Код произведения: 9346
Автор: Росоховатский Игорь
Наименование: Мой подчиненный
OCR -=anonimous=-
Игорь Росоховатский.
Мой подчиненный.
Научно-фантастический рассказ
- Пожалуйста,- сказал Юлий Михайлович и положил на мой стол несколько
листов с формулами и чертежами.
Я сдержал вздох - это не был бы вздох облегчения - и проговорил:
- Очень хорошо. Проверим и передадим заводу. Он был уже у самой двери,
когда я остановил его:
- Вы будете сегодня на вечере?
- А вы не против? - спросил Юлий Михайлович и опустил глаза.
Но сделал это он недостаточно быстро, и у меня на миг сдавило дыхание,
потому что вряд ли кто-нибудь мог спокойно смотреть в его огромные синие
глаза.
- Ну что вы...- поспешно заверил я.
- До вечера,- сказал Юлий Михайлович.- Если успею рассчитать угол
взлета, то приду...
Когда дверь за ним закрылась, я облегченно вздохнул.
Я придвинул к себе листы, посмотрел на формулы и чертеж дюранового
изгиба в самой верхней части фюзеляжа. Утолщение шло под таким углом,
чтобы постепенно гасить поток разреженного воздуха. Решение, над которым
девять лучших конструкторов бились два года, было неправдоподобно простым.
Но я знал по опыту, что проверять бессмысленно. Мы затратили два месяца на
проверку выведенных им формул топлива и смазок, больше квар-тала весь мой
отдел - свыше ста конструкторов, инженеров и техников - проверял
конструкцию крыла, созданную им за три дня,- мы не нашли ни малейшей
ошибки. Расчеты были безукоризненно точными, как и линии в чертежах.
Я хорошо помню тот день, когда нам вручали награды. Первым в списке был
я, потом - мой заместитель, Григорий Гурьевич. Мы старались не смотреть на
Юлия Михайловича, а он как ни в чем не бывало вместе с другими
сотрудниками подошел поздравить нас. Мне пришлось пожать его горячую руку.
Вместо ответной благодарности я сказал:
- Сейчас вызовут вас.
Это были слова извинения, слова откупа. Нам обоим стало неловко...
К счастью, на сцену для награждения вызвали его, и я поспешил убраться
подальше.
Непростительную ошибку совершил мой заместитель. Он пригласил Юлия
Михайловича в ресторан отметить премию вместе со всеми нами.
Были уже сказаны первые тосты, выпиты первые рюмки вина. У женщин
заблестели глаза и разгорелись щеки, мужчины стали многословнее и
непринужденнее, а кресло, оставленное для Юлия Михайловича, пустовало. Моя
жена мимоходом спросила:
- А где же твой новый работник?
- Придет позже,- ответил я, надеясь, что он догадается не прийти.
Но он не догадался. Еще не обернувшись, еще только увидев, как
изумленно подпрыгнули брови женщин и внезапно удлинились шеи, я понял, кто
вошел в зал.
Юлий Михайлович сел в пустующее кресло, и тотчас к его тарелке
потянулось несколько рук: начали излучать заботу соседки справа, слева и
даже сидящие напротив, через стол, хотя дотянуться оттуда было очень
нелегко.
Его тарелка оказалась переполненной, в рюмке янтарился армянский коньяк.
Надо отдать должное Юлию Михайловичу - он делал все, чтобы не
привлекать к себе внимания. Но, как часто бывает, это лишь подлило масло в
огонь...
Чтобы сбежать от надоевших поздравлений, я решил потанцевать с
собственной женой. Но ее кресло за столом пустовало.
- Не видел Лиду? - спросил я у Григория Гурьевича.
- А я свою жену ищу,- засмеялся Григорий.- Она наверняка там же, где
твоя. Пошли. Тут в первую очередь его надо искать...
- Почему? - удивился я.
- Увидишь.- Он многозначительно поднял брови.
Мы услышали голос Юлия Михайловича, но самого его увидеть не удалось -
он был окружен плотной толпой жен-щин. Как в каждой толпе, здесь
действовал закон любопытства: если кому-то интересно, то и тебе нужно
узнать, в чем дело.
Время от времени появлялся кто-то из мужчин и почти силой уводил свою
жену, невесту или просто знакомую. Толпа тут же смыкалась, на место
ушедшей спешил протиснуться кто-нибудь из задних рядов.
Впрочем, некоторые женщины оставались за столом на своих местах и даже
не смотрели в ту сторону. Жена главного технолога окликнула меня и быстро
зашептала:
- Ну как вам нравятся эти сумасшедшие? Ее лицо красноречиво говорило:
есть ведь и другие! Я хотел было пройти дальше, но она удержала меня за
рукав:
- А правду говорят, что он неженатый?
- Сущую правду,- ответил я, делая "непроницаемое лицо".
Юлий Михайлович заметил нас и явно обрадовался предлогу уйти от
поклонниц. Он протиснулся сквозь живые ряды, подхватил нас под руки и,
говоря о чем-то, кажется, о художниках средневековья, потащил к выходу из
зала. У колонны быстро распрощался, пробормотал извинительные слова насчет
того, что очень жаль уходить, но нет времени, и исчез.
- А где Юлий Михайлович? - почти одновременно спросили невесть откуда
взявшиеся наши жены.
Мы переглянулись, и они по извечной женской тактике вместо обороны
бросились в атаку:
- Никогда вас не дозовешься! Никакого внимания. Только и знаете, что
болтать о своих делах или о поли-тике...
Конечно, после этого нам было уже не до упреков, и мы перешли на
нейтральные темы. Жены стали снисходительнее...
Когда уходили домой, Лида будто невзначай обронила:
- Никогда не думала, что среди твоих подчиненных есть такой человек...
Ей не надо было объяснять мне, о ком идет речь. Резче, чем хотелось, я
заметил:
- Он не человек, а сигом. Это существенно, Она не могла не возразить.
Более того, Лида с радостью воспользовалась случаем, чтобы подчеркнуть
противоречивость моих суждений. Ведь, по ее словам, я говорил каждый раз
только то, что мне было выгодно.
- Си-гом - синтезированный человек, все равно человек. Ты утверждал,
что все человеческое в них сохранено и усилено, что главное в разумных
существах не вещество, из которого они состоят, а образ их мышления...
Чему это ты так ехидно улыбаешься? Смеешься над самим собой? Я могу
совершенно точно пересказать все, что ты тогда говорил...
Лида придала своему лицу глубокомысленное выраже-ние и произнесла,
подражая моему голосу:
- Вспомним, что существа с других планет, если бы они состояли,
например, из кремниевых соединений, по строению тел могли оказаться ближе
к скалам, чем к людям, но мы все равно признали бы в них братьев по
разуму...
Лида торжествующе посмотрела на меня.
- Ну что? Слово в слово? Погоди, как там дальше?.. Сигомы созданы в
лабораториях Земли из белковых соединений и пластических масс. Они и по
строению тела близки к нам...
Я решил лучше не отвечать. Думал: "Она права. И я тогда был прав. Если
сигом не подвержен нашим болезням, если он сможет заменять свои
испорченные органы, если он мыслит в тысячи раз быстрее нас, то это отнюдь
не является свидетельством того, что он в чем-то хуже нас. Мы, люди,
создали сигомов, чтобы с их помощью осуществлять свои цели - осваивать
другие планеты, разведывать далекие миры; чтобы преодолеть барьеры,
неприступные для человека из-за несовершенства его организма, созданного
не человеком, а природой. Мы создали сигомов такими, какими хотели бы
стать сами, какими хотели бы видеть своих детей. И вот теперь мне трудно
работать и жить рядом с сигомом именно потому, что он способнее и
совершеннее меня. А если бы на его месте был человек? Человек с такими
способностями? Мое отношение изменилось бы?"
Боюсь, что такой разговор в тот вечер вели не только мы с женой...
Конечно, я мог бы просто позвонить в Управление и освободиться от Юлия
Михайловича.
Но тогда с правительственным заданием отделу не справиться...
"У тебя исчезло чувство юмора, старина,- сказал я себе.- Может быть,
это случилось в тот день, когда тебя сделали завотделом? Давай разберемся,
поговорим, как старые друзья. Чем ты недоволен? Отдел столкнулся с
проблемами, которых не мог решить. Сдавали нервы, вы сидели до глубокой
ночи в комнатах, плотно набитых сизым табачным дымом, вы ненавидели
непокорные числа и стучались лбами в сопротивление материалов, расшибались
о законы природы. А дома разбивали носы о ступеньки лестниц
неприсмотренные дети, "дети-полусироты", как их называли угрожавшие
разводом жены. Вы мечтали о том, чтобы позволить себе сходить в кино или
прочесть книгу. И ты понимал, что дело не в вашей бездарности, а в
сверхскоростях, сверхтемпературах и сверхдавлениях, для которых природа не
предназначала ни человека, ни земные материалы. Но ты не смирялся, и
другие не смирялись. Вы искали путь - и нашли его. Вы, люди, создали
существо, способное преодолеть ограничения. Оно - это вы, ваш разум,
энергия, ваши цели. Так и воспринимай-те его".
Я честно пытался преодолеть неприязнь. Когда Юлий Михайлович принес мне
проект изменяющегося крыла, я силой вбил себе в голову мысль: "Это
гениально! Теперь стратоплан одолеет барьер. Мы одолеем барьер!"
Бесконечно повторяя про себя: "Теперь одолеем барьер!", я даже вылепил на
своем лице улыбку и сказал:
- Вы постоянно выручаете меня...- И непроизвольно вырвалось:
- ...как Мефистофель Фауста. Он спросил:
- А кто такой Мефистофель?
- Неужели вы не читали Гете? - удивился я и вспомнил, что все-таки он
не человек, а сигом. Постарался объяснить: - Гёте - великий писатель.
Впрочем, это совсем не относится к технике. Так что вам не обязательно
знать.
- А другим людям его знать обязательно? Зачем? Объясните, пожалуйста!
- Культурным людям - да,- уточнил я.- Каждый великий писатель по-своему
объясняет мир, людей...
- Людей? - переспросил Юлий Михайлович. В его глазах заблестело
любопытство. Они стали похожи на глаза ребенка. Он не мог удержаться от
вопроса: - Вы сказали "каждый великий писатель". Значит, их было много. А
я знаю лишь несколько стихотворений. Вот такое, например: "Я из лесу
вышел, был сильный мороз..."
- Некрасов,- сказал я, сдерживая улыбку.- А были еще Пушкин и
Лермонтов, Уэллс и Маяковский, Жюль Верн, Бальзак, Свифт, Чапек...
- Одну минуточку,-попросил он.-Повторите еще раз. Я запомню их имена.
- Это слишком долго,- заметил я, отворачиваясь к стене, чтобы он не
увидел выражение моего лица.
- Назовите хотя бы самых великих,- не отставал Юлий Михайлович.
Пришлось уступить. В течение доброго часа я перечислял ему фамилии
писателей.
На второй день я уехал в командировку и вернулся через неделю.
Оказалось, что и Юлия Михайловича эту неделю не было на работе - он
выпросил у Григория Гурьевича отпуск.
Появился он в понедельник и, довольно улыбаясь, сказал:
- Я устал, как Сизиф, но преуспел, как Геракл. Или... как Робинзон на
пустынном острове. Я ведь и сам был, как пустынный остров, на котором
ничего не росло.
До конца дня и на следующий день он сыпал цитатами и даже сам составлял
сравнения. Он старался заводить дискуссии о героях Жюля Верна и
Достоевского. Особенно его поразили старик у Хемингуэя и "Маленький принц"
Экзюпери. Он мог их цитировать часами. Впрочем, Юлий Михайлович
приводил цитаты из Шекспира и Фейхтвангера, Ефремова, Беляева и многих
других.
Я изумился:
- Вы же говорили, что знаете лишь несколько стихотворений.
- То было неделю назад,- проговорил он.- Но я ходил в публичную
библиотеку и прочел те книги, которые там имеются.
- Все? - спросил я.- Все сотни тысяч томов?
- Конечно,- ответил он как ни в чем не бывало.- Вы правы, это было мне
необходимо. Я стал больше понимать людей.
На одну минутку я представил себе возможности сиго-ма, и мне отчего-то
стало не по себе. Больше я никогда не пытался над ним подтрунивать.
Григорий Гурьевич как-то сказал мне, что теперь у него остается
чересчур много свободного времени и он даже начал собирать спичечные
этикетки.
Я понял, что все мы мечтаем вернуть те ненавистные дни, когда проблемы
не решались и нам приходилось сидеть в КБ до поздней ночи. Я уже готовился
писать докладную в Управление, когда нам дали новое срочное задание, еще
сложнее предыдущего.
Мы поручили Юлию Михайловичу создать чертеж дополнительного двигателя,
а сами засели за решение конструкции рулевого управления.
В тех условиях, для которых предназначался новый стратоплан, это было
основным.
"Вот сама собой и решилась проблема взаимоотношений с Юлием
Михайловичем,- думал я.- Никто не мешает нам опять работать до
изнеможения", 2
Уже к концу квартала мы поняли, что не справляемся с задачей. Тем
временем мы лишились очередных премий, меня вызывали "на ковер" к
начальству. И по мере того, как тучи сгущались над отделом, менялось наше
отношение к сигому.
Спортсмен Коля Букайчик, почти не разговаривавший раньше с Юлием
Михайловичем, пригласил его поиграть в теннис. Григорий Гурьевич в
разговоре о сигоме сказал "наш выручатель". А мне во время очередного
разноса у директора пришло в голову: "Когда нам давали это задание, то
рассчитывали на нашего сигома. Я один виноват во всем, ведь его прислали к
нам по моей же просьбе, причем предупредили, что долго у нас он
задерживаться не может. Стоит только позвонить в Управление, и они с
радостью отправят его на обычную для сигомов работу - разведку и освоение
планет. А пока он - мой подчиненный, только подчиненный. Ничего больше".
Нетрудно догадаться, какое задание получил Юлий Михаилович.
В тот день я возвращался домой необычно рано, придумывая, куда бы убить
время. Впереди я заметил знакомую фигуру. Юлий Михайлович куда-то спешил.
Он мог бы включить гравитаторы и полететь, но почему-то не делал этого.
Я шел, стараясь не упускать его из виду, и впервые за все время нашего
знакомства подумал: "А каково ему среди нас?" Может быть, это мог бы
полностью представить себе космонавт, выходивший из корабля в открытый
космос, но даже мне стало не по себе. Правда, Юлию Михайловичу никто не
запрещал встречаться с другими си-гомами - двое или трое из них оставались
на Земле, остальные разведывали для людей Венеру и Марс. Но большую часть
суток он должен был находиться среди нас.
Юлий Михайлович свернул на бульвар и остановился у ворот школы. Я
подошел поближе и уселся на скамейку рядом со старушками.
К Юлию Михайловичу спешили два мальчика. Один из них размахивал
каким-то предметом. Мальчики наперебой заговорили; - Я сделал модель, как
вы говорили,- ух, здорово!
- А сегодня мы пойдем на рыбалку?
- Витька разозлился, он у нас считался первым конструктором.
Я увидел, как засияли глаза Юлия Михайловича, поднялся и постарался
уйти незамеченным.
"Дети,- думал я.- Глина, из которой можно все вылепить.
Благодатная почва для новых замыслов, новых идей... Единственное, что
хоть в какой-то мере оправдывает смерть и высвобождение места для
нового... Он нашел то, что ему нужно. Нашел непредвзятых друзей..."
Через два дня Юлий Михайлович принес мне расчеты и чертежи.
- Проверьте,- сказал он,- и можно передавать в экспериментальную
лабораторию.
- У нас не остается времени для проверки,- заметил я.
Впервые он возразил, насупившись:
- Но если там есть ошибка, для создания нескольких моделей понадобится
еще больше времени.
Я не мог не согласиться с ним, хотя был уверен, что ошибки быть не
может.
Мы проверяли его расчеты больше для формы. И когда Семен Александрович
воскликнул: "Ей-богу, тут ошибка, и существенная!" - мы отнеслись к этому
более чем скептически. Но вот Семен Александрович вместе с Григорием
Гурьевичем проверил расчеты еще раз, их лица стали похожи одно на другое,
они буквально расплывались в радостных улыбках.
- Тут ошибка,-торжественно сказал Григорий Гурьевич, обнимая за плечи
Семена Александровича.
- Чему же вы радуетесь? - спросил я, все еще не ве-ря в ошибку.
Григорий Гурьевич словно и не слышал моего вопроса.
- Наш сигомчик не учел элементарной вещи. Но, чтобы ее учесть, надо
быть настоящим человеком, а не си-гомом.
Я взглянул на лист и сраэу же наткнулся на ошибку. Юлий Михайлович
предусмотрел такие виражи и перегрузки, которых никакой человеческий
организм не выдержит. Ради этого он пожертвовал скоростью на взлете. Я
отвел взгляд от чертежей и напротив, в стекле шкафа, увидел свое
отражение. Моя физиономия расплывалась точно так же, как лица моих коллег.
Я поспешно подавил улыбку, стараясь думать о том, что теперь мы можем
опоздать с выполнением заказа. Но даже это плохо помогало.
- Юлия Михайловича ко мне! - сказал я своей секретарше.
Он вошел, слегка согнувшись и сутулясь, будто пытался стать меньше. И
походка у него в последнее время выработалась какая-то робкая.
Казалось, что он постоянно боится кого-то ненароком ушибить.
Я попросил его присесть и впервые без боязни посмотрел прямо в его
глаза. Сегодня мне не казалось, что он видит меня насквозь, и мне не надо
было прилагать усилий, чтобы относиться к нему дружелюбно. Может быть, все
дело было в том, что я не чувствовал пропасти, разделяющей нас: она
сузилась как раз на расстояние его ошибки.
- Вам придется еще поработать над последним заданием,- сказал я,
сдерживая торжество.
- А в чем дело? - Он чуть опустил голову, и мне стал лучше виден его
мощный лоб, на котором никогда не собирались морщины.
- Видите ли... Только не огорчайтесь. Вы допустили существенную ошибку.
Сейчас я объясню вам подробно, и мы вместе подумаем, как ее устранить.
Я неторопливо разложил на столе чертежи. Я не мог отказать себе в
удовольствии прочесть ему небольшую лекцию о строении человеческого
организма и высказать несколько простых истин, которые мы, люди, поняли
уже давно.
- Техника должна служить человеку, а не человек приспособляться к
технике,- говорил я.- Это главное, что должен помнить всякий конструктор...
Он благодарно кивал головой, повторяя мои слова. Прощаясь, я без
всякого насилия над собой крепко пожал ему руку и пожелал успеха.
Весть об ошибке Юлия Михайловича молниеносно распространилась по всему
отделу. Отношение к нему резко изменилось. Таяла отчужденность и
настороженность, кто-то даже назвал его просто по имени - Юлий. И он
улыбался новым друзьям широченной улыбкой, смущенно разводил руками, когда
речь заходила о стратоплане, словно заранее извиняясь за те ошибки,
которые возможны в будущем.
Дальше всех в своих симпатиях зашел Григорий Гурьевич.
Он пригласил сигома на свой день рождения.
Юлий Михайлович в тот вечер был очарователен. Он танцевал строго
поочередно со всеми женщинами, пришедшими в гости, в том числе и с
бабушками, и с восьмиклассницей Тасей. Он рассказал несколько анекдотов и
выпил две бутылки алычовой настойки, причем даже немного захмелел. Он
проиграл мне две партии в шахматы и сумел отыграть только одну. В общем,
он был человеком - ни больше и ни меньше.
Всю дорогу домой мы с Лидой говорили о Юлии Михайловиче и пришли к
единодушному выводу, что он довольно симпатичный.
А на второй день Юлий Михайлович явился ко мне в кабинет за советом,
как лучше расположить надувные подушки сиденья. Конечно, я не жалел
времени для объяснений. Мы вместе набросали чертежик, а когда он ушел, я
вспомнил, что забыл указать ему, где спрятать рычаги, и направился к его
столу.
Заметив меня, Юлий Михайлович отчего-то смутился, попытался спрятать
какой-то лист. Но сделал это неуклюже, и лист упал на пол.
Юлий Михайлович забормотал:
- Я делал наброски сиденья перед тем, как идти к вам. Наши мысли
совпали.
Но я не зря считался когда-то лучшим конструктором КБ и, естественно, с
первого взгляда сумел отличить на-бросок от законченного чертежа.
- Пойдемте, нам надо поговорить,- сказал я, и он послушно пошел за мной.
Я пропустил его вперед и плотно закрыл за собой дверь кабинета.
Посмотрел на его большие руки, беспомощно опустившиеся на спинку кресла.
- Вы совершили ошибку.
- Да, да, вы мне уже объяснили ее,- согласился он.
- Нет, не в чертежах. Вы недооценили людей. Он хотел возразить, но я
опередил его:
- Мы бы все равно раньше или позже догадались, что ваша ошибка в
чертежах - игра.
В его глазах появилась такая тоска, что я невольно произнес:
- Понимаю, вам одиноко среди нас, и не вы виноваты в своем
одиночестве.."
Я спохватился: ведь как-никак каждый руководитель должен не просто
сочувствовать, а советовать, подсказывать, направлять.
И я сказал:
- Ложь - не выход. И вы забыли о дисциплине, о дисциплине настоящей,
внутренней...
Я знал, что говорю не то, но нужных слов не было, а молчания я боялся.
Потому что тогда пришлось бы поду-мать обо всем, чего я не мог ему
высказать; о причинах неприязни, о своих товарищах и о себе, о
незаслуженных премиях и так называемом "авторитете руководителя", о том,
что я увидел тогда возле школы.
- Вы правы,- сказал он.- В главном вы правы. Это оскорбительно. Но
скажите, где искать выход? Что мне надо сделать для того, чтобы стать
таким, как другие? Чтобы преодолеть неприязнь?
Мы подумали об одном и том же, и он еще ниже опу-стил голову:
- Я не могу стать гомо сапиенсом, хотя в основном я - человек. Во мне
все человеческое. Моя память - книги, архивы, память людей; мой опыт -
опыт людей; поэтому и новые мои мысли - мысли человека. Все человеческое,
кроме организма. Но почти таким же организмом, как у вас, обладают
обезьяны, собаки... А вы ведь не признаете их равными себе...
Он вздохнул, отрицательно покачал головой, отвечая, своим мыслям, и
продолжал:
- А если бы я и смог стать гомо сапиенсом, то нам пришлось бы снова
создавать сигома. Все заново: и непри-язнь, и проблему взаимоотношений. И
вы опять не хотели бы иметь такого подчиненного. А если бы он исчез,
искали его, потому что люди должны двигаться к своей цели, даже если для
этого им приходится изменяться. Собственно говоря, люди уже давно начали
переделывать себя, и современный человек отличается от питекантропа
больше, чем от сигома. В этом вечном изменении по восходящей - величие
человека! Если бы вы могли признать во мне равно-го себе, своего
товарища...- Юлий Михайлович невесело улыбнулся: - Кстати, если сократить
название гомо сапиенс, то получится "сагом". Почти сигом. Разница в одну
букву...
Я искренне сочувствовал ему, но пропасть между нами теперь не
сокращалась.
И он тоже понимал это:
- Попробую еще поискать...
"Есть ли мост через пропасть? -подумал я.- Стоит ли его искать?"
Он взялся за ручку двери и сказал мне:
- И вы и я знаем слабости человека и его могущество.
Остается понять малость - что же такое сам человек?
3
В конце концов Юлий Михайлович сделал то, на что я не мог решиться. Меня
предупреждали в Управлении, что если сигом не сработается с нами, он имеет
право просить о переводе. В таком случае я смогу задержать его лишь до
завершения какого-то этапа работы, который начинал вместе с ним.
И вот Юлий Михайлович положил на стол бумагу с заявлением, а мне
остается только написать: "Разрешаю перевод".
Сигома не станет у нас, и работа в отделе пойдет, как когда-то... Ничье
присутствие не будет унижать меня...
Но мой голос дрожал, когда я спросил у сигома:
- Неужели нет иного выхода?
- Нет,- откликнулся Юлий Михайлович.
- Может быть, повременить...
- Потом будет еще хуже. Вам нельзя отвыкать от вычислительных машин.
Он не продолжал, и хорошо сделал.
- Когда хотели бы уйти?
- Если позволите, хоть завтра. Готовить станцию на Марсе.- Он заметил и
понял мой жест.- Я ведь был к вам зачислен временно. А основное задание у
меня, как у всех остальных сигомов,- разведка других планет. Вы, люди,
придете их покорять и обживать, и мы опять полетим дальше. Но не это
главное. Мы будем изменять себя, искать наилучшую форму для разумного
существа.
Может быть, это будет форма, подобная шаровой молнии или облаку
сверхплазмы. И чтобы воплотиться в нее, не обяза-тельно пройти стадию
сигома. А вдруг человек сможет изменить свой организм так, чтобы сразу
обрести эту форму. И если нам удастся это, мы будем считать, что честно
вернули вам часть своего долга...
- Да, да, вы правы,- немного рассеянно сказал я, вскочил и несколько
раз прошелся по кабинету. Мысль о правительственном задании не покидала
меня.
Я со страхом думал: "Значит, он решил бесповоротно. Значит, "Жаворонка"
придется сдавать без него. Полетят все сроки..." Я искоса взглянул на Юлия
Михайловича, заметил, как нетерпеливо дрогнули его губы.
- Хорошо,- проговорил я поспешно.- Подумаем... Но сначала нужно сдать
"Жаворонка", Так что пока вам придется остаться...