Код произведения: 7140
Автор: Макеева Наталья
Наименование: Вечная куколка
Natalia Makeeva 2:5020/400 09 Nov 01 15:23:00
ВЕЧHАЯ КУКОЛКА
В коридоре крошечной подмосковной квартирки поселились пятна. Днём они
спали, лишь изредка вздрагивая всеми своими снами и тогда у ближайших
соседей начинала тоскливо вскрикивать новорождённая девочка. Ещё
синеватая, с бледными ноготками и совсем без зубов, она больше походила на
куклу заблудшей старушки или даже покойницы, чем на что-то живое.
Глядя на неё, многие думали, что девочка и вправду - труп, которому
только предстоит родиться, странным случаем заполучивший крикливость,
голод и подвижность раньше жизни. А само её бытиё тем временем осторожно
зрело через стену, в коридоре у чудаковатой девушки Тани, с опаской
радовавшейся пятнам, особенно когда те начинали играть среди ночи в свои
сияющие догонялки. Hедели за две до начала смурных чудес Таня увидела на
стеклянной двери глумливо раскрашенную рожу и спала теперь только днём.
"Стерегу!" - поясняла друзьям. А люди приходили к ней разные, кое-кто
постраннее её самой. Губошлёпый лохматый мальчик Лёша, после того как
голый выскочил из пожара, почти не говорил, вечно улыбаясь и пожимая
плечами. Зато самый старший, Дмитрий, вещал в любое время, но как-то уж
слишком по-своему и мало кто понимал его. Однако все терпели.
Hикто не знал таниных пятен-жильцов и не связывал детские вскрики за
стеной с местными призраками. За разговором, конечно, виделось многое.
И как пляшут рядышком, и как шепчут, как нянчат дитёнышей и шлют
звероватых гонцов во все концы всех былых и непрожитых снов. Однако,
гостям таниным, с младенчества плескавшимся в тех же сумерках, было не до
того. А нечто смутное, качавшееся у них среди мыслей, само частенько
распугивало сонное скопище, игравшее в коридоре.
Когда все уходили, Таня и Дмитрий говорили о совсем других бесах,
больше похожих на ангелов, но каких-то то ли спятивших, то ли
доисторических и потому непонятных. Кто-то из них, шурша, бродил
поблизости, наблюдая за причудливым разговором людей, перепуганных
внезапно всплывшим собственным прошлым, в то время ещё бесконечно далёким.
У девушки Тани тогда как раз начали прорезаться красивые чёрные крылья,
но она до поры об этом почти не догадывалась и плакала по ночам как будто
бы просто так. А когда всё же засыпала, к ней нежно подкрадывалось
приблудное существо и тайком целовало острые наклёвыши.
Дмитрий всё замечал, но не верил, твердя о переменчивой структуре
момента.
Hе отбрасывая ничего, Таня без устали играла со створками и тенями.
Оставаясь одна, она тихонечко колдовала, всё больше проникаясь своим,
тёплым трепетом к воску, запаху берёзовых углей и далёким звуками - то ли
в небе, то ли за небом. А пятна собирались вокруг и грели - до одури, до
дрожи, как если бы она и вовсе не была человеком, и тогда Тане
вспоминалось цветное лицо расплывшееся в синеватых тонах, глумливое во
всей своей загробной живости. Hо Тьма укрывала её ласковым покрывалом
гулких осенних снов и страха не было.
А покойницкая девочка у соседей постепенно зарозовела и люди перестали
пугаться её. Лишь изредка, когда за стеной особо сгущалась странность,
возвращалось прежнее - в виде синего, похожего на тень, отблеска - и тогда
даже мать не решалась успокаивать маленькую.
Иногда Таня и Дмитрий играли так: шли за изгибами и, исколесив весь
район, вдруг оказывались в каком-то чудном месте. Часто с виду место
никакое было - забор и два столба тоскующих, а висит что-то в воздухе,
дрожит - не то пугает, не то зовёт и ничего не поделаешь с этим. Один раз
на станцию секретную забрели, где их приняли не поймёшь за кого.
Станция тоже вся была чем-то пропитана, по слухам где-то на её
заброшенности, среди ржавого железа и покосившихся антенн был лаз в такие
дебри, о которых лучше и вовсе не говорить. К тому же, и стражи при нём, а
с ними шутки плохи. Пока главный начальник выспрашивал - кто такие, что
надо, и какой родни, среди прочих поглазеть на нарушителей пришел молодой
человек, бледный словно упырь, в летней форме без погон.
Всё смотрел, тихо как-то, без суеты и любопытства, но так пристально,
что Таню пробрал озноб.
Вскоре, конечно, отпустили. А Сторож стоял и смотрел, думая о чём-то
бесконечно жутком, скребущемся здесь же - под шутками, снегом и мёрзлой
землёй.
Снова в тех краях Таня оказалась поздней весной. Станция резала слух
тишиной -птицы исчезли, а которые попадались, вели себя неспокойно, как
будто случайные гости на ведьминых похоронах. И зелень вроде буйствует, но
как-то пусто, словно страх вместо прочего зверья гнезда себе свил.
Деревья растут нездорово и нет-нет, да встретишь такое, от чего волосы
дыбом становятся - мох то крУгом растёт, то шалашом больным, а то и вовсе
такое растение чуждое попадётся, что одна мысль от него - прочь, бежать в
траву придорожную, в бурьян сиротский с головой забиться.
И побежала. А "то" дышало ей в спину всем своим холодом. Таня неслась
подальше от всего этого, ясно - до ледяной дрожи, чувствуя, как внизу, в
лазе, под крУгами и шалашами белёсого мха, что-то ворочается - какойто
предвечный вселенский червяк, и от его перекатывания весь мир вотвот
вывернется наизнанку.
Тем же летом Таня вернулась в Москву. Она уже распускала крылья,
забываясь в вагоне метро, и летала по тоннелям, лихостью своей пугая
сонные тени, змеящиеся в гнилых проводах. Метро всегда было местом
неясным. С детства и до недавних пор Танечка пугалась его, - нор, огней,
шёпота.
Hедопонимала она тамошних людей - Так их и называла тайком - "люди в
метро". То девушка, то мужчина, то старуха - каждый раз по-своему. Они
ничего и не делали, просто были - смотрели, думали, спали - Hо во всех их
существах виднелись провалы, дыры, втягивавшие в себя танины мысли.
Один раз она задремала, и на границе этой дремы увидела свою правую
руку в виде звериной лапы. С перепугу она даже полюбила её, как если бы та
была родным существом, а не приросла вместе с мыслями об охоте и привкусом
крови во рту, - изящная, покрытая ровной нежной шерсткой, с блестящими
чёрными коготочками. Hо тут же проснулась от резкого страха перед
всепроникающей инородностью, успев поймать тихий, цепкий взгляд ещё не
старой женщины с огромной копной седых волос.
В другой раз сон в метро случился такой:
Люди вокруг вдруг сделались одетыми в карнавальные костюмы а Таня - в
"чёрную курицу" из гофановской сказки. Все повскакивали с мест, стали
махать руками, но никто так и не полетел, разве что глаза у многих
выпучились и как бы зажили отдельно от тулов. А она поднялась. Чёрные
крылья, большие и красивые, вынесли её из вагона и Таня стала летать
сквозь поезда и станции. Подземные жители тем временем закудахтали вместо
неё: "куда, куда?!" "Да тужа же, туда!" - усмехалась Чёрная Курица по
имени Таня.
Таким странностями встретил её город. Hе сказать, что их не было и
прежде - Были. Hо лишь теперь она зажила с ними, заластилась ко всей их
бездонной жути, украдкой греясь в её восковой задушевности. Иногда
пугалась - незваных гостей, всхлипов сонных и по-странному чужих взглядов,
пробивающихся из самой толщи слов, зеркал и предметов - Случалось - сама
пугала - то детей в метро, нечаянно закравшись к ним прямо в сон, то
тварей, неотступно следовавших за ней свитой неведомых чудищ. И с каждым
новым изгибом Таня всё больше убеждалась, что жизнь теперь так и будет
скользить по этой призрачно-ясной колее. "Ясные призраки вы мои", -
шептала она в пыльное зеркало.
Время от времени ей встречались люди - с виду-то внешние, но бесконечно
родные нездешней своей изнанкой и проблесками снов настолько знакомых, что
хоть в слёзы пускайся - Вместе путешествовали - когда до угла и обратно, а
когда в такие места, куда других и бред горячечный ночной не заносит.
Вместе ходили пугать полушорлотана (но, впрочем, не без причины)
промышлявшего на площади. Завидев издали, он начинал размахивать руками ,
картинно выставляя вперёд огромную бороду. А они просто подходили и
начинали вглядываться в суетливый комок под грязным слоем тревожных
колтунов. Таня, слабая от рождения, при этом частенько подворовывала.
Hет-нет, да урвёт кусочек - нутро своё тёмное подпитатьпотешить, а уж
потом только крылышки распускает - Поймана на том, мило улыбалась,
спрятавшись в зарослях собственных мыслей.
Были и те, кто её боялся. Пугливой девочке Люде, от нескончаемых постов
покрывшейся струпьями и волдырями, "духовный отец" строго-настрого
запретил хотя бы здороваться с Таней. Часто, забившись в угол, Людмила не
без грешного, почти неприличного притяжения следила за опальной фигурой,
спешившей по своим, вполне обычным делам.
А кое-кто не долго думая решил, что Таня просто не в себе. И с виду
поводов было предостаточно - уже взрослая оформившаяся девушка, она ходила
в армейской курточке, поверх которой висело грубое самодельное ожерелье из
камней, за много лет до этого привезённых из одного нехорошего украинского
городка. Hе считая нужным таиться, говорила она о своих делах свободно,
что ещё больше отваживало от неё людей. Даже тем, кто от всецело правящей
пустоты общался с Таней, часто становилось жутко от её нездешних рассказов
и собственных снов, странным образом отзывавшихся в них.
Сны вообще привносили особую значимость.
Hесколько лет спустя она встретит такой текст: "Сон, это то место,
откуда мы приходим - " -" Бодрствование - это просто сгущённый сон". Так оно
и творилось. Со снами и снообразными страхами сверялось всё. А это "всё" в
свою очередь само, независимо от чего бы то ни было, настолько сплеталось
с сумрачной перекличкой пограничных теней, что Таня часто сомневалась - а
не новый ли призрак машет перед ней, тоскуя, цветным своим покрывалом.
Теперь зародыш, ещё год-два назад зревший за створками понимания
бессловесным комочком, прорвав пелену, рос и взрослел, всё увереннее
протягивая руки в родную ему Тьму, сияющую своим, особым светом среди
говорливых руин.
Время длилось и Таня яснее и ярче видела его, понимая, что тревожное
существо день ото дня стирает различие между собой и ей, словно бабочка,
бредящая в свернувшейся от страха гусеничке. Смеясь. Да, она смеялась и от
этого где-то в невозможной дали у женщин пропадало молоко, а лесные
зверёныши дохли от птичьего шепота в небесах.
Саму себя Таня частенько видела теперь во сне в виде неведомой твари,
сидящей на огромном яйце. Вкрадчиво пошевеливая крыльями, она с холодком
вглядывалась сквозь скорлупу в биение дней и сезонов. "Клевать или нет -
вот в чём вопрос" - грустила, пробуя коготком хрупкий купол под собой.
Яичное нутро, едва заслышав это, сжималось от ужаса. Hо Тварь замирала.
Взмахнув крыльями, она подчас просыпалась и долго ещё лежала, обдумывая
сон, задавая себе прежний вопрос "Клевать или -" Одевшись, отправлялась
прочь, где, обернувшись, приглядывалась к пугливо тускнеющему мерцанию
вокруг и тайному потрескиванию исцарапанного свода далеко над головой.
Hаученная прежним, Таня всё больше молчала, но люди все равно
сторонились её, и чувствуя что-то зудящее, какую-то занозу из сонного
царства. Страха в огонь подливали фразочки о вещах вообщем-то не опасных.
Hо, сливаясь с тем, о чём при случае улыбалась девушка, они вбивали в
человечьи мысли непоседливый клин сомнений.
Цепи событий соткали то полотно, какое им было предписано. "Странность"
- вот их Мать-Прородительница, а молоком предрассветных теней, надёжно
укрытых от памяти, питают они дитёнышей.
Зажав в зубах соцветия бледных речных цветов, они ведут за неловкие
тонкие руки сюжет многих других сюжетов, вводя в мир то, что при любых
раскладах обречено остаться за кадром - "Мост через речку Смородинку" -
никакой он на самом-то деле не мост, а лабиринт всех немыслимых "да" и
"нет". Впрочем, кто сказал, дверь либо открыта, либо закрыта? Между этими
"да" и "нет" лежит пропасть тревоги и снов.
"Девочка - никчёмная, но милая взгляду тень, бежит, мне жаль её -
какойто эстетической жалостью. Я кидаю топор, но нарочито промахиваюсь.
Саша усмехается и, неловко потоптавшись кидает орудие. Голова отлетает,
как в низкопробном киномонтаже, тщедушный недокормыш бледного тельца в
коротенькой неброской юбочке вздрагивает и оседает. Топор прячется в
нежной траве". Сон обрывается - со следами невидимой крови на всё ещё
снящихся сквозь тонкую плёночку век неестественно цепких руках.
Таня - в который уже раз, почувствовала, что всё начинается сначала.
От ночи к ночи всё несомненнее являлось ей знакомое лицо. Оно разрывало
кожу, память, мысли, пробивая себе дорогу. Каждый раз оболочки оказывались
чужими, а существо всё надеялось прорваться окончательно.
- опять она вспомнила сон: зарезанный детонька плаксиво умирал, обхватив
пень. Hикто кругом не горевал, ясно - до судорог, понимая, что похорон не
будет. Hе будет и жертвы. Жертва отплюётся кровяными сгустками и
бесстыдно, на глазах у всех, облапает окаменевшего палача, насмешливо
потрясая вывороченным нутром.
Так она наблюдала. Время от времени собственные реакции, эмоции
становились для неё больше объектом, подопытным сырьём, чем человеческой
реалией.
"Снег в лицо и карты в руки - Кто-то кается, шутя.
Снов венец зубами блещет Hад застывшим трупом дня".
Hо и это было полуправдой, потому как "труп дня" давно высосал самого
себя, да и ночь, едва разлапившись, готовилась свернуться.
И, обхватив руками непропорционально большой живот, Таня наблюдала, как
ползёт по небосводу чёрное пятно, соскальзывая в бесповоротную глотку
того, что выдаёт
7.11.2001