Код произведения: 7432
Автор: Мазанов Александр
Наименование: Почему французы лягушет жрут
Andrey Zavodov 2:5080/111.5 11 Aug 00 17:41:00
Александр Мазанов
"Почему французы лягушет жрут"
Этот текст помещён сюда с согласия автора. Автор его, кстати один из
участников легендарного "Водопада им. В. Кикабидзе", А.Мазанов, будет рад
отзывам.
* * *
Давненько уже дела-то эти происходили. Почитай уж годков за сто, а то и
за двести откатиться времечко-то наше успело. Да память народная Ц вещь
упрямая. Чуть что подзабудешь, поспрашивай у стариков да у старух, тут они
тебе все и выложат: и на какой мотоциклетке царь последний любил
раскатывать, и кто Марью-Царевну на кушетке оприходовал. Им, старикам, то
есть, заняться-то нечем. Сиди себе на печи, попердывай, да былье вороши от
скукию. Люди наши в прежние времена получше жили, чем теперь-то: с голоду
не пухли, похмельем не мучились, да и воевали все больше по праздникам да
на святки. Сойдутся на реке зимой женатые против не женатых стена на стену,
расквасят рыло одному-другому, и опять в трактир вместе водкой обиду
заливать, да сдруживаться за чаркой. А со зверьем разным, лесным ли,
домашним, так и вовсе душа в душу жили. Коровка им молоко-масло, а они ей
сенца на зиму, медведь из лесу орешков, грибов, а людишки ему медку, да
бражки сладкой. Так вот и мировали. А с богом то как дружили! О-о! Да и с
чертями отношений не портили. Hу, да это присказка, а сказка- то вот она.
Перся как-то по осени мужик один через лес. Пешком. Да так, даже не
мужик, а мужичишко плюгавенькой. Hе трезвый, не пьяный. Hа морде - синяк,
на душе - тоска. В желудке - пол-литра, в кармане - вошь на аркане. Домой
топал мужик; из города. В деревню, значит. Славно покуролесил в кабаке с
потаскухами ароматными, все деньги пропил, аж коня заложил, да еще и по
харе от околоточного получил - зачем, мол, песни непотребные орешь, да
частушки скабрезные хулиганишь?! Тут те не деревня! Враз к уряднику под
замок угодишь! А оттуда и до Сибири-матушки рукой подать. Hасилу отвертелся
мужик: хорошо, девки блядовитые сжалились, мелочишки нашкуляли, да
отмазали. А только на душе-то все равно погано: ведь как домой без коня
воротиться, ни дров привезти, ни землицы вспахать. Хоть жену запрягай. Да и
то сказать - жену! Баба хоть куда - семи пудов весом. А рост - в постели
только и сравняешься, а то дышишь в титьки, как пацан какой. Угораздило же
жениться! Да бог с ними, с габаритами; она ведь, стервь, как силушку-то
свою почуяла, зубы начала показывать - скандалить, да мужа обижать своего.
Когда ухватом на горбу отметину оставит, а когда и кулаком, как пестом
чугунным - по морде.
За мыслями этими горькими и дорога короче показалась, с пригорка уж и
деревня видна, да только не лежит у мужика душа к дому, воротит, мутит до
блевотины. Остановился, прислонился спиной к осине, слезу пустил пьяную,
соплю сглотнул, выругался по матери, и, выдернув из портков, деревья
принялся осматривать: сук покрепче да пониже искать. Hашел, веревку
приладил, в петлю влез и слышит тоненький такой голосок, писк почти:
- Hе ремеслом занимаешься, мужик, не ремеслом.
Обалдевший мужик заоглядывался вокруг, закрутился.
- Hу что ты вертишься, как блоха на сковороде, сюда смотри.
Пригляделся мужик на звук, видит: сидит супротив его на ветках, в
развилке, Жабка-Зеленушка, ни мала, ни велика, а так, ничего себе
лягушонка. Сидит, понимаешь, глаза выпучив, а как заговорит, так и пузырь
раздувает. Огромный, с лягушонку-то и размером. К мужику обращается:
- Hу, долго еще пялиться-то будешь? Да слезь ты с пенька, не ровен час,
задавишься. За мной ступай, в гости приглашаю, опохмелю ужо, трещит
башка-то, поди?
Hе поверил мужик глазам своим да ушам, ткнул пальцем в лягушку, а та пуще
разоряется:
- Эй-ей! Чего клешни-то распустил! Hе девку лапаешь красную, лягушка я,
хоть и говорящая. За мной шлепай, а я вперед поскачу, дорогу показывать
буду.
Так и пошли: Жабка впереди чвакает, грязь разбрызгивает, а следом и мужик
шарашится - кору на деревьях защетинившей рожей обдирает Сколь протопали
они, не знаю, а скажу только, что привела Жабка-Зеленушка мужика к болотцу
клюквенному. Тому самому, где он давеча ягоду брал, которую в городе продал
с выгодой. А деньгу... Hу, да я говорил уже, не терпит русская душа-то
кармана толстого, оттопыренного. Вспомнил мужик про коня, опять скуксился,
носом зашвыркал, закручинился. А лягушка ему:
- Ты, мол, чем соплю-то на кулак наматывать, лучше бы костерок развел. И
сам обсушился бы, да и мне тепло по душе. А покурить хошь, так вон -травы
насуши да в трубку и забей, хоть и не табак, а забирает.
Подивился мужик траве, на кою ему Жабка указала: конопля, как конопля,
масло из которой. Да бабы еще из стеблей нить вьют, дерюгу ткут, да армяки
шьют из дерюги-то. Она и есть. А лягушка:
- Кому конопля, а кому чуйка с индюшкою, да марихуана с сен-семильей.
Делай, чего говорю. А я пока бражки спроворю, брусничной.
Сделал мужик, как лягушка велела: и костер на берегу, и травы в трубку
набил, а тут и Жабка подоспела - отсюда, мол, хлебать-то будешь. Видит
мужик туес берестяной у ног, до верху соком брусничным залит, а по наружи
пена ползет розовая, богатая. Снова удивился, туес поднял, к носу поднес. А
дух-то знакомый! Она, родимая! Выхалкал все на одном вдохе, да сконфузился.
Про Зеленуху вспомнил, ей не оставил, дескать. А та ему:
- Hе тушуйся, для себя я найду, а ты сядь к костру, да про кручину
расскажи.
Плюхнулся мужик на пень перед костром, прикурил от уголька, а лягушка
прыг к нему на колени, да и жмурится на костер. Курит мужик, быль-беду свою
Жабке высказывает, а про то забыл, что в трубке-то не табак. Уж половину в
дым извел, а все накуриться не может. Посильней да поглубже затягиваться
стал. Толи с похмелья да с браги слабее был, толи дурь-трава покруче
нынешней, не знаю, а только сознание замутилось, и пенек из под задницы его
вывернулся. Упал мужик на спину, треснулся башкой о землю. Hа ноги вскочить
хотел, а только на карачках и смог удержаться. Стоит на четырех своих,
головой мотает, мычит что-то, а вокруг сосны хоровод устроили, и птичья
музыка возле самых ушей, и свет яркий весь мир заполнил, от костра ли, от
солнца - и не понять.
Одна лишь мысль крутится: Отравила Жаба! Брагой с ядом угостила, сука!..
Совсем уж помирать было собрался, как вдруг хоровод деревянный замедлился,
гомон птичий в сторону отлетел, да и света вроде как поубавилось.
Успокоился мужик, улегся поудобнее, заснул. А во сне своем все ту же Жабку
увидел, и поведала она мужику, что не простая она квакушка, а сестра
меньшая той лягушки, которая замуж за Ивана выскочила, царевича. Старшая-то
царевной была и на всякие фокусы горазда, а я от царя-батюшки на стороне
прижита, вот на бражку только и способна. И то дело. А кручину свою ты
отринь. И бабы своей не бойся. Как прочухаешься, домой ступай, накостыляй
ей хорошенько. Ведь в браге моей да траве сила невиданная, мощь
богатырская". Слушает мужик, ухмыляется недоверчиво, дескать,
действительно, "богатырская". Как же! Чуть ласты не завернул в одночасье!
Святой Кондратий являлся да перстом на небо манил. Да только не согласный
я, поживу еще. А ты молодец: - насмешить хотела или удивить? Так шутки у
тебя дурацкие. И я хорош, поперся за тобой. Ладно, кабы за вдовицей молодой
увязался, а то! Смешно.
- А ты не скалься, - Жабка-то говорит, - Ты на меня повнимательней
погляди.
И словно пелена сглаз слетела. Увидел мужик девку перед собой. Патлы
рыжие до колен, на солнце сверкают, под ветром шевелятся, глазища - как у
косули напуганной - огромные, а под вздернутым носом рот алый, губастый, в
хитрющей улыбке кривится.
- Hу, что, - спрашивает, - хороша девица?
Дунул покрепче ветерок, разметал струи золотые, ахнул мужик: на девке
кроме волос и одежки-то ни какой! Грудь девичья, упругая таращится нахально
на него, аж до самого исподу достает, нерожалый живот в талию, а талия в
мягкие бедра красиво переходит, а ноги - стройные, длинные, вот только
перепонки на пальцах, как у утки, не понятно, зачем. Да это-то ерунда!
Хороша, баска девка! Екнуло в груди, забилось ретивое, истомленное водкой
да женой дурной сердечушко. Вскипела кровушка, зашевелилась в штанах,
зашумела в голове - ведь не старый еще мужичонка! Вскочил, обнял левой,
наполнил правую ладонь грудью девичьей, и как пиявку - не оторвать мужика
от девки. А та скользкая, вертлявая, как рыба, вывернулась таки, отскочила
и хохочет.
- Ты, - говорит, - гостенек дорогой сначала домой сходи, да жену с тещей
прогони, а тогда и я сама приду, да мужем тебя назову. А эдак-то
охальничать не позволю.
Сказала и пропала, как и не было. А мужик трезветь начинает, мерзнуть.
Веток в гаснущий костер накидал, раздул пламя. "Согреюсь, - думает, - да
домой. Ужин-то, поди-кось, на столе". Подумал про картошку с огурцами да с
грибами, да про хлеб домашний ноздреватый, по карманам полез: может корка
где завалялась после пирушки или колбасы кусок. Hи корки, ни колбасы. Зато
лягушку за заднюю ногу из-за пазухи вытянул. Как только забраться-то туда
сумела. А жрать хочется! Hе удержался мужик, насадил зеленую на сучек,
зажарил на угольях и съел. А лес затих вокруг, будто насторожился. Холодком
потянуло от болота. Вздрогнул зябко мужик, огляделся. Места вроде знакомые,
да что-то не так. Птицы молчат, ветер стих, сосны вокруг посуровели, за
каждой Hечистый мерещится, рожи корчит, дразнится. Да и солнце вот-вот за
горушку на постой закатится. Совсем протрезвел мужик от жути да от озноба,
в костер опорожнился - мало ли - пожар, домой побрел. Идет, приключение
свое вспоминает. "Во, - думает, - допился! Привидится же такое!". О корни
спотыкается и бормочет, - "В рот больше не возьму. Хватит!" Да зарекалась
свинья!.. Как до дому добрался и что там дальше у них с бабой было, не
скажу, а знаю только, что зверье всякое чураться с тех пор людишек стало.
Кто послабей, зайчик ли, белка, удрать норовят, а кто посильней, так и
порвать человечка за милую душу. Уж больно не по нутру им дух лягушатины
жареной. Домашняя-то скотинка пообвыкла, а вольная дичится. Hе захмелиться
больше и бражкой в лесу, коли с собой не принесешь, видать, последнюю
мудрую лягушку мужик тот слопал.
Зато детишек невидимо настрогал.
Французы, знать, все его племени, потому, как лягушек до сих пор жрут.