Текст получен из библиотеки 2Lib.ru
Код произведения: 8872
Автор: Погодин Радий
Наименование: Зеленый попугай
Радий Петрович ПОГОДИН
ЗЕЛЕНЫЙ ПОПУГАЙ
Рассказ
Рисунки И. Латинского
Осознавать мир и себя в нем я начал с запахов.
Самым ранним и самым чистым был запах мороза.
Деревья на набережной Невки еще не сбросили листву. Я стоял в
коричневых чулках, в больших, как бы пустых, ботинках, в пальто, сшитом из
бабушкиного.
Запах, склеивший мне ноздри, шел сверху - это был запах неба и
небесных плодов, похожих на арбуз.
Наверное, до той минуты, когда запах мороза толкнул меня вообразить
небесные плоды, я княжил в некой оболочке, в полупрозрачной сфере, где
запахи, и звуки, и прикосновения неразделенны, и оболочка совершенна, как
яйцо. От запаха мороза она рассыпалась, распорошилась в пыль, и отделились
друг от друга земля, и небо, и вода. Я почувствовал, как пахнут камни
мостовой, о которые я цеплялся носками башмаков, как пахнут стволы
деревьев и чугунная решетка...
Город на той стороне реки отодвигался, менял очертания. Он звал меня.
И до сих пор зовет. Я вижу его уже много лет в повторяющемся сне. Его
широкие лестницы из гранита и песчаника становятся короче, фонтаны ниже и
слабее. Он все больше зарастает скульптурой. Он прекрасен. Но стены его
глухи, улицы пустынны...
Следующим по значению и по времени проставлен в моей памяти запах
жареной миноги.
Я спускаюсь по лестнице с первого этажа. Медленно - нога за ногу.
Солнце застеклило выход на улицу оплывающим от жара стеклом. Сквозь него
не пройти, можно только пробежать, зажмурившись, и то сгоришь...
Но солнечная заслонка раскололась. Я даже звук запомнил: как будто
лопнул сильно надутый оранжевый шар. В дверях возник парень громадный и
веселый.
Разбитое солнце растеклось у его ног. Он стоит в солнечной луже в
белой рубашке, подпоясанной узким лаковым ремешком, в холщовом фартуке, в
сандалиях на босу ногу. На голове у него противень с жареными миногами.
Я уже знал тьму запахов: и травяных, и мыльных, манящих и пугающих,
но парень вносит такой запах, что можно растеряться и заплакать. Запах
обеда с гусем в квартире доктора Зелинского, куда меня, чисто одетого,
водили открывать рот и говорить: "А-аа", был тише.
Я вижу себя, вжавшегося между стойками перил. Вижу свои пальцы, свои
коленки, стриженую голову - все бледное, наверно, я болел. Вижу свои
глаза, обращенные к пуговице на груди парня.
Парень приседает передо мной, лицо у него гладкое, зубы ровные. Он
улыбается, тянет меня за мочку уха и свистит, и подмигивает, заводит руку
вверх, берет с противня миногу и дарит ее мне. И я, судорожно счастливый,
сжимаю миногу в руках. Мне она не страшна. Я не числю ее похожей на змею.
Я еще не видел змей. Я дотрагиваюсь до ее прожаренного тела языком и вдруг
сознаю, что мальчику, поедающему леденцовых петухов, пряничных коней и
сдобных птичек, запах и вкус миноги не осилить и не осмыслить. А парень
двумя пальцами легонько защемляет мой нос и через этот жест становится мне
другом: я знаю, что он сочувствует мне и на меня надеется.
Я отношу миногу матери. И она, боящаяся змей, брезгающая даже формой
змеи, бросает миногу в помойное ведро и за что-то ругает меня - но это уже
обыденное. Чудо свершилось, и ей его не разрушить. Парень с миногами мой
друг, и я ухожу в угол разговаривать с ним о том, что пескарь и колюшка,
мол, тоже рыбы, но минога с ними водиться не будет, и с карасями не будет,
потому что минога из глубины...
Третий запах - запах ружейного масла!
Он не привязывает мои чувства к войне, для войны есть другие знаки,
он возвращает меня к запаху мороза, к запаху жареной миноги, к робкому
пониманию любви, одиночества и бессмертия...
Шарманщик был высок и сутул, с красным, скрутившимся колбасой шарфом,
перекинутым через плечо. На шарманке малиновый бархатный верх с
кисточками-бомбошками... А попугай на шарманщиковом плече - зеленый. Он
чистит широкий клюв о седые спутанные волосы хозяина и кричит: "Ангел
мой... Шампанского сюда!" Он с поворотом ходит по хозяйскому плечу и,
когда шарманщик поет "Разлуку", он кланяется.
Шарманщик стоял у нашего дома, крутил шарманку и выпевал, обратив
лицо к верхним этажам, что вещая птица-попугай с Мадагаскарских островов
предсказывает всю судьбу наперед за пятак.
Желающие знать "судьбу наперед" вокруг шарманщика не толпились, на
вещую мадагаскарскую птицу не напирали - выскакивали из парадной по одной,
в основном молодые беззаботные няньки, бросали пятаки в раскрытую баночку
из-под монпансье - чтобы звякнуло, и опускали глаза, словно перед попом.
За тем, чтобы звякнуло, попугай следил строго: если не звякнет, то и не
спрыгнет он с шарманщикова плеча, не вытащит из картонной коробки
сложенное в виде пакетика с аспирином предсказание судьбы.
Попугай опускал пакетик на малиновый бархат, подталкивал его клювом к
девице и спешил отойти.
Девицы читали предсказания, шевеля губами, или вслух по складам.
Некоторые просили ребятишек из толпы прочитать и краснели. Отходя от
шарманщика, они чаще всего улыбались. Лишь одна женщина в черном платке,
прочитав предсказание, плюнула и бросила его на землю. Какая-то девчонка
маленькая предсказание подобрала.
Шарманщик пел "Разлуку" высоким с трещинкой голосом. Попугай
кланялся, кричал: "Шампанского сюда!" Ребятишки, и я в их числе, пялились
на него и умоляли: "Скажи - попка-дурак".
Шарманщик закрыл баночку из-под монпансье крышкой, сунул ее в карман,
завалил шарманку за спину и пошел, прихрамывая.
Ребятишки тронулись всей толпой - за шарманщиком ребятишки всегда
идут. Объясняли друг другу устройство шарманки и способы дрессировки
попугаев, среди которых самые звери - какаду. "Какаду даже "Интернационал"
могут. Они тоже, считай, угнетенные".
Я трусил позади всех.
Помню, как с замиранием сердца перешел мост.
В небольшой толкучке с горячими пирожками, пивом и бросанием ножей на
сюрприз шарманщик остановился, завел свою музыку.
Толпа ребятишек распалась. Кто куда побежал: кто к ножам, кто к
молоту-силомеру, где для размаха желательно снять пиджак и отдать
ухажерке, кто искать балаган, где показывают бородатую женщину-великанку.
За отдельную плату, говорили, она садится на две табуретки, и они - в
щепу.
А я хотел, чтобы меня заметил попугай. И не одним глазом, то ли
правым, то ли левым, но двумя сразу, тогда бы я его понял. Глаза его
состояли из разноцветных кружков - мне казалось, они вращаются в разные
стороны. Зеленые перья блестели. Попугай встряхивал ими, и я надеялся, что
на мое счастье хоть одно перышко выпадет, ведь у курицы-то падают.
Желающих узнать судьбу было мало, наверное, здесь узнавали ее другими
способами. Взрослые люди, мне это было совсем непонятно, добивались,
некоторые даже с возмущением и бранью, чтобы попугай сказал:
"Попка-дурак". Иные спрашивали: "Матом можешь?"
И мы пошли на другое место.
На улице было много ярких афиш - я понимал их как украшение. Мне
казалось, что на улице всегда праздник, что в гривы лошадей всегда
вплетены банты. Везде торговали с лотков: котлетами, картофельным пюре с
огурцом, мороженым, сластями и печением.
Трамваи прогромыхивали на стрелках. Автомобиль иногда проезжал.
Меня начал одолевать голод. Но я неотступно шагал за шарманщиком.
Попугай суетился у него на плече. Вдруг, глядя на меня, он закричал
по-птичьи. Шарманщик остановился, повернулся ко мне медленно и как бы со
скрипом.
- Зачем ты за мной идешь, мальчик? - спросил он. - Тебе нравится
музыка?
Я показал на попугая.
- Тебе нравится эта птица?
Я кивнул. Шарманщик снял попугая с плеча - посадил на палец. И, сидя
на пальце, попугай отчетливо произнес: "Дур-рак".
- Вот так-то, - сказал шарманщик. - Иди домой. Тебя, наверное, мама
ищет.
Я тут же вспомнил о маме и побежал. Но бежал я не домой, я бежал от
обиды.
Бежал до тех пор, пока не врезался в ноги милиционеру.
- Ты чей? - спросил он, придержав меня за плечо.
- Мамин, - сказал я.
- Понятно. А где ты живешь?
- В большом сером доме, - сказал я.
- А как к твоему дому идти?
И тут до меня вдруг дошло, почему попугай назвал меня дураком, и как
водой окатило: я заблудился! Мама часто говорила мне: "Не ходи за мост". И
ремнем трясла, чтобы я осознал, значит.
- Потерялся, - сказал милиционер. - Понятно.
А я шумнул носом.
Он подал мне руку, и я вцепился в нее, как в спасительный плот. Он
был блекло-синий - милиционер, - все на нем было блекло-синее, кроме
сапог. Пахло от него сапожной ваксой и махоркой.
- Почему ты мамкин, а не папкин? - спросил он меня, помолчав.
- Папка уехал, - сказал я, не подозревая по своему простодушному
невниманию к родителям или, может, из-за родительской скрытности, что отец
навсегда уехал, что с этих пор он будет у меня лишь в анкете, а потом и в
анкете я стану писать: "Сведений об отце не имею".
В милиции пахло духами. Женщина с губами розочкой и длинными в два
ряда бусами подносила к лицу платок, вздыхала, и тогда в милиции, на мой
взгляд, нечем было дышать. Я не любил духов, их запах говорил мне о
ссадинах и синяках: мама не пользовалась ни зеленкой, ни йодом, она
смачивала мои болячки одеколоном или привязывала к ним столетник.
Душистая женщина плакала. А за барьером сидел усатый, смотрел на нее
с неприязнью и говорил, будто спички чиркал:
- Перестаньте, Водовозова.
И я понял, что он командир над всеми.
- Найденыш, - сказал командир про меня. И на немой вопрос моего
милиционера ответил: - Не заявляли еще.
Мой милиционер закурил, заговорил о чем-то с другими милиционерами и
все держал меня за руку, иногда пожимая ее - давал понять, что он обо мне
помнит и думает.
В отделение ввели раскровавленного парня. Водовозова зарыдала,
буквально затопив милицию запахом своих духов.
- Плотников, отведи мальца, - велел командир.
Мой милиционер, он же Плотников, ничего не ответив, открыл дверь,
обитую клеенкой, и втащил меня в комнату довольно большую, квадратную, с
зарешеченным изнутри окном. В этой комнате мне предстояло прожить до утра.
Справа от двери в углу стоял сундук старого красного лака. Отступив
от стены, чуть ли не посередине комнаты, высилась круглая черная печь.
Между сундуком и печкой была стойка с винтовками. Над ней портрет Ленина в
рост. У окна стоял стол, покрытый кумачом. На нем лежали газеты и журналы.
Плотников посадил меня на сундук.
- Посиди, я сейчас.
Он вышел и вскоре вернулся с черным полушубком. Снял меня с сундука,
постелил полушубок и посадил снова. От полушубка шел деревенский запах. Я
вспомнил бабушку и овец. Овец почему-то во всей деревне поголовно Борьками
звали. И еще я каким-то неведомым чутьем понял, что не только я из деревни
прибыл, но и сам Плотников тоже.
Он снова попросил посидеть меня и ушел. Теперь он отсутствовал
дольше. Вернулся с миской горячей гречневой каши с топленым маслом и
куском хлеба.
- Поешь нашего ужина, - сказал он. - У нас питание хорошее.
Я ел, пока ложка не выпала у меня из руки, и я не заснул.
Когда я проснулся в первый раз - за столом сидели милиционеры, тихо,
чтобы меня не разбудить, играли в домино. Я уставился на них. И они на
меня уставились с любопытством.
- На двор хочешь? - наконец спросил один из них, совсем молодой. Я
кивнул.
По дороге в уборную я вопрос задал - не нашлась ли мама?
Милиционер сказал, что в соседнее отделение милиции поступило
заявление от одной гражданки о пропаже сына. Утром будет опознание.
- А если она ошибется? - спросил я. - Если она чужая?
- Как же она ошибется, если тебя увидит? Матерь не ошибается. Моя
так, к примеру, сразу скажет: "Серега" - и за ухо. И не посмотрит, что я в
милиции.
Мы вернулись, и я снова уснул.
Когда я проснулся во второй раз, в комнате был только Плотников. Он
сидел на табуретке возле сундука и держал в своих огромных руках мою руку.
Он легонько распрямлял мои пальцы, рассматривал их и как бы гладил. А на
нижнем его веке дрожала влага. "Плачет, что ли? Может, в деревне у него
сын остался или дочка, как я, такие. И он скучает по ним".
- Дядя Плотников, ты что? - спросил я тихо. - Ты не горюй.
Он еще подержал мою руку, встал и, вздохнув, пошел к окну.
- Спи, - сказал он. - Еще ночь.
Был он без сапог и без ремня. Ремень его с наганом лежал на столе,
сапоги стояли у печки.
"Может, он спать хочет, а я его место занял", - я подвинулся к
стенке.
- Дядя Плотников, - я сказал, - ложись. Мы поместимся...
Он улыбнулся, припал лбом к железным прутьям, загородившим окно.
- Нам спать нельзя, не положено - служба... А это, - он смешно лягнул
ногой, - сапоги я снял, чтобы ногам отдых дать. Они раненые, ноги-то.
Устают... - Он смотрел в темную ночь за окном, и его плоская костистая
спина была какая-то незащищенная.
Вот тогда я и услышал запах. Я его и раньше чувствовал, но ни к чему
применить не мог - запах шел от винтовок, стоявших в стойке. Я потрогал
одну, понюхал руку. Рука стала масляной, она пахла то ли горящей свечкой,
то ли мокрым железом.
В дверь просунулся молодой милиционер Серега, сказал шепотом:
- Плотников, по тревоге... - Он вошел в комнату, взял из стойки
винтовку. Потом одной рукой пересадил меня на стол и открыл сундук. Как я
сейчас понимаю, в сундуке в подсумках лежали патроны. В комнату один за
другим быстро входили милиционеры, не суетясь и не разговаривая, брали
винтовки, патроны и уходили. Уходя, каждый из них погладил меня по
стриженной наголо голове, и запах ружейного масла как бы вошел в меня,
слился с моим собственным запахом. Плотников сапоги надевал, наган
проверил. Он и пересадил меня обратно на сундук. И тоже по голове
погладил.
- Ты первый-то не иди, - сказал я ему вслед.
Он дольше, чем можно было по тревожному положению, смотрел на меня,
сгоняя складки на гимнастерке от живота к спине, и я понял - пойдет.
Я ждал его...
Без винтовок стойка выглядела лишней в этой комнате, которая сразу же
стала похожей на сельсовет. Но именно схожесть с сельсоветом или жактом,
где моя мама иногда мыла полы, успокоила меня, я подсунул кулак под щеку и
уснул.
Когда я проснулся, винтовки стояли в стойке. На столе горой лежали
подсумки. А по кумачовому полотнищу, заменяющему скатерть, угрюмо, даже
свирепо, расхаживал зеленый попугай. Он отрывал от газет и журналов ленты
и швырял их на пол. И что-то говорил. И вздыхал, как вздыхают люди.
Услыхав мое шевеление, он вспорхнул и уселся на одну из винтовок.
"Принесите шампанского", - сказал он.
Потом попугай долго плакал. И я уверен, что он плакал на самом деле.
Потом крикнул голосом Плотникова: "Руки!" - и затрещал, затопал,
заголосил...
От винтовок шел запах, как будто ударили камнем по камню.
Мне стало страшно. Я забился в угол и закрылся с головой полушубком.
Внутри меня все оцепенело от чувства беды. Попугай не кричал - он скрипел,
как скрипит на ветру не подпертая створка ворот. От овчины шел запах зимы
и печки. Я заплакал и, наверно, от слез уснул.
Проснулся потому, что меня трясли.
Надо мной склонился Серега.
- Вставай, - сказал он. - Твоя мамка пришла. Опознание будем делать.
Попугай сидел на винтовке, как на вершинке ели. Не шевелился и не
дышал. Глаза были крепко закрыты.
- Хозяина его убили, - сказал Серега. - Топором. А Плотников велел
тебе привет передать и еще на гостинец. Плотникова в госпиталь отвезли. И
чего в милицию пошел такой старый? И ноги больные. Не смог
отпрыгнуть-то... - Серега шарил по карманам, - хлопал себя по груди и
краснел. - Где же он?.. Куда ж я его?.. Неужели потерял?.. - Но вот лицо
его расплылось, он вытащил из кармана пятак и вложил мне в руку. - Конфет
купишь...
Мама стояла у барьера сердитая и невыспавшаяся. Но все же бросилась
ко мне, когда меня вывели.
- Опознаете? - официально спросил Серега. - Ваш ребенок?
- А вот я ему сейчас всыплю, тогда он сам скажет, чей он...
В комнате за моей спиной раздался крик: "Руки вверх! Принесите
шампанского!.."
Мама побледнела, схватила меня, но я вырвался, бросился было забирать
птицу себе - по моим чувствам не могла она быть одна.
Милиционеры поняли мои намерения.
- Мы его Плотникову хотим, - сказал Серега. - Они с Плотниковым
теперь вроде сродственники. Две сироты. Им и поговорить есть о чем.
Они проводили меня на улицу.
Было раннее утро. Катили, дребезжа и позванивая, первые трамваи. Мама
хотела взять меня за руку. Я не дался. С нею рядом пошел.
У моста через Невку дремала торговка-лоточница. На лотке были
папиросы, спички, леденцы, "сен-сен" и табак.
Я шагнул к ней. Мама схватила меня и сказала с угрозой, что денег на
сласти у нее нет, тем более что я никаких сластей не заслуживаю, а
заслуживаю порку.
Я разжал руку и показал ей пятак. В воздухе, очистившемся за ночь от
густых дневных ароматов, тонко запахло ружейным маслом и теплой медью.
Мама спросила с ехидцей:
- Что это ты им так полюбился?
А у меня еще и слов столько не было, чтобы ей объяснить. Да почему-то
и не хотелось... А хотелось мне купить махорки для Плотникова.
__________________________________________________________________________
Погодин Р. П.
П 43. Рассказы о веселых людях и хорошей погоде: Рассказы /
Оформл. и рис. И. Латинского. - Л.: Дет. лит., 1987. - 220 с., ил.
"Школьная библиотека". Для средней школы.
Тираж 200 000 экз. В пер.: 70 коп.
В сборник вошли любимые юными читателями рассказы "Тишина",
"Алфред", "Сколько стоит долг", "Дубравка" и другие. В них очень
разные герои, но объединяются все рассказы светлым, ясным видением
мира, оптимизмом и бескомпромиссностью к подлости.
ИБ 9911
Ответственный редакторя О. В. Кяуясятяоявяа
Художественный редакторя А. В. Кяаяряпяояв
Технический редакторя Т. Д. Ряаятякяеявяияч
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 04.04.2002
О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: [email protected]
Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/