Код произведения: 9529
Автор: Сабиров Рустем
Наименование: Два рассказа: И зеленый попугай, Снегопад
Рустем Сабиров
ДВА РАССКАЗА
И ЗЕЛЕНЫЙ ПОПУГАЙ
(история с хорошим концом)
Дождливым апрельским днем, в недавно оттаявшем, а потому безотрадно
грязном городском сквере, где-то ближе к пяти вечера человек по фамилии
Саранцев ощутил тягостную бессмыслицу жизни. Он давно уже ее смутно
подозревал, но все как-то разнопланово, по частям, а тут - все разом.
Саранцев даже опешил от такого открытия и в некоторой задумчивости
остановился у трехногой, со следами оставшихся с осени грязных подошв
скамейки. Сейчас бы, как говорится, прокрутить ленту назад, чтоб все
попятилось, торопливо и смешно семеня, и листья взлетели бы обратно на
ветви, и поезда бы отползли от перрона задом наперед, и исписанный,
исчерканный лист очистился бы строчка за строчкой, найти бы в этой
сутолоке и мельтешне какие-то милые сердцу кадрики и предъявить как
оправдание бог знает кому. Ведь, если откровенно, не мог Саранцев назвать
себя неудачником.
Он скорее был удачлив, однако удачи были все какие-то мелкие,
пустяшные, вымученные, словно выстоял он за ними какую-то тесную, потную
очередь, получил, развернул, а там - не то, ни божества, как говорится, ни
вдохновенья. Хотя, с другой стороны, и того, и другого было, вроде в
избытке. Особенно последнего. Из всего этого выкристаллизовалась папка
умеренно крамольных стихов, отмеченная снисходительно-ободряющей рецензией
одного известного поэта. А из божеств в осадок выпала Тамара, бывшая
работница Аэрофлота...
Его отвлекли голоса. Мимо чугунной изгороди сквера трое порозовевших от
натуги мужчин со сдавленными стонами тащили огромное старинное трюмо, в
котором Саранцев отразился рикошетом бледно и глупо, словно попал случайно
в чужую фотографию. "Так вот и жизнь пройдет, - грустно подумал Саранцев,
- блекло, пыльно и случайно. Так вот и пройдет..." От этакой фигуральной
мыслишки стало почему-то легче на душе.
Энергичная процессия меж тем остановилась, один из троих вдруг махнул
рукой, бросил скорбный труд и трусцой побежал в противоположном
направлении, как раз в сторону Саранцева. У двоих оставшихся от
дополнительной нагрузки глаза полезли из орбит. "Ты куда побег?! -
отчаянно захрипел один из них, похоже, владелец трюмо. - Мы ж
договорились! Ты ж пятерик взял!" - "Да там нести всего-ничего, - беспечно
отмахнулся тот, не оборачиваясь. - Дотащите, мужики. У меня тут деловое
свидание". - "У, сволочь!" - застонал хозяин, и поредевшая процессия
двинулась дальше на подгибающихся ногах. Беглец же перемахнул через ограду
и тяжело плюхнулся на скамейку, прямо на следы прошлогодних подошв.
Впрочем, его брюки и плащ, как успел заметить Саранцев, были вряд ли
намного чище скамейки.
- Ишака нашел за пятерик, - подмигнул он Саранцеву. - Я свой пятерик,
пока по всей улице корячились, три раза отработал. Все на шару хотят,
верно?
Саранцев пожал плечами и отвернулся. Человек показался ему неприятным,
маленьким, колченогим с непропорционально большой головой и бледным рыхлым
лицом, напоминающим чайный гриб. Ну да бог с ним, ему-то что...
Вдоль ограды сквера, громко цокая каблуками, прошла высокая, красивая
женщина.
Но и она никак не отреагировала на его пристальный, взыскующий взгляд.
Саранцев с грустью хотел было повторить мысль, что вот так жизнь пройдет
мимо...
- Валя, Валя-Валентина! - прервало его размышление хриплое пение. - Все
в тебе, ну все в тебе по мне. Ты, как елка, стоишь рупь с полтиной.
Нарядись - повысишься в цене!
Саранцев нахмурился и обернулся. Игривый куплет исполнял, как и
следовало ожидать, его случайный сосед по скамейке.
- Что, не нравится? - радостно засмеялся он, видя, что Саранцев
раздраженно обернулся. - А я вот такой человек. И всех, кто мной
недоволен, посылаю в одно интересное место.
Саранцев решил не связываться и отошел прочь. Оставшийся на скамейке
сказал ему что-то еще, но он уже не слышал - вдоль ограды размашистой,
уверенной походкой шла Тамара, бывшая работница Аэрофлота.
"Этого не доставало, - с тоской подумал Саранцев, втянув голову в
плечи. - Интересно, заметит или не заметит?"
Менее всего желалось ему встречаться с Тамарой. "Выследила, - зло
подумал он, хоть он и понимал, что это полная чушь, с чего бы ей его
выслеживать. - Выследила! - упрямо повторил он, и, поняв, что проскочить
незамеченным не удастся, обреченно поднял голову. К его удивлению Тамара
его не заметила, прошагала мимо, вошла в сквер и твердо направилась к той
самой скамейке, с которой он только что ретировался.
"Чего это она, сдурела?" - обеспокоенно подумал Саранцев. Сидевший на
скамейке субъект немедленно вскочил и, далеко выставив зад, склонился в
шутовском поклоне. "Дать ему, что ли, разок?" злобно подумал Саранцев,
однако с места не сдвинулся, а, нахлобучив для чего-то шляпу, продолжил
наблюдение. Далее случилось вовсе непонятное. Тамара вместо того, чтобы
брезгливо обойти полупьяного идиота, вытащила из сумочки прозрачный пакет,
постелила и присела на краешек. Обитатель же скамейки, все так же: не
разгибаясь, как циркуль, описал полукруг, поворотился к ней и, кокетливо
одернув на коленях непотребные свои брюки, уселся рядом.
"Ну и тем лучше! - гордо сказал сам себе Саранцев и был по-своему прав,
ибо происходящее избавляло его от некоторых неприятных формальностей. Дело
в том, что Тамара последнюю пару недель стала его несколько тяготить.
Своей истеричной ностальгией по воздушному флоту, из которого ушла
когда-то из-за каких-то интриг, и по былым своим поклонникам, совокупного
мизинца которых он, Саранцев, видимо, не стоил. Своими бесчисленными
подругами, которым он был торжественно представляем, а потом сотрясаем
сценами ревности. Своими неотвязными вопросами типа "О чем ты сейчас
думаешь?", на которые надобно было давать немедленные обстоятельные
ответы. Своими... Да много чем. Все это так, однако такая концовка была уж
вовсе неожиданной.
"Брат, может быть?" - робко подумал было Саранцев, но тут же отмел
предположение.
Загадочная парочка меж тем поднялась со скамейки и неторопливо
двинулась вдоль аллеи к выходу. Тамара шла вальяжной походкой "женщины с
прошлым", знающей себе цену. Ее спутник семенил следом прыгающей трусцой,
то обгоняя, то отставая.
Вскоре они скрылись за деревьями, оставив Саранцева в одиночку отходить
от потрясения и продолжать предаваться горестным размышлениям. "Тем
лучше!" - вновь сказал себе он, но лучше не стало. И тогда Саранцев,
презирая себя, двинулся вслед, по-воровски прячась за кустами, с трудом
выдерживая дистанцию.
Парочка выбралась наконец из сквера и столь же неторопливо перешла не
тротуар.
Саранцев, не спуская с них глаз и с отвращением выслушивая собственные
жалкие оправдания, плелся следом. В какой-то момент парочка внезапно
остановилась у киоска. Саранцев в страхе метнулся вбок, наступил на
какую-то пыльную, увешанную шерстяными сосульками болонку. Собака громко,
по-поросячьи взвизгнула. "Совсем уже озверел народ", - гневно сказала ему
хозяйка. Саранцев пробормотал извинения, чем привел хозяйку в еще большее
бешенство, и продолжил постылое преследование. Идти, впрочем, долго не
пришлось. Парочка, как и следовало ожидать, дошла до Тамариного дома и
скрылась в подъезде.
"Ну, довольны? - ласково спросил себя Саранцев. - Или желаете еще?"
Спросил и понял: желает еще.
- Павлик? - удивленно воскликнула Тамара, когда Саранцев, покрутившись
минут десять возле ее дома, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. - Это
ты?
- Так точно! - ответил Саранцев и просветленно улыбнулся. - Я и есть,
Томочка-душечка. Ты, естественно, рада меня видеть. Правильно?
- Ну да, - Тамара оцепенело кивнула. - То есть я... Дело в том...
- Так пропусти ж! - вскричал Саранцев. - Прими же своего пупсика,
своего Пашечку-канашечку! - Саранцев простер руки и сочно облобызал
совершенно оторопевшую Тамару.
- Проходи, Павлик, - деревянным голосом произнесла Тамара и вдруг
окончательно пришла в себя. - Именно! Проходи! Так даже лучше! Именно
сейчас! - схватила не ожидавшего такого оборота Саранцева и чуть не
волоком втащила в комнату.
Там, как и следовало ожидать, он увидел своего недавнего знакомого. Он
с потрясшей Саранцева вольготностью восседал на тахте. Здесь, в тамарином
жилище, да еще на этой тахте, он показался Саранцеву еще гаже, чем на
садовой скамейке.
- Знакомься, Гоша! - высоким, истеричным голосом выкрикнула Тамара. -
Это - Павел Владимирович Саранцев, мой давний добрый знакомый. А это -
Гоша, мой друг!
- она поворотила к Саранцеву свое пылающее решимостью лицо.
- Дык мы уж виделись! - закричал Гоша, вскочил с тахты и судорожно
стиснул руку Саранцева своими холодными воробьиными лапками. И тут же
деловито поинтересовался: - Учишься, работаешь?
- Работаю, - буркнул Саранцев, стараясь глядеть в сторону.
- Где, если не секрет?
- На заводе.
- На заводе? Пропе-ел гудок заводской? Уважаю.
- Павел Владимирович - ведущий конструктор! - с издевательской
почтительностью отрапортовала Тамара. - Его очень на работе ценят.
- Уважаю, - повторил Гоша и вдруг плаксиво прищурил глазенки и
заканючил: - То-ом! Чтой-то у нас разговор с Павлушей не клеится. Во рту
сухо, язык, как напильник. Ты бы, Том, пошарила в холодильнике. Для смазки
внутренних органов.
- Я не пью! - резко перебил его Саранцев.
- Уважаю. Я тоже не пью, пока не налито. Так, я говорю, Том, ты в
холодильнике-то...
Тамара притворно вздохнула и пошла на кухню, Саранцев последовал за ней.
- Тамара, - сказал он ей шепотом, плотно притворив дверь, - что это еще
за фокус?
- Ты о чем, это? - с фальшивым удивлением пропела Тамара.
- Об этом тошнотике. Ты где такого нашла? Лепрозоид какой-то.
- А что? - Тамара дерзко прищурилась. - Ты уж не ревнуешь ли, Павлуша?
Наконец-то, господи, дождалась? А чем тебе Гоша не угодил? Ты вообще за
меня не беспокойся, я уж как-нибудь сама разберусь.
- Бред какой-то! - зло выдохнул Саранцев. - Нет, вообще-то мне
действительно все равно. Однако...
- Ну а раз все равно, так ты иди, Павлик, в комнату, а то неудобно.
На-ка вот, - она сунула в руки Саранцева початую бутылку водки и легонько
вытолкнула из кухни. - Пейте пока. Я сейчас приду. - И задержавшись у
двери, вдруг глянула ему в глаза и сказала полушепотом с нехорошей
улыбкой: - Ты, небось, думаешь, ты его лучше? Напрасно. Он хоть не
притворяется. А ты... Ладно, ты иди, я сейчас.
Саранцев вернулся в комнату в каком-то полусне. Он даже не успел
заметить, как Гоша с ликующим воплем выхватил у него из рук бутылку. Все
происходящее разом перестало его интересовать, он как бы с удивлением
рассматривал сам себя со стороны, не понимая, почему он все еще здесь и
что ему здесь надобно. Гоша между тем, радостно трепеща и повизгивая,
налил себе водки в широкую фарфоровую пиалу и, захлебываясь, выпил.
- Не пьешь, значит? - радостно переспросил он. - И не пей, Паша, ну ее
совсем.
Саранцев махнул рукой и опустился в старое продавленное кресло, прикрыл
глаза и вдруг задремал. Сквозь сон он меж тем отчетливо слышал шаркающие
Гошины шажки, его довольный, урчащий голосок. А во сне он увидел себя
совсем молодым, в какой-то нелепой шутовской одежде, которой он мучительно
стыдился, но сделать ничего не мог. Вокруг сновали люди, но никто по
счастью не обращал на него и на его идиотский наряд никакого внимания. Он
было успокоился, однако тут из-за каких-то густых зарослей вышла Тамара.
Она была в своем шикарном югославском купальнике, том самом, который год
назад с боем выбила на работе. Она, смеясь, указывала пальцем на
Саранцева, и окружающие уже стали обращать на него повышенное внимание и
ехидно смеяться. Саранцев хотел было бежать, но запутался в своих нелепых
шароварах, спотыкался, падал, вызывая взрывы дружного и сплоченного смеха.
"Да вы гляньте на него, люди добрые! - громче всех хохотала Тамара, -
Поганец такой, а еще изгиляется! Он думает, он всех лучше, а на него
самого глядеть тошно!" Не помня себя, Саранцев забежал в какой-то темный
закоулок, едва не сбив кого-то с ног. "Извините! - сказал он громко и
тотчас замер, пораженный: перед ним стояла Лена, та самая фатальная
красавица Лена, возникшая на какое-то мгновение из душного августовского
вечера двадцатилетней давности, и тотчас канувшая туда же.
Здесь, пожалуй, есть смысл прервать ненадолго бредовые видения Павла
Саранцева и рассказать эту незначительную историю, не имеющую к нашему
повествованию, кстати сказать, никакого отношения.
Произошло это, как уже было сказано, лет двадцать назад. Совсем еще
юный Павел Саранцев брел без особой надобности по улице, названной в честь
великого пролетарского писателя и у телефонной будки, освещенной
мертвенным светом аптечной витрины, увидел вдруг высокую и потрясающе
красивую женщину. То, что она именно потрясающе красива, он понял еще
издалека, когда черты ее лица еще не были отчетливо видны. "Так не бывает,
- успокоил он себя, - таких просто нет".
Подойдя, однако, ближе, понял: бывает. Может, раз в жизни, но бывает.
"Господи, взмолился тогда юный и глупый Саранцев, сделай так, чтобы она
мне что-нибудь сказала! Хоть что-нибудь. А уж там..." И свершилось.
Внимательно глянув на Саранцева своими немыслимо красивыми глазами,
женщина сказала: "Молодой человек, можно вас на минуту?" Потеряв дар речи,
Саранцев неуклюже повернулся к ней. "У меня к вам просьба, - женщина
ободряюще улыбнулась. - Если, конечно, вас не затруднит".
"Да что вы, - сдавленно просипел Саранцев. Звук с трудом протиснулся
сквозь сдавленное спазмом горло. - Конечно нет. То есть, в смысле не
затруднит".
"Вот тут записан телефон, - она протянула ему наспех выдранный клочок
из записной книжки. - Будьте добры, позвоните, пожалуйста. Очень неудобно
об этом просить, но... В общем, если будет мужской голос, сразу передайте
трубку мне. А если женский... попросите позвать Игоря. Запомнили? И-го-ря".
"А если спросят, кто его спрашивает, что сказать? Сослуживец? - подал
голос Саранцев да еще с какой-то гадкой развязностью, эдаким понимающим
смешком.
"Да, - рассеянно ответила женщина и тотчас испуганно спохватилась: - то
есть нет, конечно! Ни в коем случае! Они же работают вместе, чуть не
забыла. Скажите просто: товарищ. Допустим, школьный."
"Не одноклассники. Значит, вот вам двухкопеечная. Только, пожалуйста,
побыстрее, поздно уже".
"Никакого Игоря нет дома! - твердил про себя Саранцев, набирая номер и
надеясь, что провидение и на сей раз не подведет. - Уехал Игорь в
Нарьян-Мар на восемьдесят пять лет".
Трубку взяла женщина.
"Алло! Извините, что поздно, - произнес Саранцев солидно и вальяжно. -
Позовите, пожалуйста, Игоря".
"Игоря?.. А кто его спрашивает?"
"Школьный товарищ", - высокомерно ответил Саранцев.
"А, простите, кто именно?"
"Павел Владимирович Саранцев! -выпалил он, по-свойски подмигнув
женщине. Та напряженно улыбнулась в ответ.
"Минуточку, - растерянно сказала женщина в трубке. - Игореш, там тебя
спрашивают, - послышалось откуда-то издалека, - какой-то Саранский".
"Слушаю! - голос Игоря был раздраженный и недовольный. - Кто это?"
"Одну минуточку. Сейчас с вами будут говорить!" - торжественно
отчеканил Саранцев и передал трубку затаившей дыхание женщине. Та
буквально выхватила ее у него из рук.
"Алло! Алло, это я, Игорек! Ну кто, кто. Лена!.. Хорошо, буду говорить
тише.
Игорек, - женщина перешла на полушепот, - мне с тобой надо срочно
поговорить...
Не по телефону.
Саранцев с достоинством вышел из будки, но выйдя замер, не в силах уйти.
"Игорек, - продолжала нежно лепетать Лена, - я говорю, мне: Кто? Да
никто, господи. Какой-то совершенно незнакомый человек... Ну вот, а что
мне оставалось делать?.. Ну что за глупости, Игорек, я его совершенно не
знаю и знать не хочу.
Его вообще уже нет, он исчез навсегда", - вдохновенно пела она в трубку.
После этого ничего уже не оставалось, как в самом деле исчезнуть.
Навсегда.
Итак, возникла Лена. Она смотрела на Саранцева приветливо, но печально.
"Привет, Саранцев, - сказала она и улыбнулась. - Ты меня давно ждешь?"
"Давно, - кивнул Саранцев. - С того самого дня".
"Будто бы! - засмеялась Лена. - Ну вот, дождался. И что теперь?"
"Как что... Пойдем куда-нибудь".
"Не получится. Во-первых, у тебя какой-то странный вид. Куда с тобой
пойдешь.
Во-вторых..." - она с досадой покосилась куда-то в сторону.
"Игорь? - догадался Саранцев и тут же увидел сияющую, довольную
физиономию Гоши.
"Опять он!?" - ахнул Саранцев. "Да как тебе сказать..."
"Понял, - мрачно кивнул Саранцев, - они все такие. Все на одно лицо.
Что Гоша, что Игорек". "И никуда ты, Саранцев, от них не денешься, -
покачала головой Лена.
" Куда ты, туда и они".
"Точно, - подтвердил Гоша и вдруг доверительно зашептал Саранцеву прямо
в ухо: - Вот ты, Паша, такой умный, весь такой ведущий конструктор, вот ты
мне скажи...
Да ты, Паш, спишь что ли?"
Саранцев без всякой охоты открыл глаза. Реальность была еще гаже
сновидения.
Гоша, уже изрядно пьяный, сидел за столом и глядел на него в упор
недвижными, мутными глазами.
- Проснулся? Так вот, я говорю: что бабе всего больше нужно? А? Стишки?
Лирика-романтика? Нет? Это дело? - он многозначительно выпятил локоть.
- Тоже нет. То есть не совсем. Бабе, Паша, боле всего срам нужен. Понял?
Чем срамней, тем скусней. Ты не отмахивайся, я тебе правду говорю.
- Саранцев мотнул головой, словно отгоняя кошмарное видение и тут же
заметил, что народу в комнате прибавилось. Вернулась Тамара. С ней было
еще двое, маленький, угловатый человечек, передвигавшийся нелепыми
толчками, как морской конек, и коротконогая, бесцветная женщина с
неприступным лицом, упорно не желавшая снимать плащ. "Это Гелена, Павлик.
Она тоже стишки пишет. Ты, Гель, нам почитаешь сегодня?"
Морской конек сделал еще несколько скачкообразных движений и сел рядом
с Саранцевым, злобно шмыгнул носом и представился: "Афанасий". На столике
уже уныло возвышалась ополовиненная бутылка темно-лиловой бурды.
- Наконец-то вы проснулись, - высоким, насморочным голосом произнесла
Гелена и неприязненно оглядела Саранцева с ног до головы, - а то это
как-то даже странно, - все веселятся, а вы спите. Это даже как-то
неприлично.
- Я это так понимаю, что он нас тут всех не уважает, - мрачно сказал
Афанасий. - Вот если б мы тут все были ведущие конструктора, так он бы
тогда всех уважал.
- Отвяжись, - сказал Гоша, - Паша наш человек.
- Ой, мальчики! - сказала вдруг Тамара, страдальчески приложив пальцы к
вискам, - У меня ведь горе. У меня Федя пропал. - Какой еще такой Федя? -
насторожился Гоша.
- Да попугай, - махнула рукой Тамара. - Помнишь, Паша, Федю? Вылетел из
клетки в форточку. Я прямо вчера весь вечер плакала. Так жалко, прямо.
Попугая Саранцев помнил. Это было презабавное крохотное создание,
похожее на перекрашенного цыпленка, несмотря на все старания не желавшее
говорить по-человечьи и громко выщелкивающее свои исконные попугайские
слова.
- Жаль, - искренне сказа Саранцев. - Вот его действительно жаль.
- А пускай в Африку летит, предложил Гоша. - Помните: А-а! И зеленый
попугай!
Том, помянуть бы надо Федьку. Как у нас там энергоресурсы?
- У меня только один талон, Гоша, жалобно ответила Тамара, - я на него
хотела кофе растворимого купить. Мне продавщица знакомая обещала.
- Кофе? - Лицо Гоши оскорбленно вытянулось. Да ты что, какое такое
кофе! Кофе пусть Паша пьет в своей квартире. Не травмируй меня, Том, выдай
талончик. Мы сейчас с Пашкой сгоняем до магазина и продолжим
содержательный вечер.
Тамара притворно вздохнула и вышла из комнаты.
- Жалко попугая, - вновь сказал Саранцев. - Хоть не говорящий, а
смотреть на него весело было. Попугаи вообще похожи на людей. И взгляд у
них другой, не птичий.
- Ну вот заладил - жалко-жалко! - напыжился Гоша. - Если хочешь знать,
это я его в форточку выкинул. Это между нами. Пусть летает на свежем
воздухе.
- Как это?! - ахнул Саранцев.
- Да так как-то. Я вообще, Паша, не люблю животный мир. Шумит, воняет,
жрать просит. Скажешь, нет?
- Нет, - твердо ответил ему Саранцев, поднялся и со злостью прибавил. -
Тебя ж вон никто в форточку не выбросил. А ты и шумишь, и воняешь, и жрать
просишь.
Тут вовремя возникла Тамара с заветным талоном в руке, который
окрыленный Гоша тотчас бережно принял из ее рук.
- Вот! Это я понимаю! Обрадовано заорал он. - Айда, Паша, забыли старое!
- Ну айда, - решительно сказал Саранцев. Он понял, что это есть
прекрасная возможность выйти наконец с честью из этого дома, выкарабкаться
раз и навсегда из этой густой взвеси, чтоб после недолгих поисков найти
наконец подобающий ему мир полутемных гостиных, негромкой музыки,
сдержанных мужчин и красивых одиноких женщин...
На улице моросил дождь, асфальт был покрыт радужной слизью. Саранцев
уже наметил перекресток, где он тихо распрощается со своим попутчиком и
уйдет, сославшись на дела. Однако как раз на намеченном перекрестке Гоша
облегченно схвати Саранцева за локоть.
- Все, пришли. Однако ты чешешь. Совсем загнал. Значит, давай скорей
червонец, талончик у меня. Сейчас мы...
- Видишь ли... - солидно начал было Саранцев.
- Нет, почему, деньги-то есть, но ...
- Та чего мы стоим? - Гоша вновь схватил его за локоть и потащил к
освещенному нутру магазина. - Деньги есть. Талон есть. А мы, понимаешь,
стоим.
В узком полутемном коридорчике колыхалась бесформенная масса людей.
Пахло сырой одеждой и спиртным выхлопом. Очередь походила не некое живое
медузоподобное существо, орущее, стонущее, выгибающееся кольцами, с
множеством щупалец, присосок, прожилок, клювообразных отверстий, время от
времени отторогающее наружу обезумевших, обессиленных человечков, с
бледной, бессмысленной улыбкой прижимающих к себе расползающиеся букетики
горлышек, наклеек...
- Давай сюда червонец и стой тут! - гаркнул Гоша прямо в ухо.
- Так вон очередь-то какая, растерянно, с надеждой сказал Саранцев,
лихорадочно шаря в кармане.
- Какая очередь! - Гоша зло скривился. - Я тебе что, сын бешеной матери
в очереди стоять! Иди за мной, чудик!
Он ухватил Саранцева за запястье жесткой костяной клешней и, крякнув,
ввинтился в упругое человеческое месиво. Очередь всколыхнулась.
- Куда!! - заметалось сразу несколько бабьих голосов. - Куда лезешь,
алкаш поганый!
Гоша на мгновение остановился, закрепляясь на отвоеванном плацдарме,
сращу распространив вокруг себя матерый запах пота.
- Сынок у меня! - хрипел он, выкатив белки и вновь с натугой
вклиниваясь в сопротивляющуюся массу. - Болеет! Врач компресс прописал.
Андрюша, сынок.
Круглый отличник.
Саранцев, задыхаясь от отвращения, покорно втиснулся в образовавшийся
тоннель.
Кто-то ударил его локтем в подбородок, шляпа съехала на переносье и не
было возможности вернуть ее на место.
- А вот хрен тебе, а не Андрюша! - зарычал какой-то грузный мужчина в
брезентовой куртке и схватил огромной красно-синей лапищей Гошу за ворот.
- Морда твоя шакалья!
Гоша взвизгнул и затравленно обернулся к Саранцеву - Паша, скажи ему! -
и, воспользовавшись паузой, рванулся в сторону, увлекая за собою
Саранцева, издал душераздирающий стон, выдавил в сторону причитающую
старушку и прилип к окошечку. Саранцев же, потеряв опору, почувствовал,
как крутая человеческая волна неумолимо относит его в сторону.
- Пашка! - в нескольких метрах от него тускло замаячило напряженно
ненавидящее лицо Гоши. - Червонец сюда! Скорей ты, гад, сволочь!
Саранцев с трудом вынул из кармана кошелек, срывая ногти, открыл его,
вытащил десятку и, поднатужившись, всунул в скрюченную гошину ладонь.
Через мгновение исчезнувшая было ладонь вернулась, в ней зеленовато
блеснуло кургузое горлышко бутылки.
- Держи! - сипло выдохнул Гоша, сунув в руки Саранцеву тупорылую
емкость. - А ты боялся. Давай на выход... Или нет. Стой пока.
И вот тут случилось нечто уж вовсе неожиданное и невероятное.
Продавщицу, маленькую багроволикую женщину, кто-то окликнул и она,
оттолкнув от себя чью-то рвущуюся к ней руку, степенно уплыла куда-то
вглубь. Гоша напряженно засопел и вдруг проворно просунул руку в окошечко,
как-то противоестественно ее выгнул, схватил одиноко стоящую у
бездействующей кассовой коробки поллитровку, втянул ее обратно. Стоящие
рядом потрясенно охнули. "Спокуха", - забормотал Гоша, бессмысленно
гримасничая, сунул похищенную бутылку совершенно оторопевшему Саранцеву и,
упершись ладонями ему в спину, стал выталкивать его из очереди.
Саранцеву показалось, что наступила гробовая тишина. Потом сзади кто-то
- может, продавщица - пронзительно взвизгнул, и тотчас все вновь пришло в
движение, заходило ходуном. Гоша быстро обернулся, вырвал у него из рук
обе бутылки, подмигнул, шепнул: "Давай по-быстрому" и исчез, словно не
было его...
Толпа вздыбилась, как штормовая волна, и вскоре Саранцев обнаружил себя
прижатым к стене в тесном тамбуре между двумя стеклянными дверьми в
окружении нескольких разъяренных женщин и долговязого равнодушного
милиционера.
- Я все видала! - вещала полная женщина в пестром, словно сшитом из
лоскутов плаще. - Двое их было. Один - плюгавый такой, вечно тут трется.
Он бутылку-то схватил и этому сунул. А сам сбежал. Двое их было. Я сама
видала.
- Где бутылка? Кто с тобой был? - сонно спросил милиционер, пристально
глядя ему в глаза. Глаза, однако, были тусклые и мутные, такие глаза
бывают у спящего, если ему приподнять пальцем веко. - Я тебя спрашиваю!
- Не знаю, - угрюмо ответил Саранцев. - Я вообще его не знаю.
- Не знаешь. Ладно. А зачем бутылку взял, если не знаешь?
- Я не брал никакой бутылки, - Саранцев отчаянно, словно силясь
проснуться, замотал головой.
- А кто взял? Может, тогда это я взял? - милиционер мелко засмеялся и
требовательно обвел всех глазами, приглашая присоединиться. Толпа послушно
разразилась дружным разоблачительным смехом.
- То есть я взял, - забубнил Саранцев. - Он мне ее сунул в руку, я и
понять ничего не успел, и тут же забрал обратно.
- Кто забрал?
- Ну этот, Гоша.
- Гоша? - милиционер снова обвел всех торжествующим взором. - А
говоришь, не знаю. Неувязочка выходит. А пойдем-ка со мной, гражданин. Там
разберемся.
Сопровождаемый милиционером, отделился Саранцев от ликующей очереди и
вышел на улицу. Милиционер шагал чуть позади и бдительно держал его за
локоть. Саранцеву казалось, что вся улица смотрит на него с опаской и
гадливостью. Он с тоской вглядывался в ближайшее будущее и не находил в
нем просвета. Любой подзаборный бродяга был в сей момент на голову выше
его, ибо был свободен.
Крестный путь уперся в нетерпеливо урчащий милицейский "уаз".
Милиционер свободной рукой отворил дверцу и Саранцев неловко, стремясь
опередить унизительный тычок в спину, влез в его полутемное нутро.
- Это еще кто? - недовольно спросил кто-то, едва различимый.
- Да так, шакал один. Бутылку спер с прилавка. Говорит, не брал. Умрешь
с ними.
Ладно, ты подожди еще немного, скоро поедем.
- Да поехали сейчас, чего еще ждать-то, - недовольно протянул
неразличимый.
- Сейчас, сейчас. Галку только заберем. Она уже закрывается.
- Галку! - недовольно проворчал голос. Саранцев наконец разглядел его.
Это был молоденький милиционер с коротким туловищем и длинными ногами, он
немного напоминал паука-сенокосца. - Могла бы и пешочком, жди ее теперь. -
И тотчас, спохватившись, грозно глянул на Саранцева. - Ты зачем бутылку-то
спер, коррозия!
Это если каждый начнет...
- Я не брал, - начал Саранцев.
- Видали? Он не брал! - весело сказал кому-то длинноногий. А кто брал?
Получается, что я брал?
В ответ тоненько, подобострастно захихикали. Саранцев глянул в угол.
Там, как оказалось, сидел, весь скрючившись, мальчик лет четырнадцати,
какой-то весь сырой и бесцветный, как кусок слипшихся фабричных пельменей.
- Ты сиди, помалкивай! - прикрикнул на него длинноногий. - Мотоцикл
хотел угнать, - сообщил он Саранцеву. - На ногах чуть стоит, а туда же.
- Не угонял я! - надрывно выкрикнул мальчик и заплакал, шумно
прихлюпывая носом.
- Дяинька-милиционер, отец ты мой, родненький, последним пидором буду,
не угонял я! Я поглядеть только хотел, пощупать руками. Дяинька!! У меня
судьба трудная, семья неблагополучная, я вообще круглая сирота...
- А ну цыц! - сурово прикрикнул милиционер. - Ты погляди, все,
бляха-муха, честные. Всех жалеть да любить надо. А мотоциклы угоняет кто?
Пушкин! Вот ты, - он как-то даже уважительно глянул на Саранцева, - такой,
бляха-муха, вроде честный. А бутылку с прилавка скомуниздил...
- Поймите, я не брал, - устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и
сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера - и про
Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.
- Ну вот, - перебил его длинноногий, - Говоришь, не пью, а сам,
бляха-муха, лыка не вяжешь.
- Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! - тоскливо запел мальчик.
- Давай, пой, - согласился милиционер, - я время засеку. Сколько минут
пропоешь, столько раз по шее получишь. Мальчик издал носом водопроводный
звук и смолк.
Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый
милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за
ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.
- Мальчики! - пропела она, бедненькие! Заждались совсем... Ты давай
залазь да поехали, - сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью
хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно
от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием
признал продавщицу винного отдела.
- Тетинька! - снова зарыдал мальчик. - Вот только вам одной правду
скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?
- Это еще кто? - удивилась продавщица.
- Да так, сволота, - махнул рукой первый милиционер. - Этого-то узнала,
наверное, - он кивнул на Саранцева, - бутылку у тебя спер...
- Так это не он, - усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева
крохотных перламутровых глазок. - Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.
- Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, - пробормотал первый
милиционер. - Поехали, там разберемся.
- Павлик, - растерянно сказала вдруг продавщица. - Павлик Саранцев. Ну
точно!
- Какой такой Павлик? - встревожился второй милиционер.
- Я ж говорю - Саранцев! - вскрикнула продавщица. - Мы с ним учились в
одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова... Ба,
неужто забыл?
Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно
это было. Важно другое - забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно
было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе
безнадежной топи...
- Еще бы не помнить, - сказал он вдруг вольно раскованно, словно
находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.
- Он у тебя бутылку спер, - вежливо напомнил ей первый милиционер.
- Кто, Павлик? - глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли
из виду от негодования. - Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку,
я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.
- Вообще-то он не пьяный, - осторожно подал голос второй милиционер.
- Конечно не пьяный! - воодушевилась одноклассница. - Я ж говорю...
Слушайте, мальчики, отпустите вы его, а? Да чтоб Павлик Саранцев -
бутылку? Даже смешно.
Ма-альчики!
И потому, как мальчики переглянулись, солидно так, основательно, он
понял:
отпустят. Ну, может не сразу, ну помурыжат еще, попереглядываются,
похмыкают, а потом отпустят. И тут на радостях опознал-таки Саранцев свою
избавительницу. В самом деле, была ведь такая, Галя Решетникова,
маленькая, худенькая, ушла, кажется, в восьмом классе куда-то в училище и
с той поры бесповоротно всеми позабыта. И никогда бы уж, верно, не
вспомнил...
- Ну и что? - первый милиционер говорил медленно так, с растяжечкой, -
что ли, отпустить мужика?
- Отпустить! - решительно и победно произнесла продавщица.
- Короче, так. Документы какие с собой есть? - столь же медленно
спросил первый.
- Есть, - радостно сказал Саранцев, и, порывшись, добыл из кармана
величественный, как молитвенник, паспорт. - Вот. Знаете, по чистой
случайности с собой. Обычно не ношу. Талоны забирал.
Однако первый, приняв документ, не стал его даже раскрывать, а попросту
сунул его в карман. - Короче. За паспортишкой зайдешь завтра в отделение.
Знаешь, где?
Зайдешь в триста вторую комнату, к капитану Дорохину. Понял меня?
Сейчас иди домой, тут не гужуйся. Понял меня?
- Павлик, кого из наших увидишь, привет от меня огромный! - сказала
Галя Решетникова. Ее глаза сияли радостью и добродетелью.
- Передам, - тихо сказал Саранцев, когда очутился на воле, дверца за
ним закрылась и "уазик" укатил прочь. - Непременно. Всем, кого увижу.
Привет от Гали Решетниковой...
Саранцев брел, не разбирая дороги, отгородившись от мира, как коконом,
туманной моросящей влагой, от которой он сам стал тяжелым и рыхлым, как
хлебный мякиш.
Звуки плавали в мутноватой жиже суетно и бестолково, сливаясь в
неразличимый, ненужный фон. Очень скоро безудержный восторг от нежданного,
чудесного избавления расплылся и перерос в горькую обиду непонятно на
кого, а потом в невыносимый, тянущий душу стыд. "За что? - задавал он себе
глупый, выспренний вопрос. - Что я им всем сделал?" Казалось, он ненароком
прогневил кого-то очень могущественного и капризного.
Когда же Саранцев решил осмотреться, дабы определить местонахождение,
он обнаружил, что вновь находится на Тамариной улице и даже под стенами
Тамариного дома. Оставалось лишь повернуть назад, что он и сделал. И
тотчас, на углу столкнулся с веселой компанией. Впереди на несгибающихся
ногах, преодолевая какое-то незримое препятствие, шагал Афанасий. Следом,
воинственно сцепившись, шли Тамара и Геля. И замыкал процессию Гоша. Он-то
и заметил запоздало затаившегося Саранцева.
- Паша! - закричал он нараспев. - Родимай! Живой! А ты, Том, боялась! Я
ж говорю, Паша у нас в воде не горит и в дерьме не тонет.
Саранцев пытался было обойти его, но тот прочно ухватил его за плечо.
На другом плече повисла Геля.
- Павел, - сказала она сурово и властно, как вдовствующая королева. -
Нам с вами надо серьезно поговорить.
- Отстань, Гелька, мрачно сказала Тамара, глядя на Саранцева
исподлобья. - Ты вообще-то, Паша, куда шел, если не секрет? Уж не ко мне
ли?
- Нет, - сконфузился Саранцев, - я так, случайно. Как-то уж
получилось... - Видал? - взвился Гоша. - Я не ревную, но предупреждаю.
- Да уйду я сейчас, - взорвался Саранцев, - пошли вы все!
- Да ты не понял, - Гоша залился тихим смехом. - Шучу я, дурак. Мы тут,
понимаешь, такси ловим.
- Ловите что хотите. Мне-то что. Попутного ветра.
- Опять не понял. Мы не ехать. Мы хотим у таксиста пузырь прикупить.
Нужна гуманитарная помощь. Полтора червонца хватит. Ты мне адресок оставь,
я тебе вышлю наложенным платежом.
Саранцев молча толкнул Гошу в плечо и вновь попытался его обойти, но
тот повис на его плече, как бульдог.
- Ну-ка не жмись, Саранцев-Засранцев. Так обидеть можно. Афонь,
давай-ка тормознем ведущего конструктора. Он сейчас у меня...
Гоша не успел договорить. Саранцев, плохо соображая, что он делает,
взял его за отвороты плаща и рывком прижал его к мокрому бетонному столбу.
Было ощущение, что внутрь ему плеснули крутого кипятка.
- Пусти, козел, сучий выкидыш, - прохрипел Гоша, тараща порозовевшие
белки. - Я маму твою...
И тут произошло нечто вовсе непонятное. Ладони его вдруг ощутили тощую,
влажную гошину шею и слегка, словно для пробы, сдавили ее. Обида, ярость,
унижение, боль, душившие его, разом улетучились, осталась поразительная,
не сравнимая ни с чем легкость. Он спокойно, даже деловито подумал о том,
как просто сейчас приложить небольшое, чисто символическое усилие, чтобы
напрочь лишить эту слабо трепыхающуюся плоть пакостной, никчемной души, и
если он не делает этого, то оттого лишь, что какая-то невесомая и
невидимая рука легким дуновением легла на запястье и не хотелось ничего
делать, чтобы лишиться этого прохладного, бестелесного прикосновения.
Вокруг него что-то происходило, кажется, его кто-то пытался оттащить, а он
внимательно, точно в микроскоп , смотрел в задергивающиеся пеленой глаза,
не то все еще раздумывая, не то стараясь запомнить, не то намереваясь
что-то сказать...
Саранцев наконец разжал ладони. Гоша судорожно всхлипнул и бесформенно
сполз вдоль столба, растекся в студенеобразную массу, хватающую воздух
всеми порами. И тут же Саранцев почувствовал саднящую боль в ухе (неужто
ударили?), услышал голоса, увидел Тамару, что-то кричащую от страха и
ненависти, опухшую, в съехавшем набок берете. Их уже обступила небольшая,
но энергичная толпа, кто-то предложил вызвать милицию... Это окончательно
привело Саранцева в себя. Он стал боком выбираться, люди тотчас послушно
расступились. "Уведите меня отсюдова", - услышал он за спиной плачущий
фальцет Гели.
Стараясь быть незаметным и для того почему-то ссутулившись, он прошел
полквартала и обернулся. Толпа наконец рассеялась, а процессия скорбно
двинулась дальше, в сторону Тамариного подъезда. Тамара вела ожившего Гошу
под руку, тот с трудом волочил ноги и ошалело вертел головой, словно
отгонял насекомых.
Тут Саранцев резонно предположил, что все мыслимое с ним сегодня уже
приключилось, грехи его искуплены, и решил закурить. Без особой надежды
пошарил он по карманам и к удивлению обнаружил во внутреннем кармане
полурассыпавшуюся пачку "Астры", оставшуюся, видимо, с осени. Это была
удача, которую он счел символичной. Она зримо означала конец его
злоключений. Спичек не было, но припозднившаяся Фортуна подослала ему
курящего прохожего.
- Чего это они? - полюбопытствовал прохожий, кивнув на беснующихся на
ветвях дерева воробьев. - Сдурели совсем. Период у них, что ли, такой?
Саранцев поднял голову и потрясенно замер: прямо под матовой чашей
фонаря, ярко освещенный сидел на узловатом суку жалкий в своей
воинственности зеленый попугай. Возле него роился в неистовом кураже
воробьиный сброд.
- Федя, - оторопело сказал Саранцев. - Нашелся!
- Чего! - встревожено попятился прохожий. - Вы меня путаете с кем-то.
Меня Серегой зовут.
- Я говорю - попугай... - шепотом сказал Саранцев и показал пальцем
вверх. - Вон, видишь?
- Точно! - ахнул прохожий. - Вообще-то хана ему. Заклюют. Вон злые
какие.
Воробьи они как люди, если не хуже. Жалко, красавец-то какой. А эти не
заклюют, сам с холоду околеет. Заморозки к ночи диктор обещал.
Попугай вертел короткой, отливающей просинью шеей, беспокойно
переминался на своем суку, словно пробуя на прочность. Сидящий неподалеку
воробей сорвался с места, покружил, словно примериваясь, и ударил грудью
снизу вверх. Попугай жалобно цвиркнул, захлопал крыльями, но удержался.
- Кыш! - вдруг яростно закричал Саранцев, сорвал с головы шляпу и
угрожающе замахал ею в воздухе. Воробьи недоумевающе заголосили. И тогда
Саранцев решительно снял плащ, положил на развилку раздвоенного ствола,
потом, подумав, снял также и пиджак и, аккуратно сложив, положил туда же.
Прохожий наблюдал за ним с интересом. Разоблачившись, Саранцев ощутил
мощный прилив сил, легко вскарабкался на развилку и, держась за ветки,
двинулся вверх по наклонному стволу. Когда до попугая осталось метра два,
тот вдруг взмахнул крыльями, переместился на другой сук. Положение
осложнилось. Саранцев преодолел еще несколько героических метров и вновь
приблизился. Попугая скосил на него глаза и напружинился.
- Федор, - задыхаясь, сказал Саранцев и сделал еще шаг, - ты меня
узнаешь?
Попугай замотал головой и, похоже, вновь вознамерился взлететь. -
Федька, - Саранцев предупредительно остановился, - пойми наконец, что это
глупо. Ты ничего этим не докажешь. Попугай склонил голову набок.
- Думаешь, я не понимаю? Понимаю. Свобода. Полет. Вольный ветер.
Думаешь, мне не осточертела вонючая клетка? - он снова сделал осторожный
шаг, поравнялся и стал медленно тянуть руку. - Но до лета далеко, Федь.
Ночью заморозки. Диктор обещал.
А воробьи? Им ничего не докажешь. А мы лучше вот что сделаем. Поживешь
у меня до лета. А потом выберемся и поедем в Африку. А? Возьмем билет
Казань-Найроби, - рука медленно скользнула выше и замерла в полуметре от
вздрагивающего попугаева тельца.
"Врешь ты все, Саранцев, - сказали грустные глаза птицы, - никуда мы не
поедем.
- Деньги-то откуда? Ты вниз-то посмотри".
- Жизнь покажет, - тихо ответил Саранцев и осторожно накрыл Федора
растопыренной ладонью. Попугай махнул крылом и затих.
Когда Саранцев спустился вниз, продрогший и усталый, ни плаща, ни
пиджака она на месте не обнаружил. Пропал бесследно и любознательный
прохожий. Лишь одинокая шляпа сиротливо трепыхалась на ветке. "Воробьи они
как люди, - задумчиво повторил Саранцев. Он от души пожалел добротный,
хотя и старый плащ на теплой подкладке, удобный и практичный польский
пиджак, кошелек с нерастраченной получкой и талонами на апрель месяц,
австрийскую авторучку с Моной Лизой, паспорт... И тут вспомнил Саранцев,
что паспорта-то как раз в кармане не было!
Лежит его паспорт в целости в милицейском отделении у капитана Дорохина!
Саранцев повеселел, осторожно засунул тонко сопящего попугая под
рубашку, надел шляпу и зашагал домой. "Найроби!" - вдруг отчетливо и
громко произнес из-под рубашки отогревшийся и осмелевший попугай Федор.
СНЕГОПАД
Обыкновенное кафе. Даже не кафе, а рюмочная. Все на месте - низкий,
давящий потолок с грубой лепниной и подозрительно желтыми потеками,
столики с дистрофичными иксобразными ножками, тяжелый дух засорившейся
водопроводной раковины, музыка с мигалочками, барменша (или как там,
барвумен?) с профессионально сонным лицом, на заднем плане - синхронно
жующие морды охранников-вышибал. Наверняка, раньше тут был какой-нибудь
приемно-сдаточноый пункт.
Этот, в полупальто, уже заказывает. Задержимся покуда, столиков
свободных много, это хорошо. Мало народу -"это тоже хорошо. Какая-то
совсем юная дева в ядовито-желтой ушанке из последних сил развлекает
долговязого вислоносого юнца.
По одежде - иностранец, по выговору - поляк или чех. На подоконнике
пристроилась еще одна парочка, дама что-то гневно и шепотом выговаривает
своему невменяемому спутнику и показывает на часы. И еще двое-трое
совершенно неразличимых и безмолвных. Тот, в полупальто, заказал коньячок,
пятьдесят грамм, стакан минералки и шоколадку. Скромненько. Вот и моя
очередь. Барвумен поднимает на меня жвачно-млекопитающие глаза, что
означает: Говори, но по быстрому. "Мне, пожалуйста, водки, стакан
минеральной. Ну и закусить. Что у вас, винегрет?
Давайте винегрет". -"Сколько?" - "Винегрета?" - "Водки сколько,
гос-споди! Сто, двести?" - "Давайте... давайте двести..." Тот, в
полупальто, встал за самый дальний столик в углу. Как чувствует. Почему -
как? Чувствует. Теперь со всей этой снедью надо плавно переместиться туда,
к столику в углу. И не тянуть, не тянуть, а то ведь допьет свой коньяк,
сжует шоколадку и поминай как звали... А вообще утробное какое-то
местечко, будто со страшной картинки в детстве. Были такие картинки. Они
потом снились. И сейчас очень хочется - проснуться. И главное, еще не
поздно уйти отсюда. Навсегда, навсегда...
Когда Виктор Сергеевич переместился к столику, неподвижно стоящий за
ним мужчина, не подняв головы, отрешенно вертел в руках ополовиненный
стакан с мертвенно пузырящейся газировкой. Неужто ждет? Теперь главное -
как-то начать разговор.
Как угодно, наплевать, с любой глупости. Или уж выпить сперва?
Половиночку...
Ф-фф!
А это еще что? Ха, пуговица в винегрете. Дамская пуговка.
- Пуговица, - неожиданно громко хмыкнул Виктор Сергеевич, концом вилки
брезгливо выбросил на столик маленькую желтую пуговицу. - Как говорится,
пикантное блюдо.
- Это вы мне?- поднял голову сосед по столику.
- Да. То есть - вообще. Не в пуговице, конечно, дело...
- Не в пуговице. А в чем тогда? Говорите, только поживее. Вы меня уже
который час пасете. Ну так вот, я вас слушаю. Что вы имели сообщить?
- Видите ли, - Виктор Сергеевич нервно стиснул стакан, - мне
действительно кое-что хотелось вам сказать. Вернее, спросить. Вы только не
удивляйтесь.
- Не удивлюсь.
- Дело в том, что вы очень похожи на одного человека. Вернее... Черт,
дикость какая-то! Понимаете, это было давно, лет двадцать... пять тому
назад. Нет, ровно двадцать пять! Как раз в декабре. У нас сегодня седьмое?
Так вот, двадцать пять лет и два дня. Я тогда в армии служил... Это,
простите, вам ничего не говорит?
- Не говорит.
- Но как же так! - воскликнул было Виктор Сергеевич, но тут же осекся -
получилось глупо. Но почему-то именно в этот момент он почувствовал, что
не ошибся. Такого сходства просто быть не могло. Главное - голос! Это
характерное "В" с прикусом. Больше похожее на "Ф". Эта манера поминутно
закрывать глаза. Не моргать, а именно закрывать глаза. Ну и что теперь
делать? Бежать? Ведь просто быть такого не может. Бред!!
И вообще тут произошло нечто странное. Сначала будто совершенно исчез
воздух.
Его словно разом откачали, попросту вынули густой, продымленный
туманный куб.
Люди пропали, остались только колышущиеся тени вышибал. Потом он
совершенно отчетливо с горячечной ясностью увидел себя со стороны,
одинокого, привалившегося к столику с полупустым стаканом в руке. Рядом с
ним никого не было. Причем сам он выглядел таким одиноким, потерянным. Ему
вдруг стало жаль самого себя, словно он видел себя в последний раз.
"Бред", - с непонятным ожесточением повторил Виктор Сергеевич, крепко
зажмурился и вновь открыл глаза.
Люди вернулись, кроме девицы с чехо-поляком. Его собеседник был на
месте и смотрел на него с любопытством.
- Что с вами? - спросил он с равнодушным участием. - Вам нехорошо?
-Нет, - Виктор Сергеевич с усилием рассмеялся. Он в самом деле немного
пришел в себя. Только голова еще кружилась.
-Ну и что с вами приключилось четверть века назад? - с улыбкой спросил
сосед по столику. - Если не секрет. Кого я вам напомнил?
- Да это долгая история, - начал было Виктор Сергеевич.
- Ой, тогда нет, - замахал сосед руками. - Тогда увольте. Давайте
допьем и пойдем себе. Будем здоровы.
Виктор Сергеевич торопливо выпил. Водка показалась ему омерзительной,
чтобы подавить тошноту, он шумными глотками выпил до дня стакан минералки.
- Что-то вы не в себе, - покачал головою сосед. - Нельзя же так. Ну
обознались, ну бывает. Ей богу, вы меня заинтриговали. Может, все же
расскажете?
Конспективно. Стойте, давайте-ка мы закурим. Я вообще-то почти не курю,
но при себе имею всегда. Прошу...
- В общем, я тогда служил в армии. Вернее, дослуживал. Наш призыв со
всех рот уже разъехался, а нас все мурыжили, мурыжили. И вот наконец -
железно!
Послезавтра отправка. Вы представляете, что творилось! И тут - на тебе,
меня в караул. Я Цурикову, это наш взводный, говорю: Товарищ лейтенант,
какой еще караул, служить осталось полчаса и две минуты! А он смеется,
это, говорит, мне решать, сколько тебе осталось служить. Захочу, до Нового
года будешь тут кирзу жевать. В общем, делать нечего -дембельский караул.
Пост номер семь, сторожевой, трехсменный, круглосуточный! Заступил я с
двух до четырех ночи, самое дурное время, спать хочется, как из пушки. А
мне еще каптер дал спирту в пузырьке, два патрона для дембельского салюта.
Пост-то мой, номер семь, сторожевой, значит, патронов часовому не выдают,
ходишь с пустым автоматом, как пугало. Спирт я сразу выпил, снегом
зажевал. Снег, я скажу, в тот день был особенный, прямо лавина какая-то.
Просто, знаете...
- Это имеет отношение к делу? - нетерпеливо перебил его сосед по
столику.
- Имеет, - помолчав, ответил Виктор Сергеевич. - Имеет отношение...
Значит, я говорю, снег был. В общем, стало мне после спирта сперва легко и
приятно, зато потом и вовсе несносно спать потянуло. Ну спасу никакого.
Ладно, думаю, погодит салют. Ну и залез в кабину ПАРМа. ПАРМы - это...
- Передвижные авторемонтные мастерские, - перебил его сосед по столику.
- Знаю.
Дальше.
Ага. До смены времени полно. Подремлю хоть с полчасика. Сразу же уснул,
и сон приснился - будто я у себя в городе, со Светкой, была у меня такая
подружка до армии, идем будто по улице. А я почему-то в шинели да с
автоматом. Зашли в кино.
Я автомат-то на колени положил, сижу смотрю. Вдруг дверь в зал
открывается, а оттуда - темень и жуть, и холод, я скажу, страшный. Я будто
бы говорю: Свет, я пойду дверь прикрою, а то холодно, а она мочит и вдруг
- раз! - с колен у меня автомат. Я ей хочу сказать, мол, ты не трожь, там
один патрон в рожке, а сам не могу. А из открытой двери, из тьмы этой
ледяной - голос Цурикова: "Ефрейтор Никитин, кто вам дал право покидать
пост?!" Я тут же проснулся, в кабине темень - стекла по самый верх снегом
занесло, дверца открыта, автомата у меня на коленях нету, а у двери
человек стоит, тоже солдатик, и на меня смотрит. Потом говорит...
Ефрейтор Никитин, еще судорожно отделяя сон от яви, сперва с чумным
недоумением, а после со страхом разглядывал незнакомца: в новеньком
армейском бушлате, с погонами младшего сержанта, рослый, на полголовы выше
его, смотрит спокойно, чуть насмешливо, но без угрозы.
- Гутен морген, герр капрал, - сказал он наконец полушепотом и
рассмеялся.
-Хорошо ли почивали?
Никитин одурело мотнул головой, хоть давно уже очнулся, а лишь
непонятно для чего изображал сонную одурь, напряженно, с опаской улыбнулся.
- Вот и я говорю, - продолжал незнакомец, - тяжкая у нас служба. Даже
спим и то с автоматом. Да ты вылазь, что ты сидишь, как сыч...
Никитин, все еще тряся головой и щурясь от ослепляющего после спертой
мглы кабины снега, выбрался наружу...
-... Я сперва еще , ей богу, подумал, пусть хоть кто, хоть черт, лишь
бы не Цуриков. Вылез, первым делом смотрю, где автомат. А он прямо рядом с
ним, к колесу прислонен. Надо бы взять, а боязно, возьмет да и треснет по
кумполу. А в голове мыслишка глупая вертится: это ж надо, в самый
последний день службы да такая хреновина! Даже не страх, а досада...
... И еще была надежда - вдруг обойдется. Ну хоть как-нибудь. Ведь
служить-то осталось...
- Ну ты никак не проснешься, - покачал головой незнакомец. - Не
трясись, я тебе все объясню. Короче, я тут неподалеку служу, в артполку.
Наверное, знаешь.
(Никитин молча кивнул.) Полтора года отслужил, мне к Новому году отпуск
обещали.
Дело и не в Новом годе, просто мне домой надо позарез. Хоть на пару
дней.
Короче. Я полкана вожу на газончике. Полкан у нас мужик ничего, но
стремный. Я полгода отпуск выпрашивал, наконец уломал. И вот,
представляешь, вчера ночью какая-то сучара у меня с "газона"
противотуманку сняла. Это, знаешь, фары такие, желтенькие. Полкан мне
давно мозги тер - почему машину на стоянку не ставишь!
Доиграешься. А мне лень было, дураку. Ночью приедешь, до стоянки
петлять, ворота запечатывать, обратно потом... Ну и доигрался. Завтра мне
полкана в штаб дивизии везти, представь, что будет, когда я на этой
одноглазой дуре к нему подкачу. Тем более, что завтра он по моим данным
будет с большого похмелья. Ясно дело, что отпуску моему - кистец,. А мне,
знаешь, ну позарез.... В общем так, герр капрал.. Давай, пока смена не
подошла, дойдем до вашего пэтэо, у вас там машин море, и старья, и новья.
Возьмем с какой-нибудь развалюшки противотуманку, а? Я ж у вас в пэтэо
бывал, когда аккумуляторы менял. Да ты не бойся, я как из отпуска вернусь,
так верну, у нас есть, я просто не хочу до отпуска шум подымать,
понимаешь? А после отпуска - мне хоть трава не расти. Служить-то осталось!
Так что через две недели я тебе прямо лично в руки...
- Через две недели? - Никитин через силу усмехнулся. - Меня послезавтра
тут не будет, не то что... Дембель!
- Дембель?! Тьфу ты! Так о чем тогда вообще говорить. Тебе сейчас все
до глубокой фени. А противотуманку я верну, не бойся, я с вашего пэтэо
ребят знаю...
-... я, говорит, ваших ребят знаю. Ну хочешь, говорит, я завтра же к
ним приду и договорюсь. Меня ребята на КП пропустят. А я его слушаю, а сам
на автомат смотрю. Стоит он, к колесу прислоненный, всего-то руку
протянуть. Тут мне в голову стрельнуло: "Айда, говорю, поглядим. Он прямо
расцвел, как хризантема в саду. А мне-то важно было его с места сорвать,
от автомата отвести.. Он прямо галопом припустился...
- И про автомат забыл? - усмехнулся сосед по столику.
- Какой там забыл! Он мне сам на ходу крикнул, не оборачиваясь:
"Автомат не забудь, капрал. Начальник заругается!"
- Ну и дальше что?
- Дальше? Дальше я автомат взял в руки. И так мне спокойно стало, скажу
вам, в жизни так спокойно не было. А потом еще зло разобрало неимоверное.
И непонятно, за что...
...за обморочный, обессиливающий, едкий, как похмельная рвота, страх,
за пересохший рот, за отвратительно мокрые ладони, за свою жалкую,
дерганую улыбку, за плоскую хитрость. И еще за его спокойную, беззлобную
самоуверенность и доверчивость. За то, что сам он никогда не смог бы так...
- Стоять! На месте стоять!
- Ты чего? - незнакомец, пораженно обернулся. - Мы же, вроде...
- Я сказал - стоять!! - кричал ефрейтор Никитин, с тоскливой ненавистью
осознавая, что кричит-то он, собственно, не от злости, а для того лишь,
чтоб их услышали. - Теперь назад! К стене, к стене! Незнакомец покачал
головой и шагнул обратно. - Даешь ты, капрал, - зло усмехнулся
незнакомец.. - Ты же дрых, как сурок вонючий, я бы мог вообще тебя не
будить. Просто подводить тебя, козла, не хотелось. А лучше всего - спрятал
бы твой автомат и ты бы мне эту противотуманку-противохеранку сам бы снял
да и принес. Гаденыш ты, вот что...
И Никитин почувствовал, что сгинувший было страх вновь проник в него
откуда-то снизу и словно разжижил внутренности, выдернул из него какой-то
стержень. Он даже толком не мог понять, чего он, собственно, боится. Вдруг
со слезливой злобой подумал о своих товарищах по караулу, сидят себе
сейчас в теплой, протопленной караулке, курят, болтают о бабах, ржут, а
почему бы нет, у них все в порядке, на них никто не смотрит с насмешливой,
презрительной угрозой, они еще могут вообразить себя невозмутимыми
храбрецами. Это почему-то именно ему, Никитину, выпал этот полночный бред,
причем в самый последний день службы.
- Да убери ты свою тухлую берданку! - незнакомец, зло обернулся, -а то
я не знаю, что у тебя пост сторожевой. Пустышка твой автомат!
- Ты думаешь? - ефрейтор Никитин позволил себе улыбнуться. Он вспомнил
про тот дембельский патрон.
И тут что-то мелькнуло в лице незнакомца, что-то мелькнуло. Он словно
почуял перемену, внезапную и опасную, ощутил невидимый, жесткий порог,
обжигающий холодом, от которого все живое цепенеет и скручивается в
бесконечную ледяную спираль. Но не от этой же насупленной, обмирающей от
страха твари...
- Дурак ты, капрал, определенно дурак, - сказал он сдавленно, словно
кто-то невидимый силился ему помешать. - Я вот возьму сейчас лопату
подлинней, и ты со своим автоматом...
-... Я, говорит, сейчас возьму лопату и хана тебе. Пикнуть, говорит, не
успеешь.
Да... Позвольте, что ли, еще сигареточку. Странные они у вас, куришь и
не чувствуешь. Это чьи такие? Польские? Интересно, откуда в Польше табак?
Тут, кстати, только что был один поляк. А мне вообще нравится слушать, как
польки говорят. Не поляки, заметьте, а польки. Или полячки?
- Польки. Так что дальше?
- Дальше? Интересно, значит. Вы, между прочим, кто по специальности?..
Да нет, это я так. Дальше? А давайте мы с вами еще по чуть-чуть.
- Я не буду, - сосед по столику накрыл ладонью стакан. - Да и вам
хватит.
- Ну-у, хватит, когда волна откатит, - подмигнул Виктор Сергеевич и,
оттолкнувшись от столика, легко, как аквалангист, добрался до стойки.
- Вам еще? Двести? - с лица барвумена сошла хрящевая маска и
изобразилось удивление. - А плохо не будет?
- Наливай, - снисходительно подала голос златозубая челюсть вышибалы. -
Будет плохо - вылетит на улицу, нынче снежок, остынет.
Тем же плавным толчком Виктор Сергеевич воротился к столику.
- М-да, - прохрипел он, с трудом выпив, - не пойму, с чего я вам все
это рассказываю. Очень уж вы... Так на чем мы остановились?
- На лопате, - напомнил сосед по столику и прикрыл глаза. - Кстати,
откуда там лопата?
- Лопата?.. А черт ее знает. А, ну так там же был щит пожарный!
Огнетушитель, прочее. Ну и лопата. Он берет эту лопату... То есть он
хотел. Но тут...
... Он успел заметить, как рвано вспучилась, словно оскалясь лоскутом,
его новая, только со склада шапка. ("Офицерская", - почему-то подумал он),
успел увидеть боком, как зарылась в снег выброшенная гильза. Самого
выстрела он не слыхал, был лишь толчок и дробно оттолкнувшееся в ближнем
лесочке эхо. Еще он увидел, как незнакомец неловко остановился, резко
подался вперед, словно силясь освободить увязшую в снегу ногу, и медленно
завалился набок. Упавшего тела он тоже не увидел, лишь смутно услышал
судорожный, влажный всхлип выгнувшейся, цепенеющей плоти. Вот и все.
Остальное сытно сглотнул снегопад...
- Потом я его спрятал. У нас там за проволокой...
- Зачем спрятали? Вы же часовой, лицо неприкосновенное. Доложили бы по
всей форме, установили бы нападение на пост. Благодарность была бы, письмо
на родину.
Школу бы в вашу честь назвали.
- Иронизируете... Зачем спрятал? Сам не пойму. Испугался. Жутко стало,
вот и спрятал... Там у нас за проволокой ручей метра два шириной, за ним
лес.
Неподалеку, шагах в десяти - яма. Я ту яму сам и рыл, когда салагой
был, в порядке наказания. Хорошая такая яма, вместительная. Ее еще снегом
не успело занести. Я его сперва туда, а потом ветками завалил, ветки рядом
лежали, мы их весной обрубали, чтобы подступы к заграждению очистить. А
потом снегом завалил, следы заровнял. Делал все спокойно, как дурной сон
досматривал. Даже ствол автомата вычистил, чтоб разговоров не было, гильзу
подобрал. Смотрю - все ровнехонько, будто не было ничего. Ни-че-rol Будто
сон досмотрел и проснулся.
Вот тут мне жутко стало. Когда тащил, забрасывал - все нормально,
следил даже, чтоб кровью не замараться. А как увидал, что - ни-че-го, -
страшно стало...
... мертвенно-белое слепое пространство, лавина бессильного,
нескончаемого снега, изломанные тени, пронзительно осязаемая тишина - он
вспомнил, именно так очень давно воображал он себе смерть, конец света. Он
понял, что именно так оно когда-нибудь и будет. Ему даже почудилось, что
он уже умер, а вместо него - жалкое подобие, дурно сработанный двойник, он
еще будет некоторое время ходить по свету за него, пока не сгинет, уже
окончательно, в таком вот снежном тумане.
- Да, - сосед по столику покачал головой, - впечатляющая история. И чем
она кончилась?
Через минут десять пришел разводящий со сменой. Иди, говорит, Никитин,
в роту, меняют тебя. Совсем, понимаешь. Отправка не завтра, а сегодня, в
десять утра. До меня, кажется, только с третьего раза дошло. Пришел в роту
и спать завалился, как мертвый. Утром погрузился в автобус и...
- А куда второй патрон подевал? - снова перебил его сосед по столику. -
У тебя же их два было.
- Второй? - Виктор Сергеевич запнулся. - Н-не помню. Выбросил,
наверное. Когда мимо КП проезжали, все кричат ура, обнимаются - Дембель! И
я как все. А там после КП дорога резко вправо берет, оттуда то место
хорошо видать. Ну - то... И мне тут показалось... Не помню что, только
стал я рваться из автобуса, еле удержали. Но три года прожил, как в
горячке. От каждого звонка потом покрывался, как обмылок. Никто, однако,
не пришел, не спросил. Будто не было ничего.
- Так вы, значит, решили, что я - это он? - сосед по столику затрясся
от смеха.
- Не то чтобы... Но вообще - потрясающее сходство. Я в этом городе
случайно, в командировке. Увидел вас сегодня утром в автобусе, ходил за
вами полдня. Как тень. Бред какой-то... Но с другой стороны...
- Что с другой стороны? - лицо соседа по столику внезапно
преобразилось, надвинулось. Виктор Сергеевич в ужасе отшатнулся, прижался
затылком к сырой известке. -Дурак ты, капрал, точно дурак. Что с другой
стороны, если ты убил наповал. Ты же аккуратно в затылок выстрелил. И
лопаты никакой не было. Он повернулся, чтобы уйти, ты выстрелил. А потом,
уже в яме, добил его вторым патроном. Зачем стрелял-то? Со страху? Или
убить захотелось?
- Не знаю, - сипло выдавил из себя Виктор Сергеевич, - не помню, давно
было...
Снег, не видать ничего... Уйди отсюда! Не знаю я ничего...
И вновь показалось Виктору Сергеевичу, что из подвала вытек воздух. Он
вновь увидел себя со стороны, одинокого, вжавшегося в стену, окруженного
безмолвными тенями. Когда он снова открыл глаза, рядом с ним не было
соседа по столику, лишь недопитый стакан, недоеденный винегрет, его же
мокрые шапка и перчатки. Перед ним, мелко переминаясь, стоял вышибала.
- Что, отец, крыша съехала? - сказал он отрывисто и недобро. - Дуй
теперь отсюда, закрываемся.
- А где - этот, в полу... - Виктор Сергеевич с трудом ворочал отекшим
языком, ощущая неожиданно набухшую волну хмеля. - В полупальто, -
выговорил он наконец.
- Какое полупальто, - лицо вышибалы исказилось. - Что ты бормочешь!
Стоишь тут целый час, губами шлепаешь, чудо-юдо. Вали, говорю, отсюда, -
он резко схватил Виктора Сергеевича за локоть.
- Не трожь, ты! - выкрикнул он в неизъяснимом бешенстве, не зная, куда
деваться от душившей его боли. - Не трожь, пацан, сопля!
Удара в лицо он не почувствовал, лишь многопудовый, ослепляющий удар
затылком о стену. Потом какое-то железное, многопалое существо схватило
его за шею, грудь, причиняя сильную, но какую-то размытую боль, поволокло
зигзагами куда-то в сторону, на мгновенье послышался из тьмы удивительно
знакомый голос, он окликнул его по имени, коротко и приветливо, Виктор
Сергеевич хотел было попросить его о помощи, или хотя бы сказать что-то в
ответ, нечто очень важное, спасительное, но не успел, так как оказался
втянутым в ровно пульсирующую волну холода, тогда он снова открыл глаза,
увидел совсем близко холодный, темно-синий мир, намертво исполосанный
снегом, но этот мир был добр к нему, ему стало легко, холод и снег
выветрили из него колючую болевую накипь, снег, как огромное, рыхлое, но
живое существо, подхватил его, он снова услышал голос, на сей раз совсем
близко, и понял, что отвечать ничего не надобно, с изумлением ощутив, что
сознание полностью послушно ему, он может сделать с ним все, что пожелает,
и он пожелал позабыть наконец все, что с ним было, и позабыл, пожелал
забыть названия, имена, предназначение всего, что его окружает, и забыл, и
мир вновь, как когда-то давно, превратился в хаотическое скопище
предметов, теней и звуков, но он был свободен от них, свободен, потом он
забыл себя, в конце концов он пожелал исчезнуть, и он исчез, бесследно
пропал в сумасшедшем кипении снегопада.
г. Казань