Код произведения: 9928
Автор: Семенов Юлиан
Наименование: Голубые города
Ю.Семенов.
Голубые города
Рассказ (по изданию Ю.Семенов. Собрание сочинений, т.17. М.: ЭГСИ.
1997.)
Дом был старый, рубленный крепко и надолго. Бревна - большие, мореные,
хранящие в себе до сих пор пьяные запахи летней тайги. Пакля - перевитая,
белая, будто на старом паруснике. В красном углу висели иконы - без
серебра, в строгой кедровой рамке. Лица святых были строги, вавилонские,
длинные глаза смотрели пристально и жарко.
Здесь, под образами, на двух сдвинутых одна к другой кедровых лавках
жил прораб.
После трех лет, когда мы расстались на разъезде Балыксу, который он
построил за месяц, я разыскал его снова в самом глухом углу тайги, на
берегу Казыра, в стороне от жилья. Он стиснул мою руку своей, жестяной и
шершавой.
- Садись, - сказал он, - сейчас напою чаем.
Мы сидели под образами и пили чай, настоянный на сухой малине. Жар
разливался по телу, густо тяжелели ноги, у висков проступала испарина.
- Все воюешь? - спросил я его.
- Воюю.
- Долго что-то...
- Тише едешь, дело мастера боится.
Этот парень, с лицом мясистым и грубым, с громадными плечами и короткой
шеей борца, был одержим идеей. Она жила в нем, взявшись неизвестно откуда
- как у солдата из светловской "Гренады". Он, мой прораб, жил мечтой о
"голубых городах".
В первую нашу встречу мы сидели в холодном бараке, в тайге, а вокруг
нас были колючая проволока в три ряда, но она уже не страшна была тогда,
потому что лагеря не было и все его обитатели разъехались по домам. Мы
топили "буржуйку", прораб смотрел на пареньков, приехавших сюда с
путевками МК, которые сейчас спали, укрывшись старыми тулупами,
оставшимися здесь от стражи. Прораб тогда говорил:
- Помнишь, у Толстого? Голубые города. Бред солдата-архитектора,
обжорливость нэпа, проклятое спокойствие насытившихся обывателей. Помнишь?
А он мечтал о голубых городах на берегах рек, он мечтал о стеклянных
улицах и алюминиевых домах. Но для этого тогда ему нужен был пожар, чтобы
спалить старые домишки и охотнорядческие улицы. Это было, когда килограмм
хлеба стоил миллионы, а сыпняк валил людей прямо на холодные полы
российских вокзалов. А потом стали строить города с ростральными колоннами
и с карнизами, на которых лепили цементное изобилие. Мне по душе Карбюзье.
Он по духу космонавт, он хотел приподнять здания, он хотел нарушить закон
заземления.
- Ты строитель, - говорил я ему тогда, - ты же обязан быть реалистом, а
сам проповедуешь, как чревовещатель в цирке.
- Про цирк - молчи. Вы все думаете, что цирк - это тюлени и Кио. А цирк
- это арена, для цирка Гомер писал.
- Гомер писал для себя.
- Для себя моя племянница пишет, она только пять букв знает. А вот ты
мне можешь объяснить, зачем сюда в тайгу завозить сборно-щелевые дома,
когда лес на просеках без толку лежит? Почему не строить здесь коттеджи -
двухэтажные, красивые, вписанные в красоту тайги? Почему надо возить сюда
уроды-шкафы из Москвы, а не сделать в коттеджах стеллажи из кедра или
пихты? Ты мне можешь это объяснить?
- Не могу.
- Можешь. Просто тебе лень. Все наши неурядицы от лени. Я хочу, чтобы
здесь, рядом с рельсами, выросли голубые города, понимаешь ты? Мне не
нужны алюминий и стекло. Мне нужен лес, а он тут есть. Даровой. Я хочу
сделать здесь поселки из розового кедрача, я хочу обставить дома мебелью,
сделанной здесь же, за верстаками. Я хочу, чтобы было все красиво,
понимаешь?
Он вышел на крыльцо и поманил меня пальцем. Я стал рядом с ним и сразу
вспомнил Пастернака: "Надмирно высились созвездья в туманной бездне
января..." Сторожевые будки покосились, а если налетал ветер, они
скрипели, как мачты затонувшего корабля. По нафталинному насту снега
петляли пьяные следы хитрого зайца. Луна светила хорошо поставленным
театральным светом, делая тайгу нереальной и декоративной, как задник в
театре.
- Я понимаю художника, - задумчиво сказал прораб, - он любит работать
на чистом холсте. Вот мой холст, - он кивнул на тайгу, - и я обещаю тебе
сделать здесь неплохую картину, как бы мне ни пришлось воевать за это.
И вот мы сидим и пьем чай, настоянный на малине, а позади - три года,
громадные и одновременно короткие, как память.
- Ну, - говорю я, - где голубые города?
- Протри глаза, - посоветовал прораб.
- Думаешь, тогда увижу?
- Увидишь.
Он открыл свой чемодан, измятый, словно лицо пьяницы, и разложил на
столе грохочущие листы ватмана. Я увидел дома будущего таежного поселка.
Окна были громадны и разнообразны, как в здании "Известий". Здание
столовой было похоже на салун в Клондайке. Танцверанда была вынесена к
реке - пронзительно-синей, как небо у Сарьяна. Дома были вписаны в тайгу,
дорога бережно петляла среди пихт, и только высоко вверху, по-над сопками,
шли рельсы, безжалостно разметая все на своем пути. Станция была тоже
новой - простой и полукруглой, подсвеченной неоном.
- Красиво, - сказал я, - только это не голубой город. Он скорее
розовый, как и всякая фантазия.
- Смотри ниже, - предложил прораб, - вот что здесь самое красивое.
Видишь?
Подпись. Это уже не мечта. Это директива.
Потное мясистое лицо его расплылось в улыбке. Круглые зеленые глаза
смеялись.
Большие руки мечтателя лежали на кедровом столе. Они пахли у него
смолой, как у художника.
- Если хочешь, можешь завтра поехать с нами на седьмой километр.
- А что?
- Ничего, - ответил он, сдерживая высокомерную улыбку победителя. -
Просто мы там закладываем этот город.
Мы продирались через тайгу, вышагивая топкие километры следом за
трактором.
Тайга была безмолвна, как зрительный зал. Мы шли за прорабом,
растянувшись в цепочку. Он привел нас на пригорок, сбросил рюкзак в синий
мох и срубил длинную осинку.
- Очисть ее от веток, - попросил он Рыбкина.
Пока Рыбкин срезал здоровым тесаком ветки, прораб вынул из рюкзака
фанерку, на которой чернильным карандашом было написано:
"Здесь будет город".
Потом прораб прибил к осине эту фанерную дощечку, а осину вкопал в
жирную рыжую землю.
- Вот так, - сказал он, - и не иначе.
И - засмеялся. И ребята засмеялись. И тайга отозвалась им, как
зрительный зал, который приветствует актера.
Когда мы шли обратно, прораб отстал. Я шел с ним рядом. Лоб его
собрался морщинами, а круглые глаза спрятались под бровями.
- Слушай, - сказал он, - если победителей не судят, то я выскочу.
- О чем ты?
- О том, что подписи на проектах я подделал.
- Это плохое слово...
- Зато дело хорошее.