
где был рассечен кабель, утратил радиотелеграфную связь с управлением
Луна-сити; в три часа утра стало известно, что вездеход был обстрелян из
лазера и после нескольких попаданий загорелся. Водитель и его помощник
погибли, а два члена экипажа, которые, к счастью, уже надели скафандры,
потому что готовились выйти на ремонт линии, успели выпрыгнуть и укрыться
в пустыне, то есть в Mare Tranquilitatis, приблизительно здесь, - Аганян
указал линейкой на район Моря Спокойствия, удаленный километров на
четыреста от небольшого кратера Араго.
- Никто из них, насколько мне известно, не видел нападавшего. Просто в
определенный момент времени они почувствовали очень уж сильный тепловой
удар, и вездеход загорелся. Они выпрыгнули, прежде чем взорвались баллоны
со сжатым газом, их спасло отсутствие атмосферы, потому что взорвалась
только часть горючего, которая могла соединиться с кислородом внутри
вездехода. Один из этих людей погиб - при не установленных пока
обстоятельствах, - а другому удалось вернуться на территорию
Строительства. Он пробежал в скафандре около ста сорока километров и
израсходовал весь свой запас воздуха; наступила аноксия - кислородное
голодание; к счастью, его подобрали, и сейчас он в госпитале. О том, что с
ним произошло, мы узнали из его рассказа, и эти сведения нуждаются поэтому
в дальнейшей проверке.
Наступила мертвая тишина. Пиркс начал понимать, что все это значит, однако
еще не верил, не хотел верить...
- Вы, безусловно, догадываетесь, - продолжал ровным голосом черноволосый
человек, который угольно-черным силуэтом выделялся на фоне лунного
пейзажа, пылающего ртутью, - что тем, кто перерезал телефонный кабель и
линию высокого напряжения, а также напал на вездеход, был уцелевший
Сэтавр. Это пока мало изученная модель, в серийное производство она
запущена лишь в прошлом месяце. Вместе со мной сюда должен был прийти
инженер Кларнер, один из конструкторов Сэтавра, чтобы подробно разъяснить
вам как возможности этой модели, так и средства, которыми следует теперь
воспользоваться, чтобы обезвредить ее или уничтожить... Курсант, сидевший
рядом с Пирксом, тихонько взвыл от восторга. Это был наивысший восторг,
даже не пытающийся надеть личину ужаса. Юноша не заметил укоризненного
взгляда навигатора. Впрочем, никто сейчас не замечал и не слышал ничего,
кроме голоса инженер-капитана.
- Я не интеллектроник и не могу рассказать о Сэтавре. Но среди
присутствующих должен находиться доктор Маккорк. Он здесь? Впереди
поднялся высокий, худой человек в очках.
- Я здесь. Я не принимал участия в проектировании Сэтавров, знаю только
нашу, английскую модель, близкую к американской, но не идентичную ей. Все
же различия не очень велики. Могу быть полезным...
- Великолепно. Прошу вас, доктор, подойдите сюда... Я только обрисую
вкратце обстановку: Сэтавр находится где-то здесь, - концом линейки Аганян
указал на "берег" Моря Спокойствия, - то есть на расстоянии тридцать -
восемьдесят километров от территории Строительства. Как и все Сэтавры, он
предназначался для горных работ в очень тяжелых условиях, при высокой
температуре, при повышенной опасности обвалов, поэтому модель имеет
массивный корпус и покрыта толстой броней... Но об этом подробнее скажет
доктор Маккорк. Какими средствами мы располагаем, чтобы обезвредить
Сэтавра? Руководители всех лунных баз выделили нам некоторое количество
взрывчатки - динамита и оксиликвита /2/, а также ручные лазеры ближнего
действия и горные лазеры, причем ни эти взрывчатые вещества, ни лазеры не
носят, конечно, характера боевых средств. Группам, посланным на
уничтожение Сэтавра, будут даны вездеходы ближнего и среднего радиуса
действия, в том числе две машины, покрытые легкой противометеоритной
броней. Только такие машины выдерживают удар лазерного луча с расстояния
около километра. Правда, данные эти относятся к Земле, где атмосфера
сильно поглощает энергию излучения. Здесь атмосферы нет, и, значит, эти
вездеходы по сравнению с остальными будут подвергаться лишь немногим
меньшей опасности. Мы получим также много скафандров и кислорода; боюсь,
что это все. Около полудня из советского сектора прилетит "блоха" с
экипажем из трех человек; она может принять на борт до четырех человек и
перебросить их на короткую дистанцию в глубь района, где находится Сэтавр.
Пока на этом закончу. Прошу вас разборчиво написать фамилию и
специальность на этом листе бумаги. Тем временем, быть может, доктор
Маккорк пожелает сказать несколько слов о Сэтавре. Самое важное, как я
полагаю, найти ахиллесову пяту...
Маккорк стоял рядом с Аганяном. Он был еще более худым, чем показалось
Пирксу сначала, - торчащие уши, слегка треугольный череп, едва заметные
брови, неопределенного цвета шевелюра - и при этом Маккорк вызывал
удивительную симпатию.
Сначала он снял очки в стальной оправе, словно они мешали ему, положил их
на край стола перед собой и лишь после этого начал говорить:
- Я солгу, если стану утверждать, будто мы предвидели подобные случаи. Но,
помимо формул, в голове у кибернетика должно иметься хотя бы подобие
интуиции. Вот почему до сих пор мы не решались передать нашу модель в
серийное производство. Лабораторные испытания показали высокую
эффективность Мефисто - так называется наша модель. Сэтавр отличается от
него лучшей балансировкой возбуждения и торможения. По крайней мере, так я
считал до сих пор, опираясь на литературные источники, - теперь я в этом
не столь уверен. В названии есть привкус мифологии, но это просто
сокращение слов Самопрограммирующийся электронный троичный автомат с
рацемической памятью, поскольку в конструкции его мозга использованы как
право-, так и левовращающие псевдокристаллические мономеры. В данный
момент это, по-видимому, не играет роли. Автомат снабжен фиолетовым
лазером для горных работ, энергию для световых импульсов дает микрокотел,
действие которого основано на принципе холодной цепной реакции, благодаря
чему Сэтавр, насколько я помню, может развивать в импульсе мощность
порядка 45000 киловатт.
- Какой у него срок службы? - спросил кто-то.
- С нашей точки зрения - вечный, - мгновенно ответил худощавый доктор. -
Во всяком случае многолетний. Что, собственно, могло случиться с этим
Сэтавром? Попросту говоря, я думаю, что он получил удар по голове. Удар
оказался необычайно сильным: ведь в конце-то концов даже здесь, на Луне,
обвал здания может повредить хромоникелевый череп. Что же произошло?
Подобных экспериментов мы никогда не проводили: они стоят слишком дорого,
- Маккорк неожиданно усмехнулся, показав ровные мелкие зубы, - однако в
целом известно, что четко локализованное повреждение небольшого, то есть
сравнительно простого, мозга, иными словами обычной цифровой машины,
приводит к полному распаду функций. Но чем ближе мы подходим к имитации
процессов, происходящих в человеческом мозге, тем в большей степени такой
сложный мозг оказывается способным функционировать, несмотря на частичные
повреждения. Мозг животного, например кошачий, имеет определенные центры,
возбуждение которых вызывает реакцию, внешне напоминающую взрыв
агрессивной ярости. Мозг Сэтавра устроен иначе: он обладает неким
приводом, мотором активности, которую можно направлять по разным каналам.
Так вот, произошло какое-то прямое подключение этого центра активности к
блоку с программой разрушения. Я излагаю вопрос, разумеется, с предельными
упрощениями.
- А откуда взялась эта программа разрушения? - спросил тот же голос, что и
раньше.
- Это ведь автомат, предназначенный для горных работ, - пояснил доктор
Маккорк. Его задача - проходить штольни, штреки, бурить скальные породы,
дробить особо твердые минералы, вообще разрушать плотные сгустки вещества,
разумеется, не всюду и не всякие; но в результате травмы в мозгу Сэтавра
возникло известное обобщение программы. Впрочем, моя гипотеза может
оказаться совершенно ложной. Эта проблема, чисто теоретическая, приобретет
существенный интерес позже, когда мы сделаем из его шкуры ковер. Пока
важнее всего уяснить, на что способен Сэтавр. Он может передвигаться со
скоростью пятьдесят километров в час, причем по любой местности. Он
совершенно не нуждается в смазке - все трущиеся поверхности в суставах
работают на тефлоне. Он снабжен магнитной экранировкой, броню его не
пробивает ни пистолетная, ни винтовочная пуля; подобные испытания не
проводились, но думаю, что только бронебойный снаряд... у нас ведь нет
таких орудий, не правда ли?
Аганян отрицательно покачал головой. Он взял список, который успел к нему
вернуться, и принялся читать, ставя против фамилий маленькие значки.
- Разумеется, взрыв достаточно большого заряда разрушит Сэтавра, -
продолжал Маккорк спокойно, словно говорил о самых обыденных вещах. - Но
ведь такой заряд нужно сначала подвести к нему, а я опасаюсь, что это
будет нелегкой задачей.
- Где именно помещается у него лазер? В голове? - спросил кто-то из
аудитории.
- У него нет головы, только выступ, некое вздутие между плечами. Это
повышает его сопротивляемость при обвалах. Рост Сэтавра 220 сантиметров,
и, значит, стреляет он с высоты двух с чем-то метров; глазок лазера
защищен металлическим веком; при неподвижном корпусе зона обстрела у
Сэтавра равна тридцати градусам, большая зона обстрела достигается
поворотами всего корпуса. Мощность лазера составляет 45000 киловатт;
каждый специалист поймет, что это очень большая мощность - луч легко
пробивает стальную плиту толщиной в несколько сантиметров...
- С какой дистанции?
- Это фиолетовый лазер с очень малым углом расхождения светового пучка...
поэтому дистанция практически ограничена лишь полем зрения; на равнине
горизонт отстоит здесь на два километра, и, по меньшей мере, таким же
будет радиус поражения.
- Мы получим специальные горнопроходческие лазеры в шесть раз большей
мощности, - вставил Аганян.
- Но ведь это попросту то, что американцы называют overkill -
сверхуничтожение, - возразил Маккорк, слегка усмехаясь, - это
превосходящая мощность лазера не дает в поединке с Сэтавром никакого
преимущества.
Кто-то спросил, нельзя ли уничтожить автомат с борта космического корабля.
Маккорк признал себя некомпетентным. Аганян, заглянув в список, сказал:
- Здесь присутствует навигатор первого ранга Пиркс... Быть может, он
ответит нам на этот вопрос? Пиркс встал.
- Теоретически корабль среднего тоннажа, как мой "Кювье", с массой покоя
16000 тонн мог бы, безусловно, уничтожить такого Сэтавра, если б накрыл
его своей реактивной струей... Температура выхлопной плазмы превышает
шесть тысяч градусов на расстоянии девятисот метров - этого, видимо,
хватило бы?..
Маккорк кивнул.
- Но это чисто спекулятивное рассуждение, - вновь заговорил Пиркс. - Ведь
надо было бы прицелиться кораблем, а столь малая мишень, как Сэтавр,
ростом всего с человека, сумеет ускользнуть, если не закреплена
неподвижно, потому что боковая скорость корабля, маневрирующего у
поверхности планеты, в поле ее тяготения, очень мала и не может быть даже
речи о высшем пилотаже. Таким образом, остается использовать только малые
корабли, скажем каботажный флот Луны. Однако у них слабый выхлоп со
сравнительно небольшой температурой, значит, если использовать такое
суденышко в качестве бомбардировщика, то, вероятно... ведь для точной
бомбардировки нужны специальные приборы, прицелы, которыми Луна не
располагает. Я не усматриваю такой возможности. Разумеется, можно и даже
нужно использовать эти машины, но только с целью разведки, то есть
обнаружения автомата.
Он хотел уже сесть, но внезапно в голову ему пришла новая мысль.
- Верно, - сказал он, - реактивные ранцы. Их можно использовать.
Точнее, их могут использовать люди, умеющие с ними обращаться.
- Это те маленькие индивидуальные ракеты, которые крепятся к спине? -
спросил Маккорк.
- Да. С их помощью можно делать прыжки в высоту и даже повисать
неподвижно; в зависимости от модели и типа длительность полета составляет
от одной до нескольких минут, а достигаемая высота - от пятидесяти до
четырехсот метров...
Аганян встал.
- Это, пожалуй, существенно. Кто из присутствующих прошел тренировку с
этими аппаратами? Поднялись две руки. Потом еще одна.
- Только трое?.. - протянул Аганян. - А, и вы также? - добавил он, увидев,
что Пиркс, сориентировавшись, лишь теперь поднял руку. - Всего, значит,
четверо. Пожалуй, маловато... Поищем еще среди персонала космодрома. Речь
идет, конечно, о добровольном участии. Именно с этого мне следовало
начать. Кто из вас хочет принять участие в операции? Стало шумно, потому
что все присутствующие поднялись с мест.
- Благодарю от имени руководства, - сказал Аганян. - Это хорошо...
Итак, мы имеем семнадцать добровольцев. Нам обеспечена поддержка трех
подразделений лунного флота, и, кроме того, мы располагаем десятью
водителями и радистами для обслуживания вездеходов. Прошу оставаться всех
на месте, а вас, - он обратился к Маккорку и Пирксу, - прошу пройти со
мной к начальству...
Около четырех часов пополудни Пиркс сидел в башенке большого гусеничного
вездехода, подскакивая от резких толчков; на нем был скафандр, на коленях
лежал шлем, который можно было надеть по первому сигналу тревоги, а на шее
висел тяжеленный лазер, рукоятка которого немилосердно колотила Пиркса по
груди; в левой руке он держал микрофон, а в правой поворачивал перископ,
наблюдая за растянувшимся в длинную цепь отрядом вездеходов; словно яхты,
качались они на волнистых равнинах Моря Спокойствия. Это пустынное "море"
полыхало солнечным блеском от одного черного горизонта до другого. Пиркс
принимал и передавал донесения, разговаривал с Луной-1, с командирами
других машин, с пилотами разведывательных кораблей - крохотный огонек их
выхлопа возникал иногда среди звезд черного неба, и все же временами не
мог отделаться от впечатления, что это какой-то запутанный и нелепый сон.
События принимали все более бурный оборот. Не одному Пирксу казалось, что
руководство Строительства поддалось чему-то вроде паники; что в конце-то
концов мог сделать один автомат, недоумок, даже вооруженный лучеметом?
Поэтому, когда на втором совещании "на высшем уровне", состоявшемся в
полдень, кто-то предложил обратиться в ООН или хотя бы попросить у Совета
Безопасности "специальной санкции" на ввоз артиллерийского оружия (лучше
всего боевых ракет) или, быть может, даже атомных снарядов. Пиркс вместе с
другими запротестовал: после такой просьбы они станут посмешищем для всей
Земли.
Впрочем, было ясно, что подобного решения международного органа надо ждать
много дней, если не недель; тем временем "сумасшедший" робот может
забрести бог знает куда, а до того, кто спрятался в недоступных трещинах
лунной коры, не доберутся уже никакие орудия; надлежало поэтому
действовать быстро и решительно. Тут выяснилось, что наибольшую трудность
составит проблема связи - больной вопрос всех лунных мероприятий. Имелось
около трех тысяч патентов на различные изобретения, которые пытались
улучшить эту связь, от сейсмического телеграфа (с использованием
микровзрывов в качестве сигналов) до "троянских" стационарных спутников.
Такие спутники были выведены на орбиту еще в прошлом году, что, однако,
никак не улучшило существующего положения.
Практически задачу решали с помощью системы ультракоротковолновых
передатчиков, вынесенных на мачты; это очень походило на прежние земные
ретрансляционные линии доспутникового телевидения. Такая система была
надежнее спутниковой связи, поскольку инженеры все еще ломали головы, как
сделать орбитальные передатчики не чувствительными к "солнечному ветру".
Любой скачок активности Солнца и вызванный им "ураган" электрически
заряженных частиц высокой энергии, которые пронизывали космос, тут же
создавал помехи, затруднявшие связь зачастую на несколько дней. В
настоящее время как раз бушевал один из таких "солнечных тайфунов",
поэтому сообщение между Луной-1 и Строительством шло по наземным линиям и
успех "Операции Сэтавр" в значительной мере зависел от того, не вздумает
ли "мятежник" уничтожить фермы мачт, сорок пять штук которых находилось в
пустыне, отделяющей Луна-сити с космодромом от территории Строительства.
При условии, конечно, что автомат по-прежнему будет рыскать в их
окрестностях.
Сэтавр обладал полной свободой маневрирования, не нуждался ни в горючем,
ни в кислороде, ни в сне или отдыхе; он был столь автономен, что многие
инженеры лишь теперь по-настоящему осознали, какую совершенную машину
создали они собственными руками - дальнейших ее поступков никто не мог
предугадать. Меж тем, разумеется, продолжались начатые еще ранним утром
прямые переговоры Луна - Земля между командованием операцией и фирмой
"Кибертроникс" - штабом конструкторов Сэтавра, но от конструкторов не
удалось узнать ничего такого, чего ранее не сказал бы доктор Маккорк.
Только профаны пытались еще уговорить специалистов предсказать при помощи
большой вычислительной машины, какую тактику изберет автомат. Был ли
Сэтавр разумен? Конечно, но по-своему! Эта "излишняя", приносящая сейчас
вред "разумность" машины вызывала гнев участников операции: они не могли
понять, чего ради инженеры наделили машину, предназначенную только для
горных работ, такой свободой и самостоятельностью действий. Маккорк
спокойно растолковывал, что "интеллектронное завышение" представляет собой
- на нынешнем этапе развития техники - то же самое, что и избыточный запас
прочности, которым, как правило, обладают традиционные машины и двигатели.
Это аварийный резерв, повышающий безопасность и надежность
функционирования, ибо невозможно заранее предвидеть, в каких ситуациях
окажется машина, энергетическая или информационная.
Таким образом, никто, по существу, не мог предугадать, что же предпримет
Сэтавр. Конечно, отовсюду, а в частности и с Земли, специалисты слали по
телеграфу свои рекомендации; беда была только в том, что они оказывались
диаметрально противоположными. Одни предполагали, что Сэтавр попытается
уничтожить "искусственные" объекты, вроде мачт высокого напряжения или
ретрансляционных вышек, другие, напротив, считали, что он растратит свою
энергию на непродуктивное уничтожение всего, что попадется ему на пути,
будь то лунная скала или вездеход с людьми. Первые склонялись к мысли о
немедленной атаке с целью уничтожить Сэтавра, вторые советовали избрать
тактику выжидания.
Мнения сходились только в том, что надо неотступно следить за
передвижениями Сэтавра. Вот почему двенадцать малых кораблей лунной
флотилии уже с утра патрулировали Море Спокойствия и непрерывно посылали
донесения группе, обороняющей территорию Строительства и находящейся в
постоянном контакте с Управлением космодрома. Было нелегко найти Сэтавра,
этот кусок металла, среди огромной скалистой пустыни, покрытой полями
осыпей, трещинами, полузасыпанными расщелинами и к тому же усеянной
оспинами миниатюрных кратеров.
Если б в этих донесениях говорилось, что Сэтавр не найден! Но ведь
патрулирующие экипажи уже неоднократно поднимали тревогу, обнаружив
"сумасшедшего", который оказывался потом скалой какой-то особенной формы
или куском лавы, искрившимся в лучах солнца. Даже применение
ферроиндукционных искателей наряду с локаторами не очень-то помогало: ведь
от исследовательских экспедиций времен первоначального покорения Луны на
скалистых пустынях осталось огромное множество металлических баков,
обгорелых гильз от ракетных патронов и всевозможного жестяного мусора,
который то и дело становился причиной новых тревог. Так что командование
операцией все сильней и сильней желало, чтобы Сэтавр атаковал наконец
какой-нибудь объект, чтобы он появился; однако в последний раз он дал о
себе знать девять часов назад атакой на маленький вездеход аварийной
технической помощи электриков и с той поры словно провалился сквозь лунную
поверхность.
А поскольку никто не считал возможным ждать - электроэнергия была нужна
Строительству немедленно, - операция, которая разворачивалась на девяти
тысячах квадратных километров, была основана на том, что две встречные
волны вездеходов прочесывали эту территорию, направляясь друг к другу с
противоположных сторон: с севера и с юга. Со стороны Строительства шла
одна цепь под командованием главного технолога Стрибра, а от космодрома
Луна-сити - другая, и в ней-то при командующем, которым был
капитан-навигатор Плейдар, роль координатора действий обеих сторон
выполнял Пиркс. Он хорошо понимал, что в любую минуту они рискуют
пропустить Сэтавра, укрывшегося, скажем, в глубокой тектонической трещине;
они не заметят его, даже если он будет просто обсыпан светлым лунным
песком; Маккорк, который как "советник-интеллектроник" ехал вместе с
Пирксом, придерживался того же мнения.
Вездеход швыряло из стороны в сторону с чудовищной силой; они шли на
скорости, от которой, как их безмятежно предупредил водитель, "рано или
поздно вытекут глаза". Они находились в восточной зоне Моря Спокойствия, и
меньше часа езды отделяло их от района, где с наибольшей вероятностью мог
находиться автомат. После пересечения этой условной границы весь экипаж
должен был надеть шлемы, чтобы тотчас покинуть вездеход при внезапном
поражении и пожаре или утрате герметичности.
Вездеход переделали в боевую машину: механики смонтировали на его
шарообразной башенке мощный горный лазер, однако с точностью боя дело
обстояло плохо. Пиркс считал ее совершенно иллюзорной, особенно в
сравнении с меткостью Сэтавра, который был оборудован автоматическим
прицелом; его фотоэлектрические глаза сопрягались с лазером, и он мог
мгновенно поразить объект, находящийся в центре поля зрения. На вездеходе
же установили какой-то странный прицел, переделанный, наверно, из старого
космического дальномера, и опробовали его при выходе из Луна-сити,
постреляв по скалам на горизонте. Скалы были довольно большими, расстояние
не превышало километра, и все же удалось попасть в них лишь с четвертого
выстрела. Тут еще раз дали себя знать лунные условия, ибо луч лазера виден
как ослепительная нить только в рассеивающей среде, например в земной
атмосфере; в вакууме пучок света любой интенсивности невидим, пока он не
наткнется на какое-либо препятствие. Поэтому на Земле можно стрелять из
лазера, как стреляют трассирующими пулями, корректируя огонь по видимой
линии их полета. На Луне лучемет без прицела был лишен практической
ценности. Пиркс сказал об этом Маккорку, когда лишь несколько минут езды
отделяли их от предполагаемой опасной зоны...
- Я не подумал об этом, - ответил ему инженер и добавил с усмешкой: -
Зачем, собственно, вы мне это говорите?
- Чтобы избавить вас от иллюзий, - ответил Пиркс, не отрывая глаз от
окуляра перископа. Хотя оправу окуляра и прикрывала подушечка из
пенорезины. Пиркс сознавал, что очень долго будет ходить с подбитым глазом
(разумеется, если выйдет живым из этой истории).- А также чтобы объяснить
вам, для чего мы тащим за собой всю эту лавочку.
- Эти баллоны? - спросил Маккорк. - Я видел, как вы брали со склада.
Что в них такое?
- Аммиак, хлор и какие-то углеводороды, - ответил Пиркс. - Думаю, что они
нам пригодятся...
- Газо-дымовая завеса?.. - попытался угадать инженер.
- Нет, я думал скорее о каком-то способе корректировать огонь: если нет
атмосферы, надо ее создать, хотя бы ненадолго...
- Боюсь, что нам не хватит времени...
- Может быть; я взял их на всякий случай. Против безумца лучше всего
применять безумную тактику...
Они замолчали, потому что вездеход начало швырять, как мячик, амортизаторы
бились и скрежетали, в любое мгновение в них могло закипеть масло.
Вездеход мчался по скату, усеянному остроконечными обломками скал.
Противоположный склон сверкал пемзовой белизной.
- Вы знаете, чего я больше всего опасаюсь? - начал Пиркс, когда рывки
вездехода немного ослабли (он стал удивительно разговорчивым).- Не Сэтавра
- совсем не его... Этих вездеходов со Строительства: будет весело, если
один из них примет тебя за Сэтавра и начнет вспарывать лазером.
- Я вижу, вы все предусмотрели, - буркнул инженер.
Курсант, сидевший рядом с радистом, перегнулся через спинку своего кресла
и подал Пирксу кое-как нацарапанную радиограмму.
- Вошли опасную зону района двадцатой ретрансляционной мачты пока ничего
точка Стрибр точка, - громко прочитал Пиркс. - Скоро и нам придется
надевать шлемы...
Вползая на склон, машина сбавила скорость. Пиркс заметил, что не видит
левого соседа - только правый вездеход темным пятнышком полз вверх по
откосу. Он приказал вызвать левую машину по радио, однако ответа не
последовало.
- Начинаем разбредаться, - спокойно сказал он. - Этого я и ожидал.
Нельзя ли поднять антенну повыше? Нет? Плохо.
Они взобрались уже на вершину пологого холма. Из-за горизонта высунул свой
зубчатый хребет кратер Торричелли, находящийся почти в двухстах километрах
отсюда; залитый солнцем, он резко вырисовывался на черном фоне небосклона.
Равнина Моря Спокойствия почти вся осталась позади. Появились глубокие
тектонические трещины, из-под крупного песка кое-где выступали базальтовые
плиты, через которые вездеход переползал с трудом, задирая нос, словно
яхта на волне, а потом тяжело валился вниз, будто собираясь лететь
кувырком в бездонную пропасть. Пиркс заметил очередную ретрансляционную
мачту, бросил взгляд на прижатый к колену планшет с целлулоидным верхом и
приказал всем надеть шлемы. Теперь они могли разговаривать только по
внутреннему телефону; оказалось, что пустыня может швырять вездеход еще
сильнее, чем до сих пор, - голова болталась в шлеме, как ядрышко ореха в
пустой скорлупе.
Когда, наконец, они спустились ниже по склону, зубчатый кратер Торричелли
исчез, закрытый ближними холмами, - и почти одновременно исчез из виду
правый сосед. Еще минуты две они слышали его позывные, потом волны,
отраженные от скал, исказились, и наступил так называемый "мертвый
радиоштиль". Смотреть в перископ, когда на голове шлем, очень неудобно;
Пирксу казалось, что либо он выбьет иллюминатор, либо разобьет окуляр. Он
делал что мог, стараясь не повторять обзор; равнина, усеянная обломками
скал, колыхалась в такт с толчками машинами. Перед глазами в хаотическом
смещении мелькали черные как уголь тени и ослепительные поверхности скал.
Внезапно крохотное оранжевое пламя прыгнуло во мрак далекого неба,
замерцало, сжалось и исчезло. И снова блеск, немного поярче. Пиркс
крикнул: "Внимание! Вижу какой-то взрыв!" - и принялся яростно крутить
ручку перископа, отсчитывая азимут по прозрачной гравировке стеклянной
шкалы.
- Изменить курс! - рявкнул он. - 47 запятая 8, полный вперед!
Водитель понял его, хотя так командуют, собственно, на космическом
корабле; обшивка и все узлы вездехода спазматически вздрогнули, и,
развернувшись почти на месте, машина рванулась вперед. Пиркс поднялся с
кресла, потому что, когда он сидел, толчки отрывали его от окуляра. Новая
вспышка - на это раз малинового перистого пламени. Однако источник вспышек
или взрывов находился вне поля зрения, скрытый хребтом, на который они
взбирались.
- Внимание! - сказал Пиркс. - Подготовить личные лазеры! Доктор Маккорк,
подойдите к люку, по моей команде или в случае попадания откройте его.
Водитель, сбавьте скорость...
Холм, на который карабкалась машина, вздымался над пустыней, как голень
какого-то лунного чудовища, наполовину погруженная в крупный песок;
гладкостью эта скала и в самом деле напоминала отполированный скелет или
гигантский череп; Пиркс приказал водителю въехать на вершину. Гусеницы
заскрежетали, словно сталь царапала по стеклу. "Стоп!" - крикнул Пиркс:
вездеход, резко затормозив, клюнул носом скалу, закачался, амортизаторы
застонали от напряжения и замерли в неподвижности. Пиркс вглядывался в
неглубокую котловину, охваченную с двух сторон вытянутыми в виде лучей
каменными осыпями древних магматических потоков; две трети обширной
впадины лежали под ярким солнцем, последнюю треть окутывал саван
абсолютного мрака. На фоне этой бархатной тьмы, как сатанинская
драгоценность, угасал в красном свечении наполовину распоротый остов
какой-то машины. Кроме Пиркса, его видел только водитель, потому что
броневые заслонки иллюминаторов были опущены.
Пиркс, по правде говоря, не знал, что делать. "Это какой-то вездеход, -
раздумывал он. - Куда он шел? На юг? Видимо, из группы Строительства, но
кто же подбил его? Сэтавр? В таком случае мы стоим здесь на виду как
кретины, надо укрыться. Но где все остальные вездеходы, северные и южные?"
- Готов! - крикнул радист. Он переключил рацию вездехода на внутреннюю
сеть так, чтобы все могли слышать в шлемах принимаемые сигналы.
- Осе-портативный обвал. Стена осумкобелена - повторение повторное излишне
- доступ по азимуту - поликристаллическая метаморфизация...-загудел в
наушниках Пиркса голос, выговаривающий слова отчетливо, монотонно и без
малейшей интонации...
- Это он! - взревел Пиркс. - Сэтавр! Алло, радист! Пеленгуй, быстро
пеленгуй! Давай пеленг! Черт побери! Пока он еще передает! Он орал так,
что его оглушил собственный крик, усиленный замкнутой полостью шлема; не
ожидая, пока радист очнется, он прыгнул, согнувшись, под купол, схватил
двойную рукоять тяжелого лазера и стал поворачивать его вместе с башенкой,
прильнув глазами к окуляру прицела. Тем временем в шлеме гудел этот
низкий, как бы немного грустный, размеренный голос:
- Труднодвукислое вискозное недоокрашивание, а не раскрышечные сегменты
без новых седлообразных включений...- бессмысленная болтовня, казалось,
ослабевала.
- Где этот чертов пеленг?!!
Пиркс, не отрывая глаз от прицела, услышал неразборчивый шум: это Маккорк
бросился вперед, оттолкнул радиста, послышалась какая-то возня, и тут же в
наушниках раздался спокойный голос кибернетика:
- Азимут 39,9... 40,0-40,1-40,2...
- Передвигается, - понял Пиркс.
Башенка поворачивалась вращением рукояток, и он вращал их так, что едва не
вывихнул руки. Цифры ползли лениво. Красная черточка переваливала за сорок.
Внезапно голос Сэтавра перешел в протяжный визг и умолк. В тот же момент
Пиркс нажал на спуск - и в полукилометре ниже, на самой границе света и
тени, скала брызнула сверхсолнечным блеском. Из-за толстых рукавиц было
чудовищно трудно удерживать рукоятку в неподвижности. Пламя, ярче
солнечного, ввинтилось во тьму котловины метрах в десяти от погасающего
остова, остановилось и, разбрызгивая окалину, пробилось дальше, выбросив
две метелочки искр. В наушниках что-то бормотало. Пиркс, не обращая
внимания, резал все дальше этой линией тончайшего страшного огня, пока она
не разбилась искристым радиантом о какой-то каменный столб. Перед глазами
вращались, все разрастаясь, багровые круги, но сквозь их танец Пиркс
заметил ослепительный синий глаз, меньший, чем острие иглы, который
раскрылся в самой глубине мрака, где-то сбоку, не там, куда он стрелял, и,
прежде чем он успел нажать на рукоятки лазера, чтобы повернуть его вместе
с турелью, скала у самой машины плюнула в них жидким солнцем.
- Полный назад! - рявкнул Пиркс, рефлекторно подогнул ноги и в результате
перестал что-либо видеть, - впрочем, он ничего бы и не увидел, кроме этих
багровых, медленно ползущих кругов, которые становились то черноватыми, то
золотистыми.
Двигатель заревел, их швырнуло так, что Пиркс полетел на дно вездехода и
покатился вперед между коленями радиста и курсанта; баллоны, крепко
принайтовленные снаружи к броне, отозвались пронзительным дребезжанием.
Машина мчалась задним ходом, что-то страшно хрустнуло под гусеницей,
развернуло вездеход, швырнуло его в сторону - мгновение казалось, что он
начинает уже переворачиваться, но водитель, отчаянно нажимая на газ,
тормоза и сцепление, преодолел это бешеное скольжение, машину пронизала
как бы затяжная судорога, и они остановились.
- Как герметичность?! - крикнул Пиркс, поднимаясь с пола.
"Счастье, что покрыт пенопластом", - подумал он.
- В порядке!
- Ну что ж, довольно близко, - совершенно иным голосом сказал Пиркс,
вставая с пола и распрямляя спину. Не без сожаления он добавил вполголоса:
- Каких-нибудь двести метров влево, и я бы его зацепил...
Маккорк пробирался на свое место.
- Спасибо, доктор, - сказал Пиркс, уже прильнув к перископу. - Алло,
водитель, спуститесь вниз по тому самому пути, каким мы поднимались. Там
такие маленькие скалы, что-то вроде арки, - вот, вот, въезжайте в тень
между ними и остановитесь...
Медленно, словно с преувеличенной осторожностью, вездеход въехал в
полузасыпанную песком нишу среди обломков скал и остановился в их тени,
которая сделала его невидимым.
- Великолепно! - почти весело сказал Пиркс. - Теперь мне надо двоих, кто
пошел бы со мной на небольшую разведку...
Маккорк вызвался почти одновременно с курсантом.
- Хорошо. Внимание! Вы, - обратился он к остальным, - остаетесь здесь. Не
выходите из тени, даже если Сэтавр пойдет прямо на вас, - сидите тихо. Ну,
разве что он полезет на вездеход, тогда обороняйтесь, у вас есть лазер, но
это маловероятно...
- Помогите, - обратился он к водителю, - этому юноше снять с брони газовые
баллоны, а вы, - сказал он уже телеграфисту, - вызывайте Луну-1,
космодром, Строительство, патрули и первому, кто отзовется, сообщите, что
Сэтавр уничтожил один вездеход, по-видимому со Строительства, и что три
человека с нашей машины пошли охотиться. Пусть там никто не суется с
лазерами, не стреляет вслепую и так далее... А теперь пошли. Поскольку
каждый мог унести только один баллон, они захватили с собой четыре. Пиркс
повел товарищей не на вершину "черепа", а несколько дальше, туда, где
спускалась вниз неглубокая расщелина. Они прошли, сколько было можно, и
поставили баллоны под большой глыбой, после чего Пиркс посоветовал
водителю вернуться. Сам же он, приподнявшись над камнем, стал осматривать
в бинокль котловину. Интеллектроник и курсант сидели рядом с ним на
корточках; наконец Пиркс заговорил:
- Не вижу его. Доктор, то, что он говорил, имело какой-нибудь смысл?
- Нет, пожалуй. Разорванная речь - что-то вроде шизофрении...
- Обломки уже догорают, - заметил Пиркс.
- Зачем стреляли? - спросил Маккорк. - Там же могли быть люди.
- Там никого не было.
Пиркс передвигал бинокль миллиметр за миллиметром, внимательно осматривая
каждый бугорок освещенного солнцем пространства.
- Они не успели выпрыгнуть.
- Почему вы так в этом уверены?
- Он разрезал машину пополам. Это видно даже сейчас. Он стрелял метров с
десяти. Кроме того, оба люка остались запертыми. Нет, - добавил он через
несколько секунд, - на солнце его нет. А ускользнуть он, пожалуй, не
успел... попробуем его выманить.
Пригнувшись, он втащил тяжелый баллон на верхушку камня и, толкая его
перед собой, бормотал сквозь зубы:
- Вот они, истории с индейцами, о которых я всегда мечтал...
Баллон наклонился; придерживая его за вентиль, распластавшись на камне.
Пиркс отрывисто бросил:
- Если увидите голубой блеск, стреляйте сразу же - в его лазерный глаз...
Изо всех сил он толкнул баллон, который сначала медленно, а потом с
нарастающей скоростью покатился под откос. Все трое приготовились
стрелять, баллон скатился уже метров на двести и двигался все медленнее,
потому что крутизна уменьшалась. Раз или два показалось, что его остановят
выступающие камни, но баллон перекатывался через них, становился все
меньше и тускло поблескивающим пятнышком уже приближался ко дну впадины.
- Не вышло, - сказал разочарованно Пиркс, - либо он умнее, чем я думал,
либо не обратил внимания, либо...
Пиркс не договорил. На склоне под ними что-то ослепительно сверкнуло.
Пламя почти сразу превратилось в тяжелое грязно-желтое облако, сердцевина
которого полыхала угрюмым огнем, а края расплывались, цепляясь за обломки
скал.
- Хлор...- прокомментировал Пиркс. - Почему вы не стреляли? Ничего не было
видно?
- Ничего, - в одно слово ответили курсант и Маккорк.
- Прохвост... укрылся за каким-нибудь бугорком... или бьет с фланга;
теперь-то я вправду сомневаюсь, получится ли что-нибудь... Он поднял
второй баллон и отправил его вслед за первым. Сначала баллон покатился
точно так же, но где-то на середине склона повернулся и замер в
неподвижности. Пиркс не смотрел на него - все внимание он сконцентрировал
на треугольном полотнище мрака, в котором скрывался Сэтавр. Медленно текли
секунды. Внезапно склон содрогнулся от взрыва, и вдалеке, как куст,
поднялось газовое облако.
Место, где укрылся автомат, Пирксу не удалось заметить, но он увидел линию
выстрела, точнее ее часть, которая материализовалась в ослепительную нить,
пронзившую остатки первого газового облака. Пиркс сразу повел прицелом
вдоль этой светящейся траектории, которая уже угасала, и, когда край
темноты попал на пересечение паутинок, нажал на спуск. По-видимому,
одновременно с Пирксом то же самое сделал Маккорк, а через мгновение к ним
присоединился и курсант. Три солнечных лемеха вспахали черное дно
котловины, и тут же словно какая-то раскаленная дверца захлопнулась перед
стрелявшими - их каменный заслон задрожал, с его краев посыпались мириады
яростных радуг, расплавленный кварц осыпал скафандры и шлемы, моментально
превратившись в микроскопические слезки; Маккорк и Пиркс лежали,
распластавшись, за скалой, а над их головами раскаленным добела клинком
ударили второй и третий световые разряды, выглаживая поверхность скалы,
которая тут же покрывалась стеклянными пузырями.
- Все целы? - спросил Пиркс, не поднимая головы.
- Да! Я тоже! - услышал он в ответ.
- Спуститесь к машине и скажите телеграфисту, чтобы вызывал всех, что
Сэтавр здесь и мы постараемся, насколько возможно, задержать его, -
обратился Пиркс к курсанту; тот отполз назад и, пригнувшись, побежал к
скалам, среди которых стоял вездеход.
- У нас остались два баллона, по одному на каждого. Доктор, мы переменим
теперь позицию. Прошу соблюдать осторожность и хорошо укрываться, потому
что он уже пристрелялся к нашему утесику... С этими словами Пиркс поднял
баллон и, используя тени, отбрасываемые большими обломками скал, как можно
быстрее двинулся вперед. Пройдя шагов двести, они уселись в углублении
магматической осыпи. Курсанту, который побывал возле вездехода, не сразу
удалось их найти. Он тяжело дышал, словно пробежал милю.
- Спокойней, не горит, - заметил Пиркс. - Ну, что там слышно?
- Связь установлена... - захлебываясь, доложил курсант; он присел на
корточки рядом с Пирксом, и тот увидел за иллюминатором шлема моргающие
глаза юноши. - В машине, которая погибла, находились четыре человека со
Строительства. Второй машине пришлось покинуть поле боя из-за дефекта
лазера... Остальные прошли стороной и ничего не заметили. Пиркс кивнул
головой, словно говоря: "Именно так я и думал".
- Что еще? Где наша группа?
- Почти вся в тридцати километрах отсюда; там была ложная тревога:
какой-то патруль сообщил, что видит Сэтавра, и всех стянули к тому месту.
А три машины не отвечают на вызов.
- Когда они прибудут сюда?
- Пока есть только прием... - несмело проговорил курсант.
- Только прием?.. Как это?!
- Телеграфист говорит: либо с передатчиком что-то случилось, либо в этом
месте экранируются радиоволны, - он спрашивает, нельзя ли изменить место
стоянки, чтобы попробовать...
- Пусть изменит место, если надо, - ответил Пиркс, - и, пожалуйста, не
мчитесь так, надо смотреть под ноги...
Но курсант, наверное, ничего не услышал, потому что стремглав бросился
назад.
- В лучшем случае они будут здесь через полчаса, если удастся установить
связь, - сказал Пиркс.
Маккорк промолчал. Пиркс обдумывал, как поступить. Выжидать или не
выжидать? Конечно, если вездеходы прочешут котловину, то успех обеспечен,
однако не без потерь. Вездеходы в противоположность Сэтавру были крупной
мишенью, неповоротливой и должны были нападать сообща, иначе поединок
окончился бы так же, как с машиной Строительства. Пиркс старался придумать
какую-нибудь уловку, которая выманила бы Сэтавра на освещенное место. Если
двинуть на Сэтавра как приманку пустой, телеуправляемый вездеход и
поразить автомат из другого места, скажем сверху... Ему пришло в голову,
что вовсе не нужно никого ждать, поскольку они располагают вездеходом. Но
план как-то не конкретизировался. Пускать машину вслепую не имело смысла.
Сэтавр разнесет ее вдребезги, а сам и с места не сдвинется. Неужели он
понимает, что именно теневая зона, в которой он держится, дает ему
преимущество?.. Но ведь Сэтавр не машина, созданная для боя, со всей его
тактикой... В этом безумии есть система, но какая?
Они сидели, сжавшись в комок, у подножия каменной плиты, скрытые ее
густой, холодной тенью. Внезапно Пирксу показалось, что он ведет себя как
последний осел. Будь он там, на месте этого Сэтавра, что бы он сделал?
Пиркс сразу же ощутил беспокойство, ибо не сомневался, что Сэтавр
попытается атаковать. Пассивное выжидание не могло принести никакой
пользы. Так, может быть, автомат подкрадывается к ним? Именно сейчас! Ведь
он может дойти до западных утесов, двигаясь все время под прикрытием
темноты, а дальше так много огромных камней и потрескавшегося базальта,
что в этом лабиринте можно укрываться бог знает сколько времени... Пиркс
был почти уверен, что Сэтавр именно так и поступит и что они могут ожидать
его в любую минуту.
- Доктор, я боюсь, что он захватит нас врасплох, - проговорил Пиркс,
быстро вскакивая на ноги. - А вы как думаете?
- Вы полагаете, что он может нас перехитрить? - спросил Маккорк и
усмехнулся. - И мне это пришло в голову. Разумеется, это было бы логично,
но поступает ли он логично? Вот в чем вопрос...
- Придется еще раз попробовать, - буркнул Пиркс. - Нужно сбросить эти
баллоны вниз; посмотрим, что он сделает...
- Понимаю. Прямо сейчас?..
- Да. Поосторожней!
Они втащили баллоны на вершину холма и, стараясь оставаться невидимыми со
дна котловины, почти одновременно сбросили оба металлических цилиндра. К
сожалению, из-за отсутствия воздуха невозможно было услышать, как они
катятся и катятся ли вообще. Пиркс принял решение и, чувствуя себя странно
нагим - совершенно нагим, словно голову его не прикрывала стальная
оболочка, а тело - трехслойный, отнюдь не легкий скафандр, - вплотную
прижавшись к скале, осторожно высунул голову.
В долине ничего не изменилось. Разве что остов машины стал невидимым - ее
охладившиеся обломки слились с окружающей темнотой. Тень охватывала
пространство в форме неправильного, сильно вытянутого треугольника,
упирающегося основанием в обрывы самого высокого, западного, гребня скал.
Один баллон остановился шагах в ста под ними, потому что наткнулся на
камень, который развернул его продольно. Другой еще катился, все
медленнее, пока не замер. И то, что на этом все кончилось, вовсе не
понравилось Пирксу. "Он и вправду неглуп, - подумал Пиркс. - Не хочет
стрелять по мишени, которую ему подсовывают". Пиркс попытался найти место,
откуда каких-то десять минут назад Сэтавр дал знать о себе сверканием
лучеметного глаза, однако это оказалось очень нелегким. "Что, если в
теневой зоне его уже нет? - размышлял Пиркс. - Он может отступать прямо на
север, может двигаться параллельно, по дну котловины или по одной из этих
трещин в магматическом потоке... Если он доберется до обрывов, до этого
лабиринта, то исчезнет, как камень в воде..." Медленно, на ощупь, он
поднял приклад лазера и расслабил мышцы.
- Доктор Маккорк, - сказал он, - проберитесь ко мне.
И когда доктор подполз к нему, проговорил:
- Вы видите оба баллона? Один - прямо под нами, другой - дальше...
- Вижу.
- Стреляйте сначала в ближний, а потом - в дальний, с интервалом, скажем,
в сорок секунд... только не отсюда! - добавил он быстро. - Надо найти
место получше. Вон там! - он показал рукой. - Неплохая позиция в том
углублении. А когда выстрелите, сразу же отползайте назад. Хорошо?
Маккорк, ни о чем не спрашивая, тут же двинулся, низко пригнувшись, в
указанную сторону. Пиркс с нетерпением ждал. Если Сэтавр хоть немного
походит на человека, он должен обладать любопытством - всякое разумное
создание обладает любопытством, - и это любопытство побудит его к
действию, когда случится что-то непонятное... Пиркс уже не видел доктора.
Он запретил себе смотреть на баллоны, которые должны взорваться под
выстрелами Маккорка, все внимание он сосредоточил на освещенной солнцем
каменистой полосе между зоной тени и обрывами. Пиркс приложил к глазам
бинокль и направил его на этот участок лавовых потоков; в стеклах медленно
проплывали гротескные фигуры, будто изваянные в мастерской какого-то
скульптора-абстракциониста, - истонченные, закрученные винтом обелиски,
плиты, иссеченные змеящимися трещинами; хаотическая путаница ярких
плоскостей и извилистых теней, казалось, щекотала глазное дно. Краешком
глаза Пиркс заметил пламя, набухающее внизу, на склоне. По прошествии
долгого времени взорвался и второй баллон. Тишина. Только пульс колотился
в шлеме, через который солнце пыталось ввинтить свои лучи в его череп.
Пиркс водил объективом по полосе беспорядочно расколотых обломков.
Какое-то движение. Пиркс застыл. Над острым как бритва краем плиты,
похожей на треснувший клин гигантского каменного топора, выдвинулся
полукруглый предмет, по цвету напоминающий темную скалу, однако у него
были руки, которые обхватили камень с обеих сторон, и теперь Пиркс видел
его уже до пояса. Он не казался безголовым, скорее походил на человека,
которому надели сверхъестественную маску африканского колдуна, закрывающую
лицо, шею и плечи, словно расплющенную и потому чудовищную... Локтем
правой руки Пиркс ощущал приклад лазера, однако сейчас ему и в голову не
приходило стрелять. Риск был слишком велик, а шанс поразить Сэтавра из
сравнительно слабого оружия на таком расстоянии - ничтожно мал. Сэтавр,
застыв, казалось, вглядывался своей едва выступающей над плечами головой в
остатки газовых облаков, которые стекали по склону и бессильно
рассеивались в пустоте. Это продолжалось довольно долго. Казалось, он не
понимает, что произошло, колеблется, как поступить. В этом его колебании,
в этой неуверенности, которую Пиркс великолепно понимал, было что-то столь
близкое человеку, что комок сдавил Пирксу горло. Что я сделал бы на его
месте, о чем бы подумал? Что кто-то выстрелил в точно такие же предметы, в
какие перед этим стрелял я, и, стало быть, это, по-видимому, не противник,
не враг, а скорее как бы союзник. Но ведь я знал бы, что у меня нет
никаких союзников... А если этот кто-то - такой же, как я?
Сэтавр шевельнулся. Движения его были плавными и необычайно быстрыми.
Внезапно он появился весь, выпрямившись на вертикально стоящем камне,
словно все еще высматривал таинственную причину двух взрывов. Потом
повернулся и, спрыгнув вниз, побежал, слегка наклонившись вперед;
временами Пиркс терял его из виду, но всякий раз не больше чем на
несколько секунд - Сэтавр вновь выбегал на солнечный свет в каком-нибудь
из ответвлений базальтового лабиринта.
Так он приближался к Пирксу, но бежал все время по дну котлована; их
разделяло уже лишь пространство склона, и Пиркс раздумывал, не выстрелить
ли. Но Сэтавр мелькал только в узких полосах света и снова растворялся в
темноте, а поскольку он все время изменял направление, выбирая дорогу
между осыпями, невозможно было заранее предвидеть, где в следующий момент
вынырнут, чтобы сверкнуть металлом и снова исчезнуть, его руки бегуна,
служащие для поддержания равновесия, и его безголовый торс. Внезапно
зигзаг молнии разорвал каменную мозаику, высекая метелочки искр среди
обломков скал, как раз там, где бежал Сэтавр; кто выстрелил? Пиркс не
видел Маккорка, но огненная линия пришла с противоположной стороны -
стрелять мог только курсант, этот сопляк, этот осел! Пиркс в душе
проклинал курсанта, потому что тот, очевидно, ничего не добился -
металлическая спина показалась на долю секунды где-то дальше и исчезла
совсем. "И к тому же стрелял ему в спину!" - с яростью подумал Пиркс,
совершенно не ощущая бессмысленности своего обвинения. А Сэтавр даже не
попробовал ответить огнем; почему? Пиркс попытался снова увидеть его -
тщетно. Наверно, склон закрыл его своим изгибом. Вполне возможно... в
таком случае передвижение теперь безопасно.
Пиркс сполз со своего камня, поняв, что с этого места уже ничего не
высмотрит, и, слегка пригнувшись, побежал по самому краю склона, миновал
курсанта, который улегся, как на стрельбище, - развернув ступни и прижав
их к скале, и почувствовал желание ударить его ногой в зад, выступающий
смешным бугорком и увеличенный плохо подогнанным скафандром. Пиркс
замедлил бег, но только для того, чтобы крикнуть: "Не смей у меня
стрелять, слышишь?! Брось лазер!" И, прежде чем тот, повернувшись на бок,
принялся искать его ошалелым от удивления взглядом, ибо голос, вдруг
раздавшийся из наушников, не указал ни направления, ни места, где
находился Пиркс, побежал дальше, опасаясь, что потеряет время; он ускорял
свой бег как только мог и, наконец, очутился у широкой трещины, сквозь
которую неожиданно открылся вид на дно котловины. Это было нечто вроде
тектонического ущелья, столь древнего, что края его осыпались, утратили
угловатость, и оно стало похожим на расширенную эрозией горную расщелину.
Пиркс заколебался. Он не видел Сэтавра; впрочем, наверное, и не мог бы
отсюда его увидеть. Он углублялся в ущелье, держа лазер наготове, хорошо
понимая безумство своей затеи и, однако, не в силах противиться тому, что
толкало его туда. Он убеждал себя, что хочет лишь увидеть Сэтавра, что
остановится сразу же, как только сможет хорошо рассмотреть нижний участок
склона и весь лабиринт под ним, и, может быть, сам верил в это, пока
бежал, все еще пригнувшись, а камешки градинами брызгали у него из-под
башмаков. Впрочем, в эти секунды он не задумывался ни над чем.
Он находился на Луне и весил здесь только пятнадцать килограммов, но от
нарастающей крутизны у него все же подгибались ноги. Он бежал теперь
восьмиметровыми скачками, стараясь уменьшить скорость. Почти на середине
склона расщелина перешла в неглубокий желоб; на солнце, в каких-нибудь ста
метрах под ним, лежали первые плиты лавового потока, черные с теневой и
искрящиеся с освещенной стороны.
"Попался", - подумал он; до лабиринта, где бродил Сэтавр, было рукой
подать. Пиркс быстро огляделся по сторонам - никого; хребет, оставшийся
высоко над ним, исполинской стеной простирался к черному небу; раньше он
мог заглядывать в коридорчики между камнями как бы с высоты птичьего
полета, теперь ближние обломки скал заслонили от него сеть междускальных
щелей. "Плохо дело, - подумал он, - надо бы вернуться". Однако, неизвестно
почему, он знал, что не сделает этого.
Стоять на месте было нельзя. Несколькими шагами ниже лежала отделившаяся
базальтовая глыба - скорее всего, конец того озера магмы, которая некогда
изливалась раскаленным потокам с огромных террас у подножия Торричелли, и
Пиркс по последнему участку коридора добрался до этой впадины. За
неимением лучшего она могла послужить укрытием. Он добрался до нее одним
прыжком, причем особенно неприятным было это длительное лунное
планирование, замедленный, как во сне, полет, к которому он так никогда и
не сумел привыкнуть. Притаившись за этой угловатой скалой, Пиркс выглянул
и увидел Сэтавра, который появился из-за двух остроконечных пирамидок,
обогнул третью, царапнув ее металлическим плечом, и остановился. Пиркс
видел его сбоку, освещенного лишь наполовину, - правая рука Сэтавра
отсвечивала темным жирным блеском, как хорошо смазанная деталь машины,
остальную часть корпуса покрывала тень. Пиркс уже поднимал лазер, чтобы
прицелиться, когда Сэтавр, словно охваченный внезапным предчувствием,
исчез, точно его сдуло ветром. Вероятно, он все еще стоял там, только
спрятался в тень...
Быть может, выстрелить в эту тень? Пиркс уже поймал ее в прицел, но даже
не положил пальца на спуск. Расслабил мышцы, ствол лазера опустился. Ждал.
Сэтавра не было. Завалы простирались внизу, подобно адскому лабиринту, там
можно было часами играть в прятки: остекленевшая лава растекалась,
образовав геометрически правильные и вместе с тем причудливые фигуры. "Где
же Сэтавр? - продолжал раздумывать Пиркс. - Если б хоть что-то удалось
услышать, но это проклятое безвоздушное захолустье, словно в кошмаре
каком-то... Если спуститься вниз, то, быть может, удастся подстрелить
Сэтавра. Нет, я не сделаю этого, я не сумасшедший... Но ведь думать-то
можно обо всем - обрыв не более двенадцати метров, все равно что прыгнуть
с двух метров на Земле; я оказался бы в тени под обрывом, был бы невидим и
мог бы продвигаться вдоль него, все время защищенный с тыла скалой, а он
рано или поздно вышел бы прямо на мушку..." В каменном лабиринте ничто не
менялось. На Земле за это время солнце переместилось бы, а здесь был
долгий лунный день, и оно словно застыло на одном месте, пригасив
ближайшие звезды. Его окружал черный ореол пустоты, пронизанный оранжевой
рваной дымкой... Пиркс высунулся по пояс из-за своего камня. Пустота. Это
начинало его раздражать. Почему вездеходов все нет? Неужели до сих пор не
установлена радиосвязь?.. Быть может, они выгнали бы его наконец из этих
развалин... Пиркс посмотрел на свои часы под толстым гибким стеклом на
запястье и поразился: после разговора с Маккорком прошло всего тридцать
минут.
Он уже готовился покинуть свою позицию, когда произошли два события,
одинаково неожиданные. В скальных воротах, между двумя стенами базальта,
которые закрывали котловину с востока, он увидел движущиеся один за другим
вездеходы. Они находились еще далеко, вероятно больше чем за километр, и
шли полным ходом, вытянув за собой длинный шлейф клубящейся пыли.
Одновременно две большие, словно человеческие, только одетые в перчатки
руки показались на самом краю утеса, а вслед за ними, так быстро, что
Пиркс не успел отступить, появился Сэтавр. Их разделяло не больше десяти
метров. Над могучими плечами Пиркс увидел заменяющий голову массивный
выступ, в котором мертвенно отсвечивали линзы оптических отверстий, как
два черных, широко расставленных глаза, а между ними под закрытым сейчас
веком находился третий - страшный зрачок лучемета. Пиркс и сам держал в
руке лазер, однако реакции автомата были несравненно быстрее его
собственных, поэтому он даже не сделал попытки прицелиться, а попросту
замер под ярким солнцем, на еще согнутых ногах, в том положении, в котором
застало его, когда он поднимался с земли, неожиданное появление этого
существа, и они смотрели друг на друга - изваяние человека и изваяние
машины, облаченные в металл. Вдруг страшный блеск разорвал пространство
перед Пирксом, и от теплового удара он рухнул навзничь. Падая, он не
потерял сознания и испытал в эту долю секунды только удивление, ибо мог
присягнуть, что поразил его не Сэтавр, поскольку до последнего мгновения
он видел его темное и слепое лазерное око. Пиркс был невредим, потому что
разряд прошел стороной, хотя целились, безусловно, в него; в мгновение ока
чудовищный блеск повторился и, расплескивая капли жидкого минерала,
превращавшиеся на лету в ослепительную паутину, отколол часть каменной
пирамидки, которая прикрывала Пиркса, но теперь его спасло то, что
целились на высоту роста, а он лежал на земле, - это был первый вездеход,
это из него били лазером. Пиркс повернулся на бок и увидел спину Сэтавра,
который, стоя неподвижно, словно отлитый из бронзы, два раза брызнул
лиловым солнцем. Даже с этого расстояния было видно, как у переднего
вездехода отвалилась целая гусеница вместе с роликами и ведущим колесом:
поднялось такое облако пыли и светящихся газов, что второй вездеход,
ослепленный, не мог уже стрелять. Двухметровый гигант спокойно взглянул на
лежащего человека, который все еще сжимал свое оружие, повернулся и,
слегка согнув ноги, хотел прыгнуть назад - туда, откуда пришел, но Пиркс,
лежа на боку, из неудобного положения выстрелил, желая только подсечь
Сэтавру ноги, однако, когда он нажимал на спуск, его локоть дрогнул,
огненный нож развалил гиганта сверху донизу, и тот грудой раскаленного
металла рухнул на дно лабиринта.
Экипаж уничтоженного вездехода остался невредим - люди не получили даже
ожогов, - и Пиркс узнал, правда значительно позднее, что они стреляли по
нему, потому что Сэтавра, темного на темном фоне обрыва, вообще не
заметили. Неопытный наводчик не обратил внимания даже на то, что силуэт,
взятый им на прицел, отличается светлой окраской алюминиевого скафандра.
Пиркс был почти уверен, что следующий выстрел оказался бы для него
роковым. Его спас Сэтавр, но отдавала ли машина себе в этом отчет? Много
раз Пиркс возвращался мыслью к этим последним секундам, и с каждым разом в
нем крепла уверенность, что робот находился там, откуда мог оценить, кто
же на самом деле служит мишенью дальнего огня. Означало ли это, что он
хотел его спасти? На этот вопрос никто теперь не мог дать ответа.
Интеллектроники считали все происшедшее "стечением обстоятельств" - ни
один не брался обосновать это голословное утверждение. До сих пор они не
сталкивались ни с чем подобным, такие случаи не приводились в специальной
литературе. Все признавали, что Пиркс действовал так, как должен был
действовать, однако это его не удовлетворяло. На долгие годы у него
сохранилось воспоминание о тех долях секунды, когда он прикоснулся к
смерти, но все же уцелел, с тем чтобы никогда не узнать всей правды; и
горьким, как угрызение совести, было для него сознание, что ударом в
спину, столь же подлым, сколь и вероломным, он убил своего спасителя.
Сноски:
/1/ Леониды - метеорный поток, орбиту которого Земля пересекает 13-14
ноября. Обильные метеоритные дожди, связанные с этим потоком, наблюдаются
каждые 33 года. - Прим. перев.
/2/ Оксиликвит - взрывчатое вещество, состоящее из пористого углеродистого
материала, пропитанного жидким кислородом. - Прим. перев.
Несчастный случай
Анел не вернулся в четыре, но этого никто словно бы и не заметил. Около
пяти уже начинало темнеть, и Пиркс, не столько обеспокоенный, сколько
удивленный, хотел спросить Крулля, что бы это могло значить, но сдержался
- он не был руководителем группы, и подобные вопросы, вполне законные и
абсолютно невинные, могли вызвать все нарастающую лавину взаимных
придирок. Он прекрасно знал, как это происходит: подобное повторялось не
раз, особенно когда коллектив был с бору по сосенке. Три человека
абсолютно разных профессий в сердце гор, на никому не нужной планете,
выполняющие задание, которое, пожалуй, все, включая его самого, считали
бессмысленным. Их привезли на маленьком старом гравистате, которому
предстояло остаться здесь навсегда, потому что все равно он годился только
на слом; вместе с ним доставили разборный алюминиевый дом, немного
приборов и радиостанцию столь преклонного возраста, что от нее было больше
хлопот, чем проку, и за семь недель им предстояло завершить "общую
рекогносцировку", словно это было возможно. Пиркс никогда бы не стал этим
заниматься, понимая, что речь идет лишь о расширении района исследований,
производимых разведывательной группой, да еще об одной циферке в отчетах,
которыми пичкали информационные машины на базе. Это, вероятно, могло иметь
некоторое значение при распределении средств, людей и мощностей на
следующий год. И ради того, чтобы на лентах памяти появилась эта
трансформированная в дырочки цифра, они без малого пятьдесят дней сидели
на пустом месте, которое при других обстоятельствах, может, и было бы
привлекательным, хотя бы с точки зрения альпинизма. Однако наслаждаться
альпинизмом было, разумеется, строжайше запрещено, и самое большое, что
мог сделать Пиркс, это во время сейсмических и триангуляционных измерений
рисовать в своем воображении первые трассы. У планеты даже не было
собственного имени, и в каталогах она числилась как Йота дробь 116, дробь
47 Проксимы Водолея. Она походила на Землю больше, чем любая из всех,
какие Пиркс когда-либо видел: маленькое желтое солнце, соленый океан,
свекольно-зеленый от трудолюбивых водорослей, насыщающих атмосферу
кислородом, да огромный трехлапый континент, покрытый первобытной
растительностью. Планета прекрасно подходила бы для колонизации, если бы
не то, что ее солнце было типа G новооткрытой разновидности VII,
неустойчивое, с неравномерным излучением; ну а коль скоро астрофизики
наложили свое вето, то, если даже очередная вспышка Новой могла наступить
лишь через сто миллионов лет, все планы освоения этой земли обетованной
приходилось перечеркнуть. Пиркс порой каялся, что поддался уговорам и
принял участие в экспедиции, но это было не очень искреннее покаяние. Так
или иначе, ему пришлось бы торчать на базе три месяца, потому что попасть
в Солнечную систему раньше этого срока было невозможно. Его ждали
подземные климатизированные сады Базы и отупляющие телевизионные передачи
(развлечения, по меньшей мере, десятилетней давности), поэтому он охотно
откликнулся на предложение начальника, который со своей стороны радовался,
что может удружить Круллю - ни одного свободного человека не было, а
посылать в экспедицию только двоих инструкция запрещала. Таким образом.
Пиркс свалился космографу на голову как манна небесная. Впрочем, Крулль не
проявил восторга ни сразу, ни потом; вначале Пиркс даже думал, что тот
расценивает его поступок как "барский каприз", коль он из командира
корабля согласился стать рядовым разведчиком; походило на то, что Крулль
чувствовал скрытую обиду. Однако это не была обида, просто, прожив
полжизни (ему уже перевалило за сорок), Крулль стал желчным, словно его
кормили одной полынью. А поскольку в таком изолированном от мира
коллективе ничего невозможно скрыть и люди со всеми своими достоинствами и
недостатками становятся прозрачными как стекло, Пиркс быстро понял, откуда
в характере Крулля, вообще-то выдержанного, даже твердого человека, эта
задиристость - ведь за его плечами было больше десяти лет внеземной
службы. Просто Крулль стал не тем, кем хотел, а тем, кем вынужден был
стать, поскольку для взлелеянной в мечтах работы не годился. А в том, что
когда-то он хотел стать не космографом, а интеллектроником. Пиркс
убедился, видя, как категорически высказывался Крулль в беседах с
Массеной, стоило только разговору перейти на интеллектронные темы (Крулль
говорил "интеллектральные" - в соответствии с профессиональным жаргоном).
Массене, к сожалению, недоставало терпимости, а может, ему просто плевать
было на мотивы, которыми руководствовался Крулль; во всяком случае, если
тот настаивал на каком-либо ошибочном решении, Массена не ограничивался
простым отрицанием его правоты, а, взяв в руки карандаш, укладывал его на
обе лопатки с помощью безукоризненных математических расчетов и добивал
Крулля с таким удовольствием, словно для него важнее было доказать не
собственную правоту, а то, что Крулль - самоуверенный осел. Но это было не
так. Крулль был не самоуверенным, как всякий, честолюбие которого
несоизмеримо со способностями. Пиркс, бывший невольным свидетелем одного
из таких разговоров, - впрочем, трудно было этого избежать, поскольку они
втроем жили на сорока квадратных метрах, а звукоизоляция перегородок была
сплошной фикцией, - знал, чем это кончится. И действительно, Крулль,
который не смел показать Массене, как сильно подействовало на него
поражение, всю свою неприязнь перенес на Пиркса, впрочем в весьма
своеобразной форме: перестал с ним разговаривать, кроме тех случаев, когда
это было необходимо. Тогда он сошелся с Массеной - с этим черноволосым и
светлоглазым холериком и впрямь можно было подружиться, - но Пирксу всегда
было нелегко с холериками, так как в глубине души он им не очень-то
доверял. С Массеной вечно что-то случалось: он требовал заглядывать себе в
горло, заявлял, что будет перемена погоды, потому что кости ломит (никаких
перемен не происходило, но он все равно продолжал их предсказывать),
утверждал, что страдает бессонницей, и каждый вечер демонстративно искал
таблетки, которые почти никогда не глотал - просто на всякий случай клал
их рядом с постелью, а утром клялся Пирксу, который допоздна засиживаясь
над книжкой, прекрасно слышал его храп, что всю ночь даже глаз не сомкнул
(сдается, он и сам в это верил). Если не принимать этого во внимание, он
был отличным специалистом и блестящим математиком с организаторскими
способностями, которому поручали текущее программирование автоматической
разведки. Одну из таких программ он взял с собой для разработки "в
свободную минуту", а Крулль страдал, видя, как Массена очень быстро и
хорошо делал то, что положено, так что у него действительно оставалось
много времени и поэтому не было оснований для претензий, что-де он не
исполняет своих обязанностей как следует. Массена подходил им еще и
потому, что - как это ни парадоксально - в их планетологической
микроэкспедиции не было ни одного настоящего планетолога, потому что ведь
и Крулль не был планетологом. Удивительно все-таки, до чего неудачно могут
сложиться взаимоотношения трех достаточно нормальных людей в такой
скалистой пустыне, какую представляло собой Южное нагорье Йоты Водолея!
Был в этом коллективе и еще один член - уже упоминавшийся Анел, или
Автомат Нелинейный, одна из новейших моделей с высоким уровнем
самостоятельности, изготовлявшихся на Земле для исследовательской работы
именно в таких условиях. Массена был придан группе в качестве кибернетика
- это была лишь дань устаревшей традиции, так как правила предусматривали,
что там, где есть автомат, должен быть кто-то, кто в случае необходимости
мог бы его отремонтировать. Так продолжалось уже добрый десяток лет - как
известно, правила меняются не слишком часто, - но Анел (об этом не раз
говорил сам Массена) в случае необходимости мог "отремонтировать" его
самого, и не только потому, что отличался абсолютной безотказностью, но и
потому, что он обладал элементарными сведениями из области медицины. Пиркс
уже давно приметил, что человек подчас легче познается в его отношении к
роботам, чем к иным людям. Его поколение жило в мире, неотъемлемую часть
которого наряду с космическими кораблями составляли автоматы, но сфере
автоматики был присущ какой-то особый отпечаток иррационализма. Некоторым
легче было полюбить обычную машину, скажем собственный автомобиль, чем
машину мыслящую. Период широкого экспериментаторства конструкторов уже
подходил к концу - по крайней мере, казалось, что это так. Создавали
автоматы только двух типов: универсальные и узкого назначения. Лишь
небольшой группе универсальных придавали формы, похожие на человеческое
тело, да и то лишь потому, что из всех опробованных конструкций -
заимствованная у природы оказалась наиболее безотказной, особенно в
сложных условиях планетного бездорожья.
Нельзя сказать, чтобы инженеры очень уж обрадовались, когда их детища
начали проявлять такую самостоятельность, которая помимо воли наводила на
мысль о духовной жизни. В принципе считалось, что автоматы мыслят, но "не
имеют индивидуальности". Действительно, никто не слышал об автомате,
который бы впадал в ярость, воодушевлялся, смеялся или плакал; они были в
высшей степени уравновешенными, как того и желали конструкторы. Однако,
поскольку их мозги создавались не на монтажном конвейере, а путем
постепенного выращивания монокристаллов, при котором всегда имеет место не
поддающийся управлению статистический разброс, даже микроскопические
смещения молекул вызывали такие конечные отклонения, что в принципе не
существовало двух совершенно одинаковых автоматов. Итак, все-таки
индивидуальности? Нет, отвечал кибернетик, результат вероятностного
процесса; так же думал и Пиркс и, пожалуй, каждый, кто часто общался с
роботами и целыми годами мог наблюдать за их молчаливой, всегда
целенаправленной, всегда логичной деятельностью. Конечно, они были похожи
друг на друга гораздо больше, чем люди, но все же у каждого был свой
норов, пристрастия, а встречались и такие, которые, исполняя приказы,
организовывали что-то вроде "молчаливого сопротивления", и если это
длилось долго, то дело кончалось капитальным ремонтом. У Пиркса, да
наверняка и не у него одного, в отношении этих своеобразных машин, которые
так точно и подчас так творчески выполняли задания, была не очень чиста
совесть. Может, это началось еще тогда, когда он командовал "Кориоланом".
Во всяком случае, само по себе то, что человек создал мыслящий орган вне
собственного тела и сделал его зависящим от себя, он считал не вполне
нормальным. Он, конечно, не мог бы сказать, откуда берется это легкое
беспокойство, какое-то ощущение невыполненного долга, что ли, смутная
мысль о том, что решение принято неправильно или попросту, грубо говоря,
совершена пакость. Было какое-то изощренное коварство в том холодном
спокойствии, с каким человек запихивал добытые о себе знания в бездушные
машины, присматривая за тем, чтобы не повысился уровень их одушевленности
и чтобы они не стали конкурентами своего творца в познании прелестей мира.
Максима Гете "In der Beschrankung zeigt sich erst der Meister" /1/ в
приложении к сметливым конструкторам приобретала неожиданный смысл
похвалы, переходившей в язвительный укор, ибо ведь не себя решили они
ограничить, но дело рук своих. Разумеется, Пиркс никогда не решался
высказать вслух подобную мысль, потому что отдавал себе отчет в том, как
бы она смешно прозвучала; автоматы не были обездоленными, не были они и
объектом безудержной эксплуатации, все было проще и вы то же время хуже -
с моральной точки зрения сложнее для критики; их возможности ограничили
еще прежде, чем они появились, - на листах чертежей. В тот день, накануне
их отлета, работы, собственно, были уже окончены. Однако, когда стали
пересчитывать ленты, на которых были отражены результаты экспедиции,
оказалось, что одной недостает. Просмотрели машинную память, потом
перерыли все тайники и ящики, причем Крулль дважды советовал Пирксу лучше
следить за собственными вещами - от этого совета разило ехидством, потому
что Пиркс вообще не имел никакого отношения к пропавшей ленте, да и не
стал бы прятать ее в чемодан. У Пиркса даже язык зачесался - так ему
захотелось ответить, тем более что до сих пор он обычно отмалчивался и
старался находить любые оправдания вызывающему, даже оскорбительному
поведению Крулля. Но он сдержался и на этот раз и только заметил, что если
необходимо повторить наблюдения, то он охотно сделает это сам, взяв Анела
в помощники. Однако Крулль решил, что Анелу помощь Пиркса будет совершенно
ни к чему, поэтому они навьючили на робота аппарат, кассеты с фотопленкой
и, вложив в кобуру пояса реактивные патроны, послали Анела к вершинам
горного массива.
Робот вышел в восемь утра - Массена вслух высказал уверенность, что он
управится с делами до обеда. Однако прошло два, три, четыре часа, наконец
сгустились сумерки, но Анел не возвращался. Пиркс сидел в углу и при свете
лампы читал изрядно потрепанную книгу, которую взял еще на Базе у
какого-то пилота, но почти ничего не понимал. Сидеть было не очень удобно.
Рифленая алюминиевая стенка давила ему на спину, надувная подушка
спустила, и он чувствовал, как сквозь прорезиненную ткань в тело врезаются
острые гайки. Однако он не изменял положения, поскольку неудобная поза
удивительно гармонировала с растущей в нем злостью. Ни Крулль, ни Массена
до сих пор, казалось, не замечали отсутствия робота. Крулль, который
отнюдь не был шутником и даже не пытался острить, непонятно почему с
первого же дня упорно величал Анела Ангелом или даже Железным Ангелом,
иначе к нему не обращался, и такая, по сути, мелочь уже столько раз
раздражала Пиркса, что за одно это он невзлюбил космографа. У Массены
отношение к роботу было профессиональное: все интеллектроники знают или,
во всяком случае, делают вид, будто знают, какие молекулярные процессы и
токи вызывают те или иные реакции или ответы автомата, и поэтому отвергают
любые предположения о какой-либо их разумности как абсолютную чушь. Тем не
менее к Анелу он относился так же, как хороший механик к своему дизелю: не
позволял перегружать, любил за исполнительность и заботился о нем, как мог.
В шесть терпение у Пиркса лопнуло, потому что у него занемела нога, и он
стал потягиваться так, что кости затрещали, шевелить ступней и сгибать
ногу в колене, чтобы ускорить кровообращение, а потом принялся расхаживать
из угла в угол, прекрасно зная, что это лучший способ досадить Круллю,
погруженному в проверку вычислений.
- Могли бы и потише! - сказал наконец Крулль, обращаясь к ним обоим,
словно не видел, что ходит один Пиркс, а Массена, надев наушники и
развалившись в пневматическом кресле, с увлечением слушает какую-то
передачу. Пиркс открыл дверь - его обдало могучим потоком западного ветра
- и, когда глаза немного привыкли к темноте, прислонился спиной к гудящей
под напором ветра стене из листового алюминия и стал смотреть в ту
сторону, откуда должен был появиться Анел. Он видел только редкие звезды,
дрожавшие в воздухе, порывы ветра холодным потоком обрушивались ему на
голову, спутывали волосы, а ноздри и легкие прямо-таки распирало от ветра
- скорость была метров сорок в секунду. Он постоял, а когда ему стало
холодно, вернулся в дом, где Массена, зевая, снимал с головы наушники и
расчесывал пятерней волосы. Крулль же, сморщенный, сухой, терпеливо
складывал бумаги в папки, постукивая по столу пачкой листов, чтобы
подравнять их.
- Нет его! - сказал Пиркс и сам удивился, как это прозвучало - почти как
вызов. Крулль и Массена, видимо, заметили, каким тоном это было сказано,
потому что Массена быстро взглянул на Пиркса и бросил:
- Это ничего, дойдет, хоть и темно; вернется на инфракрасном...
Пиркс посмотрел на него, но ничего не ответил. Проходя мимо Крулля, он
поднял с кресла брошенную книжку и, усевшись в своем углу, притворился,
что читает. Ветер усиливался. Звуки за окном нарастали, вздымались,
переходили в вой. Что-то мягко шлепнуло о стену - или это ветка? - и опять
потянулись минуты молчания. Массена, явно ожидавший, что всегда уступчивый
Пиркс возьмется готовить ужин, наконец встал и начал вскрывать банки
саморазогревающихся консервов, каждый раз внимательно читая надписи на
этикетках, словно надеялся найти следы запасов какое-нибудь неизвестное до
сих пор лакомство. Пирксу есть не хотелось. Точнее, он был голоден, но ему
не хотелось двигаться с места. Постепенно его начало охватывать недоброе,
холодное бешенство, он ополчился бог весть почему на обоих товарищей,
которые вообще-то были не худшими из возможных. Считал ли он, что с Анелом
что-то приключилось? Что робот, скажем, подвергся нападению "таинственных
жителей" планеты, в которых не верит никто, кроме сказочников? Если б был
хоть один шанс на сто тысяч, что планету населяют какие-то существа, они
наверняка не сидели бы так, погрязнув в мелких делишках, а немедленно
предприняли бы все возможные шаги, предусмотренные правилами в пунктах
втором, пятом, шестом и седьмом восемнадцатого параграфа, а также третьем
и четвертым разделами правил специального поведения. Но такого шанса не
было; не было вообще никаких шансов. Скорее взорвется солнце Йоты. Да, это
гораздо вероятнее. Так что же могло случиться с Анелом?
Пиркс ощущал, как непрочно спокойствие, царящее в доме, который содрогался
под порывами ветра. Не один Пиркс делал вид, что читает и не хочет
ужинать. Остальные тоже включились в игру, сначала незаметную, но все
более явную по мере того как уходило время. По линии технического
обслуживания Анел находился в подчинении у Массены как интеллектроника,
Крулль же, будучи начальником группы, командовал им как членом экспедиции.
Так что виноватым мог оказаться любой из них. Может, Массена чего-то не
досмотрел, а может, Крулль неточно указал трассу, по которой должен был
пройти Анел? В конце концов выяснить это было не так трудно и не из-за
этого росло и нагнеталось молчание. Крулль с самого начала помыкал
роботом, награждал его презрительными кличками и не раз давал поручения,
от чего остальные члены группы воздерживались хотя бы потому, что
универсальный робот - не лакей. И делал он это, видимо, затем, чтобы,
унижая Анела, тем самым досадить Массене, прямо задирать которого не
решался.
Теперь шла борьба нервов - первый, кто проявит беспокойство о судьбе
Анела, тем самым как бы признает себя побежденным. Впрочем, Пиркс
чувствовал, что и он оказался втянутым в это молчаливое соревнование,
столь дурацкое и одновременно столь напряженное. Он подумал, с чего бы
начал он сам, будь он руководителем. Наверно, с немногого - в такую ночь
нельзя отправляться на поиски. Так или иначе, оставалось ждать до утра, а
сейчас разве что попытаться установить радиосвязь, впрочем с минимальными
шансами на успех, так как радиус связи на ультракоротких волнах в сильно
пересеченной горной местности был невелик.
До сих пор они еще никогда не посылали Анела одного, тем более что
правила, не запрещая этого, обусловливали подобный шаг бесчисленными
параграфами, полными оговорок. А впрочем, черт с ними, с параграфами!
Пиркс считал, что Массена, вместо того чтобы раздраженно выковыривать из
банки остатки пригоревшего мяса, мог бы все-таки попытаться вызвать робота
по радио. Он раздумывал, что было бы, если б он сделал это сам. С Анелом
наверняка что-то случилось. Может ли робот сломать ногу? Никогда ни о чем
подобном ему слышать не приходилось.
Он встал, подошел к столу и, чувствуя на себе скрытые под маской
равнодушия взгляды товарищей, стал внимательно изучать карту, на которой
Крулль собственноручно вычертил маршрут Анела. Не выглядит ли это так,
будто он контролирует руководителя? Пиркс быстро поднял голову, встретил
взгляд Крулля, который явно хотел ему что-то сказать и уже раскрыл было
рот. Но, когда холодный взгляд Пиркса упал на него, он только кашлянул и,
сгорбившись, продолжал сортировать бумаги. Видимо, Пиркс здорово
подействовал на него своим взглядом, впрочем сам того не сознавая, -
просто в такие минуты в нем просыпалось что-то, от чего на борту ракеты
его слушались и уважали, но отчасти побаивались. Он отложил карту. Трасса
доходила до большой скалистой стены с тремя словно подмытыми потоком
утесами и дальше огибала их. Мог ли робот не выполнить задания? Это было
невероятно.
"Но ведь можно повредить ногу, даже попав в маленькую трещину!" - подумал
Пиркс. Нет, это глупо. Робот, такой как Анел, может упасть и с
сорокаметровой высоты. И не из таких положений они выходят целыми и
невредимыми. Металл, из которого они сделаны, покрепче, чем хрупкие
человеческие кости. Так что же случилось, черт побери? Он выпрямился и с
высоты своего роста взглянул сначала на Массену, который, оттопырив губу,
дул, потягивая слишком горячий чай, потом на Крулля, наконец,
демонстративно отвернувшись, пошел в крохотную спальню, где, пожалуй, с
излишней резкостью выдернул из стены складную кровать и, привычно, в
четыре приема скинув одежду, забрался в спальный мешок. Он знал, что ему
вряд ли заснуть, но сидеть с товарищами было уже невмоготу. Впрочем, кто
знает, останься он с ними подольше, пожалуй, он бы высказался, причем
наверняка зря, потому что все равно завтра им предстоит расстаться; с того
момента как они войдут в корабль, оперативная группа Йоты Водолея
прекратит существование.
Ему уже начало мерещиться то да се, полусеребряные ручейки стекали из-под
век, пушистые светлячки манили ко сну, он перевернул подушку на другую,
более прохладную сторону - и вдруг словно воочию увидел, перед собой
Анела, такого, каким он ему запомнился за несколько минут до ухода.
Массена как раз опоясывал автомат связкой ракетных патронов, которые
позволяли, словно бы наперекор гравитации, несколько минут продержаться в
воздухе; впрочем, это устройство применяли все, разумеется при
обстоятельствах, учитываемых предусмотрительными инструкциями. Странная
это была сцена - всегда странно смотреть, как человек помогает роботу.
Обычно бывает как раз наоборот. Однако Анел не мог дотянуться рукой до
кобур, укрепленных под торчащим словно горб, набитым до отказа рюкзаком.
Он нес груз, достаточный для двух человек. Правда, это не приносило ему
вреда - в конце концов он был просто машиной и в случае необходимости
благодаря микроскопической стронциевой батарее, заменявшей ему сердце,
развивал мощность в шестнадцать лошадиных сил. Однако сейчас Пирксу в
предсонном дурмане все это, вместе взятое, видимо, не очень-то
понравилось; он всей душой был на стороне молчаливого Анела и склонялся к
мысли, что тот, подобно ему самому, вовсе не так уж спокоен по натуре, а
только прикидывается спокойным, делая вид, что все идет как положено.
Перед тем как окончательно погрузиться в сон. Пиркс подумал еще кое о чем.
Это были те глубоко интимные мечты, каким только может предаваться
человек, наверно, потому, что после пробуждения обычно не помнит о них, и
то, что завтра он не будет помнить ничего, оправдывает сегодня все. Он
вообразил себе ту сказочную, мифическую ситуацию, которая - он знал это не
хуже других - была совершенно немыслимой: бунт роботов. И, ощущая в
глубине души уверенность, что тогда он непременно оказался бы на их
стороне, быстро погрузился в сон.
Проснулся он рано, неизвестно почему, и первой его мыслью было: ветер
прекратился. Потом он вспомнил об Анеле и о своих видениях перед сном; его
немного смутило то, что подобное вообще могло прийти ему в голову. Еще
некоторое время он лежал, пока не пришел к успокоительному выводу, что эти
сумеречные, зябкие образы посетили его не наяву, но - в противоположность
сну, который снится сам, - требовали незначительной, почти без участия
сознания помощи с его стороны. Подобные психологические изыскания были ему
чужды, поэтому он удивился, зачем забивает себе ими голову, слегка
приподнялся на локте и прислушался: абсолютная тишина. Отодвинул штору
иллюминатора над головой. Сквозь мутное стекло виднелся предрассветный
туман. И только тут Пиркс понял, что придется идти в горы. Вскочил с
кровати, чтобы заглянуть в общую комнату. Робота не было. Те двое уже
встали. За завтраком Крулль мимоходом, так, словно это было решено еще
вчера, заметил, что выйти придется немедленно, так как вечером прибудет
"Ампер", а сборка дома и упаковка вещей займут самое меньшее часа полтора.
Он нарочно не уточнял, идут ли они из-за отсутствия данных или из-за Анела.
Пиркс молча ел за троих. Те двое еще допивали кофе, а он встал и,
покопавшись в своем мешке, переложил в рюкзак моток белого нейлонового
шнура, альпеншток и крючья. Подумав, добавил альпинистские ботинки - на
всякий случай.
Они вышли, когда только начало рассветать. На бесцветном небе уже не было
видно звезд. Тяжелая фиолетово-серая дымка на скалах, лицах, в самом
воздухе была неподвижна и морозна, горы на севере черной массой застыли в
темноте, а южный хребет, тот, который был ближе, стоял словно высвеченная
сверху маска с искристой оранжевой полосой над вершинами. Этот отсвет,
далекий и призрачный, делал видимыми клубы пара, вырывающиеся изо ртов
трех человек. Хотя атмосфера была более разреженная, чем на Земле,
дышалось легко. Остановились на краю равнины. Островки травы, темнея в
сумраке уходящей ночи и надвигающегося из-за гор дня, остались позади.
Перед ними лежала ледниковая морена, груды камней, казалось, просвечивали
сквозь колеблющуюся воду. Еще несколько сотен метров вверх - и появился
ветер; он налетал короткими порывами. Люди шли, легко перескакивая через
небольшие камни, поднимаясь на большие; иногда каменная плита сухо стучала
о другую, порой кусочек камня выскальзывал из-под ботинка и скатывался по
склону под аккомпанемент разлетающихся отголосков, словно бы внизу кто-то
просыпался. Порой поскрипывал наплечный ремень, звякали подковки на
ботинках; эти скупые звуки придавали походу видимость согласия и четкости,
словно двигалась спаянная единым желанием альпинистская группа. Пиркс шел
вторым за Массеной. Было все еще слишком темно, чтобы как следует
разглядеть рельеф далеких склонов. Пиркс напряженно вглядывался вдаль.
Поскользнулся на валуне раз, другой, третий - неудачно поставил ногу, - но
все же продолжал вглядываться, словно хотел убежать не только от тех, кто
его окружал, но и от самого себя, от своих мыслей. Он вовсе не думал об
Анеле, а только механически шарил взглядом по этому нагромождению древних
скал, застывшему в полном безразличии, где лишь человеческое воображение
могло усмотреть угрозу и вызов.
На этой планете были отчетливо различимые времена года. Экспедиция
началась в конце лета, а теперь горная осень, вся в пурпуре и желтизне,
уже угасала в долинах, но, словно не замечая листьев, мчащихся в пенных
горных потоках, солнце было все еще теплым, и в безоблачные дни на этом
плоскогорье даже припекало. Только густеющие туманы напоминали о
приближении морозов и снега. Но тогда на планете уже не должно было
остаться никого; и эта побелевшая каменная пустыня, которую представил
себе Пиркс, внезапно показалась ему особенно желанной. Казалось бы,
заметить, что тьма редеет, было невозможно, однако с каждой минутой мрак
уступал и вырисовывались новые детали. Небо уже совсем побледнело - еще не
день, но уже не ночь, ничего похожего на зарю в это чистое и спокойно
начинающееся утро, словно все оно было заключено в шар из охлажденного
стекла. Поднявшись выше, они попали в полосу молочно-белого тумана,
цепляющегося гибкими щупальцами за грунт, а когда туман остался позади,
Пиркс увидел еще не освещенную солнцем, но уже различимую цель пути. Это
был скалистый столб, примыкающий к основной горной цепи, а над ним, на
несколько сотен метров выше, чернела двуглавая вершина, самая высокая из
всех. На булавообразной вершине столба Анелу предстояло сделать последние
замеры. Путь в обе стороны был легким - никаких неожиданностей, расщелин,
ничего, кроме однообразной серой осыпи, кое-где пересеченной полосами
плесени зеленовато-желтого цвета. Пиркс, все еще легко перепрыгивая с
одних гулких валунов на другие, вглядывался в совершенно черную на фоне
неба стену и, может, затем, чтобы отогнать иные мысли, вообразил себе, что
совершает обычное восхождение. И тотчас он другими глазами увидел скалы -
действительно, можно было подумать, что целью экспедиции является
покорение вершины, коль они идут прямо к хребту, тяжело выступающему из
массы гравия. Гравий подходил к стене, закрывая одну треть ее, затем шло
нагромождение заклиненных плит, а уже оттуда огромная плоскость
устремлялась вверх; она словно замерла, взметнувшись в небо; в
каких-нибудь ста метрах над плитами стену перерезала другая горная порода
- это выходил на поверхность диабаз; красноватый, светлее гранита, он
неровной полосой наискось пересекал весь скат обрыва.
Некоторое время вершина приковывала взгляд Пиркса своей патетической
линией, но стоило им приблизиться, как с пиком произошло то, что обычно
происходит с горой: перспектива исчезла, распавшись на отдельные,
заслоняющие друг друга участки, причем основание утратило прежнюю
покатость, выдвинулись отроги, и взору открылись бесконечные террасы,
полки, кончающиеся тупиками расщелины, хаос старых трещин, а над этим
нагромождением блестела сама вершина, позолоченная первыми лучами солнца,
со странно мягким контуром; наконец и она исчезла, заслоненная более
близкими пиками; Пиркс уже не мог оторвать глаз от колосса - да, даже на
Земле эта стена была бы достойна внимания и усилий, особенно из-за
отчетливо видного диабазового вала. От него до вершины, залитой солнечным
светом, путь казался коротким и легким, однако известную сложность
представляли козырьки, особенно самый большой, внизу блестевший от влаги и
льда, скорее черный, чем красный, словно свернувшаяся кровь. Пиркс дал
волю фантазии. Ведь это могла быть не безымянная вершина под чужим
солнцем, а гора, которую не раз штурмовали и при этом терпели поражения,
гора, покоряющая альпиниста присущим только ей своеобразием, - подобное
чувство возникает, когда видишь хорошо знакомое лицо, на котором каждая
морщина и каждый шрам имеет свою историю. Небольшие, едва различимые
змейки трещин, темные нитки полок, мелкие выщерблины - каждая из них могла
стать отметиной, которую достигаешь во время очередного штурма, местом
длительных остановок, молчаливых раздумий, бурных натисков и мрачных
отступлений, поражений, понесенных несмотря на то, что все тактические и
технические ухищрения были использованы, - гора, настолько слившаяся с
человеческими судьбами, что каждый альпинист, которого она отвергла,
возвращался к ней снова и снова, с тем же неистощимым запасом надежды и
веры в победу, и при новом штурме примерял к гладкой скалистой поверхности
выношенный в памяти маршрут. У этой горы могла быть богатая история:
окольные обходы, различные варианты ее покорения, хроника успехов и жертв,
фотографии, помеченные пунктиром трассы и крестиками - самые высокие из
достигнутых мест; Пиркс ухитрился представить себе это с величайшей
легкостью; более того, ему казалось странным, что это не так. Массена шел
первым, слегка сутулясь. Постепенно разлившийся дневной свет не оставил
больше никаких иллюзий насчет "легких мест" стены - это обманчивое
ощущение легкости и безопасности было порождено голубоватой дымкой, так
мирно обволакивающей каждый участок блестящей скалы. День, ясный и чистый,
уже добрался до путешественников, от их ног тянулись длинные, колеблющиеся
тени. От каменной стены к осыпи вели два больших стока, еще полных ночи;
застывший поток гравия вздымался там и неожиданно исчезал, поглощенный
кромешной тьмой.
Уже давно невозможно было охватить массив одним взглядом. Пропорции
изменились, стена, издалека ничем не примечательная, являла неповторимую
индивидуальность форм, а впереди, как бы постепенно вырастая из-под
рассыпавшейся карточной колоды плоских плит, все увеличиваясь, вздымался
вверх гигантский столб; он расширялся, рос, пока наконец не оттеснил и не
заслонил все остальное и остался один в холодной, мрачной тени никогда не
видавших солнца мест.
Они как раз ступили на пятно вечного снега, покрытое брызгами камней,
слетавших с высоты, когда Массена замедлил шаг, потом остановился, словно
прислушиваясь. Пиркс, который подошел к нему первым, понял - Массена ткнул
пальцем в собственное ухо, где торчал шарик динамика.
- Он был здесь?
Массена кивнул, поднеся к грязной, спрессовавшейся поверхности снега
металлический прутик индикатора радиоактивности. Подошвы ботинок Анела
были насыщены радиоактивным изотопом, и счетчик обнаружил его след. Робот
прошел здесь вчера, только неизвестно, по пути туда или уже обратно. Во
всяком случае, они отыскали его трассу. Начиная с этого места, замедлили
шаг.
Казалось, темный каменный столб вздымается рядом, но Пиркс знал, что в
горах нельзя определять расстояние на глаз. Теперь они были выше линии
снегов и валунов и шли по древней округлой грани. В полной тишине Пирксу
казалось, будто он слышит попискивание в наушниках Массены, хотя это было,
конечно, совершенно невозможно. Время от времени Массена останавливался,
водил концом металлического прута, опускал его, почти касаясь скалы,
рисовал в воздухе петли и восьмерки, будто древний маг, наконец, отыскав
след, снова пускался в путь. Они уже приближались к этому участку, где
Анел должен был провести замеры; Пиркс внимательно разглядывал скалу,
словно искал следы, оставленные пропавшим.
Но скала была пуста.
Самая легкая часть пути осталась позади - впереди из-под основания столба
торчали наклонившиеся под всевозможными углами плиты, будто кто-то
специально сделал гигантский разрез скальных пород и приоткрыл каменное
чрево, обнажив сердцевину горы, древнейшие слои, местами потрескавшиеся
под чудовищной тяжестью всей этой стены, на целые километры взметнувшейся
в небо. Еще сто, сто пятьдесят шагов - дальше пройти невозможно. Массена,
водя перед собой концом индикатора, кружил на первый взгляд бесцельно и
бессмысленно, с бесстрастным выражением лица, прищурив глаза, сдвинув на
лоб темные очки, потом остановился и сказал:
- Он был здесь. И довольно долго.
- Откуда ты знаешь? - спросил Пиркс.
Массена пожал плечами, вытащил из уха шарик, от которого тянулась тонкая
нитка провода, и вместе с прутом индикатора протянул Пирксу. Пиркс услышал
стрекотание и писк. На поверхности скалы не было ни отпечатков, ни следов
- ничего, только этот звук, отдающийся в голове пронзительным звоном,
свидетельствовал, что Анел, должно быть, действительно довольно долго
топтался здесь. Почти каждый метр поверхности выдавал его присутствие.
Постепенно в хаосе звуков Пиркс сумел что-то уловить - по-видимому, Анел
пришел той же дорогой, какой и они, расставил треногу аппарата и ходил
вокруг него, пока делал замеры и снимки, несколько раз передвигал треногу
в поисках более удобного места для наблюдения. Да, картина получалась
вполне ясная. Но что же произошло потом? Пиркс принялся делать вокруг
этого места все более широкие круги, двигался по спирали, чтобы отыскать
след, идущий от центра, след возвращения, но такого следа не было.
Получалось, будто Анел вернулся, ступая точно по собственному следу, но
это уж выглядело совершенно неправдоподобно. Ведь у него не было
чувствительного к радиации индикатора и он не мог знать, где проходил
раньше, да еще с точностью до сантиметра. Крулль что-то говорил Массене,
но Пиркс, не слушая, продолжал кружить, и вдруг ему показалось, что
наушники пискнули - один раз, но явственно. Он замедлил шаг. Да, здесь. Он
оглянулся. След был у стены, как будто робот повернул не к лагерю, а,
напротив, двинулся к скальному столбу.
Это было непонятно. Что ему там понадобилось?
Пиркс искал еще хотя бы один след, но скалы молчали, и ему пришлось
проверять все потрескавшиеся плиты, нагроможденные у основания колонн;
трудно было предугадать, на какую из них Анел поставил ногу. Наконец Пиркс
отыскал след в пяти метрах от предыдущего; неужели Анел прыгнул так
далеко? Но зачем? Он опять отступил и немного погодя обнаружил потерянный
след - робот перескакивал с камня на камень. Вдруг Пиркс, плавно водивший
прутом по камням, вздрогнул, словно у него в голове взорвался разрывной
патрон; крохотный динамик-шарик в ухе так взвыл, что Пиркс поморщился
почти как от боли. Он взглянул на каменную плиту и остолбенел. Заклиненный
между двумя камнями, на дне естественного колодца лежал целехонький
аппарат рядом с фотографической камерой. По другую сторону плиты к камню
был прислонен упакованный как полагается рюкзак Анела с расстегнутыми
ремнями. Пиркс кликнул остальных. Крулль проверил кассеты - походило на
то, что замеры были проделаны. Работа была сделана. Оставалось только
выяснить судьбу Анела. Массена сложил ладони рупором и несколько раз
громко крикнул. Далекое, протяжное эхо отозвалось от скал. Пиркс даже
вздрогнул; этот призыв прозвучал для него так, словно искали человека,
заблудившегося в горах. Спустя минуту интеллектроник вынул из кармана
плоскую коробочку передатчика, присел на корточки и начал вызывать робота,
но было видно, что делает он это скорее по обязанности, чем по убеждению.
Тем временем Пиркс продолжал искать следы. Походило на то, что робот
довольно долго топтался на одном месте - столько едва слышных писков
издавал наушник. Чересчур большое количество следов окончательно сбило
Пиркса с толку. Наконец он грубо очертил границу района, которую робот
наверняка не пересекал, и стал ходить вдоль нее, рассчитывая на то, что
отыщет новый след, который укажет направление дальнейших поисков. Описав
очередной круг, он вернулся к скале. Между каменным выступом, на котором
он стоял, и совершенно отвесной скалой, вздымающейся вверх, зияла
полутораметровая расщелина; ее дно было усеяно мелкими остроконечными
обломками гравия. Пиркс тщательно исследовал и это место, но наушники
молчали. Он оказался перед совершенно непонятной загадкой:
Анел словно растворился в воздухе. Массена и Крулль вполголоса совещались
за его спиной, а он медленно поднял голову и впервые с такого близкого
расстояния взглянул на уходящий вверх каменный столб. Непреоборимой была
сила вызова, которую он ощущал в каменном покое скалы; скорее это был даже
не вызов, а что-то похожее на протянутую руку. Тут же у Пиркса появилась
уверенность, что от этого нельзя отказываться, что это начало дороги, по
которой он не может не пойти. Совершенно непроизвольно он представил себе
первые шаги; тут все было ясно. Одним длинным, точно рассчитанным прыжком
можно перемахнуть через щель и сразу оказаться на небольшом уступе, затем
надо двигаться наискосок, вдоль трещины, чуть дальше переходящей в
неглубокую расщелину. Не зная толком, зачем он это делает, Пиркс поднял
индикатор и, высунувшись насколько мог, поднес его к каменному уступу по
другую сторону щели. Динамик пискнул. Для верности Пиркс еще раз повторил
ту же операцию, с трудом удерживая равновесие, и снова услышал короткий
писк. Теперь он уже не сомневался.
- Анел пошел наверх, - вернувшись к товарищам, спокойно произнес он и
указал на каменный столб.
Крулль вроде бы не понял, а Массена повторил:
- Наверх? Не понимаю. Зачем наверх?
- Не знаю. Туда ведет след, - ответил Пиркс с притворным безразличием.
Массена был склонен думать, что Пиркс ошибся, но тут же убедился сам, что
это правда. Анел одним широким шагом перемахнул через щель и пошел вдоль
каменного завала. Возникло замешательство. Крулль считал, что после того
как замеры были сделаны, робот вследствие какого-то дефекта
распрограммировался; Массена придерживался того мнения, что это
невозможно, - ведь Анел оставил все аппараты и рюкзак совсем так, будто
обдуманно готовился к трудному восхождению и, значит, что-то заставило его
сделать это.
Пиркс молчал. Он уже решил, что пойдет, даже если придется идти одному;
Крулль все равно не пошел бы, потому что это требовало альпинистских
навыков, и немалых. От Массены он слышал, что тот ходил много и, кажется,
был неплохо знаком с техникой восхождения на крючьях; и, когда наступило
молчание, он просто сказал, что намерен идти - готов ли Массена
сопровождать его?
Крулль тут же стал возражать: инструкция запрещает подвергать людей
опасности, в полдень за ними прилетит "Ампер", им еще предстоит сложить
дом и упаковать вещи, замеры сделаны, робот явно попал в аварию, - стало
быть, надо открыто признать, что он исчез, то есть изложить в отчете
обстоятельства его исчезновения.
- Значит ли это, что мы должны оставить его здесь и улететь? - спросил
Пиркс.
Его спокойствие, казалось, раздражало Крулля, который, едва сдержавшись,
ответил, что в докладе исчерпывающе изложит все события, не забудет
привести мнения членов экспедиции и даст наиболее правдоподобное
объяснение случившемуся: выход из строя мнестронов памяти либо
направленного мотиварного контура или же десинхронизация... Массена
заметил, что ни первое, ни второе, ни третье невозможно, поскольку у Анела
вообще нет никаких мнестронов, а лишь однородная монокристаллическая
система, выращенная молекулярно из переохлажденных диамагнитных растворов,
обогащенных изотопными элементами... Было ясно, что он хотел уязвить
Крулля, показать ему, что тот говорит о вещах, в которых вообще ничего не
смыслит. Пиркс перестал прислушиваться к разговору. Отвернувшись, он снова
смерил взглядом основание столба, но уже иначе, чем до этого, -
воображаемое стало реальным и, хоть ему было немного не по себе, он
чувствовал явное удовлетворение, что может вступить в единоборство с горой.
Массена решил идти с Пирксом, быть может, для того, чтобы окончательно
противопоставить себя Круллю. До Пиркса долетали обрывки их разговора:
загадку необходимо выяснить любой ценой, а если они просто вернутся, то,
может быть, упустят что-то столь же важное, сколь и таинственное,
вызвавшее такую неожиданную реакцию робота, и, если существует всего лишь
пять шансов из ста, что это "что-то" произошло, риск восхождения будет
полностью оправдан.
Крулль, надо отдать ему должное, признал себя побежденным и больше не
тратил слов. Воцарилось молчание. Массена начал снимать со спины аппараты,
а Пиркс, который тем временем уже приготовил свою веревку, молоток, крючья
и сменил тяжелые ботинки на легкие, украдкой поглядывал на него. Пиркс
видел, что Массена немного расстроен. Вероятно, на него подействовала не
столько стычка с Круллем - это было делом привычным, - сколько мысль, что
он, видимо, сгоряча впутался в историю, из которой теперь не выпутаться.
Пиркс подумал, что, предложи он Массене остаться, тот, может, и согласился
бы. Впрочем, тут была задета честь! Однако Пиркс молчал, потому что, хоть
вначале восхождение и обещало быть легким, нельзя было предсказать, что
ждет их выше, особенно там, где большую часть каменной стены заслоняли
козырьки. Ведь он даже не осмотрел стены в бинокль, потому что не
собирался штурмовать ее. А все же взял веревку и крючья - зачем? Вместо
того чтобы ответить на этот вопрос, он стоял и ждал Массену. Потом они уже
вдвоем медленно двинулись к подножию скалы.
- Я пойду первым, - сказал Пиркс, - сразу же на всю веревку, а там
поглядим.
Массена кивнул. Пиркс еще раз обернулся - посмотрел, что делает Крулль, с
которым они расстались в полном молчании. Крулль стоял на прежнем месте
около брошенных рюкзаков. Пиркс и Массена были уже так высоко, что могли
видеть раскинувшееся за северными отрогами оливковое пятно далеких низин.
Основание каменистой осыпи еще лежало в тени, только вершины гор
ослепительно блестели, освещая выщерблины почти совершенно плоской стены,
высоко вздымающейся над нами.
Пиркс сделал большой шаг, нащупал ногой выступ, оттолкнулся и легко
подался вверх. Первые метры были действительно нетрудны. Он двигался
размеренно, как бы лениво, перед самыми глазами проплывали шершавые слои
скалы, неровные, с впадинами более темного цвета. Он упирался,
подтягивался, делал бросок вверх, чувствуя неподвижное, морозное
прикосновение ночи, идущее от каменного массива. Сердце забилось быстрее,
он дышал свободно, из-за работы мускулов приятное тепло разлилось по телу.
Массена, шедший вторым, понемногу травил веревку, и в прозрачном воздухе
было отчетливо слышно, как она шуршит, касаясь скалы. Прежде чем веревка
кончилась, Пиркс отыскал удобное для страховки место; может, кого-нибудь
другого он бы просто вытянул наверх, но сейчас ему хотелось проверить,
чего стоит Массена. Он стоял, втиснувшись в трещину, которая шла под
небольшим углом через весь столб, и, ожидая Массену, мог рассмотреть
большую расщелину, которую они обходили, двигаясь параллельно ей - она как
раз тут расширялась, серый камнепад образовал вогнутую нишу; снизу это
место выглядело совершенно неинтересным, плоским, и только тут во всем
своем великолепии стала видна поверхность скалы. Пирксу было так хорошо в
одиночестве, что теперь, увидев рядом Массену, он словно возвратился к
действительности. Они сразу же двинулись дальше. Так они и взбирались
вверх, ритмично и спокойно, и на каждой остановке Пиркс ловил индикатором
сигналы, проверяя, не выдаст ли писк в наушнике присутствия автомата.
Только раз он сбился со следа, и пришлось отказаться от удобной расщелины,
потому что Анел поднялся здесь наискось по стене, хотя и не был
альпинистом; Пиркс легко угадывал все его последующие решения, настолько -
если можно так выразиться - однозначна, логична была эта дорога в скале,
дающая возможность поскорее достичь вершины. Во всяком случае, было ясно,
что Анел совершил восхождение. Пиркс ни на одну минуту не задумался, зачем
робот сделал это. Он приучил себя не рассуждать напрасно. Понемногу он
знакомился со скалой - своим противником. В его памяти всплыли, казалось
бы, забытые способы и приемы, он безошибочно угадывал, что и когда делать;
и, хотя ему довольно часто приходилось высвобождать одну руку, чтобы
поискать индикатором радиоактивный след, это не доставляло ему никаких
хлопот.
Один раз, держась за выступающий камень, который тем не менее крепко сидел
в скале. Пиркс посмотрел вниз. Они были уже довольно высоко, хотя,
казалось, двигались медленно. Крулль уже превратился в маленькое пятнышко
- зеленоватый комбинезон на плоской серой осыпи, так что Пиркс не сразу
отыскал его не дне воздушного колодца, который разверзся у самых ног. На
пути попалась небольшая щель; дорога становилась трудней, но с каждой
минутой восстанавливались навыки, и подчас безопаснее было довериться
собственному инстинкту, чем сознательно обдумывать выбор приемов; в том,
что дорога стала трудней. Пиркс убедился в ту минуту, когда хотел
освободить правую руку, чтобы взять свисавший с пояса индикатор, - и не
смог этого сделать. У него была только одна точка опоры для левой руки и
что-то весьма непонятное под носком правого ботинка; отодвинувшись
насколько возможно от скалы, он попытался отыскать опору для другой ноги и
не нашел. Тогда он отказался от индикатора, потому что выше вроде бы
угадывалась небольшая полочка.
Она была покрыта ледяной коркой и наклонена в сторону пропасти, но в одном
месте лед был сбит с камня. Пиркс никогда бы не смог этого сделать. Ему
пришло в голову, что тут поработал ботинок Анела - ведь робот весил около
четверти тонны.
Массена, который до сих пор шел вовсе недурно, что-то начал отставать.
Они приближались к вершине каменного столба. Скала, по-прежнему шершавая,
начинала все явственнее наклоняться в сторону пропасти, и идти дальше без
солидной опоры было невозможно; в нескольких метрах выше расщелина, до сих
пор достаточно широкая, кончилась, у Пиркса оставалось еще метров пять
свободной веревки, но он приказал Массене выбрать ее, чтобы осмотреться.
Прошел же здесь робот - без крючьев, без веревки и без страховки. "А стало
быть, и я смогу", - подумал Пиркс. Он стал ощупывать скалу над головой;
правую ступню, заклиненную в сузившейся расщелине, по которой он до сих
пор передвигался, кольнуло от резкого поворота. Вот кончиками пальцев он
нащупал узенькую площадку. Держась за нее, пожалуй, можно было
подтянуться, ну а дальше что?
Это было уже соперничеством не только со скалой, но как бы и с Анелом -
ведь он здесь прошел, и к тому же один. Правда у него стальные пальцы...
Пиркс начал высвобождать ступню из щели; при этом небольшой камешек
выскочил из-под ноги и помчался вниз. До Пиркса отчетливо донесся свист
рассекаемого воздуха, и через несколько долгих мгновений - ох, как
нескоро! - четкий, резкий удар. "Ну что ж, - подумал он, - ситуация ясна".
Он решил не подтягиваться и стал искать место, где можно было бы вбить
костыль. Однако на скале не было и намека на трещину; Пиркс высунулся
насколько мог, но ничего не нашел.
- Что там? - донесся снизу голос Массены.
- Порядок. Осматриваюсь, - сказал он.
Нога давала о себе знать, он чувствовал, что долго в таком положении ему
не протянуть. Эх, если б можно было найти другой путь! Но стоит только
потерять след, и его уже не отыщешь на этой высоченной стене. Он поднял
глаза вверх и стал пристально вглядываться. Каменная поверхность стены,
которая отсюда была видна под очень небольшим углом зрения, казалась
покрытой многочисленными трещинами, но в действительности впадин почти не
было - рассчитывать можно было только на ту полочку. Когда он подтянулся
на обеих руках вверх, извлек ступню из расщелины, у него мелькнула мысль,
что возврата уже нет: он висел, скала сразу же как бы оттолкнула его,
носки ботинок отдалились от нее сантиметров на тридцать. Вверх! Что-то
мелькнуло у него над головой. Трещина? Но до нее надо было дотянуться. Еще
немного! В следующую секунду он потерял способность размышлять: надо
повиснуть на кончиках четырех пальцев правой руки, отпустить левую и
дотянуться ею до той царапины или же трещины неизвестно какой глубины.
"Этого нельзя было делать!" - мелькнуло у него в голове, когда он вдруг
оказался на два метра выше и всем телом прижался к скале; чувствуя, что
еще секунда - и мускулы лопнут, он тяжело дышал и злился на себя; теперь
он обеими ногами стоял на полочке и мог вбить костыль, для верности даже
два, потому что первый вошел не очень глубоко. Так он и поступил, с
удовольствием вслушиваясь в чистый, звенящий высокий звук. Веревка
заскочила в карабин. Пиркс знал, что придется помочь Массене; нельзя
сказать, чтобы все прошло очень гладко, но ведь это же не Альпы, по
крайней мере сейчас положение у него было вполне сносное. Над полочкой
была узкая, очень подходящая трещина. Пришлось взять короткий прут
индикатора в зубы, потому что Пиркс боялся ударить им о камень. Выше
виднелась порода другого цвета. Черная стена с древними, коричнево-серыми
подтеками осталась внизу, а над головой слабо искрился рыжеватый, покрытый
коричневато-красными прожилками диабаз. Несколько метров - и эта царская
дорога кончилась; над головой опять был новый козырек, его невозможно было
взять с таким небольшим количеством крючьев, да к тому же и без полочки
под ногами, однако ведь у Анела не было ничего. Пиркс пустил в ход
индикатор: робот туда не пошел. Значит, оставалось двигаться вперед по
горизонтали...
Сначала это показалось ему не очень трудным и не слишком опасным. Здесь
столб как бы вновь обретал свою форму; Пиркс стоял на узкой, но вполне
подходящей полочке, которая доходила до излома и там обрывалась;
высунувшись, он увидел, что она продолжается за выпуклостью скалы, в
каких-нибудь полутора метрах - наверняка меньше чем в двух. Значит, надо
было обвиться телом вокруг выступа и, потеряв опору для правой ступни,
оттолкнуться левой так, чтобы, описав кривую над пропастью, правой
упереться в продолжение полки. Он поискал, куда можно было бы вбить
костыль - с подстраховкой это не представляло бы особого труда. Но
зловредная стена и здесь была совершенно монолитной. Он глянул вниз: с
того места, которое мог занять Массена, страховка была полнейшей фикцией.
Сорвавшись, он летел бы, по меньшей мере, метров пятнадцать, рывком могло
вырвать даже хорошо вбитые костыли. И однако индикатор говорил, что робот
проделал этот путь - один! "Что же это значит, черт побери?! - сказал он
себе. - По другую сторону есть полка! Только один шаг! Ну, вперед,
растяпа!" Но он продолжал стоять. Если бы хоть удалось натянуть веревку -
где там! Он высунулся и несколько секунд смотрел на полку, дольше не мог -
начали дрожать мускулы. А если нога соскользнет? У Анела были стальные
подошвы. Полка светилась - тающий лед. Скользко, черт побери. Надо было
взять с собой вибрамы...
- И написать завещание, - беззвучно прошептал он. Глаза у него сощурились,
взгляд застыл. Ссутулившись, раскинув руки, ища опоры в шероховатости
скалы, он обвил ее телом и сделал тот шаг, который столько ему стоил.
Оказавшись по другую сторону, он даже не почувствовал удовлетворения, так
как увидел, что влип. Полка на той стороне была ниже - значит, на обратном
пути придется прыгать вверх. Да еще с таким фортелем на изломе скалы - это
уже было не восхождение или акробатика, а черт знает что! Спускаться на
веревке? Ведь если не...
Он понимал, что это уже полнейший идиотизм, но продолжал идти дальше, пока
мог. Он совершенно забыл об Анеле, было не до него. Под ним раскачивалась
слегка натянутая веревка, она была четко видна, предательски близка и
осязаема, она вырисовывалась на фоне осыпи, расплывшейся в голубоватой
дымке у основания стены. Полка кончилась, и отсюда не было пути ни вверх,
ни вниз; пути назад тоже не было. "Никогда в жизни не видел ничего более
гладкого", - подумал он как-то особенно спокойно, однако теперь у него
было другое состояние, потому что хуже ничего представить невозможно и
нервничать было уже совершенно ни к чему. Он осмотрелся. Под ногами -
четырехсантиметровый выступ, а дальше - конец, только нечеткое, темное
пятнышко расщелины, которая, казалось, манила его к себе; Пиркса отделяли
от нее четыре метра по стене, такой плотной, такой отвесной, какую только
можно себе вообразить. "И это называется гранит?!" - с досадой подумал он.
Видимо, здесь временами текла вода - в этом месте каменная плита
потемнела, он даже видел отдельные капли; Пиркс взял индикатор в правую
руку и начал водить им, пытаясь отыскать следы робота. Послышался слабый
писк. Значит, Анел тут прошел. Но как? Вдруг он заметил маленькое пятнышко
- серый, как скала, мох. Сорвал его. Малюсенькая углубинка, величиной с
ноготь. Костыль не желал входить больше чем на половину, но и это было
спасением. Он дернул за кольцо - сидит? В общем-то сидит. Итак, теперь
левой рукой за костыль и потихоньку... Отпрянув от скалы, он случайно
отвел глаза от щели, которая так и манила его, словно бы созданная веками
ради одного мимолетного мгновения, которое должно было наступить; тогда
его взгляд камнем полетел вниз - и наконец выхватил голубоватую искру на
сером фоне осыпи.
Решающий шаг так и не был сделан.
- Что там? - раздался голос Массены.
- Сейчас! Минутку! - отозвался Пиркс, перебрасывая веревку через карабин.
Ему необходимо было все как следует рассмотреть. Он снова отпрянул, почти
всей тяжестью повиснув на костыле, словно пытался вырвать его из стены.
Нужно проверить...
Да, это был Анел. Что же еще могло так блестеть там, внизу? Ведь трасса
уже давно отошла от вертикали, и теперь он отклонился в сторону метров на
триста от того места, с которого они начали восхождение. Пиркс искал
каких-нибудь более приметных ориентиров там, внизу. Веревка сдавливала
грудь, было трудно дышать, кровь стучала в висках. Пиркс пытался запомнить
детали: вон тот большой валун - его удастся узнать, хотя сейчас он виден
под другим углом. Когда он принял вертикальное положение, его стала бить
дрожь. "Придется съезжать", - сказал он себе и как-то совершенно бездумно
взялся за костыль, который сразу вылез, словно сидел в масле; он
почувствовал себя странно, но спрятал костыль в карман и начал обдумывать,
как выбраться отсюда. Это удалось, хотя все сошло не очень гладко: Массена
у себя понабивал крючьев, укоротил веревку, а Пиркс попросту пролетел
метров восемь вдоль плиты и повис; ниже была другая щель, и в нее они уже
съезжали попеременно. Когда Массена спросил, почему они возвращаются, он
ответил:
- Я его нашел.
- Анела?
- Да он упал. Лежит там, внизу.
Обратный путь длился меньше часа. Пиркс, не жалея, оставлял костыли в
скале. Это было интересное чувство - думать, что никогда уже не поставят
тут ноги ни он, ни кто-то другой, а в этой скале будут торчать кусочки
железа, обработанного на Земле, и они будут торчать всегда, вечно. Когда,
спустившись вниз, они сделали несколько неуверенных шагов, словно отвыкли
от обычной ходьбы, Крулль подбежал к ним и уже издалека крикнул, что нашел
брошенные неподалеку реактивные кобуры Днела. Робот, вероятно, снял их
умышленно, прежде чем пошел на стену, что было уже явным доказательством
его аберрации, так как в случае падения только они и могли ему помочь.
Массена, казалось, не обращал ни малейшего внимания на открытие Крулля -
он и не думал скрывать, чего стоило ему восхождение: наоборот, он
демонстративно уселся на валуне, широко расставив ноги, словно наслаждался
твердостью грунта, и чересчур усердно вытирал платком лицо, лоб и шею.
Пиркс сказал Круллю, что Анел упал; спустя несколько минут пошли его
искать. Поиски длились недолго. Он падал с высоты метров трехсот. Панцирь
разлетелся, металлический череп тоже, и монокристаллический мозг распался
на маленькие стеклянные осколки, блестевшие на беловатых камнях, словно
слюда. К счастью, Крулль не упрекнул их, что восхождение было совершенно
бесцельным. Он только повторял без удовольствия, что Анел
распрограммировался: оставленные кобуры - бесспорное доказательство этому.
На Массену восхождение повлияло, но не в лучшую сторону; он даже не
пытался возражать, и вообще, казалось, он только и ждал того момента,
когда группу расформируют и они расстанутся окончательно. Поэтому
возвращались в молчании, тем более что Пиркс не считал для себя
обязательным высказывать собственное мнение о происшествии. Он был
убежден, что дело тут вовсе не в технических неполадках, и то, что
произошло, не имело ничего общего с какими-то монокристаллами или
мнестронами. Разве же он. Пиркс, тоже "распрограммировался", коль ему так
сильно хотелось покорить эту стену? Просто Анел был более похож на своих
конструкторов, чем им бы этого хотелось. Когда он выполнил задание, у него
оставалось еще много времени - он ведь был очень исполнителен и скор. Он
не только видел, но и понимал окружающее; он был создан для разрешения
трудных задач, то есть для игры, а тут подвернулась игра довольно редкая и
с наивысшей ставкой. Пиркс не мог удержаться от улыбки, когда подумал о
слепоте Крулля и Массены; сознательно отложенные Анелом реактивные патроны
они сочли доказательством - уже совершенно бесспорным - того, что робот
распрограммировался. Но ведь любой человек поступил бы точно так же, в
противном случае все предприятие вообще не имело смысла, а превратилось бы
лишь в разновидность гимнастики. О нет! Технические неполадки тут были ни
при чем, и никакие выводы, уравнения, никакие кривые уже не могли
переубедить Пиркса. Его удивляло только одно - что Анел не упал раньше, -
ведь он шел один, без навыков, без тренировки, ведь его строили не для
того, чтобы он сражался со скалами. Что произошло бы, если б он вернулся?
Неизвестно почему. Пиркс был убежден, что никогда не узнали бы об этом. Во
всяком случае, от Анела. А в том месте он решился прыгнуть. Что он при
этом думал? Наверно, ничего, как и сам Пиркс. Дотронулся ли он до края
расщелины? Если да, там должен остаться след, след радиоактивных атомов,
которые будут постепенно распадаться, пока наконец не испаряться и не
исчезнут.
Пиркс знал, что он никому об этом не скажет. На его месте всякий
настойчиво придерживался бы гипотезы, сваливающей все на технические
неполадки, гипотезы самой простой и самой естественной - ведь только она
не изменяла картину мира.
К стоянке пришли в полдень, торопливо разобрали дом, который исчезал
целыми секциями, так что наконец на том месте, где он стоял, осталась
только утоптанная четырехугольная площадка. Пиркс переносил ящики,
сворачивал металлические листы, то есть делал все то, что должен был
делать Анел; когда он это осознал, он немного помедлил, прежде чем подать
груз протянувшему руки Массене.
Сноски:
/1/ Лишь в ограничении познается мастер (нем.)