Насибов Александр / книги / Долгий путь в лабиринте, книга 1

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 7808
Автор: Насибов Александр
Наименование: Долгий путь в лабиринте, книга 1


НАСИБОВ АЛЕКСАНДР АШОТОВИЧ


                             ДОЛГИЙ ПУТЬ В ЛАБИРИНТЕ




  Текст печатается по изданию: Александр Насибов. Долгий путь в лабиринте.
Роман. М,: Воениздат, 1975.


  Насибов Александр.

  Н31 Долгий путь в лабиринте:
  Александр Насибов известен читателям по произведениям "Тайник на Эльбе",
"Неуловимые", "Авария Джорджа Гарриса", "Безумцы", "Человек вернулся",
"Атолл "Морская звезда" и др.
  В романе "Долгий путь в лабиринте" показана трудная, полная опасностей
служба наших разведчиков. Автор хорошо знает жизнь и быт своих героев,
глубоко раскрывает их внутренний мир.
  Роман, действие которого охватывает около четверти века, основан на
подлинных событиях.



  Архангельск
Северо-Западное книжное издательство

                                1994


  КНИГА ПЕРВАЯ


                                  ЧАСТЬ I



                                  ПЕРВАЯ ГЛАВА


  Шестой час длился обыск. И все это время Стефания Белявская неотлучно
находилась в гостиной. С той самой минуты, когда в передней раздался
властный звонок и горничная впустила в дом четырех вооруженных людей, она,
кое-как добравшись до широкой, низкой софы, уже больше не вставала с нее.
  Из библиотеки и спальни глухо доносились голоса - чекисты и понятые
разбрелись по комнатам просторной квартиры, переговаривались, опрашивали
горничную, с шумом сдвигали мебель. Где-то что-то уронили и, кажется,
разбили. А Белявская все сидела, привалившись к груде бархатных расшитых
подушек, вялая и безучастная к происходящему. Будто впала в оцепенение.
  И так же неподвижно стоял в дверях гостиной красноармеец с винтовкой, в
непомерно широкой и длинной шинели, с красным бантом на груди.
  Вот он повел глазами по сторонам, переступил с ноги на ногу, шагнул к
роялю и осторожно присел на край круглого полированного табурета. Поглядел
на хозяйку дома, откинул полу шинели, полез в карман и вытянул цветастую
коробку из-под ландрина.
  Вскоре в воздухе растекся острый запах махорочного дыма. Белявская
судорожно сглотнула. В ее доме никогда еще не курили махорку.
  Уголком глаза она видела: человек в шинели аккуратно стряхивает пепел с
самокрутки в подставленную ладонь; докурив, в пальцах погасил цигарку,
сунул ее в карман шинели. При этом лежавшая у него на коленях круглая
жестяная коробка упала, табак рассыпался по зеленому текинскому ковру,
который только вчера так тщательно выбила во дворе горничная Полина.
  Появление чекистов, обыск, томительная неизвестность, собственная
беспомощность, досада, злость - все это навалилось такой тяжестью!.. Она
не выдержала, сдавила руками горло и громко разрыдалась.
  Вбежала горничная, накапала в стакан валерьянки, приподняла Белявскую с
подушек. Та билась в истерике, стонала, отталкивала стакан.
  Из библиотеки вышел чекист, с минуту смотрел, как горничная пытается
напоить лекарством хозяйку.
  - Саша! - позвал он.
  Появилась его помощница.
  Чекист кивнул на хозяйку квартиры.
  - Помоги, - сказал он и вернулся в библиотеку.

  Когда Белявская пришла в себя, в комнате было людно. У большого овального
стола собрались все, кто производил обыск, и понятые - дворник и владелица
расположенной по соседству мелочной лавки.
  На малиновой плюшевой скатерти тускло желтели столбики золотых
десятирублевок. Здесь же стояла перламутровая шкатулка с откинутой
крышкой. Старший чекист вынимал из нее драгоценности, показывал понятым и,
отложив в сторону, диктовал помощнице, которая писала протокол. И всякий
раз лавочница, тощая, одетая в черное женщина с маленькой головой на
длинной морщинистой шее, протягивала к ценностям серую высохшую руку, а
дворник коротким движением плеча отводил в сторону эту руку, кашлял,
что-то бормотал и крестил лоб растопыренной пятерней.
  Так продолжалось около часа. В комнате стояла тишина, прерываемая
монотонным голосом чекиста и невнятными репликами дворника.
  Наконец содержимое шкатулки было пересчитано и внесено в протокол. Чекисты
подписали его. Перо дали торговке. Метнув тревожный взгляд на Белявскую,
она сделала росчерк, положила перо и все же не удержалась - дрожащими
пальцами погладила перламутровую шкатулку.
  - Теперь вы, - Саша протянула перо дворнику.
  Тот несколько раз обмакнул перо в чернильницу и, кашлянув, вывел под
подписями жирный косой крест.
  Саша пошла с бумагой к Белявской. Хозяйка дома уже успела взять себя в
руки. Взглянув на девушку, гордо выпрямилась, заложила ногу за ногу.
  - В чем дело? - спросила она.
  - Прочтите и подпишите.
  - А зачем? Право, не стоит.
  - Полагается.
  - Не стоит, - повторила Белявская. И прибавила, показав на стол: - Там
много красивых вещиц. Носите на здоровье.
  - Золото и драгоценности конфискуются в пользу трудового народа, - строго
сказала Саша. - В пользу всего трудового народа, а не отдельных личностей.
  Она хотела прибавить, что революция в опасности и в стране голод, что у
Красной Армии не хватает оружия, снарядов, патронов. Золото же и
бриллианты - это винтовки, мясо, хлеб... Но разве поймет все это холеная
барыня!
  Женщины долго глядели друг другу в глаза.
  Сложные чувства владели Белявской. Еще минуту назад она яростно ненавидела
стоявшую перед ней маленькую девушку в застиранном ситцевом платьице,
перепоясанную широким солдатским ремнем, с браунингом на правом боку и
полевой сумкой на левом. А сейчас ненависть почему-то отодвинулась,
потускнела, и она почти с любопытством рассматривала чекистку - ее
круглое, совсем еще детское лицо с широко посаженными серыми глазами и
упрямо закушенной нижней губой.
  - Подписывайте, - повторила Саша. Она тряхнула головой: - А не пожелаете -
сойдет и так. Ну!
  Белявская повела плечом, вздохнула, взяла перо из ее перепачканных
чернилами пальцев и расписалась в конце листа.
  - И здесь тоже, - девушка протянула второй лист. - Два экземпляра. Один
останется у вас.
  - Боже мой, но зачем?
  - Установлен такой порядок. Вдруг пожелаете обжаловать конфискацию, наши
действия... Мало ли что! Вы имеете право обратиться в любую инстанцию.
  - И мне все возвратят?
  - Не знаю. - Саша нахмурилась, привычно прикусила губу. - Скорее всего,
нет. Нас не в чем упрекнуть. Мы действовали по справедливости.

  2

  Час спустя, когда на улице стемнело и перед окном гостиной зажегся
прокопченный керосиновый фонарь, высокий мужчина в котелке и рединготе
осторожно прокрался по черной лестнице и постучал в кухонную дверь
квартиры Белявских.
  На стук не ответили. Мужчина постучал снова, потом еще раз.
  - Полина! - позвал он.
  За дверью было тихо. Тогда он толкнул дверь плечом. Новый толчок,
посильнее, - и дверь с грохотом распахнулась. Теряя равновесие, мужчина
влетел в кухню - в тот миг, когда из противоположной двери появилась
горничная. Он сбросил ей на руки пальто, отдал шляпу и устремился в
комнаты.
  Когда горничная осторожно заглянула в гостиную, Белявская лежала на руках
у супруга и рассказывала о случившемся.
  Горничная была озадачена: только что хозяйка билась в истерике, а теперь -
смех, восклицания, горящие возбуждением глаза!.. Да и хозяин вовсе не
походил на перепуганного обыском человека. Слушая жену, он улыбался ей,
согласно кивал.
  - Ну, дела, - пробормотала горничная, прикрыла дверь и побрела на кухню. -
Может, свихнулись мои баре!..
  Белявская со всеми подробностями описала появление чекистов, процедуру
опроса, предъявления ордера на обыск и самого обыска, не упустив ни единой
мелочи. Она даже нарисовала портреты руководителя чекистов и его помощницы.
  - Не вмешивалась в их действия? - спросил супруг. - Вела себя, как мы
условились?
  - Сидела тихо как мышь. Вся сжалась в комок, думала только об одном: вот
отворится дверь, ты войдешь и тотчас окажешься у них в лапах!..
  - Они спрашивали обо мне?
  - Ни слова не проронили. Но я-то не слепая. Если бы ты знал, Станислав,
как они ждали тебя!..
  - Глупая, мне было точно известно, когда они явятся, - усмехнулся супруг.
  - Понимаю... И все же в конце концов не выдержала, разревелась, как
гимназистка!
  - Я все знал, - продолжал Белявский. - Видел, как они подъехали на
извозчике и вошли в дом, послав одного человека к черному ходу. Я все
великолепно видел, Стефа.
  - Где же ты был?
  - Это неважно. - Супруг тонко усмехнулся. - Был у друзей. К счастью, у нас
еще остались друзья. Имеются даже и среди этих...
  - Среди чекистов?
  - Кто же, по-твоему, предупредил меня о предстоящем обыске? Разумеется,
один из них. - Белявский зашептал: - Обыск должен был состояться еще
четыре дня назад. Его отложили... по моей просьбе!
  - Ты это серьезно?
  Белявский поджал губы и наклонил голову в знак того, что отнюдь не шутит.
Стефания во все глаза смотрела на него, не веря в то, что сейчас услышала.
  - Ну-ка, припомни, - сказал Белявский, - вспомни, Стефа, кто был у нас с
визитом в четверг... Подсказываю: ты сама готовила ему кофе. Он любит кофе
с абрикотином, крепкий кофе со сливками и абрикотином, и чтобы сливки были
взбиты и пенились. Ну?
  - Базыкин! - вскричала Белявская и руками стиснула голову. - Базыкин -
чекист?!
  - Да что ты! Какой к черту чекист... Верно, в гостях у нас был он,
собственной персоной, Харитон Базыкин, миллионер, хлебный король,
домовладелец, арматор1 и прочая, прочая. - Белявский с явным удовольствием
перечислял титулы именитого гостя.
  - Для меня он просто приятный человек, галантный мужчина, - сказала
Стефания.
  - Не спорю. А знаешь, зачем пожаловал почтенный Харитон? Обычный визит?
Как бы не так!
  - Ему всегда нравилось бывать у нас.
  Белявский хитро посмотрел на жену, достал из портсигара и зажег папиросу
и, глядя на курчавую струйку дыма, заговорил окая, вероятно копируя речь
Базыкина:
  - Милостивый государь Станислав Оттович, я человек в городе известный.
Всяк знает, Харитон Базыкин не нищий. И при нынешнем положении вещей сам
господь бог велел каждому опасаться за нажитые капиталы, меры
предосторожности обдумать и принять. И чтобы не мешкать в этом благом
предприятии... Ну я и принял меры. Кое-что за границу отправил, в надежные
банки. Кое-что дал на хранение верным людям: до заграничных банков далеко,
а деньги вдруг могут понадобиться. Так вот, хочу и вас попросить,
любезный. "Товарищи" вот-вот ко мне нагрянут, это как пить дать. Шарить
будут по всем углам. У иных уже шарили... Ну а с вас что возьмешь? Нет,
обысков вам опасаться не приходится. Так-то, дорогуша Станислав Оттович...
Я, видите, женины побрякушки еще не пристроил. Зарыть хотел в землю
спервоначалу. В укромном месте сховать, чтобы полежали до времени. Ан нет,
не дает согласия предобрая женушка! Отнеси, говорит, мой ларец доктору
Белявскому. Много хорошего мы ему сделали. Он человек правильный, с
совестью, охулки на руку не возьмет.
  - И принес? - вскричала Белявская.
  - В тот же день.
  - Погоди, погоди... - Женщина вскочила с софы. - Неужели перламутровая
шкатулка?
  Супруг весело кивнул.
  Белявская помертвела. Дрожащей рукой взяла с дивана протокол обыска,
протянула мужу.
  - Вот... Все это нашли и унесли!
  Хозяин поудобнее устроился на подушках, приблизил протокол к глазам и стал
читать.
  Белявская дико глядела на мужа. Она ничего не понимала. Вчера вечером он
позвал ее в кабинет, показал большую шкатулку розового перламутра и
объяснил: в шкатулке фальшивые драгоценности и золотые монеты. В городе
происходят обыски, аресты. Завтра должны прийти и к ним домой. Так вот,
пусть чекисты найдут эту шкатулку. Очень хорошо, если это случится и они
заберут находку. Так надо.
  А сейчас выяснилось, что в шкатулке были не стекляшки - драгоценности
Базыкиных: колье, браслеты, перстни, броши! Она сама видела все это на
купчихе. Ценности стоят огромных денег. И теперь они в руках чекистов!
  Между тем Белявский просмотрел протокол, аккуратно сложил его и спрятал в
карман. При этом он зевнул, хитро взглянул на супругу.
  - Как же так? - прошептала Стефания. - Ведь ты говорил, что они фальшивые.
Ты же сам говорил это, Стась!
  - Фальшивые, Стефа, - подтвердил Белявский. - Фальшивые, но не все.
Кое-что настоящее, базыкинское. Но из мелочи. Главное же... - Он заговорил
быстро, взволнованно: - Я два дня бегал по городу, подбирал замену. Хвала
Господу Богу, нашел подходящее.
  - Это счастье, большое счастье, Стась! Иначе бы мы всю жизнь
расплачивались с ними и не расплатились. Куда же ты спрятал их? И как быть
со шкатулкой - ведь такой больше не найти, да и похожей не подберешь?..
  - Погоди, Стефа. Теперь мы подошли к главному. Оно, это главное,
заключается в том, что Харитон Базыкин не получит ни единого камешка.
  - Стась!
  - Не перебивай, - закричал Белявский. Он напрягся, выставил руки с
растопыренными пальцами. - Разве просили его тащить сюда этот ларец? Нет,
черт возьми, он сам решил, что так будет лучше. Кто неволил Харитона
Базыкина? Уж во всяком случае не мы с тобой. Более того, я честно
предупреждал его об опасности. Сказал, что он сильно рискует: кто их
знает, этих чекистов, может, и у нас будут рыться - разве такое исключено?
А что он, Базыкин? Высмеял мои опасения и доводы... Кто повинен, что к нам
все же нагрянули? Никто не повинен. Итак, обыск был. И есть свидетели,
которые где хочешь подтвердят, что чекисты в укромном месте нашли
шкатулку, набитую драгоценностями мадам купчихи, нашли ее и схапали. Ко
всему имеется протокол обыска с перечислением того, что было отобрано...
Так что запомни, Стефа, все драгоценности конфискованы! Кстати, мы тоже
понесли урон: в шкатулке было пятьсот рублей золотом. И все монеты -
настоящие.
  Белявский сделал паузу, чтобы раскурить новую папиросу. Некоторое время он
сосредоточенно размышлял, потом погасил папиросу и оглядел стоявшую перед
ним жену. У него потеплели глаза. "Красивая, - подумал он, - такая же
красивая, как и прежде. Будто время остановилось, не было этих четырех
сумасшедших лет".
  Положив ладони на бедра Стефы, притянул ее, усадил себе на колени.
  - Успокойся, глупая, возьми себя в руки, - сказал он. - Все произошло, как
я и планировал. Наконец-то мы ухватили удачу за хвост!
  Он почувствовал, как напряглось тело жены. Стефания встала. Сделав
несколько шагов, обернулась к Белявскому. В ее глазах зажглись огоньки.
  - Болван! - бросила она.
  Прищурившись, Станислав Оттович наблюдал за женой: грациозная фигура,
пружинистая походка.
  - А ты - чудо, - прошептал он. - Боже, какое счастье, что я встретил тебя
в той паршивой корчме!
  Этого тоже не следовало говорить. Стефания не любила вспоминать о прошлом.
Третьеразрядный шантан в Жешуве, где она, молоденькая танцовщица, что
называется, переходила из рук в руки и где на нее наткнулся молодой врач
Белявский, только начавший практиковать и совершавший свою первую поездку
по Польше, - все это она старалась вытравить из памяти. А он, напротив, не
упускал случая вернуться к началу их знакомства. Зачем? Видимо, чтобы
помнила Стефа, кто поднял ее из грязи и облагодетельствовал...
  Не меньше раздражала Стефанию вечная болтовня супруга о всевозможных
коммерческих операциях, которые вот-вот осуществятся и принесут
баснословные деньги. Белявский то и дело пускался в авантюры, всякий раз
хвастая, что уже теперь-то поймал удачу за хвост. Но результаты были
неизменны - конфуз... Вот и сегодня он своими руками швырнул чекистам
почти все скопленное за последние годы золото, и семья снова осталась ни с
чем.
  Стефания пересекла комнату, раскрыла дверцы резного дубового буфета.
Тоненько звякнул хрусталь, послышался звук льющейся жидкости.
  - Мне тоже, - попросил Белявский, уловив запах спиртного. - Иди сюда,
Стефа.
  С двумя бокалами в руках Стефания осторожно присела на краешек софы,
передала бокал мужу.
  - Так где же ценности Базыкиных? - спросила она, стараясь сохранить
спокойствие. - Куда ты запрятал их, Станислав? Говори!
  Белявский выпил коньяк и швырнул бокал в угол комнаты. Стефания коротко
вскрикнула.
  - Пусть будет удача, - сказал Белявский.
  - Боже, какой идиот, - простонала хозяйка. Она вскочила с дивана. - Где
драгоценности?
  - Зачем они тебе?
  - Сейчас же отнесешь их Базыкину!
  - Но ценности отобраны. - Белявский развел руками и простодушно улыбнулся.
  - Кто посмеет сунуться в ЧК и требовать, чтобы...
  - Ты немедленно вернешь Базыкину его вещи, - прервала мужа Стефания. -
Вернешь все до последней мелочи. Пойми наконец: чекисты быстро во всем
разберутся, придут сюда, чтобы снова перетрясти дом. Понятые тоже
сообразят, в чем дело. Назавтра слух дойдет и до Базыкиных. У Харитона
голова не хуже твоей. Сообразит, что к чему. Представляешь, что будет?
  - Ничего не будет, Стефа. Я все предусмотрел. - Белявский вытянул из
жилетного кармана толстые золотые часы на цепочке, щелкнул крышкой. - О,
время позднее!.. Сейчас они на очередном обыске. Мне известно: в городе
будут шарить до утра, а уж потом вернутся в свое учреждение, чтобы сдать
награбленное. И только тогда может выясниться... Но скорее всего,
обойдется... Они отнюдь не ювелиры. Да и золото я не зря им скормил.
  - Вдруг все же обман обнаружится?
  - Никакой это не обман. Я уже говорил, что конфискованные монеты -
настоящие.
  - А камни, украшения?
  - Камни - да... Но кто виноват, что они пожадничали и вместе с золотом
сгребли стекляшки? Нет, вопить по этому поводу не станут. Не в их
интересах. Кому охота выставить себя дураком?.. Да, могут снова
пожаловать. Однако не раньше утра. Но нас уже не найдут.
  - Значит, мы уезжаем?
  - Недалеко и совсем ненадолго. - Белявский понизил голос. - Со всех сторон
в город стягиваются отряды и... банды. Знающие люди утверждают: большевики
не продержатся. И не только здесь, в нашем городе. Подобное происходит
повсеместно. Словом, назревают события.
  - Банды... - Стефания тревожно оглядела гостиную. - Мы уедем, а они дом
разграбят.
  - Дом запрем. Да и Полина будет на месте. - Белявский помедлил,
раздумывая, упрямо тряхнул головой. - Но если и разграбят - невелика беда.
Один перстенек из коллекции моего друга Базыкнна - и мы совьем себе
гнездышко куда роскошнее этого. Не кручинься, Стефа, теперь мы очень
богаты!
  Он вновь привлек к себе жену, уже не сопротивлявшуюся.
  Доводы Белявского были убедительны. Рассудив, что, кажется, на сей раз им
и впрямь улыбнулась удача, Стефания позволила поднять себя на руки и
унести в спальню.

  В дверь постучали.
  Белявский прислушался. Стук повторился.
  - Это Полина, - сказала Стефания, натягивая одеяло до подбородка. - Иди-ка
узнай...
  - Постучит и уйдет, - пробурчал супруг. - Завтра всыплю ей, чтобы не
тревожила по ночам.
  Снова постучали.
  Белявскому пришлось встать. Прошлепав босыми ногами по полу, он приложил
ухо к двери.
  - Кто там?
  - Гость к вам, - сказала горничная. - Просит принять.
  - Не Харитон Базыкин? - Станислав Оттович привалился к дверному косяку,
пытаясь унять противную дрожь в коленях. - Если он, скажи: барыня, мол,
легла, а хозяина нету дома...
  - Другой гость, барин, - ответила горничная, - Молодой господин, у нас не
бывал. Он, как я отперла, сразу вошел. В гостиной ждет.
  Белявский стал одеваться,
Стефания молча наблюдала за ним. Вот он застегнул последнюю пуговицу,
гордо вскинул голову и вышел из комнаты.
  Она вздохнула, отвернулась к стене.
  Вскоре Белявский вновь появился в спальне.
  - Представь, мой однокашник, - весело сказал он. - Лет семь не виделись.
Из Москвы прибыл. Следовательно, новости привез. Времени у нас много -
раньше полуночи не выедем. Так что одевайся и выходи.

  3

  Стефания застала мужчин за накрытым столом. При ее появлении гость встал.
Она невольно отметила, как это было сделано - одним быстрым движением.
Гость оказался высок, с широкими плечами и выпуклой грудью. Полная
противоположность Белявскому, который располнел за последние годы, к тому
же был несколько кривоног и потому косолапил.
  Словом, Стефании гость понравился. Она улыбнулась ему и поплыла навстречу.
  Приятель мужа щелкнул каблуками, коротко наклонил голову.
  "Военный", - подумала Стефания, протягивая руку для поцелуя.
  Белявский фамильярно ткнул кулаком в спину гостя:
  - Рекомендую - Тулин Борис Борисович. В гимназии вместе учились. Только он
был классом старше. Однако в пятом задержался на повторение. Там я его и
настиг.
  - Болел всю зиму, - сказал Тулин низким грудным голосом. - Инфлюэнца
одолела, а потом скарлатина. Месяца три маялся. Посему и отстал.
  - Да-да, - подхватил Белявский. - Вообще-то вполне сносно учился Борис
Тулин. И первый был игрок в перышки. А прозвище имел - Дылда.
  - За рост, конечно? - Стефания снова с удовольствием окинула взглядом
внушительную фигуру Бориса Борисовича. - А как же именовался Белявский?
  - С вашего позволения, он был Алтын.
  - Это за что же?
  - Столько воды утекло... - Тулин сощурился, покачал головой. - Помню, что
Алтын, а вот по какому поводу его так нарекли - запамятовал. Эх, годы,
годы!
  Тулин солгал. Он сам наградил этим прозвищем Белявского - тот копил
медяки, выдаваемые на школьные завтраки, и снабжал ими товарищей под
большие проценты.
  Белявский мысленно поблагодарил приятеля за сдержанность, пододвинул жене
стул.
  Тулин поднял рюмку:
  - Мадам должна извинить меня за этот туалет. - Он повел плечом,
демонстрируя выцветшую, залатанную на локтях гимнастерку. - Но такова
жизнь, как говорят французы. Иначе не пройти было сквозь сотни проверок,
облав, кордонов. Что поделаешь, с волками жить...
  - Сегодня ты счастливо избежал еще одной такой акции, - сказал Белявский.
  - Хорошо, что явился поздно. Пришел бы часа три назад...
  - О, я знал!
  Белявский удивленно присвистнул.
  - Знал, - повторил Тулин.
  - То есть как это - знали?! - воскликнула Стефания. - Вам известно было,
что у нас происходил обыск? Но каким образом? Вы же только приехали...
  - Я неточно выразился. - Тулин поставил рюмку на стол. - Разумеется, ни о
чем не догадывался, когда шел сюда с вокзала. Но у подъезда вашего дома
стоял экипаж с вооруженным солдатом на облучке. Я травленый зверь, счел за
благо повременить с визитом. Короче, прошел мимо дома, стал в отдалении,
принялся наблюдать. Видел, как из подъезда вышли еще шестеро. Четыре
человека влезли в экипаж и уехали. На тротуаре остались дворник и женщина
в черном салопе. Вскоре дворник ушел к себе. А женщина пересекла улицу и
вошла в лавку, возле которой я находился.
  - Она владелица этой лавки. Присутствовала при обыске в качестве понятой,
- сказала Стефания. - Скупая, жадная тварь, в лавке которой всегда одно
старье.
  - О том, что она была понятой, я сразу догадался. Надеюсь, мадам извинит
меня, если скажу, что некоторые представительницы прекрасного пола...
несдержанны. Рассудив так, я решил попытать счастья и тоже вошел в лавку.
  - Она болтлива как сорока, - кивнула Стефания.
  - Верно. И я быстро выяснил, что же у вас произошло. Вынужден был также
выслушать рассказ о каких-то драгоценностях... Вот не думал, что ты так
богат, Станислав!
  - Чепуха... Но об этом позже. - Белявский поспешил перевести разговор на
другую тему. - А меня ты не видел? Я ведь тоже был неподалеку.
  - Нет, - сказал Тулин. - Не заметил. Но и ты проглядел Дылду!
  - Что верно, то верно.
  - Зато я увидел другое, - продолжал Тулин. - Господа, я опознал двоих
чекистов!
  - Были знакомы с ними раньше? - воскликнула Стефания.
  - Именно так, сударыня. - Тулин скривил губы, лицо его стало злым. - Я
опознал их, хотя было далековато и уже смеркалось. Да, вас навестили мои
старые знакомые. Однажды я чуть было не дотянулся до них. Самой малости не
хватило... Что ж, еще представится случай - не ошибусь!
  - Расскажите, Борис Борисович! - Белявская прикоснулась к руке гостя,
кокетливо повела плечом. - Кого из четверых вы имеете в виду?
  - Во-первых, того, кто распоряжался, когда они вышли на улицу. Это Андрей
Шагни, в недалеком прошлом унтер-офицер в моем полку.
  - А другой? - Станислав Оттович протянул гостю портсигар, предупредительно
зажег спичку.
  - Другая! - поправил его Тулин. - Это была женщина, Стась.
  - Нахальная молодая девица? - вскричала Стефания.
  - Она самая... Но уже поздно. - Тулин нерешительно поглядел на Белявского:
  - Ты говорил - вам сегодня уезжать?..
  - Есть время, рассказывай.

  Тулин рассказывает

  - Когда же это произошло? Ну да, весной семнадцатого года. Надо ли
воссоздавать картину тех месяцев на фронте? Царя низложили. Власти никакой
нет. Калейдоскоп партий, комитетов. Ночью и днем - собрания и митинги. А
оружия нет, и сапог нет, и жрать нечего доблестному русскому воинству. И
никаких вестей о том, что творится в Петербурге, Москве, вообще в тылу.
Только слухи, тысячи слухов, один нелепее, невероятнее другого. И каждый
приказ до исступления дискутирует солдатня, ставит под сомнение,
опровергает... Извольте при таких обстоятельствах воевать, держать фронт и
отстаивать святую матушку-Русь от подлых западных варваров!
  И случилось такое событие. С железнодорожной станции прикатили на позиции
два автомобиля, за ним - десяток груженых подвод. Из автомобилей вылезают
улыбающиеся штатские мужчины, какие-то дамы... Мы глаза вылупили. Черт те
что!..
  Станислав знает, наш полк формировался в этом городе. Оказалось, вскоре
здесь создали гражданский комитет помощи фронту. Патриотически настроенные
дамочки устроили аллегри1, насобирали денег и заметались по магазинам да
рынкам, покупая гостинцы для расейских солдатиков. Подарки зашили в
полотняные мешки, и представители комитета повезли их на фронт. Куда
именно? Конечно же, в свой родной полк. То есть к нам.
  Разумеется, все мы были рады появлению делегатов. Полагали, это развлечет
солдат, разрядит обстановку, поднимет дух воинства. Да и офицеры
истосковались по женскому обществу.
  Соорудили митинг. Звучали патриотические речи, играл оркестр, В заключение
состоялась раздача писем от родных и земляков, вручение полотняных
мешочков с гостинцами.
  И тут началось!..
  Прибегает верный мне человек, фельдфебель. Протягивает бумагу - оказалась
в подаренном ему мешке, в нее был завернут табак. Розовая бумага с
текстом, напечатанным крупными буквами - чтобы любой грамотей прочитал.
Большевистская прокламация. За что, мол, воюете, братья-солдаты? Кормите
вшей в окопах, погибаете от пуль и снарядов, а в тылу буржуазия гребет
миллионы, да еще и сговаривается за вашей спиной с империалистами
Германии. И вывод: долой войну!
  Спешу к полковому начальнику. А у него уже десятка три таких взрывных
бумаг стопкой лежат на столе. И тут прапорщик и два унтера вталкивают
женщину. Какая к черту женщина - девчонка лет семнадцати! Застукали ее в
тот момент, когда читала солдатам подметные письма.
  Мы с полковником наскоро просмотрели отобранную у нее бумагу. Запомнились
требования: всю власть в стране - "товарищам", землю отобрать у ее
законных владельцев и передать голытьбе. То же самое - с заводами и
фабриками. И кончать с войной, равно как с властью Временного
правительства. Вот так, ни больше ни меньше.
  Мы все кипим от ярости. А девица стоит и глядит в сторону, будто к
происходящему не имеет ни малейшего отношения.
  Полковник наш был длинен, как пика казацкая, худосочен и бледен. А тут
налился кровью, побагровел. Думали, его хватит удар. Скомкал бумагу и -
шлеп-шлеп ею по щекам той девицы.
  Пытались допросить ее, выведать, есть ли единомышленники в депутации. Ни
слова не говорит, молчит.
  Конечно, заперли агитаторшу, приставили часовых. Ну а дальше что
предпринять?
  Тут как раз поступают сведения о брожении среди солдат, успевших
наслушаться да начитаться этих листовок.
  Собрались офицеры. Решили единодушно: нет иного пути, кроме как отобрать
десяток наиболее горластых нижних чинов и расстрелять перед окопами.
Вместе с девицей пустить в расход. Всенародно. В назидание.
  Мысль тем более верная, что отсутствовал главный смутьян - некий
большевик. За месяц до этих событий полковой комитет делегировал его в
Петербург. Звали большевика Андрей Шагин... Так вот, этого человека
сегодня я увидел у подъезда вашего дома. Он и возглавлял группу чекистов.
  Но я возвращаюсь к рассказу. Итак, унтер-офицера Шагина не было на
позициях. Очень хорошо! Постановили не мешкать, экзекуцию произвести
завтра, рано утром.
  И надо же случиться, чтобы именно этой ночью вернулся в полк унтер Шагин!
  Оказалось, был на съезде в Петербурге, где тысяча таких, как он,
представителей двадцать суток кряду драли глотки по поводу судеб нашей
многострадальной земли. Участвовали в том всероссийском шабаше господа
меньшевики и эсеры, октябристы и кадеты, представители еще каких-то партий
и уж конечно большевики.
  Большевики... Увы, в тот год не все еще понимали, что это за опасность!
  Но, господа, вернемся к Андрею Шагину. Прибыв в полк, он все изменил. Под
утро люди Шагина разоружили часовых гауптвахты и освободили арестованных.
Часть полка вышла из повиновения командованию. Над группой штабных
офицеров едва не свершили самосуд.
  И знаете, кто вырвал полковника из рук разъяренных солдат? Он же, Андрей
Шагин! До сих пор не пойму, зачем ему понадобилось... Но факт есть факт,
когда полковник уже стоял на бруствере заброшенного окопа - на краю своей
будущей могилы - и вот-вот должен был грянуть залп, появился унтер-офицер
Шагин. Его сопровождала знакомая нам девица. Шагин что-то сказал солдатам,
те опустили винтовки.
  Полковник упал на колени. Его стало рвать. Весь полк смотрел, как корчился
на земле недавний владыка тысяч солдатских жизней...
  Унтер и солдаты ушли, а девица осталась. В светлом платье и коротком
жакете, простоволосая, она, эта пигалица, стояла у бруствера окопа и
бесстрастно глядела на валявшегося в собственной блевотине полкового
начальника. Будто не раз видела подобную картину...
  Я находился неподалеку, исподволь наблюдал за ней и мучительно думал: где
и когда, при каких обстоятельствах уже видел эту круглую физиономию?
  Между тем полковник затих. Еще через несколько минут он сделал попытку
встать: шатаясь, приподнялся с земли, отвел руку в сторону - то ли
балансировал ею, то ли просил помощи. И тогда подошла девица. Он оперся на
ее плечо, сделал шаг, другой.
  Помощь девицы... Было ли это состраданием к поверженном врагу или хорошо
рассчитанным эффектным ходом - кто знает! Впрочем, склоняюсь к мысли, что
вряд ли она пожалела полковника.
  Ну а он, приняв ее поддержку, окончательно уничтожил себя в глазах полка.
  Позже я не раз возвращался к эпизоду заброшенного окопа, все хотел
вспомнить, где же задолго до войны встречался с той барышней. Силился - и
не мог. Да и трудно было сосредоточиться: я готовил побег полковнику.
Только подумать: побег из собственного полка!..
  Ночью мы тайно увезли его с позиций.
  А вскоре отправился в тыл и я. Все вокруг разваливалось, агонизировало.
Пока было еще время, следовала подумать и о себе.
  С той поры я не видел ни Шагина, ни девицы. А несколько часов назад почти
столкнулся с ними у дверей вашего дома!
  Можете понять мое состояние? В голове мешанина воспоминаний, образов. И
снова отчетливая мысль - да, я уже встречался с этой особой, и встреча
произошла еще до того, как судьбе угодно было столкнуть нас весной
семнадцатого на позициях полка.
  Но где, когда, при каких обстоятельствах?
  Помогла лавочница. Все выяснилось с первых же ее слов, когда я задал
наводящий вопрос.
  - Это которая со шпалером на заду?! - вскричала она. - Да кто же не знает
ее? Бандитке и тринадцати лет не было, когда с ножом кинулась на родного
батьку!
  Торговка разволновалась, торопливо рассказывала, приседая от возбуждения,
шлепая ладонями себя по бедрам. Но я уже не слушал. Перед глазами
отчетливо встал давний номер здешней газеты с двумя снимками на первой
странице. Я и сейчас ясно вижу эти фотографии! Одна изображала
представительного господина, а другая - эту самую девицу, какой она была
лет семь назад. Ниже шло описание случившегося. Главным действующим лицом
происшествия была дама, сотканная отнюдь не из одних добродетелей, которую
намеревался проучить строгий супруг. В итоге - нападение девчонки на отца.
Дочь вступилась за порочную мать и едва не зарезала собственного
родителя... Примерно так обстояло дело, по утверждению газеты.
  Сейчас можно считать доказанным, что с годами дьявольские наклонности
звереныша получили дальнейшее логическое развитие: девица подросла и стала
работать вЧК.
  Вот на каких людей делают ставку большевики!
  Слава Богу, всему этому скоро придет конец. Простите, что говорю намеками,
но... Словом, я утверждаю: господа, мы на пороге больших событий!


                                  ВТОРАЯ ГЛАВА

  1

  Обширная площадь расположена при въезде в город, на самой высокой его
точке, по всем направлениям изрезана колесами фургонов, биндюг, линеек.
Это привоз, рынок, куда по воскресеньям съезжаются крестьяне окрестных
деревень и хуторов.
  Город отсюда как на ладони: вдоль пологого склона тянутся ряды домов,
каждый ряд ниже предыдущего. Город будто ступенями сбегает к берегу
широкой реки. А здесь - приземистые прямоугольники пакгаузов, складов,
десятки железнодорожных путей, множество пристаней.
  По окраинам - заводы и фабрики. Ни одно предприятие не работает. И
паровозы тоже неподвижны, будто закоченели в холодном депо с выбитыми
окнами. Иные сброшены с рельсов и лежат в бурьяне.
  Город - один из центров торговли хлебом на юге страны. Но раздвинуты
железные двери пустых портовых складов. Пустынно и возле причалов. Лишь
два старых плашкоута сиротливо жмутся к дальнему краю каменной стенки.
Несколько пароходов притоплены на мелководье. Из бесцветной в этот
рассветный час речной воды торчат их днища - черные, в охряных подтеках
ржавчины.
  Обращенные к порту фасады домов, стены прибрежных зданий сплошь в сыпи
пулевых отметин. Пустые глазницы окон. Вздыбленные стропила на
развороченных снарядами крышах...
  И еще - афишные тумбы на перекрестках, пестрые, будто оклеенные
разноцветным лоскутом: прокламации, листовки, воззвания. Русские и
украинские тексты, строки по-гречески, по-французски, германский
готический шрифт...
  Боевые группы большевиков, позднее - Красная Армия, дрались в городе
против жандармов и казаков, против войск германского кайзера, против банд
Петлюры и белогвардейцев, французов и греков, били врага и брали власть,
но случалось, что отступали и на месяцы уходили в подполье.
  Недавно отсюда был изгнан последний отряд оккупантов - французские морские
пехотинцы и батальон греков. Утвердилась Советская власть. Ожил город,
стал чиститься, залечивать раны. Из ближних сел прибыл первый обоз с
мясом, картофелем и зерном. Его сопровождал конный отряд ЧОН1 - оберегал
от банд, затаившихся в степных балках и перелесках. Доставил в город и
тотчас ушел за новым обозом.
  ...В это раннее утро рыночная площадь была почти пуста. Только в центре ее
сгрудилось десятка полтора линеек и биндюг с поднятыми оглоблями.
Распряженные лошади еще дремали, а люди уже вылезали из-под телег, где
провели ночь, брели к водоразборной колонке на краю площади. Вскоре возле
телег запылали костры, потянуло пшеном, горелым хлебом.
  Возле древней полуразвалившейся стены на границе привоза появились двое
мальчишек с ведерком, кистью и свертком бумаги. Минуту спустя на стене
забелел квадратный бумажный лист - объявление.
  Одним из первых увидел его бородатый возчик в рваной шинели без хлястика и
австрийской зеленой шляпе с пером на крупной кудлатой голове. Он только
что подвесил над огнем помятую солдатскую манерку с водой и теперь любовно
тер скребком круп угольно-черного жеребца. Узрев бумагу на стене, возница
прервал работу. Его разбирало любопытство. Но как оставить без присмотра
лошадь и биндюгу?
  Между тем у стены стал собираться народ. Два мужика, протиснувшись к
самому листу, оживленно спорили. С разных концов к объявлению спешили все
новые группы людей.
  И хозяин черного жеребца не выдержал. Стреножив коня, проверил, крепко ли
тот привязан к телеге. Убедившись, что все в порядке, заспешил к
собравшимся у стены.
  Вот что было написано на листе:

  Берегись шпионов!1

  Смерть шпионам!
  Наступление белогвардейцев на Петроград с очевидностью доказало, что во
всей прифронтовой полосе, в каждом крупном городе у белых есть широкая
организация шпионажа, предательства, взрыва мостов, устройства восстаний в
тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций.
  Все должны быть на посту.
  Везде удвоить бдительность, обдумать и провести самым строгим образом ряд
мер по выслеживанию шпионов и белых заговорщиков и по поимке их.
  Железнодорожные работники и политические работники во всех без изъятия
воинских частях в особенности обязаны удвоить предосторожности.
  Все сознательные рабочие и крестьяне должны встать грудью на защиту
Советской власти, должны подняться на борьбу с шпионами н белогвардейскими
предателями. Каждый пусть будет на сторожевом посту - в непрерывной,
по-военному организованной связи с комитетами партии, с ЧК, с надежнейшими
и опытнейшими товарищами из советских работников.
  Председатель Совета
Рабоче-Крестьянский Обороны
В. Ульянов (Ленин)
Наркомвнудел
Ф. Дзержинский

  В толпе, сгрудившейся возле стены с объявлением, грамотными были лишь
двое. Они стояли рядышком, водили пальцами по еще влажному от клейстера
бумажному листу и читали ленинское обращение.
  Толпа слушала их в глубоком молчании. Тишина была такая, что отчетливо
доносилось потрескивание костров посреди площади.
  - Брехня, - вдруг сказал кто-то. - Перепужались господа "товарищи", вот и
ударились в панику...
  Он не закончил. Один из тех, кто вслух читал объявление, ринулся к нему,
вскинул кулак для удара.
  Толпа задвигалась, загудела. Стоявший рядом человек перехватил руку чтеца,
дернул в сторону. Тот потерял равновесие, грохнулся на землю. За него
вступились. Кто-то кинулся на обидчика. Началась потасовка.
  Вдруг протяжный вопль повис над привозом. И было в нем столько отчаяния,
ярости, боли, что толпа мгновенно притихла.
  Кричал биндюжник в зеленой шляпе с пером. Растолкав людей, он помчался
туда, где четверть часа назад оставил телегу и лошадь.
  Телега стояла на месте. Коня не было.
  Несколько секунд все были словно в оцепенении, молча глядели ему вслед.
Потом возчики в панике ринулись к своим подводам и лошадям.

  2

  Группы чекистов, производивших ночные обыски в городе, вернулись в здание
уездной ЧК, когда солнце уже поднялось над далеким лиманом.
  Андрей Шагин прошел в умывальную, рывком стащил с плеч гимнастерку,
закатал рукава рубахи. Водопровод не работал, но на табурете стояло полное
ведро. Шагин поставил ведро в раковину, погрузил в него голову.
  Несколько минут спустя, бодрый, с еще влажными волосами, он вошел в
комнату Саши. Здесь собрались старшие оперативных групп, чтобы сдать
конфискованные ценности. Все глядели на Сашу - она хмуро сидела у
перламутровой шкатулки с откинутой крышкой. Рядом горкой лежали ожерелья,
браслеты, серьги.
  - Что? - тревожно спросил Шагин.
  Григорий Ревзин подбородком показал на шкатулку:
  - Фальшивые.
  Ревзин два года работал подмастерьем у ювелира, он не мог ошибиться.
  - А золото?
  - Монеты правильные, - сказал Ревзин. - Все проверил. Тут без обмана.
  Обман? Шагин оглянулся. Взгляд его остановился на парне в кубанке и с
маузером в кавказской мягкой кобуре. Это он, Олесь Гроха, неделю назад
принес сведения о ценностях в доме Белявских. Был настойчив: данные
верные, докторишка только прикидывается человеком, который живет скромно,
якобы на трудовые доходы. На самом же деле золота у него тьма, есть и
камешки.
  - Говори! - сурово приказал Шагин.
  - Монеты же настоящие, - сказал Гроха. - А это, - он кивнул на
"драгоценности", - этого понять не могу, председатель.
  - Вот что странно. - Ревзин снял очки с толстыми стеклами, потер пальцами
лоб над близорукими красными глазами. - Вот что мне кажется удивительным:
как утверждает Саша, золото лежало вместе с камешками, в одной шкатулке. И
теперь я все думаю, почему их смешали в одну кучу, какую преследовали цель?
  - Полагаешь, была определенная цель? - задумчиво проговорил Шагин.
  Ревзин пожал плечами.
  - Я вот что скажу. - Гроха снял кубанку, оглядел товарищей. - Я скажу так,
что треба не рассуждать, а ехать в тот дом и робить, пока горячо. Ехать
треба до тех Белявских и другой раз пошукать. - Он посмотрел на Шагина. -
Твое слово, председатель, и в момент обернемся. И Гриша Ревзин нехай едет,
и Саша, чтобы опять промашки не вышло.
  - Чепуха, - сказал Ревзин. - Если у них и осталось что-нибудь после
обыска, так успели припрятать, не найдешь. Скорее всего, из дома вынесли
от греха подальше. Ночь же прошла, товарищи. Это - дважды два.
  - Все равно разыщу, - горячился Гроха. - Съезжу туда, душу повынимаю из
подлюг!
  Наступило молчание. Все ждали решения председателя УЧК Андрея Шагина.
  - Точка, - сказал он. - С ними еще будет встреча. А пока всем оставаться в
отделе. Саша, прими у товарищей конфискат, все оформи. Потом пусть
соберутся у меня. Разговор будет. Думаю, как раз к месту.
  При этом он вновь поглядел на Олеся Гроху.
  Вскоре сотрудники уездной ЧК заполнили просторный кабинет председателя.
Шагин сидел за столом и листал бумаги. Вот он поднял голову, обвел
взглядом присутствующих:
  - Гроху не вижу!
  - Здесь я. - Парень в кубанке внес табурет, поставил его возле окна и сел.
  - Так. - Шагин помедлил. - Случай расскажу. Произошел в Москве. Один
комиссар ЧК допрашивал арестованного. Допрашивал и... - Председатель
выразительно помахал кулаком. - Всем все понятно?
  - Чего же яснее? - Гроха широко ухмыльнулся. - С контрой дело имел!
  - Может, и с контрой, - продолжал Шагин. - Так вот, узнал об этом товарищ
Феликс Дзержинский. Лично расследовал факт. Слушайте его заключение.
Внимательно слушайте, думаю, всем будет полезно.
  Шагин взял со стола лист бумаги, стал читать, отчетливо произнося каждое
слово: "Комиссия рассмотрела и решила сделать самые энергичные внушения
виновным и в дальнейшем предавать суду всякого, позволившего дотронуться
до арестованного".
  - Ого! - воскликнула Саша.
  - Вон как круто, - добавил Ревзин. - Что же, приветствую такие меры.
  - Чего не улыбаешься, Гроха? - Шагин положил бумагу на стол. - Может, не
все понял? Повторить тебе, может?
  - Контра же! - пробормотал Гроха в растерянности. - Стреляем ее - это
можно. А прижать - не моги?
  - Расстреливаешь не ты, - тихо сказала Саша. - Это Советская власть казнит
врагов революции. Она приказывает, ты исполняешь. А лупить арестованных по
мордасам есть самоуправство и подлость.
  - Революцию позоришь, - сказал Григорий Ревзин. - Красное знамя пачкаешь.
  - Точка! - Шагин встал, поправил гимнастерку. - Гляди у меня, Олесь, ежели
волю будешь давать рукам!.. Ну, с этим все. Дальше пойдем. Еще бумага и
опять из Москвы. Читаю:
  "Инструкция для производящих обыск и записка о вторжении в частные дома и
содержании под стражей.
  Вторжение вооруженных людей в частную квартиру и лишение свободы повинных
людей есть зло, к которому в настоящее время необходимо еще прибегать,
чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это
зло, что наша задача, пользуясь злом, - искоренить необходимость прибегать
к этому средству в будущем. А потому пусть те, которым поручено произвести
обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к
людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем
даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться
и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель
Советской власти - рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость,
нескромность, невежливость - пятно, которое ложится на эту власть".
  Шагин отложил бумагу:
  - И это всем ясно?
  Ответа не последовало. Тогда председатель УЧК прочитал короткую инструкцию
для чекистов, производящих обыск и дознание:
  1. Оружие вынимается только в случае, если угрожает опасность.
  2. Обращение с арестованными и семьями их должно быть самое вежливое,
никакие нравоучения и окрики недопустимы.
  3. Ответственность за обыск и поведение падает на всех из наряда.
  4. Угрозы револьвером и вообще каким бы то ни было оружием недопустимы.
Виновные в нарушении данной инструкции подвергаются аресту до 3 месяцев,
удалению из Комиссии и высылке из Москвы.
  Шагин отложил и эту бумагу, задумчиво погладил ее ладонью.
  - Составлена для чекистов Москвы, - сказал он. - Но и нам, думаю...
  - В самый раз, - добавила Саша.
  - Хочешь высказаться, Олесь? - продолжал Шагни. - Говори, ежели есть
вопросы. Ты же у нас непонятливый...
  Гроха молчал.
  - Заносит тебя, - сказала Саша. - Ой заносит! Гляди, чтобы не споткнуться.
- Она обернулась к Шагину: - Товарищ Андрей, прошу назначить меня в наряд,
где несознательный чекист Олесь Гроха.
  - В качестве тормоза, - улыбнулся Ревзин.
  Все зашумели. Шагин поднял руку:
  - Требования товарища Феликса Дзержинского понятны, пояснять не надо? -
спросил он. - Тогда ставим точку. Берем новый лист.
  Но Шагину помешали. С улицы донеслись голоса. Отчетливо слышался бас
коменданта УЧК. Комендант не пускал в здание посетителя. А тот кипятился,
кричал.
  Председатель взглянул на Сашу:
  - Разберись!
  Саша пошла к двери.
  - Гляди рукам воли не давай, - сказал вслед ей Олесь.
  Все засмеялись.
  Вот что увидела Саша, когда сбежала по лестнице к входной двери.
  _________
Расставив руки, комендант защищал дверь от ломившегося в нее пожилого
бородача. В стычке участвовал и часовой, прикладом винтовки отпихивая
посетителя от двери.
  А бородач рвался вперед, вопил, выкрикивал ругательства.
  Внезапно он отскочил, вскинул руку с толстым ременным кнутом.
  - Стой! - закричал часовой и передернул затвор карабина. - Стой, контра,
стреляю!
  - Не смей! - воскликнула Саша.
  Нырнув под плечо коменданта, она оказалась на улице. При виде ее бородач
будто опомнился. Подобрав валявшуюся на тротуаре зеленую шляпу с перышком,
зашагал прочь. Голова его была опущена. Он плакал.
  Саша нагнала его:
  - Говорите, что случилось?
  Бородач в нелепой шляпе на взлохмаченной голове продолжал шагать, будто не
слышал.
  Саша забежала вперед, загородила ему дорогу.
  - Я из ЧК. Меня послал главный начальник узнать, в чем дело. Что у вас
случилось, товарищ?

  3

  Это была странная пара - маленькая девушка с пистолетом на поясе и
бородатый гигант с кнутом под мышкой. Девушка шла по мостовой широким
уверенным шагом, биндюжник семенил рядом, наклоняясь к спутнице, что-то
объясняя. При этом он то и дело стаскивал свою шляпу, поправлял перо и
вновь нахлобучивал ее на голову.
  Так они пересекли город и оказались на берегу реки, у длинного пологого
мыса. Глинистый грунт мыса был исколот острыми копытцами баранов и коз.
Кое-где в ложбинках белели рогатые черепа.
  На этом мысе останавливались на водопой стада, перегоняемые гуртоправами с
далеких пастбищ на городскую бойню. Здесь же поили коней проходившие через
город кавалерийские отряды.
  Сейчас на мысу находился табун лошадей. Тут же стояли две фуры с тюками
прессованного сена, мешками овса. Несколько красноармейцев, только что
спешившихся, расседлывали лошадей.
  Саша разыскала командира.
  - Я из ЧК, - сказала она и развернула свой мандат.
  Молодой кавалерист, в кожаных галифе и английском френче, перетянутый
ремнями, на которых висели шашка и маузер в полированной деревянной
колодке, с болтавшимся на шее крохотным театральным биноклем в черепаховой
оправе, внимательно прочитал бумагу.
  - Добро, - сказал он, возвращая мандат. - Слушаю, товарищ комиссар, какая
до меня будет нужда?
  - Откуда кони?
  - Реквизированы в селах для Красной Армии. - Кавалерист положил ладонь на
пристегнутую к поясу полевую сумку. - Приказ, ордер, другие документы в
полной справе. Давай присядем, все покажу.
  - Не надо, товарищ. Я вот по какому делу. - Саша кивнула на бородача. - У
этого гражданина воры свели лошадь. Со своим горем он пришел к Советской
власти. Он из бедняцкой семьи. Лошадь - это все, что он имел. Ему надо
помочь. Вот я и привела его к вам. Надеюсь, что вместе...
  - Нема у нас лишних коней, - прервал Сашу кавалерист. - Нет и не
предвидится.
  - Что же делать?
  - Не знаю.
  - Может, какой-нибудь не подходит для Красной Армии, - осторожно сказала
Саша. - Брак или еще что... Гражданин пришел в ЧК просить помощи! Вы
можете это понять?
  - Отчего же, очень хорошо понимаю. Сам был бойцом эскадрона ЧОН. Все
понимаю, товарищ комиссар. А коней лишних нема.
  И кавалерист приложил руку к козырьку фуражки, давая понять, что разговор
окончен. Саша сказала:
  - Весь привоз знает - биндюжник, у которого украли коня, обратился в ЧК за
помощью. Привоз ждет, чем кончится дело. - Она коснулась пальцами смешного
бинокля на груди командира. - Хочешь, подарю тебе морской "цейсс"?
  - Чего? - не понял командир.
  - Бинокль подарю, морской. Вот такой! - Саша раздвинула руки, показывая,
какой у нее бинокль. - Подумай, друг, сотни людей на привозе ждут, с чем
этот дядька придет из ЧК!..
  Кавалерист с ненавистью поглядел на биндюжника. Казалось, вот-вот вцепится
в него.
  - А ну, - вдруг сказал он, - ну-ка, показывай свои руки!
  Возчик оторопело взглянул на Сашу.
  Кавалерист схватил его руки, повернул ладонями вверх. И ладони, и мякоть
пальцев были покрыты сплошной серой коркой мозолей.
  - На четвереньках бегал, что лир - пробормотал конник.
  - Га? - не понял биндюжник.
  - Дура, - укоризненно сказал кавалерист. - Эх ты, дура зеленая. Как же
умудрился проворонить коня? Или горилки нажрался?
  Бородач замотал головой. Жалкий, с безвольно повисшими вдоль бедер
ручищами, стоял он перед конником и Сашей и тяжело дышал.
  Командир достал из сумки список, стал изучать его, Наконец выбор был
сделан.
  - Шамрай! - позвал он.
  - Ну, слава Богу! - прошептала Саша.
  Она перехватила напряженный, взволнованный взгляд старого возчика, озорно
подмигнула. Биндюжник просиял. Отвернувшись, шумно высморкался.
  - Чего это вы? - сказал кавалерист, складывая список реквизированных
лошадей.
  Саша не ответила.
  Подошел Шамрай. Это был угрюмый человек, на вид вдвое старше своего
командира.
  - Слухаю, - сказал он, неумело беря под козырек.
  - Шамрай, - преувеличенно строго проговорил конник, - какое имеешь мнение
за ту каурую?
  - Которая в чулках?
  - Она самая.
  - Известно какое, - сердито сказал красноармеец, догадавшись, зачем
прибыла девица и ее патлатый спутник. - Вполне справная лошадь.
  - Имею сомнение, что годится она под седло красному кавалеристу. Ты
подумай, Шамрай, не спеши говорить окончательно.
  - Третьего дня брал ее, так хвалил, - пробурчал Шамрай. - Теперь, вишь,
засомневался. Чего это ты вдруг, товарищ командир?
  - А я говорю, слабовата она грудью, - выкрикнул кавалерист, почти с
ненавистью глядя на непонятливого подчиненного. - И мастью не вышла - одна
каурая на весь табун. Как же это я проглядел!..
  - "Мастью", - передразнил Шамрай. Но вот он встретился взглядом с
командиром и закончил совсем иным тоном: - Мастью-то, может, и верно...
  - Ara! - Кавалерист облегченно вздохнул, стал прятать бумагу в сумку. -
Готовь лошадь. Сдадим ее как бракованную товарищу комиссару ЧК.
  Напряженно прислушивавшийся к разговору биндюжник при слове "бракованная"
охнул и ухватил Сашу за руку.
  - Погоди! - прошептала она.
  Между тем командир закончил диалог с Шамраем. Тот отправился за лошадью.
  - Ну вот, - сказал конник и улыбнулся Саше. - Пиши расписку, комиссар.
  Саша поблагодарила его взглядом, достала из сумки бумагу и карандаш.
  - Повезло тебе, дядька, - усмехнулся командир. - Защитница такая, что не
устоишь...
  Возница не ответил. Вытянув шею, он смотрел туда, откуда должен был
появиться Шамрай с лошадью.
  Саша написала расписку, протянула ее кавалеристу.
  - Стой! - вдруг горестно закричал возчик и выхватил у нее бумагу.
  Саша увидела возвращавшегося с лошадью красноармейца.
  - Коня у меня увели! - вопил биндюжник. - Зараз тягал сто пудов - такой
был зверюга! А это чего? Кобыла же это, прости господи!..
  - По-моему, хорошая лошадь, - сказала Саша и нерешительно посмотрела на
командира.
  - Вполне справная, - подтвердил тот.
  - Не возьму!
  - Ну, вольному воля. Нету у нас другой лошади для тебя, дядька. Веди ее
назад, Шамрай.
  И кавалерист сделал вид, будто хочет уйти. Этого биндюжник не мог
выдержать. С воплем отчаяния он выхватил повод из рук Шамрая, с
неожиданной легкостью вскочил на лошадь. Каурая с места взяла в галоп.


                                  ТРЕТЬЯ ГЛАВА

  1

  Последний луч заходящего солнца скользнул по лесной опушке, высветил
легкие кроны нескольких березок и дубков.
  Солнце село, и в лесу сразу сделалось сумрачно и тревожно, хотя небо на
западе еще было багровым. Потом к горизонту спустилось облачко и совсем
погасило день.
  На опушке появились двое, мужчина и женщина, задержались у развалин
древней халупы.
  - Здесь, - негромко сказал Шагин, озираясь по сторонам. - Место приметное,
уединенное. Верст на десять ни одного жилья. Думаю, отыщешь его, ежели
возвращаться будешь... одна.
  - Вместе вернемся, - резко сказала Саша. - Вдвоем будем искать.
  Шагин не ответил. Отцепив от пояса плоский австрийский штык, с сомнением
поглядел на блестящее лезвие.
  - Лопаты не взяли, - посетовал он, с силой вонзая штык в мягкую землю.
  Саша помогала - поначалу откладывала в сторону срезанные пластины дерна,
потом горстями отбрасывала взрыхленную жирную землю.
  Яму копали около часа.
  Взошла луна, стало светлее. Закончив работу, Шагин отправился к кустам,
принес тяжелый мешок. Хотел было сбросить его в яму, но передумал и
опустил на дерн.
  - Ты чего? - сказала Саша.
  - Клади сюда и документы. Здесь сохранятся лучше, чем прямо в земле.
  - Верно, и разыскать будет легче.
  Саша развязала мешок. Содержимое его заблестело в мягком свете луны: мешок
был набит серебром - слитками и посудой, сплющенной, смятой.
  Шагин передал девушке свои документы - партийный билет и чекистский мандат.
  - Карманы выверни, - сказала Саша. - Посмотри, не завалялась ли какая
бумага: вдруг прорвалась подкладка? Внимательно осмотри, Андрюша.
  Шагин понимающе кивнул, тщательно ощупал свой старенький суконный пиджак,
брюки, промял подкладку, швы.
  - Чисто, - сказал он, для верности сбросил и сильно встряхнул пиджак.
  - Давай и револьвер. - Саша показала на наган, который у Шагина был
заткнут за пояс.
  - Я бы зарыл и его, - нерешительно проговорил Шагин. - Кто знает, как все
обернется...
  - Давай, - повторила Саша.
  Она положила револьвер на траву, стала заворачивать в платок документы
Шагина, свои собственные бумаги. Затем порылась в мешке, извлекла большой
кувшин с широким горлышком и золоченой ручкой, запихала туда платок с
бумагами. Кувшин занял свое место в мешке.
  - Ну вот, - сказала Саша и принялась завязывать мешок.
  - Погоди, - Шагин тронул Сашу за руку. - Портфель с ценностями надо сюда
же. - Он просительно заглянул ей в глаза. - Пойми, мы скоро вернемся,
очень скоро и все разыщем. Не надо упрямиться.
  Саша прервала работу, подняла на собеседника напряженное лицо:
  - А шифровка?
  Шагин знал, что она скажет об этом. Шифровка из центра пришла в день,
когда в городе началось восстание эсеров, а на окраинах застучали выстрелы
спешивших на подмогу эсерам белогвардейских отрядов.
  Конечно, городской ревком и ЧК знали о сложившейся обстановке. Знали, но
не могли что-либо изменить. Слишком неравны были силы. Почти все оружие,
последние запасы продовольствия, все до единого отряды и группы
вооруженных большевиков, даже батальон ЧОН, - все это было отдано фронту.
Сейчас городу никто не мог помочь. Красная Армия была далеко - напрягая
все силы, сдерживала вооруженные и экипированные пнтервенами войска
Колчака и Деникина, корпуса и дивизии немцев и белополяков, американцев и
англичан, французов и итальянцев, соединения и части некоторых других
держав.
  Вот по этой-то причине город, которым за последние два года кроме
большевиков попеременно владели войска германского кайзера, меньшевики,
эмиссары Петлюры, объединенные отряды французов и греков, многострадальный
полуразрушенный город вновь подпал под кровавую пяту врагов, на этот раз -
эсеров и белогвардейцев.
  Последними из города уходили чекисты. И в час, когда Шагни с горсткой
помощников грузил на линейку важнейшие следственные дела и архивные
документы, оружие и конфискованные ценности, в тот самый час нарочный из
центра, невесть какими путями сумевший прорваться сквозь многочисленные
кордоны противника, доставил шифрованный приказ председателя Всеукраинской
ЧК Мартына Лациса. Шагину предписывалось немедленно отправить в Киев все
отобранное у буржуазии и контрреволюционеров золото, валюту и
драгоценности...
  Сотрудники уездной ЧК на лодках переплыли реку, углубились в лес. Здесь
они разбились на пары и разошлись - у мелких групп было больше шансов
прорваться сквозь кольцо врагов и выйти на соединение с Красной Армией.
  Шагин проводил всех и только потом, оставшись вдвоем с Сашей, стал прятать
архивы УЧК и ценности: тайна, если о ней знают многие, перестает быть
тайной...
  К тому же у председателя уездной ЧК были и другие причины для соблюдения
сугубой осторожности. Последнее время нередко случалось, что срывались
операции, казалось бы весьма тщательно подготовленные и спланированные.
Последний факт - обыск на квартире врача Белявского. Шагин не сомневался:
у врача ценности были - не свои, а главным образом чужие. Так почему же их
не обнаружили? Почему стекляшки лежали вместе с золотыми монетами? В
случайность не верилось. Тогда, может быть, имелся расчет: чекисты клюнут
на липу, дальнейшие поиски проведут менее тщательно? Похоже, что так. Но
если принять эту версию, надо идти дальше и признать, что врачу стало
известно о предстоящем обыске. Выходит, Белявский знал о секретнейшей
операции, которую готовили чекисты? Какая-то чепуха! В этом случае он
вынес бы из дома все самое ценное - и дело с концом. Но поступил он
по-другому: зачем-то вместе с поддельными ценностями чекистам было отдано
и настоящее золото.
  Итак, знал врач о предстоящем обыске или нет? В конце концов Шагин стал
склоняться к мысли, что для Белявского обыск не явился неожиданностью.
Следовательно, он был предупрежден. Но кем? Чекистом? Да, разболтать мог
только кто-нибудь из аппарата уездной ЧК.
  Чтобы проверить догадки, требовалось время. А его-то уже не было. И,
покидая город, Шагин никого не посвятил в свои сомнения...

  Яму с мешком быстро забросали землей. Шагин потоптался на ней,
утрамбовывая грунт, затем аккуратно уложил на место куски дерна. Саша
принесла охапку валежника, разбросала его поверх дерна.
  Некоторое время Шагин придирчиво оценивал маскировку тайника. Саша сидела
в сторонке и отдыхала.
  - Годится, - сказал Шагин. - 'Ты запомни эти развалины и березки.
  - Ладно, - сказала Саша. - Не беспокойся. А теперь неси главный груз.
  Шагин помрачнел. Постояв в нерешительности, снова ушел в темноту.
Вернувшись, положил возле Саши туго набитый портфель из черной
лакированной кожи.
  - Тяжелый, - сердито сказал он. - Будет около пуда, а то и больше. Как
понесешь - не представлю.
  Портфель раскрыли.
  - Сокровища Али-Бабы, - усмехнулся Шагин, перебирая бриллиантовые колье и
перстни, нитки жемчуга, броши, золотые портсигары, подвески...
  - Посиди со мной, Андрюша, - Саша чуточку подвинулась, освобождая удобное
место возле ствола березки.
  Шагин сел, уперся спиной в деревце, расслабил вытянутые ноги. Было тепло.
Сами собой закрылись глаза. Он задремал.
  - Андрюша, - вдруг сказала Саша, - будь добр, дай мне твою нижнюю рубаху.
  Шагин очнулся. Он будто и не удивился странной просьбе девушки, сбросил
пиджак и косоворотку, стащил с плеч желтую бязевую сорочку.
  Всю дорогу он только и думал о портфеле с драгоценностями. Что с ними
делать? Конечно, конфискат должен быть доставлен по назначению. Но как его
пронести? Идти с портфелем по степи в открытую? Ведь на каждом хуторе -
банда или агентура бандитов. Тяжелый портфель тотчас привлечет внимание.
Их задержат, обыщут - тогда конец... Пожалуй, решение, которое предложила
Саша, - единственно правильное. Хоть какие-то шансы на успех...
  Между тем Саша, разорвав рубаху на полосы, стала заворачивать в них
драгоценности. Шагин помогал ей.
  Вскоре работа была закончена и груз плотно уложен в портфель.
  - Отвернись, - попросила Саша.
  Шагин угрюмо повиновался. Он знал, что сейчас будет делать Саша, и не
одобрял этого.
  И думал он не о себе. Невыносимой была мысль, что смертельной опасности
подвергается его спутница.
  Но он ничего не мог изменить. Сидел и прислушивался к напряженному дыханию
Саши, к шороху ее платья.
  Вот шорох стих.
  - Погляди!
  Обернувшись, Шагин озадаченно наморщил лоб. Губы сами собой сложились в
улыбку - так нелепо выглядела сейчас Саша: этакая простоватая баба с
уродливо вспухшим животом, равнодушная ко всему молодуха.
  - Ну? - нетерпеливо сказала Саша. - Какой эффект? Говори же, не томи!
  - Вообше-то неплохо. Однако малейшее подозрение, первый же обыск...
  - Условимся, что обыскивать будут тебя, - усмехнулась Саша. - А вообще
постараемся избежать обысков и проверок. На это вся надежда.
  Она неуклюже присела, подняла с земли револьвер Шагина, спрятала его на
груди. Потом тронула товарища за плечо:
  - Андрюша, ты... немного ухаживаешь за мной, правда? Так вот считай, что
объяснение состоялось. Теперь я твоя законная супружница. Ребеночка ждем.
Отчаявшись прокормить жену в городе, ты увел ее прочь от злых большевиков.
Путь держим в Крым, где на одном из хуторов проживает мамаша. Там жена
твоя оправится от невзгод, там и родит... Документы у нас подходящие.
Думаю, все обойдется... Ну, идем, Андрей. Уже ночь, нам поря в путь. И
дай, пожалуйста, руку. Мне действительно тяжело.

  2

  Тем же вечером, но по другому участку леса двигались еще двое сотрудников
ЧК. Один шел впереди, другой - поотстав на десяток шагов.
  Вторым был Григорий Ревзин. Полчаса назад он оступился на вылезшем из-под
земли корневище сосны, сильно повредил лодыжку. Боль была дикая. Но Ревзин
шел - подобрал жердь и, опираясь на нее, шаг за шагом продирался в густом
подлеске, стараясь не очень отставать от спутника.
  Тот, что был впереди, вышел на поляну. Оглядевшись, остановился возле
поваленного бурей дерева, достал из кармана щепоть махорки, стал
сворачивать папиросу.
  Минуту спустя приковылял Ревзин, почти упал на зеленый от плесени ствол,
осторожно вытянул больную ногу.
  - Аж взмок, - проговорил он, с трудом переводя дыхание. - Ступня ни к
черту.
  Спутник был занят тем, что добывал огонь кресалом. Наконец трут затлел.
  Ревзин тоже скрутил цигарку.
  Время от времени Ревзин поглядывал на спутника. Тот сидел вполоборота,
заложив ногу на ногу.
  - Версты четыре прошли? - не меняя позы, вдруг спросил спутник.
  - Пожалуй, больше будет.
  - Хоть кричи, не услышат. Хоть стреляй, а?
  - Не услышат, - подтвердил Ревзин. - Глухомань, помощи ждать неоткуда.
  - Вон как, - проговорил собеседник.
  Он медленно повернул голову. Их глаза встретились, и Ревзину стало не по
себе.
  - Ты иди, Лелека, - вдруг сказал Ревзин, хотя секунду назад и не думал об
этом.
  Спутник молчал.
  - Иди, - повторил Ревзин и закашлялся. - Один выбирайся. А я сам. Сам
как-нибудь. Отлежусь малость и двину... Иди же, не медли!
  Лелека глядел на сидящего рядом с ним беспомощного человека пристально, не
мигая. Но вот лицо его дрогнуло, губы сложились в улыбку:
  - Тебя не оставлю.
  Он затоптал окурок, помог Ревзину встать.
  Не видел Ревзин, как, поддерживая его левой рукой, Лелека правую сунул
себе за пазуху, осторожно вытянул револьвер.
  Это был офицерский наган-самовзвод. Ствол револьвера уперся в спину
чекиста, точно под левой лопаткой.
  Тут же ударил выстрел.
  Убийца постоял, прислушиваясь.
  - Вот и все, дорогой товарищ, - пробормотал он, последний раз оглядев
распростертое на земле тело, спрятал оружие и шагнул в чащу.

  3

  Вдоль лесной опушки тянулся кустарник - такой плотный, будто лес
специально отгородился им от бескрайней степи. Пробираться в этих зарослях
было очень трудно. Поэтому Шагин шел впереди и прокладывал дорогу. За ним
осторожно двигалась Саша.
  Было сыро, безветренно, тихо. Пахло стоячей водой, тиной - в стороне
простиралось большое болото, его-то и обходили путники.
  Внезапно Шагин замер, сделал Саше знак остановиться.
  - Выстрел? - сказал он. - Ты не слышала?
  - Где-то там, - Саша показала рукой. - Недалеко, не более версты.
  - Из револьвера, мне кажется.
  - Точно. Надо бы взглянуть, Андрюша.
  - Погоди, я мигом!
  - Возьми-ка. - Саша протянула наган. - Будь осторожен.
  Шагин скользнул в кусты.
  Придерживая подвязанный под платьем портфель с драгоценностями, Саша
неуклюже опустилась на колени, нашарила рукой местечко поудобней и с
наслаждением привалилась спиной к толстому трухлявому пню. Пройдено совсем
немного, но тяжелая ноша уже порядком утомила.
  Саша взглянула на небо, пытаясь определить время. Видимо, далеко за
полночь: луна миновала зенит, мрак сгустился. Вот и легкий ветерок
прошелестел высоко в кронах деревьев - верный предвестник приближающегося
рассвета.
  Она задремала.
  Очнулась, когда в лесу было почти светло. Рядом неподвижно стоял Шагин.
  - Ревзин, - глухо сказал он.
  - Убит?! - вскричала Саша.
  Шагин кивнул.
  - Кто убил?
  - Не знаю...
  Саша поднялась на ноги:
  - Идем к нему!

  Чекист Григорий Ревзнн лежал ничком, разбросав руки в стороны. Будто очень
устал и прилег отдохнуть.
  Саша опустилась на колени возле погибшего. Шагин пальцами коснулся бурого
пятна на левой лопатке Ревзина.
  - Гляди, били в спину, в упор, рубашка обожжена. - Он посмотрел на Сашу. -
Тебе не кажется странным? Он же не один был. С товарищем шел. А кто-то
подкрадывается сзади, стреляет. И тот, второй, не помешал убийце. Даже не
ответил выстрелом на выстрел. Вот как все неправдоподобно.
  - Кто шел с Гришей?
  - Не знаю. Люди сами разбивались на пары, кто с кем хотел... Ну, это мы
выясним!
  Шагин перевернул труп на спину, осмотрел карманы одежды Ревзина. Они были
пусты. Осторожно поднял твердый от подсыхающей крови подол рубахи убитого.
На животе поблескивал засунутый под брючный ремень никелированный кольт.
  Коротко вскрикнула Саша. Она показала на ноги Ревзина. Левая лодыжка
сильно распухла, была иссиня-черной.
  Теперь стало понятно, почему возле убитого валяется длинная палка.
  Шагин мысленно нарисовал картину случившегося. Ревзин повредил ногу, стал
хромать. Подобрал где-то посох, но все равно двигаться было трудно.
Напарник ушел вперед. И тогда к отставшему подкрался враг... Все ясно.
Все, кроме одного: как же тот, кто был впереди, не слышал выстрела, не
поспешил на выручку товарищу? А может, вернулся, но убийца уже успел
скрыться?..
  Те же вопросы задавала себе и Саша.
  Снова пущен был в дело австрийский штык. Григория Ревзина похоронили.
  Шагин сунул кольт под приметный камень, штык забросил в кусты, последний
раз огляделся, чтобы лучше запомнить место.
  - Клянусь, что найду убийцу! - сказал он. - Найду и сам его расстреляю!

  4

  На рассвете Лелека вернулся в город, прокрался по улицам, стараясь не
попасться на глаза бандитским патрулям.
  Вскоре он звонил у дверей дома врача Станислава Белявского, звонил
требовательно, властно.
  Горничная не хотела впускать незнакомца, но Лелека отстранил ее и вошел.
  Минуту спустя появился хозяин. Он был в смокинге - веселый,
раскрасневшийся, с сигарой в зубах.
  Лелека невольно взглянул на большие часы, занимавшие весь угол комнаты.
  - Удивлены? - воскликнул Белявский. - Конечно, конечно, раннее утро, а я
уже! - Он щелкнул себя по горлу.
  - Когда же успели? - Лелека оглядел собеседника.
  - Все очень просто. Мы со Стефанией провели последние дни, так сказать, в
добровольном изгнании. В родные пенаты вернулись только вчера вечером. И
сразу нагрянули гости. Они и сейчас здесь!
  Лелека только покачал головой.
  - Не одобряете? - Белявский упал в кресло, сделал попытку раскурить
погасшую сигару. - А я хотел предложить... Идемте к ним! Коньяк, пунш.
Весело, черт возьми!
  - Коньяк, пунш... Я не спал двое суток. - Лелека сделал паузу. - Ну-ка,
несите мой куш.
  Белявский перестал возиться со спичками, швырнул в угол обслюнявленную
сигару и расхохотался:
  - О, это не так просто!.. Я хотел сказать: они не здесь, не в этом доме.
Спрятаны, и притом довольно далеко, так что сегодня мы...
  - Хорошо! - Лелека встал с кресла. - Тогда я отправляюсь к Харитону
Базыкину.
  - О-ля-ля! - Врач раскурил новую сигару, выпустил густой клуб дыма. -
Молодой человек должен знать: до Базыкина еще надо дойти!
  - Что вы хотите сказать?
  - Дом Базыкина в двух верстах отсюда. И на каждом углу патрули, караулы...
  - Базыкин у вас!
  Лелека сказал это неожиданно для самого себя и почувствовал, что попал в
точку.
  - Да, у меня, - пробормотал Белявский. - Только кому он поверит - своему
доверенному врачу или большевику, чекистскому комиссару, которого весь
город знает как...
  Он не докончил. Гость схватил его за грудь, рванул с кресла.
  Но отворилась дверь. Через порог шагнул краснолицый грузный мужчина, в
расстегнутом кителе с полковничьими погонами, с бокалом в руке.
  - Господа, - сказал он, тяжело ворочая языком, - позвольте мне, господа...
  - И вдруг закричал: - Лелека? Костя Лелека, сукин ты сын!
  На глазах у ошеломленного Белявского сотрудник ЧК и командир казачьего
белогвардейского отряда, самого крупного из тех, что минувшей ночью
ворвались в город и стали его полновластными хозяевами, кинулись друг
другу в объятия, что-то кричали, целовались, обнимались снова.
  Потом казачий полковник ринулся в комнаты, таща за собой "чекиста". Но
Лелека вырвался, зашептал ему на ухо.
  - Вон оно что, - пробормотал полковник, удивленно качая головой. - Ты,
брат, оказывается, и вовсе ловкач. - Он обернулся к хозяину дома: -
Иди-ка, Станислав, в гостиную: я друга встретил, у нас разговор.
  Белявский понимающе закивал, исчез за дверью.
  - Там я нахожусь уже год, - сказал Лелека, продолжая конфиденциальную
беседу. Он тонко улыбнулся. - Рекомендация самого Александровича1.
  - Погоди, погоди, но ты никогда не был эсером!
  - Тем более левым, - подтвердил Лелека, улыбаясь.
  - И Александрович знал об этом?
  - Он все знал.
  - На кого же ты работаешь, Константин, чей хлеб ешь, как дошел до жизни
такой?
  - На себя работаю. - Лелека гордо выпрямился. - На себя, чтобы ты знал,
Черный, только на самого себя, и ни на кого другого!
  - Трудно приходится?
  - В моей жизни легкого никогда не встречалось. Все в трудах и заботах.
  - Так иди ко мне.
  - Хватил! - Лелека презрительно скривил губы. Но вот изменилось выражение
его лица. Будто родилась новая мысль. Он испытующе оглядел собеседника,
будто боролся с какими-то сомнениями. И вдруг спросил:
  - А денег у тебя много, Черный?
  Полковник запахнул китель, неопределенно повел плечом. Вопрос его
насторожил.
  - Да я не о том, - рассмеялся Лелека. - Твоих капиталов мне не требуется.
Тут другое дело. Сам-то желаешь заработать, скажем, полпудика...
  - Полпудика чего?
  - Золота и камешков. Да, полпудика будет. Может, и больше. Ну, желаешь?
  Долго тянулась пауза. Полковник молчал.
  - Уж больно ты щедр, Константин, - наконец проговорил он. - А с чего
щедрость - не пойму. Таким я тебя не знал. Не темнишь?
  - С тобой всегда был честен.
  - Был. А теперь?
  - И теперь, Черный. Оттого щедрый, что один не дотянусь до того клада.
Партнер нужен. Надежный компаньон, которому можно во всем довериться. И
вдруг тебя встретил. На счастье, думаю. На наше с тобой счастье. Теперь
понимаешь?
  - Это уже интересно.
  - Условие: все, что возьмем, поровну, до последнего гроша, честно,
по-братски.
  - Идет!
  - Поверь, Черный, дело стоит того, - продолжал Лелека, все больше
волнуясь. - Но мне нужно твое слово.
  - Даю! - Полковник приложил ладонь к сердцу.
  Тогда Лелека рассказал о конфискованных чекистами золоте и драгоценностях.
  - Так вывезли же их! - воскликнул Черный. - Тютю камешки вместе с твоими
чекистами! Исчезли, не оставив следа. Ищи теперь ветра в поле.
  - Вот и я говорю, что надо искать, - спокойно заметил Лелека. - Ну-ка,
давай разберемся. Что нам известно? Знаем, кто унес ценности, куда с ними
направляется. Знаем, эти двое только ночами будут идти: не рискнут по
степи в светлое время, не дураки.
  - Так с мешком и поперли? В мешке серебра, говоришь, пуда три? И портфель
- на полтора пуда?
  - Все точно.
  - А мне не верится. На липу смахивает. Сам подумай: дотащат ли? Разве что
лошадь у них.
  - Лошади нет.
  - Как же тогда?
  - Мешок, конечно, бросили или, скорее всего, запрятали. Ну, а портфель...
Не думаю, чтобы выпустили его из: рук. Не могли оставить золото и камни -
на этот счет пришел приказ Мартына Лациса. Портфель должен быть с ними.
Черный.
  - Да куда же они с таким грузом! - упрямо твердил полковник. - Степь
нашпигована бандами и отрядами. Жди засаду на каждом кургане.
  - Я знаю.
  - Вот и они знают не хуже нас с тобой, эти твои "дружки". Не выставляй их
глупцами.
  - Хорошо, пусть так! - Лелека повысил голос, рубанул ладонью по колену. -
Пусть по-твоему: спрятали клад! Но председателя ЧК и девицу можно достать?
Добудь их, прижми, как ты умеешь, они и расколются, заговорят. Ты же
здорово это делаешь, Черный!
  Лелека видел: его доводы начинают действовать. Он и сам распалился, хоть
сейчас был готов пуститься в преследование Шагина и Саши.
  Полковник встал и принялся застегивать китель.
  - Ладно, - сказал он. - Ладно, Костя, попытка не пытка... Пойдешь со мной?
  - Конечно! И не будем терять времени. Каждый час на вес золота. - Лелека
улыбнулся собственной остроте. - Поднимай людей, вели седлать... Стой! О
ценностях и нашем уговоре - ни единой душе.
  Черный кивнул. Сделав знак приятелю подождать в комнате, он вышел.
  - Белявского ко мне пришли, - успел крикнуть вдогонку Лелека.
  Вскоре дверь вновь отворилась. Вошел хозяин дома, ласково улыбнулся гостю.
  Лелека тотчас уловил перемену в поведении Белявского.
  - Вот что, - сказал он. - Терпение мое истощилось, жду две минуты!
  - Конечно, конечно, - заторопился Белявский. Косясь на дверь, вытащил из
кармана пакетик, - Как видите, я все приготовил. Извольте!
  В пакете оказался литой золотой браслет, брошь с крупным алмазом и
алмазные серьги.
  Это были великолепные вещи, очень дорогие, и у Лелеки дрогнуло сердце. Но
он ничем не выдал волнения, Небрежно оглядев драгоценности, опустил их в
пакет, бросил на стол.
  - Что такое? - прошептал врач.
  - Выходит, расщедрился пан Белявский, - усмехнулся Лелека. - Отвалил, чего
не жаль...
  - Ровно треть, как мы и условились, - заторопился хозяин дома, пытаясь
вложить пакет в руки собеседнику. - Клянусь Господом Богом, что я...
  Лелека пренебрежительно дернул плечом, но пакет все же взял и спрятал в
карман.
  - Не о том речь. Верю, что не обманываете. Дело в другом. Видите ли,
обстановка изменилась, и теперь одной трети базыкинских ценностей мне уже
недостаточно. Урок вам, Белявский. Впредь будете знать, к чему приводит
медлительность при расчетах с партнером. И обманывать тоже поостережетесь
на дальнейшее.
  По лицу Белявского прошла судорога.
  - Чего же вы хотите? - простонал он.
  Лелека наклонился над креслом, в котором лежал побледневший собеседник.
  - Ровно половину! И учтите: я знаю, что именно оставил вам на хранение
Харитон Базыкин.
  Худой, с длинным костистым лицом, узкоплечий и сутулый, Лелека насмешливо
глядел на Станислава Белявского.
  - Вы и сейчас медлите, - прошипел он. - Медлите и на что-то надеетесь. Не
оставили надежду облапошить того, которому всем обязаны в этом деле.
Крайне глупо. Время работает против вас. Подумайте, что случится, если
сейчас сюда пожалует атаман Черный. Он мой друг. С ним я не умею
фальшивить. А Черный тоже любит алмазы. И он мужчина решительный... Ну!
  Через несколько минут Лелека, теперь уже с нескрываемым удовольствием,
рассматривал платиновый перстень и нитку крупного жемчуга, которые
дополнительно передал ему Станислав Белявский.

  ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

  История Константина Лелеки

  В феврале 1917 года поручик Константин Лелека и два пластуна, посланные на
рекогносцировку, сбились во вьюжной ночи с верного направления и
напоролись на вражеский аванпост. Оба пластуна были убиты немцами, поручик
поднял руки и сдался в плен. Этой же ночью он был допрошен и увезен с
передовой.
  Сутки спустя разговор с ним возобновили в некоем тыловом штабе, куда
пленный был отправлен в автомобиле. Специально предоставленный легковой
"бенц", отдельная комната с мягкой постелью, а в довершение всего отличный
обед с бутылкой вина - и все это для какого-то поручика!
  Под вечер пленного повели на допрос.
  В зале, где он оказался, не было ни обязательных при таких обстоятельствах
писарей или стенографистов, ни даже строгих следователей. Возле камина был
сервирован стол - отсветы жаркого пламени играли на хрустальных бокалах и
серебряном ведерке с бутылкой шампанского...
  Лелека нерешительно остановился, полагая, что доставлен сюда по ошибке. Но
с кресел поднялись два офицера, улыбнулись, пошли навстречу поручику.
  Его будто ударило. Он вдруг все понял.
  - О, наш гость в дурном настроении! - воскликнул румяный оберст1. - Еще
бы, устал с дороги, проголодался!..
  Лелека был взят под руку, препровожден к столу. Солдат ловко откупорил
шампанское, разлил его по бокалам и вышел.
  - За успехи в вашей новой работе, - провозгласил оберст и выпил.
  Лелека выронил бокал. Опустив голову, он смотрел на пятно, расплывавшееся
по скатерти. Почему-то вспомнился пластун - в тот миг, когда пулей ему
разнесло голову.
  Он поднес руку к лицу, коснулся ею щеки - сюда брызнули капельки
солдатской крови. Казалось, они и сейчас жгут... А второй пластун в ту
минуту еще жил - корчился на снегу, царапая его бурыми охотничьими
постолами... Разведчики лежали у ног поручика, а выстрелы все гремели. Это
чудо, что ему, Лелеке, удалось уцелеть.
  Вырваться из пекла для того лишь, чтобы снова сунуть туда голову? Ну нет,
не бывать этому!
  Он поднял глаза на немцев, решительно качнул головой.
  - Понимаю: родина, честь, присяга на верность э-э... императору
всероссийскому? - участливо проговорил оберст. - Ваш отказ продиктован
именно этими высокими соображениями, поручик?
  - Вы не ошиблись, - Лелека гордо выпрямился. - Или у немцев другие понятия
о чести офицера?
  Оберст посмотрел на майора. Тот выложил на стол сколотые листы бумаги,
неторопливо полистал их, чтобы Лелека мог видеть свою подпись в конце
каждой страницы.
  - Это протокол допроса, - сказал майор. - Сообщено много интересного,
секретного. И подписано. Могу заверить: каждая строчка документа
достаточна для вынесения смертного приговора, если мы передадим господина
поручика русским властям и перешлем туда же протокол.
  - Приговоры русских полевых судов, я слышал, приводятся в исполнение
немедленно? - сказал оберст, адресуясь к майору.
  Тот утвердительно наклонил голову.
  - Но, видит Бог, мы не хотим этого! - вскричал оберст и с улыбкой
посмотрел на Лелеку. - Скажу больше: германское командование будет в
отчаянии, если такой ценный сотрудник... Нет-нет, поручик, вас будут
заботливо оберегать! Шпионские операции, риск, тайные переходы через
фронт, когда гремят выстрелы и рядом рвутся снаряды, - это для других. Вам
определена иная задача.
  Майор достал новый документ. На стол легла телеграмма ставки верховного
командования германских вооруженных сил. Сообщалось, что в России
произошла революция, царь отрекся от престола.
  Это известие Лелека воспринял спокойно. Волновала его не судьба России или
ее бывшего владыки, а своя собственная судьба.
  - Как можно уяснить из этой телеграммы, теперь вы свободны и от присяги, -
ласково сказал оберст. - Таким образом, устранено последнее препятствие...
  - Ничто не затронет чести бывшего поручика Лелеки, - вставил майор.
  И он снова наполнил бокалы.
  Сцена вербовки шпиона подходила к концу. Вербовщики были опытны в своем
ремесле, умело подавляли сопротивление Лелеки.
  - Итак, вам предоставляются две возможности, - сказал оберст. - Первая: вы
протягиваете нам руку дружбы и сотрудничества, и с этой минуты германская
армия берет на себя заботы о вашем благополучии, делая все, чтобы ее
русский партнер ни в чем не нуждался. И вторая возможность...
  - Не надо продолжать, - сказал Лелека. - У меня нет выхода, я согласен.
  Дальнейшее было столь же банально. Завербованного отправили в Восточную
Пруссию. Здесь, близ Пальменикина, в большой одиноко стоящей мызе
располагалась специальная школа. Константин Лелека прошел в ней курс
особых наук, получил кличку, несколько явок в России и уже готовился к
шпионскому вояжу на свою бывшую родину, как вдруг тяжело заболел.
  Три с половиной месяца ушло на борьбу с сыпняком. Потянулись недели
медленного выздоровления. Месяца через два он был на ногах. И снова
болезнь, на этот раз инфекционная желтуха, уложившая Лелеку на больничную
койку еще на пятьдесят дней. Короче, он смог покинуть школу лишь глубокой
осенью, когда северный ветер принес первый снег на поросшие вереском
песчаные холмы Балтийского побережья.
  Утром 17 декабря 1917 года к Петрограду медленно подходил эшелон. Два
паровоза с трудом тащили длинный извивающийся поезд, составленный из
разномастных теплушек. Поезд был переполнен. Те, кто не попал в вагоны,
облепили тормозные площадки и крыши, загородившись от ветра одеялами,
мешками, листами фанеры...
  На вокзале эшелон ждали. Отряд вооруженных рабочих оцепил перрон.
Высыпавших из вагонов мешочников согнали в пустой пакгауз. Особая команда
снимала с крыш больных и закоченевших...
  Часа через два в пакгаузе закончили проверку документов у пассажиров
эшелона. Человек сорок отобрали и под конвоем повели в город. В эту группу
попал и Константин Лелека.
  Задержанных доставили в большое неуютное здание. Лелека плохо знал город,
поэтому старался запомнить улицы, по которым вели группу. Последняя
называлась Гороховой.
  В кабинете, куда после обыска привели Лелеку, небритый человек в шинели
внакидку стоял на коленях перед чугунной печкой и совал в нее пачку газет.
Связки газет и журналов, тоже, видимо, предназначенные для топки, высились
в углу комнаты, занимали весь подоконник.
  Загрузив печку, хозяин кабинета похлопал себя по карманам - искал спички.
Лелека протянул ему зажигалку. Человек в шинели окинул его неприязненным
взглядом, но бензинку взял.
  Вскоре в печке забилось пламя.
  - Кто вы такой? - спросил человек в шинели.
  Лелека молча показал на стол, куда доставивший его конвоир положил
отобранные документы.
  Следователь стал просматривать бумаги.
  - Кто такой? - повторил он.
  - Офицер. Бывший, конечно... Поручик. Был ранен, оказался в плену. Сыпной
тиф подхватил, потом еще сотню болячек. - Лелека равнодушно кивнул на
бумаги. - Да что тут рассусоливать, все сказано в документах.
  - Офицер... - Хозяин кабинета швырнул на стол просмотренные бумаги. -
Будешь, падло, воевать против Советской власти? Говори!
  - Ни за нее, ни против.
  - Это как понимать?
  - Очень просто. - Уразумев, что ему не грозит ничего серьезного, Лелека
перешел в наступление: - Вот так сыт войной! - Он провел по горлу ребром
ладони. - Хватит в окопах гнить. Спокойной жизни хочу. Есть хочу: двое
суток во рту крошки не было, вот-вот свалюсь от голода. Может, накормите в
вашей столовке? А я спляшу за это или песню спою!
  - Пошел вон! - загремел человек в шинели. - Живо мотай отсюда, рвань
белогвардейская! И гляди не попадись мне во второй раз!
  На клочке бумаги он написал несколько слов, бросил бумагу Лелеке. Это был
пропуск. Лелека взял пропуск, собрал со стола свои документы и вышел.
  Оказавшись на улице, прочитал наклеенное на стене уведомление:

  "По постановлению Совета Народных Комиссаров от 7 декабря 1917 года
образована Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете Народных
Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
  Комиссия помещается: Гороховая, 2. Прием от 12 до 5 часов дня".

  На толкучке Лелека отдал пару белья за полтора фунта хлеба и кусок
колбасы, с жадностью съел все это в какой-то подворотне.
  Близился вечер, а с ним - время визита, из-за которого он, собственно, и
приехал в Петроград.
  Когда стемнело, Лелека отыскал нужный дом и квартиру, постучал в дверь.
  Послышались шаги. В замке повернулся ключ. Дверь, взятая на цепочку,
приоткрылась.
  Лелека сказал пароль.
  Ответили точно, слово в слово. А он будто прирос подошвами к полу - так
велика была нахлынувшая вдруг тревога.
  Между тем цепочку сняли, дверь распахнулась. Тот, невидимый, ждал возле
нее - Лелека отчетливо ощущал его напряженное дыхание.
  Он заставил себя шагнуть вперед.
  За его спиной запирали дверь - на цепочку, на ключ. А он все силился
вспомнить, где уже встречался с мужчиной, у которого такой резкий
фальцет?..
  Тщательно заперев дверь, человек завозился в темноте. Лелека почувствовал
резкий запах керосина.
  Чиркнула спичка. Из мрака смутно проступила спина в шинели, - согнувшись
над низким столиком, хозяин квартиры зажигал лампу, протирал стекло.
  Стало еще светлее - стекло надели на лампу.
  Человек поднял ее, медленно повернулся к Лелеке.
  Они долго глядели друг другу в глаза - Лелека и тот, кто несколько часов
назад кричал на него в одном из кабинетов на Гороховой, 2.

  В этой квартире Лелека прожил четыре дня, не смея приближаться к окнам,
зажигать огонь или спускать воду в уборной, когда отсутствовал хозяин.
  Время текло однообразно. Приютивший его человек уходил на работу рано
утром и запирал дверь на ключ. Возвращался вечером на короткое время,
потом вновь исчезал - до глубокой ночи.
  Они почти не разговаривали. Явившись домой, хозяин клал на стол сверток с
едой, уходил в соседнюю комнату. Оттуда доносился скрип диванных пружин,
шелест бумаг, негромкое покашливание. Изредка дребезжал телефон, и тогда
хозяин квартиры долго крутил ручку старенького "эриксона", ругался с
телефонными барышнями из-за плохой связи. Никто, кроме него, не приходил в
этот дом, сюда не доставлялось никакой почты.
  Лелека отдохнул, отоспался. Нашел в умывальной бритву и соскреб с лица
отросшую щетину. Дважды перечитал оказавшийся на платяном шкафу заляпанный
чернилами толстый том "Истории Дома Романовых".
  На пятый день хозяин явился в обычное время, но не прошел к себе, а зажег
папиросу и уселся в кресло против валявшегося на кушетке гостя:
  - Ваше пребывание в Петрограде заканчивается. Ночью вы уедете. Документов
менять не будем - они у вас хорошие. Кое-что дополним. Вот членский билет.
Теперь вы состоите в партии левых эсеров.
  - Зачем это? - Лелека спустил ноги с кушетки, взял документ, повертел в
пальцах.
  - Затем, что в ЧК могут работать только большевики и члены вашей новой
партии.
  - Я буду работать в ЧК?
  - Поразительная догадливость! - хозяин квартиры не скрывал иронии. - Да,
вам доверят эту почетную службу. Покажите себя как можно лучше.
  - Вы тоже левый эсер?
  - Вот именно, тоже, - усмехнулся собеседник. - Но к делу. Поедете на юг, в
город, о котором я уже говорил. Здесь, на этой бумаге, адрес и фамилия
человека, к которому вы явитесь. Запомните, а бумагу сожгите. Итак,
приедете, назовете себя. Он уже оповещен, ждет. Там создается уездная ЧК.
Работать будете не жалея сил, с полной отдачей. Я не шутил, когда говорил,
что надо как следует показать себя. Короче, должны понравиться. Спустя
месяц-другой разочаруетесь в эсерах, в том числе и в левых. Порвете с ними
и станете большевиком.
  - Я не совсем понял...
  - Понимать нечего. Требуется выполнить все в точности. Вы нужны именно в
таком качестве. Посему действуйте активнее. Когда понадобитесь, вас найдут.
  - А деньги? - сказал Лелека. - Я совсем без средств, мне сказали...
  - Торопитесь! - прервал его собеседник. - Неужели вас отправят без средств?
  Лелеке были переданы деньги и ордер на посадку в эшелон. На ордере стояла
подпись: "Товарищ председателя ВЧК Александрович".
  - А кто председатель? - спросил Лелека.
  - Феликс Дзержинский. Остерегайтесь его.
  - Понял. - Лелека ткнул пальцем в подпись на ордере: - А этот?
  - Александрович наш человек.
  - Вон как! - Лелека с уважением посмотрел на хозяина квартиры. - Хорошо
работаете.
  Собеседник не удостоил его ответом, встал и прошел к себе в комнату.
  Лелека выполнил задание. Более того, когда четыре месяца спустя город
заняли немцы, он ушел в подполье вместе с другими чекистами. Поначалу
положение, в котором он оказался, его забавляло, но потом стало
беспокоить, тяготить. В его руках были сведения о большой группе
подпольщиков, а он бездействовал, следуя строгому приказу - ничего не
предпринимать по собственной инициативе.
  Он терзался сомнениями: ведь хозяева не смогли бы разыскать его, даже если
бы и хотели, - подпольщики были хорошо законспирированы. Как же быть?
Донести на большевиков? Но тогда он и сам окажется под ударом: где
гарантия, что его не прикончат вместе с другими?
  Однако даже если бы все обошлось, как агент он был бы потерян: подпольщик,
вышедший невредимым из контрразведки оккупантов, безнадежно
скомпрометирован в глазах большевиков. А руки у них длинные - везде
достанут...
  И Лелека не решился действовать. Тем более что из центральных районов
страны стали просачиваться сведения о том, что готовится всеобщий мятеж
против Советов.
  Вскоре слухи подтвердились. Вечером 6 июля немцы в городе переполошились.
На перекрестках улиц встали усиленные патрули с пулеметами. Отряды
оккупантов прочесывали квартал за кварталом, сгоняя задержанных в
комендатуру. На пустыре за привозом гремели залпы - там расстреливали.
  Утром причина тревоги выяснилась. Германская комендатура выпустила
листовку. Сообщалось, что в Москве "головорезами из ВЧК" убит германский
посол Мирбах.
  Спустя неделю в город тайно пробрался Андрей Шагин, месяц назад уехавший
по делам в Москву. Саша привела к нему нескольких чекистов, среди них
Григория Ревзина и Лелеку.
  - Мирбаха убили фальшивые чекисты, провокаторы, - сказал Шагин. - Короче,
левые эсеры. Одного из них направил на работу в ВЧК центральный комитет
этой партии. А тот протащил в ВЧК сообщника. Их фамилии - Блюмкин и
Андреев. Первого быстро раскусили - месяца не проработал, как был
отстранен от должности... И вот оба они являются в германское посольство,
предъявляют документ на право встречи с послом: написано на бланке ВЧК,
подписи Дзержинского и члена коллегии Ксенофонтова, печать. Словом, все
честь по чести.
  - Подпись Дзержинского и печать? - переспросила Саша. - Не ошибаешься?
  - Подписи оказались подделанными.
  - Разумеется, и печать тоже, - сказал Лелека. - Вот ведь какие негодяи!
  - Печать была правильная.
  - Как же так? - пробормотал Ревзин. - Бланк, понимаю, могли достать. Но
печать?
  - Она хранилась у товарища председателя ВЧК, тоже левого эсера... Поняли
теперь, что к чему? В Мирбаха стрелял Блюмкин. Тот был ранен, пытался
бежать. Тогда в него швырнули бомбу. Убийцы выпрыгнули из окна - на улице
их ждал автомобиль с работающим мотором.
  - Все предусмотрели, - сказал Ревзин.
  - Какая же цель этого? - спросила Саша. - Чего они добивались, Андрей?
  - Цель - спровоцировать немцев на военные действия. Чтобы те оккупировали
всю страну. Эсерам, видимо, показалось недостаточным, что германские
войска захватили Украину... Но и это не все. Акция в германском посольстве
была как бы сигналом - в тот же день в Москве начался мятеж эсеров.
Предатели укрепились в центральной части города, захватили здание ВЧК,
главный телеграф... А что вышло? На второй день мятеж был ликвидирован.
Главарей - к ногтю.
  Лелека выпрямился, сжал кулаки. Встретившись взглядом с Сашей, сердито
покачал головой.
  - Мерзавцы! - проговорил он.
  - Вот и ты был левый эсер, - сказала Саша. - Хорошо же начинал свою жизнь.
  - К счастью, порвал с ними, - Лелека простодушно улыбнулся. - Вовремя
порвал, будь они прокляты!
  - Будто знал, чем они кончат, - вставил Григорий Ревзин. - Хитер ты,
однако.
  Конечно, Саша и Ревзин сказали все это в шутку. Ревзин даже дружески
хлопнул по плечу Лелеку.
  Тот продолжал улыбаться. Но в эту минуту решил, что при случае разделается
с обоими.


                                  ПЯТАЯ ГЛАВА


  Если второй день нет ни капли воды, чтобы утолить жажду, а над головой
небо с белым сверкающим солнцем и негде укрыться от зноя, от горячего
сухого ветра - забываются все другие лишения, притупляется боль самых
мучительных ран. Пить, только пить! Набрести на ручей, погрузить в воду
пылающее лицо, руки, грудь, всего себя до кончиков пальцев натруженных
ног!..
  Саше кажется: он где-то здесь, совсем рядом, этот ручей, стоит лишь
перевалить через гребень соседнего кургана - и глазам откроется яркая
зелень и влажный песок оазиса, бьющий из-под камня крохотный родничок,
весь в густой осоке, в кустах можжевельника...
  Она лежит на дне неглубокой ложбины, лежит на спине, не двигаясь. Утром
еще было терпимо - солнце стояло низко, светило из-за головы. Теперь лучи
бьют в глаза, в грудь, в живот - портфель под платьем горяч, будто полтора
пуда золота и бриллиантов плавятся в нем, вот-вот растекутся по телу.
  Путники пришли сюда перед рассветом. Шагин помог Саше лечь поудобней, сам
тотчас же уполз в степь. Но он и на рассвете минувшего дня искал воду...
  Проклятый портфель! Если б можно было снять его - хотя бы ненадолго, на
один только час!..
  На первом привале Саша распустила узел веревки. В тот же миг она едва не
лишилась сознания от боли. Она уже в самом начале пути чувствовала: ноша
ерзает, царапает тело. Не придала этому значения. Теперь наступила
расплата - грубый портфель в кровь натер кожу на животе. Но в первый день,
превозмогая боль, она все же сняла ношу. Шагин спрятал портфель в стороне.
  И почти тотчас послышался стук копыт, донеслись голоса. Четверо всадников
с карабинами поперек седел проехали шагах в двадцати. Возьми они чуть
левее, путники оказались бы у них на дороге. Затаившись, чекисты видели:
конники то и дело приподнимались на стременах, озирались по сторонам.
  - Ищут кого-то, - сказал Шагин. И прибавил, пряча глаза, словно извиняясь:
  - Придется подвязать портфель.
  ...Сейчас подходили к концу четвертые сутки пути. И последние два дня они
не могли раздобыть воды.
  Шагин вернулся, молча лег рядом.
  - Ничего, Андрюша. - Саша нащупала его руку. - Перетерпим.
  - Все вокруг излазил. Были два болотца - высохли... А в пяти верстах хата.
Мазанка. Рядом огород. Поодаль ящики стоят рядком. Вроде бы пасека.
  - А колодец?
  - Не обнаружил, сколько ни смотрел. Странно, должна же быть вода!
  - Может, за мазанкой?
  - Нигде нет колодца. И чтобы родничок был, тоже незаметно. Уж я ползал
вокруг, глядел...
  - Вечером пойдем туда, Андрюша.
  Шагин промолчал. Еще перед тем как отправиться в путь, они твердо решили:
двигаться будут только ночами, не по дорогам, а напрямик, стараясь
обходить села и хутора.
  Но как быть теперь? Саша в таком состоянии... Да и сам он едва держится.
Сегодня, когда искал воду, вдруг почувствовал сильный озноб, застучало в
висках. В последние секунды, когда уже гасло сознание, успел рубахой
прикрыть затылок от солнца... Потому-то и вернулся так поздно - приходил в
себя, собирался с силами.

  Наступил вечер.
  Лежа позади ульев, Шагин всматривался в светлевшую неподалеку мазанку.
Минуту назад Саша постучала в дверь этой халупы и была впущена в помещение.
  К жилищу пасечника они подобрались на закате, залегли в отдалении. Удалось
увидеть двоих обитателей мазанки - древнего старичка и женщину помоложе. В
сумерках они загнали в дом несколько цесарок, ушли туда сами. Некоторое
время в единственном оконце халупы мерцал слабый свет, потом погас. Ничто
не свидетельствовало о том, что в доме могли быть другие люди. И Саша
рискнула.
  Снова зажегся огонь в оконце. Вслед за тем скрипнула дверь. Шагин скорее
угадал, чем увидел силуэт Саши в темном дверном проеме.
  - Андрюша, - громко позвала она, - где же ты остался? Ходи до хаты!
  Шагин перевел дыхание, сунул револьвер за поясной ремень, поспешил к
мазанке.

  ...Они пили и пили несвежую тепловатую воду и никак не могли насытиться.
Хозяева молча наблюдали. Дед сидел у оконца на широкой деревянной скамье.
Высокая и очень худая старуха стояла у большой деревянной бадьи, ковшом
черпала из нее воду, подавала путникам.
  - Помыться бы, добрые люди, - попросил Шагин. - Особенно жинке моей.
  Старуха кивнула, вновь сунула ковш в бадью. Тот заскреб по днищу. Воды в
бадье было чуть-чуть.
  И Шагни вдруг почувствовал тревогу. Он не знал еще, откуда идет опасность,
но ощущал ее.
  - Та расходуйте, не жалейте, - ласково пропела хозяйка, подавая очередной
ковш воды. - У меня еще ведро полное. А утречком хлопцы привезут большую
бочку. И калачей привезут, и молока вволю...
  Шагин скосил глаза на Сашу. Они встретились взглядами, поняли друг друга.
Надо было немедленно уходить.
  Старики по-своему истолковали смущение гостей. Женщина принесла из сеней
ведро с водой. А дед стал объяснять: за домом у них родник, исправно
служит много лет, но, случается, пересыхает, если подолгу нет дождей. Вот
и теперь иссяк. Однако невелика беда. В таких случаях пасечники разжигают
большой костер, наваливают в огонь гнилья, чтобы погуще был дым. Живущие
на соседнем хуторе сыновья знают этот сигнал, тотчас везут воду. Третьего
дня привезли. Завтра приедут снова. Обещали быть рано утром.
  - Большой хутор? - спросил Шагин, с тоской поглядывая на ведро с водой.
  Дед встал, подозвал старуху. Они принялись что-то подсчитывать, загибая
пальцы.
  - Семь дворов, - объявил дед результаты подсчета. - Дюже великий хутор.
  - А власть там какая? - спросила Саша. - Что сыны говорят? Есть на хуторе
посторонние?
  - Кто ж их знает? - Дед неопределенно покрутил головой. - Сыны там, мы
здесь... Власть - она власть и есть. Всякая власть от Бога...
  Он смолк, проковылял к оконцу и завозился у горшка с геранью.
  "Будто боится сказать лишнее", - подумала Саша.
  Она снова посмотрела на Шагина. Тот показал на ведро: пей еще, запасайся
водой...
  Между тем старуха стала собирать на стол.
  Наблюдая за ней, Саша допивала последний ковш. Уходить! Как можно скорее
уходить, чтобы к рассвету оставить далеко позади и эту халупу, и, главное,
хутор!
  Но как объяснить старикам, почему не останутся на ночь? Люди едва не
погибли в степи от жажды, устали до полусмерти. Наконец отыскали
пристанище. И вот, не отдохнув, снова пускаются в путь. Пасечники
непременно расскажут о странных путниках. Потянутся нити. Можно не
сомневаться, что кончики их окажутся у бандитов.
  Как же быть? Попросить стариков, чтобы помалкивали? Это вдвойне опасно:
если еще не возникли у них подозрения, после такой просьбы обязательно
появятся.
  А хозяйка уже приглашала к столу. Шагин и Саша жадно глядели на хлеб,
нарезанный крупными ломтями, на миску с густым коричневым медом - теперь,
утолив жажду, они испытывали жестокий голод.
  Всплеснув руками, старуха поспешила в сени и вернулась с плошкой, в
которой лежал пяток яиц цесарки - в мелких коричневых крапинках, с
остренькими носами.
  Шагин поблагодарил хозяев, но от угощения отказался: они не голодны,
недавно ели. И надо спешить - жинка в таком состоянии, что нельзя терять
времени. Это счастье, что неподалеку расположен хутор. Там они наймут
лошадей и поспешат в ближайшее село, где есть фельдшер...
  К хутору вела едва различимая колея. Пройдя по ней с сотню шагов, Шагин и
Саша круто свернули в сторону. На ходу они ели хлеб и сваренные вкрутую
яйца, которые в последний момент все же сунула им сердобольная пасечница.
  - А они ничего, эти старички, - сказала Саша, откусывая от аппетитной
горбушки. - Вот бы пожить с ними неделю, не зная забот...
  - Я страсть как люблю с пчелами возиться. - Шагни мечтательно улыбнулся.
-У отца моего было с десяток колод, так я от них ни на шаг. И пчелы меня
знали, не трогали...
  - Вот и вернемся, когда с бандами рассчитаемся. Надо же отблагодарить
добрых людей. Съездим сюда, Андрюша?
  Шагин кивнул. Он думал о том, что не так уж близко время, когда степи и
леса страны очистятся от банд и чекисты смогут ездить в гости к знакомым
пасечникам. Но он не хотел расстраивать Сашу и промолчал.
  Скоро должен был наступить рассвет. Всякий раз в это время они подыскивали
укрытие для дневки - нагромождение камней, кустарник, балку... Но сейчас
они не помышляли об отдыхе. Скорее в степь, подальше от всяких дорог,
чтобы затеряться, исчезнуть в темной, бескрайней равнине!..
  На индиговом небосводе потускнели звезды. Небо стало светлеть. Потом из-за
края степи устремились вверх волны зеленого огня. Горизонт заалел, вскоре
зарево охватило полнеба. И тогда взошло солнце.
  - Жаркий будет денек, - проговорил Шагин. - Ну да нам не привыкать, верно,
Саша?
  Она не ответила - шла согнувшись, обеими руками поддерживая тяжелую ношу.
За время отдыха в доме пасечника перестала сочиться кровь из натертых
портфелем ран. Он присох к телу. Сейчас все внимание Саши было
сосредоточено на том, чтобы не сделать резкого движения, не оступиться.
Иначе, как это было уже не раз, лопнет корка запекшейся крови, вновь
начнет мучить боль.
  Шагин только посмотрел на Сашу и все понял. Он чуть замедлил шаг,
пропустил спутницу вперед, чтобы лучше ее видеть и в случае необходимости
прийти на помощь.
  Вот на пути оказалась большая выбоина. Перешагнув через нее, Саша сделала
слишком большое усилие. И портфель сдвинулся... Она не проронила ни слова,
только с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы.
  Шагин взял ее за руку:
  - Веришь, что за революцию, за Советскую власть любую муку приму, на
смерть пойду?
  Саша стояла, закрыв глаза. Будто не слышала.
  - Веришь, что думаю не о себе?
  Она молчала. Долго длилась пауза.
  Шагин сказал:
  - Если с тобой беда случится, я тоже жить не буду, ты это понимаешь?
  Саша молчала.
  - Я люблю тебя, - сказал Шагин. - Ты слышишь, Саша? Навсегда люблю, до
своего последнего дня!..
  Саша стояла, как прежде.
  - Надо зарыть портфель. - Шагин потряс ее за руку. - Я клянусь: доведу
тебя до места и немедленно возвращаюсь за ним. Ни минуты не промедлю!
  Саша открыла глаза, посмотрела поверх головы спутника:
  - Мне трудно стоять, Андрюша. Труднее, чем идти. Дай мне дорогу.
  Так начались пятые сутки похода.
  Они шли весь день, не встретив ни души. Под вечер набрели на ручей,
который змеился по дну длинного извилистого оврага.
  - Вот оно, счастье! - сказал Шагин.
  Он помог Саше спуститься к ручью, усадил ее так, чтобы можно было
дотянуться до воды.
  "Действительно, счастье", - подумала Саша, вдыхая ароматы влажной зелени,
земли.
  Они вволю напились, обмыли лица, руки. Саша разулась, опустила ноги в
прохладную воду. Сейчас она чувствовала себя гораздо лучше, даже
улыбнулась, когда Шагин вдруг с размаху лег на песок и сунул в ручей
голову по самые плечи.
  - Благодать! - воскликнул он, приподнявшись на руках и откинув со лба
мокрые волосы. - Во всем мире не сыскать лучшего места для ночлега. Верю:
ручей - доброе предзнаменование перед последними переходами.
  Между тем поверхность ручья успокоилась, и Шагин, готовившийся вновь
погрузить в него голову, вдруг замер. Он увидел в воде отражение трех
всадников.
  - Что, Андрюша? - тревожно спросила Саша.
  - Люди на краю оврага... Трое конников. Продолжай мыться, Саша, мы не
видим их!..
  А всадники, подъехавшие к оврагу и обнаружившие там незнакомцев, быстро
спешились, отвели коней в сторонку, принялись наблюдать.
  Они видели, как мужчина вытер лицо и руки подолом рубахи, помог спутнице
подняться на ноги, отвел ее к кустарникам, заботливо уложил на сухую
траву. У женщины губы кривились от боли, она поглаживала вспухший живот,
стонала. Постояв возле нее, мужчина стал собирать сушняк. Вскоре в овраге
затеплился огонек костра.
  - Ночевать собрались, - сказал человек в матросском бушлате и алых галифе
с желтыми леями1. Он выдвинул винтовку, передернул затвор, досылая патрон
в ствол. - Вот сейчас они у меня заночуют!
  - Не дури! - Сосед "матроса", малый лет тридцати, с острым носом и
уродливо выпяченной" нижней челюстью, властно взял его за плечо.
  Третий наблюдатель, молодой рыжеволосый увалень, в разговор не вступил.
Лежа на животе, он сосредоточенно грыз морковь.
  Всадники были дозором банды, расположившейся в селе, верст за пятнадцать
отсюда. Накануне в степь выехало с десяток таких дозоров. Приказ атамана
для всех был один - встреченных на пути людей тащить в село. Дозорных
строго предупредили: задержанных не обыскивать, глядеть в оба, чтобы узлы,
котомки, мешки они доставили в целости, ничего оттуда не выбросив.
  Парень, остановивший бандита, готового сделать выстрел, был старшим
дозора. Сейчас он сосредоточенно размышлял. Сунуться в овраг прямо с
конями, - значит, раньше времени переполошить мужика и бабу. Путники, если
у них есть что спрятать, успеют это сделать - бросят в кусты, утопят в
ручье. Самое верное - ждать до утра и перехватить незнакомцев, когда они
будут выходить из оврага. Но это долго, да и жажда томит, и коней надо
поить.
  Старший повернул голову к рыжеволосому.
  - Здесь побудешь, с конями. А мы - вниз. Сиди и слушай - как свистну, веди
коней к ручью.
  - Лады... Ты громче свисти, я тугой на ухо. - Парень ухмыльнулся
собственной шутке, перевалился на бок и, достав из брезентовой торбы новую
морковь, сунул ее в рот.
  Два бандита стали осторожно сползать по откосу. Винтовки были наготове.
Впрочем, неожиданностей не опасались: люди в овраге не скрытничали - вон
какой огонь развели. И оружия не имеют: вымывшись в ручье, мужчина
поворачивался и так и этак, будто нарочно показывал, что нет у него ни
револьвера, ни гранат. О бабе и говорить нечего - брюхатая, вот-вот
разродится.
  Шагин уголком глаза наблюдал за спускавшимися в овраг. Разделаться с ними
было бы нетрудно. Но наверху оставался еще один. А поблизости могли быть и
другие...
  - Что будем делать? - спросила Саша.
  - Погоди... Ага, они подходят. Сейчас будут. Ты спокойнее, может, все
обойдется.
  Окрик бандита. Приказ поднять руки.
  Пока "матрос" держал Шагина на прицеле, старший дозора скользнул в сторону
и стволом винтовки разворошил приготовленные для костра солому и хворост.
  - Посунься, баба, - донесся до Шагина его высокий голос. - А ну, живее!
  И снова шорох, возня за спиной председателя УЧК.
  Сзади протянулась рука, ощупала карманы одежды Шагина. Удар в плечо - и он
повалился в сторону.
  Столкнув Шагина, бандит расшвырял сушняк, на котором тот сидел.
  - Встань!
  Шагин поднялся с земли.
  "Ну и рожа!" - подумал он, разглядывая физиономию бандита с выпяченной
челюстью.
  - Мешок есть?
  Шагин покачал головой.
  - Котомка, сумка?
  - Нету.
  - А что имеется?
  - Ничего.
  Шарин понял: бандиты что-то разыскивают. Иначе не были бы столь настойчивы
в своих расспросах. Похоже, знают о портфеле с ценностями.
  Между тем бандит продолжал допытываться, с чем шли по степи путники. Шагин
повторил, что нет у них никакого имущества.
  - И не было?
  - Было, - вдруг сказал Шагин. - Было, да отняли. Все как есть взяли.
  - Кто?
  - А я знаю? Какие-то люди.
  - Когда взяли? Говори, матери твоей черт!
  - Вчера было дело. - Шагин показал куда-то за овраг. - Верстах в тридцати
отсюда.
  - Мужики?
  - Мужик и баба. - Шагин быстро взглянул на Сашу и убедился, что она поняла
его игру. - Вдвоем были, вот как мы с ней. Шли мы по степи, как вдруг они
выскочили из балочки, "пушку" наставили.
  - А чего шукали?
  - Мне это неведомо. Верно, оголодали, а у нас в торбе полкаравая было да
шмат сала. Из рук вырвали торбу, тут же все и сожрали. Пришить нас хотели,
да, видать, духу не хватило - баба-то, сами видите...
  - У них что из вещей было?
  - Не помню. Напужались мы...
  Саша приподнялась на локте, поманила бандита.
  - Портфель у них был, - зашептала она. - Портфель из черной блестящей
кожи. Тяжелый, будто свинцом налит. Мужик, который тащил его, аж
скособочился.
  "Хорек", как мысленно окрестила Саша бандита, метнул быстрый взгляд на
коллегу в бушлате. Разинув рот, тот прислушивался к разговору.
  - Портфель, говоришь? - пробормотал "хорек". - Как свинцом налитой?
  - Точно, - подтвердил Шагин. Он тронул бандита за рукав: - Хлеба не дашь?
  - Чего? - крикнул "хорек".
  - Хлеба дай. Не мне - бабе, видишь же, совсем невмоготу ей. Пожалей бабу,
воин!
  В ответ "хорек" сунул под нос Шагину кукиш и замысловато выругался.
  "Матрос" громко расхохотался. Он был в восторге.
  Старший дозора зашептал ему на ухо. Бандит слушал, согласно кивал. Потом
закинул винтовку за спину, стал карабкаться вверх по склону. Вскоре он
исчез за гребнем оврага, и оттуда донесся затихающий топот копыт.
  Теперь пленников сторожил только "хорек". Впрочем, вот и еще один, - ведя
в поводу коней, осторожно спускается к ручью.
  Итак, обстановка улучшилась. Один из бандитов уехал. Оставшиеся - здесь,
совсем рядом. Кони тоже а овраге. Все будто по заказу. Можно надеяться,
что удастся уничтожить двух противников, завладеть конями. А тогда во весь
опор в степь, на юго-запад. Благо теперь до Крыма рукой подать. В Крыму
Советская власть...
  Саша смотрела на Шагина не отрываясь. Скосив глаза, он поймал ее взгляд,
все понял. Украдкой согнул указательный палец, будто спускал курок.
  Она чуть кивнула. Вот рука ее медленно поднялась к вырезу кофточки,
нащупала рукоять нагана. Только бы не промедлить, выхватить револьвер по
сигналу Андрея!..
  Саша видела: Шагин чуть расставил ноги, напрягся. Вот-вот кинется на
"хорька".
  Она крепче ухватила рукоятку револьвера, оттянула курок.
  И вдруг Шагин сник, беспомощно опустил руки. Теперь и Саша услышала шум,
доносившийся сверху. Оба дозорных подняли голову, насторожились.
  Сомнений не было: к оврагу скакали всадники.


                                  ШЕСТАЯ ГЛАВА

  1

  Лобастый курган - четкое полукружие на ровной, как заштилевшее море,
степи. Будто вдавили в землю гигантский шишак чудо-богатыря да так и
оставили здесь на вечные времена. И прижился он, порос ковылем, ржавой
щетиной перекати-поля...
  На кургане двое пеших - мужчина и женщина, пятеро всадников. Остановились,
глядят на село. Оно в полуверсте отсюда, просматривается из конца в конец
- церковь и четыре десятка белостенных хат, выстроившихся по сторонам
единственной улицы. Каждый домишко будто кораблик в море: село утопает в
зеленых волнах вишневых и яблоневых садов.
  Двое верховых, дав шпоры коням, устремляются вниз по склону кургана.
Остальные конвоируют Сашу и Шагнна.
  Их вели всю ночь: появившийся у оврага второй бандитский дозор привез
приказ атамана - всем, кто в степи, немедленно возвращаться в село.
  Саше совсем плохо. Она повисла на руке спутника, едва переставляет ноги.
Кажется, больше не выдержать. Но "хорек" заехал сзади, напирает конем.
  - Крепись, Саша, - шепчет Шагин. - Во что бы то ни стало надо держаться!
  И она делает шаг по склону кургана, еще шаг и еще...
  Центр села. Подобие площади перед ветхой церквушкой.
  Шагин усадил Сашу на землю. Сам остался стоять, разглядывая собравшихся.
  Вокруг было много любопытных, в большинстве - женщины. Они стояли плотной
молчаливой группой и с острым интересом наблюдали за пленными. Позади на
церковном крыльце расположились бандиты - люди разного обличья, в
германских френчах и русских косоворотках, в цивильных пиджаках и даже
телогрейках, несмотря на жару, все с винтовками, гранатами и револьверами.
Здесь же, на паперти, торчали рыльца пулеметов - "максима" и английского
"гочкиса".
  К площади подходили все новые люди - сельчане и обвешанные оружием мужчины.
  - Фельдшера надо бы, - сказала женщина в сапогах с обрезанными голенищами.
  - А то беда случится, здесь опростается.
  - Где его возьмешь, фельдшера? - возразила другая. - До Николаевкн
шестьдесят верст махать.
  - В Щеглах, слух прошел, тоже фельдшера наняли в прошлом месяце.
  - Слух - он слух и есть...
  Шагин профессионально запомнил короткий диалог, оглядел женщину в сапогах.
  - Воды, что ли, принести, - сказала она, нерешительно посмотрела на
конвоиров и ушла.
  Толпа раздвинулась, пропуская на площадь группу людей. Впереди шел пожилой
поджарый мужчина в синем щегольском френче и лаковых сапогах со шпорами,
звеневшими при каждом шаге. Он был при шашке и маузере. На голове лихо
сидела квадратная польская конфедератка, но без кокарды. Это был атаман.
  В нескольких шагах от пленников он остановился и положил ладонь на рукоять
шашки.
  Откуда-то сбоку выскочил "хорек", пнул ногой Сашу:
  - А ну, подымайсь!
  - Я те подымусь! - Шагин решил, что при таких обстоятельствах лучше всего
держаться независимо, шагнул к бандиту, гневно сжал кулаки: - Не дам
измываться над бабой. Гляди, будет случай, встречу тебя да посчитаюсь. Ух
ты, кикимора!
  Кто-то из зрителей рассмеялся. "Хорек" вскинул руку с нагайкой.
  - Погоди! - сказал атаман.
  Переступив с ноги на ногу, он коротким точным ударом свалил Шагина на
землю.
  - А теперь встань! - приказал он.
  Шагин поднялся с земли. Лицо его было разбито. От угла рта по подбородку
ползла струйка крови.
  - Ты с ним встретишься, - сказал атаман. - В раю свидишься, зараз и
почеломкаетесь. Только на том свете раньше него будешь: дюже торопишься
туда.
  Дружный смех вырвался из десятков бандитских глоток.
  "Хорек" глядел на атамана преданными глазами.
  "Матрос" вскинул карабин и выпалил в воздух.
  - Не балуй! - строго сказал атаман. И прибавил: - С толком расходуй
боеприпасы.
  "Матрос" загоготал, вновь вскинул к плечу карабин, навел на пленников.
  Площадь притихла. Все решали секунды. Саша поднялась с земли, загородила
Шагина.
  - И меня заодно! - крикнула она. - Разом кончай! Всех троих разом! Ну,
чего ждешь, герой?
  Толпа загудела. Женщины перешептывались и неодобрительно смотрели на
бандитов. Те, что были с мужьями, подталкивали их к атаману.
  Шагин обнял Сашу за плечи.
  - Твердил же тебе, - сказал он громко, чтобы всем было слышно, - ведь
сколько твердил: останемся в городе, не помрем, как-нибудь перебьемся. Так
нет же: "В село поедем, до мамы, в степи тоже православные, разве тронут
мирных людей?" Вот те и не тронули!
  В толпе возникло движение. Женщина в сапогах с короткими голенищами
протиснулась в круг, поставила перед пленниками полное ведро, поклонилась
в пояс:
  - Пейте, страннички добрые!
  - Вот спасибочко, - сказал Шагин и шагнул к ведру. - Бабе вовсе невмоготу
без воды.
  "Хорек" ногой пнул ведро. Оно опрокинулось, вода широкой струёй плеснула
по земле.
  - Ах ты!.. - Хозяйка подняла вывалившийся из ведра черпак с длинной
ручкой, в сердцах хватила им по лбу "хорька".
  Удар был силен, бандит едва удержался на ногах.
  Площадь загоготала. Теперь смеялись все - бандиты и сельчане. И громче
всех - атаман. Но глаза у него были серьезные, внимательно оглядывали
крестьян. Атаман понимал, что разбросанные в степи редкие села да хутора -
единственная его опора и база. Здесь банда хоронится после налетов,
зализывает раны, набирается сил, здесь же черпает пополнение и запасает
продовольствие, фураж. Стоит ли на глазах у всего села убивать беременную
женщину и ее мужа?
  Вот и люди, что недавно прискакали из города и переполошили банду, подняв
ее на поиски затерявшихся в степи чекистов, одобрят ли они эту спешку с
расстрелом?
  Нет, по всему выходило, что следует подождать. Сперва надо хорошенько
допросить задержанных. А убить их можно и ночью, без лишнего шума...
  Атаман поднял ладонь, требуя тишины.
  - Кто мы есть? - громко сказал он и оглядел площадь. - Мы есть
православное воинство. - Рукой, на запястье которой болталась нагайка, он
показал на свое окружение. - Свободное православное воинство, а не якие
мазурики. Зараз будем говорить с этим людыной. Спытаем, шо он такое есть.
И тогда решим. - Атаман обратился к Шагину: - Покажь документы!
  Шагин отвернул полу пиджака, рванул ветхую подкладку. Она лопнула, на
землю вывалились бумаги. Их подобрали, отдали атаману. Тот долго вертел
перед глазами две тоненькие серые книжечки, потом громко сказал:
  - Очки принесите!
  - Так ты же разбил их, батько! - крикнул "хорек". - На запрошлой неделе
разбил. Ночью до ветру ходил, так ненароком наступил на них и разбил.
Неужто запамятовал?
  - Верно, - солидно кивнул атаман. - В таком разе позвать писаря Прокопенку!
  Подошел рыжий увалень - тот, что грыз морковь, охраняя лошадей возле
оврага. Он и сейчас ел - крепкими белыми зубами обдирал остатки мяса с
большого бычьего мосла.
  - Здесь я, батько, - сказал он и руку с едой завел за спину. - Слухаю вас.
  - На-ка! - Атаман протянул ему книжечки.
  Прокопенко спрятал мосол в карман, сальные руки вытер о собственную
шевелюру, затем осторожно взял документы и стал рассматривать.
  Пленники были спокойны за документы. Фальшивые эсеровские карточки,
которыми они предусмотрительно запаслись перед походом, оказались здесь к
месту.
  Шевеля губами, рыжий писарь силился разобрать записи. Все ждали. "Хорек"
приблизился к Прокопенко и, дыша ему в ухо, тоже заглядывал в раскрытые
книжки. Время шло, нетерпение присутствующих нарастало.
  В наступившей тишине послышался стук колес и голос возчика, понукавшего
лошадь. К площади приближалась подвода.
  Саша вздрогнула, осторожно передвинулась за спину товарища. Она узнала и
каурую кобылу, и ее хозяина - бородатого биндюжника.
  Между тем рыжий писарь закончил наконец возню с документами, вытер рукавом
вспотевшую физиономию и ткнул пальцем в сторону Шагина.
  - Это будет Иван Щукин, - провозгласил он. - А баба есть жинка его,
Настасья.
  - Православные? - крикнул мужик из толпы.
  - Должно, так, - сказал писарь, вновь поднося к глазам бумаги.
  - Добро! - Атаман хлестнул нагайкой по сапогу. - А шо за люди? Какого
звания? Не комиссары?
  - Не, батько, - возразил писарь. - Написано: учитель. - Он снова уткнулся
в документ, засопел от натуги и с трудом выговорил: - Социал-революционер.
  - Так. Значит, эсеры. Ну-ну, побачим. - Атаман посмотрел на пленника: -
Эй, одежу скидай!
  Шагин снял пиджак, стащил с плеч рубаху, все это положил на землю.
  - И сапоги, и портянки!
  Пленный сбросил обувь. Помедлив, распустил шнурок на брюках, вылез из них.
  Теперь он стоял голый по пояс, в одних кальсонах, стараясь не глядеть на
Сашу.
  "Хорек" присел на корточки, встряхнул пиджак, вывернул карманы, отодрал
подкладку. Затем так же тщательно осмотрел брюки. Ничего не обнаружив,
отбросил вещи, выпрямился.
  Атаман все видел.
  - Зачем ушли в странствие? - спросил он Шагина. - Баба еле ногами двигает,
а ты ее по степи мотаешь.
  - Голодно стало в городе...
  - Голодно... Куда путь держите?
  - До ее матери. - Шагин показал на Сашу, - Четвертые сутки в пути.
  - А в селе небось заждались вас. - Атаман подбоченился, оглядел крестьян,
адресуясь к ним. - Гонцов со всех сторон слали, истомились ожидаючи, все
очи проглядели: приезжайте, желанные городские гости, курей наших жрать,
да сало, да калачи!
  Бандиты негодующими криками поддержали своего главаря. Крестьяне хмуро
глядели на пленников.
  - Нам сала не надо, - сказал Шагин. - Нам бы картошки да хлеба, какой
найдется. Только бы вволю. И за все это я отработаю. - Он выставил вперед
руки, раскрыл кулаки. - Много буду работать. Только бы жинка в заботе
родила.
  - Это где же ваше село?
  - Добираться надо через Николаевку, - сказал Шагин, держа в памяти
недавний разговор селянок о фельдшере, - а потом... - Он посмотрел на
Сашу, как бы приглашая ее завершить описание пути.
  - Свернуть треба после Николаевки на закат, - сказала Саша. - Еще верст
тридцать - и будет хутор Лесной.
  Говорила она механически, почти не слыша собственного голоса. Саша все
глядела на бородача в шляпе с пером. Оставив подводу, он пробирался к
центру площади.
  Атаман задал еще несколько вопросов и умолк. Соображал, о чем бы еще
спросить.
  - Бабу надо пощупать. - "Хорек" шагнул к Саше, ухватил ее за плечо,
намереваясь сорвать платье.
  Саша была готова к этому. Отшатнувшись, вскрикнула и повалилась на землю.
Падая, сильно толкнула присохший к израненному телу портфель. Она вновь
вскрикнула, теперь от пронзительной боли, и потеряла сознание.
  Когда Саша очнулась, женщины поили ее водой. Еще две селянки наседали на
"хорька", выталкивая его из круга.
  Площадь гневно гудела. Атаман размахивал руками, что-то кричал, но его не
было слышно, Тогда он выхватил маузер и выпустил в воздух несколько пуль.
  Стало тише.
  - Раскудахтались, кацапы вонючие, - прорычал он, тяжело дыша. - А ежели то
комиссары и мы их упустим?
  Женщина в сапогах с короткими голенищами показала на окровавленные ноги
пленницы.
  - Глядите, люди, якой це комиссар!
  - И бумаги у них справные, - поддержала ее другая крестьянка. - Сами же
проверяли. Вот писарь говорит: все в полной справе. Не позорь бабу, атаман!
  - Помыть ее надо да внести на лежак, чтобы отошла. - Женщина в сапогах
приблизилась к атаману: - Дозволь, возьму ее в свою хату. А ты караул
поставь, если сомнение имеешь.
  Главарь бандитов и сам видел, что хватил через край. Движением руки он
успокоил собравшихся. Обратился к Саше:
  - Встань, баба!
  Шагин помог Саше подняться на ноги. Атаман подошел ближе, упер руки в бока.
  - Ежели ты из здешних мест, должен кто-нибудь знать тебя и в нашем селе.
Назови этого человека, пусть откликнется, и тогда иди с миром.
  Саша ответила, что в селе у нее нет знакомых: с малых лет жила в городе, в
услужении, пока не вышла замуж.
  - Бона! - протянул атаман. - Что же, наши и в город ездят, на привоз или
еще куда. - Он повысил голос, обращаясь к сельчанам: - Кому ведомы учитель
и баба, кто даст ручательство, что не комиссары?
  Никто не отозвался.
  Молчал и биндюжник, ошеломленно разглядывая Сашу, ее обезображенную фигуру.
  Атаман повторил вопрос.
  И тогда бородач будто очнулся. Растолкав людей, стал пробираться в первые
ряды.
  Саше стало трудно дышать. Рука невольно потянулась к вырезу кофточки, где
был спрятан наган.
  Между тем атаман заметил старика, поманил нагайкой.
  Возчик приблизился, стащил с головы шляпу. Все это время он не сводил глаз
с Саши.
  - Что это за старик? - шепнул Шагин. - Знает тебя?
  - Знает... Плохо дело, Андрюша.
  На церковной паперти появился местный священник - тощая нескладная фигура
в длинной, до пят, выцветшей рясе. Прикрыв ладонью глаза, он оглядел
площадь, собравшихся на ней сельчан, увидел пленных.
  - Ты кто? - спросил атаман биндюжника. - Из каких будешь мест? Чем
занимаешься?
  - Тутошний я...
  - Прозвище?
  - Микола Ящук.
  - Свой, значит. - Атаман осклабился. - А чего вылез? Может, знакомы тебе
мужик и баба?
  Все так же глядя на Сашу, Ящук согласно кивнул:
  - Трошки знакомы.
  - Выкладывай, кто такие!
  - Ее знаю, бабу.
  - Давай, Микола Ящук. Где видел ее?
  - Та в городе, где же еще!
  При этих словах возчика поп проворно сбежал с паперти, стал пробираться в
круг.
  - А ты чего? - сказал ему атаман.
  - Коня у него отобрали в городе, - сказал священник, положив ладонь на
плечо Ящуку. - Доброго коня увели комиссары. А взамен дали дохлятину. -
Дернул биндюжника за руку, показал на пленных: - Они и есть те самые каты?
Ежели опознал, говори, не запирайся!
  - Дрова ей возил, - сказал бородач, исподлобья взглянул на Сашу и
отвернулся.
  - Какие дрова? - опешил священник.
  - Березовые кругляши.
  - Стой! - Атаман оттолкнул попа, готовившегося задать новый вопрос. - Куда
возил дрова? В комиссариат?
  - Не... - Биндюжник замотал головой. - До дому дрова возил. Она на привозе
купила, я и отвез.
  - Да кто же они есть?
  Ящук скосил глаза на писаря, который все еще держал в руках документы
пленников.
  - Баба - учительша, - твердо сказал он. А мужик - супружник ее законный.

  2

  Пленников привели в хату, стоявшую здесь же, на площади, втолкнули в
глухой чулан позади горницы. Дверь затворили, они остались одни.
  Когда глаза освоились с полумраком, Шагин увидел ведро воды и брошенный на
пол мешок с сеном. Слабый свет проникал сквозь щели в рассохшейся дощатой
двери. В самую большую щель можно было разглядеть часть горницы -
массивный некрашеный стол и угол комнаты с божницей, традиционным рушником
над ней и веточкой вербы. Окно находилось левее, косо бьющий оттуда свет
разрезал сумрак плотной сверкающей полосой.
  Шагин постарался удобней устроить Сашу - пододвинул сено к стене, усадил
девушку на мешок, чтобы была опора спине. Затем оторвал от своей рубахи
широкий лоскут, смочил в ведре, прохладную влажную тряпку положил Саше на
лоб.
  - Да, да, - прошептала она, - сейчас мне гораздо лучше, не беспокойся,
Андрюша.
  Скрипнула входная дверь. В доме появилась хозяйка. Сперва Шагин разглядел
в дверную щель ее ногу в стоптанном сапоге с обрезанным голенищем, потом
локоть обнаженной руки и древко ухвата. Вероятно, женщина возилась у печи.
  Так прошло несколько минут. В воздухе растекся запах варева. Почти тотчас
в чулане померк свет - кто-то подошел к двери.
  Вот уже стукнула откинутая щеколда. Дверь отворилась. У входа в чулан
стояла хозяйка. Шагин узнал ее - это она принесла воды и напала на
"хорька", когда тог опрокинул ведро.
  - Борщ я сготовила, - сказала женщина. - Наварила полный чугун. Кушайте на
здоровье.
  Саша задвигалась в своем углу.
  - Мне бы выйти...
  Хозяйка нерешительно оглянулась, будто спрашивала у кого-то разрешения.
  Шагин наклонился вперед и увидел "хорька". Тот сидел на табурете возле
окна. На подоконнике стояла наполовину пустая бутыль. Положив карабин на
колени, страж неторопливо тянул из жестяной кружки.
  - Бабе можно, мужику нет, - изрек бандит, вешая кружку на горлышко бутыли.
  Саше помогли встать. Хозяйка обняла ее, осторожно вывела из дома.
  Шагин сел на мешок, закрыл глаза. В памяти всплыло все то, что произошло
за последнее время. Итак, бандиты знают о портфеле с ценностями. Секретная
информация снова просочилась к противнику. От кого же она получена?
  Вспомнился убитый чекист. Да, тот, кто стрелял в Гришу Ревзина, мог знать
и о портфеле с драгоценностями.
  Резонно предположить, что он здесь, этот человек. Приехал, организовал
поиски. Возможно, и сам сейчас рыщет в степи: будь он в селе, обязательно
пришел бы на площадь посмотреть на задержанных.
  Шагин поежился при мысли о том, что предатель может появиться в любую
минуту.
  Понимала это и Саша. В этих обстоятельствах выход был один - побег
немедленно, сейчас, пусть даже с самыми ничтожными шансами на удачу. С
этой мыслью она, поддерживаемая хозяйкой, медленно вышла из дома. Женщина
провела ее в дальний угол двора, показала на сплетенную из лозняка
загородку:
  - Здесь... Может, помочь?
  Саша покачала головой, шагнула вперед.
  Оказавшись в загородке, осторожно огляделась. Крыльцом дом был обращен к
дороге. Там стоял второй часовой - Саша увидела его, когда вышла из сеней.
Двор, огород, постройки для скота и птицы - все это находилось позади
дома, перед ее глазами. А потом начиналась степь.
  Как же быть? Конечно, можно допустить, что Шагин сумеет разделаться с
двумя стражами. Ну а дальше? О том, чтобы двигаться пешком, не могло быть
и речи. Чтобы уйти за ночь далеко в степь, нужны лошади. Где их добыть?
  Саша вышла из загородки, оперлась на руку хозяйки. Попросила немного
постоять - подышать воздухом, собраться с силами. Задала женщине
пустяковый вопрос. Та ответила, стала жаловаться на судьбу: хозяина нет,
год назад проходила через село банда, насильно забрала его вместе с конем,
с тех пор о человеке ни слуху ни духу.
  Так завязался разговор.
  Вернувшись в хату, Саша молча легла на солому в углу чулана - ждала, пока
"хорек" запирал дверь.
  - Слушай, Андрей, - зашептала она, когда страж ушел на свое место, -
хозяйка сказала, что в селе находятся какие-то городские. Офицер с группой
солдат. С ними штатский. Атаман величал офицера полковником.
  - Величал? Они что, уехали?
  - Временно. Группа прибыла позавчера под вечер. Полковник и штатский
прошли к атаману, и вскоре тот всех своих людей выставил на улицу, даже
помощника и писаря. Видимо, совещался с этими городскими. А наутро были
посланы в степь разъезды. Уехали и те двое, из города...
  - Скоро должны вернуться?
  - Видимо, да.
  - Вот какая история, - протянул Шагин. - Штатский, говоришь? Очень
интересует меня этот штатский. Но встречаться с ним пока нельзя.
  Помолчали.
  - А погреб где? - вдруг спросил Шагин. - Ты же все осмотрела, пока
выходила из дома. Не заметила, есть ли здесь подпол, погреб?
  - О чем ты, Андрей? Какой погреб?
  - Ну... обыкновенный: вырыт под домом, снабжен люком, досками накрыт...
  - Видела в полу квадратную крышку с кольцом.
  - Где?
  - В сенях, наискосок от двери. А что?
  - В этих местах роют глубокие погреба, - задумчиво сказал Шагин. - Очень
глубокие, чтобы похолоднее...
  - Не пойму тебя.
  - Погоди... - Шагин показал на дверь, за которой был часовой. - Он один
сторожит нас?
  - Другой на улице!
  - Хозяйка куда девалась?
  - Сказала, что идет к соседке - они еще с утра замесили тесто. Будут печь
хлеб. Поболтала со мной, довела до дому, сдала бандиту и ушла.
  - Ты поешь, Саша. - Шагин пододвинул чугун с лежащей на нем краюхой хлеба
и ложкой. - Ешь, а я буду рассказывать. Понимаешь, возникла мысль...
Конечно, риск. Да что риск - почти никаких шансов на удачу! Но другого не
придумаешь. И ждать нельзя: те, городские, вот-вот вернутся. Так что
слушай...

  Шагин приник к дверной щели. Вероятно, уже смеркается: света в горнице
стало совсем мало, часовой едва виден.
  - Погляди! - Он поманил Сашу.
  Девушка заняла его место, взглянув на часового, усмехнулась. "Хорек"
дремал. Временами голова его падала на руки, которыми он опирался на ствол
карабина, как на пастушеский посох. И тогда бандит с всхлипом втягивал
носом воздух, медленно выпрямлялся, так и не разлепив век. Затем все
повторялось.
  Шагин ощупал дверь в том месте, где с противоположной стороны была
щеколда. Пальцы наткнулись на четыре гвоздя. Они, надо думать, держали
запор. Гвозди были загнуты небрежно, выпрямить их и затем выдавить вместе
с щеколдой было бы несложно. Впрочем, сквозь широкую щель виднелась и сама
щеколда... Может, попробовать?
  Он протянул Саше руку:
  - Дай наган!
  Ствол револьвера осторожно просунулся в дверную щель, поддел щеколду.
  Еще усилие - и дверь отворилась.
  Шагин оглянулся, передал Саше оружие, шагнул в горницу. Саша шла следом.
  "Хорек" замычал, забился, попытался укусить руку, сжимавшую ему рот.
Другой рукой Шагин стиснул горло бандиту, повалил на пол. Увидев
направленный на него револьвер, страж перестал сопротивляться.
  Ему заткнули рот тряпкой, связали собственным же ремнем, усадили на полу
возле стены.
  Отдышавшись, Шагин показал "хорьку" на окно:
  - Слушай внимательно. Сейчас я отворю его. Ты высунешь башку и крикнешь,
чтобы напарник твой шел сюда, в хату. Понял меня?
  "Хорек" утвердительно наклонил голову.
  - Спокойно будешь кричать, без паники, - предупредил Шагин. - Не так
сделаешь - пуля. Мы в таком положении, что церемониться не станем.
Прикончим - и баста. Это хорошенько уясни... Куда ты?
  Последние слова относились к Саше, которая вдруг направилась в сени.
  - Надо осмотреть погреб, - шепнула она. - Вдруг не годится или забит так,
что не пролезешь? Я скоро, Андрей.
  Она вышла. Шагин приблизился к окну, стал наблюдать за улицей. На ней было
пустынно. Лишь в отдалении видна была какая-то женщина - стуча топором,
подправляла ступеньку крыльца своей хаты. А вот и второй страж - показался
из-за угла дома, запрокинул голову и смотрит на ветлу, которую облепила
стая скворцов.
  Вернулась Саша - едва приковыляла, опустилась на табурет возле стола.
  - Проверила. Крышка легко открывается. Глубокий погреб, просторный.
  - Лазила туда? - вскричал Шагин. - Одна лазила? Ведь чуть держишься на
ногах!..
  В сердцах он так рванул "хорька" за шиворот, что тот застонал.
  - Давай! - скомандовал Шагин, вытащив кляп изо рта бандита. - Зови
напарника. И гляди у меня, чтобы все было как надо, не оплошай!
  "Хорек" выставил голову из окна.
  - Иващенко! - крикнул он, - Ходи до хаты, Иващенко!
  - Зараз! - донеслось с улицы.
  Бандита втолкнули в каморку.
  Саша осталась с пленником. Шагин поспешил в горницу, стал возле двери.
  Почти тотчас в сенях послышались шаги.
  Дверь отворилась, появился второй часовой - здоровенный детина, в кожаных
штанах и рваном смокинге с засаленными атласными лацканами, перепоясанный
двойной пулеметной лентой.
  Он остановился, недоуменно озирая пустую горницу.
  Шагин вышел из-за двери, рукояткой револьвера ударил бандита в затылок.
  Часовой стал оседать. Шагин поймал вывалившуюся у него из рук винтовку,
прислонил к стене, опустил на пол потерявшего сознание бандита.
  Этого пленника он тщательно связал попавшейся под руку бельевой веревкой,
крепко заткнул ему рот и уложил на полу, повернув лицом к стене.
  "Хорька" выволокли из каморки, на его место водворили второго пленника,
заперли дверь на щеколду.
  Шагин посмотрел на бандита:
  - Грамотный?
  Тот неопределенно замычал.
  - Трошки могу, - сказал "хорек", когда ему освободили рот.
  - Звать как?
  - Павло Чванов.
  Шагин добыл в печке уголек, крупно вывел по всей длине гладко
выструганного стола:

  Прощай, чертов батько, тикаем до Червонной Армии!
  Павло Чванов.

  - Куда девать-то будете? - угрюмо спросил бандит, наблюдая за действиями
Шагина. - Не по селу же поведете!
  - Помалкивай!
  Говорил Шагин спокойно, уверенно. На деле же был близок к отчаянию. Да,
пока все шло гладко. Но ведь совершено самое легкое. А что дальше? Шансов
на успех почти не имелось.
  Итак, они сбросят "хорька" в погреб, спустятся туда сами, захлопнут
крышку, затаятся. Очень скоро часовых хватятся, начнут поиски... Вся
надежда на то, что вгорячах бандиты поверят в версию, которую им
подсунули: пленники склонили часового на свою сторону, обезвредили и
заперли второго охранника, а сами удрали. Весь расчет на то, что в
поднявшейся суматохе никому не придет в голову лезть в погреб дома, где
спрячутся пленники. Ведь второй часовой обязательно расскажет, как "хорек"
выглянул в окно и позвал его в дом. Еще одно "доказательство" измены Павла
Чванова - запись, сделанная на доске стола. Ну, а задумав переметнуться к
красным, он и коней добыл для своих новых дружков.
  Только бы поверили бандиты в эту версию, не сунулись в погреб хоть в
первый час суматохи!

  Спустив в погреб "хорька", Шагин устало выпрямился. Несколько секунд он
смотрел на неплотно прикрытую входную дверь в дом. За дверью была
свобода... Уже темнеет. Скоро ночь. Может, стоит рискнуть? К тому же
теперь они хорошо вооружены - есть две винтовки с запасом патронов,
несколько гранат, не считая нагана. А идти совсем немного: два ночных
перехода - и будут у цели. Но Саша!.. Вот она стоит рядом: на сером лице
живут одни глаза. Ноги расставлены, ее качает от слабости. Нет, нечего и
думать уйти от погони, когда самое большее через час степь будет наводнена
всадниками. Остается одно - держаться принятого плана...
  Он поднял винтовки и боеприпасы, тронул Сашу за локоть:
  - Спускаемся.
  И осекся на полуслове. Из открытого люка погреба появились руки и вслед за
тем голова "хорька".
  Саша вскрикнула.
  Шагин одним прыжком оказался у люка.
  Поздно! Бандит успел дотянуться до стоявшей торчком крышки. Рухнув в
погреб, захлопнул ее за собой.
  Шагин схватился за кольцо, ввинченное в крышку люка, дернул вверх крышку.
Тщетно! Видимо, с той стороны ее держали. Еще рывок посильнее - и кольцо
вместе с винтом выскочило из подгнившей древесины.
  Он выхватил наган, сунул ствол в дыру от винта. В последний момент
задержал палец на спуске. Нельзя стрелять. Все село сбежится на шум.
  Выпрямившись, с отчаянием посмотрел на Сашу. За его спиной скрипнула
дверь. Он обернулся.
  В дверях стояла хозяйка дома. Прижав к груди каравай хлеба, молча смотрела
на чекистов. Потом перевела взгляд на винтовки и подсумки, валявшиеся на
полу.
  - Куда подевали стражников? - одними губами спросила женщина. - Убили?
  Саша покачала головой, показала на люк в погреб.
  - Обоих?
  - Один там, - Шагин кивнул в сторону каморки.
  Хозяйка медленно опустилась на ларь в углу сеней.

  Был поздний вечер, когда в доме, где содержались пленные, послышались
крики, топот. Со звоном лопнуло стекло, из окна грянул выстрел.
  Это подняли тревогу караульные, явившиеся сменить "хорька" и его напарника.
  В дом врывались все новые группы бандитов. Несколько человек выволокли из
каморки связанного часового, освободили его от веревок. Другие метались в
сенях, где из подпола доносились глухие крики. Мешая друг другу, бандиты
отодвигали мучной ларь, комод, стол, которыми была заставлена крышка люка
в погреб.
  Наконец крышку подняли. Из люка вылез "хорек". Грязный, со слипшимися
волосами, он шатался от слабости. Тут же на него набросился второй
стражник. Крича, что это предатель, вцепился в горло "хорьку", оба
покатились по полу. Их растащили, поволокли к атаману.
  Вбежала хозяйка. При виде разгрома, учиненного бандитами, заломила руки,
запричитала. Расталкивая мужчин, стала хватать валявшиеся в беспорядке
вещи, складывать на большую кучу тряпья и старых полушубков в углу сеней.
  Из ее взволнованной речи, перемежаемой проклятиями в адрес пленников и
незадачливых сторожей, можно было понять: она находилась у соседки, где
пекла хлеб, видела, как из села задами пробирались в степь два человека -
мужчина и женщина. Но, занятая работой, не придала этому значения. Теперь
ясно, что это были беглецы.
  Слушая женщину, бандиты все больше распалялись. И когда хозяйка дома
выхватила у одного из них обрез и кинулась в дверь - все повалили за ней.
  Владелец обреза нагнал женщину, вырвал у нее оружие, вскочил на лошадь.
  - По коням! - кричали вокруг.
  Бандиты разбежались по дворам, стали выводить на улицу лошадей.
  И вот уже первая группа всадников устремилась в степь. За ними мчались
остальные.
  Хозяйка осталась одна. Когда стих топот коней, осторожно оглянулась. Улица
была пустынна. Лишь в дальнем ее конце на фоне нависшей над горизонтом
большой желтой луны проглядывались несколько движущихся точек. Какие-то
всадники въезжали в село.
  Женщина вернулась в хату. На пороге вновь огляделась. Убедившись, что
вокруг спокойно, поспешила к куче тряпья и рваных одеял в сенях, на
которую несколько минут назад сама же навалила всякий скарб, выхваченный
из-под ног наводнивших дом бандитов.
  - Вылазьте! - негромко сказала она.
  Куча дрогнула, зашевелилась. Из-под нее показался Шагин, помог выбраться
Саше. Затем они извлекли обе винтовки, подсумки и гранаты.
  Все это время хозяйка стояла у двери, прислушиваясь.
  - Не мешкайте, - сказала она. - Быстрее ховайтесь!
  Саша села на пол, спустила ноги в люк погреба, нащупала стремянку. Вскоре
она скрылась в черном квадрате люка.
  - Я внизу, - донесся ее голос.
  Шагин передал Саше винтовки и патроны, рассовал гранаты по карманам.
  - Спасибо! - Он обнял хозяйку. - За все спасибо. Жив останусь - вернусь
сюда. Год буду работать, два года, а поставлю тебе новый дом, самый
красивый дом в селе. Своими руками все сделаю!
  - Ховайся! - шепнула женщина, косясь на дверь.
  Шагин тоже услышал стук копыт близ дома.
  Секунду спустя он исчез в погребе. Хозяйка опустила тяжелую крышку люка.
  Стук копыт слышался отчетливее, громче.
  К дому старосты, где расположился атаман, подъехали три всадника. Двое
спешились и вошли в дом. Третий, солдат, увел коней во двор.
  Один из всадников был полковник Черный, другой - Константин Лелека.

  СЕДЬМАЯ ГЛАВА

  Черный так хватил кулаком по столу, что большая бутыль, которую только что
внес и поставил перед ним рыжий писарь, подпрыгнула и опрокинулась.
Вонючая влага хлынула на стол, оттуда потекла на брюки полковнику.
  - К дьяволу! - рявкнул он и смахнул бутыль на пол. - Просамогонили все на
свете!
  Он с ненавистью посмотрел на атамана. А тот молчал, только тискал пальцами
рыхлое, синее от перепоя лицо.
  "Батько" считал себя выучеником Черного - больше года провел в его отряде,
кочуя по югу России, пока не отпочковался от наставника, чтобы создать
собственную банду.
  Сейчас он чувствовал себя весьма неуютно. Полковник был скор в решениях,
тяжел на руку. Запросто мог пришибить. Шлепнет, и весь разговор.
  Взгляд атамана, блуждавший по горнице, остановился на "хорьке". Главарь
бандитов по-собачьи оскалил зубы. Вот он, главный виновник!
  Рука атамана легла на колодку с маузером, лежащую здесь же, на столе,
отщелкнула крышку.
  "Хорек" увидел, закричал, повалился на пол.
  - Погоди, - сказал Черный, морщась, как от зубной боли. - Чего порешь
горячку? Думай, как дело поправить. Остальное потом. - Он обернулся к
Лелеке: - Слушай, Костя, может, не они это были, не те самые?
  Лелека, шагавший по комнате из угла в угол, покачал головой:
  - Ну да, "не они"! Обыскивали "учителя", ничего не нашли. А потом у этого
человека вдруг оказался револьвер. Где же находилось оружие? У спутницы,
вот где! И прятала она на себе не только наган, но и портфель. Потому и
"брюхатая". Вот тебе, Черный, "не они"!
  - Э-эх! - Полковник замотал головой, выставил пальцы, сжал их в кулаки. -
Здесь были, голубчики!
  - Искать надо, - сказал Лелека. - Убежден: не могли уйти далеко.
Утверждает же атаман, что все кони в селе пересчитаны, оказались на месте.
  - На месте, - подтвердил атаман. - Хлопцы каждый двор обошли, проверили.
  - Ну вот. - Лелека сделал паузу. - Сдается мне, они еще в селе. Затаились
и ждут. Уж я Шагина знаю, этот умеет. День будет ждать, неделю, а на рожон
не полезет.
  - Думаю, ошибаешься. - Черный поглядел на атамана: - Хорошо осмотрели дома?
  - Еще надо искать, - упрямо сказал Лелека. - Все осмотреть заново. Не
могли они уйти в степь пешком. Это было бы глупо. А Шагин умен.
  - Ладно, еще разок прочешем село. Люди когда должны вернуться из степи?
  - До утра будут там, - сказал атаман.
  - Коли так, справимся сами, - решил Черный. - Со мной тридцать сабель,
справимся!
  Он достал карту, разложил на столе. Отыскал на карте село, заключил его в
большой круг.
  - Вот тебе район поисков, - сказал атаману. - Вернутся хлопцы из степи,
пусть снова туда едут. Никакого отдыха. Пожрут - и тотчас в седла, понял?
  - И распределить надо людей так, чтобы охватить весь район, ничего не
пропустить, - вставил Лелека. - Каждому дать участок с ориентирами...
  - Верно. - Черный обратился к атаману: - Все понятно, разъяснять не надо?
  - Чего же яснее... Коней заморим.
  Полковник так посмотрел на главаря бандитов, что тот поперхнулся, втянул
голову в плечи.
  - Все как есть сделаем, - пробормотал он. - Кони что? Свежих найдем, не
тревожься... Только сюда не ходим. - Атаман пододвинул карту, положил
ладонь на северо-восточную часть очерченного полковником круга: - Не так
встречают...
  Черный промолчал. Пояснений ему не требовалось. Он и сам не раз натыкался
на крепкую самооборону жителей населенных пунктов, нес потери и уводил
отряд, ничего не добившись.
  - Тебе виднее, - сказал он, - действуй, как лучше. Но пути туда
обязательно перекрой. И не теряй времени. А мы здесь поработаем.
Константин, бери людей, приступай. Все осмотри, каждую щелку.
  Лелека вышел.
  Теперь в комнате кроме полковника Черного и атамана были только "хорек" да
рыжий писарь.
  - Можем идти, батько? - набравшись смелости, проговорил "хорек". -
Подсобим солдатам.
  Атаман мрачно посмотрел на него.
  - Да прогони ты их, - сказал Черный.
  - Пошукаем в той хате, - продолжал бандит, поняв, что для него опасность
миновала. - Все куточки облазим.
  - Во-во! - Черный махнул рукой. - Проваливайте!
  Когда "хорек" и писарь вошли в дом, где недавно содержались пленники,
хозяйка мыла пол в горнице. Стол, табуреты и другое имущество она
выволокла в сени, загромоздив дорогу к двери.
  Бандиты перелезли через домашний скарб, принялись за обыск. Хозяйка
попыталась протестовать, но "хорек" молча оттолкнул ее в сторону.
  Они быстро осмотрели комнату и каморку. Писарь слазил на печь, "хорек"
разворошил единственную в доме кровать, даже заглянул под нее.
  Обыск был закончен.
  - Двинули на волю, в курятнике пошукаем, в хлеву, - предложил писарь.
  - Сидят они там на насесте, тебя дожидаются! - зло проговорил "хорек".
  Он понимал, что бессмысленно оставаться в доме. Но еще глупее было шарить
в курятнике или хлеву, где все открыто, на виду. Да он и с самого начала
не надеялся на успех. Важно было найти предлог, чтобы ускользнуть от
атамана. Вот и придумал обыск...
  Бандит уже прошел сени и толкнул дверь, как вдруг остановился. Он вспомнил
о надписи на столе, которую от его имени сделал "учитель". Что было
написано? Ага! "Тикаем до Червонной Армии". "Тикаем", - а его, Павла
Чванова, связал и бросил в подпол... Почему? Может, и сам с бабой хотел
туда же, а надпись сделал для отвода глаз?
  Он обернулся к хозяйке:
  - Волоки вещи в горницу!
  - Какие вещи? - Женщина всплеснула руками. - Да ты что, очумел?
  Бандит длинно выругался, вместе с напарником стал расшвыривать наваленный
в сенях скарб. Вскоре стала видна крышка люка в погреб.
  - Поднимай! - скомандовал "хорек" писарю.
  Тот штыком поддел крышку.
  Когда она стала торчком, бандиты заглянули в люк. Из квадратной черной
дыры несло сырым холодом. "Хорек" вздрогнул, представил, что спускается в
погреб, а снизу кто-то хватает его за ноги, тянет...
  - Свету дай! - приказал он хозяйке.
  Женщина оставила ведро и тряпку, прошла за занавеску, где хранилась посуда
и лампа. Долго возилась там - все оттягивала время. Наконец вернулась,
неся старенькую трехлинейную лампу с жестяным отражателем.
  "Хорек" взял лампу, наклонился над погребом. И снова почудились руки,
тянущиеся из холодного мрака... Он поежился, зажмурил глаза. Однажды те
руки уже добрались до его горла - до сих пор ноет. Неужто все повторится?..
  Писарю сказать, чтобы лез? Не сунется писарь, знает: у них два карабина,
наган... По всему выходит, что самому придется!
  И вдруг его осенило.
  - Баба, - крикнул он, - а ну, давай в погреб!
  Угрожая оружием, заставил хозяйку спуститься в люк.
  - Ha! - "хорек" передал ей лампу. - Лезь да лучше гляди: нет ли там кого?
  Женщина исчезла в подполе. Бандиты легли у люка, заглянули вниз. Там
дрожало круглое световое пятно, виднелось запрокинутое к люку лицо
хозяйки, ее широко раскрытые глаза.
  - Ну? - крикнул бандит.
  - Нема туточки никого, - донеслось из погреба. - Спускайся, сам погляди.
  - Жди, - сказал "хорек" писарю. - И карабин чтоб в руках был, мало ли
что... Понял?
  - Может, еще кого позвать? - нерешительно проговорил тот. - Одним
несподручно.
  "Хорек" не ответил. Перекрестившись, сунул ногу в люк, утвердился на
ступеньке.
  Все это время его круглые от страха глаза были устремлены на напарника.
  - Не уходи, - прошептал он, исчезая в квадратном отверстии, - карабин
держи наготове.
  Шаг вниз по шаткой стремянке. Снова шаг. И еще ступенька. Ноги стали как
каменные - невозможно оторвать их от опоры. Ладони вспотели - револьвер
вот-вот выскользнет, грохнется в погреб.
  Внезапно бандит дернулся, охнул, - почудилось, кто-то подкрадывается в
темноте. Но вместо врага увидел хозяйку. Та возилась с лампой - стекло
успело закоптиться, пульсирующий огонек был едва различим.
  - Будь ты проклят! - сердито сказала женщина. - Разве ж это керосин! Одна
грязь да вода. Не горит, хоть плачь... Да спускайся же, окаянный, а то
лампа вовсе погаснет!
  "Хорек" вытянул ногу и нащупал пол. Спустил вторую. Отдышавшись, толкнул
женщину кулаком:
  - Лампу давай!
  - Осторожно! - шепотом сказала хозяйка.
  - А чего? - Глаза бандита настороженно шарили по бочкам с капустой,
очертания которых едва проступали во мраке. - Говори, чего молчишь?
  Женщина отдала лампу, шагнула к лестнице.
  - Куда?
  - Крысы, - нервно проговорила хозяйка. - Ох и богато крысюков в подполе!
Развелись, проклятые, не уймешь. Вчера одна зверюга набросилась, укусила...
  Бандит сглотнул ком, переступил в нерешительности с ноги на ногу.
  - Травить их надо, крысюков, - пробормотал он, нащупывая стремянку. -
Бурой травить или еще чем. А то вовсе выживут из хаты...
  Он не договорил. Хозяйка вдруг прижалась к нему.
  - Вон они, гляди, сразу две... Вон же, мимо тебя прошмыгнули!..
  Нервы у "хорька" не выдержали. Сунув лампу хозяйке, он стал карабкаться к
люку.
  Наверху кроме писаря его ждал Константин Лелека. В дверях хаты стояли
солдаты.
  - Обшарил погреб, - сказал бандит, стараясь говорить ровно, не частить. -
Все как есть посмотрел. Крысюков полно, это да. Так и шныряют, проклятые,
так и шныряют...

  В третьем часу ночи Микола Ящук запряг свою каурую, выехал со двора. Ночь
была темная - тяжелые тучи напрочь закрыли луну, сеял мелкий бесшумный
дождик.
  У церкви подвода была остановлена четырьмя вооруженными всадниками. То был
патруль из группы полковника Черного.
  Первым делом обыскали возницу, затем сбросили на землю весь груз - четыре
больших мешка. В них оказалась пшеница. После того как зерно было
прощупано штыками, старику учинили строгий допрос. Он показал, что едет в
город на рынок и что пшеница принадлежит местному попу. Один из патрульных
побывал у священника. Тот все подтвердил и, кроме того, напомнил, что у
Ящука красные отняли хорошего жеребца, а взамен всучили кобылу.
  - Диковину такую где раздобыл? - спросил биндюжника один из всадников,
когда мешки были вновь завязаны и погружены на подводу.
  Речь шла о зеленой австрийской шляпе. Биндюжник снял ее, любовно поправил
перо, вновь водрузил шляпу на голову.
  - На привозе выменял, - сказал он, берясь за вожжи. - Добрая капелюха.
  На околице села оказался второй патруль. Бородача остановили и снова
перетрясли весь груз.
  А через час, уже далеко в степи, на пути подвода возник мужчина.
  Ящук ждал этой встречи, остановил лошадь.
  Они обменялись несколькими словами.
  Появилась женщина. В руках у нее был тяжелый портфель. Бородач развязал
один из мешков. Портфель исчез в зерне. Подвода свернула со шляха и
потащилась по целине.
  К рассвету добрались до каменистой балки. Где-то в нагромождении утесов
Микола Ящук заставил лошадь спуститься по крутому откосу. Здесь козырьком
нависала серая ноздреватая скала. Это было надежное убежище - обнаружить
телегу и людей мог лишь тот, кто приблизился бы к ним на десяток шагов.
  Под скалой провели день, отоспались.
  И еще одна ночь в степи. Самая длинная ночь: когда знаешь, что близок
конец пути, каждая верста тянется бесконечно.
  Стали гаснуть звезды, и примолк оркестр цикад, а подвода все ползла и
ползла в клубах поднимавшегося с земли серого теплого тумана.
  Но вот Ящук остановил лошадь. Некоторое время прислушивался, приставив
ладонь к уху.
  - Ага! - удовлетворенно сказал он.
  Еще через минуту донесся приглушенный расстоянием крик паровоза.
  Утром они были на станции. Ехали не таясь - на водокачке весело полоскался
красный флаг.

  В этот день на долю Саши выпало еще одно испытание.
  Они уже распрощались со своим спасителем, кое-как втиснулись в древний
щелястый вагон, набитый беженцами, мешочниками, шпаной, как вдруг Саша
сжала руку Андрею. Глаза ее были устремлены в противоположный угол вагона.
Шагин посмотрел туда. Увидел пожилого мужчину в котелке и легком пальто и
рядом с ним миловидную женщину, много моложе своего спутника. Они сидели
на больших желтых чемоданах и жадно ели, доставая пищу из газетного
свертка, который на коленях держал мужчина.
  Шагин сразу узнал Сашиного отца. Спутницей же, вероятно, была та, из-за
которой он покинул семью. В свое время история эта наделала много шума в
городе.
  ...Саша молча проталкивалась подальше от этих двоих. Шагин шел следом,
прижимая к боку портфель с драгоценностями, который предосторожности ради
завернул в свой пиджак.
  Свободное место отыскалось в коридоре, возле уборной - дверь в нее была
крест-накрест заколочена досками.
  Шагин сел на полу, Саша устроилась рядом. Он закрыл глаза - и в сознании
отчетливо возникла высокая стройная женщина. На ней черное, ловко сшитое
платье, простенькая шляпа с вуалеткой в тон платья. С того дня, как из
семьи ушел муж, она надевала только темное. Но все равно - уверенная
походка, твердый взгляд...
  Гриша Ревзин рассказывал: по утрам Саша всегда провожала мать, работавшую
в госпитале фельдшерицей - госпиталь и женская гимназия были по соседству.
  Однажды женщина вернулась домой в слезах. Саша пробовала узнать причину,
но мать отмалчивалась.
  На следующий день Саша пришла к госпиталю, когда там заканчивалась работа,
стала в сторонке.
  Вскоре из больничных ворот появилась мать, торопливо пошла по улице.
Тотчас из-за угла возникли двое, загородили ей дорогу. Один был Сашин
отец, другой - известный всему городу пьяница и скандалист. Возник спор,
ссора. Саша не слышала, о чем шла речь. Позже узнала: отец требовал
развода и раздела имущества... Вот отец что-то сказал спутнику. Тот сунул
в рот пальцы, пронзительно свистнул. Это был сигнал. Как из-под земли
выросли несколько оборванцев, окружили женщину, обрушили на нее поток
ругани.
  У тротуара мальчишки играли в ножики. Саша рванулась к ним, выдернула из
земли ржавый нож, подскочила к отцу. Она ударила бы, но мать перехватила
ее руку с ножом.
  ...Шагин осторожно выпрямился, посмотрел туда, где сидели владельцы желтых
чемоданов. Те уже справились с едой. Мужчина хлопотливо запаковывал
сверток с остатками пищи.
  Он потер лоб, вздохнул. Очень хотелось курить, а табаку не было. Ну да
ничего, можно и потерпеть. Самое трудное осталось позади. Через два дня
они будут на месте. Это уж точно, что будут.

  Теплый солнечный день в Киеве. Только что прибыл эшелон с юга, выплеснул
на привокзальную площадь тысячную толпу. На приехавших набросились
перекупщики. Начался торг. Так продолжалось с полчаса. Потом площадь
опустела, ветер погнал по ней утиный пух, скомканную бумагу, остатки
камышовых корзин...
  Тогда появились Саша и Шагин. Правой рукой Андрей прижимал к боку
портфель, все так же запеленатый в пиджак, левой поддерживал Сашу.
  Огромный город пересекли пешком - они едва не падали с ног под грузом
драгоценностей, но у них не было своих денег, чтобы нанять извозчика.
  И вот здание Всеукраинской ЧК.
  В кабинете председателя ВУЧК Мартына Лациса Саша отщелкнула замки
портфеля, вывалила на стол груду сокровищ.
  Всего десять дней назад портфель был как новый, Теперь же его черная
лакированная кожа потрескалась, пошла зелеными пятнами, а один бок и вовсе
прогнил. Словом, портфель уже ни на что не годился.
  Саша подержала его в руках, отбросила в угол...


  1 Владелец судов.
  1 Лотерея.
  1 Части особого назначения.
  1 Здесь и далее все документы подлинные,
1 В декабре 1917 года по требованию нескольких членов Совнаркома - левых
эсеров Александрович был введен в состав ВЧК в качестве товарища
(заместителя) председателя.
  1 Полковник (нем.).
  1 Нашивки на брюках для верховой езды, обычно из кожи




                                  ЧАСТЬ II



                                  ПЕРВАЯ ГЛАВА


  1

  Ярким солнечным днем ранней осени 1919 года Саша прибыла в Одессу. Выйдя
на привокзальную площадь, остановилась в нерешительности: куда идти?
Сегодня воскресенье, - значит, мало надежды, что председатель Губчека или
кто-нибудь из его заместителей окажется на месте. Ну а что толку от
разговоров с дежурным? Предложит явиться завтра, когда будет начальство...
  Стояла удушливая жара. Отвесные солнечные лучи будто насквозь пронзали
немногочисленных вялых прохожих. И только деревья казались приветливыми и
веселыми.
  Под слабенькой тенью молодого каштана Саша решила передохнуть, сбросила
вещевой мешок, присела на него. Очень хотелось спать - всю ночь провела на
ногах, в тамбуре переполненного вагона. Она зевнула, кулаком потерла
глаза. Взгляд ее упал на афишную тумбу. Оттуда на Сашу смотрела красавица
в вечернем туалете. Дама держала на вилке большую котлету и иронически
улыбалась. Это была реклама нового фильма, в котором играла знаменитая
кинозвезда Вера Холодная.
  Котлета напомнила о том, что почти сутки у Саши ничего не было во рту и,
хотя аппетит начисто отсутствует, есть все же надо. Она сунула руку в
карман вещевого мешка, нашарила кусок тяжелого мокрого хлеба, поднесла его
ко рту.
  Дама на афише продолжала улыбаться - теперь уже, как показалось Саше,
откровенно насмешливо. Еще бы: ела она не кислый, лежалый хлеб, а нечто
простым смертным недоступное.
  - Дура, - беззлобно сказала Саша, упрямо размалывая во рту хлеб, - дура
набитая!
  - Дура и есть, - сказали за спиной.
  Саша обернулась. В двух шагах от нее стоял человек с тяжелой челюстью,
непрерывно двигавшейся, будто обладатель ее все время жевал. На голове
мужчины была водолазная феска, руки в синей татуировке глубоко засунуты в
карманы штанов. Впалую грудь обтягивала выгоревшая рваная тельняшка.
"Матрос" хмуро смотрел на Сашу. Вот челюсти его замедлили движение, губы
сложились трубочкой, из них вылетел длинный плевок.
  - А ну, слазь! - негромко сказал он.
  - Куда это я должна слезть? - ответила Саша, с любопытством рассматривая
незнакомца.
  - А туда... - Человек замысловато выругался, стрельнул глазами по
сторонам. - Добром прошу, освободи торбу!
  Площадь была пустынна. Убедившись в этом, мужчина пинком сбил Сашу с
мешка, подхватил его, одним движением закинул за спину и зашагал прочь.
  Саша вскочила на ноги, загородила ему дорогу.
  - Не балуй! - Незнакомец снова сплюнул, поиграл слегка вытянутым из
кармана ножом.
  Он хотел сказать и еще что-то, но осекся: в руках у девушки оказался
пистолет.
  - Пардон, - пробормотал налетчик, сбросил мешок на землю и с независимым
видом пошел к вокзалу.
  - Стой!
  Мужчина ускорил шаг.
  - Стреляю! - сказала Саша.
  Незнакомец остановился. Саша поманила его пальцем и, когда он подошел,
показала на мешок:
  - Бери!
  Видя, что тот озадачен, настойчиво повторила:
  - Бери!
  Он поднял мешок, растерянно посмотрел на Сашу,
  - Теперь двигай!
  - Куда?
  - Двигай, - повторила Саша, шевельнув стволом пистолета. - Сам знаешь куда.
  Налетчик понуро побрел через площадь.
  Саша сунула пистолет в карман жакетки и пошла следом, забавляясь
создавшимся положением.
  В двух шагах от здания ЧК "носильщик" остановился.
  - Трое у меня, - глухо сказал он, глядя куда-то поверх головы Саши. -
Трое, и все девчонки. Младшей годик. Второй день не жрали. Устали орать с
голодухи... Увидел, что вытаскиваешь хлеб, не выдержал.
  Саша с минуту молча смотрела на него.
  - Дай сюда финку!
  Он шевельнул прямыми, как доски, плечами, вытащил из кармана свое оружие.
Это был кухонный нож с засаленной деревянной ручкой.
  Саша повертела нож в пальцах. Подумав, сунула его в щель между тротуарными
плитами, ногой нажала на рукоять. Лезвие хрустнуло и переломилось.
  - Развязывай торбу!
  Мужчина послушно размотал шнурок, стягивавший горловину мешка. Там
оказался сверток с одеждой и два кирпича черного хлеба.
  - Бери хлеб!
  Человек тупо уставился на Сашу.
  - Бери!
  Он заплакал.
  Саша вложила ему в руки оба кирпича, подхватила мешок и ушла.
  Вскоре она сидела перед комендантом ЧК, к счастью оказавшимся на работе.
  - Лады, - сказал комендант, просмотрев Сашины документы. - Лады, деваха. -
Он откинулся на спинку стула, поднял глаза к потолку, пожевал губами. -
Это когда же ты, стало быть, изволила приехать?
  - Сегодня.
  - Одна?
  - С латышским полком. Особый латышский полк. А что? В чем вы сомневаетесь,
товарищ?
  Комендант не ответил. Тяжелым пресс-папье стукнул в боковую стену, к
которой был придвинут стол. Видимо, пресс-папье для этой цели служило
нередко: стена вся была в мелких выбоинках.
  Комендант постучал вторично.
  - Журба! - гаркнул он, обращаясь к той же стене. Почему-то Саша была
уверена: человек, которого зовет комендант, будет такой же бравый вояка, с
боцманским голосом, при маузере и шашке на перекрещенных ремнях.
  Но оказался Журба узкоплечим застенчивым пареньком лет шестнадцати. Войдя,
остановился у порога, не зная, куда девать большие худые кисти, торчащие
из чрезмерно коротких рукавов совсем уж детского пиджачка.
  - Возишься, - строго сказал комендант и положил пресс-папье на место. -
Катя где?
  - Моется же с дороги, - тонким голосом проговорил Журба и густо покраснел.
  - Моется, - недовольно протянул комендант. И решительно приказал: -
Позвать!
  Когда Журба повернулся к двери, чтобы идти, Саша увидела у него на бедре
огромный "смит-вессон" в самодельной кобуре. Револьвер зацепился за ребро
дверной коробки. Журба на секунду застрял у выхода, рванулся и неуклюже
вывалился из комнаты.
  - Орел, - буркнул комендант. И вдруг улыбнулся: - А нюх у него, что у
твоей легавой, хоть ошейник с медалью вешай. На золото нюх, ежели оно
заховано. Бывает, шукают хлопцы на обыске, бьются, а все без толку. Тогда
накручивают телефон: "Журбу сюда!" И что ты думаешь? Явится, покрутит
носом и - вот они, кругляши!..
  Дверь отворилась. Вошла женщина. Саша удивленно подняла плечи. С минуту
они молча глядели друг на дружку, потом расхохотались. В одной роте были
политбойцами, вместе в разведку ходили, все лето мотались по стране,
дрались с врагами Советской власти. Сюда и то ехали в одном вагоне. Вроде
бы подруги - водой не разольешь. А помалкивали, что чекистки.
  Саша посмотрела на коменданта, устроившего ей ловушку:
  - Хитер ты, дядя!
  Тот пожал плечами.
  - Будешь хитрый, ежели в благословенной Одессе кинешь в собаку, а попадешь
в контру.
  Снова было пущено в ход пресс-папье, и, когда Журба явился, комендант
приказал накормить и устроить Сашу.

  2

  Катя Теплова и Саша ночевали в комнатке рядом с кабинетом коменданта.
Лежали рядышком на широченном скрипучем топчане и вспоминали о пережитом,
временами прерывая беседу, когда комендант очень уж энергично распекал
безответного Журбу или колотил по рычагу телефона, пытаясь докричаться до
станции...
  Саша узнала, что Катюша Теплова - потомственная рыбачка из-под Балаклавы,
что родителей ее в восемнадцатом зарубили бандиты и что теперь
один-единственный близкий ей человек на всем белом свете - это электрик с
минного заградителя "Смелый", который вот уже полгода как не подает о себе
вестей, хотя вроде бы жив - видели его люди в матросском десанте у
Николаева, потом под Ростовом, потом где-то в Сальских степях...
  Слушая подругу, Саша размышляла о своей жизни. Вот и ее разлучила судьба с
человеком, который мог стать близким, единственным... Доставив в Киев
портфель с драгоценностями, они разъехались. Андрей Шагин получил
назначение в особый отдел дивизии, действовавшей на западе Украины. Саше
же предстояло пробиваться к родным местам в составе латышского полка...
Первой уезжала она. Накануне вечером у них оказалось несколько свободных
часов. Устроились на лавочке в каком-то сквере. Больше молчали: в тот
последний вечер разговор не клеился.
  И писем от него Саша не получала - ни одного письма! Да и откуда было
взяться письмам, если ее полк кочевал по лесам и степям, все время в
стычках, в боях, и что ни неделя - то новое место базирования, новый
адрес!..
  Заснули девушки перед рассветом.
  Утром Катя Теплова получила назначение в отдел. А Саше под расписку
объявили приказ: чекисты, которые в силу военной необходимости покинули
свои города, должны вернуться к месту работы.
  В этот же день Саша собралась уезжать. Ее провожали Катя и Журба.
Комендант выдал пропуск в порт и записку, по которой Сашу должны были
посадить на пароход - тот как раз отправлялся в нужном направлении.
  Подруги шли рядом. Журба плелся, поотстав на несколько шагов, неуклюже
прижимая к груди вещевой мешок Саши, в котором сейчас находилась связка
сушеной тарани и полбуханки хлеба - паек, полученный вЧК.
  В порту быстро отыскали нужный причал. Здесь стояла обшарпанная посудина с
высокой трубой, пробитой осколками. Из пробоин фонтанчиками выплескивался
сизый дым, стекал на палубу и стлался по ней, - казалось, крашенная
суриком железная палуба раскалена, дымится, вот-вот взорвется и пароходик
взлетит к небесам.
  - "Демосфен", - с трудом прочитала Катя полустершуюся, в грязных подтеках
надпись на скуле парохода.
  - Был такой грек, - сказал Журба. - В древности жил.
  - Хорош! - продолжала Катя. - Как сядешь на этого "Демосфена", так держись
за спасательный круг. Еще лучше - пробки надень, так и сиди.
  - На вашем месте, я бы не поехал, - вдруг сказал Журба и покраснел. - Я
этот "Демосфен" знаю. Что ни рейс, то авария. На прошлой неделе дал течь,
его буксир спасал. Насилу дотянул до берега.
  - Глупости, - возразила Саша. - Он еще поплавает, этот дредноут. И потом,
я везучая. Словом, за меня не беспокойся. Дай-ка мешок!
  Но Журба еще крепче обхватил вещевой мешок гостьи.
  - Не уезжайте, - проговорил он и опустил глаза.
  - То есть как? - не поняла Саша. - Совсем не уезжать? Здесь остаться?
  Журба стал что-то торопливо объяснять, но голос его утонул в реве сирены.
К причалу подходил большой транспорт. Вот с высокого корабельного носа
швырнули на берег легость - груз с разматывающимся линем. Транспорт стал
швартоваться.
  - Как не уезжать? - повторила Саша. - Совсем?
  - Ну да, - кивнул Журба и сразу стал багровым. - Оставайтесь у нас...
  Саша почувствовала, что и сама заливается краской. Вдруг вспомнилось:
утром, когда вернулась с Катей из умывальной, на подоконнике обнаружила
граненый стакан с водой и в нем - розу. Позже Журба вызвался проводить
девушек в столовую и устроил так, что они быстро и сытно позавтракали. А
потом он же битый час висел на телефоне, обзванивая десятки людей в порту,
пока не выяснил все необходимое о пароходе. И в заключение приволок хлеб и
тарань - Саша в спешке забыла, что надо позаботиться о еде на время
поездки... Ну и Журба!
  Она растерянно смотрела на юношу. А тот вдруг выпустил вещевой мешок,
повернулся и быстро пошел назад. И огромный револьвер в нелепой кобуре
прыгал и колотился по его тощему боку.
  Саша, будто и впрямь в чем-то была виновата, с опаской скосила глаза на
подругу. Но Кате было не до нее. Прижав к щекам ладони, она во все глаза
смотрела на группу моряков, спускавшихся по трапу с подошедшего
транспорта. Вот она стала клониться вперед, сделала шаг к морякам, еще шаг
- и вдруг ринулась к одному из них. Высокая, с разметавшимися по плечам
черными волосами, в туго перепоясанной солдатским ремнем черной короткой
кожанке, надетой поверх цветастого легкого платья, бежала Катя по
выщербленным каменным плитам причала.
  А тот, к кому она мчалась, был недвижим, будто врос в камень, на котором
стоял, и сам стал камнем: расставленные и чуть согнутые в коленях ноги в
брезентовых брюках, распахнутый на здоровенной груди синий китель, широкое
лицо, едва видное из-за надетого на плечи колесного станка пулемета
"максим".

  3

  Берег был уже далеко, а Саша все махала платком двум крохотным фигуркам на
причале, махала, и улыбалась им, и вытирала слезы, которые, казалось, сами
бежали из глаз. Она была счастлива. Счастлива, что все так хорошо
получилось у Кати. И верила: Катино счастье - и для нее самой, для Саши,
доброе предзнаменование. И у нее тоже все будет хорошо. Да и как может
быть иначе, если сейчас ярко сияет солнце и море рядом, вот оно, море,
нагнись - и достанешь рукой, доброе и ласковое после столь долгой
разлуки...
  А пароход, густо дымя искалеченной трубой, неторопливо скользил по
округлым зеленым волнам. И все отодвигался берег, и сизая легкая дымка
постепенно затягивала и город, и порт, и причал...
  Саша вздохнула, отошла от поручней, поискала глазами, где бы устроиться. И
удивленно наморщила лоб. На палубе, ближе к носу, прислонившись к каким-то
ящикам, сидела... Стефания Белявская!
  Выглядела докторша совсем не так, как в день, когда чекисты явились к ней
с обыском. Сейчас перед Сашей была не капризная изнеженная барынька, а
этакая баба из простонародья, рано поблекшая и располневшая. Вот она
поправила косынку на шее, расстегнула пуговицы грубой кофты, стащила ее с
плеч. Мужчина с желтым, одутловатым лицом, что сидел рядом, принял кофту,
положил себе на колени.
  "Муж, - поняла Саша, - сам доктор. А по виду - мешочник, одет в старье,
небрит, грязен. Да и выглядит пришибленным, жалким. Может, маскарад?"
Она вздохнула. Кто знает, маскарад или нет? Время такое, что Белявский и
вправду мог обнищать, опуститься.
  Между тем доктор достал кисет, отсыпал табаку в бумажку, передал кисет
мужчине, сидевшему по другую сторону от жены.
  Саша оглядела и этого, второго, профессионально запоминая незнакомца.
Мужчина был в такой же рвани, что и Белявский, но держался иначе. Он
производил впечатление сильного, уверенного в себе человека.
  Это был Борис Тулин.


                                  ВТОРАЯ ГЛАВА


  Уездная ЧК помещалась все в том же двухэтажном особняке. Возле входа
прогуливался часовой. В стороне стоял оперативный транспорт - автомобиль и
две пролетки.
  Ноги сами несли Сашу к знакомому зданию. Все здесь было привычно: и улица,
и этот дом, и часовой, - Саше казалось, что она узнала бойца
комендантского взвода, одного из слушателей политкружка, которым
руководила по поручению партячейки. Она улыбалась и все ускоряла шаги.
  Часовой заметил раскрасневшуюся и возбужденную девушку. Прикинув, что
направляется она к подъезду охраняемого им учреждения, на всякий случай
загородил крыльцо.
  Это вернуло Сашу к действительности. Она гордо вскинула голову и с
независимым видом прошагала по тротуару.
  Комендатура была за углом. Войдя туда, Саша постучала в окошко, сказала
сотруднику, что ей надо к председателю.
  - К самому председателю? - усмехнулись в окошке. - Может, хватит
коменданта?
  - К председателю! - резко повторила Саша.
  Она чувствовала себя глубоко задетой тем, как ее встретили в родном
учреждении, хотя отлично понимала, что сейчас здесь работают другие люди,
ее не знают и со своими претензиями она выглядит просто глупо. Понимала
все это, досадовала на себя, но побороть этого чувства не могла и потому
злилась еще больше.
  А комендант, будто нарочно, все расспрашивал, по какому такому делу
домогается встречи с председателем УЧК юная посетительница.
  Позже Саша подружилась с ним - комендант оказался славным парнем и
неплохим работником. Но сейчас она почти ненавидела его. Ведь по поручению
Андрея Шагина она сама выбрала для ЧК это здание, сама размещала все
отделы и службы, добывала столы, телефоны, сейфы... И вот теперь какой-то
новичок допрашивает ее снисходительно и дотошно, как постороннего человека.
  - По служебному, - отрезала Саша. - Звоните и не морочьте мне голову!
  Еще в Одессе она узнала фамилию нового председателя здешней ЧК. Это был
незнакомый ей человек. И все же, когда наконец комендант сдался и снял
трубку телефона, она задержала дыхание: вдруг именно сегодня, в эти часы
вернулся в город и занял свое место в ЧК председатель Андрюша Шагин!..
  Нет, чуда не произошло. И минуту спустя, предъявив часовому пропуск, Саша
стала подниматься на второй этаж, где располагался кабинет председателя.
Она была на половине пути, когда вверху хлопнула дверь и на лестничной
площадке появился мужчина. Высокий, очень худой, с густой и совершенно
седой шевелюрой, раздвинутой прямым пробором на крупной лобастой голове,
он стоял на лестнице и разглядывал Сашу.
  - Позвольте, - сказал он глухим, с хрипотцой, басом, - позвольте, да это
же...
  Он не успел договорить. Охнув, Саша кинулась к нему на грудь.
  - Кузьмич, - шептала она, обхватив мужчину за плечи, целуя его в жесткую
щеку, - дорогой мой, милый Кузьмич!
  А тот говорил Саше ласковые слова, осторожно гладил ее голову, плечи.
  Бережно поддерживая девушку, он повел ее по коридору, толкнул дверь
председательского кабинета.
  - Степан, - сказал Кузьмич поднявшемуся из-за стола председателю, -
Степан, это Саша. Та самая Саша, мой спасительница.

  Как был спасен Кузьмич

                                1


  Последние дни декабря 1916 года... Трудным был этот месяц в родных Сашиных
краях. Северный ветер пригнал с моря тяжелые тучи. Они намертво обложили
город, реку, взморье, спускались все ниже, пока не соединились с
поднимавшимся от воды ледяным промозглым туманом. И тогда небо высыпало на
землю снег, много снега, так много, что под грузом его трещали деревья на
улицах и в городском парке, а в некоторых ветхих домах предместья
провалились крыши. Однако через несколько дней потеплело, хлынул дождь. Он
хлестал несколько суток подряд, начисто смыл снег...
  Дождь сеет и сейчас, в канун Нового года. И Саша, двигаясь мимо привоза
вверх, к форштадту, с трудом вытаскивает ноги из пропитанной влагой,
раскисшей земли.
  Вот и каторжная тюрьма, одна из пяти городских тюрем (есть еще уголовная,
пересыльная, для женщин и для малолетних заключенных). Но каторжная -
самая большая и важная, в ней заперты враги царя - политические.
  До тюрьмы десяток шагов. У Саши влажнеют ладони, противно першит в горле.
Она невольно замедляет шаги. Еще не поздно повернуть назад, возвратиться в
город. Ее никто не упрекнет: сама вызвалась.
  На железной двери с оконцем надпись: "Служебный вход". Саша стоит перед
дверью.
  - Еще не поздно уйти, - шепчет она, - не поздно, не поздно... - И стучит в
дверь.
  Она приготовилась увидеть этакое жандармское страшилище: багровые щеки,
выпученные глаза, нос картошкой над волосатым ртом. Но в открывшемся
оконце обыкновенное человеческое лицо. Человек что-то жует, сонно глядит
на девушку.
  - Здравствуйте, - говорит Саша и улыбается. - Мне передали, что у вас есть
работа.
  Человек перестает двигать ртом. Он озадачен.
  - Работа в оранжерее, - поясняет Саша, поспешно раскрывая местную газету.
- Вот объявление, вам требуется цветочница. А я так люблю ухаживать за
цветами! И умею? - Она показывает новую бумагу.
  - Давай!
  Тюремщик просовывает руку в оконце, Саша вкладывает в нее газету и свои
документы. Рука исчезает. Оконце захлопнулось.
  Минуту назад Сашу пробирала холодная дрожь. Сейчас ей жарко. Она опускает
воротник пальто. Отойдя на несколько шагов, вытирает мокрое от дождя лицо.
  Перед ней лежит город. Отсюда, с вершины пологого холма, он как на ладони.
Где-то внизу, близ центральной улицы, ее дом. Там мама и брат... Мама!
Вспомнив о ней, Саша плотнее поджимает губы. Мать ни о чем не
догадывается: дочка отправилась на поиски работы, вот и все...
  Стук отодвигаемых засовов за спиной у Саши. Дверь отпирается. Тюремщик
показывает рукой: можно войти.
  Саша переступает порог тюрьмы.

  В тюремной канцелярии какой-то чин неторопливо перебирает бумаги
просительницы. Вот метрическое свидетельство и документ об образовании, из
которых явствует, что девушке шестнадцать лет и что в местной гимназии она
экстерном сдала экзамены на аттестат зрелости. Далее, плотный голубой лист
с тиснением: корона и замысловатый вензель. Это свидетельство управителя
имением барона Гольдфайна: подательница сего нынешним летом работала на
плантациях барона, занимаясь выращиванием цветов; ее работой довольны...
  Отложив бумаги, полицейский офицер поднимает глаза на стоящую перед ним
девушку: маленькая, в легком пальто, надетом поверх ситцевого платья.
Совсем ребенок...
  - Работа в тюрьме среди каторжников для таких, как вы, - дело трудное.
Хорошо подумали?
  Саша поспешно кивает. Ей очень нужна работа. Мать - фельдшерица,
зарабатывает мало. Брату пятнадцать, учится у сапожника, почти не приносит
денег... Нет, она будет хорошо работать. Пусть господин офицер не
сомневается, она справится.
  Чин размышляет. В оранжерее без специалиста не обойтись: недавно
заключенные опять погубили несколько сот хризантем. Цветы предназначались
на продажу; начальник тюрьмы лишился дохода, устроил взбучку подчиненным,
приказал немедленно найти цветовода... Может, взять девчонку на пробу?
  - Ладно! - Хлопнув ладонью по столу, офицер встает. - Поглядим, на что вы
годитесь.
  Саше объявляют: вход в тюрьму по записке старшего надзирателя. С
заключенными не общаться, ничего не брать у них, ничего не приносить с
воли. В городе не болтать о том, что видела или слышала в тюрьме.
  - Иначе мы закуем вас в кандалы и заживо сгноим в темном, как преисподняя,
карцере. - Офицер улыбается Саше. Двое надзирателей, что стоят у двери,
хохочут.
  - Когда сможете приступить к работе?
  Саша едва удержалась, чтобы не крикнуть: "Немедленно, сейчас!"
- Завтра, если позволите, - говорит она, стараясь, чтобы голос ее звучал
спокойно, буднично.

  2

  Запахи плесени и карболки, чеснока и застоявшегося махорочного дыма,
арестантского пота и прокисшего черного хлеба - весь этот отвратительный
тюремный букет господствует не только в сырых каменных коридорах, по
которым только что провели Сашу, но даже во дворе заведения. Кажется,
будто тяжелый смрад источают серые стены корпусов, со всех сторон
обступившие приземистое строение под стеклянной крышей в центре двора. Это
и есть оранжерея.
  - Входи! - командует сопровождающий Сашу тюремщик и ударом ноги
распахивает грубую дощатую дверь. - Веселее двигай ногами, девка!
  Саша входит.
  Оранжерея - владение другого стража. Передав ему Сашу, первый надзиратель
уходит.
  Заключенные - их здесь человек двадцать, - как по команде, оставили работу
и во все глаза смотрят на девушку. В большинстве это пожилые люди.
Впрочем, их очень старят давно не стриженные волосы, косматые бороды.
Одеты они в грязные штаны, куртки и шапки из серого солдатского сукна. Все
в железе - на запястьях и на ногах у них браслеты, соединенные цепью такой
длины, что руки можно поднять лишь до уровня рта.
  В руках у надзирателя длинная палка. Не сходя с места, он тычет ею в спину
одному из каторжников. Люди, очнувшись, возвращаются к своим занятиям.
Большинство из них рыхлят землю на грядках, двое катят на тачке бадью с
навозом, еще несколько человек волокут тяжелую бочку с водой.
  Движением руки надзиратель подзывает Сашу. Она подходит, выслушивает
подробное наставление. Тюремщик увлекся, держит речь. Саша делает вид, что
слушает, сама же украдкой разглядывает заключенных. Один из них - тот,
ради которого она проникла сюда.
  В свою очередь каторжники изучают "вольную": то и дело кто-нибудь
выпрямляется, чтобы вытереть пот с лица, на самом же деле внимательно
рассматривает девушку.
  В помещении пыльно, душно. В воздухе стоит тихий, мелодичный звон. Его
издают цепи работающих здесь людей.

  3

  Неделя миновала. Саша освоилась, пригляделась к тем, кто постоянно
трудится в оранжерее. Таких восемь человек. Остальных приводят, когда есть
спешная работа.
  "Временщики" Сашу не интересуют. Нужный ей человек должен быть среди этих
восьмерых. Установить его, вступить с ним в контакт необходимо как можно
быстрее. Руководитель подпольной организации, устроивший Саше
"командировку" в тюрьму, указал его приметы: высокий, худой, с хриплым
басом, волосы густые и седые. Назвал и кличку: Кузьмич. Кличка пристала к
человеку много лет назад в централах, на пересылках и этапах - давняя
подпольная кличка, ставшая как бы вторым именем.
  Кто же из восьмерых?
  Ростом и комплекцией под приметы подходят двое заключенных. Теперь
предстоит выяснить, какие у них голоса, кто отзовется на кличку.
  Саша приготовила ящик с рассадой, наполнила водой большую лейку и ждала.
  Удобный момент наступил, когда тюремщик направился в дальний конец
помещения.
  Она отнесла рассаду на грядку, близ которой работали интересовавшие ее
заключенные, вернулась и подняла лейку с водой.
  Работавшие в оранжерее вдруг увидели: возле рассады девушка оступилась и
уронила тяжелую лейку, вероятно, себе на ногу, ибо застонала и, присев,
стала растирать лодыжку.
  Один из каторжников помог ей подняться.
  - Очень больно? - спросил он.
  - Конечно, больно - тяжесть-то какая! - сказал другой.
  При первых звуках его голоса у Саши перехватило дыхание.
  - Кузьмич? - выпалила она.
  - Ну, Кузьмич, - ответил мужчина. - А что?
  Вдруг он отвернулся, схватил грабли, стал сгребать навоз.
  - Осторожно! - услышала Саша.
  Но она и сама заметила возвращавшегося надзирателя.
  Через час Саша вновь оказалась возле Кузьмича, поймала его взгляд:
  - Как вам живется? Здоровы ли?
  Заключенный осторожно посмотрел туда, где был надзиратель. Страж только
что скрутил цигарку, облизал ее и, закурив, обвел помещение сонными
глазами. Ну что ж, каторжник и вольная работают шагах в четырех друг от
друга, не общаются. Заняты делом и все остальные. Значит, порядок. И
тюремщик с удовольствием сделал большую затяжку.
  - Здоров ли я? - тихо переспросил Кузьмич. - Да, в общем, со здоровьем
неважно...
  - О вас думают. Берегите себя. Старайтесь больше отдыхать, не нервничать...
  Саша не успела закончить. Кузьмич схватился за грудь. В оранжерее долго не
смолкал резкий, надсадный кашель.
  Отдышавшись, он принялся за работу.
  - Что вам принести?
  - Мне бы листик бумаги, - услышала Саша его низкий, рокочущий бас, - Хоть
маленький листик бумаги и карандаш!..
  - Хорошо!
  Подхватив лейку, Саша отошла в сторону. На первый раз было достаточно.
Итак, Кузьмич понял ее, отозвался. Часть задачи решена.

  4

  Утром за десять минут до начала работы Саша была возле тюрьмы. Как всегда,
дежурный без промедления выдает разовый пропуск. Но в проходной Сашу
подстерегает неожиданность.
  - Покажи харч! - требует страж, которому она только что вручила пропуск.
  - Пожалуйста, вот мой завтрак. - Саша с готовностью развязывает узелок с
едой. - Два бутерброда, яблоко, бутылочка с молоком.
  Страж рассматривает и даже взвешивает в руке яблоко, разнимает на
половинки бутерброды с маслом, почему-то переворачивает маленькую бутылку,
в которой плещется молоко.
  - А здесь мелочь, - Саша протягивает портмоне. - Что-то около гривенника.
Это я оставлю у вас, если можно. Вы не будете возражать?
  - Поговори мне! - бросает страж.
  Портмоне отобрано, его содержимое высыпано на стол. Затем тюремщик
сгребает монеты, прячет портмоне в ящик стола.
  Из смежной комнаты появляется женщина, тщательно ощупывает одежду Саши.
Закончив обыск, удаляется. За все это время она не произнесла ни слова.
  - Проходи! - командует страж.
  У Саши хватает выдержки неторопливо завязать узелок с завтраком, даже
улыбнуться тюремщику. Если бы знал он, что при обыске пальцы женщины едва
не коснулись карандаша и бумаги, спрятанных под кофточкой!
  Кузьмич появился у бочки с водой, будто и не заметил вошедшую. А сам
незаметно продвигается к клумбе, где вчера распустились астры.
  Звенит кандальная цепь. Щелкают ножницы. Кузьмич срезал два десятка
цветов. Держа их в руках, оборачивается. Охранник видит: арестант ищет,
кому бы передать астры. Каторжники же, как на грех, все заняты - рыхлят
землю, возятся с большой бочкой, полной воды. Только "вольная" стоит без
дела - вошла и топчется возле порога.
  - А ну, подсоби! - говорит страж и подбородком указывает Саше на Кузьмича.
  - Да быстрее поворачивайся!
  Саша спешит к Кузьмину, берет цветы, ловко укладывает их в плетеную
корзину.
  - Принесла, что просили, - шепчет она. - Приготовьтесь, сейчас передам!
  - Спасибо.
  - Срежьте еще цветов. Быстрее!
  Кузьмич понял. Минуту спустя Саша берет у него ворох хризантем. Их руки
встретились, к Кузьмичу переходит многократно сложенный лист бумаги и
крохотный карандаш.
  - От вас ждут весточки.
  - Кто ждет?
  - Вы должны знать...
  Внезапно Кузьмич хмурится, отворачивается. Что он знает об этой девице? Не
полицейская ли провокация - затея с карандашом и бумагой?
  Осторожность борется в нем с желанием наконец-то установить связь с
товарищами на воле.
  - Хорошо, - говорит Кузьмич.
  - Надо сегодня! - Улучив минуту, Саша улыбается каторжнику, на секунду
прикрывает глаза. - Не бойтесь, я везучая. Все будет в порядке.
  Кузьмич тоже не может сдержать улыбки.
  - Спасибо! - шепчет он.
  - Меня Сашей зовут.
  - Спасибо, Саша!

  5

  - Зима прошла, и здесь, на юге России, солнце стало пригревать совсем
по-весеннему. На дворе март, середина марта 1917 года.
  Саша только что закончила работу и торопится покинуть тюрьму. Скорее на
волю, на чистый воздух, пропитанный ароматами реки и пробуждающейся после
зимней спячки степи! Работа завершена совсем - Саша не вернется сюда.
Впрочем, это неточно. Конечно, она явится еще раз, но уже не будет робко
стучать у двери, кланяться и улыбаться, демонстрируя унижение и
покорность. Тюрьма доживает последние дни. И вообще близок конец всей этой
рабской жизни!..
  Сегодня утром она мчалась к тюрьме, что называется, на всех парусах - не
терпелось скорее сообщить заключенным ошеломляющую весть. Но те Бог знает
откуда уже проведали, что в Петербурге революция и царя скинули.
  Дробно стучат каблучки Сашиных туфель по каменному полу тюремного
коридора. Позади громыхают сапожищи стражника. Этот тоже в курсе событий:
весь день озадаченно чесал пятерней заросшую щеку и молча глядел, как
арестанты собираются группами, тискают друг друга в объятиях. А потом один
из них, осужденный на бессрочную каторгу молодой парень, вдруг сорвал
пяток алых гвоздик, с поклоном протянул стражнику. Тот растерялся, цветы
взял, и в тот же миг оранжерея задрожала от хохота.
  Саша смотрела на эту сцену и кусала губы, чтобы не разреветься. У нее
голова кружилась от счастья. Пусть подпольщики не довели до конца дело с
побегом Кузьмича и его друзей. Все же главное было достигнуто: удалось
подкормить ослабевших политических, укрепить в них веру в скорое
освобождение.
  Особой заботой Саши был Кузьмич. Удалось пронести для него несколько банок
сгущенного молока, масло и даже шоколад. И болезнь стала отступать.

  Утром тысячи горожан запрудили центральную площадь. Толпа густеет, с
кожевенных и металлургических заводов, из порта и с ткацких фабрик спешат
новые группы рабочих и моряков. Люди возбуждены, многие обнимаются, целуют
друг друга, поют песни.
  То и дело возникают ожесточенные короткие споры. Площадь все больше
бурлит. Какие-то личности взбираются на ящики, на облучки экипажей,
размахивают шляпами, кричат - призывают к "спокойствию и благоразумию",
советуют "не устраивать беспорядков, анархии", избрать депутацию к
городским властям, а самим разойтись по домам и ждать.
  Толпа отвечает негодующими возгласами. Кое-где ораторов стаскивают с
импровизированных трибун, передают с рук на руки - они плывут над морем
голов и исчезают на краю площади.
  Вспыхивает красный флаг. Он все выше, выше... Человек с флагом взбирается
на плечи товарищей.
  - К тюрьмам, - кричит он. - Все идем к тюрьмам! Освободим наших братьев,
узников самодержавия!
  Этот призыв подхватывают тысячи голосов.
  Появляются еще флаги. Они движутся. Толпа устремляется за ними. На улицы
выливается человеческая река.
  Полицейских не видно, и люди ускоряют шаг. Это уже лавина, которую не
остановить никакими силами.
  Человек пятьсот окружили каторжную тюрьму, взламывают ворота.
  Сашу оттеснили, она никак не может пробиться вперед.
  И вдруг она видит Кузьмича! Его ведет по тюремному двору Гриша Ревзин. На
ходу накидывает на Кузьмича свой пиджак, целует, обнимает.
  Это он, Ревзин, первый из городских подпольщиков установил, в каких
тюрьмах содержатся те, кого следовало выручить в первую очередь, отыскал
след участника баррикадных боев 1905 года большевика Кузьмича. Он же был
инициатором операции по спасению подпольщика, дважды пытался устроиться на
работу в каторжную тюрьму и, лишь потерпев неудачу, порекомендовал
направить туда Сашу.
  ...Кузьмич и его спутник медленно движутся к выходу из тюрьмы. Где-то
Ревзин потерял свои очки. Без очков он беспомощен, то и дело оступается.
Кузьмич берет его под руку, что-то говорит, видимо, смешное: Ревзин
хохочет. Они оба смеются и плачут, нисколько не стыдясь слез.
  Рванувшись, Саша оказывается возле них. Это сделано вовремя - Ревзин
споткнулся, ступив на поваленные тюремные ворота. Он и Кузьмич упали бы,
не поддержи их Саша.
  К вечеру толпы горожан и члены боевых большевистских дружин вновь
собрались на центральной площади. Появились парни и девушки со связками
желтых картонных папок - делами из городских тюрем. В центре площади их
сложили в кучу и подожгли.
  Вспыхнул смрадный костер. Пламя разрасталось. Люди бегали вокруг огня,
поздравляли друг друга. Кто-то запел "Марсельезу". Мелодию подхватили
сотни голосов. И летели в огонь все новые кипы тюремных бумаг, и портреты
царя, и синие жандармские фуражки вперемешку с серыми арестантскими
робами...


                                  ТРЕТЬЯ ГЛАВА


  Председатель УЧК и Кузьмич усадили Сашу, выслушали ее рассказ о том, как
были вывезены ценности и документы ЧК. Попросив карту, Саша пометила
место, где были зарыты документы и мешок с серебром.
  - На всякий случай, - сказала она. - Мало ли что может случиться с любым
из нас...
  - Где вы расстались с Андреем Шагиным? - спросил председатель. - От него
до сих пор нет вестей.
  - В Киеве. Мы сдали портфель с ценностями, и Мартын Лацис поручил ему
особое задание. Андрей уехал два дня спустя. Я его больше не видела.
  - Он имеет здесь близких?
  - Он одинок...
  - А я и домой к тебе наведывался, - сказал Кузьмин. - Думал, коли вы
отправились вместе...
  - Мама! - встрепенулась Саша. - Что с ней?
  - Жива-здорова, такая же красивая. - Внезапно Кузьмич остановился. - Так
ты и дома еще не была?
  - С пристани - сюда... А брат?
  - Мама ничего о нем не знает...
  С минуту Саша молчала. Вон как раскидала людей гражданская война! Где
сейчас Михаил? Жив ли? В последний раз она видела брата в дни, когда
чекисты готовились оставить город. Михаил, тоже коммунист, на минуту
забежал домой. Там и перебросились десятком фраз.
  - Тоже уйдешь? - спросила Саша.
  Михаил торопливо запихивал в сумку смену белья и бритвенный прибор:
  - Не знаю. Приказ собраться в ревкоме.
  Схватил самую большую свою драгоценность - именной маузер, которым был
награжден за участие в разгроме крупной банды анархистов, поцеловал сестру
и мать и исчез...
  ...Саша вздохнула, отрываясь от воспоминаний, поглядела на председателя. И
рассказала, как нашли Григория Ревзина.
  Кузьмич встал, заходил по комнате. Вот он подсел к столу, взял лист
бумаги. Написав несколько фамилий, пододвинул лист председателю.
  - Здесь все, кто работал раньше в аппарате, а теперь вернулся. Надо
допросить их. Может, что и выяснится.
  - Только без спешки, - сказал председатель. - А то ненароком спугнешь
подлеца.
  - Если в этой истории и впрямь замешан кто-нибудь из аппарата ЧК, -
Кузьмич задумался, сложил бумагу, спрятал в карман. - Пока у нас только ни
на чем не основанные догадки.
  - Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, - вздохнул председатель. - Ох как
хотел бы!
  Саша попросила разрешения участвовать в расследовании.
  - В расследовании - да, в допросах - нет, - сказал председатель. - Кстати,
кто вас видел кроме коменданта и часового? Я имею в виду сотрудников.
  - Никто.
  - Очень хорошо. Более того, это просто удача. - Председатель пересел
поближе к Саше. - Я вот о чем думаю. Очень важно, чтобы разговоры с
сотрудниками вело лицо... ну, нейтральное, что ли. Точнее, не
участвовавшее в тех событиях.
  - Вроде бы уточнение некоторых обстоятельств, и только, - вставил Кузьмич.
  - Тогда никто не насторожится, не встревожится, понимаешь?
  - Вот бы послушать, что будут говорить, - сказала Саша. - Я же их всех
хорошо знаю, почувствую, если кто сфальшивит.
  - Это устроим, - сказал Кузьмич. - Будешь сидеть в соседней комнате, дверь
в нее приоткроем, услышишь все до последнего слова. Годится?
  - Вполне. - Саша встала. - Идемте!
  - Прямо сейчас? Отдохни с дороги, матушку повидай.
  - На могиле Гриши Ревзина Андрей Шагин поклялся, что найдет убийцу и сам
его расстреляет. Для меня эти слова - приказ. Нельзя медлить. Каждый день
"работы" предателя может всем нам дорого стоить.

  "Стариков", успевших вернуться в родной город и вновь работающих в
аппарате УЧК, оказалось шестеро. Тот, что был вызван первым, доложил
Кузьмичу, с кем шел, подробно рассказал о длительном переходе степью
навстречу Красной Армии. Его напарник тоже оказался на месте. Кузьмич
допросил и его, все уточнил и со спокойной душой отпустил обоих,
предупредив, чтобы помалкивали о состоявшемся разговоре.
  Еще двое были в командировке.
  В кабинет вошел Олесь Гроха. Саша записала состоявшийся диалог.

  КУЗЬМИЧ. Как проводилась эвакуация сотрудников УЧК?
  ГРОХА. Сперва все вместе плыли на лодках. Спустились по реке верст на
десять и высадились там, где начинался лес. Председатель объявил приказ:
каждый выбирает напарника, и - ходу лесом, степью, как сподручнее, лишь бы
не попасть в руки противника и выйти к своим.
  КУЗЬМИЧ. Кого в напарники выбрал председатель УЧК?
  ГРОХА. Свою помощницу, Сизову. Что было дальше, не знаю: сам я ушел одним
из первых. Имущество УЧК оставалось с ним, с председателем.
  КУЗЬМИЧ. Вы сами с кем были в паре?
  ГРОХА. Со своим старым дружком. Был у нас такой следователь - Тарас
Чинилин.
  КУЗЬМИЧ. Был... Как это понять?
  ГРОХА. Убили Чинилина.
  КУЗЬМИЧ. Когда, где?
  ГРОХА. Там же, в степи. Мы напоролись на бандитский кордон... Да я обо
всем донес рапортом, как вернулся. И место указал, где Тарас похоронен.
  КУЗЬМИЧ. Понятно. Ревзина помните?
  ГРОХА. Это Григория-то? Разве такого забудешь!
  КУЗЬМИЧ. Дружили с ним?
  ГРОХА. Не любит он меня, Гриша. Косится: много, мол, берешь на себя. Олесь.
  КУЗЬМИЧ. А вы как к нему относитесь?
  ГРОХА. Я что же... Как он ко мне, так и я к нему. Но с Григорием на любое
дело и сейчас готов - парень надежный.
  КУЗЬМИЧ. С кем уходил Григорий Ревзин?
  ГРОХА. Не знаю.
  КУЗЬМИЧ. Может, вспомните?
  ГРОХА. Мы с Чинилиным раньше ушли, а он еще оставался. Многие еще
остались, почти все.
  КУЗЬМИЧ. Позже его не встречали?
  ГРОХА. Никого из наших не видел, пока сюда не вернулся. А зачем этот
разговор?
  КУЗЬМИЧ. Узнаете позже. Пока наша беседа секретная.

  Когда за Грохой затворилась дверь, Кузьмич прошел к Саше, закурил папиросу.
  - Не густо, - задумчиво сказал он. - Кстати, о Ревзине говорил в настоящем
времени: "С ним на любое дело готов..."
  - М-да, - протянула Саша. - А кто следующий? Кузьмич заглянул в список:
  - Константин Лелека.

  Запись беседы с Константином Лелекой

  КУЗЬМИЧ. Нам надо быстрее собрать старых работников аппарата УЧК. Поэтому
уточняем обстоятельства, связанные с последней эвакуацией из города весной
этого года. Надеемся, что это поможет в розыске и возвращении товарищей...
Как мне говорили, вы уходили вместе со всеми?
  ЛЕЛЕКА. Да, в городе никто не оставался.
  КУЗЬМИЧ. Известно, что сотрудники высадились с лодок на противоположном
берегу реки, верстах в десяти ниже по течению. Это правильно?
  ЛЕЛЕКА. Так и было.
  КУЗЬМИЧ. Потом все разбились на мелкие группы и разошлись. И это верно?
  ЛЕЛЕКА. Вы все знаете.
  КУЗЬМИЧ. Не все. Кто шел первым?
  ЛЕЛЕКА. Помнится, Гроха и Чинилин.
  КУЗЬМИЧ. А последним?
  ЛЕЛЕКА. Не знаю точно - я ушел раньше. Но полагаю, сам председатель и
Александра Сизова. Кстати, сегодня она вернулась в город.
  КУЗЬМИЧ. Откуда вам это известно?
  ЛЕЛЕКА. Моя обязанность - наблюдение за вокзалом и пристанями. Как же мне
не знать, кто прибывает в город!..
  КУЗЬМИЧ. Резонно... Однако вернемся к эвакуации. Кто ушел после Грохи и
Чинилина?
  ЛЕЛЕКА. Так сразу и не вспомнишь.
  КУЗЬМИЧ. А вы сами?
  ЛЕЛЕКА. Где-то в середине...
  КУЗЬМИЧ. Вы были один?
  ЛЕЛЕКА. Конечно, нет. Председатель Шагин распорядился, чтобы уходили
парами.
  КУЗЬМИЧ. Понятно. Кто был вашим спутником?
  ЛЕЛЕКА. Пожидаев Захар.
  КУЗЬМИЧ. И все обстояло благополучно?
  ЛЕЛЕКА. Не совсем. Вернее, совсем не благополучно. На шестой день пути,
когда мы выбрались к железной дороге, я подхватил дизентерию. Ослаб так,
что не мог двигаться. Пожидаев пристроил меня у каких-то людей, сам пошел
дальше.
  КУЗЬМИЧ. Бросил вас и ушел?
  ЛЕЛЕКА. Не бросил. Оставил с моего согласия.
  КУЗЬМИЧ. Разумеется, обо всем доложили, когда вернулись?
  ЛЕЛЕКА. Меня никто не спрашивал.
  КУЗЬМИЧ. Напишите подробный рапорт: где и у кого лечились, в какие сроки,
куда направились потом. И о Пожидаеве - как он вел себя в пути, что вам
известно о его судьбе.
  ЛЕЛЕКА. С тех пор как мы расстались, Пожидаева больше не видел. Где он, не
знаю.
  КУЗЬМИЧ. Вот и изложите все это на бумаге.
  ЛЕЛРКА. Понял. Простите, чем вызван такой... допрос?
  КУЗЬМИЧ. После длительного перерыва съезжаются старые работники. Нам надо
все знать о каждом человеке. Вам это кажется странным?
  ЛЕЛЕКА. Нет.
  КУЗЬМИЧ. Ну и отлично. Разговор окончен. Идите и завтра представьте рапорт.

  Сидя в своей комнатке, Саша дописывала последние строчки состоявшейся
беседы, когда вошел Кузьмич.
  - Каковы впечатления? - спросил он.
  - О Ревзине вы не упомянули. Почему?
  - Не счел нужным. Что мог сказать о нем Лелека? Ведь он ушел раньше...
  - А вы-то сами как относитесь к Лелеке?
  - Очень неглуп. Умеет работать. У председателя на него кое-какие виды.
  - Виды на выдвижение?
  - Да.
  - А Гроха?
  - У этого слаба теоретическая подготовка. Зато он отличный практик. И в
его преданности делу революции трудно сомневаться. Словом, парень как
парень. Таких у нас большинство.
  - Совсем забыла, - вдруг сказала Саша. - Со мной на одном пароходе прибыли
врач Станислав Белявский с супругой - те самые, квартиру которых мы
обыскивали и были жестоко одурачены... Да вы знаете, я уже говорила. Так
вот, Шагин не исключал, что Белявского кто-то предупредил о предстоявшем
обыске. - Саша задумалась, покачала головой. - Сперва это обстоятельство.
Потом убийство Ревзина. Далее - нас с Шагиным разыскивают по всей степи...
Словом, Белявские снова в городе и хорошо было бы установить наблюдение за
ними.
  Кузьмич кивнул, сделал пометку в блокноте.
  - Лучше, если работать будут люди из нового состава, - сказала Саша.
  - Резонно, - сказал Кузьмич. Он сделал паузу, задумчиво посмотрел на Сашу.
- Я вот о чем думаю. Не проверить ли могилу, о которой упомянул Олесь
Гроха?
  - Могилу Тараса Чинилина?
  - Да.
  - Что ж... Заодно разыщем тайник с документами и серебром. Это в одном
районе.
  - Условимся, то и другое возьмешь на себя.
  Саша кивнула.
  Зазвонил телефон. Председатель интересовался ходом расследования. Кузьмич
коротко доложил о состоявшихся беседах, с минуту слушал, поглядывая на
Сашу.
  - А вот мы и спросим ее. Он отвел руку с телефонной трубкой: - Твоя старая
должность свободна. Не возражаешь?
  Саша кивнула.
  - Не возражает, - сказал Кузьмич в трубку.
  - Теперь я хочу отправиться домой. - Саша подавила зевок. - А завтра
утром...
  - Лучше, если сразу же выедешь на проверку рапорта Грохи.

  ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

  Чету Белявских принудили вернуться в город весьма серьезные обстоятельства.
  Последние четыре месяца они провели в Одессе, куда перекочевали в поисках
удачи. Сперва в Одессу уехал Тулин - у его родителей имелся там особняк,
да и сам Борис Борисович был в Одессе своим человеком. Словом, Тулин
отправился на разведку. Вскоре от него пришло письмо. Старый школьный
товарищ звал супругов Белявских к себе, прозрачно намекая на большие дела,
которые сейчас вершат здесь все, кому не лень.
  До сих пор ценности мадам Базыкиной лежали у Станислава Оттовича мертвым
грузом и, что называется, жгли руки своих новых владельцев. Не терпелось
обратить ценности в деньги, а сами деньги пустить в оборот. Но в городе,
где все еще обретался Базыкин, это было опасно - нрав у купца, как это
хорошо знал Белявский, был крутой, а рука тяжелая. Да и можно ли вообще
как следует развернуться в городишке, где каждый человек на виду!
  Иное дело - огромная, многолюдная Одесса, рай для тысяч и тысяч дельцов.
Они затеряются в человеческом водовороте. Никому не будет дела ни до
Белявских, ни до их капиталов.
  Словом, Одесса тех дней представлялась Станиславу Белявскому грандиозным
карточным столом, на который он и выложит свой великолепный козырь.
  Так рассуждал Белявский, прочитав письмо Тулина. Все говорило за то, что
Борис Борисович не обманул ожиданий, хорошо разведал обстановку. Теперь
предстояло самое трудное - уломать Стефанию. Зная супругу как человека,
абсолютно лишенного таких ценных черт характера, как деловитость,
инициатива и предприимчивость, Белявский был убежден, что Стефания наотрез
откажется от переезда в другой город.
  А она, как только Станислав Оттович показал письмо Тулина, бросила все и
побежала укладываться!
  Станислав Оттович был озадачен. Впрочем, он недолго ломал голову, пытаясь
найти объяснение странному поведению жены. Главное достигнуто: они едут!
  И вот - Одесса. Жилье Тулина оказалось достаточно комфортабельным. Это был
небольшой особняк, расположенный на одной из станций Большого фонтана.
Гостям отвели апартаменты на втором этаже.
  Наскоро распаковав багаж и переодевшись, они спустились в гостиную.
Белявский, в отлично сшитой чесучовой паре, в канотье и с тростью,
выглядел вполне респектабельно.
  Он заявил, что оставляет супругу на попечение Тулина, ибо очень спешит в
город: следует нанести визит одному старому знакомому, местному маклеру,
который, конечно, имеет обширные связи в деловом мире.
  Хозяин особняка и Стефания заперли двери за Станиславом Оттовичем и...
кинулись друг другу в объятия, ибо давно были близки, еще с той поры,
когда Борис Тулин впервые появился в доме Белявских.
  Так начался одесский период жизни и деятельности врача Белявского. Это
было поистине удивительное время. Ему сразу же повезло: при содействии
приятеля-маклера он продал базыкинские ценности гораздо выгоднее, чем
надеялся. Затем последовала серия смелых спекуляций. Объектами ее было
канадское зерно и мясные консервы из Аргентины, сукно и сахарин,
изготовленные в Англии, и даже розовое масло Болгарии. И все удавалось,
все приносило отличный барыш! За короткое время первоначальный капитал был
увеличен почти втрое.
  Надо ли говорить, что удачливые коммерсанты обзавелись собственной
просторной квартирой и хорошей обстановкой. Станислав Оттович, страстный
любитель морских прогулок, стал присматриваться к элегантной моторной
яхте, которая по случаю продавалась весьма недорого.
  Казалось, все шло хорошо, ничто не предвещало несчастья.
  А оно надвигалось.
  Началось с того, что Белявский поведал своему другу-маклеру о намерении
купить яхту. Затем попросил назвать какой-нибудь надежный банк,
французский или, скажем, швейцарский, куда он, Белявский, намерен
перевести все свои деньги, так как понимает, что в конце концов большевики
могут взять верх, и тогда порядочным людям не останется ничего иного,
кроме как бежать на Запад.
  Выслушав эти слова, маклер разволновался. Он разразился страстной тирадой,
из которой следовало, что в нынешнее бурное время надежных банков нет и не
может быть. Со всех концов света идут вести о том, что один за другим
лопаются банки, которые еще вчера считались абсолютно надежными, этакими
незыблемыми финансовыми твердынями. Лишь золото является непреходящей
ценностью, которой не страшны всякие инфляции, девальвации или иные трюки.
Нет, в этих условиях умный человек делает единственно верный ход: все свои
капиталы, движимое и недвижимое имущество он обращает в благородный
металл. С таким грузом можно ехать куда угодно, хоть на край земли.
Кстати, лично он так и поступит: свои финансовые операции он уже завершил
и не позже чем через месяц переезжает в Австралию. Там у него богатые
родственники и неплохие связи в деловом мире.
  Белявский позавидовал светлой голове и тонкому чутью приятеля, мысленно
возблагодарил провидение за то, что не поспешил с переводом денег в
швейцарский или французский банк. Да, они со Стефанией тоже отправятся в
Австралию. Путешествовать будут все вместе - так веселее, да и меньше
риска.
  Маклер выслушал Белявского, казалось, без всякого энтузиазма. Ехать
вместе? А не задержится ли Белявский со сборами? Нет? Ну, тогда куда ни
шло. Вот и супруги их за время путешествия ближе познакомятся, станут
приятельницами. Кстати, в этом случае переправа через границу обойдется
дешевле. Что же касается проводника, то такой человек уже найден -
абсолютно надежен и возьмет недорого. Прямиком доставит их в Турцию. А
оттуда открыта дорога в Австралию.
  Он одобрил и предложение Белявского воспользоваться яхтой, которую тот
только что купил: очень хорошо, они поедут на яхте. А в Турции ее можно
будет продать.
  Приняв знаменательное решение об отъезде, Станислав Оттович стал
действовать с удвоенной энергией. Он завершал последние операции, покупал
на все наличные деньги золото и драгоценности. Работая по пятнадцать часов
в сутки, ценой невиданного напряжения, смог все закончить к намеченному
сроку.
  В эти недели Стефания тоже трудилась не покладая рук, но занималась иными
делами - распродавала свои туалеты. Так посоветовал муж, сказав, что
смешно везти с собой одесские кофты и юбки, когда на пути в Австралию - в
Париже или Брюсселе - можно обзавестись вещами, куда более элегантными и
модными.
  Наступил день отъезда. Поздним вечером Станислав Оттович и Стефания
подошли к своей яхте, причаленной в укромном месте.
  Красивое судно будто дремало на неподвижной воде. Станислав Оттович даже
прищелкнул языком от удовольствия - яхта была отличной покупкой.
  Маклер уже находился на борту. Он протянул руку, чтобы помочь доктору,
сгибавшемуся под тяжестью двух саквояжей с драгоценным грузом. Станислав
Оттович тепло улыбнулся приятелю, но саквояжей не отдал. Собрав все силы,
он сделал последний шаг и гордо ступил на палубу своего владения. Следом
поднялась Стефания - она несла тяжелый кожаный сак в черную и красную
клетку.
  - Слава Богу! - врач поставил саквояжи на палубу и расправил затекшие
руки. - Слава Богу, мы дома. Стефания, иди в каюту, сейчас будем
отчаливать. Хвала Всевышнему, самое трудное позади!
  Но Станислав Оттович плохо знал своего партнера-маклера. Потому и поспешил
с выводами.
  Неожиданно маклер сделал выпад и выбросил вперед сжатую в кулак руку. Удар
был нанесен по всем правилам. Белявский молча перелетел через поручни и
упал в море. Секундой позже раздался второй всплеск - в воде забарахталась
Стефания.
  На яхте застучал двигатель. Судно отвалило от причала и устремилось в море.
  Когда Белявским удалось выбраться из воды, яхта была уже далеко - рокот
мотора едва прослушивался. Вскоре он смолк. На море и берег легла тишина.
  Теперь Белявским нечего было делать в Одессе.
  О трагических событиях, развернувшихся ночью возле уединенного причала на
Большом фонтане, Борису Тулину рассказано не было. Супруги Белявские все
свалили на большевиков: ворвались в дом, обобрали...


                                  ПЯТАЯ ГЛАВА


  К исходу теплого осеннего дня бородатый возница завершил свои дела на
городском привозе и выехал в степь, направляясь домой.
  Ни сам он, ни лошадь нисколько не изменились с тех пор, как их последний
раз видела Саша. Цела была даже зеленая шляпа, правда украшенная новым
пером. Прежнее обветшало и было выброшено, когда хозяин нашел замену -
великолепное перо из хвоста павлина, так кстати валявшееся на обочине
большака.
  Торговая операция на привозе продолжалась два дня - биндюжник реализовал
десяток мешков ячменя и кукурузы. Все это время каурая кобыла стояла без
дела, успела хорошо отдохнуть и сейчас легко тянула опустевшую колымагу.
  Совсем недавно пролился короткий теплый дождик. Пройдет часа два-три,
земля просохнет, и за каждой телегой вновь протянется рыжее облако длиной
с версту. Но пока лошадь ступала по влажному грунту, воздух был чист и
насыщен сложными ароматами чебреца, полыни, молочая, особенно острыми и
сильными после дождя в предвечерней степи.
  Сперва бородач что-то тоненько напевал себе под нос, потом смолк, сонно
подвигал губами. Он совсем было собрался завалиться на солому, устилавшую
дно биндюги, чтобы вздремнуть, как вдруг встрепенулся, протер глаза. Из-за
кургана показались всадники. Возчик определил: красноармейцы конвоируют
линейку, на которой сидит женщина.
  Он заторопился, задергал вожжами, освобождая дорогу, сдал на обочину, в
самые ковыли, и остановился.
  Линейка поравнялась с подводой, тоже стала.
  Биндюжник сразу узнал женщину, правившую лошадью.
  - Га, "учительша"! - закричал он и так стеганул кнутом по воздуху, что
каурая кобыла задвигала ушами и опасливо покосилась на хозяина.
  Саша спрыгнула с линейки, поспешила к бородачу.
  Они долго трясли друг другу руки, смеялись.
  - А ведь я тебя сейчас поцелую, дядько Микола! - крикнула Саша и чмокнула
Ящука в обе щеки.
  ...Прошло несколько минут. Биндюга и линейка разъехались в свои стороны.
Трясясь в колымаге, Микола Ящук обеими руками крепко держал великолепный
"цейс". Этот морской бинокль до последнего времени был единственной
ценностью, принадлежавшей лично Саше, и хранился дома, пока его владелица
колесила по стране. Сейчас бинокль перешел к новому хозяину - Саше
хотелось хоть как-нибудь отблагодарить Миколу.
  Вдоволь насмотревшись на подарок, Микола Ящук осторожно поднес бинокль к
глазам, навел на ближайший курган. Эффект был таков, что старый возница
едва не свалился с телеги.
  В последующие полчаса бинокль наводился на все, что встречалось по пути.
Возчик радовался подарку, как ребенок, потом утомился, завернул бинокль в
чистую тряпочку, сунул за пазуху.
  В эту минуту он вдруг почувствовал, что должен был о чем-то рассказать
встретившейся "учительше". Но о чем именно? Яшук силился припомнить и не
мог. Знал только, что это нечто важное.
  Ясность пришла много часов спустя, поздно ночью, когда возчик въехал в
свое село. Биндюга едва тащилась по безлюдной в ночной час улице. По пути
проступали из темноты силуэты домов. Вот возникла изба с заколоченным
крест-накрест окном. Ящук усмехнулся. В этом доме минувшей весной бандиты
заперли своих пленников. Заперли, да не устерегли. Хозяйка оказалась
расторопной бабой... Куда же она девалась? Исчезла вскоре после тех
событий. Забила окно, подперла колом дверь да и ушла. Говорили, будто
подалась в город, где у нее проживали родственники или знакомые...
  Следующим домом была просторная пятистенка деревенского лавочника Аникана.
Самое бандитское гнездо. У Аникана останавливался атаман, квартами глушил
самогон, до которого был великий охотник. Здесь бесноватый батько
беседовал с посланцами других бандитских вожаков, принимал гостей...
  Гости!
  Микола Ящук так натянул поводья, что каурая едва не взвилась на дыбы.
Гости! Наконец-то он вспомнил!
  Известие, предназначавшееся для Саши, было такое. Третьего дня в городе,
возле привоза, Микола Ящук вдруг повстречал того самого атаманова гостя,
который минувшей весной приехал в село из города и вместе с бандитами
искал по степи "учителя" и "учительшу"... Этот тип, когда его обнаружил
Ящук, шел мимо привоза, держа в руке военную сумку. Открыто шел, не таясь,
будто не бандит он, а хозяин в городе, чуть ли не комиссар. Ящук пошел
было следом, но растерялся, промедлил: опасался за лошадь. И бандит успел
скрыться. Но это неважно. Главное, что он в городе. Значит, его можно
выследить и арестовать.

  Саша сидела в линейке, привалившись спиной к большому, туго набитому
мешку, перемазанному землей, насквозь промокшему. Несколько часов назад
мешок был вырыт из тайника в лесу. При каждом толчке в нем что-то звенело,
перекатывалось.
  Конники, конвоировавшие линейку, смеялись, упражнялись в остроумии.
Поначалу Саша отвечала им, потом устала. Какое-то время даже дремала, пока
линейка шла по ровному дну высохшего озера.
  Ее двухнедельная командировка подходила к концу, Она торопилась домой,
чтобы поскорее доложить о результатах поездки, привести себя в порядок,
отоспаться, Только этим можно объяснить, что при встрече со старым Ящуком
она не спросила об Андрее Шагине. Ведь где только не бывает возчик, с кем
не встречается во время своих странствий по округе. Вполне возможно, что
видел где-нибудь Андрея. А она толком не поговорила с ним.
  Сейчас Саша досадовала, злилась на себя.

  Поздно вечером линейка и конвоиры добрались наконец до города. И только
здесь, у здания УЧК с темными окнами и запертой входной дверью,
выяснилось, что сегодня не пятница, как почему-то полагала Саша, а суббота
и на работе никого нет и завтра тоже не будет...
  Помощник коменданта и посыльный стащили с линейки привезенный Сашей мешок,
унесли в дежурку. Конвой был отпущен и на рысях ушел в расположение своего
эскадрона.
  Саша осталась одна на улице. Постояв, поплелась домой. Очень хотелось
спать. Но она знала, что еще долго будет ворочаться в постели: слишком
напряжены нервы. Перед глазами неотступно стоял Микола Ящук. Она не могла
простить себе, что не задержалась, не побеседовала с ним.

  В понедельник утром, когда Саша пришла на работу, Кузьмич сидел на
корточках перед вспоротым мешком и извлекал из него документы.
  - Есть новость, - сказал он, как только они поздоровались. - Мне кажется,
довольно интересная. Но сперва говори ты.
  Саша доложила о том, как отыскала приметное место на опушке леса и вырыла
мешок с серебром и архивом, а затем совершила поездку почти за сто
пятьдесят верст - к хутору, близ которого, по утверждению Олеся Грохи, в
перестрелке с бандитами погиб его напарник чекист Тарас Чинилин.
  - Гроха чист, - твердо сказала Саша. - Все проверено. У меня никаких
сомнений.
  - Ну-ну, - усмехнулся Кузьмич, - не будем спешить, расскажи обо всем
обстоятельнее.
  - Есть свидетели: видели, как двое отстреливались от бандитов. Отбились от
них и ушли в степь. А тут новый патруль. Опять выстрелы. Бандитам удалось
застрелить одного. Другой спасся - помогло, что к этому времени стемнело.
Но он вернулся к телу товарища - хуторяне утверждают, что наутро увидели
свежий холмик у подножия кургана, как раз возле того места, где лежал
убитый.
  - Уверена, что речь шла о Грохе и его спутнике?
  - Уверена. - Саша достала фотографию Грохи. - Эту карточку я возила с
собой. Хуторяне опознали Гроху. Но у меня не было фото Тараса Чинилина.
Поэтому пришлось принять крайние меры.
  - Неужели вскрыла могилу?
  - Да. Надо же было довести дело до конца, чтобы рассеялись все сомнения.
  - М-да... - Кузьмич покачал головой. - Тело почти четыре месяца лежало в
земле...
  - У Чинилина недоставало мизинца на левой руке. Это хорошая примета.
  - Спасибо, Саша. Что было дальше?
  - Дальше было хуже, - Саша помедлила. - Или лучше. Это как считать.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Рапорт Константина Лелеки.
  - Ты и его проверила?! - воскликнул Кузьмич.
  - Уж заодно...
  Саша достала из сумки и разложила на столе сильно потрепанную карту с
пометками и значками, связку бумаг, блокнот с записями и копию рапорта,
написанного Лелекой по требованию Кузьмича.
  - Это дело сложнее, - сказала она. - Все сложнее, за что ни возьмешься.
Вот смотрите: Константин Лелека указал, что, заболев дизентерией, добрался
до железнодорожного разъезда Логиново в конце мая... Простите, в конце
апреля. С маем месяцем здесь связано иное обстоятельство, и я сбиваюсь,
как только начинаю думать об этой истории... Итак, он добрался до
разъезда. Захар Пожидаев ушел дальше, а Лелека остался - почти две недели
жил у начальника разъезда, фамилии которого не помнит. Жил у него и
лечился.
  - Что же тебе кажется странным? Ну, забыл человек фамилию. Может, сильно
болел... Достаточно отыскать этого железнодорожника - и дело с концом.
Установила, как его зовут?
  - Да, установила. Его звали Говорухо Сидор Никитич.
  - Звали?..
  Саша передала Кузьмичу лист с несколькими подписями. Это был акт. Группа
жителей деревни, расположенной по соседству с разъездом Логиново,
свидетельствовала, что в середине мая 1919 года отряд, командиром которого
был известный в округе белогвардейский полковник, совершил налет на
разъезд Логиново. Все находившиеся там люди, включая начальника разъезда
Говорухо и его семью, были убиты, а сам разъезд сожжен.
  - Смотри как получилось, - пробормотал Кузьмич.
  Саша положила на стол новый лист. Руководство соседней станции
свидетельствовало, что разъезд Логиново с 14 мая по 7 июля не
функционировал, так как подвергся нападению бандитов, разрушивших путевое
хозяйство.
  - Ну и ну! - Кузьмич грудью навалился на стол, будто хотел получше
разглядеть Сашу. - Вот так известие! Что ты обо всем этом думаешь?
  - Пока ничего не думаю, - сказала Саша.
  - Может, вызвать Лелеку, поговорить?..
  - А зачем? Я бы не беспокоила человека. Особенно если к нему нет претензий
по службе.
  - Претензий пока нет... Впрочем, ты права. Скоро все прояснится.
  - Каким образом?
  - Вчера из Харькова вернулся один наш работник. Только что доложил:
проходил мимо госпиталя, а в больничном саду в халате и шлепанцах
разгуливает... Захар Пожидаев.
  - Вот так удача! Это и есть новость, которую вы хотели сообщить?
  Кузьмич кивнул.
  - Надо немедленно телеграфировать ему, - сказала Саша. - Пусть сообщит, с
кем уходил из города, как все было.
  - Погоди. Пожидаев, когда с ним говорил сотрудник, доживал в госпитале
последние дни. Сказал, что, выписавшись, направится сюда. Так что наберись
терпения. Теперь не долго ждать.
  - Кому в управлении известно, что Пожидаева обнаружили?
  - Председатель знает, я осведомлен, теперь и ты.
  - А где тот сотрудник?
  - Предупрежден, чтобы помалкивал о своей встрече в Харькове.
  Зазвонил телефон. Кузьмич взял трубку, с минуту слушал.
  - Тебя, - сказал он Саше. - Звонят из комендатуры. Какой-то человек
просится к барышне, которая позавчера ехала на линейке по степи в
сопровождении красноармейцев. Какой-то бородач, по виду крестьянин.
  Саша схватила трубку.
  - Где посетитель? - крикнула она в микрофон.
  - Здесь, - послышался в трубке голос коменданта. - У меня сидит. По
паспорту - Ящук Николай Терентьевич.
  - Пропусти немедленно!
  - Добро... Слушай, Саша. У него, видишь, бинокль... Говорит, ты подарила...
  - Ну так что?
  - Я ему портсигар свой отдам. Серебряный портсигар, полфунта серебра...
Зачем ему "цейс"? Бинокль на нем - ну чисто седло на корове... А я
портсигара не пожалею да еще зажигалку в придачу отдам. Скажи ему, Саша!
  - Он что, не хочет?
  - Вцепился в бинокль руками - не оторвешь. Говорит: "Подарунок, не можно".
  - Вольному воля, - сказала Саша и рассмеялась.
  Ей было приятно, что Ящук не пожелал расставаться с подарком.
  - Это тот самый возница. Ко мне рвется. Мой спаситель, - объяснила она
Кузьмичу.
  - А, - вспомнил Кузьмич. - Бородач, зеленая шляпа с пером?
  - Теперь еще и бинокль на груди. Морской бинокль на ремешке через шею.
Картина!
  - Твой, что ли?
  - Был мой, стал его.
  - Так... А что хотел комендант?
  - Выменять бинокль на портсигар.
  - Ну, я ему дам! - вспылил Кузьмич. - Будет знать, как принуждать
посетителей...
  - Только учтите: портсигар у коменданта великолепный, сама видела. Так что
действовал он м-м... честно, что ли.
  - Ладно, - сказал Кузьмич. - Иди к своему бородачу. Поглядим, с чем он
явился. Проводишь его - зайди.
  Саша вышла.
  Кузьмич принялся шагать по комнате. Десять минут миновало. Потом еще
столько же. Саша не возвращалась. Нетерпение Кузьмича было так велико, что
он не выдержал, пошел к Саше.
  Саша была взволнована, молча кивнула на сидевшего в кресле Ящука. Кузьмич
подошел к нему, пожал руку.
  - Ну, что у вас случилось?
  - Позволю себе пересказать кое-что из того, что уже известно, - начала
Саша. - Итак, весной этого года в родном селе Миколы Ящука стояла банда
атамана Неверова. В эти дни мы как раз уходили из города... И вот к
атаману прибыли два гостя. Атаман тотчас разослал в степь разъезды - те
должны были разыскать и схватить путников с тяжелым портфелем или
котомкой...
  - То есть вас с Шагиным?
  - Да, все это вы знаете... Так вот, гражданин Ящук утверждает: один из
гостей атамана был некий полковник, а другой... Другого он видел здесь, в
нашем городе, не далее чем три дня тому назад.
  - Где именно видел?
  - Та возле привоза, - сказал Ящук. - Мимо шел, быстро так, будто шибко
занят...
  - А как выглядел этот человек?
  Ящук не понял, взглянул на Сашу, ища помощи.
  - Ну, был он гражданский... цивильный, или же красноармеец, командир?
  - Цивильный, - заторопился биндюжник, - штаны на нем были цивильные и
капелюха. А френч - тот военный. Френч - он и есть френч. И сумка в руке
тоже военная: со стеклом.
  - Видимо, планшетка, - сказала Саша. - Дядя Микола, оружия ты у него не
заметил? В ответ Ящук развел руками.
  - Не бачил, значит, - сказал Кузьмич, подлаживаясь под речь посетителя, -
чи есть у него револьвер, чи нема?
  - Не бачив, - с сожалением подтвердил Ящук. - Он далече был. А я коня
напувал, кобылу то есть. Хотел бежать за тем человеком, да за конягу
побоялся.
  Кузьмич взглянул на Сашу:
  - Попросишь, чтобы с максимальной точностью описал того типа - внешность,
возраст, манеру держаться, особые приметы, ежели такие есть. Все это
запротоколируй.
  Он подсел к Ящуку, дружески улыбнулся:
  - Как ваше имя-отчество?
  - Микола Терентьевич.
  - Очень хорошо... Так вот, скажите, уважаемый Микола Терентьевич, домой вы
очень торопитесь? Ящук не понял, попытался надеть шляпу. Кузьмич мягко, но
решительно отобрал ее, положил на соседний столик:
  - У вас здесь друзья, Микола Терентьевич... И я хотел спросить: можете вы
не сразу уехать в свое родное село, а задержаться в городе денька на два?
Погостить у Саши или, скажем, у меня... Сделайте такое одолжение.
  Ящук не проронил ни слова. Он был взволнован, переводил взгляд с одного
собеседника на другого.
  - Ты не бойся, дядя Микола, зла тебе не причинят, - сказала Саша.
  Возчик шумно вздохнул, провел языком по пересохшим губам. Он силился
понять, чего от него хотят, и не мог.
  Кузьмич решил сделать кое-какие пояснения.
  - Ну вот, - сказал он, - вы сообщили нам о подозрительном человеке.
Утверждаете, что он в городе, хотите, чтобы мы его арестовали... Так я
говорю?
  Ящук согласно кивнул.
  - Очень хорошо. Но как его найти, этого преступника? Вы его знаете в лицо,
а мы нет. Вот и требуется ваша помощь, уважаемый Микола Терентьевич.
Теперь понимаете свою задачу?
  - Та разумею, - сказал бородач. - Треба вместе шукать.
  - Вот-вот! - Кузьмич встал, взял Ящука за плечи. - Только знайте: дело это
очень секретное. Поэтому о нашем с вами разговоре - ни одной живой душе.
  Ящук снова кивнул.
  Саша отвела Кузьмича в сторону, зашептала:
  - Я вот о чем подумала. Не показать ли дядьке Миколе некоторых наших
сотрудников?
  - Правильно, Саша.
  - Думаю начать с фотографий в личных делах.
  - Боюсь, там маловато порядка. Люди съехались недавно, личные дела только
восстанавливаются. Нет, затея эта результата не даст. Ящуку надо показать
людей, а не карточки... Только очень аккуратно, Сашенька. Беда, если
ошибемся, нашумим. Да ты сама понимаешь...
  Рассудив, что до поры до времени никто из чекистов не должен видеть Ящука,
Саша созвонилась с гостиницей, заказала номер и в перерыв, когда
сотрудники отправились обедать, вызвала автомобиль и отвезла старика в
гостиницу.
  Комната оказалась просторной и светлой. В гостиничном ресторане Саша
договорилась, что обед и ужин постояльцу доставят прямо в комнату.
  Теперь Микола Ящук мог спокойно отдохнуть и выспаться - "смотрины", как
мысленно назвала Саша предстоящую операцию, решено было провести завтра
утром, когда спешащие на работу сотрудники будут подходить к подъезду
учреждения.
  Предупредив возчика, чтобы тот без ее ведома не переступал порога своего
гостиничного номера, Саша вернулась на службу. Оставшееся до вечера время
ушло на то, чтобы подготовить место, с которого наблюдатель мог бы хорошо
разглядеть лица людей, входящих в здание УЧК.
  Домой Саша отправилась, когда на улице было уже темно. По пути зашла в
гостиницу. Здесь все было в порядке. Час назад Ящук поужинал. Сейчас он
сидел у стола и чинил кнут - заново привязывал ремень к кнутовищу.
  Саша стала помогать - сперва навощила дратву, затем придерживала
кнутовище, которое Микола Терентьевич обматывал этой дратвой.
  Конечно, она спросила старого возчика об Андрее. Ящук хорошо помнил
спутника Саши, но, увы, никогда больше не видел его.
  - Кто у тебя дома, дядько Микола? - сказала Саша. - Старуха жива?
  Ящук поднял голову, несколько секунд равнодушно глядел на девушку, наконец
отрицательно качнул головой:
  - Нема старухи...
  - А дети?
  - И деток нема. И старуху, и сынов - всех бог прибрал. Поначалу сынов,
потом их родительницу. Одна внучка осталась, так и она жива ли, не ведаю.
  - Как же так: есть внучка, а что с ней - не знаешь? Как же так, дядько
Микола?
  Старик продолжал работать, будто не слышал.
  Саша подняла глаза на Ящука. Он беззвучно плакал.
  Метнувшись к умывальнику, она принесла воды, заставила старика сделать
глоток.
  - Прости меня, дядько Микола, - шептала она, своим платком вытирая глаза и
щеки возчику. - Прости, если можешь. Какая же я глупая и жестокая!
  Вот что узнала Саша в тот вечер. В марте в село Ящука нагрянула очередная
банда. Это случилось ночью. А наутро бандиты снялись с места и ушли:
чем-то были встревожены. Но это не помешало им насильно увести с собой
несколько девушек. Среди них оказалась и Луша шестнадцатилетняя внучка
старика, единственный на свете близкий ему человек. Где сейчас Луша, да и
жива ли она, Ящуку неведомо, хотя в поисках внучки он исколесил все
селения уезда.
  Саша напоила старика чаем, постирала ему портянки, выпросив у горничной
горячей воды. Ушла, когда Ящук уже собирался ложиться.
  Дома Саша отперла ключом дверь и, сняв туфли, на цыпочках пробралась в
свою комнату - боялась потревожить мать. Здесь она быстро нырнула под
одеяло и мгновенно уснула.
  ...Ее разбудил звонок у двери. Она села в кровати, включила ночник,
поднесла к глазам часы. Еще продолжалась ночь - было около четырех часов.
  Позвонили снова - настойчиво, нетерпеливо.
  Саша сунула ноги в шлепанцы, взяла с тумбочки пистолет и пошла в переднюю.
  - Это я, Прохоров, - сказал из-за двери ночной посыльный. - Собирайся.
  - Подожди! - Саша приоткрыла дверь в комнату матери: - Это ко мне,
пожалуйста, ложись и спи.
  Мать, уже надевшая халат, молча стала раздеваться. За время работы Саши в
ЧК она ко всему привыкла.
  Тем временем Саша отперла Прохорову.
  - По-быстрому! - сказал посыльный и большим пальцем показал назад, за
спину.
  Саша прислушалась, уловила звук работающего мотора. В ЧК был только один
автомобиль. Его берегли. Сейчас машину прислали за ней. Значит, вызывают
по серьезному делу.
  Она метнулась в комнату, быстро привела себя в порядок.
  Приняв пассажиров, автомобиль рванулся вперед. Вот и перекресток - здесь
поворот к зданию ЧК. Но автомобиль не свернул.
  - Куда мы едем? - крикнула Саша посыльному.
  Тот сидел впереди, рядом с шофером, и, видимо, не расслышал.
  Саша повторила вопрос.
  - В гостиницу, - сказал Прохоров.
  У Саши перехватило дыхание, она привстала с сиденья, вцепилась в плечо
посыльному:
  - Что там?..
  - Убийство. Кого-то зарезали. Какого-то старика.


                                  ШЕСТАЯ ГЛАВА

  1

  В час, когда Саша ехала в гостиницу, в этот самый час Борис Тулин неслышно
отворил калитку в заборе, ограждавшем небольшой садик на окраине города,
прокрался по узкой тропке и оказался перед смутно белевшим аккуратным
домиком.
  Звякнула цепь. Это вылезла из будки собака. Приземистая, с широкой спиной
и уродливо вспухшим животом, она приготовилась было залаять, но узнала
человека, приветливо ткнулась мордой ему в колени.
  Тулин погладил собаку, обошел дом, поскреб ногтем по стеклу крохотного
оконца. Оно тотчас отворилось - будто тот, кто был в доме, только и ждал
сигнала.
  Тулин влез в окно. Створки тотчас прикрыли, окно завесили мешковиной. Вот
в комнате зажгли свечу, и Тулин увидел хозяина. Перед ним стоял Станислав
Белявский. В коротких кальсонах, едва доходивших до середины икр, в одеяле
внакидку, он походил на большую голенастую птицу.
  - Ну? - шепотом спросил он, загораживаясь ладонью от свечи, чтобы лучше
был виден Тулин.
  - Сделал, - сказал Тулин и усмехнулся. - Бог дал, Бог и взял!.. Табаку
принеси.
  Белявский подал коробку из-под духов, полную махорки. Тулин стал
свертывать папиросу.
  - Уверен, что до конца? - спросил Белявский вздрагивающим от волнения
голосом. - Ведь бывает...
  - Бывает, бывает! - рявкнул Тулин. - Выпить чего-нибудь найдется?
  - Тихо! - Белявский посмотрел на дверь. - Она всю ночь не сомкнула глаз:
зуб разболелся.
  Где-то в углу Белявский нашел бутылку, поставил на стол, отправился за
стаканом. Вернувшись, увидел, что Тулин пьет прямо из бутылки.
  - Одевайся, - сказал Тулин, делая передышку. - Одевайся - и быстро к нему.
Он знаешь как сейчас волнуется!
  Белявский приподнял край ткани, которой было занавешено окно, покачал
головой:
  - Рано же. Только-только светает.
  - Не рано!
  Тулин сел на топчан, принялся стаскивать сапоги.
  Позади была бессонная ночь и то страшное, что он совершил... Все это
кружило голову, било по нервам. Требовалась разрядка, отдых. Он знал:
успокоение находится рядом, за тонкой дощатой стеной, где спит Стефания...
Она любит спать одна, сбросив одеяло, ничем не стесненная, не прикрытая.
Потому и уходит от мужа за перегородку... Мысленно Тулин видел ее, сонно
разметавшуюся на широкой лежанке. И единственной преградой на пути к ней
был Станислав Белявский.
  Он скрипнул зубами, уперся в Белявского тяжелым, щупающим взглядом:
  - Уходи!
  Сейчас он мог бы убить и своего школьного товарища.
  Станислав Оттович стащил одеяло с тощих покатых плеч, стал надевать брюки,
прыгая на одной ноге.
  - Саквояж медицинский возьми, - сказал Тулин, когда Белявский справился со
штанами. - Проверит кто, так ты к больному идешь... А ему скажешь, что
сделано чисто. И деньги возьмешь, какие даст. Он много должен дать.
  Белявский одевался нарочито медленно. С некоторых пор он стал подозревать
Стефанию в неверности. Полагал, что знает и виновника. Посему остерегался
оставлять жену наедине с Тулиным... Ему очень не хотелось уходить, и он
тянул, надеясь, что случится нечто такое, что помешает покинуть дом.
  Так прошло несколько минут. Чуда он не дождался, в конце концов вынужден
был отправиться в дорогу. Для этого воспользовался не дверью, а окном,
через которое недавно впустил Тулина. Дверь, которая вела в сени и
одновременно в клетушку Стефании, была заперта: Белявский знал, что, уходя
спать, супруга всегда закрывает ее на засов. Сейчас теплилась надежда, что
Стефания проявит характер, не уступит домогательствам Бориса Тулина.
  Станислав Оттович пересек сад и уже взялся за щеколду калитки, чтобы
отворить ее и выйти на улицу, как вдруг остановился. С минуту в нем
происходила внутренняя трудная борьба, наконец он пересилил себя, двинулся
назад к дому.
  Вот и окно, из которого он только недавно вылез. Руки плохо повиновались
взволнованному Белявскому, но он все же заставил себя отодвинуть
занавешивавшую окно дерюгу.
  Да, он опасался не зря. Только что взошедшее солнце заглянуло в дом и
осветило пустой топчан. В полосе света оказалась и дверь, на которую так
надеялся Станислав Оттович, увы, теперь широко распахнутая.
  Постояв, он двинулся прочь от дома. Сами собой потекли по щекам холодные
злые слезы. Сперва он сдерживался - плакал беззвучно, лишь изредка
судорожно всхлипывая. Но вскоре дал волю своему горю - завыл в голос, ибо
пересекал большой пустырь и не опасался привлечь любопытных.
  Утро застало Белявского в центральной части города. Он шел по тротуару,
сверяясь с номерами домов. К этому времени он уже успокоился, даже
придумал несколько способов покарать неверную жену и ее любовника. Но
прежде надо было выполнить поручение.
  Как-то он уже приходил по этому адресу. Однако, будучи человеком
рассеянным, начисто все забыл и теперь вел поиск заново.
  В конце концов нужный дом был обнаружен. Посланец Бориса Тулина постучал в
дверь, был впущен и оказался один на одни с Константином Лелекой.

  2

  Кузьмич подошел к Саше, задумчиво сидевшей в углу комнаты, тронул ее за
плечо.
  - Сходи-ка в буфет. Спроси крепкого чая, выпей стакана два. Иди, тебе это
сейчас необходимо.
  Саша не шевельнулась. Кузьмич не стал настаивать, прошел к столу, позвонил.
  - Прннеси-ка чайку, - сказал он появившейся в дверях секретарше. - И чтобы
крепкий был. - Подбородком показал на Сашу, давая понять, кому
предназначен чай.
  Они только что вернулись с места происшествия. Перед глазами у Саши все
еще стояла гостиничная кровать со сбившимся набок тюфяком, рука Миколы
Ящука, свешивающаяся с этой кровати - пальцы почти доставали до щелистого
пола, кровь на полу - она еще капала с кровати, когда Саша и посыльный
Прохоров вбежали в комнату.
  Кровь, просочившаяся сквозь ветхие половицы и пролившаяся на постояльца,
который занимал номер этажом ниже, и стала причиной того, что о
преступлении узнали немедленно, как только оно было совершено.
  И все же убийца успел уйти. В комнате не было видимых следов пребывания
постороннего человека. Исключение составляла дверь - по свидетельству
дежурной, которая первой вошла в номер Миколы Ящука, дверь была отперта. И
еще. Старик был не в кровати. Он лежал на полу почти у самой двери. Это
потом его положили на кровать и накрыли простыней.
  ...Секретарша принесла полный чайник, два стакана с блюдцами и два кусочка
сахару. Кузьмич разлил чай, пододвинул стакан ближе к Саше.
  - Серьезный дядя, - сказал он, имея в виду убийцу. - Пока мы охотились за
ним, он охотился за Ящуком. Сумел-таки опередить нас. Видимо, давно ждал
случая.
  - Ящука проще было убить где-нибудь в степи, - сказала Саша. - А убили в
центре города, да еще в гостинице, рядом с которой милицейский пост.
Почему же преступник пошел на такой серьезный риск? Вероятно, должен был
спешить. И мне все больше кажется, что он знал о предстоящей проверке, не
мог допустить, чтобы она состоялась.
  - Я вот о чем думаю, - проговорил Кузьмич. - Почему этот человек только
теперь совершил нападение на Ящука?
  - Можно рассуждать так: раньше старик не представлял для него опасности...
- Саша запнулась, наморщила лоб, пытаясь поймать ускользавшую мысль. Вдруг
всплеснула руками. - Смотрите, как все просто!.. Возле привоза Ящук
опознал старого знакомца. Пытается следить за ним и, разумеется, делает
это неумело. В свою очередь опытный преступник узнал наблюдателя: можно ли
забыть Ящука, если хоть раз видели столь колоритную личность? Вскоре
возчик отстал. Посчитав, что на том дело и кончилось, преступник
успокоился. Но вот он видит: опасный свидетель появился в здании УЧК!..
Теперь для предателя все прояснилось. Он понимает, что Ящук должен быть
немедленно убран. И ночью проникает в гостиницу... Смотрите, смог
установить, куда мы поселили старого возницу. Наверняка знал, какого рода
операция готовится, как скоро состоится, какова в ней роль Ящука. Все
знал, иначе не торопился бы, а выждал, чтобы совершить убийство в более
безопасной обстановке. И последнее. Дверь отворил не преступник, а сам
Ящук. Вам известно, она не взломана, а отперта - специалисты не нашли на
замке следов отмычек.
  - Быть может, дверь не была заперта?
  - Ящук запер ее, когда я уходила. Я стояла за дверью и слышала, как дважды
в замке повернулся ключ. Мы условились: отопрет утром, когда я приду и он
услышит мой голос...
  - Почему же был впущен убийца?
  - Этого я пока не знаю. Можно только предположить: преступник сказал
что-то такое, что успокоило Ящука...
  - Убедило его, что пришел друг, скажем работник ЧК?
  - Да, именно так.
  - Я бы хотел сказать... - Кузьмич потер виски, как делал обычно в минуты
волнения. - Видишь ли, с одной стороны, преступник вроде бы одержал над
нами победу, но с другой - разоблачил себя...
  - Круг поисков сузился?
  - Да.
  - К этой мысли может прийти и он сам.
  - Что ты хочешь сказать?
  - Что противник показал себя человеком изобретательным, решительным. И
есть все основания полагать, что он правильно оценит обстановку, в которой
оказался, не оплошает. А оценив ее, предпримет новые шаги в свою защиту,
задаст нам еще одну нелегкую задачу.
  - Чего ты опасаешься? Каких его шагов?
  Саша пожала плечами. Допив чай, снова наполнила стакан. Кузьмич пододвинул
ей свой кусок сахару.
  - Не буду! - сказала Саша.
  - Ну-ну, не надо капризничать! Вспомни, как образцово я вел себя в тюрьме:
ел все, что вы приносили, мадемуазель!
  Саша взяла сахар.
  - Знаете, чего мне хочется больше всего на свете? - сказала она, глядя
куда-то поверх головы Кузьмича. - Хочется допросить того самого Захара
Пожидаева, который лечился в Харькове и должен ехать или уже едет к нам.
Допросить его и убедиться, что он действительно уходил с Константином
Лелекой весной этого года...
  Она хотела сказать и еще что-то, но Кузьмич жестом остановил ее. С минуту
прислушивался, потом стремительно вышел в приемную.
  - Кто здесь сейчас был? - спросил он секретаршу, закладывавшую в машинку
новый лист.
  - Константин Лелека, - сказала сотрудница, ударив пальцем по клавише.
  - Зачем приходил?
  - Звонил по телефону.
  - У него в кабинете испорчен телефон?
  - Сказал, что испорчен.
  Кузьмич повернулся, чтобы идти к себе. В дверях стояла Саша. Она все
слышала.
  В кабинете Саша крутанула ручку телефона, сняла трубку. Коммутатор тотчас
ответил.
  - У кого из сотрудников неисправен телефон? - спросила Саша. - Назовите
номер кабинета.
  - Испортился номер двадцать девятый, - последовал ответ.
  - Чей телефон?
  - Товарища Лелеки.
  - Что случилось с телефоном и когда?
  - Не действует со вчерашнего дня. Не доходят звонки. Монтер был болен, но
сегодня вышел на работу. Исправляет неполадки... Минуту! Вот он звонит.
Спросить, какое было повреждение?
  - Не надо, - Саша положила трубку. - Я хочу ехать в Харьков, Кузьмич.
Сегодня же выехать, первым поездом. - Она поежилась, будто в комнате стало
холодно. - Почему-то мне кажется, что и с Захаром Пожидаевым может
случиться неладное... Нет, я никого не подозреваю. Во всяком случае, для
этого пока нет оснований. Просто боюсь за Захара. Боюсь и ничего не могу с
собой поделать. Ему нельзя возвращаться сюда, пока мы не распутаем всю эту
мрачную историю. Дайте депешу на линию, пусть осматривают все поезда,
идущие к нам, отыщут Захара и снимут. Во время поездки я буду связываться
с вами, где-нибудь найду его - в Харькове или по дороге... Нельзя отдать
им еще одну жизнь!..
  - Этих твоих опасений не разделяю, - сказал Кузьмич. - Но в Харьков
поедешь.
  - Сегодня?
  - Не успеешь. - Кузьмич взглянул на часы. - Завтра утром туда уйдет
эшелон... Теперь одно деликатное дело. Хорошо бы приглядеться к Лелеке.
Меня интересует, чем он занимается вне стен учреждения.
  - Думаю, обычное наблюдение не даст результата.
  - Верно. Нужен человек, который мог бы с ним сблизиться. Найдешь такого?
  - Попробую.
  - Тогда решили. Поаккуратней, Саша.
  Она кивнула, пошла к двери. У выхода обернулась:
  - Ко мне обязательно обратятся из группы, расследующей убийство Ящука:
известно же, кто поселил его в гостинице. Что я должна ответить?
  - Пошлешь их ко мне.

  У себя в комнате Саша долго перебирала в памяти всех, кого хорошо знала.
Для выполнения трудного задания требовался абсолютно надежный человек.
  В конце концов выбор пал на Олеся Гроху. Правда, был он порывист, не в
меру горяч, имел и другие недостатки, но отличался острым умом, хитростью,
способностью мгновенно принять нужное решение и четко его выполнить.
  Гроха тотчас явился на вызов. Выглядел он озабоченным, усталым. На ходу
дочитывал письмо. Пояснил: письмо от дружка, которого не видел несколько
месяцев. Спрятав письмо в карман, сел на стул и приготовился слушать.
  А Саша медлила - все прикидывала, как лучше изложить Грохе суть поручения
и при этом умолчать о причинах, по которым руководство УЧК решило
понаблюдать за одним из своих сотрудников.
  Начала Саша с того, что сделала Грохе внушение за красные глаза и щетину
на щеках и подбородке. Чекисту надлежит являться на работу бодрым,
выбритым и подтянутым, а не как после какой-нибудь гулянки.
  Гроха усмехнулся. Он вовсе не гулял. А что не спал, это точно.
  - Что же ты делал? Чем занимался?
  - Шахматами.
  - Шахматами? - недоверчиво переспросила Саша. - Вот не замечала за тобой
этих способностей.
  - Я и сам не замечал.
  - Тогда не темни, выкладывай все начистоту.
  - Не играли мы в шахматы, это верно, - сказал Гроха. - Задачки решали.
Какая тебе разница?
  - Шахматные задачки? - Саша начала злиться. - Ну-ка, прекрати этот цирк!
  - Ей-богу! - Гроха молитвенно сложил руки, подался вперед. - Ей-богу,
Саша, не вру! До утра просидели над теми задачками. Знаешь как интересно!
  Гроха - забияка, сорвиголова, Гроха - и шахматы? Это было невероятно. И
тем не менее Саша чувствовала, что он говорит правду.
  - С кем же ты решал те задачки?
  Гроха сказал:
  - С Костей Лелекой.
  Вот так совпадение! Казалось бы, Саше надо радоваться, что все так удачно
складывается. А она ощутила тревогу, растерянность.
  - Всю ночь? - проговорила она, стараясь не выдать волнения. - Где же вы
были?
  - Дома у него.
  - Оказывается, он шахматист?
  - Еще какой! Шахматы у него знаешь какие - слоновой кости! Книжки всякие,
учебники... Мы с ним в синематографе были вечером. Потом он говорит:
"Пошли ко мне, посидим". Ну, добыл я по дороге бутылку красного... Побыл
немного у Кости, стал собираться. А он возьми и достань ту книжку с
задачками. Взял доску, расставил фигурки: попробуем, мол. Я отнекивался.
Да он настырный, Лелека! Потом я увлекся. Так и просидели до света.
  - Понятно, - сказала Саша. - Ну что ж, шахматы штука такая: втянешься - не
отлипнешь. Вот и я знала одного: час сидит за доской, другой, третий. Не
замечает - день на дворе или ночь. Выйдет на воздух проветриться - и снова
решает задачки. Говорит: гимнастика для мозгов - лучше не придумаешь... А
вы с Костей выходили воздухом подышать?
  - Нет, - сказал Гроха. - Как сели, так и не вставали. Опомнились, когда
пришло время на службу идти.
  - Ну, ты парень усидчивый, это все знают, - усмехнулась Саша. - Околдовали
тебя, что ли?
  - Интересно было.
  - А он? Ему же это не в новинку.
  - Все равно сидел как привязанный.
  - И не отлучался никуда - на полчаса, на час? Скажем, за папиросами или за
чем еще?..
  - Говорю, нет!.. Разве что утром. Утром к нему постучали, он и вышел
отпереть дверь.
  - Должно, газету принесли.
  - Нет, вроде бы не газету. Он не с газетой вернулся... Стой! А ты чего
интересуешься?
  - Это я интересуюсь? - воскликнула Саша. - Сам все рассказывает, голову
морочит. А я слушаю, дура! Нужны вы мне оба - ты и твой дружок!..
  - А чего звала?
  - "Звала, звала"!.. - Саша достала из сейфа недавно полученную
ориентировку: - Читай!
  - Да я знаю, - сказал Гроха, едва взглянув на бумагу. - Позавчера
показывал Кузьмин.
  - Тогда извини.
  И Гроха был отпущен.
  Почти тотчас к Саше вошел Кузьмич. Оказалось, проходил по коридору, увидел
Гроху. Вот и решил узнать, как и что.
  Выслушав Сашу, он сказал:
  - Ну что ж, для начала достаточно. Мы знаем, как Лелека провел вчерашнюю
ночь. Отличное алиби, если бы кому-нибудь вздумалось предъявить ему
обвинение в убийстве Миколы Ящука... А раньше он встречался с Грохой,
приглашал его домой?
  - Пока не знаю.
  - А почему не сказала Грохе, чего мы от него хотим?
  - С первых же слов он так огорошил меня, что не смогла... Я и сейчас еще
не во всем разобралась, Кузьмич. Все очень запутано, сложно...

  В эти минуты Гроха сидел у Лелеки, по пути заглянув к нему в кабинет. Тот
разговаривал по телефону. Рядом стоял монтер с коммутатора.
  - В порядке, работает, - сказал Лелека монтеру и положил трубку.
  Монтер вышел.
  Лелека рассеянно поглядел на Гроху:
  - Ты чего? Был у кого на нашем этаже?
  - У Саши Сизовой.
  - Что-нибудь новое?
  - Ориентировку мне показала. Да я уже знаю, читал... Послушай, здорово это
мы с тобой вчера ночку скоротали!
  - Вот видишь. А ты не хотел.
  - Она тоже одобряет...
  - Сизова? - Лелека оживился. - Ну-ну, рассказывай подробнее!
  - А чего рассказывать? Одобряет, и все.
  - Постой, ты с ней завел разговор, или она сама его начала?
  - Ну, я, - сказал Гроха. - Похвастал: всю ночь, мол, маялись над
задачками. От стола - ни на минуту, что ты, что я. Так и просидели до утра.
  - А она как реагировала? - спросил Лелека, довольно улыбаясь.
  - Говорит: молодцы... Слушай, давай и сегодня голову поломаем, а? Могу
сообразить еще бутылочку. Хватим малость - и за задачки.
  Глаза Лелеки перестали улыбаться. Лицо стало отчужденным, холодным:
  - Сегодня, друг, не выйдет: дел до черта.
  - Ну, тогда завтра. Давай завтра, Костя? Гляди-ка!..
  Гроха вытащил из кармана несколько бумаг, нашел нужную, развернул ее и
вместе с другими положил на стол. Это был вырванный из журнала лист с
шахматной задачей.
  - Да некогда же мне! - сказал Лелека.
  - Нет, погляди. Ночью она нам не давалась, проклятая. А как шел сюда
утром, так сразу понял, что двигать надо было не конем, как ты говорил, а
пешкой. Вот этой пешкой. Гляди, что получается!
  Лелека нехотя посмотрел на задачу. Рядом лежал вскрытый конверт с письмом
- его тоже достал из кармана Гроха. Лелека скользнул взглядом по конверту,
просмотрел снова - на этот раз внимательнее, затем в третий раз прочитал
все, что значилось на конверте.
  - Ну как? - нетерпеливо проговорил Гроха. - Уразумел, какая силища в той
пешке?
  - Очень интересно, - вдруг сказал Лелека. - Просто здорово! Ты молодчина,
Олесь!
  Он взял лист с задачкой, порывисто отодвинул в сторону другие бумаги. При
этом письмо упало на пол - в противоположную от Грохи сторону. Тот встал,
чтобы обойти стол и поднять письмо.
  - Не надо, - сказал Лелека. - Не трудись, я сам.
  Он потянулся за письмом, но, видимо, так увлекся задачкой, что задержал
руку на полпути, - казалось, забыл обо всем на свете, кроме шахматной
головоломки.
  Гроха подсел ближе. Они вдвоем взялись за дело - благо наступил обеденный
перерыв.
  И тут Лелека сказал, что отчаянно хочет есть. Голоден, конечно, и Олесь.
Но можно себе представить, что сейчас творится в буфете! Пусть Олесь
спешит туда, займет место. Лелека спустится в буфет через несколько минут
- только запрет документы в сейф и позвонит начальнику отдела. В буфете,
кстати, они и закончат разговор. Может, в самом деле стоит посидеть и
вторую ночь за решением шахматных этюдов?
  Гроха ушел. Лелека поднял с пола конверт, извлек из него письмо, стал
читать. Дружок рассказывал Олесю Грохе о своем житье-бытье: под Чугуевом
был ранен в схватке с бандитами, маялся в госпитале больше месяца, пока
врачам удалось извлечь пулю, застрявшую в кости под коленной чашечкой. Но
все это позади, сейчас он уже свободно ходит, вот-вот должен был
выписаться. Однако внезапно открылась другая рана, полученная год назад в
бою против зеленых. Как утверждают врачи, мороки с этой раной недели на
две, после чего он немедленно садится в поезд и едет в свой родной город
продолжать службу.
  Письмо заканчивалось так: "С коммунистическим приветом к тебе чекист Захар
Пожидаев".
  Дочитав письмо, Лелека расслабленно откинулся на стуле, прикрыл глаза.
Требовалось собраться с мыслями, успокоиться. Только подумать: за два дня
- два таких удара! Сперва появился старый ломовой извозчик, бог знает
каким образом оказавшийся в контакте с его противниками. А теперь письмо
от человека, который, как это твердо знал Лелека, числился умершим от
ран... Ну, хорошо, опасный свидетель его связей с полковником Черным
устранен. А как быть с Захаром Пожидаевым, который вдруг воскрес из
мертвых, вот-вот нагрянет и, конечно, сейчас же расскажет, что уходил из
города вовсе не с Лелекой...
  Константин Лелека взглянул на почтовый штемпель. Письмо было отправлено
шесть дней назад. Значит, Пожидаев пробудет в госпитале еще неделю...
Итак, всего неделя в запасе. Неделя, а может, и меньше: где гарантия, что
Пожидаева не выпишут раньше, чем он предполагает?..
  Нет такой гарантии. И кажется, нет выхода из критического положения, в
котором он очутился. Мелькнула мысль - оставить все и бежать. На этот
случай готовы хорошие документы. Есть и убежище, где можно переждать самое
трудное время - первые несколько недель.
  Ну а его хозяева? Сейчас, когда в уезде, да и не только здесь, готовится
волна выступлений против Советской власти, немцы не простят ему отхода от
борьбы... А ЧК начнет охоту за своим бывшим сотрудником. Таким образом, он
окажется между молотом и наковальней.
  Внезапно Лелека вспомнил, что должен идти в буфет, где его ждет Гроха.
  Письмо было вложено в конверт и брошено на пол - на прежнее место, бумаги
собраны со стола, заперты в сейф, роль которого выполнял железный ящик с
висячим замком.
  Минуту спустя Лелека уже входил в буфет. Заботливый Гроха расставил на
столе миски с борщом и очистил несколько луковиц.
  Обед прошел в молчании. Лелеке было не до разговоров.
  - Что с тобой? - спросил Гроха. - Болит голова?
  Лелека поспешно кивнул. Ему требовалось побыть одному, собраться с
мыслями, многое обдумать. Поэтому "разболевшаяся голова" была хорошей
причиной, чтобы отказаться от вечерней встречи с Грохой.
  Они уже выходили из буфета, когда Гроха вдруг вспомнил о письме, забытом в
кабинете приятеля.
  - Письмо? - переспросил Лелека. - Какое письмо? Говоришь, упало за стол?
Не видел. Но все равно, вот ключ, отопри комнату, забери его. Ключ пусть
будет у тебя - я выйду на улицу, проветрюсь. Может, голове полегчает. Да и
папирос надо купить. Вернусь - зайду за ключом.

  СЕДЬМАЯ ГЛАВА

  Поезд, который вез Сашу, был смешанный - за паровозом тащилось несколько
обшарпанных пульманов, далее следовал хвост из разнокалиберного товарняка.
  Она оказалась в пассажирском вагоне, даже завладела там узкой, как
гладильная доска, боковой койкой. Это было неслыханной удачей, так как
садилась Саша не на вокзале, а на первой от города станции, куда Кузьмич
доставил ее в автомобиле. Посадка была совершена без чьей-либо помощи:
никто не должен был знать о Сашиной командировке, даже местные
железнодорожные чекисты...
  И вот ей здорово посчастливилось. Не успел поезд подойти к платформе, как
из него стали вываливаться группы галдящих людей. Это выдворяли
спекулянтов, которые невесть какими путями проникли в вагоны без
документов и посадочных ордеров.
  Спекулянты вопили, рвались назад. Стрелки железнодорожной охраны
отпихивали их от вагонов и кричали машинисту, чтобы тот поскорее уводил
состав. Суматоха, словом, была изрядная. Саша воспользовалась ею, проникла
в первый от паровоза пульман.
  Нет, ей положительно везло в этот день! Только она вошла в вагон, как
увидела пассажира, перетаскивавшего мешки и котомки с боковой койки на
другую, более широкую - эту последнюю, вероятно, занимал один из
высаженных спекулянтов. Пассажир взглянул на Сашу и пришлепнул ладонью по
освободившейся койке:
  - Владей, баба!
  Саша швырнула на койку рюкзачок и пальто, влезла туда и улеглась. Она даже
рассмеялась от счастья.
  Тот, кто уступил койку, вертлявый мужичок лет за семьдесят, старательно
обживал свое новое место - расстелил на нем старенькую шинель, уложил в
головах какие-то пожитки.
  Поезд тронулся. Мужичок обернулся, подмигнул Саше.
  - Спасибо вам, - сказала она.
  - А на кой ляд мне твоё спасибо? - усмехнулся старик. - Что я с ним делать
буду, почтеннейшая? Может, шубу сошью?
  - С одного спасибо, конечно, вряд ли получится, - сказала Саша. - Но если
всегда делать добро людям, она, может, и выйдет - шуба.
  Ответ старику понравился. Он глядел на Сашу, и глаза у него смеялись, а
неправдоподобно редкая бороденка тряслась, и он ухватил ее рукой, будто
боялся, что борода вдруг оторвется.
  Вот лицо его стало серьезным. Он поманил Сашу пальцем:
  - Слазь-ка, баба. Есть дело...
  Саша подсела к старику.
  - Грамотная?
  - Ну, грамотная. А что?
  - И по печатному можешь?
  - По печатному легче, дедушка.
  - Это ежели знаешь, что к чему. Все легко, когда знаешь... Газету мне
почитаешь?
  - Давай.
  Из внутреннего кармана шинели пассажир извлек свернутые в трубку газетные
листы. Саша расправила листы. Это была пачка номеров "Бедноты".
  - Так они же старые, - сказала Саша, бегло просмотрев газеты. - Все старые.
  - Как так?
  - Гляди, здесь написано: "Среда, 9 апреля 1919 года". А эта за второе
апреля. Впрочем, вот два майских номера. Но все равно старье. Сейчас,
дедушка, сентябрь на дворе. Сентябрь, а не май.
  Некоторое время старик молча смотрел на Сашу, потом взял газеты, ушел с
ними в конец вагона. Вернулся огорченный, подавленный. Видимо, ходил
проверять, правду ли сказала попутчица.
  - Последние деньги за них отдал, - пробормотал он, бросив газеты на полку.
  - Ах ты, горе луковое! Что же делать теперь? Ведь и не продашь никому...
  Саше стало жаль старика.
  - Хотите, прочту самое интересное?
  - Давай! - обрадовался пассажир. - Подряд читай, мне теперь нет разницы. -
Старик взял одну из газет, пришлепнул по ней рукой. - Начинай отсюдова.
  - Сперва заголовки заметок, хорошо? А потом будете выбирать, что
поинтереснее.
  Саша стала читать. Вся первая страница номера "Бедноты" за 9 апреля была
усеяна короткими заметками. Заголовки были красноречивы: "Одесса взята",
"Перекоп взят", "Овруч занят", "Сдался батальон белых", "Поделки очищаются
от петлюровцев", "Восстание против Колчака", "Восстание в Либаве".
  Старик сидел, склонив голову набок, прикрыв глаза. Казалось, дремлет. Но
стоило Саше сделать остановку, как он встрепенулся:
  - Чего остановилась?
  - Перевести дух.
  - Дальше давай. Есть там про заграницу?
  - Найдется. Вот, например: "Румыния в красном кольце", "Демонстрация в
Японии", "В Галиции разгорается..."
  - Стой! - Старик тронул Сашу за рукав. - А про Германию тоже есть?
  Саша прочитала:
  - "В Баварии провозглашена Советская республика".
  - Я тебе про Германию, а ты - Бавария!
  - Бавария - часть Германии. Ну, вроде как волость, - пояснила Саша. - А
зачем тебе, дед?
  - В Германии, видишь, племяш мой томится. Второй год, как в плену,
бедолага... Теперь там, говоришь, революция? Вроде бы как у нас?
  - Сам же слышал, как я читала. Гляди, что пишут товарищу Ленину
руководители Советской Баварской республики: "Бавария последовала за
Россией и Венгрией. Мы верим в пришествие дня всемирного освобождения. Да
здравствует интернационализм, да здравствует всемирная революция!"
Старик взял у Саши газету, приблизил к глазам, оглядел - при этом
казалось, что он обнюхивает газетный лист. Бережно сложив газету, спрятал
ее за пазуху.
  - Все так и написано? - Он строго посмотрел на Сашу. - Не обманула
старика? Ну и хорошо. Ну, слава Богу!
  Торопливо крестясь, он стал собирать с койки остальные газетные листы.
  Саша уже не смотрела на него. Ее внимание привлекла группа людей в
соседнем отделении вагона. Сквозь щелистую перегородку были видны
несколько мужчин и женщина, сгрудившиеся возле поставленного стоймя
большого фанерного чемодана.
  - В карты дуются, обормоты, - сказал старик, проследив направление
Сашиного взгляда. - Ну, а что с них возьмешь, коли неграмотны, как вот я
сам? Им бы лишь время убить, ежели выпала такая оказия, что едешь в поезде
и кругом скукота...
  Саша продолжала наблюдать за картежниками. Ее все больше интересовал
банкомет... В сознании возник ветхий пароходик, на котором еще недавно она
плыла из Одессы. Да, конечно, один из тогдашних спутников Стефании
Белявской и метал сейчас банк в компании поездных картежников.
  А ниточка воспоминаний все тянулась. В памяти всплыли сцены обыска на
квартире Белявских, утро в ЧК, когда было обнаружено, что у пройдохи-врача
вместо ценностей отобраны ничего не стоящие фальшивки, далее - загадочное
убийство Григория Ревзина... Кто и зачем поднял руку на него?
  Она смотрела на банкомета и ловила себя на мысли: картежник вполне мог
иметь отношение ко всему тому, что заботит ее вот уже столько месяцев.
  Если бы знала Саша, что именно этот человек лишил жизни старого Ящука, а
теперь ехал в Харьков, чтобы совершить там второе убийство!..

  Некоторое время Саша вынуждена была слушать болтовню соседа, отвечать на
его многочисленные вопросы. Потом старик стал зевать. Встретившись с Сашей
взглядом, виновато усмехнулся.
  - Малость притомился. И то: две ночи не спавши.
  - Что же вы делали по ночам?
  - А поезд ловил. Вот этот самый. Уже отчаиваться стал. Думал, вот-вот Богу
душу отдам.
  - И отдашь, и подохнешь, старый индюк!
  Реплика была подана оттуда, где играли в карты, и принадлежала женщине в
рваной черной пелерине и черном грязном платке, туго стянутом под
подбородком.
  - Дожили! - выкрикивала она, рассматривая только что взятые карты. -
Дожили, докатились до ручки: жрать нечего, надеть нечего, поезда месяцами
не ходят!..
  Вдруг она наклонилась к банкомету, заглянула ему в глаза:
  - На банк хочу. Беру еще карту - и бью по банку. А?..
  Тот шевельнул сильным плечом, достал из карманчика гимнастерки коричневую
расческу, провел по волосам.
  - Чего ставите?
  Женщина сняла с пальца кольцо с крупным желтым камнем.
  - Идет, - сказал мужчина и протянул колоду.
  Прикупив карту, женщина протяжно вздохнула и стала разжигать погасшую
папиросу.
  Все поняли, что она взяла хорошую карту.
  Теперь в центре внимания был банкомет. Игроки напряженно ждали. Но тот не
спешил, тоже занялся куревом: свернул фунтик из полоски газеты, насыпал в
него табаку, аккуратно примял пальцем.
  - Нервы царапаешь? - свистящим шепотом сказала женщина в пелерине. - Гляди
не обожгись!
  Банкомет косо взглянул на нее. Ногтем поддел свою карту, лежавшую на краю
чемодана. Карта подпрыгнула и перевернулась рубашкой вниз. Это был туз.
Второй открылась десятка.
  Все задвигались, зашумели. Только женщина сидела неподвижно. Бледная, с
остановившимися глазами, она, казалось, ничего не слышала и не видела.
  Победитель взял свою добычу. Проигравшая очнулась, сняла с пальца второй
перстень. Но партнер покачал головой:
  - Игра сделана, ставок больше нет, - продекламировал он.
  И здесь он увидел Сашу.
  Он почти не выдал себя - только чуть задержал руку, которой собирался
ухватиться за железный кронштейн койки.
  Но это не укрылось от Саши. Она поняла, что в свою очередь знакома этому
человеку.
  В следующую секунду произошло и вовсе неожиданное. Тулин подошел к ней,
вытянул руки по швам, со стуком свел каблуки:
  - Разрешите представиться: Петр Петрович, некогда бравый офицер, мечтавший
стать генералиссимусом "великой и неделимой", ныне бродяга, картежник и
маклер, ежели найдется, что перепродать... А кто прекрасная незнакомка?
  - Меня зовут Александрой Андреевной, господин неудавшийся генералиссимус.
  Тулин галантно поцеловал руку новой знакомой, надел ей на палец только что
выигранное кольцо.
  Вряд ли он смог бы объяснить, почему решил подойти к Саше, да еще
преподнести подарок. Скорее всего, это было озорство уверенного в своем
превосходстве человека.
  - Спасибо, - сказала Саша, включаясь в игру. - Чем я обязана столь
дорогому знаку внимания?
  При этом она поправила кофточку, которая слишком уж обтягивала грудь...
  Тулин сглотнул ком. Он все по-своему объяснил. Глядя на Сашу, уже
вырабатывал план атаки. Ему стало весело: вдруг представил, какое будет
лицо у Лелеки, когда тот узнает, что он, Тулин, запросто переспал с
помощницей председателя УЧК.
  Он не выдержал и расхохотался.

  Поезд находился в пути вторые сутки. Тулин и Саша поддерживали знакомство,
даже ели вместе. Кавалер продолжал ухаживания. Но у попутчицы оказался
трудный характер. Всякий раз, когда Тулин пытался перейти границы
дозволенного, его решительно ставили на место.
  Время шло, а он ни на шаг не продвинулся в своих домогательствах. Пришлось
признать, что новую знакомую недооценил, не может рассчитывать на легкую
победу. По всем признакам, здесь уместна не кавалерийская атака, но
длительная и терпеливая осада.
  На очередной крупной станции Саша сошла на перрон. Как было условлено с
Кузьмичом, она наведывалась во все оперативные пункты ЧК по пути
следования, чтобы не пропустить информации о Пожидаеве.
  Первый, кого она увидела, был Кирилл Колесень. Когда-то их семьи жили по
соседству. Кирилл и Саша хотя и не дружили, но хорошо знали друг друга.
  И вот встреча на станции. В черной нарядной бекеше и кожаной фуражке со
звездочкой, с маузером на длинном ремне через плечо, Кирилл стоял на
платформе, расставив ноги, и "ел глазами" подошедший эшелон.
  "Чекист", - поняла Саша.
  Кирилл было рванулся к ней, но Саша взглядом остановила его, равнодушно
прошла мимо.
  Умница Кирилл, он все понял, отвел глаза, даже повернулся к ней спиной.
  Вскоре Саша оказалась в оперпункте. Здесь она полезла в карман за
документами, но Кирилл махнул рукой:
  - Знаю, все знаю. Две депеши получил, чтобы обеспечить тебе поддержку. Но
Пожидаев не проезжал.
  Саша попросила устроить в вагоне проверку документов, описала Тулина.
  - Задержать его?
  - Мне важно знать, кто он по документам, куда едет, зачем.
  - Понял.
  - Аккуратнее, Кирюха, чувствую - он опытный... Кстати, задашь мне
какой-нибудь вопрос о брате. Я к брату еду, на побывку...
  - Лады. - Колесень взглянул на часы. - Поезд вот-вот тронется. Еда у тебя
есть?
  Не ожидая ответа, шагнул к этажерке в углу кабинета, откинул газету,
которой она была завешена. Там оказалась половина черного каравая и брус
сала.
  Из ящика стола был вынут сложенный вчетверо кусок желтой бязи.
  - Портянка, - усмехнулся Колесень, запаковывая в материю сало и хлеб. -
Только вчера выдал каптенармус, так что не сомневайся - новая!
  - А спирт у тебя найдется? - вдруг сказала Саша. - Хотя бы самогон... Надо!
  - Обожди.
  Колесень вышел из комнаты. Вскоре вернулся с бутылкой.
  - Для дела, Кирюха, - сказала Саша, пряча бутылку в ту же портянку.
  Тулин встретил Сашу у лесенки вагона.
  - Гуляете, барышня, - проговорил он, кося взглядом на сверток, который
Саша держала под мышкой. - Ходите одна, а друзья брошены на произвол
судьбы.
  Они вошли в вагон.
  - Хорошо бы поесть, - сказала Саша, когда поезд тронулся.
  - Увы, еды кот наплакал, - вздохнул Тулин. - На сегодня еще хватит, а вот
завтра...
  - Хватит и на завтра. Глядите, что я раздобыла. - Саша развернула
принесенный пакет.
  - Боже, - пробормотал Тулин, - боже мой, какие сокровища!
  Но с завтраком пришлось повременить. В вагон вошел Колесень. Два
красноармейца стали у дверей.
  Колесень делал свою работу легко, весело: взгляд на предъявленную бумагу,
два-три вопроса ее владельцу, и он уже обращался к следующему пассажиру.
Но это была кажущаяся легкость. Специалист отметил бы безошибочность
действий контролера, его высокую профессиональную подготовку.
  Подошла очередь Тулина. Он передал проверяющему свои документы.
  - Очень хорошо, - сказал Колесень, листая их. - Значит, Киреев Петр
Петрович? И следуете... - Здесь чекист прервал себя, вернул бумаги. - А
куда следуете и зачем, это ваше личное дело, ежели на удостоверении
правильная печать, а ордер не просрочен. Я верно толкую, гражданин Киреев?
  - Вполне! - Тулин спрятал документы.
  Затем проверку прошел старик - владелец пачки газет "Беднота". И вот уже
Колесень обратился к Саше:
  - К кому изволите ехать?.. Ага, прочитал: к брату! Ну и езжайте с Богом,
если бумаги составлены правильно, - заключил он.
  Неловкое движение - и часть бумаг упала. Колесень стал собирать их с пола.
Саша тоже наклонилась за удостоверением.
  - Паспорт у него нормальный, - шепнул Колесень.
  - Хочу взглянуть на посадочный ордер!..
  - Сделаю.
  Колесень прошел в соседнее отделение. Оттуда донесся его голос:
  - Оставаться на местах. Попрошу документы!
  Саше вдруг стало одиноко, тоскливо. Захотелось лечь на койку, повернуться
лицом к перегородке, забыться... Она пересилила себя, аккуратно спрятала
бумаги.
  - Пора и закусить, - сказала она. - Где там ваш ножик, нарежьте сала.
  Тулин засуетился, достал нож, принялся хозяйничать.
  - Стол хоть куда, - сказал он, критически оглядывая еду. - Но чего-то
недостает...
  - Понимаю. - Саша порылась в мешке, вынула длинную железную банку, стала
отвинчивать крышку.
  - Соль, - разочарованно сказал Тулин, заглянув в банку.
  Но вот в руках у Саши оказалась бутылка. Тулин вытащил пробку, понюхал.
Убедившись, что в бутылке спиртное, поднял глаза на спутницу.
  - Вы колдунья и фея! - воскликнул он. - Но это не все. Не могу удержаться,
чтобы не добавить: - "Plus belle que l'antres". В переводе это означает -
очаровательная.
  - Точнее было бы - прелестнейшая.
  - Позвольте... Знаете французский?
  - Немного... - Саша вздохнула, с тоской поглядела за окно. - Cuanto se
tarda en llegar a Jarkov?
  - Не понял... Что это за язык?
  - Испанский. Я только хотела спросить: сколько времени поезд идет до
Харькова?
  - Попробуй не сойти с ума! - Тулин потер лоб. - Вы действительно владеете
этими языками?
  - Еще и немецким. А что?
  Тулин дико глядел на Сашу. Хотелось крикнуть: "Образованный человек,
интеллигентка, а продалась большевикам!" Но он сдержался.
  - Это все мама, - продолжала Саша. - Сама учила меня. Учила и учит. Теперь
настаивает, чтобы я занялась и итальянским. Даже определила срок: год и
два месяца на язык. Утверждает, что дети не должны отставать от родителей.
  Тулин молчал. Перед его глазами стояла газетная заметка восьмилетней
давности, где живописалась драма родителей этой девушки. Выходит, лгал
репортер, выставляя ту женщину чуть ли не шлюхой.
  - А кто ваша мать? - осторожно спросил он.
  - Фельдшерица.
  - И знает несколько языков?
  - Шесть.
  - Вы шутите!
  - Это правда.
  - Но зачем ей языки? Подумать только, каких денег это стоило!
  - Деньги не расходовались. Все языки мама изучила без чьей-либо помощи.
Только сама! Засиживалась каждую ночь. Все уже спят, она же скорчится в
кресле и торопливо выписывает слова на длинный узкий лист. Так, считает
она, быстрее всего запоминается.
  - Но зачем ей это?
  - Не знаю. Мне кажется, она не могла иначе, вот и все.
  - Ну а вы сами? Вам-то для какой надобности языки? Тоже не задумывались?
  Саша засмеялась:
  - Вдруг возьму да и отправлюсь в кругосветное путешествие!
  Тулин плеснул самогону в кружки.
  Взяв свою кружку, Саша подумала, что за все время их знакомства собеседник
ни разу не поинтересовался ее профессией. Сдержанность воспитанного
человека? Нет, интеллигентности в нем маловато. Выглядит этаким волокитой,
прожигателем жизни...
  Эшелон стал тормозить. Донесся протяжный гудок паровоза. Поезд приближался
к очередной станции.
  Здесь вновь состоялась проверка документов.
  Один из контролеров взял бумаги Тулина, стал примериваться, куда бы
присесть. Саша передвинулась в конец койки. Чекист сел и развернул
посадочный ордер, держа его так, чтобы Саша видела документ.
  Это была ошибка: Тулин все заметил.
  Еще при предыдущей проверке ему показалось, что контролер и девица
обменялись быстрыми взглядами. Тогда это не встревожило: мало ли какие
дела могли быть у чекистов!.. Но теперь выяснилось, что объект их внимания
он сам, Тулин!
  У него вспотели ладони, задергалась жилка в уголке глаза. То был страх. Но
он быстро взял себя в руки. Судя по всему, опасность не столь велика. Сам
виноват - вел себя легкомысленно, был развязен. Вот и насторожил спутницу.
Поэтому и проверка - девица решила прояснить личность нового знакомого.
  Контролеры ушли из вагона. Вскоре поезд тронулся.
  - Что-то вы задумались, - сказала Саша. - Этакая меланхолическая
отрешенность от всего земного. И водка недопита...
  Тулин порывисто встал с койки, взял кружку, склонился в шутливом поклоне:
  - Мадемуазель!
  - Ну вот, совсем другое дело, - улыбнулась Саша и тоже подняла кружку.
  - Ваше здоровье! - сказал Тулин и выпил.

  ВОСЬМАЯ ГЛАВА

  Саша сидела в кабинете Кузьмича и рассказывала о трагических событиях в
Харькове, свидетельницей и участницей которых она оказалась. Все то, что
произошло во время ее командировки, было подробно изложено в рапорте
руководству УЧК, но Кузьмич задавал новые и новые вопросы. Он хотел знать
все подробности происшествия.
  Было около полуночи. Сотрудники разошлись. Полчаса назад по коридору
простучали шаги коменданта, проверявшего опустевшее здание. От усталости
Саша едва сидела на стуле. Вдобавок разболелась голова. Но она
рассказывала медленно и подробно, стараясь не упустить ни единой мелочи.
  - Киреев, - протянул Кузьмич, когда Саша сделала остановку, чтобы выпить
воды. - Киреев Петр Петрович... Говоришь, рассталась с ним на перроне? А
когда поезд прибыл в Харьков?
  - В двенадцатом часу ночи... Я хотела обратиться к транспортным
оперативникам, чтобы его задержали. Но у меня ведь были только догадки,
предположения. Ни одного факта!.. Он ушел. Даже не предложил проводить,
хотя еще накануне настойчиво поучал меня: "По ночам в Харькове неспокойно,
берегитесь, не ходите одна..." Может, я сама должна была арестовать его?
  - И слава Богу, что не попыталась... Представляю себе: ночь, темнота,
суматоха в переполненном вокзальном помещении - торопятся и кричат сотни
мешочников, спекулянтов. И в этом хаосе некая девица наставляет пистолетик
на здоровенного решительного мужика!.. Да он растерзал бы тебя! Таким, как
он, в случае ареста терять нечего.
  - Я все ломаю голову над тем, что же его насторожило, заставило изменить
линию поведения?..
  - Видимо, наследил один из контролеров... Ну, хватит. Рассказывай дальше.
Итак, ты осталась одна. Что произошло потом?
  - Устроилась в зале ожидания. Утром привела себя в порядок, пошла искать
госпиталь. Следовало бы направиться туда на рассвете. Я же лишь часам к
девяти добралась до места. Вот и получилось, что он успел раньше...
  - Повтори свою беседу с дежурным врачом.
  - Это была женщина лет сорока. Толстуха, пальцы в перстнях, на шее
фальшивый жемчуг - каждая бусина с вишню... Как напустится на меня! Крик
на всю приемную. Я стою, слушаю, а она все сыплет. Раннее, мол, утро,
больные только проснулись, а к Пожидаеву уже второй посетитель. И каждый
твердит, что у него срочное дело. А для дел, хоть самых сверхсрочных, есть
вечерние часы, как распорядился господин главный врач... Слушаю, а у самой
спина похолодела от предчувствия беды. Прервала ее, спрашиваю, где
Пожидаев. В ответ снова крик, топание ногами. Не выдержала я, сунула ей в
глаза свой мандат, схватила за плечи, трясу. Она перепугалась, рукой
показывает за окно. Я туда. Захара нашла в дальнем углу сада, в
кустарнике. Он еще дышал.
  Кузьмич взял со стола большой складной нож с шероховатой роговой
рукояткой, раскрыл его. При этом резко щелкнул фиксатор лезвия.
  - Серьезный ножик, - сказал он. -Такие бывают у матросов: табак резать,
консервы вскрывать, палубу скоблить - на все годится. А при случае -
оружие... Куда он ударил?
  - Слева, косо, под восьмое ребро. Медицинский эксперт сказал: удар
профессионала.
  - Вот и Ящук был убит ударом под ребро.
  - И нож тоже был оставлен в ране. Да вы помните.
  - Почерк один, верно.
  - А почему не убрали нож? Ведь улика!
  - Мало ли... Убийца мог рассуждать так: выдернешь нож - брызнет кровь,
зальет руки, одежду; это улика пострашнее, чем оставленное оружие...
Так-таки никто и не видел преступника?
  Саша покачала головой.
  - Повтори эпизод с мальчиком.
  - Он появился в госпитале в начале девятого утра. Сказал, что ищет
"больного Захара Пожидаева". В руках держал кулек и записку. Объяснил той
самой дежурной врачихе: приехал дружок Пожидаева, знает, что по утрам
посетителей не пускают, потому просит передать гостинец и записку...
Передачи с едой поощряются: продукты, которые приносят больным
родственники и знакомые - хорошее подспорье к скудному госпитальному
пайку... Санитарка взяла кулек и записку, поднялась в палату. А через
несколько минут на лестнице появился сам Пожидаев. Радостно размахивает
запиской. Еще бы: фронтовой друг объявился, ждет здесь, в саду...
  - Да, дела. Как же мальчишку-то упустили? - сказал Кузьмич после паузы.
  - А он, я думаю, как отдал санитарке кулек и записку, так сразу и исчез.
Чего ему было оставаться в госпитале? Нет, он вернулся к "фронтовику",
получил, сколько было обещано, и - на рынок или в синематограф.
  - Там и следовало искать.
  - Искали. И записку искали. Я весь сад на коленях облазила, не нашла.
  - Успел забрать ее у убитого... Что ж, умен, ничего не скажешь...
  - Да уж, не глуп.
  - Полагаешь, это он, твой знакомец?
  - Больше некому.
  - Не спеши. Давай снова проглядим, как все развивалось. Приехав из Одессы,
ты доложила о гибели Ревзина и о бандитах, странным образом осведомленных
о портфеле с драгоценностями. Мы начали расследование. По одной из версий,
Григория Ревзина убил предатель, проникший к нам в аппарат. Проверяем
версию, вызываем людей, опрашиваем. Расследование уже не секрет для
сотрудников, хотя никто не знает о его истинной цели.
  - Не знает или делает вид, что не знает.
  - Поправка принимается. - Кузьмич продолжал: - Вдруг появляется Микола
Ящук со своим сообщением. И этой же ночью его убивают. Тогда ты спешно
едешь к Пожидаеву, но все равно мы опаздываем... Какие выводы
напрашиваются в дополнение к той бесспорной истине, что мы имеем дело с
сильным врагом? Первое - этими двумя убийствами противник невольно
подтвердил нашу версию о предателе в аппарате УЧК. Второй вывод -
предатель действует не один. Во время твоей поездки в Харьков все
остальные сотрудники были на месте. Тем не менее Пожидаева убили. Значит,
существует организация... Далее, этот наш противник высоко ценим своими
шефами. Доказательства? Изволь. Агента отзывают, если ему грозит провал.
Исключения бывают лишь в случае, если агент занят важной работой и ее
нельзя прервать. В этих обстоятельствах стараются обезопасить агента...
  - Убрать тех, от кого исходит опасность?
  - Вот именно.
  - Я все больше склоняюсь к мысли, что надо арестовать Лелеку.
  Кузьмич задумчиво посмотрел на Сашу.
  - Недавно была у меня беседа с Олесем Грохой, - проговорил он после паузы.
- Парень рассказывал, как однажды ты рявкнула на него, когда при общении с
арестованным он не сдержался, пустил в ход руки. Между прочим, с большим
уважением говорил о тебе... Ты что, теперь уже не такая? Изменилась за
год, проповедуешь то, что раньше сама же осуждала? Можно ли не считаться с
законом? Сегодня нарушишь закон, так сказать имея лучшие намерения.
Допустим даже, попадешь в точку: арестуешь и накажешь истинного
преступника. Но завтра твой "опыт" самоуправства применят другие - и
отнюдь не к врагам. Да, не к врагам, потому что существуют и, к сожалению,
еще долго будут существовать алчность, мстительность, жажда расправы,
власти... Понимаешь, как это опасно - переступить закон даже в мелочи?
  Саша кивнула.
  - Ну вот и хорошо. - Кузьмич сжал руку в кулак, стукнул по столбу. - Нужны
факты, доказательства виновности Константина Лелеки. Думай, как раздобыть
их.
  Вошел шифровальщик, положил на стол бланк с телеграммой.
  - По твоей части, - сказал Кузьмич, просмотрев сообщение. - Нашли того
мальчишку.
  Саша взяла телеграмму. Из Харькова уведомляли, при каких обстоятельствах
был разыскан ребенок, ставший невольным пособником убийцы. Далее следовало
описание внешности человека, вызвавшего в сад госпиталя Захара Пожидаева.
Словесный портрет был составлен мальчиком.
  - Я не знаю этого человека, - сказала Саша, просмотрев текст сообщения. -
Какой-то старик.
  - Может, загримировался, - неуверенно проговорил Кузьмич, - наклеил седую
бороду...
  - В телеграмме написано: "Роста ниже среднего, худощав". О моем же
попутчике сказали бы так: "Высокого роста, атлетического сложения".
  - Значит, еще один неизвестный. Это уже третий по счету... Ты все
рассказала?
  - Почти все... По моей просьбе в Харькове пущен слух, будто Пожидаев
только ранен. Нож, мол, скользнул по ребрам.
  - Вдруг кто-нибудь засуетится?
  - Я рассудила так: вряд ли у преступника может быть уверенность в том, что
он нанес своей жертве смертельный удар. Пусть беспокоится, ищет
возможность произвести проверку. Слух, что Пожидаев жив, будет
подстегивать преступника. А в Харькове все насторожено, там только и ждут,
чтобы он "высунулся". Тем более что теперь известны его приметы.
  Кузьмич снова перечитал телеграмму, прошелся по комнате.
  - Полагаешь, убийца - этот старик?
  - Как же иначе?
  - Могло быть так: один негодяй нанимает мальчишку и посылает его к
Пожидаеву, а другой ждет свою жертву в саду...

  ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

  Кузьмич был весьма близок к истине. Вот как все произошло.
  ...Тулин стоял у окна и разглядывал предместья Харькова, по которым сейчас
шел поезд. Он хорошо знал город, имел здесь кое-какие связи. Все это
должно было помочь успешно выполнить трудное поручение.
  Плана действий пока не было. Решение созреет, когда он окажется на месте,
ознакомится с обстановкой. А пока следовало обдумать заключительный этап
акции - исчезновение из Харькова. Было несколько вариантов. Он мог
вернуться в родной город, не опасаясь, что будет найден по бумагам, уже
известным железнодорожным чекистам: в запасе имелся комплект новых
документов. Далее, была возможность отправиться на Кавказ, где, судя по
некоторым сведениям. Советской властью пока не пахло. Там жили веселые
гостеприимные люди - некоторых Тулин хорошо знал, мог надеяться, что будет
принят и обласкан. А какие там женщины! При мысли о них Тулин почувствовал
сладостную истому, с веселым презрением скосил глаза на Сашу... Да,
первое, что он сделает в Харькове, - это отвяжется от комиссарши. Бог
даст, свидится с ней в иной обстановке, тогда они и завершат разговор!..
  Поезд стал у харьковского перрона, когда на часах было около двенадцати
ночи. К выходу из вагона попутчики пробирались вместе. Тулин даже держал
Сашу за руку - будто боялся потерять ее в сутолоке. Но на перроне его
подхватила толпа. Еще несколько секунд он старательно демонстрировал, что
стремится назад, к своей даме, потом исчез в потоке пассажиров.
  Вскоре он оказался в забитом людьми зале ожидания, с трудом отыскал
свободное местечко, расположился на полу, чтобы скоротать время до
рассвета. Так поступили почти все, кто прибыл с этим эшелоном, - не
рисковали идти пешком по ночному городу. В ту пору на окраинах Харькова
пряталось немало уголовников. Днем преступники отсыпались, ночью же
выходили на промысел.
  Вообще говоря, Тулин мог бы пренебречь этой опасностью: располагал
пистолетом и ножом, умел пользоваться этим оружием. Но было глупо идти
ночью в госпиталь. Его попросту не пустили бы в помещение. Вот почему он
не спешил. Утром сделает все как надо, в тот же день исчезнет...
  Таковы были планы. Однако скоро в них пришлось внести изменения. Началось
с того, что некая личность, по самые глаза заросшая черной вьющейся
бородой, в засаленной до блеска рясе и рыжих сапогах, - не то поп, не то
дьячок, - перешагивая через лежащих на полу, оступилась и вылила на голову
Тулину полкотелка теплого чая.
  Тулин вскочил на ноги, сгреб священнослужителя, уже занес кулак для удара.
И в этот момент увидел свою недавнюю попутчицу - та сидела в двух-трех
шагах от него и беседовала с пожилым человеком, по виду - мастеровым.
  Бородач был забыт. Тулин нырнул за спины соседей, стал прислушиваться.
Мастеровой объяснял девушке, как добраться до городского госпиталя. Прошло
несколько минут, прежде чем Тулин уразумел, что речь шла о госпитале, куда
направлялся и он сам. Выходило, он и чекистка ехали по одному адресу,
скорее всего, к одному и тому же человеку!..
  Он выбрался из помещения, прислонился к какому-то забору, скрутил
папироску. Как же ему быть? Можно не сомневаться, что девица отправится в
госпиталь уже утром. Значит, Пожидаева надо убрать до ее появления там. Но
как это сделать, если теперь он, Тулин, не может показаться в госпитале:
чекистка тотчас узнает его по описаниям. А это конец: его найдут хоть под
землей!..
  Он вдруг подумал, что самое верное - убрать и эту девицу. Вернувшись в зал
ожидания, он "наткнется" на пропавшую спутницу, изобразит радость по этому
поводу. А дальше возьмется проводить ее, скажем, в гостиницу, на безлюдной
улице пустит в дело нож...
  Но на это он не решился.
  Он и не заметил, как отделился от забора, двинулся через площадь.
Опущенная в карман рука нащупала пистолет.
  Улица за улицей оставались позади, а он все шел ровным широким шагом
посреди мостовой, лишь изредка поворачивая голову и кося взглядом в
переулки и подворотни, откуда могла возникнуть опасность. Но ему везло.
Спустя полчаса он без помех добрался до цели.
  Госпиталь находился в массивном двухэтажном здании с колоннадой и
скульптурами перед главным входом. С боков и тыла к зданию примыкал сад.
Тулин обошел дом, внимательно обследовал сад.
  - Годится, - пробормотал он, когда выяснилось, что сад достаточно густ и
запущен и что в нем всего две-три скамейки.
  Вскоре он двинулся в обратный путь. В двух кварталах от станции постучал в
дверь невзрачного дома с балконом на втором этаже.
  На балконе появился человек. Перегнувшись через перила, он пытался
разглядеть того, кто был внизу.
  - Это я, Боря Тулин. Отопри, Сема!
  Человек исчез с балкона. Вскоре в комнате зажгли свечу. Еще через минуту
загремело за входной дверью - отодвигались многочисленные засовы, которыми
в неспокойную пору горожане береглись от всякого рода непрошеных ночных
визитеров. Наконец дверь распахнулась. Тулин был впущен в дом.
  Ранним утром он вновь появился на улице. Его сопровождал тощий старик. Это
был отец его школьного товарища. Самого Семы дома не оказалось - год назад
он уехал на заработки в Киев... Впрочем, отсутствие приятеля не огорчило
Тулина. Сема был тугодумом, в обычных обстоятельствах Тулин никогда бы не
рискнул поручить ему что-нибудь серьезное. Но сейчас остро нужен был хоть
какой-нибудь помощник. Вот почему преступник пришел в этот дом. И
неожиданно вышла удача: не оказалось малонадежного Семы, но зато был на
месте его папаша - хитрый и пронырливый присяжный поверенный Выдрин. Тулин
вынул пачку денег, покачал ее на ладони, и Выдрин - старший тотчас
согласился оказать гостю необходимую помощь.
  Сейчас они направлялись к госпиталю. Шли молча - все, что требовалось, уже
было оговорено... За квартал до цели Тулин стал отставать. Выдрин,
напротив, ускорил шаги. Вскоре он уже поднимался по ступеням пышного
портика. Отыскав в вестибюле дежурную, вежливо осведомился, когда можно
повидать больного по фамилии Анкундинов. Получив справку, что посетителей
впускают в вечерние часы, старик горько посетовал на то, что зря проделал
путь через весь город. Нельзя ли узнать, лечится ли еще этот Анкундинов?
Может, он уже выписан?
  Регистраторша раскрыла пухлую книгу. Выдрин следил за пальцем женщины,
скользившим по столбикам фамилий. Вскоре он прочитал: "Пожидаев Захар
Нилыч". Сбоку была проставлена дата поступления в госпиталь. Даты выписки
не было.
  Все, что требовалось, Выдрин узнал. Но он терпеливо дождался конца
поисков. Когда оказалось, что никакого Анкундинова в госпитале нет,
посетитель изобразил растерянность, поблагодарил регистраторшу и ушел.
  Следующие четверть часа Тулин затратил на то, чтобы купить пряников и
пастилы, запихать все это в кулек. Что касается записки Пожидаеву, то она
была составлена загодя - ночью, под диктовку Тулина, на листе ученической
тетради ее написал Выдрин.
  В восемь часов двадцать минут Тулин, шедший вслед за адвокатом, увидел,
как тот подозвал пробегавшего мимо мальчишку, стал что-то объяснять,
показывая на госпиталь. Мальчик слушал и согласно кивал, потом взял у
старика кулек с запиской, взбежал по ступеням госпитального крыльца.
  Вытянув шею, Выдрин глядел ему вслед. Когда мальчик исчез в двери, старик
повернулся и, придерживая полы сюртука, засеменил в противоположную
сторону. Как было усовлено с Тулиным, он спешил домой.
  Тулин проводил его взглядом, зашагал вдоль кирпичной ограды сада.
Убедившись, что улица безлюдна, перескочил через ограду, скрылся в тени
деревьев.
  Еще через несколько минут в саду появился человек в байковом сером халате,
из-под которого виднелись кальсоны. Захар Пожидаев не имел в Харькове
приятелей или родственников. Он так обрадовался однополчанину, который не
только разыскал его здесь, на окраине города, но даже пришел с гостинцем,
так спешил на свидание, что не стал одеваться - только накинул халат...

  Назад Тулин шел кружной дорогой, чтобы не встретиться со своей бывшей
попутчицей.
  Выдрин был на месте. Даже успел вскипятить чай. Они выпили по стакану,
затем Тулин передал помощнику обещанную сумму, стал собираться в дорогу.
  - Убили его? - вдруг спросил Выдрин.
  Тулин, возившийся с котомкой, прервал свое занятие, поглядел на хозяина
дома.
  - Да, убил, - сказал он. - И с вашей, заметьте, помощью. Надеюсь, такой
ответ нравится?
  - Не нравится, - сказал Выдрин. - Ведь я помогал сознательно. Сразу во
всем разобрался, хотя вы помалкивали и соблюдали прочие правила
конспирации.
  - Дать вам еще денег?
  - Не надо.
  - Возьмите, у меня есть...
  - Плевал я на ваши деньги! - вдруг закричал Выдрин. - Не приставайте к
порядочным людям!
  - Вам надо уехать, - сказал Тулин, когда старик успокоился. - Очень
желательно, чтобы уехали. Скажем, недельки на три.
  - Зачем?
  - Если найдут мальчишку, он может навести на ваш след. Стоит ли рисковать?
  - А в свою очередь я наведу чекистов на вас?
  Тулин неопределенно повел плечом.
  - Уезжайте, - повторил он.
  - Не беспокоитесь, от меня они ничего не добьются. - Выдрин встал, заходил
по комнате, размахивая руками. - А вообще вы правы. Чего мне здесь
оставаться? Пожалуй, уеду недели на три, а то и на месяц.
  - Надо сегодня же.
  - Да, сегодня. Сейчас.
  - Вот и хорошо, - сказал Тулин. - Теперь разведите огонь в плите.
  Выдрин разжег плиту. Молча смотрел, как гость сжигал документы - сперва
паспорт, потом какие-то другие книжечки и бумаги.
  - Они уже не годятся, - объяснил Тулин. - У меня есть полный комплект
новых...
  Затем он положил в огонь исписанный лист бумаги. Выдрин узнал записку,
составленную им под диктовку гостя, ту самую, которую мальчишка отнес в
госпиталь.
  - Скажите, - пробормотал он, - есть ли уверенность, что... насмерть?
  - Есть. В таких делах я не ошибаюсь. А что?
  - Может, стоило бы прогуляться в район госпиталя, послушать, о чем
говорят? Могу одеться так, что сам черт...
  - Нельзя! - прервал старика Тулин. - Нельзя ни вам, ни мне. И вообще,
никакой импровизации, поняли?
  - Хорошо, хорошо.
  Тулин вновь взялся за свою котомку. Расковыряв ее картонное дно, вытряхнул
на стол плотную пачку бумаг. Это был комплект документов.
  - Ну вот, - удовлетворенно сказал он, рассматривая бумаги. - Я вроде снова
родился.
  Выдрин стал переодеваться. Светлый люстриновый сюртук и диагоналевые
брюки, в которых он был утром, исчезли в гардеробе. Оттуда был вынут белый
чесучовый костюм и клетчатый саквояж.
  - Здорово, - сказал Тулин, когда увидел старика в новом обличье. - Сюда
еще канотье и трость - и вполне сойдете за провинциального врача.
  Выдрнн молча показал на вешалку в глубине комнаты. Там висело желтое
канотье и толстая, в пупырышках, полированная палка.
  Вскоре они покинули дом - сперва Тулин, вслед за ним Выдрин. Первому
предстояло пешком выйти за пределы города и уже там садиться на поезд.
Второй направился к бирже извозчиков, чтобы ехать в одну из пригородных
деревень, где у него жил приятель - местный священник.

  ДЕСЯТАЯ ГЛАВА

  Каждые два-три дня Константин Лелека обходил станцию, подъездные пути,
мастерские и конторы местного железнодорожного узла, беседуя с людьми,
интересуясь положением дел на узле, событиями, происшествиями. Сотрудники
других отделов посещали городские предприятия и учреждения, держали под
наблюдением причалы, склады, суда... Таково было одно из требований
руководства УЧК, заботившегося о том, чтобы его работники не теряли
контакта с горожанами, от которых шла информация, нередко весьма ценная...
  Вот и сегодня днем Лелека запер свой кабинет, записал в книгу учета, куда
отлучился, и отправился в сторону вокзала. День был солнечный, теплый, и
он решил идти напрямик к железнодорожным путям, затем вдоль них к станции.
  Он чувствовал: в последнее время что-то изменилось вокруг него. Внешне все
обстояло по-старому - при встрече ему пожимали руку, улыбались. На
вчерашнем совещании его похвалили за удачную разработку операции... Вроде
все было как прежде. И все - не так, он ощущал это, и с каждым днем все
отчетливее.
  Сильно встревожило, что в день, когда он отправил в Харьков Бориса Тулина,
не вышла на работу Александра Сизова. Она не появлялась больше недели. В
приказе объявили, что Сизова больна... Ну а если это была не болезнь?
Восемь суток - вполне достаточный срок, чтобы съездить в Москву или в...
Харьков. Съездить туда и вернуться. Вдруг она там и была, да еще смогла
опередить Тулина - все распутала, арестовала его там же, в Харькове... Не
потому ли она, эта Сизова, вот уже несколько дней как вернулась, а о
Тулине до сих пор ни слуху ни духу?..
  Тут еще подоспел со своим сообщением Станислав Белявский - заподозрил
наблюдение за собственной персоной. Скорее всего, врет. А зачем? Чего
добивается? Надеется благополучно выйти из игры, покинуть город... Но
вдруг в самом деле за ним следят? Быть может, всему виной Тулин - был
схвачен, теперь сидит в камере, дает показания, вот следствие и вышло на
Станислава Белявского.
  Дорогу преградила насыпь с путями. Лелека круто взял в сторону, двинулся к
видневшемуся в полуверсте зданию вокзала. Сзади послышался стук колес на
рельсах. На станцию следовала дрезина. Два железнодорожника стояли на
платформе и двигали рычаги ручного привода.
  - Эй! - крикнул один из них, когда дрезина поравнялась с путником. - Эй,
не мешкай, цепляйся, быстро домчим!
  Лелека сделал два шага, ухватился за поручень стремянки, оттолкнулся
ногами. Еще миг - и он оказался возле путейцев.
  - Ловко же ты, - сказал человек в промасленном комбинезоне, секретарь
станционной партийной ячейки. - Тебе, брат, в цирке работать!
  - У нас и так каждый день цирк, - ответил Лелека. - Куда путь держите?
  - К себе. А были на разъезде. Там, видишь, буза: вынь да положь каждому в
обед котелок супа с мясом. И картошки чтобы в достатке. И само собой,
хлеба. А где я им возьму?
  - Разъяснил бы текущий момент, - осторожно сказал Лелека. - Так, мол, и
так, граждане хорошие, враги кругом, революция в опасности, и все такое
прочее.
  - Вот мы и решили разъяснить, - кивнул секретарь. - Собираю ячейку. Будут
не только коммунисты, но и сочувствующие, которые пожелают. Все пусть
валят... Не поедешь с нами? Может, и по твоей линии вопросов насыплют?
  - Где собираетесь?
  - Там же, на разъезде. Сейчас соберу людей из мастерских - и айда на
разъезд. Едем, браток, поможешь.
  - Ладно, - сказал Лелека.

  Собрание проходило бурно. Самое большое помещение на разъезде - комната
дежурного - было набито до отказа. Имелось лишь несколько стульев, поэтому
люди сидели на полу, на подоконниках, стояли вдоль стен. Почти все курили,
из настежь распахнутых окон дым валил так, что казалось - в доме пожар.
  Как нередко практиковалось в те годы, собрание шло без твердой повестки и
регламента. Не было и доклада. Просто секретарю партячейки и его
заместителю задавали вопросы, те отвечали, как могли.
  Вопросы были самые разные - о наступлении Деникина и о фокусах батьки
Махно и атамана Григорьева, которые сегодня клянутся в любви Советской
власти, а завтра вешают коммунистов и красных бойцов, о Петлюре и
немцах... Не меньше интересовало рабочих положение с продовольствием.
  Секретарь ячейки заносил в тетрадку десяток вопросов, коротко совещался с
заместителем и отвечал собранию. Потом записывал новую серию вопросов.
  Так прошло часа полтора. Секретарь партячейки взмок, охрип.
  Внезапно в комнате произошло движение. Все обернулись к входной двери. Там
стоял только что вошедший Кузьмич.
  - День добрый, - сказал он и улыбнулся. - Что это у вас происходит?
Собрание? Буду рад послушать, ежели позволите. Как, председатель, не
возражаешь?
  Вместо ответа секретарь партячейки ринулся к Кузьмичу, схватил его за
руку, повел к столу, усадил.
  - Спас ты меня, - сказал он, счастливо улыбаясь, - ей же богу, спас!
  - От кого спас?
  - От них. - Секретарь партячейки широко улыбнулся и рукой показал на
собравшихся. - Опоздай ты хоть на полчаса - и доконали бы меня своими
вопросами эти вот дорогие друзья-товарищи!
  - А чего им надобно? - в тон ему сказал Кузьмич.
  - Кто ж их ведает? Все знать хотят. Все на свете новости им подавай. И
чтобы свежие были, теплые...
  - Как буханка из печи, - крикнул парень в грязной тельняшке, сидевший на
подоконнике.
  Все засмеялись.
  - Буханки, положим, горячими вынимают. Горячими, а не теплыми.
  - Нехай горячими, - сказал тот же парень. - Абы больше было тех буханок
и... новостей.
  Кузьмич встал, оправил гимнастерку, выжидая, чтобы в комнате поутих шум.
  - Вопрос у тебя есть? - сказал он парню в тельняшке. - Хочешь спросить?
  - Хочу... Я вот чего знать желаю: это как же у нас получилось, что кругом
по стране на целый месяц отменили пассажирские поезда? Мамка моя нет-нет,
а ездила в село, привозила шпику, курку или еще чего... Голодуха же.
Понимать надо, что подспорье требуется. А вы на целый месяц все поезда
начисто остановили. Не могу уразуметь, как допустила такое Советская
власть?
  - Отвечу, - сказал Кузьмич. - Отвечу самым подробным образом. Но сперва -
новость. Горячая. С пылу, с жару. Будете слушать?.. Только что стало
известно: Красная Армия атаковала штаб и войска атамана Григорьева. Занято
несколько населенных пунктов, в том числе Каменка - гнездо григорьевских
головорезов. Наш бронепоезд ворвался на станцию Александрия, рассеял огнем
более десяти эшелонов врага. Тают силы предателя-атамана. Было у него
одиннадцать бронепоездов, сейчас только два осталось. Да еще сорок пять
орудий перешло в наши руки, Сам Григорьев бежал. Его преследуют красные
бойцы. Можно считать, что покончено с атаманом Григорьевым, товарищи!
  Кузьмич говорил подчеркнуто негромко, спокойно, лишь изредка поглядывая на
собравшихся. Вот он закончил, взял со стола графин, стал наливать воду в
кружку. В комнате было так тихо, что все услышали, как звякнула пробка,
когда Кузьмич поставил графин на место.
  Потом закричали все разом. Закричали, стали стучать ногами, свистеть,
хлопать в ладоши. Кое-кто кинулся обниматься с соседями. Оно и понятно.
Здесь не было ни одного, кто не хлебнул бы горя от наводнявших уезд
бандитских шаек. У парня в тельняшке лишь месяц назад в селе вырезали
половину семьи.
  Вместе со всеми аплодировал и Константин Лелека - он знал, что Кузьмич
сразу же его заметил, как только вошел.
  Постепенно шум стих.
  - Ну вот, - проговорил Кузьмич, - вижу, понравилось, как красные воины
шарахнули по бандитам. Теперь еще одна приятная весть... Это кто спрашивал
про пассажирские поезда?
  - Ну, я, - сказал парень в тельняшке. - Я спрашивал. И считаю, что так не
положено.
  - Не положено, это верно, - ответил Кузьмич, - только как быть, если на
Восточном фронте Колчак захватил город Уфу?
  - Мы тебе про Фому, а ты про Уфу, - сказал горбатый старик, сидевший на
полу прямо перед столом, и захохотал, довольный тем, что сострил.
  - Нет, и я про Фому. Вот послушайте. За короткое время заготовила
Советская власть много хлеба в Уфимской губернии, но успела вывезти лишь
самую малость. И вот почти четыре с половиной миллиона пудов зерна попало
в адмиральские лапы!
  - Как же так? Кто виноват? - закричали в комнате.
  - Тихо!.. Попало зерно Колчаку в лапы, а в Москве и Питере людям есть
нечего, дети от голода пухнут, руки и ноги у них желтеют, наливаются
влагой. Те, у кого ребята через такое прошли, знают: сперва водянка, потом
смерть... Что тут делать? Выход один - заготовлять хлеб в других
губерниях, ближе к промышленным центрам...
  - Делайте, кто вам мешает? - воскликнул горбач. - Может, и нам перепадет
чуток!
  - Делаем, товарищ! По всей России ездят по деревням и селам рабочие и
красноармейские отряды. И от вас, от вашей ячейки, помнится, тоже ушли за
продовольствием несколько человек. Так, секретарь?
  - Было, - сказал секретарь партячейки. - Четверых отдали в тот отряд.
  - Два месяца, как ушли, - вставил парень в тельняшке. - Я два месяца за
двоих ишачу. Без рук, без ног остался. А какой результат?
  - Результат такой, что отряды поработали хорошо, хлеба собрали много. Но
опять загвоздка: нечем вывозить зерно.
  - Как так нечем? - крикнули сразу несколько человек.
  - Нет паровозов. Вот правительство и решило на месяц отменить пассажирские
поезда: освободившиеся паровозы пусть тянут эшелоны с зерном. Эта,
конечно, крайняя мера. Но в создавшемся положении Советская власть иного
выхода не нашла, как ни искала.
  - Эва, придумали, умники! - выкрикнул кто-то из глубины комнаты.
  Горбатый старик всем корпусом повернулся на голос.
  - А ну, цыц! - сказал он. - Хочешь спросить - спрашивай, но не язви. Где
ты там? Вылазь!
  У входной двери встал с пола парень. Стал пробираться вперед, перешагивая
через сидящих.
  - Мой подручный, - сказал старик секретарю партячейки. - Глуп еще, молод,
но на строгательном работает подходяще. Дома у него не ахти - отец с войны
не пришел, мать выпивает... Ты говори, говори, - обратился он к парню.
  - Я что?-смутился юноша. - Я же хотел... Ловко, говорю, придумали с
паровозами!
  Все засмеялись. Председательствующий замахал рукой, восстанавливая тишину.
  - Что из всего этого получилось, судить вам, - сказал Кузьмич. - Вот
несколько цифр, которые я запомнил. После прекращения пассажирского
движения в Москву и Петроград ежедневно стало прибывать по 209-210 вагонов
с продовольствием, а за месяц до этого прибывало 117-118 вагонов... Ну-ка
прикиньте, стоило огород городить?
  В комнате одобрительно зашумели.
  - Вижу, прикинули, - усмехнулся Кузьмич. - Можете считать - партия
коммунистов добилась, что от крупнейших пролетарских центров отведена
угроза голода.
  Горбатый старик встал, повернулся к собранию. Но он не успел ничего
сказать. В коридоре послышались шаги, от сильного толчка дверь
распахнулась, в комнату ввалилась группа людей. Четверо мужчин держали за
руки пятого - лицо этого последнего трудно было разглядеть, мешали волосы,
упавшие на глаза; кроме того, он был ранен, из ссадины на лбу текла кровь.
  Секретарь стал отчитывать конвоиров: ежели изловили ворюгу или дебошира,
следовало отправить его в милицию, а не тащить на разъезд, где идет важное
собрание.
  Один из конвоиров, пожилой человек в спецовке, молча положил на стол
никелированный браунинг.
  Кузьмич взял пистолет, подержал на ладони, будто взвешивая.
  - Налетчик?
  Конвоир покачал головой.
  - Мы с блокпоста шли, я и Светелкин Иван, - он показал на товарища. -
Слышим, поезд нагоняет. Ну, чуток отошли от путей, ждем. Эшелон все ближе.
И вдруг видим: человек на подножке тормозной площадки вагона.
  - Сигать собрался? - спросил секретарь.
  - Точно... Ну, пусть, думаем, сигает, нам-то что! Прыгнул! Да неловко у
него получилось, или зацепился за что, только стал он кувыркаться по
насыпи - да как врежет лбом в камень! Мы бегом к нему. Вот и эти парни, -
конвоир показал на двух молодых рабочих, которые тоже держали раненого
незнакомца, - я их знаю, они из резерва кондукторов, эти ребята тоже все
видели и примчались.
  - А прыгун? - спросил секретарь.
  - Лежит. И пистолет рядом с ним - вывалился из-за пазухи. Я прибрал пушку:
отдам, как очухается, ежели он чекист или, скажем, из милиции... Кто-то
побег за водой. А я тем временем руку за пазуху потерпевшему. Интересно
же, кто он такой, бедолага... Гляжу - документы. Два документа, секретарь.
Фамилии разные, а карточки одинаковые.
  - И на обоих он? - сказал секретарь.
  - Точно.
  - Тогда понятно.
  - Вот и мы сообразили, что возвращать ему пушку вроде не стоит.
Разобраться треба.
  - Верно сообразили. Ты все рассказал, ничего не забыл?
  - Все. - Рабочий извлек из кармана несколько книжечек, положил на стол. -
Вот они, бумаги-то. Что делать дальше?
  Секретарь взглянул на Кузьмича.
  - Заберешь субчика?
  - Заберу.
  Кузьмич подозвал Лелеку, передал ему пистолет и отобранные документы.
  - Побудьте с задержанным, пока подгонят дрезину. Потом с двумя
коммунистами доставите его к нам.
  Лелека молча кивнул. Говорить он не мог. Человек, которого задержали
рабочие, был Борис Тулин.
  Секретарь партячейки распорядился, чтобы освободили соседнюю комнату.
Лелека отвел туда Тулина, усадил на полу, в дальнем от двери углу, сам
устроился на стуле у входа.
  Тулин поднял голову, хотел что-то сказать. Лелека многозначительно показал
на дверь. Несколько мгновений он размышлял, потом быстро скрутил папиросу
и распахнул дверь. Окажись за ней человек, он бы увидел, что чекисту
потребовался огонь для цигарки, только и всего.
  Но коридор был пуст. Из другого конца здания доносились голоса. Это
продолжалось собрание.
  Лелека прикрыл дверь, обернулся к Тулину:
  - Будешь бежать. Придется снова прыгать. На этот раз с дрезины... Прыгнешь?
  - Да.
  - Я дам знать когда. Следи за мной. Переложу наган из правой руки в левую,
так сразу и прыгай. Я стрелять буду, не бойся...
  - Куда мне потом?
  - Домой не ходи. Иди на Николаевскую, в синематограф. Сядешь в одном из
задних рядов, с левого края. Жди, пока не появлюсь. Теперь говори!
  - Сделал чисто.
  - Слава Богу!..
  - Только возникло обстоятельство...
  Тулин рассказал о Сизовой, о том, что на вокзале она интересовалась
адресом госпиталя.
  Лелека побледнел. Теперь он не сомневался, что находится под подозрением.
Его проверяют, причем действуют энергично... Пока удалось отвести
непосредственную опасность. Но что будет дальше? И... как поступить с
Тулиным?
  Несколько минут назад он принял решение, казавшееся единственно
правильным: Тулин будет убит при попытке к бегству. Разговоры о встрече в
синематографе были камуфляжем, рассчитанным на то, чтобы успокоить
Тулина... Но теперь все переменилось. Сизова опознает убитого. Это значит,
что ЧК выйдет на Белявских, у которых последнее время проживал Тулин. А от
Белявских потянется ниточка к самому Лелеке...
  Что же делать?
  Время было на пределе - каждую секунду могли вернуться те, кого послали за
дрезиной.
  И Лелека решился.
  Подскочив к Тулину, он склонился к нему, торопливо зашептал. Тот слушал,
время от времени коротко кивал в знак того, что понимает замысел партнера.

  Несколько минут спустя отворилась дверь в комнату, где продолжалось
собрание. На пороге стоял Лелека. Гимнастерка на нем висела лохмотьями,
лицо было разбито и кровоточило. Шагнув вперед, он зашатался и рухнул на
пол.

  ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА

                                1


  Ночью в кабинете председателя УЧК Саша слушала Кузьмича, рассказывавшего о
положении дел в уезде. Обстановка была тревожной. К городу подтягивался
белогвардейский отряд, которым командовал старый знакомец чекистов -
полковник Черный. Против Черного был брошен батальон моряков, специально
прибывший из центра. Для революции было весьма важно, чтобы здесь, на юге,
прочно утвердилась Советская власть. Поэтому Петроград, которому угрожали
войска генерала Юденича, все же прислал сюда один из лучших своих
батальонов.
  Несколько дней моряки проблуждали в плавнях, где, по оперативным данным,
должен был базироваться отряд Черного, но так и не встретили противника.
Враги были где-то рядом, но всякий раз ускользали от опасности - будто их
предупреждали о каждом шаге красных военкоров. А потом, когда батальон
втянулся в болота и потерял свободу маневра, его вдруг атаковали. Бой был
тяжелый, отряд Черного почти весь полег. Но серьезные потери понесли и
моряки.
  Вчера в город вернулись остатки этого батальона. Мрачные, усталые
краснофлотцы молча шли за подводами, на которых везли погибших товарищей,
Большой ценой было заплачено за разгром белогвардейского отряда. Но
оставался еще один враг, не менее серьезный. Этим вторым врагом была
банда, о которой говорилось в ориентировке, только что полученной
Кузьмичом. Крупная группа всадников откололась от разбитых Красной Армией
войск атамана Григорьева, объявила себя самостоятельной единицей и ушла в
неизвестном направлении. Группа маневренна, хорошо вооружена, возглавляет
ее опытный атаман Шерстев. В заключение в шифровке говорилось: "Не
исключено появление банды в вашем районе с целью нападения на уездный
центр".
  - Уже появилась, - сказал Кузьмич. Он обернулся к приколотой на стене
карте, нашел нужное место. - Вот здесь прошла эта банда. Из двух сел увели
негодяи всех коммунистов и деревенский актив - более сорока человек. Что с
ними - неизвестно.
  Он поглядел на Сашу и вдруг спросил:
  - Как состояние Лелеки? Кто-нибудь навестил его?
  - Не знаю. - Саша посмотрела в глаза начальнику. - Как-то не думала об
этом...
  - Не навестили, - сказал Кузьмич. - Очень жаль...
  Саша насупилась, прикусила палец.
  - И не надо злиться, - продолжал начальник. - Выходит, Лелека заранее был
извещен, что тот человек будет прыгать с поезда именно на разъезде,
шмякнется головой о камень и при этом у него вывалится пистолет...
Поэтому-то он, Лелека, и поспешил на разъезд - знал, что на путях встретит
секретаря партячейки и получит приглашение на собрание, а уж туда
непременно и в нужный час приведут арестованного... Такова цепочка твоих
рассуждений?
  Саша упрямо молчала.
  - О том, что и я обязательно окажусь на этом собрании и что именно ему
поручу стеречь арестованного, Лелека, конечно, тоже был осведомлен загодя,
посему выработал план действий: бандит треснет его по голове, отберет свои
документы и бежит, а самого Лелеку с мозговой рвотой отправят в
больницу... Так, ты считаешь, все было? Молчишь? Что ж, при некоторых
обстоятельствах молчание - самое милое дело.
  - Я думаю об убийце Ящука и Пожидаева.
  - Я тоже. Но пока я не могу доказать, что Лелека - тот самый предатель,
которого мы ищем. Нет у нас фактов или хотя бы косвенных доказательств его
измены. Пока что одни подозрения. А завтра кто-то заподозрит тебя или
меня. Значит, в тюрьму нас только потому, что кому-то мы стали
несимпатичны?..
  Саша встала. Поднялся и Кузьмич, взял ее за плечи, повел к двери. У входа
она остановилась, заглянула ему в глаза. Удивительные были глаза у
Кузьмича. Человек одиннадцать лет провел на каторге, хлебнул столько горя!
Казалось бы, должен ожесточиться. А у него были добрые глаза, добрые и
чуточку насмешливые.
  - Все равно я ненавижу этого человека, - сказала Саша, берясь за ручку
двери. - Пока нельзя его арестовать, согласна. Но придумать подходящий
предлог и отстранить от работы - это в вашей власти!
  - Теперь это достигнуто. Думаю, все прояснится, прежде чем он покинет
больницу.
  - Со вчерашнего дня он уже не в больнице. Настоял, чтобы перевезли домой.
  - Вот как, - проговорил Кузьмич. - Я и не знал. Ну что же, это даже лучше
- может приблизить развязку... Пусть к нему зайдет кто-нибудь из товарищей
- табаку принесет или, скажем, яблок. Он должен почувствовать, что ничего
худого не произошло, по-прежнему к нему хорошо относятся. Так надо, Саша...
  Был вечер, когда Саша добралась до дому. Еще с улицы заметила, что мать не
спит: сквозь ставни в ее окне пробивался лучик света.
  Она отперла ключом дверь, неслышно вошла. Мать работала - делала выписки
из толстого шведско-русского словаря.
  Вскоре мать и дочь сидели за столом. Саша ела жареную ставриду, пила чай и
слушала городские новости: в госпиталь, где работала мать, вести стекались
со всей округи. Сегодня главной темой разговоров было появление в уезде
новой большой банды. Ее послал атаман Григорьев, чтобы разделаться с
коммунистами и Советской сластью. Утверждают, что в банде около пяти тысяч
человек, есть пушки и даже аэроплан.
  Внезапно мать всплеснула руками, поспешила к гардеробу, достала платье с
многочисленными пуговицами и широкой бархатной полосой по подолу. Платье
нашлось в сундуке со старьем, который уже много лет хранится на чердаке.
Фасон, конечно, устарел, но материя еще очень хороша, и, если посидеть над
платьем вечерок - кое-что переделать, у Саши будет что надеть в театр или,
скажем, когда придут гости.
  Саша взяла платье, прикинула на себя перед зеркалом.
  - Очень недурно, - сказала мать.
  Но Саша и сама видела, что платье ей к лицу. Ей стало весело. Она
быстренько взбила волосы, подцепила на вилку большой кусок ставриды и
приняла позу, копируя Веру Холодную с афиши у одесского вокзала.
  Мать расхохоталась. Вдруг оборвала смех и прислушалась.
  - Это уже слишком! - сердито сказала она. - Твое начальство переходит
всякие границы.
  Теперь и Саша услышала, что на улице тарахтит автомобиль, узнала кашляющий
голос старенького чекистского "панар-левассера".
  За ней снова приехали.

  2

  "Панар-левассер", напрягая все силы, бежал по тряской мостовой. Шофер
сообщил Саше, что Кузьмич приказал привезти ее не в здание УЧК, а в конец
Арочной улицы. Там ее встретят.
  Конец Арочной... Саша прикинула, что это близ пересечения с Земляной. Что
же там могло быть? Скорее всего, обыск или арест в каком-нибудь доме. Но
неужели два часа назад, когда она еще была на работе, Кузьмич не знал о
предстоящей операции? Спокойно отпустил ее домой - а теперь вдруг такая
срочность!..
  И вдруг она вспомнила. Узкая улица, извивающаяся по косогору, почти на
самой окраине города, - это и есть Земляная. Там, в самом ее конце, на
берегу реки доживает свой век бревенчатый домишко, нынешнее пристанище
четы Белявских.
  Между тем автомобиль добрался до нужного перекрестка, остановился. Из
темноты шагнул человек. Саша узнала знакомого сотрудника, вышла из машины.
Они направились к реке.
  По дороге выяснилось: ей предстоит участвовать в опознании человека,
который появился в доме Белявских и, видимо, скоро должен уйти.
  - И Кузьмич здесь? - спросила Саша, едва поспевая за спутником, который
все ускорял шаг.
  - На месте.
  Луна еще не взошла. Нигде не проглядывалось ни огонька. Было безветренно,
тихо. Дома, едва видные в темноте, казались мрачными, нежилыми. Будто
случилась беда, все люди вокруг покинули свои жилища.
  Из подворотни выскочила собака, беззвучно пересекла улицу, едва не задев
идущих. Саша вздрогнула, оступилась. Она бы упала, не поддержи ее спутник.
  Наконец они вышли к месту, где ждал Кузьмич. Это было возле разлапистого
дерева, росшего двумя стволами, как рогатка.
  - Здесь, - Кузьмич показал на калитку в деревянном заборе, видневшемся
шагах в двадцати. - Гляди в оба, Саша. Может статься, узнаешь его...
  Уже давно на языке у Саши вертелся вопрос: почему решили, что появившийся
в доме Белявских человек скоро уйдет? Не вернее ли предположить, что тот,
кто пришел ночью, останется здесь по крайней мере до утра?
  Сомнения отпали, когда она увидела возле забора лошадь, запряженную в
пролетку: человек, решивший обосноваться в доме на ночь, непременно завел
бы лошадь во двор.
  В ожидании прошло более часа.
  Стало светлеть. Появилась луна. Саша знала: в эту пору луна восходит
поздно, перед самым рассветом. Значит, скоро конец ночи...
  Время шло. Нетерпение нарастало. Подумалось: а вдруг лошадь оставлена в
качестве приманки? Чекисты напрасно ждут возле нее - объект их наблюдений
давно ускользнул и всех оставил в дураках.
  Еще полчаса миновало. Внезапно за изгородью в саду, в том месте, где
находился дом, вспыхнула полоса света. Вспыхнула и пропала. Вероятно,
отперли и вновь затворили дверь. Войти в дом никто не мог. Значит, из него
вышли.
  Да, вышли. Саша увидела: лошадь перестала жевать мундштук уздечки, подняла
голову, прислушиваясь.
  Вскоре Саша уловила шорох шагов. Вот шорох оборвался. С минуту была
тишина. Потом калитка чуть скрипнула, отворяясь, и в нескольких шагах от
Саши и Кузьмича возник... Борис Тулин!
  Он был отчетливо виден в свете луны. Саша разглядела даже его гимнастерку
с большими накладными карманами - ту самую, в которой он был, когда ехал в
Харьков.
  Посмотрев по сторонам, Тулин стал отвязывать лошадь. Он казался спокойным,
что-то насвистывал.
  И тут случилось непоправимое. Один из оперативников неловко повернулся в
своем секрете, потерял равновесие. Чтобы не упасть, ухватился за торчавшую
рядом ветвь. Та не выдержала, с треском обломилась.
  Мгновение - и в руках Тулина оказались два револьвера. Он выстрелил на
звук, метнулся в сторону, снова выстрелил и побежал к реке.
  - Стой! - послышалось с берега. - Стой, буду стрелять!
  Выстрелы слились в протяжный грохот.
  Несколько чекистов пробежали к реке.
  Появился Олесь Гроха. Кузьмич схватил его за руку:
  - Займись домом!
  - Есть! - Гроха устремился к калитке, откуда минуту назад вышел Борис
Тулин.
  Со стороны реки появилась группа людей. Двое вели Тулина, заломив ему руки
за спину.
  - Знаешь его? - спросил Кузьмич Сашу, когда группа приблизилась.
  - Он, - сказала Саша. - Даже гимнастерку не сменил. В левом нагрудном
кармане у него должна быть расческа. Любит пользоваться...
  Один из чекистов отстегнул клапан кармана гимнастерки Тулина, пошарил в
кармане.
  - Есть, - сказал он, доставая небольшую расческу. - Коричневая...
  Сотрудник положил расческу на место.
  - Уведите его, - сказал Кузьмич. - Тщательно обыщите. Я скоро буду. - И
продолжал, обращаясь к Саше, когда они остались одни: - Так вот, я тоже
его опознал. Будь немного светлее, ты разглядела бы большую ссадину у него
на лбу. Ссадину недельной давности. Будто ударился головой обо что-то
твердое. Скажем, о камень. Ну, догадалась?..
  - Значит, на разъезде тоже был он? - воскликнула Саша.
  - В том-то и дело.
  - А Лелека?
  - Вот теперь дошла очередь и до него. Знаешь, кого заметили сегодня возле
дома Лелекн?
  - Белявского?
  - Да. Пробыл у него около часа.
  - Выходит, круг замкнулся, Кузьмич?
  - Теперь замкнулся.
  Появился оперативник и с ним двое - мужчина и женщина. Все трое вошли в
калитку, которая вела к дому Белявских. Это доставили понятых.
  - Вам уже тогда все было ясно, - задумчиво сказала Саша. - Поучали меня:
нельзя, не положено. А сами все знали, во всем разобрались.
  - Не во всем, - возразил Кузьмич. - Еще не было сообщения о визите к
Лелеке врача Белявского.
  - Дался вам этот визит!.. Вечно что-то скрываете от меня. Нервы мои
бережете, что ли?
  - Тебе и так досталось с поездкой, - мягко сказал Кузьмич. - Поглядела бы
на себя, когда вернулась...
  - Наверное, вы и сегодня терзались сомнениями: звать меня сюда или же дать
полежать в постельке, выспаться!..
  - Терзался, - усмехнулся Кузьмич, - что правда, то правда. Ну ладно,
пойдем. - Он взглянул на часы. - Ордер на арест Лелеки я выписал еще
вечером. Люди уже давно на месте. Скоро, думаю, привезут его. Так что еду
в управление. Тебя подброшу домой.
  - А можно остаться?
  - Еще наговоришься с Лелекой. Отдыхай.
  - Хочу поглядеть, что у Белявских.
  - Как знаешь, Саша. Но лучше бы тебе поспать. Завтра много дел, надо быть
в форме.
  - Я останусь!..

  Оказавшись в доме Белявских, Гроха вспомнил об истории с фальшивыми
драгоценностями, изъятыми в свое время у этих людей. Свежа была в памяти и
головомойка, устроенная ему тогда руководством УЧК. Поэтому сегодняшнее
поручение - осмотреть дом, задержать и доставить в комендатуру его
обитателей - Гроха расценил как шанс на реванш, действовал с особым
старанием.
  Гроха производил обыск, а напарник стоял у входной двери, держа под
наблюдением хозяев дома. На них неотрывно глядели и понятые, стоявшие в
противоположном углу комнаты. Уж они-то, городские обыватели, были
наслышаны о многочисленных налетчиках, взломщиках, душителях, орудующих на
улицах в ночную пору. Утверждали, что были среди бандитов и такие, что
передвигались на высоченных ходулях, запросто проникая на балконы и в окна
вторых этажей богатых особняков...
  Сейчас понятые с любопытством и страхом разглядывали Белявских, у дома
которых ЧК подняло такую стрельбу...
  Между тем Гроха быстренько переворошил находившийся в комнате
немногочисленный скарб - старый фибровый чемодан, еще чемодан, поменьше,
большую плетеную корзину для белья, фанерный шкаф и грубые деревянные
полки на стене. Теперь надо было осмотреть продавленный полосатый матрац,
на котором сейчас сидели рядышком Станислав Оттович и Стефания.
  Вошла Саша. Гроха обернулся на скрип двери, кивнул сотруднице. Продолжая
обыск, он согнал Белявских с матраца, поставил матрац боком, потрогал
ткань, где она была прибита к деревянному каркасу. При этом отовсюду стали
вылезать толстые блестящие клопы, и Гроха брезгливо вытер пальцы о штаны.
  Саша села на табурет, стала наблюдать. Поймав на себе испуганный взгляд
Белявской, отвернулась к окну. Очень хотелось допросить Стефанию и врача,
чтобы выяснить, наконец, тайну фальшивых ценностей, но она сдержалась,
решив, что сделает это позже, в ЧК.
  Обыск продолжался. И хотя была исследована каждая щель, а с наступлением
рассвета столь же тщательно осмотрен и сад, Гроха ничего не обнаружил.
  В восьмом часу утра работа была завершена, Белявских вывели на улицу.
  И здесь наконец повезло чекистам!
  В одном из соседних домов - стареньком деревянном строении, прилепившемся
к гребню высокого обрыва, - вдруг распахнулось окно, и в нем появился
ребенок. Мальчик - ему было лет десять - несколько секунд с любопытством
глядел на арестованных и конвоиров, потом отпрянул от окна, будто вспомнил
о чем-то. Вслед за тем из дома донеслись вопли ребенка вперемешку с
сердитым женским контральто. Еще через минуту ребенок выпрыгнул из окна, а
из двери выбежала мать и стала его ловить. Но мальчик уже карабкался по
приставной лестнице на крышу.
  Вскоре он был наверху. И тогда Саша увидела у него в руках бинокль,
большой морской бинокль, очень похожий на "цейс", которого не оказалось
при убитом Ящуке.
  - Обожди меня, - сказала она Грохе, быстро пошла к дому.
  Несколько минут спустя она держала в руках свой бинокль.
  Оказалось, хозяйка этого дома купила, точнее, выменяла бинокль у "госпожи
докторши" - та взяла за него два ведра картошки и кварту подсолнечного
масла.
  Здесь же, на улице, была наскоро допрошена Стефания Белявская. Она все
подтвердила. Бинокль принадлежал их "старому другу", видимо, был куплен на
барахолке. Дома бинокль лежал без дела, а им было голодно - здесь, на
окраине, муж почти не практиковал, следовательно, не имелось и заработков.
Тогда и было решено обменять бинокль на продукты. Белявская назвала дату,
когда Тулин принес в дом бинокль. Это совпадало со временем убийства
Миколы Ящука.

  Когда возле жилища Белявских загремели выстрелы и послышались крики, в
одном из соседних домов отворилась дверь, на пороге появился мужчина. С
минуту он прислушивался, затем взял шляпу и покинул дом.
  Вскоре он уже звонил у двери аптеки, звонил настойчиво, требовательно,
пока не разбудил ее хозяина. Когда посетителя впустили, он снял трубку
телефона, твердя, что тяжело заболел брат и надо срочно вызвать врача.
  Разговор состоялся. Мужчина несколько раз повторил в трубку, что болезнь
серьезная, доктор должен прибыть немедленно, иначе будет поздно. Затем он
покинул аптеку - столь же стремительно, как и ворвался в нее несколькими
минутами раньше.
  На другом конце провода повесил трубку Константин Лелека. Он стал быстро
одеваться. Света не зажигал - за домом могло быть наблюдение. На сборы
ушло не много времени - саквояж, в котором имелось все необходимое, был
всегда наготове.
  Он бесшумно отворил окно, прислушался. Вокруг было тихо.
  Под окном смутно светлел широкий карниз. По нему можно было добраться до
угла дома, где имелась металлическая пожарная лестница, спуститься на
задний глухой дворик и через пролом в заборе выйти на улицу уже в другом
квартале...
  Но Лелека недооценил председателя УЧК. Кузьмич еще неделю назад
окончательно прояснил личность подпавшего под подозрение сотрудника. В те
дни поступили сведения о двух телефонных номерах, связываясь с которыми
Лелека никогда не пользовался своими личными телефонами - служебным или
квартирным, - звонил этим абонентам из столовой, с вокзала или с почты.
Установив владельцев обоих телефонов, чекисты вскоре засекли у них на
квартирах появление Белявского, а затем и Бориса Тулина... Знал Кузьмич и
многое другое - в частности, был информирован о пожарной лестнице в доме,
где жил Лелека, и о дыре в заборе, огораживавшем задний дворик.
  Лелека был взят, когда выбирался из этого двора на улицу.

  ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА

  Следствие по делу Константина Лелеки вела особая группа, которую
возглавлял председатель УЧК. Саша в нее не входила, но, случалось,
присутствовала на допросах - сидела в углу комнаты и слушала, как Кузьмич
и его помощники пытались "размотать" предателя. А тот крутил,
изворачивался, отказывался от того, что утверждал только вчера, не
признавал очевидных фактов. Чем было вызвано такое поведение Лелеки?
Набивал себе цену в надежде выторговать жизнь в обмен на сведения,
которыми располагал? Могло быть и так, что надеялся на контрреволюционное
восстание в уезде - вот и петлял, чтобы дотянуть до этого времени...
  Кузьмич быстро во всем разобрался. Лелеке было объявлено, что его
незамедлительно предадут суду военного трибунала. И тот не выдержал -
знал, что в деле достаточно документов, изобличающих его как убийцу или
соучастника убийства Ревзина, Ящука, Пожидаева. Знал, каким может быть
приговор. Не сомневался и в том, что чекисты без задержки приведут
приговор в исполнение.
  Он стал рассказывать. Допрос, начавшийся вскоре после обеда, продолжался
до глубокой ночи, затем после перерыва на сон и еду - все утро и день.
  Вечером Кузьмич вызвал Сашу. Он только что умылся и, когда Саша вошла,
стоял посреди кабинета в нательной рубахе, растирал лицо полотенцем.
  - Извини! - Он жестом пригласил Сашу сесть, присел сам, стал жадно пить
крепкий, почти черный, чай, только что принесенный уборщицей. - По милости
нашего подопечного не пришлось поспать. Посему не сомневаюсь, что выгляжу
мерзко... Так вот, рассказано много важного. Если, конечно, не темнит.
Впрочем, не думаю - не в его интересах.
  Кузьмич взял со стола стопу исписанной бумаги.
  - Протокол? - спросила Саша.
  - Да, и придется тебе с ним ознакомиться. О причинах узнаешь позже. А пока
читай. Места, где говорится о связях с эсерами и петлюровцами, можешь
опустить - сие тебя не касается. Все внимание банде есаула Шерстева. Ну,
читай, а я малость вздремну.
  И Кузьмич ушел за занавеску, где у него стояла койка.
  Саша вновь оглядела толстенный протокол, поудобнее устроилась на диване и
принялась за работу.
  Вот наиболее важные выдержки из того, что ей довелось прочитать.

  ВОПРОС. Вы и раньше знали атамана Шерстева?
  ОТВЕТ. Мы оба из Москвы, жили по соседству. Он ухаживал за моей сестрой
Люсей, поэтому бывал у нас дома.
  ВОПРОС. Опишите его внешность, характер, привычки. Говорите подробнее.
  ОТВЕТ. Ему около тридцати пяти лет. Высок ростом, сложен пропорционально,
полноват. Светлый шатен, глаза голубые. Во всем облике, в манерах, походке
чувствуется порода, воспитание... Не употребляет вина, не курит. Любит
стихи, недурно декламирует. Жестокий человек, эгоист... Знает языки.
  ВОПРОС. Какими языками владеет?
  ОТВЕТ. Насколько помню, французским и греческим.
  ВОПРОС. Чем закончился его флирт с вашей сестрой?
  ОТВЕТ. Люся порвала с ним.
  ВОПРОС. Расскажите об этом.
  ОТВЕТ. Помнится, дело было так. Они гуляли, и сестра заметила на земле
птенца воробья. Люся подняла воробья, передала его Шерстеву - тот должен
был посадить птицу на карниз дома, чтобы не достали кошки. Шерстев зашел
за угол здания и раздавил воробья каблуком. Люся как раз обернулась и все
увидела. С тех пор они больше не встречались.
  ВОПРОС. Как Шерстев стал казачьим есаулом?
  ОТВЕТ. Не знаю. Вероятно, закончил соответствующее училище.
  ВОПРОС. Как вы поддерживали связь с атаманов Шерстевым?
  ОТВЕТ. Был курьер.
  ВОПРОС. Кто именно?
  ОТВЕТ. Борис Тулин.
  ВОПРОС. Он и привез к вам атамана Шерстева?.. Ну, решительнее! Фотографию
Шерстева мы предъявили известному вам Станиславу Белявскому, и тот опознал
человека, которого месяц назад принял у Бориса Тулина и доставил к вам на
квартиру... Будете и дальше молчать?
  ОТВЕТ. Да, примерно месяц назад Шерстев приезжал ко мне, гостил двое суток.
  ВОПРОС. С какой целью он приезжал?
  ОТВЕТ. Обсуждался план восстания в уезде.
  ВОПРОС. И захват уездного центра?
  ОТВЕТ. Да.
  ВОПРОС. Это не новость. Когда намечался переворот?
  ОТВЕТ. В тот раз мы не пришли к согласию. Должны были снова встретиться.
  ВОПРОС. Где намечалась новая встреча?
  ОТВЕТ. У Шерстева.
  ВОПРОС. Где базируется его отряд?
  ОТВЕТ. Не знаю.
  ВОПРОС. Как же так: собирались встретиться, а где - не знаете?
  ОТВЕТ. Он очень осторожен, нигде подолгу не задерживается. За неделю до
намеченного времени должен был прислать курьера с сообщением, где и когда
состоится встреча.
  ВОПРОС. А могло быть так, чтобы вместо курьера приехал сам атаман Шерстев?
  ОТВЕТ. Не думаю. Вы слишком нашумели в ту ночь: сперва стрельба у дома
Белявских, затем возня возле моего жилища. Об этом, конечно, уже широко
известно в городе. Значит, дошло и до Шерстева. Или вот-вот дойдет.
  ВОПРОС. У него здесь свои люди? Вы знаете их?
  ОТВЕТ. Кто же раскрывает собственную агентуру!..
  ВОПРОС. Вернемся к атаману Шерстеву. Что вам известно о численности его
банды, структуре, вооружении?
  ОТВЕТ. Он осторожен, скрытен. Меня ни во что не посвящал... Могу
предположить, что в отряде не менее тысячи человек. О вооружении понятия
не имею. Впрочем, он хвастал, что раздобыл аэроплан.
  ВОПРОС. Есть и пилот?
  ОТВЕТ. Да, какой-то испанец или француз. Точно не знаю. Словом, иностранец.
  ВОПРОС. Теперь сообщите, где находится ваша сестра.
  ОТВЕТ. Не понимаю...
  ВОПРОС. Где сейчас находится ваша сестра - та самая, за которой ухаживал
Шерстев.
  ОТВЕТ. Люся живет в Москве.
  ВОПРОС. Она состоит в переписке с вами?
  ОТВЕТ. Изредка пишет.
  ВОПРОС. Можно предположить, что кроме поклонника она имела и подруг?
  ОТВЕТ. Подруги были.
  ВОПРОС. Здесь, на этом листе, напишите их адреса, фамилии и имена... А
может ли так случиться, что ваша сестра переписывается и с Шерстевым?
  ОТВЕТ. Исключено. Да и куда бы она писала ему?
  ВОПРОС. Вдруг Шерстев отправил ей письмо с оказией, тем же путем получил
ответ?
  ОТВЕТ. Нет, Люся не станет писать ему.
  ВОПРОС. Чем занимается ваша сестра?
  ОТВЕТ. Служила в какой-то конторе. Сейчас не имеет работы... Где-то у меня
было ее последнее письмо... Теперь оно, конечно, у вас. Найдите его, там
все сказано.
  ВОПРОС. В этом городе есть подруги вашей сестры?
  ОТВЕТ. Люся никогда не выезжала из Москвы. Откуда здесь взяться ее
подругам?
  ВОПРОС. А какие-нибудь знакомые?
  ОТВЕТ. Нет и знакомых...

  Саша отложила последний лист протокола, привалилась к спинке дивана.
Помедлив, она мысленно повторила все то, что довелось прочитать. Итак, в
продолжение всего допроса Кузьмич настойчиво прояснял характер главаря
банды и личность сестры Константина Лелеки. Надеялся использовать девицу в
работе против Шерстева? Но Лелека утверждал, что сестра не пойдет на
контакты с этим человеком. На что же тогда рассчитывает Кузьмич?

  Кузьмич открыл глаза, в ту же секунду сбросил ноги с кровати, встал и,
приглаживая волосы, шагнул в кабинет. Он всегда просыпался вот так -
сразу, начисто отметая самую мысль о том, что можно хоть минуту понежиться
в постели... Эта привычка выработалась за годы отсидок в тюрьмах с диким
режимом, где только тот выживал, кто ни на мгновение не расслаблял
энергию, волю...
  Саша спала, по-кошачьи свернувшись в углу дивана. Кузьмич тихо вышел к
секретарю, распорядился насчет чая, вернулся и стал работать,
Несколько минут спустя, когда он поднял голову от бумаг, Саша сидела на
диване с карандашом в руках и деловито перечитывала протокол. Они
встретились взглядами и расхохотались.
  Принесли чайник с кипятком, заварку, эмалированные кружки, Саша разлила
чай, отхлебнула из своей кружки. Кузьмич смотрел на нее. Смотрел и молчал.
Потом отпер сейф, достал шифровку. Из Москвы сообщили, что сюда отправлен
кавалерийский полк особого назначения. Полк должен покончить с бандитизмом
в уезде. Кузьмичу предписывалось принять кавалеристов под оперативное
руководство, обеспечить выполнение боевой задачи.
  - Когда его ждать? - спросила Саша.
  - Сюда не прибудет. - Кузьмин сделал ударение на слове "сюда". - Стоит
полку появиться в городе, как об этом узнает весь уезд. Банда снимется и
уйдет. Где-нибудь в глуши переждет опасность - и тогда начинай все
сызнова. - Он нашел на карте нужное место. - Гляди, двадцатая верста
отсюда, разъезд Захарово. На разъезде полк скрытно выгрузится, даже не
здесь, а чуть в стороне, прямо в поле - я знаю место... Отсюда направится
на базирование в село Лозняки. Это пятнадцать верст от разъезда. Сейчас
туда тянут секретный кабель... Полк занимает село, и мы объявляем карантин
- не выпускаем оттуда ни единого человека. Тем временем разведка ищет
банду Шерстева. Найдем ее - навалимся общими силами и ударим...
  - Понимаю.
  - Одну из разведгрупп возглавишь ты...
  - Понимаю, - повторила Саша. Она положила ладонь на карту. - Если банда
пришла от Григорьева, искать надо где-то здесь.
  - Да, юго-восток - главное направление. Это район твоей группы. Но
прощупаем весь уезд. Будет действовать десяток групп... Кого дать тебе в
помощь?
  - Олеся Гроху. - Саша задумалась. - Теперь вот еще что. Я бы хотела, чтобы
снова допросили Лелеку.
  - При тебе?
  - Да. Но пусть он меня не видит. А я буду рядом, скажем, за занавеской.
  - Сделаем.
  - Это не все. Покажите мне письмо сестры Лелеки - то самое, о котором он
упомянул на допросе.
  Кузьмич отпер сейф, порылся в документах и передал Саше надорванный
голубой конверт.
  - Занятно, - сказала Саша, ознакомившись с письмом. - Только по обращению
в начале да по двум фразам в тексте можно определить, что адресовано оно
брату, а не сестре или, скажем, подруге. Почти весь текст можно толковать
как угодно.
  - Что ты задумала?
  - Глядите: "дорогой Костя" легко превращается в "дорогую Настю". Ну, а
два-три "опасных" словечка в самом письме попросту следует вычеркнуть - и
дело с концом. Бывают же в письмах зачеркнутые слова и фразы!..
  - Бывают, - сказал Кузьмич. - Ну-ну, продолжай!
  - Вот я и подумала: если все сделать аккуратно, у меня окажется ценный
документ - письмо особы, по которой, быть может, до сих пор вздыхает
атаман Шерстев.
  - Полагаешь, он помнит почерк той девицы?
  - Не сомневаюсь! Гимназистки общались со своими кавалерами главным образом
записками - это я по себе знаю. Он, конечно, получил в свое время не одну
такую записку. Как же мог забыть руку любимой девушки?
  - Хорошо. - Кузьмич взял письмо, мельком оглядел его, отложил в сторону. -
Утром его приведут в надлежащий вид. Завтра же будут готовы другие
документы. Но в путь двинешься не раньше чем прибудет кавполк. Так что не
спеши - думай, готовься. А пока отправляйся домой и отдохни. Жду тебя в
полдень. Явишься - вызовем Лелеку и начнем разговор. Кстати, набросай мне
шпаргалку, о чем спрашивать его в первую очередь. Это чтобы не упустить ни
одной мелочи.
  - Сделаю. А вы найдите возможность раза два прервать допрос и заглянуть за
занавеску: вдруг у меня возникнут новые вопросы!..



                                  ЧАСТЬ Ш



                                  ПЕРВАЯ ГЛАВА


  По старинному степному тракту, такому прямому, будто его прочертили по
линейке, неторопливо пылили странники. Впереди шли два парня в широкополых
соломенных шляпах - брылях. Поотстав на версту, двигались парень и
девушка. Далее, почти у самого горизонта, в слепящих солнечных лучах
неясно проступал силуэт еще одного путника.
  Так они шли уже второй день, плохо одетые, босые, с перекинутыми через
плечо башмаками. Каждый тащил груз - мешок или ранец, туго набитый и,
видимо, тяжелый.
  Второй парой были Саша и Олесь Гроха.
  - Ну и теплынь, - пробормотал Гроха. - Будто не октябрь на дворе, а разгар
лета. Сунуть бы голову под первый попавшийся куст, всхрапнуть малость!
  Он протяжно зевнул. Спохватившись, прикрыл рот ладонью, с опаской
посмотрел на спутницу.
  - Манеры у тебя, - строго сказала Саша, едва подавив зевок. - Ну просто
лорд Фаунтлерой... Есть такая книжица про английского аристократа, его
маленького внука и собаку.
  - Мне больше графья по душе, - сказал Гроха и сделал вид, что снимает
шляпу и отвешивает низкий поклон. - Миледя, позволь ручку, я, граф де ла
Фер, к твоим услугам!
  - "Миледя"! - засмеялась Саша. - "Мушкетеров", что ли, читал на дорогу?
  Гроха важно кивнул.
  - Ну, парень! Только эту успел или еще чего?
  - Чего не успел, с собой прихватил!
  Гроха сбросил с плеча палку с болтавшимся на ее конце мешком, порылся в
мешке, извлек книгу. Саша взяла ее. Первые страницы отсутствовали,
остальные были растрепаны, порваны, кое-где проклеены папиросной бумагой.
  - Названия нет, а так ничего, - сказал Гроха. - Захватывает, не отпускает.
  - Это "Айвенго". Написал ее англичанин Вальтер Скотт. Постарайся найти и
другую его книгу - "Робин Гуд".
  - Вальтер Скотт, - повторил Гроха. - "Айвенго", "Робин Гуд"...
  Он только три года назад выучился грамоте. Первую книгу увидел, когда
вместе с печником, у которого состоял в подмастерьях, перекладывал плиту в
доме богатого адвоката. Господский мальчишка крутился возле мастеров, а
бонна все совала ему книгу в руки, пыталась увести из кухни. В конце
концов это ей удалось, но напоследок мальчишка все же изловчился и
запустил в нее книгой. Книга шлепнулась рядом с плитой. Олесь подобрал ее,
сунул в ящик с инструментами - на самое дно.
  Ему посчастливилось - это был "Робинзон Крузо".
  С тех пор он читал все, что попадало в руки, и где придется - даже в
седле, во время длительных степных переходов, когда был бойцом конного
отряда самообороны уездного ревкома... Он стеснялся этой своей страсти, но
исподволь добывал все новые книги. А потом вдруг такое придумал!.. Словом,
была в УЧК каморка на первом этаже, заваленная всяким хламом. И вот, придя
однажды на работу, сотрудники увидели, что дверь каморки распахнута,
внутри чисто выметено и горит свет, а на двух сдвинутых столах уложены
книги. Здесь же объявление: каждому разрешается взять книгу, чтобы
почитать в свободное время, - пусть запишет свою фамилию в тетрадь,
которая лежит на столе, и может читать книгу хоть неделю.
  Между тем Гроха уже успел спрятать "Айвенго". Путники пошли дальше.
Сегодня утром случилось происшествие. Они только перебрались через
встретившийся ручей, как из прибрежных кустов боярышника появился
здоровенный парень, молча двинулся на Гроху. Руки парень держал в карманах
- Саша чувствовала, что там у него оружие... Дальнейшее произошло
мгновенно. Гроха свалил парня, заставил отдать пистолет, врезал налетчику
пониже спины, и тот ретировался.
  - Я все думаю, - сказала Саша, вспоминая о той стычке, - думаю, как ловко
ты его подсек!
  - Ничего особенного, - проговорил Гроха, - он полез, я ответил. И все дела.
  - Сообразил броситься ему в ноги.
  - Потому и бросился, что а кармане он держал пистолет. Иначе мог бы успеть
выстрелить.
  - Что-то я не пойму...
  - Понимать нечего. Этому приему я научился, наблюдая за одним мальчишкой.
Вижу, бежит по улица хлопчик: руки в карманах, гремит там медяками. И
вдруг он поскользнулся... Ну-ка, что делает человек, если потерял
равновесие?
  - Пытается схватиться за что-нибудь...
  - Верно. И у мальчишки так получилось: вырвал руки из карманов. А в
кулаках деньги. Р-раз! Медяки - веером на мостовую... Вот и этот наш
сегодняшний знакомец - подумать не успел, как его ручищи сами собой
выпростались из карманов. Попался на научный подход!
  И Гроха захохотал.
  - Ну, Олесь, - сказала Саша, - таким я тебя не знала. На глазах умнеешь.
  Явно польщенный Гроха стал сворачивать папиросу. Вместе с газетой для
завертки вытащил из кармана фотографию. Две белобрысые девчонки сидели на
коленях у матери и глядели в объектив камеры. Рядом стоял мальчик чуть
постарше, а позади всех - отец семейства, его рука лежала на плече сына. В
глазах у ребят были веселые огоньки. Все трое, наверное, так и прыснули со
смеху, когда фотограф закончил съемку.
  - Моя фамилия, - гордо сказал Гроха. - Батько, мамка и мы. Нравимся мы
тебе?
  - Очень ты умно выглядишь, - сказала Саша. - Выходит, с детства был такой?
  - С пеленок.
  - А батька твой чем занимался?
  - Почему спросила?
  - Одеты чисто, по-городскому.
  - Вот оно что, - рассмеялся Гроха. - Ну, это забавная история.
  Он рассказал. Однажды в их родную деревню приехал фотограф. Стал ходить по
избам, делать снимки. Хитрый был мужик. Таскал с собой чемодан различной
одежды: у кого не имелось подходящей для такой торжественной акции, давал
свою. Вот мать и соблазнилась. Уж как сопротивлялся отец, все же уговорила
его.
  А потом, когда фотограф стал раздавать готовые карточки, в деревне
поднялся крик: почти все женщины оказались на снимках в одинаковых
кофтах...
  Некоторое время шли молча. Гроха исподволь разглядывал Сашино платье с
шикарным бархатом по подолу и сверкавшими на солнце многочисленными
пуговицами.
  - Богато у тебя пуговиц, - сказал он. - Ох, богато, глаза так и
разбегаются!
  - Уж и пуговиц нашить нельзя, - ворчливо проговорила Саша. - Две недели
собирала их по дому, все пальцы исколола об иглу, пришивая, чтобы были
одна к одной, и на тебе - не понравились! Совсем ты меня затюкал, друг
Олешек!
  - Подари хоть одну, - не унимался Гроха.
  Вдруг он глянул вперед, осекся.
  Саша посмотрела туда же. Далеко впереди, на возвышенности, виднелись две
фигурки. Они делали знаки руками.
  - Сигналят, что к хутору вышли, - сказал Гроха.
  - Ответь, что поняли.
  Гроха послал сигнал. Те, что были впереди, исчезли.
  Это был авангард маленькой разведывательной группы, возглавляемой Сашей.
Еще один чекист шел сзади, подстраховывая товарищей с тыла.
  Маршрут разведки наметили заранее, определили действия каждого члена
группы при различных обстоятельствах.
  Хутор тоже изучили еще в городе. Бандитам нечем было бы поживиться в этом
крохотном населенном пункте с нищенскими огородами. Поэтому хутор не
интересовал и разведчиков. Но он был на пересечении степных дорог, от
хутора шел прямой путь к селу Марьино. А оно, это село, уже давно снискало
дурную репутацию прибежища всякого рода дезертиров, уголовников. Кто
знает, не почтил ли Марьино своим вниманием и атаман Шерстев?..
  Еще десяток верст пройден.
  Первая пара разведчиков, а за ней и Саша с Грохой обошли хутор стороной.
Пятый же член группы остался. Ему предстояло осесть в этом хуторе, любой
ценой раздобыть лошадь и ждать, круглые сутки ждать, держа под контролем
дорогу на Марьино. Он - последнее звено в той цепочке, по которой в УЧК
пойдет весть о бандитах, если разведка окажется удачной.
  Миновало около часа. Первая пара все замедляла шаг. Саша и Олесь нагоняли
ее. Так и должно быть. Первой в село войдет Саша. Позже, под вечер, туда
проникнет Гроха. Он должен связаться с Сашей. Два других разведчика
останутся за околицей. Их задача - контролировать дорогу из села, в случае
нужды оказать товарищам помощь, при удаче спешить назад с эстафетой и
передать ее тому, кто ждет на хуторе.
  Если же село будет пусто, группа отправится дальше, сообразуясь с данными,
разведанными в Марьино. Вот и вся "технология" поиска.
  Разумеется, в этом селе, как и в каждом населенном пункте по пути
следования, чекисты будут стремиться устанавливать контакты с населением,
вербовать себе помощников...

  Саша и Олесь поравнялись с товарищами, шедшими впереди.
  - Село за этим курганом, в низине, - сказал один из них, Георгий,
коренастый крепыш лет двадцати пяти, с широко раскрытыми светлыми глазами.
  - Версты полторы будет, не больше. Если есть оружие, лучше сдайте.
  - Нема оружия, - сказала Саша. Она тронула Гроху за рукав: - Ну, я пошла.
  Спутники расступились, освобождая дорогу.
  Вдали послышался приглушенный рокот - будто за холмами отбивали дробь на
барабане.
  - Автомобиль? - неуверенно сказал Гроха. - Вроде бы непохоже...
  - Скорее мотоциклист, - возразил Георгий. - Больно громко стучит. Ого,
глядите, глядите!
  Рокот стал явственнее, перешел в громкий треск. Из-за кургана появился
летательный аппарат. Это был старенький биплан с решетчатым фюзеляжем и
открытым сиденьем между крыльев, на котором угадывался человек.
  Саша знала: советских аэропланов здесь быть не могло. В уезде их всего
два, оба находятся в городе и стоят в сарае механического завода - на
ремонте.
  Выходит, эта машина чужая?
  Она вдруг вспомнила слова Кузьмича: "Банда Шерстева хорошо вооружена, даже
имеет аэроплан, на котором летает какой-то иностранец".
  - Ложись! - крикнула она и первой упала на землю. - Нельзя, чтобы видели
нас вместе.
  Но такая опасность разведчикам не угрожала. Машина шла в стороне, на
небольшой высоте, людей на дороге скрывали кусты.
  Тем не менее все прижались к земле.
  - Тоже, я думаю, разведчик, - сказал Гроха. - Летает в чистом небе да
посматривает, что делается на грешной земле. Такому позавидуешь.
  Саша с волнением следила за улетавшим аэропланом. Вот он уже на самом
горизонте - кажется едва заметной точкой на блеклом небе. А теперь исчезла
и эта точка...
  Два года назад какой-то пилот производил демонстрационные полеты в ее
родном городе. Это был первый летательный аппарат, который видели
горожане, и, когда аэроплан приземлился, авиатору устроили овацию. А Саша
стояла возле самолета, вдыхала ароматы бензина, горелого масла... Кажется,
все бы на свете отдала, только подняться в воздух!
  Сегодня она снова увидела аэроплан. Но от него уже надо было прятаться.


                                  ВТОРАЯ ГЛАВА


  Вскоре Саша входила в село. Мысленно она оглядела себя. Босая, в длинном
суконном платье с глупыми пуговицами; щегольской цветастый платок на
голове, а за плечами мешок и стоптанные башмаки на палке. Видик! Но столь
же нелепо выглядят сотни других горожан, которые бродят по окрестным селам
в поисках продуктов.
  ...Саша идет по широкой улице, делящей село на две равные части. В этот
послеобеденный час улица пустынна. Но вот вдали появилась женщина с
ведрами на коромысле.
  Крестьянка с ведрами приближается. Теперь можно разглядеть, что она не
только несет воду, но и прижимает к груди малыша.
  Саша первая поклонилась при встрече, улыбнулась ребенку - веселой
годовалой девочке.
  - Из города я. Голодно там. В лавках полки пустые, на привозе хоть в
пятнашки играй. Люди по уезду разбредаются. Ну и я подалась в ваши края:
может, выменяю чего на еду.
  - Отчего не выменять...
  Женщина не выказала сочувствия горожанке, не проявила интереса к вещам,
которые могли быть у Саши. Ответила просто так - лишь бы что-нибудь
сказать. И глядела куда-то поверх Сашиной головы: вроде бы намаявшийся, ко
всему равнодушный человек. А Саша за всем этим почувствовала напряжение,
настороженность. Она и сама невольно подобралась.
  Беседа продолжалась. На вопросы горожанки женщина отвечала односложно.
  Саша решила остаться в селе.
  - В хату не пустишь? - сказала она. - Мне бы ночь переспать, завтра дальше
пойду. Пусти на ночь, дам тебе кое-что из вещичек.
  Женщина кивнула и пошла вперед, показывая дорогу.
  В просторной горнице горбатая старуха укачивала девочку н дотошно
расспрашивала Сашу о городском житье-бытье, о семье, знакомых... Молодая
же, как ввела гостью в дом и отдала ребенка свекрови, так и простояла весь
разговор у стены. А потом тоже без единого слова набросила платок на
голову и вышла.
  Вернулась она спустя четверть часа, когда Саша уже помылась и собиралась
прилечь на неудобном горбатом сундуке. Остановившись в дверях, поманила
горожанку:
  - Пойдем, слышь-ка!
  - Куда? - Саша подняла голову, попыталась встретиться взглядом с женщиной.
  Та отвела глаза:
  - К людям пойдем...
  - Ну что же, - равнодушно сказала Саша. - И мешок взять?
  - Как хочешь.
  Мешок Саша взяла.
  Они миновали несколько домов, пересекли улицу. Вслед за провожатой Саша
вошла в просторную хату. Вошла и невольно остановилась на пороге. В ноздри
шибанул резкий сивушный дух. Глаза защипало от табачного дыма. Сизый туман
в комнате был так плотен, что с трудом можно было различить длинный стол и
сидящих за ним людей.
  - День добрый, - сказала Саша.
  Ей не ответили. Вероятно, разглядывали вошедшую. Потом один из мужчин
встал, взял Сашу за руку, толкнул на табурет у края стола.
  Теперь она увидела и оружие: в дальнем углу стояли у стены винтовки и
шашки.
  Винный перегар и крепкий чесночный дух, исторгаемые десятком бандитских
глоток, испарения разгоряченных и давно немытых тел, запахи сыромятных
ремней, прокисшей овчины и застоявшегося махорочного дыма - все это
смешивалось в отвратительный букет, и Сашу стало мутить. А тут еще кто-то
пододвинул глиняную кружку, полную самогона.
  Неожиданно для самой себя Саша встала с табурета, шлепнула ладонью по
столу.
  - Вы все тут с ума посходили. Видано ли, чтобы люди дышали этакой
гадостью? Все как есть помрете до сроку. - Она обернулась к хозяйке,
достававшей из печи огромный противень с яичницей. - Старая, отвори-ка
оконце!
  Не утерпев, сама толкнула створки окна, шагнула к другому.
  - А ну, стой!
  Саша обернулась.
  - Ходи сюда, - сказал детина средних лет с повязкой на левом глазу, из
которой торчали клочья серой ваты. - Ты кто будешь, такая шустрая?
  - Сестра милосердия буду, - ответила Саша. - Иначе фельдшерица. А что,
неможется тебе?
  Одноглазый ладонью шлепнул себя по заду:
  - Здесь у меня болячка!
  За столом захохотали.
  - Ну, будешь лечить? - Бандит привстал и сделал вид, что расстегивает
штаны.
  - Буду! - крикнула Саша, пересилив шум в комнате. - Вот только дрючок
отыщу покрепче да этим дрючком - по заду, по спине, по бесстыжей твоей
башке!
  И, не давая опомниться бандиту, присела рядом, чуть отодвинула повязку на
его глазу,
  - Пусти! - зарычал тот.
  Но Саша уже завладела инициативой, стала развязывать узел повязки.
  - Что с глазом-то? Давно случилось? Да сними повязку, леший!.. Стой, не
трожь, я сама... А ну, не вертись, наказание ты божье!
  Вот так, сьшя вопросами, не позволяя бандиту сказать хоть слово, она ловко
сняла измазанную кровью и гноем повязку, швырнула ее в печь, стала
осматривать воспаленный, распухший глаз, промыла его оказавшимся у хозяйки
крепко заваренным чаем, потребовала у нее же чистую тряпицу.
  А бандит, который несколько минут назад запросто мог пристрелить девушку,
сейчас покорно вертел головой, когда закрепляли новую повязку.
  - Утром еще раз промой, вечером снова - и будешь здоров... А глаза беречь
надо, мужики! - Теперь Саша обращалась ко всем присутствующим. - Глаза
заботы требуют. Вот как надо их протирать, ежели приспичило. - И она
осторожно коснулась глаз тыльной стороной ладони.
  ...Вся компания продолжала попойку. Но сейчас в Центре внимания была Саша.
Она ела яичницу и рассказывала. Вместе с родителями живет близ уездного
города. Отец - священник, мать - фельдшерица. Вот и сама она пошла по
медицинской части - окончила специальные курсы. Как оказалась здесь? Да
разве одна она скитается по селам в это трудное время, когда честному
человеку никак в городе не прокормиться!
  - Наберешь жратвы - и назад? - спросил одноглазый.
  Саша помедлила, будто раздумывала. Потом решительно тряхнула головой:
  - Могу и прижиться, ежели найду подходящее место. Мужа нет, отчета никто
не спросит. Было бы из-за чего остаться...
  - Разбитная, - сказал бандит. - Выходит, своя ты, девка?
  - Это как посмотреть... - Саша усмехнулась, повела плечом.
  Бандит облапил большую бутыль, плеснул из нее в стакан, пододвинул его
Саше:
  - Хлебни!
  - А вдруг откажусь?
  - Хлебнешь, - значит, своя. Не хлебнешь - будет другой разговор.
  - Это что же, условие?
  - Считай, что условие. Разок должна хлебнуть.
  - Только разок? - Подняв стакан, Саша оглядела присутствующих. - Налейте и
себе. Чокнемся, мужики?
  И выпила залпом.
  Некоторое время ей еще удавалось контролировать себя. Она даже отрезала
кусок колбасы, стала жевать. Но вскоре поняла, что дело плохо. Напрягая
все силы, встала из-за стола, подошла к хозяйке.
  Они вышли из хаты. В глубине двора была навалена солома. Саше удалось
добрести до этой кучи. Здесь ее вырвало.
  Стало легче. Когда несколько минут спустя хозяйка позвала ее, Саша уже
окончательно взяла себя в руки.
  Хозяйка, маленькая, седая и очень полная, была любительница посудачить,
быстро выложила все, что знала о бандитах. Казалось, она не могла
остановиться - сыпала и сыпала словами, хватая Сашу за руки, заглядывая ей
в глаза. Кто такие эти девятеро, что расположились в хате? Они здесь уже
второй раз. А впервые появились две недели назад, пожили в селе три дня.
Теперь вот приехали снова. Что ж, она не в убытке. Не с пустыми руками
приезжают. В прошлом месяце оставили ей швейную машину, только без
челнока... А вчера привезли корзину с бельем - почти полная корзина, и
белье такое мягкое. Две сорочки даже с кружевами, очень подходят по
росту... А откуда они появляются, эти люди, где стоит их войско, она не
ведает. И про их командира тоже ничего не знает.
  Потом женщина долго говорила о селе; об урожае, который почти весь
пропадет - некому убрать; о какой-то Нюрке - та живет по соседству и все
норовит переманить гостей, чтобы ей несли подарки, а не кому другому.
Только ничего у этой Нюрки не выйдет, и получит она не подарки, а дулю.
  Саша делала вид, что слушает болтовню хозяйки, а сама пыталась осмыслить
то, что довелось узнать.
  Итак, группа бандитов впервые побывала здесь две недели назад. А когда
объявилась банда Шерстева? Сообщение о ней было получено в середине
сентября. Что же, сроки почти совпадают.
  Как утверждает хозяйка, одноглазый и его спутники ничего не берут у
сельчан, даже подарки привозят. Вот и это согласуется с имеющимися данными
о банде. По сведениям Кузьмича, Шерстев беспощадно расправляется с
коммунистами и сельским активом, но делает это тайно. Стремится выглядеть
покровителем крестьян... Словом, похоже, что Саша и Олесь оказались там,
где нужно.
  Зачем в селе находится группа одноглазого? Разведка? Но что им здесь
выяснять? Может, приехали подхарчиться, насобирать продовольствия? Нет,
фуражиры крупной банды прибыли бы на подводах или линейках. А у этих
только верховые кони, стоят под навесом позади хаты.
  Где же расположена сама банда?
  Саша неторопливо приблизилась к калитке, оглядела улицу. Вот-вот должен
появиться Гроха. У них было условлено: на закате Саша найдет возможность
побывать возле колодца, чтобы передать там товарищу добытые сведения.
  Она уже знала, что колодец где-то вправо от дома - время от времени оттуда
шли сельчанки с полными ведрами. Вот и женщина, которая привела ее к
бандитам, тоже несла воду с той стороны.
  Солнце было у горизонта. Приближалось время встречи со связником. Удастся
ли свидеться? И что скажет она Олесю, если пока ничего толком не разведала?
  Но все равно встреча нужна.
  ...Женщины посидели на лавочке, вернулись в дом. Саша попросила воды.
Получила полный ковш, но пить не стала.
  - Тепловатая водица, - сказала она хозяйке. - Может, за свежей сходить?
  - Сходи, ежели есть охота. Вон они, ведра и коромысло.
  - Эй, бабы, чего раскудахтались? - крикнул из-за стола одноглазый бандит.
  Женщина пояснила.
  - А сама? Ноги отвалятся?
  - Это еще что за указчик? - хозяйка уперла руки в бока, шагнула к
обидчику. - Гляди, раскричался. В гости пришел - гостем и будь!
  Бандит нашел шапку, нахлобучил себе на голову, взял карабин и пояс с
подсумками.
  - Вместе пойдем, - сказал он Саше.
  - И до ветру провожать ее будешь? - усмехнулась хозяйка. - Вот ведь какой
кавалер!
  Бандит разразился ругательствами.
  - А мне нравится, что к колодцу пойду не одна, - сказала Саша. - Сколько
живу, а не ходила по воду с провожатым. Он и ведра понесет, кавалер мой.
  В комнате захохотали. Встал парень лет тридцати, со шрамом на лбу:
  - Слухай, Степан, и я с вами. Не дай Бог, заблудитесь одни. Нам вдвоем
сподручнее будет, Степан!
  Все это время он глядел на Сашу, рукавом рубахи вытирал вымазанный в сале
подбородок.
  - Цыц! - яростно крикнул одноглазый. - Я те пойду! А ну, на место, Петро!
  Парень поворчал, но вернулся к столу.
  - Топай! - приказал Саше одноглазый.

  Они неторопливо шли по улице - впереди Саша с ведрами и коромыслом,
чуточку поотстав - провожатый.
  Солнце садилось. Свет шел из-за тополей, шеренгой тянувшихся вдоль улицы.
От деревьев пролегли по дороге густые синие тени. Слабый ветерок доносил
запахи дыма, увядших трав, теплого молока...
  Низко опустившееся солнце мешало смотреть, и Саша увидела Гроху, когда
оказалась шагах в двадцати от колодца, - нечесаный, босой, с уродливым
мешком за спиной, он подходил к колодцу с противоположной стороны.
  У деревянного сруба под черепичной двускатной крышей собралось десятка
полтора женщин. Они с любопытством разглядывали незнакомых. Румяная
толстая девка что-то сказала подружкам, те засмеялись.
  Саша обернулась к спутнику:
  - Может, прогуляешься? Как звать-то тебя?
  - Степан я.
  - Ну, иди, Степан. - Саша поправила повязку у него на глазу. - Нечего тебе
здесь ошиваться. Видишь же, у колодца одни бабы. Иди, застыдят нас.
  Бандит стоял и глядел на Сашу.
  - Со мной поедешь, - вдруг сказал он.
  - А куда? - Саша напряглась, стиснула коромысло. Неужели выложит, где
банда?
  - Куда повезу.
  - Вот какой разговор... Гляди-ка, нашел вертихвостку! Куда ехать-то?
  У колодца снова засмеялись.
  - Хорош, нечего сказать! - сердито зашептала Саша. - Срамишь на людях.
Уходи же! Иди, после поговорим!
  - Лады! - Одноглазый повесил карабин на плечо. - Отсюда прямо в избу,
поняла?
  И он ушел.
  Саша обернулась к колодцу, отыскивая глазами Гроху. Тот стоял возле сруба
- держал над головой ведро и ловил ртом льющуюся струйку воды. Напившись,
долил из бадьи ведро, кивнул его владелице и неторопливо двинулся от
колодца.
  Вскоре подошла Сашина очередь. Она быстро наполнила ведра, взяла их на
коромысло, пошла к дому. Все это время она не упускала из виду товарища.
Заметила, как тот бросил палку на дорогу, а сам свернул за деревья, в
кустарник.
  Она все поняла. Дойдя до валявшейся в колее палки, опустила ношу на землю,
будто сделала остановку для отдыха.
  - Говори! - донеслось из-за дерева.
  Склонившись над ведрами, она быстро пересказала то немногое, что удалось
узнать.
  - Поедешь? - спросил Гроха.
  Саша уже приняла решение. По всем признакам, одноглазый и его компания -
из банды Шерстева. Отправиться с ними - значит установить расположение
банды.
  - Еду, - сказала она.
  - Понимаешь, чего он хочет от тебя?
  - Ты и Григорий пойдете следом. Постарайтесь не отстать. Отстанете -
возвращайтесь на хутор. Это все, Олесь!
  - Дать пистолет?
  - Нет!


  Она вернулась к хате, когда там спешивались три всадника. С ними были
вьючные лошади. Вьюки - переметные сумы из ковровой ткани осторожно сняли
с коней, внесли в помещение. Из каждой сумы, похожей на огромный карман,
торчала горловина ведерной бутыли, залитая красным блестящим сургучом.
Всего было шесть бутылей.
  Что могло быть в бутылях?
  Вскоре это выяснилось.
  Хозяйка поставила на стол противень курятины, второй - с жареной в сале
картошкой, миски с капустой и огурцами, четверть самогона. Трапеза
возобновилась.
  Парень со шрамом - тот самый, что тоже собирался идти к колодцу, плеснул в
стакан самогону, выбрал в противне куриную ножку, все это протянул Саше:
  - Поди, нагуляла аппетит, докторица. На-ка, держи!
  - Э, нет! - Она отодвинула стакан. - Один раз бывает проверка.
  - Выпьешь!
  - Дудки! Или мужики что собаки - сбрехали да позабыли? Не буду!
  - Будешь! - настаивал бандит. - А то, гляди, отсюда налью. - Он показал на
вьюки с бутылями.
  Эти слова вызвали взрыв смеха.
  Парень со шрамом с трудом вытащил из вьюка бутыль, поднес ее к Саше.
  Почудился знакомый запах. Протянув руку, Саша коснулась горловины сосуда,
поднесла пальцы к носу.
  - Касторка?! - воскликнула она.
  - А ты думала!
  - И там, - Саша показала на вьюки, - и в других тоже касторка?
  Бандит кивнул. Он давился от хохота.
  Саша растерянно глядела на него. Касторовое масло в шести огромных
бутылях? Для чего бандитам столько лекарства? Уж не мается ли животами все
их воинство?
  Бутыль водворили на место.
  Парень со шрамом настаивал, чтобы Саша выпила самогону. Одноглазый
остановил его.
  - Скидку делаем докторице, - сказал он. - С нами она поедет.
  - Вот какой быстрый! - Саша покачала головой. - Не уважаю торопливых!
  - Не желаешь? - Бандит привстал с табурета.
  - Сперва скажите, какому Богу молитесь?
  - Опознаешь, когда свидишься с ним.
  - С самим Богом? - Саша небрежно роняла слова. - Вот диво дивное. Он хоть
красив, этот ваш бог?
  - Семь их, богов! - Одноглазый выхватил наган, крутанул барабан. - Выбирай
любого!
  - Стращаешь? - Саша гневно выпрямилась. - А ежели я не из пугливых? Убери
пушку. Лучше лаской попробуй.
  - Я - лаской! - вскинулся парень со шрамом. - Коня хочешь? Коня тебе сыщу
тонконогого, горячих кровей. Саблей махать выучу. Ты, я вижу, девка
бедовая!
  Из груды оружия он извлек шашку в нарядных ножнах, подбросил в руках,
картинным жестом протянул Саше.
  - Владей! Легкая, гляди, а кусачая!
  Саша сделала вид, что любуется оружием.
  - Дивись! - Бандит выхватил шашку из ножен. Мгновенный высверк клинка - и
подброшенная к потолку картофелина оказалась разрубленной на половинки. -
Владей! - повторил он, бросив шашку в ножны. - Штаны малинового сукна тебе
справлю, хромовые сапожки с подковками на высоких подборах... Эх, ничего
не жалко!
  Грохнул выстрел.
  - Эта пуля в небо, - сказал одноглазый, помахивая револьвером, из ствола
которого курился дымок. - Вторая в тебя будет, Ты меня знаешь, Петро, не
промахнусь!
  Выстрел и угроза главаря группы особой реакции не вызвали. К таким вещам
здесь привыкли. Но виновник инцидента все же утихомирился. Вскоре он уже
грыз куриное крылышко...
  Саша сказала: не годится порядочной девушке ехать по первому зову
малознакомого человека. Да и неизвестно, в какие края ее повезут. И
найдется ли там подходящее занятие, жилье? И как еще на это посмотрит
старший командир или батько? И ехать, видимо, далеко - не один день
пробудешь в пути. А в селе по соседству, люди сказывали, требуется
фельдшерица. Вот куда надо спешить. Опоздаешь - другую наймут.
  Одноглазый схватил ее за руку, потащил в сени.
  - Дуреха, - зашептал он, - в полночь тронемся, утром будем на месте. В
лесу войско атаманово, в здешнем лесу. Всего-то будет верст сорок. А
батько - он добрый. Дюже любит, ежели кто из образованных. Сам, что ни
день, книжками балуется.


                                  ТРЕТЬЯ ГЛАВА


  Маленький двукрылый аэроплан стоял на лесной опушке, под протянутым между
деревьями тяжелым желтым брезентом. Он был без пропеллера и мотора.
Разобранный двигатель лежал здесь же, на шерстяном солдатском одеяле -
ребристые головки цилиндров были сняты и отложены в сторону.
  Черноволосый смуглый мужчина с грудью и бицепсами циркового борца - пилот
Энрико Гарсия, он же и механик, ловко орудовал шабером, счищая нагар с
донышка поршня.
  Настроение у Гарсия было неважное - он делал зряшную работу. День потрачен
на то, чтобы освободить поршни и головки цилиндров от наросшей на них
черной смолистой дряни. Теперь предстояло собрать двигатель, установить
его на место. Но после нескольких дней полетов все повторится.
  Подъехали два всадника. Один из них, лет тридцати пяти, в новеньком сером
френче и лаковых сапогах с твердыми голенищами, какие любят поляки,
спешился и подошел к пилоту. Это был атаман Николай Шерстев.
  Они заговорили по-французски. Родного языка пилота атаман Шерстев не знал,
французским же владел вполне сносно: много лет зубрил этот язык, сперва с
гувернанткой, затем в гимназии. Что до пилота, то, как и многие жители
восточных провинций Испании, он свободно говорил по-французски.
  - Салют! - сказал Шерстев.
  - Салют, шеф!
  - Ремонт, я вижу, в разгаре. - Атаман поискал глазами, куда бы присесть,
пододвинул ногой валявшийся неподалеку ящик, устроился на нем. - Когда
думаете закончить?
  - Сеньор, - пробурчал Гарсия, - я устал чинить эту рухлядь, устал
проклинать день и час, когда принял за чистую монету ваши обещания и пошел
к вам на службу.
  - Что же случилось?
  - То, что должно было случиться. Я столько раз предупреждал: нужен
комплект новых поршневых колец! Меня кормили обещаниями. И вот финал:
кольца сработались, масло гонит в камеры сгорания цилиндров, засоряет
свечи...
  - Скажите, где достать эти кольца, и они будут! Обещаю вам, Гарсия.
  - Святая мадонна! Я, испанский пилот и механик, должен подсказывать
русскому офицеру, где у него в России продают запасные части к авиационным
моторам!..
  - А эти кольца нельзя изготовить?
  - Сеньор, - торжественно сказал Гарсия, - сеньор, вы разговариваете с
токарем высшего разряда. На стайке я могу все! Но где, скажите, станок?
Где сталь специальной марки, не слишком хрупкая и достаточно жаропрочная,
какая только и годится на такие кольца? Дайте мне станок и нужную сталь,
сеньор, и я отстану от вас.
  - Вы получите это. И надеюсь, скоро. Впрочем, кое-что зависит от вас
самого тоже.
  - От меня зависит, получу ли я новые кольца для поршней этой птички? Уж не
шутите ли вы, шеф?
  - Вовсе не шучу. - Шерстев понизил голос. - Вам я могу довериться. Так
вот, слушайте внимательно. Можете быть уверены: не пройдет и двух недель,
как весь уезд будет в моих руках! Всего две недели, каких-нибудь
пятнадцать дней, дорогой Энрико. Мы немедленно переберемся в город, и вы
сами выберете лучшую мастерскую и лучшую сталь для этих колец.
  - Я сразу выточу два комплекта!
  - Хоть четыре... Но все это осуществится при условии, что ваша птичка
выздоровеет и завтра же начнет вести воздушную разведку.
  - У вас какие-то новости?
  - Есть сведения, что сюда высылают сильный отряд красных. Его надо вовремя
обнаружить. Тогда мы быстро расправимся с ним. Дорога к уездному центру
будет открыта.
  - Вы сказали - "не пройдет и двух недель...". Это реальный срок, сеньор?
  - Операция уже разработана, сроки утверждены. Словом, машина запущена. В
этом бою мы будем не одни, Энрико. Нам помогут. Но это строго
конфиденциально.
  - Можете положиться на меня, шеф.
  - Значит, успокоились, господин сомневающийся?
  - Спасибо, шеф. Две недели этот мотор еще протянет. Но две недели, не
больше.
  - Слово, Гарсия!.. Теперь еще одна приятная весть. - Шерстев обернулся к
спутнику, который стоял в отдалении с лошадьми: - Иди сюда, Леван!
  Спутник приблизился. Обутый в кавказские сапоги, обтягивающие ноги, словно
чулки, он ступал бесшумно и мягко. На нем была черкеска из мягкой серой
ткани и папаха, вооружение составляли наган и кольт на ремнях
крест-накрест через плечо, кинжал и две гранаты на поясе. Ему можно было
дать лет сорок: поджарый, длиннолицый, с темными овальными глазами,
большими и влажными.
  - Отсчитай двести рублей, Леван!
  Из-за пазухи горец вытянул сафьяновый мешочек, распустил завязки и высыпал
двадцать золотых десятирублевок. Затем все так же молча вернулся к лошадям.
  - Благодарю, - сказал Энрико Гарсия, засовывая деньги в карман
комбинезона. Кстати, где вы раздобыли этого типа? Что заставило его
покинуть свои горы и ринуться сюда, в водоворот событий?
  - Но и вы покинули родину!
  - О, я совсем другое дело, сеньор!
  - Не вижу разницы.
  - Всадники едут, хозяин, - вдруг сказал Леван, и голос у него оказался
высокий, как у женщины. - Много всадников, десять или двенадцать.
  - Где они?
  - Вон туда смотри! - Горец показал на далекую, у самого горизонта, линию
холмов. - Двенадцать всадников.
  - Едут к нам?
  - Да, хозяин.
  Шерстев поднес к глазам бинокль.
  - Двенадцать всадников, - сказал он. - Ну и зрение у тебя, Леван!
  - Теперь тринадцать, хозяин.
  - Верно! - воскликнул Шерстев. - Верно, тринадцать!
  Кавалькада приближалась. Лошади шли широкой рысью, вскоре атаман уже мог
различить лица людей. Впереди ехал конник с повязкой на глазу.
  - Гаркуша, - сказал Шерстев.
  - Глаз у него не прошел, хозяин. Совсем не заботится о себе человек!
  - А женщину видишь?
  - Раньше не видел. Теперь вижу. Рядом с Гаркушей едет. Кто такая, не знаю.
  Шерстев спрятал бинокль и обратился к авиатору:
  - Возвращается экспедиция. Мне кажется, съездили не впустую.
  - Отлично, шеф!
  - И еще: они везут девушку. По виду городскую.
  - Сеньор проливает бальзам на мое израненное сердце! - Гарсия отбросил
головку цилиндра, с которой счищал нагар, поднялся на ноги и стал глядеть
в сторону далеких холмов.
  - Вот вам бинокль.
  Пилот приставил бинокль к глазам, стал крутить маховичок настройки.
  - Ага!.. Хвала Святой Деве Марии, таинственная незнакомка отнюдь не
страшилище... А я весь в масле и копоти, и нету времени смыть эту грязь!..
  - Ну и поза у вас! - сказал атаман. - Как-то я наблюдал за сеттером, когда
он делал стойку на дичь...
  - Полагаете, мы похожи? Ну что же, нет возражений. Испанцы - люди особой
породы. Им нужна встряска - женщина, коррида, аэроплан, - все равно что!
  - Северяне - тоже люди с характером.
  - Нет, нет, не говорите, сеньор. У вас кровь течет в жилах спокойно, будто
ручей по равнине. У испанцев она бурлит, словно горный поток.
  - Бурлит, пенится и ударяет в голову, как только на горизонте появилась
юбка, не так ли?
  - Вы недалеки от истины. Таковы испанцы. И я не хотел бы хоть в чем-нибудь
изменить своей природе.
  - Вспомните о Дон-Кихоте. Он плохо кончил.
  - Для меня он пример. Дон-Жуан тоже.
  - Испанцы, испанцы!.. Иной раз завидую вашему умению жить, не заглядывая в
будущее. А у меня день и ночь отягощена голова думами о завтрашнем дне
России.
  - Нечто подобное утверждают и большевики. Их антиподы - тоже.
  - Меньшевики?
  - И еще эсеры. Вам не кажется странным: враждуя между собой, вы в то же
время твердите, что заботитесь о будущем своей страны. Как это увязать,
сеньор?
  - Видите ли, у людей различные вкусы. Одни мечтают вместо свергнутого царя
посадить на трон мужика и солдата. Другие, напротив, не желают, чтобы
дворцы Петербурга и Гатчины провоняли махоркой.
  - Вы в числе последних?
  - Разумеется. И твердо верю: Россия останется Россией, что бы ни произошло!
  Показались всадники. Они вынырнули из пологой ложбины, были уже совсем
недалеко.
  Первым подъехал Гаркуша. Спешившись, стащил шапку с головы, поклонился
атаману.
  - Батько, - сказал он, - все зробили, як ты приказал. Масла привезли
богато.
  - А девушка откуда?
  - Городская. В село за харчами пришла.
  Гаркуша стал рассказывать, при каких обстоятельствах встретил Сашу.
Шерстев слушал и краем глаза наблюдал за незнакомкой. Вот к ней подошел
Энрико Гарсия, церемонно поклонился. Видимо, предпринял попытку начать
разговор.
  Вдруг пилот всплеснул руками. Его лицо расплылось в улыбке.
  - Что такое? - строго спросил атаман.
  - Сеньор, - ошеломленно сказал Гарсия, - сеньор, эта девушка знает
испанский!
  Он снял Сашу с лошади, бережно опустил ее на землю.
  - Грасиас, - сказала Саша. - Мучас грасиас... Большое спасибо!
  - Эс устэ эспаньола? - прошептал авиатор.
  - Е сой руса, - рассмеялась Саша. Она уже разобралась в обстановке и
теперь обращалась к Шерстеву: - Русская я, как, наверное, вы сами. Ведь вы
русский, правда?
  - Русский, - ответил Шерстев. - Но об этом позже. Как вы сюда попали?
  Саша развела руками и посмотрела на Гаркушу, как бы приглашая его
вступиться.
  - Батько... - нерешительно начал тот.
  - Помолчи! - Шерстев снова посмотрел на Сашу. - Кто вы такая? Какие
имеются документы?
  - А по какому праву мне задают вопросы? - Саша постаралась, чтобы голос ее
звучал сердито. - Сами вы кто, милостивый государь? Надо представиться
даме, а уж потом расспрашивать. Как ваше имя?
  - Допустим, Николай Юрьевич, - холодно сказал Шерстев.
  - Ну, а я - Александра Андреевна, - в тон ему ответила Саша. - Увы,
документами не запаслась. Не предполагала, что окажусь в вашем обществе.
  - Как вы здесь очутились?
  Саша резко обернулась к Гаркуше:
  - Будете и дальше стоять истуканом? Говорите же. А то ваш начальник
убежден, что я рвалась к нему в гости.
  Одноглазый раскрыл было рот, но атаман взглядом остановил его. Возникла
пауза.
  - Постоянно живете в городе? - спросил Шерстев.
  - Да.
  - Путешествуете?
  - Очень точно сказано. Именно путешествую. Совершаю увеселительную
поездку, чтобы удовлетворить одну из своих причуд.
  - Какую именно?
  - Иной раз возникает желание поесть.
  - Имеются и другие причуды?
  - Работать и получать жалованье.
  - А что вы умеете делать?
  - Докторица она, - сказал Гаркуша. - Вот глаз мне промыла. Ловко зробила.
  - Вы врач?
  - Фельдшерица.
  - Как же не могли найти работу в городе?
  Саша не ответила. Повернувшись к пилоту, заговорила по-испански. Тот
просиял, утвердительно наклонил голову. У них завязалась беседа.
  Шерстев движением руки прервал разговор.
  - Гаркуша, - сказал он, - вези ее в штаб. Не отпускай ни на шаг. Головой
отвечаешь за эту девицу.
  Одноглазый подсадил Сашу на лошадь. Они уехали.
  - Не слишком ли сурово обошлись с гостьей? - сказал Энрико Гарсия. - Не
понимаю, что могло вас насторожить.
  - Очень бойкая особа. Начальник патруля утверждает, что легко уговорил ее
ехать с ним.
  - Ну так что?
  - А зачем ей нужен этот увалень?
  - Гаркуша?.. Об этом я не подумал. Действительно, они... не созданы друг
для друга.
  - Кривоногий увалень, - продолжал Шерстев, - от которого за версту несет
гнилью. И я должен поверить, что хорошенькая девушка польстилась на
подобное сокровище?
  - Я понимаю, сеньор. Только... правду ли сказал Гаркуша?
  - Но приехала же она с ним!
  Испанец промолчал.
  - Кстати, о чем вы говорили?
  - Попросила покатать ее на аэроплане.
  - Что вы ответили?
  - Какой мужчина откажет в просьбе красивой девушке? Я сказал "да".
  - Вы подниметесь, и она заставит вас перелететь к большевикам.
  - Меня? - Испанец гордо выпрямился. - Пилота Гарсия никто не заставит
делать то, что ему не по душе. Сеньор, разумеется, шутил?.. Если
начистоту, то в ее просьбе видится другое: уверенность, что вы быстро во
всем разберетесь, снимете свои подозрения. Вы умный человек, шеф. Как
следует допросите девушку - и все станет ясно.
  - Это я и собираюсь сделать.
  - И не слишком сердите ее.
  - Что вы имеете в виду?
  - Боги послали нам очаровательную гостью. Если такая улыбнется тебе -
чувствуешь себя мужчиной. Еще я подумал, что во всей этой истории пока нет
выигравших, но уже есть проигравший.
  - Кто же это?
  - Гаркуша, шеф. Как это вы сказали ему? Ага! "Головой отвечаешь за
девушку". Кто бы мог подумать, что вы такой шутник, шеф?
  И Гарсия расхохотался.

  ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

  Этот день атаман Шерстев начал, как обычно, с занятий гимнастикой.
Упражнения проводились на лесной поляне и состояли из наклонов, приседаний
и размахиваний руками, в которых были зажаты двухфунтовые гантели.
  О том, что гимнастика продлевает жизнь, Шерстев много лет назад прочитал в
одном бельгийском журнале. В том же номере сообщалось о вреде алкоголя и
табака и были напечатаны рисунки, изображавшие печень пьяницы и легкие
курильщика. Художник не поскупился на краски, рисунки впечатляли. С той
поры Николай Шерстев не курил и не прикасался к спиртному. Тогда же он
принял решение по утрам делать гимнастику.
  Атаман еще продолжал упражнения, а ему уже приготовили ванну. В кустарнике
был установлен раскладной бак из красной резины, в него натаскали десяток
ведер теплой воды из походной кухни. Леван сунул в бак руку, убедился, что
вода нужной температуры, и стал ждать хозяина.
  Тот не замедлил явиться и вскоре уже плескался в баке, куда предварительно
вылил стакан крепкого уксуса: в бельгийском журнале утверждалось, что
укусус легко расправляется с болезнетворными бактериями.
  Купание подходило к концу. Леван уже собирался подать хозяину мохнатую
простыню, как вдруг заметил приближающегося человека, преградил ему дорогу.
  - До атамана треба, - сказал Степан Гаркуша.
  Леван не шелохнулся.
  - Батько! - крикнул бандит, став на цыпочки и заглядывая через плечо
стража. - Дозволь слово сказать!
  - Кто там еще? - недовольно проговорил Шерстев.
  Бандит назвал себя.
  Леван оглянулся на хозяина. Тот сделал разрешающий знак.
  Гаркуша приблизился. Шерстев лежал, согнув ноги в коленях - ванна была
коротковата, - и ладонями наплескивал воду себе на грудь. Он не изменил
позы, только повернул голову к подошедшему.
  - От девицы я, - сказал Гаркуша. - От докторши...
  Руки атамана перестали двигаться.
  - Чего ей надо?
  - Побалакать с тобой желает.
  Атаман недобро усмехнулся, вылез из ванны, принял из рук Левана простыню,
стал вытираться. Затем он закутался в простыню и присел на брезентовую
разножку. Леван уже держал наготове фарфоровую кружку с простоквашей -
Шерстев всегда пил простоквашу после купания.
  - Твердит и твердит: "Веди до атамана", - продолжал Гаркуша. - Я ей:
обожди, батько сам вызовет. А она свое: "Нема часу, веди!".
  - Гляди какая нетерпеливая. Чего же ей надобно? Или какой-нибудь разговор
был у вас?
  - Был, батько.
  - О чем же? - Шерстев взял у Левана кружку, отпил. Видимо, простокваша
понравилась, потому что он тут же сделал второй глоток, побольше. - О чем
вы с ней говорили?
  - О тебе, батько, - вздохнул Гаркуша.
  - Интересовалась мною?
  - Пытала, какой ты есть человек. Ну, я и рассказал... Вдруг как всплеснет
руками: "Веди до твоего батьки!"
Возникла пауза. Шерстев опустил кружку.
  Сомнения относительно личности девицы за ночь не рассеялись. В постели,
затем во время гимнастики он все прикидывал, как лучше повести допрос этой
особы. А теперь оказалось, что она сама ищет встречи с ним!
  Шерстев поглядел на Гаркушу. Тот стоял, вытянув шею, и ждал.
  - А ты как о ней думаешь?
  Гаркуша засопел, переступил с ноги на ногу, но не ответил.
  - Ну, хорошо. - Шерстев встал с разножки, отдал кружку Левану. -
Отправляйся и приведи ее.
  Запахнув простыню, он зашагал прочь от ванны.
  Полчаса спустя он покончил с завтраком, и тогда Леван ввел Сашу.
  Шерстев принял ее в своем "штабе" - сторожке лесника, единственном
"капитальном" строении в здешнем лесу: банда разместилась в наспех
сооруженных землянках и шалашах, возле которых были устроены коновязи.
Особняком расположились только артиллеристы: для орудий были устроены
ровики, люди имели две потрепанные палатки.
  За завтраком атаман обдумал несколько фраз, с которых решил начать
разговор. Прежде всего поблагодарит девицу за помощь, которую она оказала
одному из членов отряда, вылечив ему глаз. Далее, предложит ей место в
отряде, поскольку она доказала, что является хорошим лекарем. В заключение
выразит готовность содействовать в устройстве ее сердечных дел... Это
ловушка. Если Гаркуша нужен был ей, чтобы проникнуть в отряд, девица может
сейчас отказаться от него. Тем самым она выдаст свои истинные намерения.
  Так рассуждал атаман. Однако с самого начала беседа пошла по другому
направлению.
  Войдя, Саша приветливо кивнула главарю банды, быстро оглядела комнату.
Взгляд ее задержался на подоконнике со стопкой книг.
  - Ваши?! - воскликнула она. - Боже мой, Державин, Фет. Далее, кажется,
Тютчев, Кольцов, Пушкин!.. Я не ошиблась?
  - Все правильно.
  Шерстев с удивлением видел, как девушка приблизилась к подоконнику,
ласково коснулась пальцами книги в синем переплете.
  - В этом издании есть и "Водопад", и "На смерть князя Мещерского"!..
  - Вы так хорошо знаете Державина?
  - Вас это удивляет? А, ну конечно: "простая фельдшерица". Так вот, я не
фельдшерица!
  Находившийся у двери горец Леван подошел и встал рядом с хозяином.
  - Можете вы удалить слугу? - сказала Саша.
  Шерстев молчал.
  - Я жду, атаман!
  Шерстев смотрел на девушку и чувствовал, как в нем закипает злость. Едва
сдерживаясь, глухим от волнения голосом сказал, что полностью доверяет
Левану, при нем можно говорить о чем угодно.
  Тогда Саша взяла со стола карандаш, на клочке бумаги крупно вывела:
"Лелека" - пододвинула бумагу Шерстеву.
  Атаман прочитал, пальцами потер виски, прочитал снова. Казалось, он
силился понять написанное и не мог. Вот он еще раз скользнул глазами по
бумаге. Помедлив, поднял голову, стал рассматривать Сашу, будто видел ее
впервые.
  Саша выдержала его взгляд.
  - Леван, - сказал Шерстев, - придется тебе ненадолго выйти. Будь
поблизости, я позову тебя.
  Горец, зло поглядев на Сашу, вышел.
  - Мы одни, - сказал атаман.
  - Шесть дней назад я покинула уездный центр, чтобы разыскать отряд,
которым командует Николай Шерстев. Я знала: этот отряд недавно отделился
от войск атамана Григорьева и перебрался в наш уезд. Шла под видом
мешочницы. В селе Марьино наткнулась на группу вооруженных всадников. Со
старшим группы удалось сблизиться: у него болел глаз, а я знакома с
основами медицины... Поступила так, потому что предположила: группа
Гаркуши может иметь связь с отрядом Шерстева или хотя бы знать об этом
отряде. Встретив вас вчера вечером, я уже не сомневалась, что нахожусь на
верном следу. Сегодня исчезли последние сомнения: узнала вашу фамилию, а
теперь еще увидела и это. - Саша показала на стопку книг на подоконнике.
  - При чем здесь книги?
  - Не каждый день встретишь командира вооруженного отряда, который бы возил
с собой библиотечку русских поэтов. А вас так и характеризовали:
интеллигент, книголюб, эстет...
  - Кто характеризовал?
  - Особа, знакомая нам обоим. Лелека.
  - Он слишком мало знает меня, чтобы иметь право...
  - Не он, а она.
  - Люся?! - вскричал Шерстев. - Что с ней? Она здорова?
  - Вполне здорова.
  - А кем приходитесь Люсе?
  - Подругой. Я тоже москвичка. Сейчас живу в здешнем уездном центре.
  - Люся в Москве?
  - Была там.
  - Как это понять? Где же она теперь?
  - У меня. - Саша выдержала паузу. - Приехала, как только узнала, что с
братом случилась беда.
  - С Константином?
  - Вам не известно, что он арестован? - Саша и вправду была удивлена.
  Шерстев вскочил на ноги, с грохотом свалив стул:
  - Арестован? Кем?
  - Его забрали в ЧК.
  Вошел горец, вопросительно посмотрел на атамана.
  - Ничего, Леван, иди и затвори дверь. - Шерстев обернулся к Саше: - Когда
взяли Константина?
  - Вероятно, недели полторы назад, - сказала она, все еще не веря в
неосведомленность атамана. У бандитов такого ранга агентура действует во
многих населенных пунктах округи и, конечно, в уездном центре. Как же
Шерстев проморгал арест своего единомышленника?
  - Рассказывайте! - потребовал атаман.
  - С Константином Петровичем мы мало знакомы. О том, что живу в одном с ним
городе, узнала из письма Люси... А потом вдруг приезжает она сама.
  - Кто сообщил Люсе об аресте брата?
  - Как я поняла, один из сослуживцев Константина Петровича - его приятель
или доброжелатель.
  - Кто именно?
  - Люся не назвала этого человека,
  - А вам известно, где работал Константин?
  - Да, он служил в ЧК.
  - Об этом вы узнали тоже от Люси?
  - От него самого. Мне Люся писала о брате, ему - о своей подруге, то есть
обо мне. Получив письмо, он разыскал меня, помог устроиться на работу в
уездный ревком. Печатала там на машинке... Для Константина Петровича
всегда закладывала лишний экземпляр.
  - Черт возьми! - вырвалось у Шерстева. - И вы оставили такую службу!
  - Кто-то позвонил мне и сказал, чтобы я уходила, иначе буду арестована.
  - Люся уже была у вас?
  - Приехала за два дня до этого. Бедняжка, плакала, бегала по учреждениям -
хлопотала за брата... Когда я упомянула о звонке неизвестного
доброжелателя, она сказала, что догадывается, кто этот человек.
  - Тот, кто написал ей письмо?
  - Совершенно верно.
  - Кто же он?
  - Я спрашивала, но она промолчала.
  - Так... Каким образом вы оказались здесь?
  - Я уже говорила, что искала вас.
  - Выходит, вы еще в городе знали о моем отряде? Как это удалось?
  - Странный вопрос. Ведь я работала в ревкоме. А там вы хорошо известны.
Для ревкома не тайна и численность вашего отряда: тысяча сабель. В
последнее время стало известно и о ваших пушках.
  - О батарее? - с тревогой переспросил Шерстев. - Вы уверены?
  - В ревкоме считают, что у вас пять трехдюймовок. Там даже знают, сколько
снарядов...
  - Сколько же?
  - По двадцать на ствол.
  - Дела! - пробормотал атаман. Он нахмурился, закусил губу. - Вести не
очень приятные...
  - Хочу подчеркнуть: как мне кажется, сведения поступили из отряда. Боюсь,
у вас завелась гниль...
  - Знают ли в ревкоме об аэроплане?
  - Нет. - Саша тряхнула головой, как бы внося поправку. - Во всяком случае,
мне об этом неведомо. Думаю, пока ваш аэроплан - тайна для города.
  - Так, - сказал Шерстев. - А почему все-таки искали меня? Чем могу быть
полезен?
  Задав этот вопрос, он увидел, что собеседница сникла, уронила руки на
колени. Казалось, она не знает, что ответить.
  - Еще вчера, - наконец сказала Саша, - еще вчера я была уверена, что,
отыскав вас, буду просить о помощи. А сейчас отчетливо вижу, в какую
авантюру впуталась.
  - Выражайтесь понятнее. Вас послала Люся?
  - Нет. Почему-то она не любит вас...
  - Но Люся знала, что вы намеревались разыскать меня?
  - Да, я сказала.
  - Так в чем же дело?
  - Кто-то сообщил ей, что брата допрашивают по двенадцать часов кряду. Он
пытается отмолчаться. Понимает, что после завершения расследования будет
казнен. Вот и тянет время.
  - Надеется на спасение?
  - Вы бы не надеялись?
  - Кто же может прийти к нему на помощь?
  - Кроме вас, некому.
  - Не могу, - твердо сказал Шерстев. - Ничего не добьюсь, только погублю
отряд. Сунуться в город одними моими силами - безумие. Вот несколько
позже...
  - А что может измениться?
  - Многое. Перемены наступят в самое ближайшее время... Словом, скоро мой
отряд уже будет не одинок. И тогда я заставлю задрожать от ужаса этот
чертов город!
  - Город-то задрожит. Но к этому времени Костя Лелека будет убит. И это еще
не завершение трагедии.
  - Что вы имеете в виду?
  - Боюсь, уйдет из жизни и Люся... Пока она суетится, на что-то надеется...
Третьего дня под большим секретом сообщила мне, что готовит брату побег.
  - Его можно спасти, только совершив налет на тюрьму. А побег - чепуха.
Представляете, как в подвалах ЧК стерегут своего бывшего сотрудника?
  - То же самое говорила и я. Но она настаивала. И в конце концов убедила
меня. Сейчас я верю, что побег может получиться.
  - Каким образом?
  - Приятель Константина Петровича, тот самый чекист, через два дня на
третий дежурит в тюрьме, возглавляет смену. Обещал Люсе выпустить брата,
если она сможет принять беглеца и тотчас выпроводить из города.
  - За чем же остановка?
  - У Константина Петровича повреждена нога. Самому ему из города не
выбраться. Нужна чья-то помощь. Следовательно, побег бесполезен: с
огромным трудом его вызволят из тюрьмы, а спустя час исчезновение
заключенного будет обнаружено, чекисты прочешут город, отыщут беглеца,
схватят его или пристрелят... И все же приятель Лелеки продолжает искать.
Надеется совершить невозможное.
  - Почему такая заинтересованность, настойчивость?
  - Видите ли, он... неравнодушен к Люсе.
  - Откуда вы знаете? Вы же не видели его!
  - Это сказала Люся.
  - А сама она? Тоже интересуется им?
  - Не думаю. Скорее всего, нет. Но Люся так любит брата!.. Ради его
спасения она может пойти на все.
  - Как вы оказались в здешних местах?
  - Мне надо было уйти из города... Последнюю ночь мы обе не спали.
Проговорили до рассвета. Я назвала несколько сел, в которых намеревалась
укрыться на первое время. Объяснила Люсе, что, по данным ревкома, в тех
местах появился большой, хорошо вооруженный отряд, враждебный Советской
власти. К тем селам и следует пробираться - большевики туда не сунутся...
Так вот, упомянув об отряде, я назвала его командира, то есть вас. Люся
вскрикнула, закрыла лицо руками и расплакалась.
  - Она что-нибудь сказала?
  - Ничего ровным счетом. Как всегда, была сдержанна, скрытна. Поэтому я не
знаю о ваших отношениях. Но мне кажется, когда-то между вами произошла
размолвка.
  - Почему вы так думаете?
  - Думаю, и все. Разве я ошиблась? Вот видите, вы молчите!
  - Люся ничего не передала для меня? - вдруг спросил Шерстев. - Быть может,
записку? Или на словах?..
  Саша покачала головой.
  С минуту они глядели друг на друга. Потом атаман встал, прошел к окну.
Все, что он услышал, было убедительно. Собеседница держалась безупречно,
не сфальшивила даже в мелочи. А чувство настороженности, тревоги,
возникшее, как только он увидел девицу, не ослабевало. Сейчас надо было
решить, как дальше вести разговор.
  Вошел Леван.
  - Хозяин, - сказал он, встав у распахнутой двери, - большой гость приехал!
  В комнату шагнул полковник Черный. Саша сразу его узнала: у Кузьмича
имелись фотографии многих бандитских главарей.
  Шерстев широко улыбнулся и принял гостя в объятия. Затем обратился к Саше:
  - Сделаем перерыв. Позже я позову вас.
  - Могу я попросить о любезности? - сказала она. - Пусть меня отведут к
авиатору.
  - Это зачем?
  - Глупо упустить возможность час-другой поболтать с настоящим испанцем.
Такая практика в языке!..
  Шерстев был в нерешительности.
  - О, я понимаю ваши опасения, - воскликнула Саша. - Но есть хорошее
решение. Пусть авиатор разговаривает со мной, держа наготове заряженный
револьвер. Полезно присутствие и еще кого-нибудь. Скажем, Гаркуши. Тогда
наблюдение за подозрительной особой будет вестись в четыре ока. Эти мои
слова надо понимать буквально: час назад я сняла повязку с глаза
упомянутого Гаркуши.
  - Хорошо, - сказал атаман. - Хорошо, я удовлетворю вашу просьбу. Гаркуша
проводит вас к стоянке аэроплана и не будет мешать беседе с Энрико
Гарсия... Леван, ты все понял?
  - Хоп! - сказал горец.
  - Сдашь нашу гостью на попечение Гаркуши и объяснишь ему, что надо.
  Саша и Леван вышли.
  - Ну и фифа, - сказал Черный. - Где ты ее раздобыл?
  - Сама явилась. Утверждает, что подруга сестры Константина Лелеки.
  - Подруга сестры Кости?.. Известно тебе, что дело его - труба?
  - Мне сообщили, я не поверил.
  - Кто сообщил?
  - Эта особа. Потому и не поверил. Все пытаюсь выяснить, что она за птица.
Пытаюсь, но пока все темно.
  - А держится хорошо.
  - Отлично держится. Думаю, большинство из того, что она рассказала, чистая
правда.
  - Большинство или все?
  - Может, и все.
  - Так какого же рожна!..
  - Погоди! Ты батьку Григорьева хорошо знал?
  - Не очень.
  - Ну а я вырос у него на глазах. Хитер батька, как змий. Пестовал меня и
всегда остерегал: "Бойся того, кто кажется слишком хорошим, у кого все
идет слишком гладко".
  - Не понимаю, какая здесь связь?
  - У нее все слишком гладко. Я ей вопрос, она мне ответ, да такой, будто
заранее все изложила на бумаге и карандашиком каждую запятую выправила...
Батько Григорьев перед глазами стоит и перстом покачивает: "Остерегись,
человече!"
  - Не пережимаешь?
  - А суди сам! Она принесла весть о Косте Лелеке. Не успел я переварить
услышанное и засомневаться, как являешься ты и все подтверждаешь.
  - Ну, хватил ты, друг Коля! - Черный вцепился руками в край стола,
напрягся, - казалось, вот-вот бросится на собеседника. - Если ты и меня
зачислил в тайные чекисты, разговор с тобой будет соответственный!
  - Перестань, - поморщился Шерстев. - Тут дело серьезное. Все думаю: девица
сообщила об аресте Лелеки, потому что понимала - вот-вот в отряд придет
подтверждение.
  - Заработает очко в доверии?
  - Именно так.
  - Не советовала ли она освободить Костю?
  - Нет. Более того, косвенно предостерегала от такого шага. Ревкому, мол, и
ЧК известна численность отряда, его вооружение.
  - Там и в самом деле располагают данными об отряде?
  - Даже знают, сколько у меня снарядов. Она назвала цифру: двадцать
выстрелов на орудие.
  - Точная цифра.
  - Видишь, еще очко заработала!
  - Послушай! - воскликнул Черный. - А не в твою ли пользу это очко? Может,
перебрал ты в своих подозрениях и страхах? Повсюду в стране люди,
недовольные властью большевиков, бегут к их противникам, объединяются,
добывают оружие... Почему не предположить, что подруга Люси Лелеки - одна
из таких патриоток?..
  - Можно бы и предположить, - вздохнул Шерстев. - Вот только батько
Григорьев перед глазами маячит...
  - Ну, ладно! - Черный встал, выпятил живот, похлопал по нему ладонями. -
Здесь, дорогой друг, непривычно пусто: не ел со вчерашнего дня. Знаю, и ты
не враг чревоугодия. Так вот, прикажи, чтобы соорудили обед повкусней. И
барышню к столу пригласи. Поболтаем с ней, приглядимся...




                                  ПЯТАЯ ГЛАВА


  Энрико Гарсия затянул последнюю гайку крепления мотора к фюзеляжу
аэроплана, затем надел на вал сверкающий желтый пропеллер.
  Работа была закончена. Он отошел в сторонку, чтобы передохнуть и выкурить
папиросу.
  Теперь предстояла проверка работы двигателя. Если все будет хорошо, он
поднимется в воздух, сделает два-три круга.
  Самолетик стоял у самой кромки леса, носом к просторному ровному лугу.
Красные крылья машины и белоснежный решетчатый фюзеляж приятно
контрастировали с фоном - позади биплана густо росли клены, и они уже
оделись в осенние краски.
  - Моя маленькая птичка, - проговорил испанец, любуясь аэропланом, - ты
сильно сдала, бедняжка, но все равно я люблю тебя и не променяю ни на
какую другую!..
  - Боже, как интересно! - сказали рядом. - Никогда не приходилось слышать
столь пылкого объяснения в любви.
  Гарсия обернулся и увидел Сашу. Сопровождаемая Гаркушей, она только что
подошла к самолету.
  - Сеньорита! - Пилот раскланялся. - Вы ли это, или у меня снова начинаются
видения?..
  Саша полюбопытствовала, о каких видениях идет речь. Гарсия пояснил, что
провел странную ночь. То ли он спал, то ли бредил наяву, но все время с
ним была русская сеньорита.
  - И знаете, с чего началось? Почему-то я оказался в Валенсии, у стены
монастыря бенедиктинок, возле ниши с корзиной для подкидышей... Вы знакомы
с этим нашим обычаем?1
  - Да, читала.
  - Только на этот раз все было наоборот. Я подхожу к нише, дергаю за шнур
звонка. С минуту ниша пуста. Потом появляется корзина, и в ней - вы!
  - В грудном возрасте?
  - Ну нет. Вы были такая, как сейчас: взрослая и очаровательная, самая
красивая на свете!
  - И разумеется, одета как невеста, - усмехнулась Саша. Она уточнила: - Как
ваша невеста...
  - Именно так. На вас была мантилья и фата, причем такие, какие я сам
выбрал бы в магазине.
  - А что было дальше?
  - Очень просто: я взял вас на руки и понес. Всю ночь мы слонялись по
улицам, в каждой таверне нам подносили вина. Потом где-то мы танцевали.
Какому-то карлисту2, посмевшему поднять на вас глаза, я набил физиономию.
  - Чем все это закончилось, сеньор жених?
  - Увы, пока я дрался с карлистом, вы куда-то исчезли. Но вот вы появились
снова, и я счастлив.
  - Я все думаю, - сказала Саша, приняв озабоченный вид, - думаю, где бы нам
достать мантилью и фату. Гарсия расхохотался, взял руку Саши, поцеловал.
  - А если я отыщу все это?
  - Спрячем для другой девушки, которую вы тоже полюбите с первого взгляда.
  - Сеньорита разбивает мне сердце.
  - Оно исцелится, как только вы полетаете на своей птичке. Иногда не мешает
проветрить мозги.
  Испанец насупился. Саша подумала, что слишком уж грубо обошлась с ним.
Чтобы переменить тему разговора, спросила, как подвигается ремонт.
  - Ремонт окончен, - сказал Гарсия. - Я как раз собирался опробовать
аппарат в воздухе.
  - Надеюсь, у вас хорошая память на обещания? - сказала Саша. - Вы
неосмотрительно поклялись, что возьмете меня в полет.
  - Слово есть слово!
  - Впрочем, не все зависит от нас с вами. - Саша покосилась на Гаркушу. - Я
отдана на попечение этого человека. Он может не разрешить...
  - Думаю, с ним мы поладим. Не станет возражать, если прихватим и его.
  - Ваша птичка может поднять троих?
  - Может, сеньорита. Но это предел... Итак, я проверяю мотор и, если все в
порядке, мы летим.
  Гарсия пошел к самолету.
  Запуск мотора аэроплана всегда был нелегким делом. Сложность заключалась в
том, что из воинства атамана Шерстева почти никто не соглашался дергать
пропеллер. Если же за винт брался сам авиатор, трудно было найти желающего
сесть на его место и, двигая рычажком газа, поддерживать обороты, когда
заработает мотор. Аэроплана боялись, и основания для этого были. Как-то
одному из добровольных помощников лопастью винта сильно попало по руке. В
другой раз распустился узел веревки, которой биплан был привязан к дереву,
мотор застучал, аэроплан побежал по лугу, и сидевший в кресле пилота
бандит с воплем выбросился на землю.
  Только немногие все еще соглашались помогать авиатору при подготовке
машины к полетам. Одним из таких был телохранитель и слуга атамана - горец
Леван. Сухощавый, тонкий в талии, он казался и вовсе невесомым, когда
подпрыгивал и, ухватившись за лопасть пропеллера, повисал в воздухе. Но в
следующую секунду винт поворачивался, мотор стрелял и, выплюнув клуб дыма,
начинал тарахтеть. А Леван отпрыгивал в сторону, вскидывал руки, что-то
кричал, случалось, даже выхватывал кинжал и потрясал им над головой.
Работающий аэропланный мотор всякий раз приводил его в исступление... И
всего несколько человек изъявили желание совершить полет. Среди этих
последних был Степан Гаркуша. В банде Шерстева он считался лучшим
наездником, лихим рубакой.
  ...Итак Гарсия стал готовить мотор к запуску. Он проверил, правильно ли
установлено зажигание, осмотрел свечи, магнето. Все было в порядке. Тогда
из большой белой жестянки он залил в бак горючее - жидкость с резким
запахом.
  - Мерзость необыкновенная, - проговорил Гарсия, вздрагивая от отвращения.
  - Но моя птичка неприхотлива, она способна переварить и эту зловонную пищу.
  - Значит, вы хорошо ее воспитали, - рассудительно заметила Саша.
  - Спасибо, сеньорита... Теперь мы зальем масло в картер, и тогда с Божьей
помощью эта груда железного лома очнется от спячки.
  - То вы поносите свой аэроплан, то осыпаете самыми нежными словами. Где
лежит истина?
  - Я люблю его, сеньорита. А кого любят, не грех и поругать иной раз - для
порядка... Куда же девалось масло? Ага, вот оно!
  Пилот поднял большую бутыль - одну из тех, что привезла группа Гаркуши.
  Саша всплеснула руками. Все еще не веря глазам, подошла ближе, и тогда в
нос ударил знакомый "аромат".
  - Свой аэроплан вы поите касторкой?! - воскликнула она и расхохоталась.
  - А что? Это лучшее масло для мотора. В юности я был гонщиком. Мой
мотоцикл бегал только на касторке.
  Саша долго не могла успокоиться. Наконец взяла себя в руки.
  - Хочешь полетать? - сказала она Гаркуше.
  - А ты? Оставить тебя не могу.
  - Оба полетим!
  Гаркуша с сомнением посмотрел на аэроплан и заметил, что на полет
требуется разрешение атамана.
  Где-то в лесу подала голос кукушка - прокричала пять раз, потом трижды и
еще столько же. После минутной паузы все повторилось.
  Это давал знать о себе Олесь Гроха. Сигнал, повторенный дважды, означал,
что связнику надо срочно встретиться с разведчицей.
  Как же повидать Гроху? Саша задумалась, рассеянно оглядела пилота, своего
стража.
  Энрико наполнил маслом картер мотора и теперь мыл руки, готовясь идти к
атаману за разрешением на полет.
  - А мне уже расхотелось, - вдруг сказала Саша и потерла затылок. - Голова
побаливает. Болит и кружится...
  Она села на жестянку из-под бензина, прижала платок ко лбу.
  Гарсия поспешил к гостье.
  Подошел и Гаркуша.
  - Не найдется ли воды? - сказала Саша.
  - Вода! - Гарсия посмотрел на Гаркушу. - Там вода... - Он показал на край
луга, подал бандиту пустую манерку.
  Гаркуша понял испанца: тот имел в виду ручеек, протекавший вдоль лесной
опушки в версте от стоянки аэроплана.
  Несколько секунд он был в нерешительности. Потом взял манерку, а испанцу
передал свой карабин, выразительно показав глазами на Сашу.
  Он ушел. Пилот расстелил на траве кусок брезента, предложил Саше прилечь и
отдохнуть.
  - Напротив, хочу встать!
  С помощью пилота она поднялась на ноги, сделала несколько шагов.
  - Кружится голова? - участливо спросил испанец. - Право, лучше бы вам
посидеть.
  - Она уже не болит. Вот только тошнота... Я пройдусь немного, хорошо?
  Пилот кивнул.
  Некоторое время он смотрел, как девушка, пошатываясь, идет к кустарникам.
Достал табаку, скрутил и зажег папироску. Потом бросил ее, пошел следом за
Сашей.
  Саша вошла в лес, и тотчас подскочил Гроха.
  - Лелека и Тулин бежали! - выпалил он.
  Саша замерла, прижав руки к груди.
  - Когда?
  - Позавчера в ночь. Есть данные: Лелека сюда пробирается... Я коней
раздобыл. Сматывай удочки!
  - Погоди...
  - Не медли, Саша!
  - У них аэроплан - в степи не скроешься. В лесу будем - лес небольшой,
найдут. Погибнем, да еще и переполошим банду.
  - Послушай...
  - Все, Олесь! Вечером жди здесь. Не приду - утром жди. Через связника
Кузьмичу передай: банду нашли, здесь и полковник Черный. Что-то замышляют.
Пусть Кузьмич высылает эскадроны ЧОН. Ни секунды не медли, мчись к
связнику, Олешек!
  - Держи! - Гроха достал маленький пистолет. - И еще знай: мы оба, Георгий
и я, смотрим за шляхом. Лелека и Тулин появятся - встретим!
  Саша спрятала пистолет на груди, пошла к лугу.

  Когда она вернулась к опушке леса, пилот возился у аэроплана. Виден был и
спешащий с водой Гаркуша. А с противоположной стороны, где находился
лагерь банды, показались два всадника.
  Вскоре Саше была передана полная манерка воды. К этому времени они с
испанцем перебросились десятком фраз. Узнав, что девушка чувствует себя
хорошо, пилот удовлетворенно кивнул.
  Подъехали Шерстев и адъютант.
  Первым делом главарь банды осведомился, куда ходил Гаркуша. Пилот
объяснил. Подумав, добавил, что хотел было покатать девушку на аэроплане,
но Гаркуша потребовал разрешения атамана.
  Шерстев не ответил, но по выражению его лица было видно, что он доволен.
  - Впрочем, - сказал Гарсия, - все равно полет не состоялся бы. Выяснилось,
что разладился карбюратор. Регулировка займет полдня. Так что сегодня
полетов не будет.
  - Очень жаль, - сказал Шерстев. - Я как раз хотел покружить над лесом.
  - Ближе к вечеру постараюсь все привести в порядок.
  Атаман кивнул. Затем спросил, как чувствует себя гостья.
  - Нездоровилось. Сейчас все прошло.
  - Вот и хорошо, - сказал Шерстев. - В таком случае приглашаю вас на обед.
  - Спасибо, - ответила Саша. - Это очень кстати. Признаться, я
проголодалась.
  - Почему вам так хочется совершить полет? - вдруг спросил атаман.
  - Это у меня с детства. Мечтаю об аэроплане и...
  - О чем еще?
  - Научиться управлять автомобилем... Нет ли у вас старенькой машины?
  - Вот вы какая! - Шерстев покачал головой. - Не перестаю удивляться.
  Он взял авиатора под руку, повел в сторону. На ходу обернулся к Саше:
  - Прошу пожаловать через полтора часа.
  Она кивнула. Атаман и пилот удалились. В стороне негромко разговаривали
горец Леван и Гаркуша.
  Саша осталась одна.
  Что же такое случилось в далеком городе, как удалось Лелеке и Тулину
вырваться на свободу?.. Можно не сомневаться, Кузьмич делает все, чтобы
схватить преступников. Но они опытны, особенно Лелека - этому известны
чекистские хитрости... Что, если он прорвется сюда?..
  Она подавила вздох, медленно прошлась по площадке. Итак, обед у атамана.
Цель приглашения ясна... Ну что же, обед так обед. Только бы не появились
Лелека и Тулин!
  Атаман закончил разговор с авиатором, позвал Левана. Тот оставил Гаркушу,
вскочил на лошадь и подъехал к хозяину, ведя его коня в поводу. Вскоре
Шерстев и слуга уехали в лагерь.
  Подошел Гарсия:
  - Шеф сказал, что вы попросились ко мне, желая получить практику в языке.
Это правда?
  - Конечно.
  - Но вы хорошо говорите по-испански. Особой практики не требуется... Зачем
я понадобился?
  - Атаман объяснил.
  - Сеньорита должна простить, но я... не верю.
  - Ваше право - верить или сомневаться. Странно, что вы так настойчивы.
  - На это есть причины. - Гарсия помолчал. - Видите ли, когда вы ушли в
лес, я отправился следом. Хотел быть неподалеку, если понадобится
помощь... И я видел все!
  - Что вы видели? - резко спросила Саша.
  - Все, - повторил авиатор. - Даже знаю, куда спрятан маленький пистолет,
переданный вам молодым человеком.
  Они долго глядели друг другу в глаза.
  Испанец сказал:
  - Очень повезло, что мы с вами вовремя вернулись к аэроплану... Кто вы
такая?
  Саша молчала.
  - Тогда придется сказать мне. Вы здесь с особыми целями. Ведете
разведку... Да отвечайте же!
  - Допустим, - проговорила Саша. - Что дальше?
  - Хвала святому семейству, мы начинаем понимать друг друга... Я не
собираюсь спрашивать о ваших планах - расскажете, если найдете нужным. Но
знайте: вам не доверяют. Считают, что вы не та, за кого себя выдаете.
Поэтому за обедом вам устроят проверку.
  - Какую проверку?
  - В ней буду участвовать и я...
  - У вас счеты с Советской властью? - вдруг сказала Саша. - Она обидела
вас, вы мстите?
  Гарсия покачал головой, прошел к самолету, снял спинку сиденья, долго
перебирал вывалившиеся из-за нее бумаги.
  Гаркуша поинтересовался, о чем разговор.
  Саша хотела было ответить, но вернулся пилот. Он принес вырезку из газеты
"Беднота". Сохранился номер газеты и дата: среда, 9 апреля, 1919 года.
Большими буквами был набран заголовок: "ОДЕССА ВЗЯТА".
  Далее шел текст заметки:
  - "Украинскими красными войсками атамана Григорьева с боем взята Одесса.
Захвачено громадное количество военной добычи и много пленных. Население
восторженно приветствует Советские войска".
  Саша пробежала заметку.
  - Грамотный? - спросила она Гаркушу.
  - Трошки могу...
  Тогда она прочитала заметку снова, на этот раз вслух.
  - Все точно, - сказал Гаркуша.
  Саша обернулась к испанцу.
  - Ну так что? - сказала она, показывая на вырезку. - Чем вы хвастаете?
Этому вашему атаману доверили не слишком сложную операцию. Я знаю, как
было дело. Красная Армия вконец расшатала оборону противника. Григорьеву
надо было только подставить руки, и спелое яблоко само упало к нему в
ладони. Старому грешнику великодушно дали возможность загладить вину перед
Советской властью. А он что натворил? Стал грабить, насиловать, убивать.
Вскоре Красной Армии пришлось разгромить его штаб. Да вы не хуже меня
знаете, как мародерствовали войска этого негодяя...
  Гаркуша стоял и глядел Саше в рот, с интересом вслушиваясь в незнакомую
быструю речь. Саша прервала себя, тронула бандита за плечо.
  - Иди, Степан, - негромко сказала она. - Иди покури. Мы скоро кончим и
пойдем к атаману: он пригласил к себе на обед.
  Гаркуша отошел в сторонку, устроился на каком-то бугорке, достал кисет и
бумагу.
  - Поглядите-ка сюда, - сказал Гарсия и поднял рукав комбинезона.
  Саша увидела большой синий рубец, косо пересекавший предплечье.
  - Ветераны демонстрируют боевые шрамы! - усмехнулась она. - Что будет
дальше?
  - Эту рану я получил за два часа до того, как в Одессе прогремел последний
выстрел.
  - Какой же вывод я должна сделать, сеньор?
  - Вывод, что ваш собеседник воевал за Советскую власть, но не против нее.
  - Он и сейчас уверен в этом, мой собеседник? Надеется, что защищает власть
рабочих и крестьян?
  - Нет, уже не уверен. Всякого насмотрелся здесь, в отряде...
  - Понимаю. - Саша помолчала. После паузы заговорила другим тоном: - Как
случилось, что вы оказались так далеко от границ своей родины?
  - Что поделаешь!.. В благодатной Испании не нашлось места для таких, как
Энрико Гарсия. Я бежал из своей страны, сеньорита. Нет, я не совершил
ничего плохого. Так сложились обстоятельства... Вам это интересно?
  - Очень.
  - Хорошо, расскажу. У себя на родине я работал у одного дельца - он владел
несколькими аэропланами и обучал желающих ремеслу авиатора. В этой
примитивной школе пилотов я был в роли инструктора. Все шло нормально,
пока моя анархистская группа не приняла решение... Я забыл сказать, что
являюсь анархистом. И если вы считаете себя революционеркой, то мы с вами
- птицы из одного гнезда... Почему вы смеетесь?
  - Анархисты всегда путались в ногах у революции. Но сейчас не время для
дискуссий. Вы не сказали, какое решение приняла группа анархистов...
  - Постановила расправиться с одним полицейским генералом. Этого изверга
проклинала вся округа... Акцию поручили мне. В назначенный день из гаража
одного отеля я угнал мощный мотоцикл, подъехал на нем к полицейскому
управлению. Часа через два "мой" генерал появился на улице. Устремляюсь
вперед, выпускаю в него весь магазин своего кольта, даю полный газ... За
мной охотилась полиция всей Испании. Но товарищи помогли мне покинуть
страну. Вот почему я здесь... Скажите что-нибудь!
  - Что, например?
  - Откуда мне знать?.. Хотя бы так: "Энрико, ты поступил как мужчина!" Вы
зря улыбаетесь. Увидите, придет время - и вы скажете это!
  Саша глядела на испанца и думала о том, как иной раз странно складываются
обстоятельства: только что встретилась с этим человеком, должна видеть в
нем врага, а верит каждому его слову...
  - Молчите? - продолжал пилот. - Ну что же, ничего не поделаешь. Вижу,
рассказывать придется мне. Хотели бы вы знать, почему мой шеф со своим
войском уже три недели топчется в этом лесу? Так вот, он ждет поддержки.
Со дня на день должен прибыть второй отряд, тоже большой. Тогда они
захватят уездный город, весь уезд... У них какие-то связи с Петлюрой. Могу
сказать: уже приехал человек, который будет направлять действия обоих
отрядов.
  - Полковник Черный?
  - Вот видите, вы знаете его! Кстати, он тоже будет на обеде... Да
спрашивайте же меня, пока есть время!
  - Когда ждут второй отряд?
  - Не позже чем через неделю.
  - Можно ли считать, что до его прихода Шерстев не тронется с места?
  - Да. Вчера мы с шефом составили план полетов на неделю.
  - Вы один поднимаетесь в воздух?
  - Часто со мной отправляется атаман.
  - Вы сказали, аппарат может взять троих?
  - Да... Что вы задумали?
  - А как далеко можно улететь?
  - Примерно на триста ваших верст. Разумеется, горючее должно быть налито в
бак под самую пробку...
  - Хочу попросить: на обеде держитесь так, чтобы Шерстев и его гость не
догадались о наших отношениях. И еще. Желательно, чтобы полковник Черный
чувствовал себя как можно лучше. Пусть пьет больше. Помогайте ему в этом,
но не навязчиво.
  - Понял. Что касается атамана, то известно ли вам, что он трезвенник?
  - А вы сами?
  - Испанцы любят вино, в этом они не уступают французам. Но если сеньорита
пожелает...
  - Сегодня у вас должна быть свежая голова.
  - Когда надо, испанцы умеют не только пить... Сеньорита не верит?
  - Если б не верила, не было бы у нас этого разговора, Энрико.
  - Вы назвали меня по имени... Благодарю вас!
  - Хочу попросить: после обеда найдите предлог и уведите меня.
  - Увести вас? Куда?
  - Сюда, к вашей машине.
  - Мы должны уйти одни?
  - Да.
  - Понял. Буду стараться, сеньорита.
  Саша выяснила все, что хотела. В сущности, разведка была завершена. Теперь
дело за эскадронами особого назначения. Только бы не промедлили конники,
успели расправиться с бандой Шерстева до прихода второго отряда!..
  Она прикинула: до места, где ждет связник, пять часов пути. В город
связник доберется за сутки, если ничего не случится в дороге. Что же может
произойти? Мало ли что! Нарвется на бандитский разъезд. Ночью может
сбиться с верного направления. Наконец, захромает лошадь.
  Какой же вывод? За первым связником надо послать других. И Грбху тоже.
Пусть едут поодиночке, разными путями. Так надежнее.
  Вечером она передаст Грохе, что удалось выяснить в эти последние минуты,
отошлет его в город.
  Но сама останется без помощника? Никого не будет рядом, если вдруг
возникнут осложнения...
  Саша упрямо тряхнула головой. Главное, чтобы ушли связники. И до времени
не потревожить банду...
  - Есть у вас бумага и карандаш?
  Энрико кивнул, достал требуемое.
  - Мой страж не должен видеть... Отвлеките его.
  Испанец подошел к Гаркуше, что-то сказал. Оба направились к аэроплану.
Когда они скрылись за фюзеляжем, Саша стала писать записку.
  Четверть часа спустя испанец вернулся. Гаркуша остался у самолета.
Действуя молотком, он поглубже вгонял в землю колья, к которым был
привязан аэроплан.
  - Вот, - сказала Саша, передавая авиатору сложенную бумагу. - Это на
случай чрезвычайных обстоятельств. Скажем, вдруг после обеда мне... не
удастся прийти сюда. А здесь будет ждать человек. Тот, кого вы уже видели
в лесу. Запомнили его?
  - Да, сеньорита.
  - Если со мной что-нибудь случится, с ним должны встретиться вы. Обещаете?
  - Я готов!
  - Он придет сюда на закате. Будет наблюдать из леса. Вы приблизитесь к
опушке, поднимете эту записку, несколько раз громко скажете: "Олесю
Грохе". Эти слова я написала, как адрес... Сможете вы произнести их?
  Гарсия повторил. Саша осталась довольна.
  - Должен ли я что-нибудь передать устно? Я уже изучил около сотни русских
слов.
  - Не знаю. Смотрите сами... Попробуйте объяснить ему, что со мной
случилось. Но главное, чтобы он не терял ни минуты, спешил с этой
запиской... - Саша помолчала и вдруг спросила: - Ваш аэроплан и в самом
деле неисправен?
  - Он в полном порядке, я солгал атаману.
  - Я так и думала, - прошептала Саша. - Энрико, ни ваш шеф, ни его
помощники больше не должны подниматься в воздух!
  - Хорошо, сеньорита... - Пилот искоса посмотрел на Сашу. - Сюда нагрянут
войска большевиков?
  - Очень надеюсь, что нагрянут, - Саша вздохнула. - Ну вот, теперь вы
знаете все... Кстати, в записке есть несколько слов об испанском пилоте,
который помог мне в выполнении задания. Не беспокойтесь, к вам отнесутся
хорошо.
  Гарсия кивнул.
  - Вы помрачнели... В чем дело?
  - Сеньорита, - сказал пилот, - в Испании мне дважды сватали невест. Это
были красивые девушки с неплохим приданым. Но оба раза я проявлял
стойкость. И вот - остался свободным... Будто чувствовал, что когда-нибудь
судьба сведет меня с вами... Конечно, сейчас вы ничего не ответите. Да я и
не хотел бы этого: все слишком серьезно. К нашему разговору мы вернемся
позже. А пока я запускаю мотор аэроплана, и мы с вами летим...
  - Куда?
  - Туда, куда надо доставить вашу записку.
  - Не могу.
  - Я обещаю: высадив вас, тотчас вернусь, разыщу этого парня. Вашего
помощника нельзя бросить на произвол судьбы, я понимаю!..
  - Мне нельзя уезжать.
  - Почему, черт возьми?
  - Объяснять долго... О, сюда едут!
  Показался всадник. Он быстро приближался. Рядом бежали две оседланные
лошади.
  - Не забудьте о записке, Энрико! - успела сказать Саша.
  Подъехал Леван, вскинул руку к папахе:
  - Хозяин ждет!


                                  ШЕСТАЯ ГЛАВА


  Полковник Черный положил вилку, привалился к спинке стула, неторопливо
раскурил папиросу. В расстегнутом кителе, раскрасневшийся, с бисером
испарины на круглом, гладко выбритом лице, он улыбался, весьма довольный
обществом, едой, вином, своей папиросой.
  Он сидел слева от Саши. Справа от нее был атаман. Напротив расположился
Энрико Гарсия.
  В комнате было тепло, накурено. Запах табака смешивался с ароматом мяса,
масла, лука, каких-то острых приправ.
  Саша не могла скрыть удивления: здесь, в лесной глуши, за сотни верст от
самой захудалой харчевни, стол был сервирован с отменным вкусом -
сервизные фарфоровые тарелки, блюда, соусницы, изящные ножи и вилки с
затейливыми вензелями на ручках, хрустальные бокалы и рюмки... Имелась
даже плетеная корзинка для хлеба, с чистой салфеткой. И все это покоилось
на туго накрахмаленной скатерти!
  Могла ли она знать, что среди многочисленных чемоданов и ящиков,
составлявших личное имущество "интеллигентного" атамана и возимых за
бандой в особых тележках, были не только ящики с посудой и столовым
бельем, складная ванна и разборный ломберный столик для игры в карты, но
даже большой тюк желтой туалетной бумаги!..
  Уже была съедена какая-то рыба, затем наперченный суп из баранины с
горохом, и прислуживавший у стола Леван стал менять тарелки для очередного
блюда, а полковник Черный и Шерстев все еще непринужденно болтали с Сашей.
Атаман рассказал забавную историю. Как-то довелось ему провести ночь в
обществе спиритов. Те настойчиво вызывали дух одного общего знакомого,
умершего год назад. Оказалось, хотели насплетничать покойнику, что его
вдова ведет образ жизни отнюдь не монашеский...
  В разговор втянулся Энрико. Пользуясь услугами переводчиков - Шерстева и
Саши, живо и с юмором пересказал смешной эпизод, случившийся в
валенсийском монастыре инсургентов, - почти полгода настоятель монастыря
прятал у себя двух любовниц.
  Затем полковник Черный поднял тост "за очаровательную, но, к сожалению,
все же единственную даму нашего застолья". Мужчины встали, чокнулись с
Сашей и выпили до дна.
  - Леван! - крикнул Шерстев. - Леван, твоя рыба и суп были весьма вкусны.
Но они съедены так давно, что все мы умрем с голода, если ты не проявишь
чудеса расторопности с шашлыком!
  - Хоп! - Горец выскользнул из комнаты.
  - Такие дела, Коля, - задумчиво проговорил Черный, - любишь ты, брат,
поесть. Вот и притчу занятную поведал про спиритов. Очень все интересно.
  - Теперь твоя очередь.
  - Что ж, я готов. Более того, тоже весьма охотно вызвал бы дух некоего
индивидуума. Сейчас он в мире ином, а весной был жив и крепко надул меня.
Просто вокруг пальца обвел. До сих пор не могу успокоиться!..
  - В чем дело-то? - полюбопытствовал атаман.
  - Ладно, - проговорил Черный, - так и быть, расскажу. Весной упустил я в
степи двух человечков - мужчину и женщину. В руках у меня были, а упустил.
Как случилось, и сейчас не пойму.
  - Те, что были с портфелем?! - воскликнул Шерстев. - Знаю, мне Костя
рассказывал.
  Саша сидела, боясь шевельнуться, выдать себя неосторожным движением,
взглядом. Вот с кем столкнул ее случай!
  А Черный продолжал:
  - Месяца три прошло с того досадного происшествия. Оно отодвинулось в
памяти, стало забываться - навалились новые дела и заботы. И вот я в
Одессе. Оказался там после боев, когда власть в городе снова захватили
"товарищи". Серьезное было дело, пришлось рискнуть. Впрочем, документы
имел хорошие, экипировку тоже... Ну, прибыл в родную Одессу. Вечером
захожу в кафе, встречаю нужного человека. Потолковали о делах. Потом
собеседник показывает на соседний столик, где сидит мужчина и жрет
похлебку с воблой: это, мол, чекист, вчера он был вызван на заседание
ревкома и получил благодарность за спасение портфеля с золотом и
драгоценностями.
  - Неужели тот самый случай? - сказал Шерстев.
  - Тот самый. Не успокоился я, пока не узнал подробности. Все
подтвердилось, Коля. - Черный наполнил рюмку, посмотрел сквозь нее на
свет, залпом выпил. - Вот как бывает на свете...
  - Дальше!
  - Дальше было так. Чекист встал - и я встал. Он вышел - и я за ним. Как
все сложится, я не знал, только понимал: не могу его упустить!.. Но ведь
это - Одесса. Одесса в летнюю пору. Вокруг тьма народу. Как быть? И здесь,
как говорится, Бог помог. Мой знакомец направился к морю. Захотелось,
видишь ли, ему искупаться. И выбрал он на берегу уединенное местечко, в
скалах. Возле скал я его и настиг - когда он в воду входил...
  У Саши горело лицо. Она чувствовала, как набухают глаза: вот-вот хлынут
слезы.
  Распахнулась дверь.
  Леван торжественно внес дюжину шампуров с шашлыком. Мясо было прямо с огня
- шипело и дымилось.
  Атаман вскочил со стула, схватил один шампур, впился зубами в сочную
баранину.
  Поднялся и полковник. Он держался степеннее - аккуратно снял со стержня
кусок мяса, попробовал.
  - Недожарен, - сказал Черный. - Эй, Леван, где у тебя мангал?
  Кавказец и полковник вышли из комнаты.
  - А по-моему, в самый раз. - Шерстев проглотил второй кусок.
  Взяв новый шампур, снял с него мясо на тарелку, пододвинул ее Саше.
  Вернулся Черный, принялся за еду.
  - Что это? - вдруг сказал он, скосив глаза на Сашу. - Барышня плачет? А в
чем дело?
  Саша сидела, склонив голову к тарелке. Сделав усилие, выпрямилась,
взглянула на Черного. Она успела перемазать губы в жире.
  - Очень горячо, - по-русски сказал Энрико и помахал ладонью перед
собственным ртом, показывая, как обжигает шашлык. - Надо ждать. Сеньорита
не хочет, Очень любит... как это? - Он показал на шампуры.
  - Шашлык, - подсказал Шерстев.
  - Да-да, - обрадовался авиатор. И повторил по складам: - Ша-шлык!
  - Ну что же, люблю тех, кто любит поесть, - скаламбурил Черный. Он
взглянул на Шерстева. - Нет, речь не о тебе. Я опять буду пить за нашу
гостью. Барышня, поднимите же вашу рюмку!.. Помилуй Бог, я провозглашаю
тост в вашу честь, а вы отказываетесь? Да разве можно так?
  - Я уже выпила две рюмки. Этого достаточно.
  - Ну, еще одну. Последнюю!
  - Нет.
  - Позволю себе заметить... - начал Шерстев.
  Саша резко обернулась к нему:
  - Не пытайтесь споить меня. Я рассказала все, что знала. Если этого
недостаточно - спрашивайте еще. Быть может, всплывут кое-какие мелочи...
Ну, я жду!
  - Меня интересует вот какая мелочь. - Полковник Черный встал за стулом
Саши, положил ладони на его спинку. - Меня весьма интересует, в каком
отделе ЧК вы работаете, кто придумал всю эту затею - ваш визит в отряд в
качестве подруги сестры Константина Лелеки, ну и все прочее. И последнее:
какая преследуется цель?
  - Вы приехали от Люси и не привезли никаких свидетельств того, что
говорите правду, - сказал Шерстев. - Вот мы и не верим. Лучшее, что вы
можете сделать, это признаться и все рассказать.
  - Тогда мы подружимся, - вставил Черный. - И чем черт не шутит, у нас
вдруг окажется ценнейшая помощница в стане большевиков!..
  - Это реальная перспектива. - Шерстев взял новый шампур с шашлыком,
осмотрел его и, видимо, остался доволен. - Положить вам еще мяса? -
обратился он к Саше.
  - Положите, - сказала Саша. И спросила: - Вы откажетесь от своих
подозрений, если будет предъявлена записка Люси?
  Шерстев с шампуром и вилкой в руках медленно встал, не сводя с Саши глаз.
  - Нет! - крикнула Саша, тоже поднявшись со стула. - Люся не писала вам и
никогда не напишет. А полковник прав: я действительно агент ЧК. Поэтому
уведомила вас об аресте Константина Лелеки. Далее сообщила, что большевики
знают, где расположено ваше войско, сколько у вас людей, пулеметов, пушек,
снарядов. В заключение предупредила, чтобы не вздумали в одиночку лезть на
штурм города - там только и ждут этого, чтобы одним ударом покончить с
отрядом батьки Шерстева. Ну вот, кажется, достаточно. Это ли не
доказательство того, что я ваш смертельный враг? Остается только дивиться
вашей проницательности!
  Несколько минут за столом молчали.
  - И все же у меня есть письмо Люси, - сказала Саша, обращаясь к Шерстеву.
  - Дайте!
  - Но оно адресовано не вам, а мне.
  - Все равно.
  Саша извлекла из кармана несколько бумаг, нашла нужную.
  - Вот. Написано месяц назад, когда Люся еще была в Москве.
  Шерстев прочитал письмо.
  - Ну как? Есть ли сомнения в почерке, подписи?
  Атаман не ответил.
  - Знаете, чего она не может вам простить? - продолжала Саша. - Эпизода с
воробьем.
  - Что это? - спросил Черный.
  - Был случай, - кивнул Шерстев. - Раздавил птенца... ненароком. А она
особа сентиментальная, расстроилась.
  Черный взял Сашу за руку:
  - Послушайте, не могли бы вы... вернуться?
  - Куда вернуться?
  - В город.
  - Нет!
  - Все же придется. Ненадолго. Вместе со мной.
  - Зачем?
  - Надо подумать о Константине Лелеке.
  Саша молчала. Мелькнула мысль: предложение Черного - провокация.
  - Не поеду, - сказала она после паузы. - Очень опасно. Возьмите у меня
адрес, разыщите Люсю. Она свяжет с нужными людьми. А я останусь. Мне
нельзя появляться в городе.
  - Если нащупаны связи для спасения Константина, надо вмешаться, - сказал
Черный атаману. - Нечто подобное мы успешно проделали в Одессе. Там
получилось, - значит, и во второй раз выйдет. - Он встал, поднял рюмку. -
За успех!
  - Уж не в этом ли одеянии собираетесь в гости к большевикам? - сказала
Саша. - Тогда заодно кресты нацепите, шпагу с перевязью не забудьте.
  - Одежду найдем подходящую. - Шерстев показал на Левана. - У него есть
все, и в большом выборе. Можете составить себе полный гардероб.
  - Я не поеду, - упрямо сказала Саша. - Могу дать хороший совет полковнику.
Не обязательно трястись в седле двое суток. В город надо лететь.
Три-четыре часа - и вы у цели. Приземлитесь за несколько верст, в степи -
там легко спрятать маленький аппарат. Если все сложится хорошо, аэроплан
доставит в отряд Лелеку. Так будет решена задача перевозки человека, у
которого повреждена нога.
  Подкинув бандитам мысль об использовании самолета, Саша надеялась в случае
удачи уже сегодня вернуться в город с результатами разведки. Если же
Черный решит лететь один, донесение доставит пилот Гарсия... Лишь бы
полковник и атаман клюнули на эту приманку!
  Теперь она ждала, - делая вид, что увлечена едой, исподволь наблюдала за
хозяевами. А они отошли в сторонку и совещались.
  - Энрико, - сказал Шерстев, - какое расстояние можно пролететь, если с
вами будут два пассажира?
  Пилот быстро взглянул на Сашу. Она чуть заметно кивнула.
  - Четыреста верст, - сказал испанец.
  - Мало.
  - А сколько нужно, сеньор?
  - Почти шестьсот. Да, шестьсот в оба конца.
  - Ну что же, - испанец снова встретился взглядом с Сашей, - если взять
запасную жестянку с горючим, привязать ее за сиденьем...
  - Долетите?
  - Думаю, да.
  Вперед выступил Черный, обратился к Саше:
  - Слушайте внимательно, барышня. Вы подали хорошую идею - спасибо! Мое
решение: летим сегодня втроем. Для вас это экзамен. Выдержите - я слуга
вам до гробовой доски. Если нет - пеняйте на себя. Уяснили?
  - Уяснила и поэтому останусь здесь.
  - Встать! - рявкнул Черный.
  Саша поднялась на ноги.
  Не сводя с нее глаз, полковник стал расстегивать кобуру. Медленно вытянул
револьвер.
  Он насмешливо скривил губы, когда увидел страх, проступивший на лице
девушки.
  - Ну? - сказал он.
  - Вы... привезете меня назад? Обещаете?
  - Слово офицера! - Черный прижал руку к груди.
  Энрико Гарсия получил необходимые указания. Вылет - как только соберутся в
дорогу пассажиры.
  Испанец уже разобрался в игре, которую вела разведчица. Понимал, что не
должен мешкать. Сунув в карман кисет с табаком, он поспешил к выходу. У
двери обернулся.
  - Вот вы и совершите воздушную прогулку, - сказал он Саше.
  Энрико успокаивал ее. А сам был охвачен предчувствием надвигающейся беды...
  Он торопливо шел к стоянке самолета. Ощущение тревоги, опасности все
усиливалось. Не выдержав, он побежал.
  До цели оставалось несколько сот шагов, когда из-за кромки леса выехали
пятеро всадников. Они пересекали луг, направляясь к лагерю. Вот один из
кавалеристов отделился от группы, погнал коня. Остальные продолжали
двигаться шагом. Кони ступали тяжело. Они приблизились, и стало видно:
перед каждым всадником лежит поперек седла человек - раненый или убитый.
  Гарсия продолжал путь. Он давно перестал удивляться подобным вещам. Не
проходило дня, чтобы бандиты не убивали где-нибудь коммунистов,
представителей власти, почтарей или инкассаторов. Но делалось это "с
умом". Атаман не оставлял следов преступлений. Более того, забирая у
крестьян продовольствие или фураж, щедро расплачивался быстро
обесценивающимися деньгами. А месяц назад, когда Шерстеву удалось
захватить несколько вагонов мануфактуры (ивановские текстильщики посылали
ситец и бязь в подарок крестьянам), атаман половину награбленного
торжественно раздал тем же сельчанам и по этому случаю устроил митинг.
Такими приемами он камуфлировал свои цели, затруднял работу чекистов по
розыску банды. И пока это приносило плоды...
  Вскоре авиатор был возле своей машины, принялся за работу. Он спешил:
вот-вот должны были приехать пассажиры.
  Но они не появились.

  Вот что случилось в эти часы.
  Расставшись с Сашей, Гроха некоторое время двигался лесом, затем вышел на
опушку - в том месте, где проходила единственная дорога к селу. Здесь
ждали Георгий и связник, доставивший из города весть о побеге преступников.
  Этого второго связника Гроха тут же направил с донесением на хутор,
приказав двигаться скрытно, минуя дорогу. Сам же он присоединился к
Георгию - с той минуты, когда стало известно о побеге Лелеки и Тулина,
Георгий вел наблюдение за дорогой.
  Они лежали в стороне от тракта, на небольшом возвышении, затаившись в
кустах. В степи было тихо, тепло. Где-то монотонно трещала цикада. Гроха
задремал. Проснулся, почувствовав руку товарища у себя на затылке.
  - Гляди! - Георгий подбородком показал на дорогу.
  Там появился человек. Он был в крестьянской одежде, с мешком или котомкой
за плечами, с длинным посохом в руке. Двигался посреди дороги, не таился.
Словом, ничем не мог насторожить чекистов. Но незнакомец шел в сторону,
где был лагерь бандитов, поэтому подлежал проверке. Ее следовало
произвести скрытно, чтобы человек, окажись он обычным странником, ни о чем
не догадался.
  - Один идет, - сказал Гроха. - Гляди смелый какой!..
  - Похоже, мешочник.
  - Похоже... Но что ему надо, мешочнику, в этих краях?
  Путник приближался. Гроха не сводил с него глаз. А Георгий то и дело
посматривал на Гроху. Он не знал в лицо тех, кто совершил побег, во всем
должен был полагаться на товарища.
  - Он? - не выдержал Георгий.
  - Погоди!
  Гроха медлил. Прохожий вроде бы стар и немощен - вон как шаркает ногами,
при каждом шаге загребает песок... Ну да это ничего не значит - Лелека не
прост, способен преобразиться в кого угодно.
  Лишь когда человек поравнялся с засадой, Гроха сделал окончательный вывод.
  Путника пропустили.
  Напряжение спало. Георгий достал еду - половину ржаного каравая и
несколько луковиц. Разведчики с аппетитом поели. Теперь самое время было
запалить самокрутку. Гроха уже извлек из кармана бумагу и махорку,
поделился с товарищем, как вдруг отложил кисет. На дороге появился еще
человек.
  Мужчина был далеко, едва ли не в полуверсте, но Гроха только взглянул на
него и сразу узнал.
  Он вытащил наган, проверил патроны в барабане, сунул револьвер за пояс.
Достал нож, воткнул его в землю рядом с собой.
  - Уверен? - сказал Георгий, тоже готовя оружие. - Ты бы еще поглядел...
  - Он самый. Такого разве спутаешь с кем другим... Трижды убийца. Ну,
держись, гад!
  И Гроха положил ладонь на рукоять ножа.
  - Лучше гранатой, - сказал Георгий. - Для верности, Олесь!
  - Нельзя шуметь.
  - Понял. Действуй, а я подстрахую.
  Константин Лелека приближался. Вскоре можно было разглядеть не только его
лицо, но и заплаты на ветхом сереньком зипуне и дерюжных штанах
преступника.
  Чекисты не выпускали из поля зрения и того, кто шел впереди. Видели:
"странник" поднялся на холм, сделал знак Лелеке и продолжал путь по гребню
возвышенности. Судя по всему, выполнял роль передового дозорного - в
случае опасности должен был предупредить коллегу.
  - Уйдет, - прошептал Георгий.
  - Никуда не денется. Кончим с главным, займемся помощником.
  Лелека поравнялся с засадой. Гроха выскочил на дорогу у него за спиной,
вскинул руку с ножом.
  Но ударил винтовочный выстрел.
  На мгновение Лелека оцепенел. В следующий миг шарахнулся в сторону, бросил
палку и побежал.
  Гроха мчался за ним, на ходу вытаскивая револьвер.
  Снова загремели выстрелы. На холме появились всадники, дали шпоры коням,
рванулись к бегущим.
  Георгий выскочил из кустов с гранатами в обеих руках. Сделал шаг и будто
споткнулся - рухнул на землю, сбитый пулей.
  Наконец Гроха настиг Лелеку, всадил в него нож, ударил еще, выпустил в
корчившегося на земле предателя несколько пуль из нагана.
  Топот коней нарастал. Олесь выхватил гранату, чтобы отбиться от всадников.
Поздно! Бандиты были уже рядом, и один достал его шашкой...

  Патрулем, охранявшим подступы к лагерю банды, командовал Степан Гаркуша.
  Сидя в седле, он наблюдал, как спешившиеся патрульные обыскивали убитых...
Все в этом происшествии выглядело необычно. Вооруженные люди затеяли бой
на дороге. И где? Близ лагеря отряда!.. Были так увлечены сварой, что
проглядели патруль.
  Он распорядился, чтобы убитых погрузили на коней, и повел группу в отряд.

  ...Торопясь с докладом о случившемся, Гаркуша на галопе миновал палатки
артиллеристов, коновязи, походные кухни, осадил коня у резиденции атамана.
  Здесь его глазам представилась такая картина. Возле сторожки стояло
несколько оседланных лошадей. На одну из них Леван подсаживал мужика в
замызганном пиджаке и грязных сапогах. Взглянув в лицо этого человека,
Гаркуша с удивлением обнаружил, что знает его - видел сегодня утром. Но
тогда это был осанистый полковник с властными жестами... Другую лошадь
держала в поводу "докторица", тоже переодетая крестьянкой. Рядом с ней
стоял батько.
  Вот полковник взгромоздился на коня. Леван помог ему просунуть носок
сапога в стремя, передал поводья.
  - Хоп! - сказал горец и шлепнул коня по крупу. Тот вскинул голову, сделал
короткий прыжок.
  Тут же на лошадь села девушка и вскочил на своего жеребца атаман.
  Гаркуша опомнился, подбежал к Шерстеву, стал рассказывать о происшествии.
Не разобравшись, атаман прервал его на полуслове, хлестнул коня.
  Но уже показались четверо патрульных. За ними валили любопытные.
  Все спешились. Все, кроме Саши - она сразу узнала Олеся и Георгия, застыла
в седле.
  Убитых стали снимать с лошадей.
  Гаркуша стоял рядом с Шерстевым и Черным, рассказывал, как все произошло.
  Сперва положили на землю Георгия и Гроху. Затем стащили с коня человека,
которого первым увидели чекисты. Этого порешил сам Гаркуша: гнался за ним,
едва не вылетел из седла, когда конь споткнулся на выбоине, озлобился и
наотмашь рубанул клинком беглеца.
  Вот сняли последнего убитого. Саша не видела его лица, но знала, что это
Лелека или Тулин. Только их могли атаковать Гроха и Георгий, атаковать и
уничтожить, чтобы вывести её из-под удара, спасти операцию.
  Лелеку положили на землю. Черный скользнул по нему взглядом.
  - Константин! - закричал он.
  Вцепившись в грудь Гаркуше, повалил его, стал топтать ногами.
  Шерстев еле оттащил полковника.
  - Мои люди не виноваты, - твердил он. - Знаешь же, как все было. Другие
напали на Костю. Вот же, удары ножом. Два удара...
  - А потом из нагана добавил, - сказал Гаркуша, поднимаясь с земли. - Мы
скачем к нему, а он бьет и бьет по лежащему!
  - Кто? - сказал Черный.
  Гаркуша показал на Олеся Гроху.
  - Думаю, агент ЧК, - проговорил Шерстев. - Там понимали: вырвавшись на
свободу, Лелека сделает попытку уйти к своим. Вот и устроили засаду.
Странная история. Странная и запутанная... Меня уверяют, что Костя посажен
в тюрьму. А он вдруг появился близ моего отряда. Как это понимать?
  - Он был арестован, - сказал Черный. - Сведения точные.
  - И что ногу повредил, ходить не может - тоже точные сведения?
  - Зажила нога. Зажила, если он столько верст по степи прошагал.
  - Сейчас выясним... Леван!
  Подбежал горец.
  - Леван, - распорядился Шерстев, - осмотри человека - вон того, что лежит
крайним слева. Осмотри от пояса и до кончиков пальцев ног. Где-то у него
должно быть повреждение: рана пли шрам. Найди это место.
  - Затея нелепая, - сказал Черный.
  - Почему?
  - Потому что у Кости мог быть вывих. А вывихи, равно как растяжение
сухожилий, не оставляют следов. Даже если их ищет такой крупный
специалист, как твой холуй в черкеске. Была опухоль, спала. Вот и все.
  Саша спешилась, отошла в сторонку, села под деревом. Столько свалилось на
нее в этот трудный день! Голова была будто чугунная: ни единой мысли.
  К Шерстеву подошел горец:
  - Ноги у него чистые, хозяин. Ничего не нашел...
  - Ладно, - сказал атаман, избегая встретиться взглядом с Черным. - Ладно,
это не так важно. Где, кстати, девушка?
  - Здесь была, хозяин. Позвать?
  - Не надо...
  Люди, толпившиеся возле убитых, стали расходиться. Ушли в сторожку Шерстев
и Черный. На площадке осталась только Саша. Да в отдалении маячила
нескладная фигура Степана Гаркуши. Утром он выменял у приятеля часики с
браслетом и пару сережек - то и другое из золота, - отдав за них саблю в
нарядных ножнах (у него была еще одна).
  Теперь Гаркуша ждал, чтобы Саша ушла с поляны. Вдали от любопытных глаз он
передаст ей подарки... Привезя девушку сюда, он был убежден, что быстро
договорится с ней. Но помешали атаман и испанец. Вот и приехавший
полковник тоже, как полагал Гаркуша, стал обхаживать гостью. Начальник
патруля пришел к выводу, что должен действовать решительнее. Тем более что
девушка стала нравиться ему всерьез. Если будет ее согласие, они тайно
уедут из банды. Осядут где-нибудь в тихом селе, подальше от атамановых
глаз, обвенчаются по закону... У него кое-что накоплено, спрятано в
надежном месте - хватит на первые годы.
  Постепенно Саша пришла в себя, разобралась в случившемся. Как же быть
дальше? Если к Шерстеву прорывался Лелека, то можно ждать появления и
Бориса Тулина. И на его пути уже не будет чекистского заслона... Значит,
уйти, скрыться, пока еще не поздно?
  Она представила: ночь, лагерь бандитов спит, со всех сторон врываются в
лес эскадроны ЧОН, рубят врагов. Представила это и упрямо тряхнула
головой. Вот когда она сможет подумать о себе, не раньше! Надо, чтобы
Шерстев не встревожился, не увел отряд. Гроха и Георгий выполнили свой
долг. Теперь пришел ее черед.
  Из сторожки вышли атаман и Черный, медленно двинулись по поляне.
  Саша с ненавистью следила за полковником. Человека, убившего Гришу
Ревзина, настигло возмездие. Убийца Андрея Шагина все еще здравствует.
  Она с трудом поднялась на ноги. Очень хотелось пить. Где-то здесь должно
быть ведро с кружкой. Ага, вот стоит на скамье возле сторожки.
  Она взяла кружку, зачерпнула воды. Но так и не напилась.
  Над поляной повис злой пронзительный крик.
  Саша вздрогнула, обернулась.
  Кричала женщина, сидевшая позади здоровенного бородача на крупе лошади.
Они только что въехали на поляну, и вот женщина увидела Сашу.
  Эта была Стефания Белявская.

  Сидя у атамана, Белявская истерически всхлипывала и рассказывала, как была
схвачена чекистами и ждала смерти, но чудом оказалась на свободе, как
несколько дней назад на тайной квартире встретилась с Лелекой, бежавшим из
тюрьмы, согласилась помочь ему выбраться из города...
  Затем последовало описание двухдневных мытарств в степи. Повсюду
подстерегали опасности. Но чекисты искали одинокого мужчину, а Лелека шел
с женщиной, вдобавок изменил внешность... На заключительном этапе пути они
были уже втроем: Лелека встретил знакомого, тот взялся показать, где
примерно расположен отряд Шерстева.
  Двигались цепочкой, в полуверсте друг от друга. Когда из кустов выскочили
двое и набросились на Лелеку, она, Стефания, была далеко позади. Упала на
землю, отползла в сторону и затаилась.
  Она видела, как появились конники и убили тех, кто напал на Константина
Петровича. Но не было сил подняться, закричать, чтобы привлечь к себе
внимание. Только два часа спустя она смогла наконец собраться с силами и
продолжать путь. Тут-то и заметили ее всадники...
  Привели Сашу.
  Белявская подтвердила: это та самая чекистка, что весной была у них с
обыском и забрала ценности, а в прошлом месяце участвовала в ночном налете
ЧК, во время которого были арестованы Константин Лелека, Борис Тулин и
она, Стефания, с мужем.
  У Саши были связаны руки за спиной. Подошел Черный, некоторое время
разглядывал ее, будто видел впервые.
  - Желаете что-нибудь сказать?
  Саша не ответила.
  Покачав головой, полковник вернулся на место.
  - Ну, кто из нас оказался прав? - усмехнулся Шерстев.
  - Интересный экземпляр! - Черный повысил голос, обращаясь к Саше: -
Понимаете, что вас расстреляют?
  Саша глядела на него и думала, что жить осталось минуты. Она умрет, а
убийца Андрея Шагина будет жить, ходить по земле.
  Она повернулась, толкнула ногой дверь.
  У дома ее ждал конвой.
  По тому, как уверенно повели ее в лес, она поняла, что конвойные получили
все указания...
  Она закашлялась. Почудилась какая-то тяжесть на груди. Вспомнила: в
лифчике еще лежит пистолет, переданный Грохой.
  - Развяжите мне руки, -сказала она. - Развяжите руки, и пусть подойдет
полковник Черный. Мне надо передать ему важные сведения.
  - А ну, оборотись! - сказали сзади.
  Она повернулась на голос.
  Тут же ударил выстрел.

  Гарсия ждал у аэроплана до темноты. В десятом часу вечера зачехлил мотор,
привязал аэроплан к вбитым в землю кольям, решив идти к атаману, выяснить
причину задержки. Но вдруг остановился. Пальцы потянулись к карману
комбинезона, где находилась записка - та, которую утром передала Саша.
  Как же быть? Парень, наверное, явился на место встречи и ждет.
  Он вернулся к машине. Долго ходил вдоль опушки леса, подняв над головой
записку, звал адресата...
  Не дождавшись, побрел к лагерю.
  Атаман и его гость уже спали. У сторожки сидел Леван и при свете свечи
чистил сапоги хозяина.
  Здесь Гарсия узнал обо всем.
  У него хватило выдержки выслушать горца и ничем себя не выдать.
  Он присел под деревом, чтобы выкурить папиросу, успокоиться. Снова нащупал
в кармане записку. Адресат не придет за ней. Никогда не придет... Но
записка должна быть доставлена. Куда же? В город, советским властям. Пусть
знают, как жила и погибла эта удивительная девушка!..
  Так было принято решение.
  Подошел истопник, собиравший дрова для бандитской кухни. Устроился рядом,
попросил табаку.
  Закурив, рассказал, что ходил к оврагу поглядеть на убитую. Совсем еще
молодая...
  Энрико взял его за руку. Мучительно искал нужные слова на чужом языке и не
мог найти. Вскочив на ноги, стал показывать, как действуют лопатой.
  - Где похоронили? - догадался истопник. - Да нет, пока не зарыли. Утром
зароют. Хочешь взглянуть на нее?
  - Гарсия закивал.
  - Туточки. - Истопник показал направление. - Сотня шагов - и будешь на
месте.
  Он встал, каблуком раздавил окурок, побрел к своей кухне.
  Гарсия направился к оврагу.
  Высоко в безоблачном небе светила полная луна, и пилот сразу увидел
лежавшую.
  Но она была не одна. Кто-то стоял возле нее на коленях!..
  Испанец отпрянул. Из-под ноги сорвался камень, с шумом покатился по склону
оврага.
  Тот, кто был внизу, испуганно оглянулся. Гарсия узнал Степана Гаркушу.
  Бандит тоже опознал авиатора, поманил его пальцем.
  Гарсия прыгнул в овраг.
  - Бьется сердце-то! - зашептал Гаркуша.
  Пилот упал на колени, приложил ухо к Сашиной груди. Уловил слабый
прерывистый стук.
  Они сбросили с себя рубахи, стали рвать их на полосы, обматывать рану на
груди девушки.
  Перевязка была закончена. Тогда Гаркуша показал Энрико маленький пистолет.
Оружие было обезображено глубокой вмятиной возле казенника.
  - Здесь был, - Гаркуша показал Саше на грудь. - Пуля в него и шмякнула.
  Гарсия снова вспомнил парня, с которым Саша встретилась в лесу.
  Гаркуша поднял Сашу на руки:
  - Куда понесем?
  - Ко мне!
  Путь в две версты тянулся бесконечно долго: при малейшей опасности они
хоронились в кустах.
  И вот наконец аэроплан.
  Сашу усадили на сиденье, крепко привязали. Энрико снял чехол с мотора.
  Теперь предстояло ждать рассвета.
  Они расположились в неглубокой ложбинке, свернули папироски. Здесь можно
было курить, не опасаясь, что огонь увидят в лагере. Гаркуша полез в
карман, вытащил часы и сережки:
  - Ей отдашь. Как придет в себя, сразу и отдай. Скажешь от кого...
  Пилот опустил подарки в карман комбинезона, где лежали записка и
обезображенный пистолет.
  - Жаль мне ее стало, - продолжал Гаркуша. - Сперва позабавиться думал. А
потом пожалел... Хотел сделать, как лучше. Не моя вина, что не вышло...
  Стало прохладно и сыро. Луна скрылась. Сразу потемнело. Но это
продолжалось недолго. Вот далеко на горизонте небо стало розовым, по
самому его краю пролегла прозрачная полоса. Налетел ветерок, тронул траву
на краю ложбины.
  - Пора, - сказал Гаркуша.
  Они встали, пошли к машине.
  Гарсия пощупал пульс у Саши.
  - Ничего, - сказал он. - Будем лететь!
  - С Богом, - сказал Гаркуша.
  Он влез в кресло авиатора, положил руку на рычажок газа, как учил испанец.
  Гарсия рванул лопасть пропеллера. Рванул снова. Мотор застучал.
  Гаркуша спрыгнул на землю, поспешил к хвосту машины, где должен был
перерезать веревку, удерживающую аэроплан возле дерева.
  Энрико уже сидел на своем месте, надевал очки.
  Самолет дрогнул, пошел навстречу светлой полоске на горизонте.
  Мотор ревел напряженнее, злее.
  Машина все убыстряла бег. Вот уже повисла в воздухе, пошла вверх, теряя
очертания, будто растворяясь в сумраке начинающегося дня.


  1 В Испании монастыри принимают подкидышей. Мать кладет ребенка в
специальную корзину в нише монастырской стены и звонит. Монахини втягивают
корзину и забирают ребенка.
  2 Ярые монархисты, приверженцы претендента на испанскую корону тех лет -
Карлоса.